Надежда Тэффи
Патриот
Дело было часов в шесть утра на станции Чудово. Я дожидалась лошадей, чтобы ехать в деревню, пила чай и скучала.
Большая, скверно освещенная зала. Где-то, за стеной, визжат и гулко хлопают двери. За стойкой звенит ложками и бренчит чашками невыспавшийся буфетчик. Он поминутно смотрит на часы и зевает, как лев в клетке.
Тоска свыше меры!
Вдруг, смотрю, за противоположным столом что-то зашевелилось. Послышалось кряканье, и с дивана медленно поднялся толстый бритый старик, в круглой вязаной шапочке, как носят грудные младенцы. Кроме шапочки, на нем была полосатая фуфайка, серенький пиджачок, а на ногах гетры.
Старик протер глаза, поманил лакея, показал ему рубль и, отрицательно покачав головой, постукал по пустой пивной бутылке, стоявшей на столе.
Лакей тоже отрицательно покачал головой и отошел прочь. А старик вынул засаленную книжечку с отваливающимися листами и поцарапал в ней что-то.
– Что это за человек? – спросила я лакея.
– Это, сударыня, немец какой-то. Пришел вечером пешком и все пиво пьет, а денег не платит, только вот один рубль покажет и опять в карманчик. Буфетчик не велели больше отпускать.
– Да вы, верно, не понимаете, что он говорит.
– Никак нет, не понимаем.
В эту минуту немец встал и, подойдя ко мне, в чем-то извинился.
Оказался он французом, путешествующим пешком вокруг света. Он обошел уже всю Африку, Америку, Австралию и Европу. Теперь идет через Россию в Азию. Вышел из дому четыре года тому назад.
– Зачем же вы это делаете? Что вам за охота? – удивилась я.
– Для славы своего отечества. Из чувства патриотизма.
– Несколько лет тому назад один член нашего кружка обошел весь свет в три года. Я сказал, что обойду скорее. Вот иду уже пятый год, а обошел только половину. Значит, тот солгал.
– Но ведь он тоже был французом, так при чем же тут ваш подвиг?
– О! Madame рассуждает легкомысленно. Madame не понимает, что каждый француз желает лично прославить свое отечество. К тому же я путешествую без денег.
– А как же я видала у вас рубль в руках?
– Ах, это только для того, чтобы объяснить, что у меня нет денег. Покажу рубль, покачаю головой, они и понимают.
– Удивительно. Ну, а чем же вы докажете, что вы действительно шли, а не сидели где-нибудь в Верж-болове?
– О, madame! Я во всех больших городах беру свидетельства от мэров, что я проходил. Кроме того, я веду дневник, записки, которые будут изданы для славы моей родины.
Он вытащил свою засаленную книжечку и, любезно осклабившись, указал мне последний листок.
– Здесь кое-что о вашем родном уголке. О! Я ничего не пропускаю.
Я прочла каракули:
«Женщины губернии Чудово (du governement de Tchoudovo) имеют белокурые волосы и носят кожаные сумки через плечо».
Я бросила беглый взгляд на соседний листочек. Там было французскими буквами написано «pivo» и «Zacussie».
– О, madame! – продолжал француз, деликатно вынимая из моих рук свою книжечку. – О! Я могу вам показать массу интересного. Я покажу вам письма моей жены и ее портрет.
Он сунул мне в руку пачку истрепанных писем и, не удовольствовавшись этим, начал читать одно из них вслух.
«Мой обожаемый друг, – писала эта замечательная женщина. – Иди вперед! Иди, несмотря на все лишения и трудности твоего пути. Работай для славы нашей дорогой родины, а я буду ждать тебя долгие, долгие годы и участвовать в твоем подвиге своей молитвой». Потом он вынул маленькую фотографическую карточку и несколько минут глядел на нее, и, умиленно покачивая головой, тихо пропел:
– Ваша жена, вероятно… певица, – пробормотала я, не зная, что сказать.
– Почему вы так думаете?
– Так… видно по лицу, что у нее хороший голос, – додумалась я.
– О, вы правы! Это великая артистка! Имя ее будет греметь по всему свету. Сам великий Коклэн предсказал ей громкую славу. И она работает… О! Как она работает для своего отечества! Она и меня ободряет. Вот, в другом письме, она говорит, чтобы я не смел возвращаться, пока не закончу своей задачи. Бедная! Она так страдает без меня, но она жертвует всем pour notre chère patrie [2]. Это святая женщина, – прибавил он и взглянул на меня строго.
Не зная, что сказать, я спросила, как ему понравилась Африка.
– О.' C'est de la chaleur! [3] – ответил он и безнадежно махнул рукой.
Я уже садилась в почтовую коляску, как вдруг ямщик, укладывавший мои вещи, показал рукой в сторону и, отвернувшись, фыркнул, как лошадь. Я оглянулась.
Около полотна железной дороги, по скользкой и липкой тропинке шел мой патриот.
«Бедный! – подумала я. – Чем заплатит тебе неблагодарное отечество за то, что ты во славу его месишь своими гетрами нашу новгородскую грязь?»
Он узнал меня издали и поспешил подойти, делая самые удивительные приветственные жесты.
Он долго желал мне всяких благополучии, а под конец поверг меня в радостное изумление, пообещав, что непременно напишет от меня поклон своей жене.
– Это святая женщина, – прибавил он и отошел, тихо напевая, очевидно, тесно связанное с воспоминанием о ней:
Большая, скверно освещенная зала. Где-то, за стеной, визжат и гулко хлопают двери. За стойкой звенит ложками и бренчит чашками невыспавшийся буфетчик. Он поминутно смотрит на часы и зевает, как лев в клетке.
Тоска свыше меры!
Вдруг, смотрю, за противоположным столом что-то зашевелилось. Послышалось кряканье, и с дивана медленно поднялся толстый бритый старик, в круглой вязаной шапочке, как носят грудные младенцы. Кроме шапочки, на нем была полосатая фуфайка, серенький пиджачок, а на ногах гетры.
Старик протер глаза, поманил лакея, показал ему рубль и, отрицательно покачав головой, постукал по пустой пивной бутылке, стоявшей на столе.
Лакей тоже отрицательно покачал головой и отошел прочь. А старик вынул засаленную книжечку с отваливающимися листами и поцарапал в ней что-то.
– Что это за человек? – спросила я лакея.
– Это, сударыня, немец какой-то. Пришел вечером пешком и все пиво пьет, а денег не платит, только вот один рубль покажет и опять в карманчик. Буфетчик не велели больше отпускать.
– Да вы, верно, не понимаете, что он говорит.
– Никак нет, не понимаем.
В эту минуту немец встал и, подойдя ко мне, в чем-то извинился.
Оказался он французом, путешествующим пешком вокруг света. Он обошел уже всю Африку, Америку, Австралию и Европу. Теперь идет через Россию в Азию. Вышел из дому четыре года тому назад.
– Зачем же вы это делаете? Что вам за охота? – удивилась я.
– Для славы своего отечества. Из чувства патриотизма.
– Несколько лет тому назад один член нашего кружка обошел весь свет в три года. Я сказал, что обойду скорее. Вот иду уже пятый год, а обошел только половину. Значит, тот солгал.
– Но ведь он тоже был французом, так при чем же тут ваш подвиг?
– О! Madame рассуждает легкомысленно. Madame не понимает, что каждый француз желает лично прославить свое отечество. К тому же я путешествую без денег.
– А как же я видала у вас рубль в руках?
– Ах, это только для того, чтобы объяснить, что у меня нет денег. Покажу рубль, покачаю головой, они и понимают.
– Удивительно. Ну, а чем же вы докажете, что вы действительно шли, а не сидели где-нибудь в Верж-болове?
– О, madame! Я во всех больших городах беру свидетельства от мэров, что я проходил. Кроме того, я веду дневник, записки, которые будут изданы для славы моей родины.
Он вытащил свою засаленную книжечку и, любезно осклабившись, указал мне последний листок.
– Здесь кое-что о вашем родном уголке. О! Я ничего не пропускаю.
Я прочла каракули:
«Женщины губернии Чудово (du governement de Tchoudovo) имеют белокурые волосы и носят кожаные сумки через плечо».
Я бросила беглый взгляд на соседний листочек. Там было французскими буквами написано «pivo» и «Zacussie».
– О, madame! – продолжал француз, деликатно вынимая из моих рук свою книжечку. – О! Я могу вам показать массу интересного. Я покажу вам письма моей жены и ее портрет.
Он сунул мне в руку пачку истрепанных писем и, не удовольствовавшись этим, начал читать одно из них вслух.
«Мой обожаемый друг, – писала эта замечательная женщина. – Иди вперед! Иди, несмотря на все лишения и трудности твоего пути. Работай для славы нашей дорогой родины, а я буду ждать тебя долгие, долгие годы и участвовать в твоем подвиге своей молитвой». Потом он вынул маленькую фотографическую карточку и несколько минут глядел на нее, и, умиленно покачивая головой, тихо пропел:
Песенка несколько удивила меня, но, взглянув на карточку, я перестала удивляться. На ней изображалась молодая особа в кэпи и в короткой юбке и отдавала честь ногой.
Et tra-lа-là-là-Ià.
Et tra-lа-là-là-Ià.
Et tra-lа-là-là-Ià.
Roulait dans du galà» [1].
– Ваша жена, вероятно… певица, – пробормотала я, не зная, что сказать.
– Почему вы так думаете?
– Так… видно по лицу, что у нее хороший голос, – додумалась я.
– О, вы правы! Это великая артистка! Имя ее будет греметь по всему свету. Сам великий Коклэн предсказал ей громкую славу. И она работает… О! Как она работает для своего отечества! Она и меня ободряет. Вот, в другом письме, она говорит, чтобы я не смел возвращаться, пока не закончу своей задачи. Бедная! Она так страдает без меня, но она жертвует всем pour notre chère patrie [2]. Это святая женщина, – прибавил он и взглянул на меня строго.
Не зная, что сказать, я спросила, как ему понравилась Африка.
– О.' C'est de la chaleur! [3] – ответил он и безнадежно махнул рукой.
* * *
Я уже садилась в почтовую коляску, как вдруг ямщик, укладывавший мои вещи, показал рукой в сторону и, отвернувшись, фыркнул, как лошадь. Я оглянулась.
Около полотна железной дороги, по скользкой и липкой тропинке шел мой патриот.
«Бедный! – подумала я. – Чем заплатит тебе неблагодарное отечество за то, что ты во славу его месишь своими гетрами нашу новгородскую грязь?»
Он узнал меня издали и поспешил подойти, делая самые удивительные приветственные жесты.
Он долго желал мне всяких благополучии, а под конец поверг меня в радостное изумление, пообещав, что непременно напишет от меня поклон своей жене.
– Это святая женщина, – прибавил он и отошел, тихо напевая, очевидно, тесно связанное с воспоминанием о ней:
Et tra-lа-là-là-Ià.
Et tra-lа-là-là-Ià.
Et tra-lа-là-là-Ià.
Roulait dans du galà».