Виктория Токарева
Счастливый конец
* * *
Я умерла на рассвете, между четырьмя и пятью утра.
Сначала стало холодно рукам и ногам, будто натягивали мокрые чулки и перчатки. Потом холод пошёл выше и достал сердце. Сердце остановилось, и я будто погрузилась на дно глубокого колодца. Правда, я никогда не лёжала на дне колодца, но и мёртвой я тоже никогда раньше не была.
Моё лицо стянуло маской, и я уже не могла им управлять. Мне было не больно и ничего не жалко. Я лежала себе и лежала, и даже не думала, как я выгляжу.
В восемь часов в коридоре зашлёпали шаги. Это из детской комнаты вышёл мой сын Юраня.
«Босой», — подумала я. Он всегда ходил босиком, как лесной полудикий мальчик, и я всегда ему говорила: «Ноги».
Юраня прошлёпал по коридору и остановился возле комнаты отца. Муж кашлянул и перевернулся.
Дверь скрипнула, — должно быть, Юраня приотворил её и спросил заискивающим шёпотом:
— Ты уже встал?
— Ну, что тебе? — спросил муж оскорблённым голосом. Он не любил, когда его беспокоили в выходной день.
— Мне надо в кино. У меня абонемент. В девять часов начало, — так же шёпотом просвистал Юраня.
Ему казалось, что если он шепчет, то почти не будит отца, и тот может беседовать с ним не просыпаясь.
— Буди маму, — распорядился муж.
Он не любил, когда на него перекладывали чужие обязанности. Свои, кстати, он тоже нёс с отвращением.
Дверь в мою комнату заскрипела.
Юраня помолчал, потом сказал:
— Она спит.
— Ничего. Встанет, — сказал муж.
— Она спит, — повторил Юраня. — И очень бледная.
В двенадцать часов меня забрали в больницу, а на другой день выдали обратно.
На меня надели платье макси. Это платье мне привезли год назад из Парижа, и у меня тогда появилась ещё одна проблема: проблема шикарного платья. Оно было совершенно неприменимо и висело в шкафу, шуршащее и сверкающее, как бесполезное напоминание о том, что человек создан для счастья.
Сначала стало холодно рукам и ногам, будто натягивали мокрые чулки и перчатки. Потом холод пошёл выше и достал сердце. Сердце остановилось, и я будто погрузилась на дно глубокого колодца. Правда, я никогда не лёжала на дне колодца, но и мёртвой я тоже никогда раньше не была.
Моё лицо стянуло маской, и я уже не могла им управлять. Мне было не больно и ничего не жалко. Я лежала себе и лежала, и даже не думала, как я выгляжу.
В восемь часов в коридоре зашлёпали шаги. Это из детской комнаты вышёл мой сын Юраня.
«Босой», — подумала я. Он всегда ходил босиком, как лесной полудикий мальчик, и я всегда ему говорила: «Ноги».
Юраня прошлёпал по коридору и остановился возле комнаты отца. Муж кашлянул и перевернулся.
Дверь скрипнула, — должно быть, Юраня приотворил её и спросил заискивающим шёпотом:
— Ты уже встал?
— Ну, что тебе? — спросил муж оскорблённым голосом. Он не любил, когда его беспокоили в выходной день.
— Мне надо в кино. У меня абонемент. В девять часов начало, — так же шёпотом просвистал Юраня.
Ему казалось, что если он шепчет, то почти не будит отца, и тот может беседовать с ним не просыпаясь.
— Буди маму, — распорядился муж.
Он не любил, когда на него перекладывали чужие обязанности. Свои, кстати, он тоже нёс с отвращением.
Дверь в мою комнату заскрипела.
Юраня помолчал, потом сказал:
— Она спит.
— Ничего. Встанет, — сказал муж.
— Она спит, — повторил Юраня. — И очень бледная.
В двенадцать часов меня забрали в больницу, а на другой день выдали обратно.
На меня надели платье макси. Это платье мне привезли год назад из Парижа, и у меня тогда появилась ещё одна проблема: проблема шикарного платья. Оно было совершенно неприменимо и висело в шкафу, шуршащее и сверкающее, как бесполезное напоминание о том, что человек создан для счастья.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента