Томах Татьяна. Ио, мой Ио

Татьяна Томах
Ио, мой Ио

   Не боишься узнать, кто ты?
   Тогда посмотри на свою правую ладонь.
   Видишь на ней линию жизни? —
   Да\Нет
   Смотреть результаты опроса – Да\Нет

Из Живого Журнала Последнего Живого

   Здорово, когда у тебя день рождения. Даже если ты – единственный ребёнок на планете. «Нетушки, – подумала Агата, – больше не ребёнок. С сегодняшнего дня – тоже взрослая». И улыбнулась.
 
   – Мам. – Она сонно приоткрыла один глаз. – Сегодня можно не учиться?
   – Лень – один из самых скверных пороков, девочка.
   Агата знала наизусть все оттенки маминого голоса. Этого можно было не слушаться.
   – Не порок, а двигатель. Прогресса, – заявила она, спрыгнула с кровати, закачалась на одной ноге, нашаривая второй тапок.
   – С днём рождения, дорогая. – Мама обняла Агату, легонько похлопала по спине. – Подарок на столе.
   – Спасибо, ма. А можно сегодня покататься на Мэнни?
   – Про вездеход говорят не «на», а «в».
   – А про мамонта?
   – Агата, использовать для транспортного средства эмоциональную матрицу депрессивного мультипликационного героя крайне небезопасно. Выбери другой вездеход.
   – Да, мам.
   Нетушки. Мэнни – самый лучший, его придумал Карл. И ещё нашел для Агаты старый мультик про смешного и немножко грустного мамонта. Что, не бывает так, чтобы одновременно и смешной, и грустный? Ещё как бывает. Например, сам Карл.
 
   Карл, как всегда, работал с Софьей в лаборатории.
   – Доброе утро, Агата, – ровным голосом сказала Софья, не отрываясь от своих чашечек Петри. – Хочешь конфету?
   – Соглашайся, – посоветовал Карл, подмигивая из-за её спины, – лучший экспериментальный образец. Леденец с зубами, кто кого укусит раньше.
   – Старая шутка, – фыркнула Агата, но всё равно улыбнулась. И взяла у Софьи конфету. Сегодня попалась лимонная.
 
   Позавтракала Агата в саду. Украдкой от мамы сорвала почти созревший помидор. Помидоры, правда, были и в салате, но с ветки-то – вкуснее. Скормила рыбкам в пруду половину бутерброда. Карпы поднимались со дна, почти не двигая хвостом, огромные, тёмные, как доисторические динозавры, и плотоядно смотрели на Агату выпученными глазами.
   После завтрака мама заторопилась в переговорную – открывалось окно, можно было поболтать с тетей Ирой. А Агата, радуясь отсутствию уроков, побежала в зоопарк к Веронике Андреевне. Помогла кормить птиц, поиграла с крольчатами. Крольчата были смешные и пушистые, сначала сидели смирно, испуганно прижав ушки, а потом привыкли к гостье. И скоро уже носились вокруг, сталкиваясь друг с другом и взбрыкивая длинными ногами. Агата просидела бы с ними весь день, но её ещё ждал Мэнни.
 
   Карл в очередной раз объяснил, как обращаться с вездеходом и что делать, если он вдруг остановится.
   – Да, знаю, знаю, – нетерпеливо перебила Агата, упаковываясь в защитный костюм. – Ты это уже всё говорил.
   И они поехали. Через страшно шипящий шлюз, через полутёмный, тревожно моргающий красными лампочками коридор.
   На поверхность.
 
   – Ух ты, – восхищённо сказала Агата. Она так и не смогла привыкнуть к тому, как это красиво. Умница Мэнни остановился, максимально открывая для обзора свой купол.
   Агата замерла, затаив дыхание.
   Странно, если бы её попросили рассказать, что здесь такого, она бы не сумела.
   Песок и камни. Рваные изломы кратеров. Глубокие сиреневые тени, нежно-алое сияние. Бесконечная равнина, уходящая к горизонту. Тишина. Воздух.
   Воздух в Агатином скафандре был совершенно тот же, что и раньше, на станции.
   Но Агата как будто чувствовала ветер, играющий с рыжей мерцающей пылью – губами, лёгкими, кожей. Как будто сама превращалась в этот ветер и летела, поднимаясь выше и выше над крошечной песчинкой вездехода – крылатым, невесомым и всесильным существом…
 
   Карл, наверное, чувствовал то же самое. Потому что молчал вместе с Агатой, долго вглядываясь в горизонт.
   И только на обратном пути, оборачиваясь, сказал:
   – Самая красивая пустыня, которую я видел.
   – А ты много видел пустынь?
   – Не хихикай, девочка с Марса. Ты уж точно не видела ни одной, кроме этой.
 
   Карл мечтал о путешествиях. Но так вышло, что он почти ничего не увидел на Земле из того, что хотел. Потому что не смог отказаться от самого лучшего и далёкого из всех возможных путешествий.
   Но он ещё собирался вернуться. И посмотреть то, что не успел.
 
   Наверное, Агата могла бы назвать Карла самым лучшим другом. Не считая Мэнни, конечно. С Карлом было интересно поболтать и поиграть. Он знал тысячу разных шуток и историй. И хотя иногда повторялся, это всё равно было смешно. Но самое классное, с ним можно было вот так просто сидеть рядом и смотреть на что-нибудь красивое. Например, на пустыню Марса. И не говорить ни о чём. Наверное, это и есть признак настоящей дружбы.
 
   Засыпая, Агата подумала, какой здоровский получился день. Почаще бы были всякие праздники.
 
   Она ещё не знала, что это последний такой день. Безмятежного Агатиного детства.
   Счастливого и ненастоящего.

* * *

   – Агата, – торжественно сказала мама. – Вчера тебе исполнилось четырнадцать лет. Теперь ты совершеннолетняя. Теперь я должна тебе сказать…
   Агата с интересом и гордостью разглядывала свой паспорт – блестящий металлический жетончик с красивым узорчиком по ободку. «Взрослая, – подумала она. – Могу работать и получать деньги. Могу поступить в университет. Могу полететь на Землю. Посмотреть всё то, про что рассказывал Карл». Она так увлеклась, что не заметила странного молчания.
   Агата подняла голову, посмотрела на маму. Та сидела неподвижно, сложив руки на коленях и молча глядя перед собой.
   – Мам? – растерянно позвала Агата.
   – Системная ошибка, – вдруг сказала мама незнакомым мелодичным голосом.
   – Что?
   Агата вдруг заметила странную вещь. Мама говорила, не размыкая губ. То есть говорило что-то внутри её.
   – Обработка исключения.
   – Мам? – Агата сначала склонилась к ней, потом отшатнулась, испугавшись застывшего лица, взгляда и незнакомого голоса. Сползла по дивану на самый краешек, вцепилась пальцами в обивку. Горло пересохло, ноги и руки заледенели. Происходило что-то очень неправильное. Агате захотелось спрыгнуть с дивана и убежать. Чтобы больше ничего не видеть и не слышать. Но она не могла пошевелиться.
 
   Тут внутри мамы опять заговорил голос. Почти прежний, живой, но торопливый и сбивчивый.