Токарева Виктория Самойловна. Маша и Феликс

Виктория Токарева
Маша и Феликс

* * *

   Феликс был очень весёлый, как молодой пёс. В нем жила постоянная готовность к смеху, к авантюрам, к греховному поступку, к подлости и подвигу одновременно.
   В зависимости от того — кто позовёт. Позовёт идея — пойдёт на баррикады. Позовут деньги — пойдёт на базар перепродавать женские колготки. Сейчас это называется бизнес. А раньше — фарцовка. Раньше за это могли посадить.
   Мы познакомились на семинаре, который назывался «Молодые таланты». Я считалась талантом в сценарном деле, а он — в режиссуре. Начинающий режиссёр из Одессы.
   Феликс подошёл ко мне в первый день и предложил свои услуги, а именно, сходить на базар, снять кино по моему сценарию, жениться, сделать ребёнка. Однако — не все сразу. Надо с чего-то начинать. И Феликс начал с главного.
   Семинар размещался в большом доме отдыха. Вечером, когда я вернулась с просмотра в номер, — увидела в своей кровати тело. Я зажгла свет и обнаружила Феликса.
   Его одежда валялась на полу. Одеяло было натянуто до подбородка. В глазах стояло ожидание с примесью страха: что будет?
   У меня было два варианта поведения:
   1. Поднять крик типа «да как ты смел»…
   2. Выключить свет, раздеться и юркнуть в объятия Феликса — весёлого и красивого. Нам было по двадцать пять лет. Оба — любопытны к жизни, оба не свободны, но в какую-то минуту об этом можно и забыть. Просто выпить вина любви. Опьянеть, а потом протрезветь и жить дальше с хмельным воспоминанием. Или без него.
   Я выбрала третий вариант.
   Я сказала:
   — Значит, так. Я сейчас выйду из номера, а через десять минут вернусь. И чтобы тебя здесь не было. Понял? Иначе я приведу Резника.
   Резник — руководитель семинара. И запоминаться в таком качестве Феликсу было бы невыгодно. Феликс должен был просверкнуть как молодое дарование, а не провинциальный Казанова.
   Я гордо удалилась из номера. Вышла на улицу.
   Ко мне подошла киновед Валя Нестерова — тоже молодое дарование. Она приехала из Одессы, как и Феликс.
   Они хорошо знали друг друга.
   — Что ты тут делаешь? — удивилась Валя.
   — Ко мне в номер залезли, — поделилась я.
   — Воры? — испугалась Валя.
   — Да нет. Феликс.
   — Зачем? — не поняла Валя.
   — За счастьем.
   — Вот жопа…
   Валя считала Феликса проходимцем, одесской фарцой. И влезть в мой номер — полное нарушение табели о рангах, как если бы конюх влез в спальню королевы. Дело конюха — сидеть на конюшне.
   Постояв для верности двадцать минут, я вернулась в номер и легла спать. От подушки крепко пахло табаком.
   Я любила этот запах, он не помешал мне заснуть.
   В середине ночи я услышала: кто-то скребётся. Я мистически боюсь крыс, и меня буквально подбросило от страха, смешанного с брезгливостью.
   В окне торчала голова Феликса. Я вздохнула с облегчением. Все-таки Феликс — не крыса. Лучше.
   Я подошла к окну. Открыла раму. Феликс смотрел молча. У него было очень хорошее выражение — умное и мужское.
   — Иди спать, — посоветовала я.
   — Но почему? — спокойно спросил он. — Ты не пожалеешь. Я такой потрясающий…
   — Пусть достанется другим.
   — Кому? — не понял он.
   — Кому этого захочется…
   Мы говорили в таком тоне, как будто речь шла о гусином паштете.
   Он ни разу не сказал мне, что я ему нравлюсь. Видимо, это разумелось само собой.
   — Иди, иди… — Я закрыла раму, легла спать.
   Феликс исчез и больше не возникал. Видимо, тоже устал.

* * *

   На другой день мы встретились как ни в чем не бывало. Он не извинился. Я не напоминала. Как поётся в песне: «Вот и все, что было»…
   Семь дней семинара прогрохотали, как железнодорожный состав. В этом поезде было все: движение, ожидание, вагон-ресторан и приближение к цели. Наша цель — жизнь в искусстве, а уже к этому прилагалось все остальное.
   После семинара все разъехались по домам. Я в Москву, в семью. Феликс — в Одессу. Наши жизни — как мелодии в специфическом оркестре, каждая звучала самостоятельно. Но иногда пересекались ненадолго. Он не влиял на меня. Но он — БЫЛ. Существовал во времени и пространстве.

* * *

   Сейчас он в Германии, в белых штанах. А родился в Одессе, сразу после войны. Может быть, не сразу, году в пятидесятом, у одной очень красивой артисточки. Красоты в ней было больше, чем ума. И много больше, чем таланта. Если честно — таланта ни на грош, просто белые кудряшки, высокая грудь, тонкая талия и синие глазки, доверчиво распахнутые всему миру.
   Есть такое выражение: пошлость молодости. Душа заключена в совершённую форму, как в красивую коробочку, и обладательница такой коробочки постоянно этому рада. Улыбка не сходит с лица. Если что не так — капризничает, машет ручками. Если так — хохочет и тоже машет ручками Постоянно играет. В молодости так легко быть счастливой. И она счастлива. В неё влюбляется молодой еврей. В Одессе их много, но этот — широкоплечий и радостный — лучше всех.
   Сталин когда-то выделил евреям Биробиджан. Может быть, это был Ленин. Но дело не в том — КТО, а в том — ГДЕ. Биробиджан — у черта на рогах, там холодно, темно и неуютно. Евреи — народ южный, теплолюбивый.
   Они расселились в основном в Киеве и Одессе — жемчужине у моря. Можно понять.
   Принято считать, что евреи — хорошие семьянины.
   В основном это так. Но наш еврей оказался исключением из правила. Он родил мальчика Феликса и смылся довольно быстро. Куда? К кому? История об этом умалчивает. Скрылся — и все.
   Актриса — её звали Валя — и маленький Феликс остались вдвоём. Без средств к существованию. Единственное, что было у Вали, — сыночек. А у Феликса — мама. И это все. Не мало. Но если больше ничего — ни денег, ни профессии…
   С Вали быстро сошла пошлость молодости, а потом и молодость сошла, и тоже быстро. Есть женщины, которые умеют выживать, умеют бороться — как та лягушка, которая упала а сметану и сбила масло. Не утонула. Валя была из тех, которые тонут. Идут на дно. Она умела быть милой, нежной и любящей. Не мало. Но мало.
   Они с Феликсом жили в шестиметровой комнате, научились голодать. Когда очень хотелось есть — ложились спать.
   У Вали время от времени появлялась работа — сопровождать лекции. Например, если тема лекции: «Чехов и борьба с пошлостью» — она читала монолог Нины Заречной или монолог Сони «Ах, как жаль, что я некрасива». Однако Валя не забывала про свои глазки и кудряшки, и Соня в её исполнении получалась довольно жеманная.
   Но поскольку на лекции приходило не больше десяти старух, то все это не имело никакого значения: ни Чехов, ни его борьба с пошлостью, ни актриса в стареньком штапельном платье.
   Валя получала за эту работу очень маленькие деньги.
   Их хватало на три дня в неделю. Остальные дни полагались на волю Божию. Бог даст день, даст пищу.
   Один трудный день сменял другой. Жизнь двигалась медленно и мучительно, но каким-то образом проскочила быстро.
   Все кончилось для Вали инсультом. Феликсу тогда шёл двадцать первый год. Он досрочно вернулся из армии и сидел возле парализованной матери. Она стала его ребёнком.
   Феликс её мыл, кормил и любил безмерно. Валя была молода для смерти, ей было жаль себя, но ещё больше жаль Феликса, и она хотела умереть, чтобы освободить его для жизни. Но Феликс не хотел ничего для себя — только бы она жила, дышала и смотрела. Даже такая она была ему дороже всех мирских радостей.
   Они смотрели друг на друга — глаза в глаза. Валя отмечала, что Феликс вырос очень красивым, две крови смешались в нем в нужных пропорциях. Он был черноволосым — в отца и синеглазым — в мать. Он был способным — в отца и добрым — в мать. И не важно, что его отец когда-то сбежал. Главное он все-таки сделал — оставил сына.
   Этот незримый отец постоянно присутствовал в жизни Феликса. Бросив его физически, он оставил в наследство отчество «Израйльевич», и это отчество сильно осложняло Феликсу жизнь. Почему бы папаше не сбежать вместе с отчеством. Феликс ненавидел отца — не за отчество, конечно. А за свою маму. Она должна была прожить другую жизнь.

* * *

   Маше исполнилось семнадцать лет. Она жила в доме напротив на первом этаже и постоянно торчала в окне, следила за Феликсом своими глазами, тёмными, как переспелая вишня. Ждала, когда он появится. И Феликс появлялся, и шёл под её взглядом красуясь, особой походкой хищника. Он знал, что она смотрит, коротко кидал свой взгляд в её окно. Они натыкались глазами друг на друга, Маша цепенела, будто получала разряд тока, и в панике бросала занавеску. Занавеска отсекала её от Феликса.
   Этих нескольких секунд хватало Маше на целый день.
   Она ходила под напряжением. И чтобы как-то разрядиться, доставала контрабас и играла.
   Маша училась на первом курсе музыкального училища. Она хотела поступать на отделение фортепьяно или в крайнем случае скрипки, но все места оказались заняты.
   Был высокий конкурс, много блатных. Маша оставалась за бортом музыки. Чтобы не терять времени, поступила в класс контрабаса — там был недобор. Маша надеялась, что со временем перейдёт на скрипку. Но потом передумала. Контрабас ей понравился — устойчивостью и мощностью звука. Одно дело упереть инструмент в землю, другое дело держать вздёрнутым на весу. Маша была человеком основательным. Она полюбила контрабас, делала успехи и участвовала во всех городских конкурсах.
   Феликс и Маша были из одного сословия. Машины родители — из простых, — так это называется. И мама Феликса, хоть и актриса, — тоже не из сложных, полудеревенская девушка. И не полети она, как бабочка, на жёлтый свет актёрской жизни — все бы сложилось более логично.
   Умирать в сорок с небольшим — неестественно, душа не готова к уходу. Это было так мучительно. Настоящий ад. Душа и плоть сцепились воедино, кричали: «Нет!»
   Среди ада Феликс подошёл к Маше. Спросил:
   — Ты что сегодня делаешь?
   — Иду на день рождения, — растерялась Маша.
   — Когда?
   — В семь. А что?
   — Возьми меня с собой.
   Маша раскрыла рот для ответа, но Феликс её опередил:
   — Я зайду за тобой в полседьмого.
   Феликсу надо было выжить. Он ухватился за Машу.
   Они не были знакомы. Вернее, они не были представлены друг другу. Но они были друг другу даны.
   В половине седьмого Феликс зашёл за Машей. В квартире, кроме неё, никого не было. Феликс решил воспользоваться этим обстоятельством — он никогда не был застенчивым. Он стал целовать Машу, она растерялась, обомлела. Не встретив отпора, Феликс пошёл до конца — зачем останавливаться на полпути, и он овладел ею — на ходу, стоя в проёме между дверей.
   У Маши не было никакого опыта. Она решила: может, так и надо? Она не постояла за себя, она ему доверилась.
   Когда все закончилось, Феликс застегнул свои брюки, одёрнул на ней платье, и они отправились на день рождения.