Стив Резник Тем
Домашнее вино
Стив Резник Тем живет в Денвере, штат Колорадо, со своей женой, писательницей Мелани Тем, автором романов в жанре хорор.
Стив Резник Тем опубликовал более 250 рассказов в различных журналах и антологиях. В 1988 году его рассказ «Утечка» («Leaks») получил Британскую премию фэнтези. Несколько лет назад сборник его рассказов вышел во Франции под названием «Omdres sur la Route». Позднее вышли прославившие автора сборники «Городская рыбалка» («Citi Fishing»), получившая премию The International Horror Guild, и «Дальняя сторона озера» («The Far Side of the Lake»). Книга «Человек на потолке» («The Man on the Ceiling»), написанная в соавторстве с Мелани Тем, получила премии им. Брэма Стокера и Всемирную премию фэнтези, роман «Последние дни распродажи» («In These Final Days of Sales») – премию Брэма Стокера.
Автор продолжил сотрудничество со своей женой романом «Дочери» («Daughters»), написанным в жанре хай-фэнтези и экспериментальным фэнтези-романом «Книга дней» («The Book of Days»).
«Рассказ „Домашнее вино" порожден моим страстным желанием исследовать семейный аспект легенд о вампирах, – говорит Тем. – Классический вампир – фигура весьма гламурная. Но те из нас, кому довелось жить в больших семьях, прекрасно понимают, что семейная жизнь и родственные отношения быстро ставят крест на гламуре».
Эта впечатляющая история была написана специально для нашей антологии.
Стив Резник Тем опубликовал более 250 рассказов в различных журналах и антологиях. В 1988 году его рассказ «Утечка» («Leaks») получил Британскую премию фэнтези. Несколько лет назад сборник его рассказов вышел во Франции под названием «Omdres sur la Route». Позднее вышли прославившие автора сборники «Городская рыбалка» («Citi Fishing»), получившая премию The International Horror Guild, и «Дальняя сторона озера» («The Far Side of the Lake»). Книга «Человек на потолке» («The Man on the Ceiling»), написанная в соавторстве с Мелани Тем, получила премии им. Брэма Стокера и Всемирную премию фэнтези, роман «Последние дни распродажи» («In These Final Days of Sales») – премию Брэма Стокера.
Автор продолжил сотрудничество со своей женой романом «Дочери» («Daughters»), написанным в жанре хай-фэнтези и экспериментальным фэнтези-романом «Книга дней» («The Book of Days»).
«Рассказ „Домашнее вино" порожден моим страстным желанием исследовать семейный аспект легенд о вампирах, – говорит Тем. – Классический вампир – фигура весьма гламурная. Но те из нас, кому довелось жить в больших семьях, прекрасно понимают, что семейная жизнь и родственные отношения быстро ставят крест на гламуре».
Эта впечатляющая история была написана специально для нашей антологии.
Прежде она говорила ему, что их семья всегда жила в этом доме и когда-нибудь его унаследуют их дети. Когда Джек будет уже слишком стар и слаб для того, чтобы выходить на улицу, и не сможет сам прокормиться, она станет о нем заботиться, кормить его из собственного рта, давать ему пищу вместе с поцелуями. И он всегда верил, что она сдержит свое обещание.
Но когда ее состояние стало ухудшаться, когда изменения стали заметными, он понял, что она будет просто не в силах исполнить обещанное. Роли поменялись: теперь уже ему приходилось с каждым поцелуем вливать в нее новые жизненные силы, отдавать ей пищу, кровь и свою любовь. Словно он поил ее сладким домашним вином.
Когда они только поженились, жена рассказала ему, что в ее семье и прежде бывали случаи тяжелой депрессии. Это было проклятием их рода: неисцелимая печаль, меланхолия, постоянная слабость. Поначалу он не вслушивался в эти рассказы, не принимал их всерьез, поскольку никогда не видел свою жену печальной или слабой. И только когда их старшим детям исполнилось по десять лет, он стал замечать, что она все чаще выглядит грустной и подавленной, что ее движения становятся медленными и неуверенными. Потом ее глаза стали чужими и холодными, а лицо неподвижным, будто она надела глиняную маску с вставленными в прорези для глаз черными камнями. Теперь она больше не рассказывала ему истории о своей семье и их фамильном недуге, а когда он спрашивал ее, что происходит, она лишь пожимала плечами, говоря, что не понимает, о чем идет речь.
Перемены сделались заметны и для окружающих, и постепенно об их семье стали говорить как о «возможно дисфункциональной». Начались визиты социальных работников и дефектологов, и вскоре ярлык «психическая дисфункция» появился на истории болезни, которая с каждым днем становилась все толще и толще. Врачи и психологи снова и снова исследовали состояние его жены, поведение его детей и общую семейную динамику. Тогда он решил бороться, и в конце концов ему удалось отвадить от дома всех посторонних. Его семье удалось устоять под градом обвинений. Он смог защитить жену и детей, и он готов был заботиться о них до конца дней. Люди просто перестали посещать их, и священная мистерия, происходящая в доме, была скрыта от чужих глаз.
Дом постепенно дряхлел, но его жена и дети старились гораздо быстрее.
Поначалу это звучало как шутка. Но сейчас, глядя в ее серые глаза, он понимал, что она не шутит.
– Я просто пытаюсь поддержать тебя, – отвечал он. – Вот и все.
Джек подумал, что зрение все чаще подводит ее. Он был уверен, что прошли уже месяцы с тех пор, как он в последний раз улыбался. Он поставил на столик перед нею чай и крекеры. Она, вытянув шею, попыталась поймать его губы своими зубами, мгновение ему казалось, что сейчас она наконец рассмеется, но она не рассмеялась.
– Любишь, меня? – Даже ее голос давно стал тусклым и безжизненным.
Он ухватил крекер губами и отдал ей изо рта в рот. В соседней комнате их десятилетние дочери-близняшки заворочались в своих кроватях. Они не вставали по меньшей мере два месяца, а может быть, еще дольше.
– Они пошли в меня и последуют за мной, ты знаешь? – Жена потерлась щекой об его щеку и засмеялась, но смех тут же перешел в сухой кашель.
На первом этаже их семилетний сын, играя, гудел как мотоцикл.
«Слава богу, хоть он пошел в меня и останется со мною», – подумал Джек. Это тоже прозвучало как шутка, но смеяться ему не хотелось. Он видел, что губы жены стали совсем сухими и потрескались. Она тихо застонала, и Джек увидел кончик языка, белый, как уголок накрахмаленного платка.
Он до боли закусил губу, прокусил нежный рубчик на слизистой рта. Ощутив на языке соленый вкус, он сделал языком несколько всасывающих движений, смешивая во рту кровавый коктейль, целительный бальзам, содержащий так необходимые его жене соль и железо.
Он накрыл ее губы своими, их языки встретились, он втянул клыки и, целуя, напоил ее своей кровью. Так он кормил ее день за днем, теперь, когда она не могла больше охотиться и целые дни проводила в постели, в своей комнате, в доме, где большие хлопья пыли тихо парили вокруг них.
– Девочки, – прошептала она, отстраняясь, и он заметил, что ее язык вновь стал влажным, а губы порозовели.
Но у него пока не было сил пойти в детскую, и он лишь сидел на краешке ее кровати и слушал, как их дочери стонут от голода в своих кроватях, стонут и пищат, словно новорожденные крысята.
– Расскажи мне, Джек, – вновь зашептала его жена. – Расскажи мне еще раз, как прекрасна жизнь.
Больше она не произнесла ни слова.
Открыв дверь, он увидел молодого парня в синей форме посыльного. В каждой руке парень держал по объемистому коричневому мешку. Он улыбнулся, и Джек ответил на улыбку, хоть живот подводило от голода, а голова кружилась все сильнее.
– Ваш заказ, сэр!
Слух Джека обострился настолько, что он слышал сухой шорох кожи в доме за своей спиной, сдавленные стоны, топоток тараканьих ножек. А когда парень протянул ему мешок и на миг их руки соприкоснулись, Джек почувствовал живое тепло, молодую кровь, наполняющую сосуды, увидел на тыльной стороне рук посыльного крошечные царапины, трещинки, в которых проглядывало свежее мясо.
Когда-то, когда его дочери еще были здоровы, он брал их с собой на охоту, но в последние месяцы ему приходилось кормить их слизняками, червями, насекомыми и мелкими зверьками. Глядя на мальчишек-посыльных, приносивших корм, Джек спрашивал себя, долго ли его семья сможет протянуть на таком пайке. Он старался растягивать запасы живого корма, которые доставлял посыльный, однако часто случалось так, что еды не хватало, и девочки, лежа в своих постелях, плакали и просили, чтобы он их накормил. Тогда у Джека перехватывало горло, а глаза наполнялись слезами бессилия. Однако плакать он тоже не мог.
Вечерами он пытался поговорить со своей семьей, как в прежние времена. Он рассказывал им о своем одиночестве, о мечтах, в которых им не было места. Жена и дочери не всегда ему отвечали, и ему казалось, что они специально от него отгораживаются, что они переселились в свой мир, куда ему нет ходу.
Иногда он обнаруживал их в самых неподходящих местах. Однажды его жена забралась в шкаф и сидела там, перебирая свои платья и блузки. Как-то раз он застал дочерей, когда они сжимали друг друга в объятиях, словно лесбиянки. «Поцелуй нас!» – зашептали они бледными сухими губами, и как ни любил Джек своих детей, он не смог исполнить их просьбу.
В конце концов он стал на ночь брать малыша в свою постель.
Джек приносил дочерям пойманных им мышей и тараканов. Они хрустели насекомыми словно конфетами, а затем выплевывали пустые шкурки.
Вскоре менструальная кровь у девочек стала светло-розовой и совсем жидкой. Джеку приходилось протирать им промежности мягкой ветошью. Потом месячные прекратились.
Однажды вечером его сын выбрался из кровати и отправился бродить по дому. Джек нашел его в чулане, где мальчик стоял у стены, сжав пальцы, словно когти, и не отрывал взгляда от вьющихся под потолком ночных мотыльков. Такие отлучки стали повторяться. Мальчик забирался в чуланы и шкафы, приходил в комнаты матери и сестер, иногда прятался в пустой коробке из-под игрушек. На игрушки он давно уже не обращал внимания и играл только со своим телом – грыз клыками большой палец.
Джек по-прежнему кормил свою жену изо рта в рот. Иногда слизистая отекала и становилась такой болезненной, что он не мог собрать ее в складку.
Изредка он пытался передать жене с поцелуем кусочек хорошо прожеванного свежего мяса крысы или птицы. Но она всегда выплевывала мясо. Такую пищу она больше не могла усваивать и питалась только его кровью.
Постепенно их сын начал охотиться. Иногда Джек слышал, как он крадется в зарослях на заднем дворе. В соседних домах стали пропадать мелкие животные, и Джек перестал вызывать посыльных.
Теперь и его дочери начали отказываться от еды. Когда Джек открывал дверь в их комнату, они прятались под одеялами. Однажды Джеку удалось, надкусив язык, влить немного своей крови в их пересохшие рты. Это было не просто – девочки упрямо сопротивлялись попыткам накормить их, однако со временем они научились слизывать кровь с его языка. Они так старались, что едва не раздирали отцовский язык своими зубами, но Джек всякий раз успевал отстраниться.
Иногда он спрашивал себя, неужели они до сих пор считают его хорошим мужем и отцом. Он пытался петь детям колыбельные, читать жене стихи. Они кивали головами, он чувствовал, как изменяется ритм их дыхания, но они по-прежнему не произносили ни слова.
Теперь Джек оставлял всю добычу себе. Кормя жену, он пытался сохранить для себя немного крови. Он пытался вспомнить ощущение ее рук на коже в те времена, когда они были нежными и мягкими, а дыхание свежим.
Он слышал, как в домах, окружающих его, бьются сотни сердец, как потоки крови текут по венам сотен живых существ. Он пытался заглушить собственный голод. Он пытался вспомнить лица своих соседей, но и это ему не удавалось.
Тела жены и детей становились все легче, и теперь он мог носить их по дому без всяких усилий. Они были не тяжелее пачки полотенец. Он носил их на плечах и иногда, забывая об этом, садился в кресло и задремывал, а потом вскакивал в панике и в первые мгновения не знал, где их искать.
Но чем легче они становились, тем больше крови им требовалось. Теперь Джек беспрерывно чувствовал боль во рту, и ему приходилось растравлять старые трещины, прокусывать молодую кожу, разыскивать кровеносные сосуды в мышечном слое, пока наконец его рот не наполнялся кровью и он не приникал губами к их губам. Кровь стекала им на грудь, и казалось, будто они нарядились в темно-красные слюнявчики.
Их кости становились все тоньше, замещались фиброзными волокнами. Их плоть таяла и растворялась. Джек делал глубокие надрезы на внутренней стороне локтей, на внутренней поверхности бедер, на икрах и заставлял жену и детей пить его кровь. Но кровь словно проходила сквозь их тело, лишь ненадолго возвращая цвет их коже, и в полутьме дома они казались призраками, тенями ушедших людей.
Как быстро они снова бледнели, как быстро они таяли, превращаясь лишь в смутное воспоминание о себе самих!
Тогда он стал отрезать куски своего тела и кормить семью своей плотью и кровью. К счастью, теперь одного куска им хватало надолго: их маленькие и острые как у крыс зубы отщипывали крохотные порции. Его жена и дочери уже давно не пользовались словами, а потому не могли выразить ему свою признательность. Но Джек в этом и не нуждался. Это была семья, о которой он всегда мечтал. Ему достаточно было видеть благодарность, светившуюся в их глазах.
Его одежда давно порвалась в клочья и пропиталась кровью. Однажды Джек увидел, как его сын сосет один из таких кровавых ошметков, и решил, отбросив последнее смущение, отказаться от одежды. Теперь он ходил по дому обнаженным, его наготу прикрывали только хрупкие тела его жены и детей. Они висели на его теле, прижимаясь ртами к его открытым ранам.
Так шло время. Месяц за месяцем они были неразлучны, и Джек чувствовал, что сердца всей семьи бьются в унисон. Однажды он проснулся около полуночи от причмокивания их сосущих губ, от тихого скрежета их зубов, вгрызавшихся в его плоть. Под эти звуки он снова заснул, а несколько часов спустя, когда серый утренний свет проник в комнату, Джек увидел, что его жена и дети наконец насытились, опьянели, осоловели от сытости, а их глаза полны восхищением и обожанием. Он почувствовал себя бесконечно счастливым оттого, что смог позаботиться о своей семье, накормить их, вернуть им жизнь. Теперь, наевшись, они отвалились от его тела.
Постепенно они снова обживали дом, и Джек видел, что теперь они сильнее и здоровее, чем были когда-либо.
Правда, они больше не благодарили его, но разве хороший муж и отец нуждается в благодарности?
Он лишь следил за тем, как они росли, становились тоньше, гибче, прозрачнее.
Год спустя он уже не видел их. Иногда ему казалось, что он различает чье-то лицо на обивке мебели, видит круглый глаз или рот, раскрывающийся в беззвучной мольбе, среди покрытых густым слоем пыли цветов на подоконниках.
Еще пять лет спустя затих и невнятный шепот. По привычке Джек продолжал присматривать за домом. По привычке он готовил домашнее вино из своей крови. Но теперь, прокусив слизистую и собрав целебный бальзам во рту, он проглатывал его сам.
Но когда ее состояние стало ухудшаться, когда изменения стали заметными, он понял, что она будет просто не в силах исполнить обещанное. Роли поменялись: теперь уже ему приходилось с каждым поцелуем вливать в нее новые жизненные силы, отдавать ей пищу, кровь и свою любовь. Словно он поил ее сладким домашним вином.
Когда они только поженились, жена рассказала ему, что в ее семье и прежде бывали случаи тяжелой депрессии. Это было проклятием их рода: неисцелимая печаль, меланхолия, постоянная слабость. Поначалу он не вслушивался в эти рассказы, не принимал их всерьез, поскольку никогда не видел свою жену печальной или слабой. И только когда их старшим детям исполнилось по десять лет, он стал замечать, что она все чаще выглядит грустной и подавленной, что ее движения становятся медленными и неуверенными. Потом ее глаза стали чужими и холодными, а лицо неподвижным, будто она надела глиняную маску с вставленными в прорези для глаз черными камнями. Теперь она больше не рассказывала ему истории о своей семье и их фамильном недуге, а когда он спрашивал ее, что происходит, она лишь пожимала плечами, говоря, что не понимает, о чем идет речь.
Перемены сделались заметны и для окружающих, и постепенно об их семье стали говорить как о «возможно дисфункциональной». Начались визиты социальных работников и дефектологов, и вскоре ярлык «психическая дисфункция» появился на истории болезни, которая с каждым днем становилась все толще и толще. Врачи и психологи снова и снова исследовали состояние его жены, поведение его детей и общую семейную динамику. Тогда он решил бороться, и в конце концов ему удалось отвадить от дома всех посторонних. Его семье удалось устоять под градом обвинений. Он смог защитить жену и детей, и он готов был заботиться о них до конца дней. Люди просто перестали посещать их, и священная мистерия, происходящая в доме, была скрыта от чужих глаз.
Дом постепенно дряхлел, но его жена и дети старились гораздо быстрее.
* * *
– Ты все время чертовски весел, – говорила она. – От этого впору заболеть.Поначалу это звучало как шутка. Но сейчас, глядя в ее серые глаза, он понимал, что она не шутит.
– Я просто пытаюсь поддержать тебя, – отвечал он. – Вот и все.
Джек подумал, что зрение все чаще подводит ее. Он был уверен, что прошли уже месяцы с тех пор, как он в последний раз улыбался. Он поставил на столик перед нею чай и крекеры. Она, вытянув шею, попыталась поймать его губы своими зубами, мгновение ему казалось, что сейчас она наконец рассмеется, но она не рассмеялась.
– Любишь, меня? – Даже ее голос давно стал тусклым и безжизненным.
Он ухватил крекер губами и отдал ей изо рта в рот. В соседней комнате их десятилетние дочери-близняшки заворочались в своих кроватях. Они не вставали по меньшей мере два месяца, а может быть, еще дольше.
– Они пошли в меня и последуют за мной, ты знаешь? – Жена потерлась щекой об его щеку и засмеялась, но смех тут же перешел в сухой кашель.
На первом этаже их семилетний сын, играя, гудел как мотоцикл.
«Слава богу, хоть он пошел в меня и останется со мною», – подумал Джек. Это тоже прозвучало как шутка, но смеяться ему не хотелось. Он видел, что губы жены стали совсем сухими и потрескались. Она тихо застонала, и Джек увидел кончик языка, белый, как уголок накрахмаленного платка.
Он до боли закусил губу, прокусил нежный рубчик на слизистой рта. Ощутив на языке соленый вкус, он сделал языком несколько всасывающих движений, смешивая во рту кровавый коктейль, целительный бальзам, содержащий так необходимые его жене соль и железо.
Он накрыл ее губы своими, их языки встретились, он втянул клыки и, целуя, напоил ее своей кровью. Так он кормил ее день за днем, теперь, когда она не могла больше охотиться и целые дни проводила в постели, в своей комнате, в доме, где большие хлопья пыли тихо парили вокруг них.
– Девочки, – прошептала она, отстраняясь, и он заметил, что ее язык вновь стал влажным, а губы порозовели.
Но у него пока не было сил пойти в детскую, и он лишь сидел на краешке ее кровати и слушал, как их дочери стонут от голода в своих кроватях, стонут и пищат, словно новорожденные крысята.
– Расскажи мне, Джек, – вновь зашептала его жена. – Расскажи мне еще раз, как прекрасна жизнь.
Больше она не произнесла ни слова.
Открыв дверь, он увидел молодого парня в синей форме посыльного. В каждой руке парень держал по объемистому коричневому мешку. Он улыбнулся, и Джек ответил на улыбку, хоть живот подводило от голода, а голова кружилась все сильнее.
– Ваш заказ, сэр!
Слух Джека обострился настолько, что он слышал сухой шорох кожи в доме за своей спиной, сдавленные стоны, топоток тараканьих ножек. А когда парень протянул ему мешок и на миг их руки соприкоснулись, Джек почувствовал живое тепло, молодую кровь, наполняющую сосуды, увидел на тыльной стороне рук посыльного крошечные царапины, трещинки, в которых проглядывало свежее мясо.
Когда-то, когда его дочери еще были здоровы, он брал их с собой на охоту, но в последние месяцы ему приходилось кормить их слизняками, червями, насекомыми и мелкими зверьками. Глядя на мальчишек-посыльных, приносивших корм, Джек спрашивал себя, долго ли его семья сможет протянуть на таком пайке. Он старался растягивать запасы живого корма, которые доставлял посыльный, однако часто случалось так, что еды не хватало, и девочки, лежа в своих постелях, плакали и просили, чтобы он их накормил. Тогда у Джека перехватывало горло, а глаза наполнялись слезами бессилия. Однако плакать он тоже не мог.
Вечерами он пытался поговорить со своей семьей, как в прежние времена. Он рассказывал им о своем одиночестве, о мечтах, в которых им не было места. Жена и дочери не всегда ему отвечали, и ему казалось, что они специально от него отгораживаются, что они переселились в свой мир, куда ему нет ходу.
Иногда он обнаруживал их в самых неподходящих местах. Однажды его жена забралась в шкаф и сидела там, перебирая свои платья и блузки. Как-то раз он застал дочерей, когда они сжимали друг друга в объятиях, словно лесбиянки. «Поцелуй нас!» – зашептали они бледными сухими губами, и как ни любил Джек своих детей, он не смог исполнить их просьбу.
В конце концов он стал на ночь брать малыша в свою постель.
Джек приносил дочерям пойманных им мышей и тараканов. Они хрустели насекомыми словно конфетами, а затем выплевывали пустые шкурки.
Вскоре менструальная кровь у девочек стала светло-розовой и совсем жидкой. Джеку приходилось протирать им промежности мягкой ветошью. Потом месячные прекратились.
Однажды вечером его сын выбрался из кровати и отправился бродить по дому. Джек нашел его в чулане, где мальчик стоял у стены, сжав пальцы, словно когти, и не отрывал взгляда от вьющихся под потолком ночных мотыльков. Такие отлучки стали повторяться. Мальчик забирался в чуланы и шкафы, приходил в комнаты матери и сестер, иногда прятался в пустой коробке из-под игрушек. На игрушки он давно уже не обращал внимания и играл только со своим телом – грыз клыками большой палец.
Джек по-прежнему кормил свою жену изо рта в рот. Иногда слизистая отекала и становилась такой болезненной, что он не мог собрать ее в складку.
Изредка он пытался передать жене с поцелуем кусочек хорошо прожеванного свежего мяса крысы или птицы. Но она всегда выплевывала мясо. Такую пищу она больше не могла усваивать и питалась только его кровью.
Постепенно их сын начал охотиться. Иногда Джек слышал, как он крадется в зарослях на заднем дворе. В соседних домах стали пропадать мелкие животные, и Джек перестал вызывать посыльных.
Теперь и его дочери начали отказываться от еды. Когда Джек открывал дверь в их комнату, они прятались под одеялами. Однажды Джеку удалось, надкусив язык, влить немного своей крови в их пересохшие рты. Это было не просто – девочки упрямо сопротивлялись попыткам накормить их, однако со временем они научились слизывать кровь с его языка. Они так старались, что едва не раздирали отцовский язык своими зубами, но Джек всякий раз успевал отстраниться.
Иногда он спрашивал себя, неужели они до сих пор считают его хорошим мужем и отцом. Он пытался петь детям колыбельные, читать жене стихи. Они кивали головами, он чувствовал, как изменяется ритм их дыхания, но они по-прежнему не произносили ни слова.
Теперь Джек оставлял всю добычу себе. Кормя жену, он пытался сохранить для себя немного крови. Он пытался вспомнить ощущение ее рук на коже в те времена, когда они были нежными и мягкими, а дыхание свежим.
Он слышал, как в домах, окружающих его, бьются сотни сердец, как потоки крови текут по венам сотен живых существ. Он пытался заглушить собственный голод. Он пытался вспомнить лица своих соседей, но и это ему не удавалось.
Тела жены и детей становились все легче, и теперь он мог носить их по дому без всяких усилий. Они были не тяжелее пачки полотенец. Он носил их на плечах и иногда, забывая об этом, садился в кресло и задремывал, а потом вскакивал в панике и в первые мгновения не знал, где их искать.
Но чем легче они становились, тем больше крови им требовалось. Теперь Джек беспрерывно чувствовал боль во рту, и ему приходилось растравлять старые трещины, прокусывать молодую кожу, разыскивать кровеносные сосуды в мышечном слое, пока наконец его рот не наполнялся кровью и он не приникал губами к их губам. Кровь стекала им на грудь, и казалось, будто они нарядились в темно-красные слюнявчики.
Их кости становились все тоньше, замещались фиброзными волокнами. Их плоть таяла и растворялась. Джек делал глубокие надрезы на внутренней стороне локтей, на внутренней поверхности бедер, на икрах и заставлял жену и детей пить его кровь. Но кровь словно проходила сквозь их тело, лишь ненадолго возвращая цвет их коже, и в полутьме дома они казались призраками, тенями ушедших людей.
Как быстро они снова бледнели, как быстро они таяли, превращаясь лишь в смутное воспоминание о себе самих!
Тогда он стал отрезать куски своего тела и кормить семью своей плотью и кровью. К счастью, теперь одного куска им хватало надолго: их маленькие и острые как у крыс зубы отщипывали крохотные порции. Его жена и дочери уже давно не пользовались словами, а потому не могли выразить ему свою признательность. Но Джек в этом и не нуждался. Это была семья, о которой он всегда мечтал. Ему достаточно было видеть благодарность, светившуюся в их глазах.
Его одежда давно порвалась в клочья и пропиталась кровью. Однажды Джек увидел, как его сын сосет один из таких кровавых ошметков, и решил, отбросив последнее смущение, отказаться от одежды. Теперь он ходил по дому обнаженным, его наготу прикрывали только хрупкие тела его жены и детей. Они висели на его теле, прижимаясь ртами к его открытым ранам.
Так шло время. Месяц за месяцем они были неразлучны, и Джек чувствовал, что сердца всей семьи бьются в унисон. Однажды он проснулся около полуночи от причмокивания их сосущих губ, от тихого скрежета их зубов, вгрызавшихся в его плоть. Под эти звуки он снова заснул, а несколько часов спустя, когда серый утренний свет проник в комнату, Джек увидел, что его жена и дети наконец насытились, опьянели, осоловели от сытости, а их глаза полны восхищением и обожанием. Он почувствовал себя бесконечно счастливым оттого, что смог позаботиться о своей семье, накормить их, вернуть им жизнь. Теперь, наевшись, они отвалились от его тела.
Постепенно они снова обживали дом, и Джек видел, что теперь они сильнее и здоровее, чем были когда-либо.
Правда, они больше не благодарили его, но разве хороший муж и отец нуждается в благодарности?
Он лишь следил за тем, как они росли, становились тоньше, гибче, прозрачнее.
Год спустя он уже не видел их. Иногда ему казалось, что он различает чье-то лицо на обивке мебели, видит круглый глаз или рот, раскрывающийся в беззвучной мольбе, среди покрытых густым слоем пыли цветов на подоконниках.
Еще пять лет спустя затих и невнятный шепот. По привычке Джек продолжал присматривать за домом. По привычке он готовил домашнее вино из своей крови. Но теперь, прокусив слизистую и собрав целебный бальзам во рту, он проглатывал его сам.