Надежда Тэффи
 
Антей

   Сколько ни хлопотал Иван Петрович, отпуск ему дали только в начале июля.
   Семья давно уже была в деревне, и Иван Петрович рвался туда всей душой.
   Сидя в вагоне, он набрасывал в записной книжке: «Я жажду коснуться земли. Припасть к ней всей грудью. Впитать в себя ее соки и, как Антей, набравшись от этого общения новых сил, кинуться сновав битву».
   «Битвой» Иван Петрович называл хлопоты о переводе на другое место с высшим окладом.
   Так размышляя, подъехал он к последней станции. Было уже часов одиннадцать вечера.
   На платформе ждал его высланный навстречу кучер.
   – А барыня? А барышня? Захворали, что ли? Отчего не встретили?
   – Оне уж спать полягали! – ответил кучер равнодушно.
   – Как странно! Так рано! Встают, верно, в шесть…
   Сел в коляску.
   Всю дорогу строил планы новой жизни.
   – Вставать, конечно, не позже шести. Хорошо иногда и встретить солнце с женой и свояченицей… Прямо с постели – в воду. Вода в речке холодная… бррр… На весь день юн и свеж. Затем стакан молока с черным хлебом и верховая прогулка. Если дождь, надел плащ и – марш. Затем легкий завтрак. Потом работать, работать, работать! Перед обедом игра с детьми в крокет. После легкого обеда прогулка совместная с детьми. Организуем пикники… Потом легкий ужин, чтение и на боковую. Роскошь! Сколько за это время прочтешь, как поправишь организм?
   До усадьбы не больше шести верст. Приехали быстро.
   – Не беспокойте барыню. Пусть спит.
   Устроился в кабинете. Выпил чаю. Заснул.
   Утром вскочил, взглянул на часы. Половина двенадцатого. Ну, да ведь не начинать же с первого дня. Пусть пройдет дорожная усталость.
   Оделся, пошел в столовую.
   Вся семья за столом.
   Пьют чай, едят ветчину.
   – Это что же? Легкий завтрак?
   – Нет. Чай пьем. Только что встали.
   – Что же это с вами?
   – Да так.
   – Отчего вчера не встретили?
   – Это после ужина-то да шесть верст трястись! Съешь кусочек ветчины. До обеда еще полтора часа.
   – Так рано обедаете?
   – Нельзя позже. Не дотерпеть.
   Иван Петрович посмотрел пристально на жену, на свояченицу, на детей. И больше ничего не спрашивал.
   Лица у всех были круглые, глаза припухшие, рот в масле. Жевали бутерброды, а глазами намечали себе новые куски на блюде.
   – А вы запаслись каким-нибудь чтением? Жена сконфузилась.
   – Есть «Нива». От покойной тетушки.
   – «Нива»?
   – Ну да. Чего же тут особенного? Вот Лиза «Сергея Горбатова» читает.
   – Гм… Может быть, пойдем пройтись?
   – Теперь не стоит. Сейчас накрывать будут. Лучше после обеда.
   – После обеда жарко, – сказала свояченица.
   – Ну, вечером. Торопиться некуда.
   – Ну, ладно. Я после обеда с детками в крокет поиграю. Необходимо хоть маленькое физическое движение.
   Дети посмотрели на него припухшими глазами недоверчиво.
   Потом сели обедать. Ели серьезно и долго. Говорили о какой-то курице, которую где-то ели с какими-то грибами. В разговоре приняли участие и дети, и нянька. Потом горничная, служившая еще покойной тетушке, очень живо и ярко рассказала, как тетушка фаршировала индюка.
   Иван Петрович злился. Изредка пытался заводить разговор о театре, литературе, городских новостях. Ему отвечали вскользь и снова возвращались к знакомой курице и тетушкиному индюку.
   Сразу после обеда он ушел в свою комнату разбирать вещи. Стал просматривать книги, в глазах зарябило так странно и приятно. Затем пришла откуда-то очень симпатичная курица, села на диван и закурила папиросу.
   Разбудил его голос жены, предлагавшей ему раков.
   – Каких раков? Почему вдруг раков?
   – Очень просто. Сейчас принес мужик, я и велела сварить. Лиза любит.
   Иван Петрович, еще плохо соображая, пошел в столовую. Там сидела свояченица и ела раков.
   – Ну, как это можно? – возмутился Иван Петрович. – Ведь только что обедали!
   Но сел за стол и загляделся. Свояченица ела раков артистически. Надломит клешню, обсосет, очистит шейку, поперчит, оботрет корочкой скорлупку…
   Три минуты смотрел он, на четвертой на выдержал. С тихим стоном протянул руку и выбрал рака покрупнее…
   В пять часов пили чай, ели простоквашу, ягоды я варенец. Отдыхали на балконе, ужинали поплотнее и отправились спать.
   – Завтра, после верховой езды, поиграю с детками в крокет, – сказал Иван Петрович, зевая.
   Вечером занес в книжечку:
   «У меня мало общего с женой. Из хрупкого существа, полного интеллигентных порывов, она обратилась в жвачное животное. Я чувствую себя, как связанный орел, у которого висят на крыльях жена, дети и своячени…»
   Он заснул.
 
* * *
 
   Конец июля.
   – Чего вы тянете с обедом? – ворчит Иван Петрович. – Уже без четверти час! Ни о чем не подумают.
   – Ты бы успел еще выкупаться, – говорит жена. – Сам же кричал, что хочешь купаться.
   – Покорно благодарю. По этой жарище в гору переть! Купайся сама. Что же, обед скоро? Прикажи пока хоть яичницу сделать, что ли. Не могу я голодать. Мне это вредно. Я поправляться приехал, а ты меня как лошадь тренируешь. Где Лиза?
   – «Ниву» читает.
   – Опять с книгой! Безобразие. Летом отдыхать надо, поправляться, а не над книгой сохнуть. Начитается зимой. Хоть бы раков принесли, что ли. После обеда и закусить нечем будет. Ни о чем не подумают.
   – После обеда ты, кажется, хотел пикник устроить, – говорит жена.
   – Пикник? Кто ж в такую жару пикники устраивает. Для пикника нужен серенький денек. Осенью хорошо. Да мне, кроме того, еще работы много. Нужно еще вещи разобрать. До сих пор не успел, все некогда было.
   – А вечером, папочка, в крокет будем играть?
   – Ну, чего пристали? Видите, отцу некогда. Уж не маленькие. Пора бы понимать.
   – Глаша, горничная, говорит, что у тетушки жила кухарка, которая умела печь новогородские лепешки, – рассказывает жена.
   – Да что ты? Неужели? И вкусные?
   – Очень. С картофелем, с морковкой.
   – И с морковкой? Быть не может! И что же, с маслом или как?
   Вечером Иван Петрович заносил в книжку: «…буквально ничего общего. Где ее любовь? Куда девалась ее страсть? Третий день сижу без простокваши! Не может понять, что я – труженик и должен, как Антей, коснувшись земли, набраться новых сил».