Тpущева C
Апокpифическое утpо
Светлана Трущева
А п о к р и ф и ч е с к о е у т р о
СОТВОРЕНИЕ ЖЕНЩИНЫ
В многомерном пространстве летая свободно
я похожа была на большую цикаду.
космос плавно дрожал за чертой небосвода,
представляя собой тишину и прохладу.
я легко обнимала седые планеты
светозарно-эфирной, прозрачной рукою.
Ничего в высоте притягательней нету
чем блаженство и радость на лоне покоя.
И планеты мерцали, даря свою нежность.
Между ними витали флюиды мажора.
Но однажды вокруг всколыхнулась безбрежность
и залил яркий свет безмятежность простора.
В тот момент родилась небольшая планета.
Поманила к себе необычным свеченьем
и сожгла мои крылья горячим рассветом
и меня напоила медовым забвеньем.
Я открыла глаза,млея в сладкой истоме,
наготу на ветру прикрывая руками,
а потом - возлегла в человеческом доме
и с тех пор я - любовь в теплой жизненной гамме.
АФРОДИТА
Увядая в сырой коммуналке от скуки и лени
прясть и думать: скорей бы обрезали скудную нить.
Но пришедший извне Человек, вдруг упав на колени,
то ли просит любви, то ли просто водицы испить.
Искропенный восторг простирает, взывая, Венера,
Афродита, Киприда! - и утро не кажется злом.
Превращаюсь в голубку на бледной ладони Гомера
и маню опознавшего трепетным жадным крылом.
Воплощаюсь из пены, дарю поцелуи и негу
и готова к расплате в одной ипостаси из трех:
босиком возвратиться домой по разбитому снегу,
тосковать о пророке, упав за постылый порог.
Безразлично, кто будет со мной в эту ночь.
Я закрою глаза и скажу твое имя.
Растворится в потемках бессмыслица-речь
и дрожащие пальцы взметнутся как пламя,
Волховствуя.
и в миг незнакомая плоть
станет плотью твоей под моими руками.
Я - ночная колдунья. Губами лепить
задыхаясь, продолжу желанные формы.
Ночь - аквариум, полный фальшивой любви,
содрогнется, заплещет живою водою.
Море звезд упадет в море летней листвы
и реальность разделит на две запятая:
Я воскресну из зомби, вдыхая экстаз,
ощущая пульсацию нервов сгоревших,
забывая, что ты - лишь бредовый эскиз
в прошлом - мимо прошедший святой или грешник.
,
Пропоют петухи. Я открою глаза
и поранюсь о нож незнакомой улыбки.
Погибая, заклятье прочитаю с листа,
чтобы вечером выплыть в аквариум липкий.
РЯБИНОВАЯ ВЕТКА
Ночь темна, а творец побледнел у мольберта.
Странный холст будто проклят и краски лишились ума.
Взмах руки - и бесстыжие капельки света
лихо брызжут туда, где по замыслу горькая тьма
Раб кистей! Он хотел расплескать на картине
мою черную падшую душу с червивым лицом.
Но - мазок - и обугленный остов рябины
выпрямляется в колбе, ладони смыкая кольцом.
Обгоревшие почки вне времени года
набухают и пахнут древесной смолой.
И упрямые корни, почуяв свободу,
разрывают стекло и срастаются с теплой землей.
Наливаются светом тяжелые грозди,
распускаются листья, но воздух овеян огнем.
Убоявшись огня, вифлеемские звезды
не летят на поклон, а скрываются за окоем.
* * *
От скуки небо изошло из облака,
земля потрескалась, оврагами зевая,
вошла в твою моя поблекшая рука
под жуткий скрежет сумасшедшего трамвая.
Он нас умчал, смеясь, в скрипучую постель
и застелил ее нервозностью и дрожью.
Морозный рваный сон, сыпучий как метель,
засыпал нас, вихрясь, свинцовостью и ложью.
И было все: ночной, дежурный поцелуй,
сплетенье рук и ног - безжизненных веревок,
и суррогат любви - прислужливый холуй
плясал и пел и жил под ноты недомолвок.
С утра - иссякшие, без тела, без лица,
помножив боль и грусть на долгую усталость
воскресли мы на дне трамвайного кольца,
трамвай разинул рот, меняя смех на жалость.
4
Я
Я хотела быть Светом Истины
Для тебя.
Для тебя одного.
И я стала горящей звездой.
Но ты выбрал электролампу
и вкрутил ее в мозг или в сердце
и заснул над вчерашней газетой.
Я в отчаяньи вышла за дверь,
в черно-синюю кровь ночи,
чтоб отдать свой свет и любовь
человеку, который захочет.
Но прохожие, видя меня,
созерцали хрустальное блюдо
с заливным поросенком румяным,
отрезали кусочки и ели,
каждый - сколько хотел или мог.
И когда меня съели дотла
я осталась просящей ладонью.
Я просила немного любви,
понимания, света, добра,
получала - холодные деньги
или очень холодные камни...
НАКАЗАНИЕ
Я - магиня. Я - Bella Donna.
Я из гордого мрака пришла.
Близ моей красоты бездонной
повергаются в прах зеркала,
гаснут свечи, бледнеет рассвет,
кровоточит желания бред.
Путь мой вымощен лишь сердцами.
Их пронзает мой острый каблук
и горячая кровь ручьями
заливает магический круг.
А в кругу - вереницы людей
иссыхают от бурных страстей.
Мое имя, попав на губы,
вызывает и похоть и страх,
разбиваются семьи, судьбы,
воздвигая мне храм на костях.
Я легонько взыграю бровью
и владею чужой любовью.
Драгоценности и банкноты
усыпают мой адовый храм
и мужчины как бегемоты
неуклюже ползут к ногам...
Но во мне лишь саднящая боль:
Я устала влачить эту роль!
Я устала быть Белладонной.
Я устала быть вихрем зла.
Разрываюсь в тоске бездонной
без спокойствия, счастья, тепла!
Я мечтаю в могиле истлеть,
но Господь отобрал даже смерть!..
* * *
Прощаюсь навсегда, не оставаясь кошкой,
мурлычащей под звук твоих шагов,
ни пташкой на руках, ни опаленной мошкой
на медленном огне бессвязных слов.
Ни влагой на губах, ни воспаленным снегом
под холодом любимых каблуков,
плеснув тебе в лицо потусторонним смехом,
поднявшимся из адовых кругов.
Я ухожу как явь, как из-под ног - часть суши.
Отпущенное время истекло.
Ты мог бы удержать, но ты не отдал душу.
Лови же смеха битое стекло!
* * *
На озерах, в лесах, в пункте А, в пункте Б,
между веком, секундой и миллисекундой
и на гребне минуты, дыханью попутной,
без судьбы, без борьбы, но в судьбе и в борьбе
херувимоподобный младенец всерьез
устремляет глаза на соперницу света,
утомленно целующую сигарету
в белоснежной машине как в облаке грез.
Мальчик смотрит и ждет. Неспокойна земля
и становится воздух тяжелым и зыбким.
Вот блондинка младенца согрела улыбкой
в точке Y совпали их биополя!
В точке Y совпали их биополя,
истерично на небе взыграли зарницы.
У блондинки со страхом взметнулись ресницы
и ладони легли на окружность руля.
И растаяло белое облако грез,
отпечатавшись в памяти раной дымящей
и младенец застыл в лоне призрачных гроз
меж прошедшим и будущим и настоящим...
* * *
Ты и я. А между нами слово
равное прострации по вкусу
черным днем повисло нездорово,
вспыхивая горечью и грустью.
Слово "НИКОГДА". И буквы-лица
веками захлопали сурово.
Мы - разноименные частицы.
Ты - в конце, а я в начале слова.
Бесконечно малые частицы
на краях бездонного молчанья.
Ни в лучах предутренней зарницы,
ни в желе вечернего сиянья
Мы не в силах раздробить на слоги,
на морфемы или же на звуки.
А оно бестрепетно и строго
держит нас в гербарии разлуки.
ОЖИДАНИЕ
На кончиках беспомощных ножей,
На корке свежей ярославской булки.
На матрицах безликих этажей,
во тьме слепых и узких переулков
Раздался шаг - и воздух просветлел.
И формула "КОГДА" легла в пространство.
Раздался шаг - и круглый миг сгорел
во глубине невидимого царства.
Раздался шаг - и лик твой проступил
сквозь ночь, луну и сквозь морозный воздух.
Раздался шаг - и ты заполонил
снежинки и рябиновые грозди.
Ты воплотился в свете фонарей,
согрел своим присутствием трехмерность.
Застыла я у павших ниц дверей
и сохраняла звуку шага верность.
Да. Время было муторным вчера
и медленно сочилось в полость сердца.
Но мерный шаг на плоскости двора
стал равен воскрешающему скерцо!
* * *
Переступив порог кубического гроба
я попадаю в пасть безумной хищной ночи.
Она меня глотает.
Я лечу,
И попадаю прямо в поднебесье,
Где звезды, задрожав, упали из созвездий
и новое сложили - облик Твой.
Да. Я тебя люблю. Как и до новой эры.
Да. Я тебя люблю как прежде. Как тогда.
Но мы не можем слить дыхания в одно.
Но мы не можем крыльями обняться,
поймать одну и ту же Божью искру,
войти в одну и ту же реку дважды.
И если где-то во вселенной вспыхнет встреча
и ты возьмешь меня в свои объятья
то это будешь уже не ты.
И если где-то во вселенной вспыхнет встреча
и я в беспамятстве тебе отдамся
то это буду уже не я...
* * *
Когда закат о холм разбил очки во мгле,
заплакал Гелиос чернильными слезами,
останки праздника остыли на столе
хранимы за полдень сгоревшими свечами.
Лишенный девственности торт насквозь усох,
салат жестоко искалечен злобной вилкой
и хвост селедки грустно смотрит на восток,
где лоно пепельницы мнится лесопилкой.
Измеряно вино и рюмки прячут взгляд
от пряных запахов куска свиного сала,
печально косточки скрещенные дрожат
под гордым черепом допитого бокала.
И на колени встав сожженья просит стол
все то, что на столе - в периоде распада,
как свежий лед блестит рассыпанная соль
и мухи мрут в кровавых лужах маринада.
А ты давно ушел, отвесив поцелуй
фальшивый и пустой, как звук мешка в подвале.
И холод бьет меня. Но шепчет: Не горюй!
скелет минтая, бодро скрючившись на сале.
* * *
Лето выпито мрачной долиной дремучих дубов
и сгущенное солнце расплескалось в округе.
Для чего вам дана нежнокрылая птица-любовь
в назиданье потомкам или просто от скуки?
Время навзничь упало, споткнувшись о траурный марш,
сочиненный моралью для височного нерва,
и лежит поперек, заслоняя счастливый мираж:
вы и волны и в море серебрится Венера.
Вам вовеки туда не пройти. Вы привыкли давно
выверять каждый шаг, каждый вздох транспортиром.
Длится жизнь, как немое сукно
и закончится чаем в надземелье квартирном.
А любовь заболела: не ест, не поет и не спит,
превращается в чучело, смотрит стеклянно.
В вас под зиму забрезжит неясная совесть и стыд.
Вы поставите павшей обелиск деревянный.
ПЕСНЬ О ПОДЪЕЗДЕ
Мороз - любитель стройных женских ног
лизнул мои синеющие икры
и адски-знойным холодом припек
лицо, в глазах остуживая искры.
Я, маленькая девочка страны,
одна в бездонном вихре постпомойки
стою у облупившейся стены
провинциально-каменной постройки.
А мимо - люди, лошади и псы
с голодными и дикими глазами,
бегут, роняя слюни и часы
и исчезают там, за облаками.
Летят, взрываясь, палки колбасы,
консервы, яйца, соль и помидоры.
Бегущие - то падают в кусты,
то на глаза натягивают шоры.
Пикируют, свистя как кирпичи,
с небес слова, пропитанные ложью
И черепа ломают, хоть кричи,
хоть падай, хоть ползи по бездорожью.
Закладывая в воздухе вираж,
пплывут куда-то памятники в небе
и создают под солнцем ералаш,
о звезды лбами стукаясь нелепо.
Бродячая собака января
без денег, без любви, в осенней куртке
я из подъезда выскочила зря
здесь не найти ни счастья, ни окурка.
Придется возвратиться мне в подъезд
там тихо и тепло - в саду отчизны,
в его углах полно свободных мест,
а скверный запах - лишь издержка жизни.
Там веет неземной святой тоской
под белыми кривыми потолками
и звонко разбивается покой
под околореальными шагами.
Там можно безнаказанно курить
и спать, прижавшись к теплой батарее.
Я там живу, когда мне негде жить,
захлопнув поплотней входные двери.
* * *
У свечи неплотным полукругом
мы сидели молча на диване.
Огонек на нас навеял скуку
амплитудой нервных колебаний.
Мы хотели вспомнить прошлогодность.
Но вошла к нам в комнату без стука,
воплощая немощь и негодность,
в рваном пиджаке судьба-старуха.
Поднесла большой кусок свободы
на тарелке с маркой общепита
и куда-то канула - в природу
или в глубину палеолита.
Мы сказать "спасибо" не успели,
разделили лакомство на части
и в одно мгновенье жадно съели,
опьянев от сладости и счастья.
И могучий голос в нас проснулся:
стало душно в рамках штамп-свободы.
Мы молили бабку к нам вернуться,
но она пропала, словно в воду.
Только мы надежды не теряем:
может, принесет еще немного.
Подождем, потерпим, поскучаем
и поищем крошек у порога.
* * *
Объемная чугунная труба
обтянутая кожей человека,
в нейлоновом кудрявом парике
с пластмассовыми серыми глазами
бежит, не расправляя складок лба
по вектору бесспорного успеха
с огромной диссертацией в руке,
с настроенными по ветру ушами.
Несет в себе чугунная труба
теорию улучшенной эпохи,
программу изменения времен
на базе исторических законов,
селекцию молочного клопа
по опыту ученейшей Солохи
на благо слаборазвитых племен
и недовольных жизнью компаньонов.
Похлопала трубу я по спине.
Похлопала с любовью, но не смело.
Раздался гул по всей родной стране
в трубе программа действий загудела.
ОЗЕЛЕНЕНИЕ ГОРОДА
Трепещут на ветру штаны
идут небритые сыны
озеленять сады и скверы
на благо матушки-страны.
От посягательств сатаны
хранят их милиционеры.
Вокруг стоит сплошной туман.
Сыны копают котлован,
ростки втыкают вверх корнями
и за получкой едут в банк
и выпивают спирта жбан
и заедают сухарями.
А через год здесь всходит вдруг
канализационный люк
и зеленеет, плесневея.
Не покладая сильных рук
печальный слесарь чистит люк,
с похмелья густо зеленея.
* * *
Вот стул. Нигде не числится рабом.
Стоит, свободно растопырив ножки,
сверкая гнутоклееным ребром,
гордясь сиденьем из воловьей кожи.
Он за свободу пламенный борец.
Он делегат от группы дуболомов
на тридцать энный съезд в большой дворец
с докладом о вреде сырой соломы.
Он создает древесный комитет
по выпуску осинового хлеба,
храня на всякий случай партбилет
в подкладке за обивкой, где-то слева.
Он возглавляет мебельный профком,
он член союза стульев-демократов.
И бойся угостить его пинком
иль осквернить неблагородным задом!
* * *
Мне сказали, что квадрат
это сумчатый примат.
У него четыре ножки
и большая голова.
Но его диаметр сложный
все же делится на два.
А длина его сторон
сумма крика трех ворон.
Мне сказали о квадрате:
он развратник и бандит,
спит с любовницей в халате,
револьвером ей грозит,
престарелых за углом
режет зубчатым ножом.
Пифагор его в помойке
рано утром отыскал
и, предвидя перестройку,
неформалом воспитал.
Всем понятно, что квадрат
треугольный деградат?
* * *
Осыпается лето пыльцой и словами,
преломляется время в кривизну огнепада,
оплавляется солнце, угасая глазами,
просветляются храмы в гематоме заката,
воскресают шаги, заключенные в небыль,
похмеляется БЬахус и ликуют вакханки,
расцветают сгоревшие звезды на небе,
оживает, веревки покидая, таранка.
Красоту и любовь вычисляет наука,
воздвигаются стены, обращенные в пепел,
разжимаются страхами сжатые руки,
увлажняется в голос полувысохший лепет,
превращается правда в клозетную мудрость
и пластуются в уголь предсказанья пророка,
дальнозоркость трактуется как тугоухость
и становится круг кривизной однобокой.
Но культура большой коммунальной психушки
нерушима как свет, Иисус и Венера.
И без рук, и без глаз, улыбаясь макушкой,
возглавляет лицей золоьой соцхимеры.
* * *
Когда хмельная кровь легла в зрачок бокала
в пространстве время форму праха принимало
и вяли как листы земные механизмы
и падали в подзол, где чахнут архаизмы.
Стремясь попасть в число везде роились цифры,
не ведая эпох кишели в небе мифы.
И взглядом я пила с поверхности лежавшей
ответный сладкий взгляд - невинный и дрожащий
на фоне красоты эритроцитов пьяных
распахнутый, большой, лучистый, постоянный.
Светились у меня сердечные вибриссы
и я впадала в кайф, копируя Нарцисса.
Минуты таяли за каплей капля в Лете,
сгущалась кровь, бокал краснел на белом свете,
ответный взгляд горчил познанием порока
и серый ужас в нем дымился одиноко.
И я впадала в страх, но все еще держала
в грубеющей руке горячий глаз бокала.
..........................................
..........................................
Нечаянно иссяк вина последний атом
и мой ответный взгляд со дна повеял злом:
земного бденья льдом и разочарованьем,
усталой болью чувств и абсолютным знаньем.
И я, бокал разбив, спастись пыталась бегом,
но листопад меня засыпал желтым снегом.
...........................................
...........................................
В пространстве время принимало форму праха
и сыпалось в спираль вселенского размаха.
И осень подала мне золотой бокал,
а в нем другой зрачок рождался и вскипал.
* * *
Покажу вам я мир сквозь прозрачную дверь.
Обнаженный и белый на солнечном шаре.
Там хрустальный паук соловьиную трель
ткет из вечера в творческом сладком угаре.
Этот мир. Он возник из цветочной пыльцы.
Там любой еле видимый штрих - совершенство
Там любовь выдыхают-вдыхают жильцы,
там змеится-струится из почвы блаженство.
Светит-греет добро вместо солнцев и лун,
водопад восхищенно поет "Аллилуйя".
Там бессмертный мужчина вневременно юн,
полногрудая женщина тигров целует.
Там прикованы зависть и злоба к скале,
утомленно трепещут дриады на ветках,
и на чашах цветов - как нектар - крем-брюле
и фруктовый кисель в приснопамятных реках.
Чешуится прибрежный жемчужный песок,
Божий лик отражается в зеркале магмы.
Вам туда не войти. Мир закрыт на замок.
Ключ - у грешной поэтки - у меня в диафрагме.
* * *
Ты чиркнул авторучкой по листу,
ты оцарапал белизну покоя,
родился штрих, бегущий в высоту,
В пучину неба или за тобою.
Твой штрих похож на линию руки,
на стебель розы, на изгиб улыбки,
на нерв,стучащий в потные виски,
на спинку маленькой волшебной рыбки.
Твой штрих - пушинка с птичьего крыла,
уздечка фаллоса, морщинка с горя,
диаметр пистолетного ствола,
ресничка солнышка на Черном море.
Он - лучик неприкаянной звезды,
кусочек буквы, составная взгляда,
рябинка на поверхности воды,
модель вселенной в нитях звукоряда.
* * *
1.* Я на фоне старинных песочных часов
2. В темнортутных трюмо непрерывно страдаю.
3. Своего Авраама встречаю с полей.
3. В черной зависти к Лие дрожу каждый вечер.
3. Иоанна Крестителя голову жду
на кровавом серебряном праздничном блюде.
3. Покрываю землей брата бедного прах
не боясь запрещения дяди Креонта.
3. Первой видела я Воскресенье Христа
и теперь покидаю пределы Магдалы.
3. Управляю Египтом, с Антонием сплю.
3. Горько плачу о гибели Игоря-мужа,
подавляю восстание дерзких древлян.
3. На Руанском костре умираю в мученьях
3. Аввакуму-раскольнику письма пишу,
От Вольтера-француза принимаю советы.
3. За Давыдовым еду в сибирь, в рудники.
3. В знойном августе в Ленина целюсь коварно.
3. В пансионе с восторгом рыдаю стихи,
а потом эммигранткой стреляюсь в Париже.
3. В середине столетья, спасаая бойцов,
санитаркой ползу по кровавой равнине.
3. Клич услышав, руками пашу целину.
3. Улетаю в июньский таинственный космос
в серебристо-волшебном " Востоке-6".
3. Красоту продаю у валютного бара.
3. Овощами торгую по найму у черных.
3. Подаянье прошу в переходе метро.
4. Это я. Зеркала - лишь песчинки времен
5. в перевернутой или нетронутой колбе,
6. в перевернутой или спокойной земле,
7. в перевернутом или нетронутом небе.
-----------------------
* - нумерация строк
* * *
Я не буду прощаться с вчерашними днями. Я прошедшее время зачеркнула презрительным взглядом. Я с орбиты сошла, передернув плечами, Я покинула сферу, улизнув с озорным звездопадом.
Я ушла из народа, из дома, с работы, где служебным очкариком числюсь в отекшем реестре; по дороге рассыпав конторские счеты, перепутав костяшки и звезды в играющем ветре.
Я сбежала от мрачных, удушливых улиц, от остывшего мужа, пригвожденного пылью к дивану. Золотистой дождинкой - стремглав - в звездный улей, многоцветной кометой - в игротеку вселенской нирваны.
Я исчезла как заяц от жизни зеленой, не желая продуться в печатью крапленые карты. И на звездном ветру обернувшись Аленой братца-ангела в щечку целую, дрожа виновато.
* * *
Ночь одевает белый фрак в прихожей,
стреляет в потолок оранжевым зонтом.
Два дня, задев друг друга теплой кожей
расходятся, шурша заплаканным листом.
Обречены мечтать о новой встрече
и знать - ее отнял Космический Закон.
И зажигать на память в храмах свечи
в заутреннем немом разломе трех времен.
Что делать нам, простившимся до лета,
когда весна в сентябрь дождем перетекла?
Переродиться в дни и до рассвета
сгореть, не расцепляя два крыла?
* * *
В абсолютной глуши, позабывшей рассветы и зори, где грибы и деревья зловеще нахмурили брови, колокольца и рубища сбросив в траву, лепрозорий занимался земной, беззаконной и дерзкой любовью.
Язва к язве. Стон к стону. Бездонный тоннель поцелуев, оголенные нервы и боль, уходящая в сладость, и высокие чувства, рожденные заново всуе возносились на небо сквозь ярый восторг и усталость.
И беспалые руки молили мгновенье продлиться, поднимаясь как пламя в кровавом горниле заразы. И на белых останках лица чуть дрожали ресницы извергая кипящие слезы слепого экстаза.
Непокорная жизнь, задыхаясь от медленной смерти устремлялась в подполье, в Ж и в о т , в Материнское Чрев Прорастала... И вот появлялись здоровые дети. Их крестила росой Неперочная Дева.
* * *
Когда часы родят очередной апрель
друг в друге растворит нас пламенный покой.
Оставив на земле дар мысли, память, речь
мы выйдем в небеса сквозь первый поцелуй.
Осталось подождать ничтожных полчаса .
Но время утекло, рассыпав свой песок,
На пенсию в леса кукушек отпустив,
сдав стрелки не за грош в металлолом, в утиль
Как на подрамник холст - на вечность полчаса
натянуты, а мы, застывшие в плену
вмерзаем в тишину, в растерянность, в янтарь
дышать не перестав и не закрыв глаза.
* * *
Этот город, окованный красным гранитом
мною выдуман в черном пространстве открытом.
Там безжизненным глазом моргает закат
и застывшее время глядит прямо в ад.
Охлажденное солнце туманит нелепо
медь и мрамор и стек и дворовые склепы.
И разрезанный вальс в нотах серых дворцов
бродит по лабиринтам вдоль призрачных снов.
Мною выстроен город у красного гроба
из бездумья потери вне крика и злобы,
из вселенской печали, кромешной тоски
на прогнившей земле, где мертвы родники.
У меня ничего кроме города нету.
Но сегодня нежданная ниточки света
поманила меня за собой на восток.
Я зарою свой город в межзвездный песок,
заточив его в белый хрусталик росы
накануне надежд и весенней грозы.
С. Трущева
ЛЮБОВЬ К СВЕЧЕ
Я видела: беспечная звезда
сгорела, невзначай увидев Бога.
Рассыпалась прозрачная зола
метелью на ветра, слезами в души.
И выплакала женщина глаза,
когда неверный скрылся за ветрами
и слезы разбивались о ладонь
со звуками беспомощного нерва
Меж битыми слезами и золой
расплавился тот нерв от напряженья
растрепанным обмякшим проводком,
повисший на колках опасной встречи.
И взял Господь прозрачную золу,
смочил ее разбитыми слезами
и, обесточив раскаленный нерв,
сложил его и бросил в середину.
И приказал ветрам соединить
и ветры тихо спрятали дыханье.
И выросла горячая свеча,
похожая на звезды или слезы.
И я, не в силах взгляд перевести,
теряю смоляное оперенье
и крылья побелевшие мои
дрожат как нервы, слезы или звезды.
С. Трущева
ПЕРВОЕ ЯВЛЕНИЕ ХРИСТА
Когда на Голгофе три свежих креста
закат расчленили, взрывая пространство,
поблекшего солнца ослепший кристалл
заплакал по Званому Богом на Царство.
Но я не поверил, что умер Христос,
пронзил ему ребра копьем хладнокровным.
Из первой же капельки крови нарцисс
взметнулся, вскипая цветеньем махровым.
Я вспомнил Беотию, ленту веков
назад отмотав между шоком и страхом,
где сын мой - Спаситель от злых двойников
застыл над рекой, голубеющей лаком.
смешались в лице его ужас и гнев,
восторг и сомненье и ненависть с болью.
И тайну сокрытого " Я" одолев
погиб он, оставив цветочное поле.
И каждый с тех пор смотрит прямо в глаза
себе самому, не боясь раздвоиться.
А Сын, истекая, мне тихо сказал:
"Иду непорочно зачатым родиться".*
--------------------------------------------------------* - Возникновение мифа о Нарциссе связано с характерной для первобытной магии боязнью древнего человека увидеть свое отражение ( отражение является как бы двойником человека, его вторым "я", находящимся вовне). М.Н. Ботвинник
С.Трущева
* * *
Звук тела, превратившегося в пепел
раздавлен медным голосом оркестра.
Истерикой растерзанные ноты
из раструбов рассыпались по нервам.
Под каблуком кленовые банкноты
устало спорят с утренником серым.
Все кончилось и слезы лижет ветер.
И нету никого роднее ветра.
С.Трущева
* * *
А.Ч.
Мать вскормила тебя молоком и дешевой моралью.
Если юбка с разрезом - от ужаса прячешь глаза.
Если взгляд упадет в декольте - зеленеешь с печалью
и тот час выступает на лбу ледяная роса.
Если теплой улыбкой одарит тебя незнакомка
растопорщишь усы и зловеще надвинешь очки
и три дня валерьянку сосешь как айс-крим сквозь соломку,
а в висках беспощадно стучат и стучат каблучки...
За компьютером спишь, потому что боишься постели,
но едва лишь стемнеет - с биноклем подходишь к окну
и до солнца буравишь - напротив- окошки борделя
и пускаешь слюну.
С.Трущева
* * *
Когда меж губ клеенкой холодок
нет ничего ужасней поцелуя.
Минуты превращаются в песок,
и тонут, тонут в лужах не тоскуя.
Я мерзну. Прекрати минутопад.
Дозволь мне затеряться на перроне,
уйти вперед, а может быть назад,
растаять в голубом воздушном фоне,
забыть, закрасить снами наш кошмар
губами осязание пустыни
и на свету автомобильных фар
поставить крест - любви или гордыне?
С.Трущева
СМЕРТЬ ОТ АБОРТА
Кто сказал, что трупы видят сны?
Изгоняйте вон его за враки.
Смерть опять пришла от сатаны
не читает поп, не вторит дьякон,
провожают санитары в морг
некрасивым словом "криминалка",
принимая тяжесть мертвых ног
хрипло ноет старая каталка.
Я хотела женщину понять
может роковой итог влюбленной?
Но ребенок мертвый стал кричать,
в медицинской урне погребенный.
Значит это вовсе не финал
мир наш не без выдумки устроен.
И приснится мне, что сын обнял
мать свою в земле и стал спокоен.
С.Трущева
ЯИЧНИЦА
Я разобью яйцо, поджарю песню
и посолю ее слезами пьяниц
и поперчу ругательствами зеков,
и страшных снов для запаха добавлю
и подслащу грудями спелых женщин
и положу политики по вкусу
и поднесу всем людям на подносе...
Не зарастет ко мне тропа народа!
С.Трущева
СЕМЕЙНАЯ ХРОНИКА
Я жила в герметической камере скуки.
Был немым полный тиканья маленький год,
и большие молекулы царственной скуки
замещали в холодной крови кислород.
Он пришел из мирского бесславья наверно,
или,может быть, из вековой глубины.
Он явился меня покорить непременно.
Он возник невзначай в тишине тишины.
Собрала я на стол нежеланному гостю
вместо мяса - змею, вместо хлеба - картон,
вместо водки - бензин, вместо пряников - гвозди
и включила замученный магнитофон.
Села рядом, пространство сжигая глазами,
ожидая, когда он с обидой уйдет.
Он спокойно съедает подносик с гвоздямии,
и картон и змею с аппетитом жуёт.
Выпивает бензин и берет мою руку.
Я без памяти. Я обреченно дрожу,
зажыхаюсь и падаю в обморок глухо,
еле слышно на брююки к нему и лежу.
И проходят года. Я очнулась, здорова
и лежу у него на коленях с тех пор,
и прошу повторитжься прошедшее снова,
и в душе ощущаю миндальный минор.
Но увы, в герметической камере скуки
относительно нем полный тиканья год
и большие молекулы царственной скуки
замещают в холодной крови кислород.
Апокрифическое утро
Женщина в городе
Смех-но...
А п о к р и ф и ч е с к о е у т р о
СОТВОРЕНИЕ ЖЕНЩИНЫ
В многомерном пространстве летая свободно
я похожа была на большую цикаду.
космос плавно дрожал за чертой небосвода,
представляя собой тишину и прохладу.
я легко обнимала седые планеты
светозарно-эфирной, прозрачной рукою.
Ничего в высоте притягательней нету
чем блаженство и радость на лоне покоя.
И планеты мерцали, даря свою нежность.
Между ними витали флюиды мажора.
Но однажды вокруг всколыхнулась безбрежность
и залил яркий свет безмятежность простора.
В тот момент родилась небольшая планета.
Поманила к себе необычным свеченьем
и сожгла мои крылья горячим рассветом
и меня напоила медовым забвеньем.
Я открыла глаза,млея в сладкой истоме,
наготу на ветру прикрывая руками,
а потом - возлегла в человеческом доме
и с тех пор я - любовь в теплой жизненной гамме.
АФРОДИТА
Увядая в сырой коммуналке от скуки и лени
прясть и думать: скорей бы обрезали скудную нить.
Но пришедший извне Человек, вдруг упав на колени,
то ли просит любви, то ли просто водицы испить.
Искропенный восторг простирает, взывая, Венера,
Афродита, Киприда! - и утро не кажется злом.
Превращаюсь в голубку на бледной ладони Гомера
и маню опознавшего трепетным жадным крылом.
Воплощаюсь из пены, дарю поцелуи и негу
и готова к расплате в одной ипостаси из трех:
босиком возвратиться домой по разбитому снегу,
тосковать о пророке, упав за постылый порог.
Безразлично, кто будет со мной в эту ночь.
Я закрою глаза и скажу твое имя.
Растворится в потемках бессмыслица-речь
и дрожащие пальцы взметнутся как пламя,
Волховствуя.
и в миг незнакомая плоть
станет плотью твоей под моими руками.
Я - ночная колдунья. Губами лепить
задыхаясь, продолжу желанные формы.
Ночь - аквариум, полный фальшивой любви,
содрогнется, заплещет живою водою.
Море звезд упадет в море летней листвы
и реальность разделит на две запятая:
Я воскресну из зомби, вдыхая экстаз,
ощущая пульсацию нервов сгоревших,
забывая, что ты - лишь бредовый эскиз
в прошлом - мимо прошедший святой или грешник.
,
Пропоют петухи. Я открою глаза
и поранюсь о нож незнакомой улыбки.
Погибая, заклятье прочитаю с листа,
чтобы вечером выплыть в аквариум липкий.
РЯБИНОВАЯ ВЕТКА
Ночь темна, а творец побледнел у мольберта.
Странный холст будто проклят и краски лишились ума.
Взмах руки - и бесстыжие капельки света
лихо брызжут туда, где по замыслу горькая тьма
Раб кистей! Он хотел расплескать на картине
мою черную падшую душу с червивым лицом.
Но - мазок - и обугленный остов рябины
выпрямляется в колбе, ладони смыкая кольцом.
Обгоревшие почки вне времени года
набухают и пахнут древесной смолой.
И упрямые корни, почуяв свободу,
разрывают стекло и срастаются с теплой землей.
Наливаются светом тяжелые грозди,
распускаются листья, но воздух овеян огнем.
Убоявшись огня, вифлеемские звезды
не летят на поклон, а скрываются за окоем.
* * *
От скуки небо изошло из облака,
земля потрескалась, оврагами зевая,
вошла в твою моя поблекшая рука
под жуткий скрежет сумасшедшего трамвая.
Он нас умчал, смеясь, в скрипучую постель
и застелил ее нервозностью и дрожью.
Морозный рваный сон, сыпучий как метель,
засыпал нас, вихрясь, свинцовостью и ложью.
И было все: ночной, дежурный поцелуй,
сплетенье рук и ног - безжизненных веревок,
и суррогат любви - прислужливый холуй
плясал и пел и жил под ноты недомолвок.
С утра - иссякшие, без тела, без лица,
помножив боль и грусть на долгую усталость
воскресли мы на дне трамвайного кольца,
трамвай разинул рот, меняя смех на жалость.
4
Я
Я хотела быть Светом Истины
Для тебя.
Для тебя одного.
И я стала горящей звездой.
Но ты выбрал электролампу
и вкрутил ее в мозг или в сердце
и заснул над вчерашней газетой.
Я в отчаяньи вышла за дверь,
в черно-синюю кровь ночи,
чтоб отдать свой свет и любовь
человеку, который захочет.
Но прохожие, видя меня,
созерцали хрустальное блюдо
с заливным поросенком румяным,
отрезали кусочки и ели,
каждый - сколько хотел или мог.
И когда меня съели дотла
я осталась просящей ладонью.
Я просила немного любви,
понимания, света, добра,
получала - холодные деньги
или очень холодные камни...
НАКАЗАНИЕ
Я - магиня. Я - Bella Donna.
Я из гордого мрака пришла.
Близ моей красоты бездонной
повергаются в прах зеркала,
гаснут свечи, бледнеет рассвет,
кровоточит желания бред.
Путь мой вымощен лишь сердцами.
Их пронзает мой острый каблук
и горячая кровь ручьями
заливает магический круг.
А в кругу - вереницы людей
иссыхают от бурных страстей.
Мое имя, попав на губы,
вызывает и похоть и страх,
разбиваются семьи, судьбы,
воздвигая мне храм на костях.
Я легонько взыграю бровью
и владею чужой любовью.
Драгоценности и банкноты
усыпают мой адовый храм
и мужчины как бегемоты
неуклюже ползут к ногам...
Но во мне лишь саднящая боль:
Я устала влачить эту роль!
Я устала быть Белладонной.
Я устала быть вихрем зла.
Разрываюсь в тоске бездонной
без спокойствия, счастья, тепла!
Я мечтаю в могиле истлеть,
но Господь отобрал даже смерть!..
* * *
Прощаюсь навсегда, не оставаясь кошкой,
мурлычащей под звук твоих шагов,
ни пташкой на руках, ни опаленной мошкой
на медленном огне бессвязных слов.
Ни влагой на губах, ни воспаленным снегом
под холодом любимых каблуков,
плеснув тебе в лицо потусторонним смехом,
поднявшимся из адовых кругов.
Я ухожу как явь, как из-под ног - часть суши.
Отпущенное время истекло.
Ты мог бы удержать, но ты не отдал душу.
Лови же смеха битое стекло!
* * *
На озерах, в лесах, в пункте А, в пункте Б,
между веком, секундой и миллисекундой
и на гребне минуты, дыханью попутной,
без судьбы, без борьбы, но в судьбе и в борьбе
херувимоподобный младенец всерьез
устремляет глаза на соперницу света,
утомленно целующую сигарету
в белоснежной машине как в облаке грез.
Мальчик смотрит и ждет. Неспокойна земля
и становится воздух тяжелым и зыбким.
Вот блондинка младенца согрела улыбкой
в точке Y совпали их биополя!
В точке Y совпали их биополя,
истерично на небе взыграли зарницы.
У блондинки со страхом взметнулись ресницы
и ладони легли на окружность руля.
И растаяло белое облако грез,
отпечатавшись в памяти раной дымящей
и младенец застыл в лоне призрачных гроз
меж прошедшим и будущим и настоящим...
* * *
Ты и я. А между нами слово
равное прострации по вкусу
черным днем повисло нездорово,
вспыхивая горечью и грустью.
Слово "НИКОГДА". И буквы-лица
веками захлопали сурово.
Мы - разноименные частицы.
Ты - в конце, а я в начале слова.
Бесконечно малые частицы
на краях бездонного молчанья.
Ни в лучах предутренней зарницы,
ни в желе вечернего сиянья
Мы не в силах раздробить на слоги,
на морфемы или же на звуки.
А оно бестрепетно и строго
держит нас в гербарии разлуки.
ОЖИДАНИЕ
На кончиках беспомощных ножей,
На корке свежей ярославской булки.
На матрицах безликих этажей,
во тьме слепых и узких переулков
Раздался шаг - и воздух просветлел.
И формула "КОГДА" легла в пространство.
Раздался шаг - и круглый миг сгорел
во глубине невидимого царства.
Раздался шаг - и лик твой проступил
сквозь ночь, луну и сквозь морозный воздух.
Раздался шаг - и ты заполонил
снежинки и рябиновые грозди.
Ты воплотился в свете фонарей,
согрел своим присутствием трехмерность.
Застыла я у павших ниц дверей
и сохраняла звуку шага верность.
Да. Время было муторным вчера
и медленно сочилось в полость сердца.
Но мерный шаг на плоскости двора
стал равен воскрешающему скерцо!
* * *
Переступив порог кубического гроба
я попадаю в пасть безумной хищной ночи.
Она меня глотает.
Я лечу,
И попадаю прямо в поднебесье,
Где звезды, задрожав, упали из созвездий
и новое сложили - облик Твой.
Да. Я тебя люблю. Как и до новой эры.
Да. Я тебя люблю как прежде. Как тогда.
Но мы не можем слить дыхания в одно.
Но мы не можем крыльями обняться,
поймать одну и ту же Божью искру,
войти в одну и ту же реку дважды.
И если где-то во вселенной вспыхнет встреча
и ты возьмешь меня в свои объятья
то это будешь уже не ты.
И если где-то во вселенной вспыхнет встреча
и я в беспамятстве тебе отдамся
то это буду уже не я...
* * *
Когда закат о холм разбил очки во мгле,
заплакал Гелиос чернильными слезами,
останки праздника остыли на столе
хранимы за полдень сгоревшими свечами.
Лишенный девственности торт насквозь усох,
салат жестоко искалечен злобной вилкой
и хвост селедки грустно смотрит на восток,
где лоно пепельницы мнится лесопилкой.
Измеряно вино и рюмки прячут взгляд
от пряных запахов куска свиного сала,
печально косточки скрещенные дрожат
под гордым черепом допитого бокала.
И на колени встав сожженья просит стол
все то, что на столе - в периоде распада,
как свежий лед блестит рассыпанная соль
и мухи мрут в кровавых лужах маринада.
А ты давно ушел, отвесив поцелуй
фальшивый и пустой, как звук мешка в подвале.
И холод бьет меня. Но шепчет: Не горюй!
скелет минтая, бодро скрючившись на сале.
* * *
Лето выпито мрачной долиной дремучих дубов
и сгущенное солнце расплескалось в округе.
Для чего вам дана нежнокрылая птица-любовь
в назиданье потомкам или просто от скуки?
Время навзничь упало, споткнувшись о траурный марш,
сочиненный моралью для височного нерва,
и лежит поперек, заслоняя счастливый мираж:
вы и волны и в море серебрится Венера.
Вам вовеки туда не пройти. Вы привыкли давно
выверять каждый шаг, каждый вздох транспортиром.
Длится жизнь, как немое сукно
и закончится чаем в надземелье квартирном.
А любовь заболела: не ест, не поет и не спит,
превращается в чучело, смотрит стеклянно.
В вас под зиму забрезжит неясная совесть и стыд.
Вы поставите павшей обелиск деревянный.
ПЕСНЬ О ПОДЪЕЗДЕ
Мороз - любитель стройных женских ног
лизнул мои синеющие икры
и адски-знойным холодом припек
лицо, в глазах остуживая искры.
Я, маленькая девочка страны,
одна в бездонном вихре постпомойки
стою у облупившейся стены
провинциально-каменной постройки.
А мимо - люди, лошади и псы
с голодными и дикими глазами,
бегут, роняя слюни и часы
и исчезают там, за облаками.
Летят, взрываясь, палки колбасы,
консервы, яйца, соль и помидоры.
Бегущие - то падают в кусты,
то на глаза натягивают шоры.
Пикируют, свистя как кирпичи,
с небес слова, пропитанные ложью
И черепа ломают, хоть кричи,
хоть падай, хоть ползи по бездорожью.
Закладывая в воздухе вираж,
пплывут куда-то памятники в небе
и создают под солнцем ералаш,
о звезды лбами стукаясь нелепо.
Бродячая собака января
без денег, без любви, в осенней куртке
я из подъезда выскочила зря
здесь не найти ни счастья, ни окурка.
Придется возвратиться мне в подъезд
там тихо и тепло - в саду отчизны,
в его углах полно свободных мест,
а скверный запах - лишь издержка жизни.
Там веет неземной святой тоской
под белыми кривыми потолками
и звонко разбивается покой
под околореальными шагами.
Там можно безнаказанно курить
и спать, прижавшись к теплой батарее.
Я там живу, когда мне негде жить,
захлопнув поплотней входные двери.
* * *
У свечи неплотным полукругом
мы сидели молча на диване.
Огонек на нас навеял скуку
амплитудой нервных колебаний.
Мы хотели вспомнить прошлогодность.
Но вошла к нам в комнату без стука,
воплощая немощь и негодность,
в рваном пиджаке судьба-старуха.
Поднесла большой кусок свободы
на тарелке с маркой общепита
и куда-то канула - в природу
или в глубину палеолита.
Мы сказать "спасибо" не успели,
разделили лакомство на части
и в одно мгновенье жадно съели,
опьянев от сладости и счастья.
И могучий голос в нас проснулся:
стало душно в рамках штамп-свободы.
Мы молили бабку к нам вернуться,
но она пропала, словно в воду.
Только мы надежды не теряем:
может, принесет еще немного.
Подождем, потерпим, поскучаем
и поищем крошек у порога.
* * *
Объемная чугунная труба
обтянутая кожей человека,
в нейлоновом кудрявом парике
с пластмассовыми серыми глазами
бежит, не расправляя складок лба
по вектору бесспорного успеха
с огромной диссертацией в руке,
с настроенными по ветру ушами.
Несет в себе чугунная труба
теорию улучшенной эпохи,
программу изменения времен
на базе исторических законов,
селекцию молочного клопа
по опыту ученейшей Солохи
на благо слаборазвитых племен
и недовольных жизнью компаньонов.
Похлопала трубу я по спине.
Похлопала с любовью, но не смело.
Раздался гул по всей родной стране
в трубе программа действий загудела.
ОЗЕЛЕНЕНИЕ ГОРОДА
Трепещут на ветру штаны
идут небритые сыны
озеленять сады и скверы
на благо матушки-страны.
От посягательств сатаны
хранят их милиционеры.
Вокруг стоит сплошной туман.
Сыны копают котлован,
ростки втыкают вверх корнями
и за получкой едут в банк
и выпивают спирта жбан
и заедают сухарями.
А через год здесь всходит вдруг
канализационный люк
и зеленеет, плесневея.
Не покладая сильных рук
печальный слесарь чистит люк,
с похмелья густо зеленея.
* * *
Вот стул. Нигде не числится рабом.
Стоит, свободно растопырив ножки,
сверкая гнутоклееным ребром,
гордясь сиденьем из воловьей кожи.
Он за свободу пламенный борец.
Он делегат от группы дуболомов
на тридцать энный съезд в большой дворец
с докладом о вреде сырой соломы.
Он создает древесный комитет
по выпуску осинового хлеба,
храня на всякий случай партбилет
в подкладке за обивкой, где-то слева.
Он возглавляет мебельный профком,
он член союза стульев-демократов.
И бойся угостить его пинком
иль осквернить неблагородным задом!
* * *
Мне сказали, что квадрат
это сумчатый примат.
У него четыре ножки
и большая голова.
Но его диаметр сложный
все же делится на два.
А длина его сторон
сумма крика трех ворон.
Мне сказали о квадрате:
он развратник и бандит,
спит с любовницей в халате,
револьвером ей грозит,
престарелых за углом
режет зубчатым ножом.
Пифагор его в помойке
рано утром отыскал
и, предвидя перестройку,
неформалом воспитал.
Всем понятно, что квадрат
треугольный деградат?
* * *
Осыпается лето пыльцой и словами,
преломляется время в кривизну огнепада,
оплавляется солнце, угасая глазами,
просветляются храмы в гематоме заката,
воскресают шаги, заключенные в небыль,
похмеляется БЬахус и ликуют вакханки,
расцветают сгоревшие звезды на небе,
оживает, веревки покидая, таранка.
Красоту и любовь вычисляет наука,
воздвигаются стены, обращенные в пепел,
разжимаются страхами сжатые руки,
увлажняется в голос полувысохший лепет,
превращается правда в клозетную мудрость
и пластуются в уголь предсказанья пророка,
дальнозоркость трактуется как тугоухость
и становится круг кривизной однобокой.
Но культура большой коммунальной психушки
нерушима как свет, Иисус и Венера.
И без рук, и без глаз, улыбаясь макушкой,
возглавляет лицей золоьой соцхимеры.
* * *
Когда хмельная кровь легла в зрачок бокала
в пространстве время форму праха принимало
и вяли как листы земные механизмы
и падали в подзол, где чахнут архаизмы.
Стремясь попасть в число везде роились цифры,
не ведая эпох кишели в небе мифы.
И взглядом я пила с поверхности лежавшей
ответный сладкий взгляд - невинный и дрожащий
на фоне красоты эритроцитов пьяных
распахнутый, большой, лучистый, постоянный.
Светились у меня сердечные вибриссы
и я впадала в кайф, копируя Нарцисса.
Минуты таяли за каплей капля в Лете,
сгущалась кровь, бокал краснел на белом свете,
ответный взгляд горчил познанием порока
и серый ужас в нем дымился одиноко.
И я впадала в страх, но все еще держала
в грубеющей руке горячий глаз бокала.
..........................................
..........................................
Нечаянно иссяк вина последний атом
и мой ответный взгляд со дна повеял злом:
земного бденья льдом и разочарованьем,
усталой болью чувств и абсолютным знаньем.
И я, бокал разбив, спастись пыталась бегом,
но листопад меня засыпал желтым снегом.
...........................................
...........................................
В пространстве время принимало форму праха
и сыпалось в спираль вселенского размаха.
И осень подала мне золотой бокал,
а в нем другой зрачок рождался и вскипал.
* * *
Покажу вам я мир сквозь прозрачную дверь.
Обнаженный и белый на солнечном шаре.
Там хрустальный паук соловьиную трель
ткет из вечера в творческом сладком угаре.
Этот мир. Он возник из цветочной пыльцы.
Там любой еле видимый штрих - совершенство
Там любовь выдыхают-вдыхают жильцы,
там змеится-струится из почвы блаженство.
Светит-греет добро вместо солнцев и лун,
водопад восхищенно поет "Аллилуйя".
Там бессмертный мужчина вневременно юн,
полногрудая женщина тигров целует.
Там прикованы зависть и злоба к скале,
утомленно трепещут дриады на ветках,
и на чашах цветов - как нектар - крем-брюле
и фруктовый кисель в приснопамятных реках.
Чешуится прибрежный жемчужный песок,
Божий лик отражается в зеркале магмы.
Вам туда не войти. Мир закрыт на замок.
Ключ - у грешной поэтки - у меня в диафрагме.
* * *
Ты чиркнул авторучкой по листу,
ты оцарапал белизну покоя,
родился штрих, бегущий в высоту,
В пучину неба или за тобою.
Твой штрих похож на линию руки,
на стебель розы, на изгиб улыбки,
на нерв,стучащий в потные виски,
на спинку маленькой волшебной рыбки.
Твой штрих - пушинка с птичьего крыла,
уздечка фаллоса, морщинка с горя,
диаметр пистолетного ствола,
ресничка солнышка на Черном море.
Он - лучик неприкаянной звезды,
кусочек буквы, составная взгляда,
рябинка на поверхности воды,
модель вселенной в нитях звукоряда.
* * *
1.* Я на фоне старинных песочных часов
2. В темнортутных трюмо непрерывно страдаю.
3. Своего Авраама встречаю с полей.
3. В черной зависти к Лие дрожу каждый вечер.
3. Иоанна Крестителя голову жду
на кровавом серебряном праздничном блюде.
3. Покрываю землей брата бедного прах
не боясь запрещения дяди Креонта.
3. Первой видела я Воскресенье Христа
и теперь покидаю пределы Магдалы.
3. Управляю Египтом, с Антонием сплю.
3. Горько плачу о гибели Игоря-мужа,
подавляю восстание дерзких древлян.
3. На Руанском костре умираю в мученьях
3. Аввакуму-раскольнику письма пишу,
От Вольтера-француза принимаю советы.
3. За Давыдовым еду в сибирь, в рудники.
3. В знойном августе в Ленина целюсь коварно.
3. В пансионе с восторгом рыдаю стихи,
а потом эммигранткой стреляюсь в Париже.
3. В середине столетья, спасаая бойцов,
санитаркой ползу по кровавой равнине.
3. Клич услышав, руками пашу целину.
3. Улетаю в июньский таинственный космос
в серебристо-волшебном " Востоке-6".
3. Красоту продаю у валютного бара.
3. Овощами торгую по найму у черных.
3. Подаянье прошу в переходе метро.
4. Это я. Зеркала - лишь песчинки времен
5. в перевернутой или нетронутой колбе,
6. в перевернутой или спокойной земле,
7. в перевернутом или нетронутом небе.
-----------------------
* - нумерация строк
* * *
Я не буду прощаться с вчерашними днями. Я прошедшее время зачеркнула презрительным взглядом. Я с орбиты сошла, передернув плечами, Я покинула сферу, улизнув с озорным звездопадом.
Я ушла из народа, из дома, с работы, где служебным очкариком числюсь в отекшем реестре; по дороге рассыпав конторские счеты, перепутав костяшки и звезды в играющем ветре.
Я сбежала от мрачных, удушливых улиц, от остывшего мужа, пригвожденного пылью к дивану. Золотистой дождинкой - стремглав - в звездный улей, многоцветной кометой - в игротеку вселенской нирваны.
Я исчезла как заяц от жизни зеленой, не желая продуться в печатью крапленые карты. И на звездном ветру обернувшись Аленой братца-ангела в щечку целую, дрожа виновато.
* * *
Ночь одевает белый фрак в прихожей,
стреляет в потолок оранжевым зонтом.
Два дня, задев друг друга теплой кожей
расходятся, шурша заплаканным листом.
Обречены мечтать о новой встрече
и знать - ее отнял Космический Закон.
И зажигать на память в храмах свечи
в заутреннем немом разломе трех времен.
Что делать нам, простившимся до лета,
когда весна в сентябрь дождем перетекла?
Переродиться в дни и до рассвета
сгореть, не расцепляя два крыла?
* * *
В абсолютной глуши, позабывшей рассветы и зори, где грибы и деревья зловеще нахмурили брови, колокольца и рубища сбросив в траву, лепрозорий занимался земной, беззаконной и дерзкой любовью.
Язва к язве. Стон к стону. Бездонный тоннель поцелуев, оголенные нервы и боль, уходящая в сладость, и высокие чувства, рожденные заново всуе возносились на небо сквозь ярый восторг и усталость.
И беспалые руки молили мгновенье продлиться, поднимаясь как пламя в кровавом горниле заразы. И на белых останках лица чуть дрожали ресницы извергая кипящие слезы слепого экстаза.
Непокорная жизнь, задыхаясь от медленной смерти устремлялась в подполье, в Ж и в о т , в Материнское Чрев Прорастала... И вот появлялись здоровые дети. Их крестила росой Неперочная Дева.
* * *
Когда часы родят очередной апрель
друг в друге растворит нас пламенный покой.
Оставив на земле дар мысли, память, речь
мы выйдем в небеса сквозь первый поцелуй.
Осталось подождать ничтожных полчаса .
Но время утекло, рассыпав свой песок,
На пенсию в леса кукушек отпустив,
сдав стрелки не за грош в металлолом, в утиль
Как на подрамник холст - на вечность полчаса
натянуты, а мы, застывшие в плену
вмерзаем в тишину, в растерянность, в янтарь
дышать не перестав и не закрыв глаза.
* * *
Этот город, окованный красным гранитом
мною выдуман в черном пространстве открытом.
Там безжизненным глазом моргает закат
и застывшее время глядит прямо в ад.
Охлажденное солнце туманит нелепо
медь и мрамор и стек и дворовые склепы.
И разрезанный вальс в нотах серых дворцов
бродит по лабиринтам вдоль призрачных снов.
Мною выстроен город у красного гроба
из бездумья потери вне крика и злобы,
из вселенской печали, кромешной тоски
на прогнившей земле, где мертвы родники.
У меня ничего кроме города нету.
Но сегодня нежданная ниточки света
поманила меня за собой на восток.
Я зарою свой город в межзвездный песок,
заточив его в белый хрусталик росы
накануне надежд и весенней грозы.
С. Трущева
ЛЮБОВЬ К СВЕЧЕ
Я видела: беспечная звезда
сгорела, невзначай увидев Бога.
Рассыпалась прозрачная зола
метелью на ветра, слезами в души.
И выплакала женщина глаза,
когда неверный скрылся за ветрами
и слезы разбивались о ладонь
со звуками беспомощного нерва
Меж битыми слезами и золой
расплавился тот нерв от напряженья
растрепанным обмякшим проводком,
повисший на колках опасной встречи.
И взял Господь прозрачную золу,
смочил ее разбитыми слезами
и, обесточив раскаленный нерв,
сложил его и бросил в середину.
И приказал ветрам соединить
и ветры тихо спрятали дыханье.
И выросла горячая свеча,
похожая на звезды или слезы.
И я, не в силах взгляд перевести,
теряю смоляное оперенье
и крылья побелевшие мои
дрожат как нервы, слезы или звезды.
С. Трущева
ПЕРВОЕ ЯВЛЕНИЕ ХРИСТА
Когда на Голгофе три свежих креста
закат расчленили, взрывая пространство,
поблекшего солнца ослепший кристалл
заплакал по Званому Богом на Царство.
Но я не поверил, что умер Христос,
пронзил ему ребра копьем хладнокровным.
Из первой же капельки крови нарцисс
взметнулся, вскипая цветеньем махровым.
Я вспомнил Беотию, ленту веков
назад отмотав между шоком и страхом,
где сын мой - Спаситель от злых двойников
застыл над рекой, голубеющей лаком.
смешались в лице его ужас и гнев,
восторг и сомненье и ненависть с болью.
И тайну сокрытого " Я" одолев
погиб он, оставив цветочное поле.
И каждый с тех пор смотрит прямо в глаза
себе самому, не боясь раздвоиться.
А Сын, истекая, мне тихо сказал:
"Иду непорочно зачатым родиться".*
--------------------------------------------------------* - Возникновение мифа о Нарциссе связано с характерной для первобытной магии боязнью древнего человека увидеть свое отражение ( отражение является как бы двойником человека, его вторым "я", находящимся вовне). М.Н. Ботвинник
С.Трущева
* * *
Звук тела, превратившегося в пепел
раздавлен медным голосом оркестра.
Истерикой растерзанные ноты
из раструбов рассыпались по нервам.
Под каблуком кленовые банкноты
устало спорят с утренником серым.
Все кончилось и слезы лижет ветер.
И нету никого роднее ветра.
С.Трущева
* * *
А.Ч.
Мать вскормила тебя молоком и дешевой моралью.
Если юбка с разрезом - от ужаса прячешь глаза.
Если взгляд упадет в декольте - зеленеешь с печалью
и тот час выступает на лбу ледяная роса.
Если теплой улыбкой одарит тебя незнакомка
растопорщишь усы и зловеще надвинешь очки
и три дня валерьянку сосешь как айс-крим сквозь соломку,
а в висках беспощадно стучат и стучат каблучки...
За компьютером спишь, потому что боишься постели,
но едва лишь стемнеет - с биноклем подходишь к окну
и до солнца буравишь - напротив- окошки борделя
и пускаешь слюну.
С.Трущева
* * *
Когда меж губ клеенкой холодок
нет ничего ужасней поцелуя.
Минуты превращаются в песок,
и тонут, тонут в лужах не тоскуя.
Я мерзну. Прекрати минутопад.
Дозволь мне затеряться на перроне,
уйти вперед, а может быть назад,
растаять в голубом воздушном фоне,
забыть, закрасить снами наш кошмар
губами осязание пустыни
и на свету автомобильных фар
поставить крест - любви или гордыне?
С.Трущева
СМЕРТЬ ОТ АБОРТА
Кто сказал, что трупы видят сны?
Изгоняйте вон его за враки.
Смерть опять пришла от сатаны
не читает поп, не вторит дьякон,
провожают санитары в морг
некрасивым словом "криминалка",
принимая тяжесть мертвых ног
хрипло ноет старая каталка.
Я хотела женщину понять
может роковой итог влюбленной?
Но ребенок мертвый стал кричать,
в медицинской урне погребенный.
Значит это вовсе не финал
мир наш не без выдумки устроен.
И приснится мне, что сын обнял
мать свою в земле и стал спокоен.
С.Трущева
ЯИЧНИЦА
Я разобью яйцо, поджарю песню
и посолю ее слезами пьяниц
и поперчу ругательствами зеков,
и страшных снов для запаха добавлю
и подслащу грудями спелых женщин
и положу политики по вкусу
и поднесу всем людям на подносе...
Не зарастет ко мне тропа народа!
С.Трущева
СЕМЕЙНАЯ ХРОНИКА
Я жила в герметической камере скуки.
Был немым полный тиканья маленький год,
и большие молекулы царственной скуки
замещали в холодной крови кислород.
Он пришел из мирского бесславья наверно,
или,может быть, из вековой глубины.
Он явился меня покорить непременно.
Он возник невзначай в тишине тишины.
Собрала я на стол нежеланному гостю
вместо мяса - змею, вместо хлеба - картон,
вместо водки - бензин, вместо пряников - гвозди
и включила замученный магнитофон.
Села рядом, пространство сжигая глазами,
ожидая, когда он с обидой уйдет.
Он спокойно съедает подносик с гвоздямии,
и картон и змею с аппетитом жуёт.
Выпивает бензин и берет мою руку.
Я без памяти. Я обреченно дрожу,
зажыхаюсь и падаю в обморок глухо,
еле слышно на брююки к нему и лежу.
И проходят года. Я очнулась, здорова
и лежу у него на коленях с тех пор,
и прошу повторитжься прошедшее снова,
и в душе ощущаю миндальный минор.
Но увы, в герметической камере скуки
относительно нем полный тиканья год
и большие молекулы царственной скуки
замещают в холодной крови кислород.
Апокрифическое утро
Женщина в городе
Смех-но...