---------------------------------------------------------------
© Copyright Ярослав Турушев, 2001
From: user@cafe.koenig.ru
Date: 04 Sep 2001
---------------------------------------------------------------
До Вифании было не более дня пути, и когда Левий принес весть о болезни
Лазаря, Иисус тут же молча стал собирать свои вещи - свитки, хлеб,
подаренный Марией и мех с вином виноградника брата его Иосия. Ученики, видя
это, тоже собрались, и вскоре все двинулись по дороге, из-за жары пустынной.
Лишь таможенный мытарь им встретился, и ученики приготовились послушать
Христа, любившего говорить с грешниками, но тот не остановился - и все,
смутившись, вспомнили о Лазаре, ждущем их в смертной муке.
Однако, когда за их спиной послышался топот коня, Христос поднял руку и
вопросил к подъехавшего преторианца в тусклых от пыли и солнца доспехах:
- Не дашь ли, господин, мне на время коня? В Вифании умирает Лазарь,
друг, близкий сердцу моему.
- Проститься хочешь?
- Исцелить.
- Если бы боги хотели его исцеления, то послали бы тебе квадригу.
- Под тобой быстрый конь, и ты встретился нам на дороге...
- Со срочным донесением самому прокуратору. Прощай, безумец.
И всадник, подняв тучу пыли, ускакал. Фаддей закашлялся и отстал, но
ускорив шаг, вскоре присоединился к Иисусу с прочими апостолами, и они
продолжили путь.
- Здесь отдохнем, - произнес Христос, показывая на слабую тень от
одинокой смоковницы. Петр вспомнил ее - некоторое время назад учитель лишил
ее соков за то, что она не плодоносила. Отдыхали недолго - слегка
подкрепившись финиками, хлебом и вином, они вскоре вновь вышли на сухую и
горячую полосу дороги.
Экономя силы и сострадая скорби Иисуса, шли весь путь молча - и увидев
дома Вифании, вздохнули с тревогой, но и с облегчением.
Марфа, сестра Лазаря, выбежала к ним, завидев первой. Она плакала:
- Лазарь умер, Иисус... Он умер. Четыре дня прошло. Он ждал тебя,
Иисус...
Учитель гладил ее по склоненной на грудь голове, молчал, и апостолы
видели, как он поднял глаза и долго смотрел в жаркое, как расплавленный
сапфир, небо.
При трапезе он молчал, что-то обдумывая, когда же солнце наклонилось
ниже к горизонту, встал и произнес:
- Без Лазаря пусто сердце мое. Мною закон исполняется, но и преступить
его дано мне.
Затем отправился к гробнице, высеченной в песчанике скалы, ученики же
последовали за ним.
- Лазарь! - возвысив голос, воззвал Иисус, - Лазарь, иди вон! - и
повторил это трижды.
И Лазарь вышел - его саван из небеленой ткани источал запах разложения.
Увидев Христа, он остановился, и сняв с лица повязку, долго смотрел на него.
Уже темнело, и глаза его отражали свет факела, зажженный Симоном Кананитом.
Апостолы шепотом возносили славу могуществу Сына Человеческого, которому
была дана власть, Израилю доселе неведомая.
- Ты вернул меня, Иисус, - произнес Лазарь голосом низким и чистым, -
ты знаешь, откуда вернул.
- Да, Лазарь. Ты друг мне.
- Даже этот закон в твоей власти... но как отдам я долг свой?
- Не должен ты мне.
- Не тебе, Иисус, не тебе...
И подойдя к Петру, взял у него нож, как бы желая разрезать саван, но
вместо того ударил Петра клинком в грудь. Тот упал мертвым, апостолы
закричали в страхе, лишь Христос молчал, а потом произнес:
- Отдал ты свое, и ты теперь Петр.
Лазарь взглянул на него удивленно, затем с ужасом, воскликнув:
- Значит, и тот мир - твой! Там души умерших, диаволами терзаемые,
проклинают тебя за ложь - но не ведают, что не пахарю нерадивому пеняют, а
жнецу!
И вознес нож, и прежде, чем удержали его, ударил Иисуса, разрезав ему
горло. Когда же схватили его апостолы, крикнул:
- Что знаете вы о нем? Источник всего он - но все ли в мире доброе? Не
дар он принес, но цену назвал... - и вдруг с силой удивительной отвел он
руки учеников, и наполнились их члены слабостью и черной скорбью, и поняли
те, что Лазарь стал чудотворцем.
Сказал Иоанн, это видя:
- Велики дела Господа, и не нам разуметь их.
И вскоре апостолы шли к Иерусалиму - вел же их Лазарь.
Иисус догнал их к утру. Апостолы смотрели на него, ожидая слов, но тот,
переглянувшись лишь с Лазарем, молча шел вперед.
"Мы - гости в этом мире. Мы не знаем, откуда пришел к нам разум. Но с
каждым днем нас становится больше, и волей-неволей мы вмешиваемся в жизнь
истинных хозяев Земли - людей.
Понимая это и желая избежать возможных конфликтов, мы решили
подчиняться законам государств нашего пребывания и соблюдать принятые в них
этические нормы, добровольно отказавшись от всех гражданских прав. Мы не
стремимся к власти и не намерены прямо или косвенно влиять на дела людей.
В доказательство этого каждую неделю мы собираемся здесь.
Каждый желающий человек может убить любого из нас - это ваше право.
Животные"
Буквы были корявые и явно написаны кем-то из грызунов - более-менее
прилично из Животных пишут лишь обезьяны, но в наших краях они не водятся.
Выведено толстым фломастером на картоне, местами надпись растеклась под
дождем, но была старательно восстановлена. Деревянная тренога из
необструганных веток скрадывала всю торжественность звериной декларации. А
вот лежащая рядом охотничья двустволка с потертым прикладом выглядела,
напротив, довольно внушительно. Как и тускло поблескивающая гильзами коробка
с патронами.
Последний раз я видел этот зоологический митинг месяц назад - теперь
Животных на площади у мэрии ощутимо прибавилось... раза в три точно. Кошки,
собаки, мыши, крысы, две лошади. Косуля. Десятка полтора ежей - как кочки
пожухлой травы. И всякая лесная мелюзга - бурундуки, зайцы, масса птиц,
которых в городе не встретишь, а вот голубей нет - Животные в них почему-то
не вселяются.
Людей было немного, основном, как и я - случайные прохожие. Ребенок
гладил здоровенного серого кота, который вежливо мурлыкал.
Полюбовавшись на это сборище, я уже было отправился в редакцию, но тут
сквозь толпу к ружью тяжелой рысью протолкался мужик в синем свитере, едва
не отдавив мне ногу и окатив бодрой волной перегара.
- Сколько ж эти... твари... да мы!!!...
Он неловко вскинул ствол и тут же выпалил в толпу Животных. По какой-то
странной случайности промазал, но тут же выстрелил снова. Большой пес с
печально опущенными глазами рухнул, из под его тела зазмеились быстрые
красные ручейки, Животные всколыхнулись серой волной и стали молча
заворачивать тело в черный полиэтилен. Среди людей послышались визги и
ругательства, судя по возникшему движению многие (как и я) испытали
мгновенное желание дать в морду этому подонку, но Животные протестующе
зашумели, обступив стрелка плотным полукольцом. Тот швырнул на землю ружье и
молча пошел прочь.
Со времен погромов Гуманистов при мне Животное убивали впервые, и
вместо редакции я свернул в бар, взял кофе, коньяк и устроился за столиком у
окна. Мерзкое ощущение быстро прошло, и к третьему глотку я уже отметил
удивительную гармонию цвета мокрых листьев на асфальте и вкуса "Курвуазье".
Началось все шесть лет назад. Первым был кот в Италии, и его сочли бы
газетной уткой, если бы не последовавшие за ним псы, олени, дятлы и прочая
живность по всему миру. Прописную букву Животные получили примерно через
месяц, когда все газеты и телеканалы, захлебываясь, копали новое золотое
информационное дно.
Животные, самые разные, вдруг становились разумными. При этом, как
показали исследования, в их организмах абсолютно ничего не изменялось. При
этом они начинали разговаривать, не имея голосовых связок - как правило, на
языке своей исторической родины, хотя встречались и полиглоты.
Началась всемирная истерика. "Новый виток эволюции", "Бог Отверз Уста
Своим Тварям", "Мышь из Нового Орлеана предсказывает подъем экономики". У
Животных брали интервью, им молились, на них глазели.
Однако примерно через год накал страстей схлынул. Как-то вдруг стало
понятно, что никаких глобальных изменений в жизни не произошло. Большинство
Животных не превосходило интеллектом заурядного человека, а особи вроде
литовского бобра-металлурга осчастливили лишь узких специалистов.
Восторженные поначалу ученые стали деловито изъясняться терминами вроде
"социокультурная флюктуация", что народ правильно воспринял как полное
непонимание происшедшего. Животные не знали, как они стали разумными и
откуда приобрели человеческие знания и умения. За радужной новизной пришла
досада - Животные ничем не отличались от людей. А потом полетел первый
камень.
Репортеры за мониторами лениво стучали по клавишам, поминутно
отвлекаясь на свежие анекдоты. Шеф-редактор, напротив, был крайне
сосредоточен - он играл в тетрис.
- Ну, и что?
- А ничего. Древние подземелья оказались недревним бомбоубежищем. Из
таинственных находок только пивные банки.
Шеф зевнул.
- Уволю.
- Животное сегодня застрелили. Может, про Гуманиста этого репортажик
сделать?
- Можно, в принципе... Но пожестче - ублюдок, наркоман, бьет мать и
грабит старушек. Читать не умеет. Некрофил. И быстро - полполосы завтра к
обеду, номер забивать нечем.
- А если обзор сделать - "Тетрис в жизни великих"...
- Лучше заметку "Начальник-изувер избивает подчиненного за запах
коньяка в рабочее время". Кругом - марш.
До Артура, бывшего одноклассника, а ныне чиновника мэрии, я дозвонился
раза с десятого.
- А, продажная пресса... Когда пиво пить будем?
- Пиво - это мелко. Пить будем джин без тоника и сегодня вечером.
- Лучше завтра.
- Договорились. Слушай, ты ведь к базам данных по криминалу
подключиться можешь?
- А ты будешь кормить безработного клерка и его обездоленную семью?
- Буду. И даже поить.
- Тогда попробую.
- Нужны данные на сегодняшнего Гуманиста. Имя, адрес... все, что есть.
Они ведь их отслеживают?
- Отслеживают на всякий случай. И меня могут отследить. Через полчаса
перезвоню.
К концу второго года после появления количество Животных уже измерялось
миллионами и непрерывно росло. Встала проблема - что с ними делать.
Постепенно Животные стали селиться общинами на окраинах городов,
добывая себе пропитание по примеру своих неразумных собратьев - травоядные
паслись, хищники охотились. Животные постепенно становились частью быта...
Началось все, как ни странно, в политкорректном Лондоне. В одну ночь
огромный город был обклеен листовками - "человечество под угрозой
вытеснения... нелюди... "гуманизм" - от слова "человек"... УБЕЙ!"
К вечеру были перебиты десятки тысяч Животных. Оказалось, что
странность происходящего давно уже требует какого-то разрешения - и чеканные
формулы воззвания отлично заполнили этот вакуум.
Две недели длилась бойня - очаги истерии вспыхивали практически
повсеместно. У нас в городе... Я попытался спасти от толпы знакомого кота,
прекрасного шахматиста, шутника и любителя сыра - и довольно легко отделался
сотрясением мозга от удара железным прутом. Кота изрубили топором в кашу -
он не пытался убежать, хотя я кричал ему... Иногда он мне снится.
Без крови обошелся, пожалуй, только Египет - не знаю уж, почему;
возможно, всплыла со дна старого Нила смутная память о пантеоне, где редкий
бог обходился без звериной или на худой конец птичьей головы.
Потом наступило протрезвление - Животные не оказывали ни малейшего
сопротивления. Слезы, покаяние и ошеломляющий успех фильма про ирландского
сеттера, спасающего детей. Но Гуманизм (свою прописную он тоже заработал
довольно быстро) не исчез, приобрел теоретическую базу и много явных и
тайных сторонников. Официально, впрочем, его практически везде приравняли к
фашизму.
А Животных становилось все больше. И однажды они вышли на городские
площади.
После третьего звонка за дверью наконец послышались шаркающие шаги. На
открывшем был все тот же синий свитер.
Я быстро представился, назвал свою газету и ткнул ему в нос диктофон.
- Сегодня вы умертвили Животное. Вы Гуманист? - наступая, я оттеснил
его вглубь квартиры. Трогать его я не собирался, но говорить он, подлец,
будет.
Он вздохнул.
- Я... нет, я не Гуманист. Был то есть, но теперь... Простите, мне
тяжело сейчас, я наверное, всю жизнь жалеть буду об этом... Это... Махнув
рукой, он прошел в комнату, упал в кресло и с трудом поднял взгляд.
Этого я не ожидал. Такие обычно не раскаиваются - а он говорил, похоже,
искренне. Тем более, что при его габаритах мог просто вышвырнуть меня на
лестницу. Может, испугался? За убийство Животного не судили - на этом
настояли сами Животные, но отметку в досье, где надо, делали...
- Но вы же сделали полезное дело, очистив землю от собаки, которая стоя
на площади, претендовала на мировое господство?
Мужчина вздрогнул.
- Вы имеете право так говорить... Я не оправдываюсь. Напишите про меня.
Все, что угодно - лишь бы никто не захотел повторить такое же. Прошу вас...
И он заплакал, уткнувшись лицом в совершенно белые ладони. Я тронул его
за плечо:
- Мне не жаль вас. Вы это заслужили. Этого пса звали Зевсом. Он был
филологом и очень любил автогонки. Мне рассказали об этом его друзья.
Прощайте, подонок.
Он не встал, когда я вышел.
Редактору поворот дела не понравился.
- Трогательно. Помню я эти слезы и нюни после погромов. А потом они
отходят и шлют сюда письма на двадцать листов, объясняя, почему Животных
надо "изнечтожать до последниво, а то ани суки весь мир захватят". Ладно, на
сегодня все, а завтра займись экологами - они опять митинг против
целлюлозного затевают.
- А листовки печатают на бумаге с этого же целлюлозного. И много
листовок... А если поглубже покопать? Найду убежденного Гуманиста, а может,
раскладку сделаю - кто убивал, да как, портрет там психологический...
Гневный пафос...
- Это можно. Но сначала - экологи.
Я позвонил Артуру, и уже через десять минут он диктовал мне адреса и
фамилии всех убийц-Гуманистов за последние полгода.
- Двадцать третьего марта это было... записал? Номер четыре...
- Слушай, а рецидивистов там много?
- Это которые по несколько раз? Сейчас посмотрим... Нет таких.
- А за год?
- И за год нет... Их вообще нет. Странно...
Я вспомнил глаза сегодняшнего Гуманиста. Утром они были тупыми и
злыми... А если...
- Ты можешь залезть в базы других городов? Мне нужны данные по
рецидивистам.
- Да ты что? Тут-то меня еще прикроют...
- Артур, я принесу тебе самый шикарный венок. С шелковой лентой.
- Ладно, попробую. Жди.
Он положил трубку. Журналисты уже разбрелись, и неестественная тишина в
редакции отдавала чем-то замогильным. Поглядывая на телефон, я барабанил по
клавиатуре: "To die: to sleep: no more... To die: to sleep: no more...".
- Шекспир, - вдруг сказал голос у меня за плечом.
- "Гамлет". А у вас я как-то брал интервью - история Бранденбургских
ворот.
- Да, вы прекрасно пишете. - На стол запрыгнул пушистый белый кот.
- Спасибо. Чем обязан?
- Вы сегодня разговаривали с этим Гуманистом... Достаточно жестко.
- А вы слышали?
- Да, я... был рядом. Видите ли, мы не виним его. И других тоже.
- Да, я наслышан о вашей непротивленческой позиции. Но сам ее не
поддерживаю. Особенно, с тех пор, как потерял близкого друга - тоже, кстати,
кота.
Я закурил. Уже совсем стемнело, и огонек зажигалки звездами полыхнул в
глазах Животного.
- Я знаю...Но тут не все так просто. Ведь люди - хозяева Земли...
- Послушайте, вы ведь пришли не для того, чтобы объяснять мне тонкости
вашей доктрины. Чего вы хотите?
Кот помолчал.
- Вы решили заняться Гуманистами. Это может серьезно повредить всем
нам, Животным...
- Чем?
- Я не могу рассказать.
- Откровенность за откровенность. И, в конце концов, я все-таки
журналист.
- Я действительно не могу.
- Тогда - извините.
Кот грустно вздохнул.
- Не обижайтесь. До свиданья.
- До свиданья.
Он прыгнул на подоконник, и в этот момент защебетал телефон. Я схватил
трубку:
- Артур?
- Да. Слушай, я поднял все, что мог, залез на главный сервер...
Рецидивистов нет. Ни в стране, ни в мире. Никто никогда не убивал Животное
дважды.
Кот тихо мяукнул и вскочил в створ форточки. Внимательно оттуда
посмотрел и нырнул в темноту.
Животных на площади было едва ли не вдвое больше, чем в прошлый раз.
Мелкий холодный дождь постукивал по картонной табличке, размывая буквы - в
следующий раз им придется делать новую. За эту неделю я решил было
отступиться от этого дела... кот, беседовавший со мной тем вечером, сидел в
задних рядах, молча, как и все остальные Животные, рассматривая ряды людей.
И тогда я подошел, взял ружье и, обойдя флегматичного лося, отправился
к нему. Кот увидел... вскочил, подняв лапы:
- Нет! Не стреляйте! Только не вы!
Я быстро вскинул ствол, кот мяукнул, сухой гарью хлопнул выстрел... В
последний момент я резко изменил прицел, и пуля лишь поцарапала лапу кота...
... И я почувствовал, как что-то сияющим облаком ринулось от него ко
мне, вошло в мое тело, наполнив его чем-то разумным, но бесконечно
далеким...
... Очнулся я на асфальте. Рядом сидел печальный кот.
- Вы очень рисковали. Совсем чуть-чуть - и я не смог бы вернуться.
- Вы выбираете тех, кто... Убивая, они сами становятся... - я с трудом
дышал.
- Наш мир гибнет. Нам нужны тела. Но не любой ценой.
- Но эти убийцы - тоже часть нас.
- Да, мы понимаем... И поверьте, нам очень больно так поступать. Но мы
хотим сохранить свой вид. Долго жить в животных мы не можем. Многие из нас
погибнут - людей куда меньше, чем нас. И мы возьмем лишь часть. А затем
уйдем.
- Откуда вы?
Кот покачал головой.
- Это очень трудно объяснить... Да, пожалуй, и незачем.
Надо мной вдруг возникла упирающаяся головой в небо фигура Артура:
- Ты что, рехнулся? Вставай, писака... На, глотни джина.
В голове слегка прояснилось. Артур поставил меня на ноги, подумал и
опять протянул фляжку:
- Еще... Пойдем, идиот клинический. Потом объяснишь, какие голоса тобой
командовали, а пока - большая, серьезная пьянка...
Я обернулся к коту и кивнул на лежащее в луже ружье :
- А если их не хватит?
- Не знаю... - ответил он. - Не знаю.
- Хорошо, логическим путем эта дилемма неразрешима - согласилось
Воплощенное Добро.
- Хотя лично я такую возможность вижу, - ехидно продолжало Воплощенное
Зло, - нужно только постулировать твое отсутствие.
Воплощенное Добро обиженно передернулось. Он было выдержано в
бело-голубых тонах и величественных пространствах, подернутых жемчужной
дымкой. Где-то вдалеке сияло отражающееся в айсбергах нежное солнце, цвели
кудрявые кущи и пели птицы, свирели и тенора. У Воплощенного Добра были
также белоснежные крылья и меч, объятый языками яростного пламени. Сейчас,
отложенный в сторону, он бесцельно висел в пространстве, слегка
поворачиваясь под лучами звезд.
Воплощенное Зло, естественно, выглядело совсем иначе. Его пространства
отливали черно-оранжевым, гордым и траурным. Наличествовали рога, потоки
лавы, козлиная борода, бесчисленные тела, души и вопли грешников, а также
мертвые скалы с бриллиантовыми отблесками. Огненный меч тоже присутствовал -
правда, он был темнее и сделан практичнее: хорошая заточка, правильный
баланс.
Третью Силу можно было лишь предположительно обозначить как огромную
схематичную стрелку, бледно-серую на туманном фоне космоса.
- Все же я думаю, что этот вопрос можно решить и в рамках
причинно-следственной связи, - сказала она, - Нужно лишь ввести
немотивированность частностей, сохранив общий детерминизм. Вот смотрите...
Епифан Бодх, перевернувшись на другой бок, посмотрел на жену, на
блеклый отблеск галогенного уличного фонаря, качающийся на обоях, затем на
красный глазок японского видеомагнитофона и снова на жену. Она спала, и в
сумерках видна была левая половина ее лица, недовольного и трогательного в
своей беззащитности. Они прожили вместе уже восемь лет, и хотя у них
периодически возникали проблемы с сексом и распределением домашних
обязанностей, брак стоило назвать удачным. По крайней мере, периодически
возникавшая у Епифана мысль о разводе и вытекающей из него возможности не
отчитываться ни перед кем за рестораны, любовниц и поздние возвращения была
скорее игрой, которой иногда забавляются дети: "Что бы ты сделал, будь у
тебя миллион?" Он знал, что разрыв будет тяжелым, да и сам он не сможет жить
в одиночестве, а это чревато новой женой. Его же вполне устраивала и старая.
Трехлетняя дочь лежала в соседней комнате, в темноте вдруг раздалось ее
короткое сопение и тихий лепет. Епифан залез в остывшие тапочки, подвертел
ручку терморегулятора и, стараясь не шуметь, прошел на кухню. Там он выкурил
сигарету, взял топорик для разделки мяса, вернулся в спальню и убил жену.
Епифан Бодх ударил ее лезвием по шее. На секунду он остановился, ожидая
конвульсий и хрипов, однако тело лежало неподвижно и тихо. Все же из
предосторожности он отрубил ей голову и поставил ее на прикроватную
тумбочку. После этого отправился в ванную комнату, включил теплую воду и
заткнул слив. Ванна наполнялась медленно, и Епифан вернулся к голове жены.
Ее открытые глаза медленно засыхали, и блеск уже исчезал. Епифан включил
свет. Крови было довольно много, но уборку он решил сделать потом, после
того, как утопит дочь.
Трупы он выкинул утром, по пути на работу, завернув их в черный
полиэтилен, рулон которого валялся в стенном шкафу еще с переезда - в него
упаковывали то ли пианино, то ли кровать. Придя в офис, Епифан Бодх
изнасиловал молоденькую секретаршу - дверь в кабинет при этом пришлось
запереть, чтобы остальные сотрудники не смогли помешать всем тем утехам,
которые пришли ему в голову. Убивать ее он не стал, ограничившись тем, что
изрезал лицо осколком вазы. Зато ворвавшегося на крики старика бухгалтера
Епифан уложил, размозжив ему голову тяжелым и дорогим фотоаппаратом, у
которого от этого треснул объектив.
После оправдательного приговора Епифан собирался взять двухнедельный
отпуск, чтобы немного отойти от волнений и привыкнуть к новой жизни -
свободной и, признаться, несколько пустой. Он обдумывал несколько вариантов
возможного отдыха; например, можно было бы съездить к морю и пожить в
гостинице на берегу, просыпаясь от шума волн, а потом бродить по осеннему
пляжу и торчать в небольшом баре. Но, увы, планам этим сбыться было не
суждено - Епифана сразу же отправили в командировку в Египет, компенсировав,
правда, хлопоты изрядной суммой, выданной на расходы. Епифан сел в поезд не
без тайного удовольствия - его вообще привлекали экзотические страны, к тому
же его почему-то радовала мысль о том, что одного или нескольких
древнеегипетских властителей тоже звали Епифанами.
- Нет, это не убедительно, - заявило Воплощенное Зло, - И не снимает ни
одного из противоречий. Ты просто выхватываешь одно из звеньев, инвертируешь
его - а общая картина остается все той же.
- Но это дает нам логическую безупречность - пусть это даже и не
формальная логика, - возразила Третья Сила.
- Под любой хаос можно изобрести свою логику. Проблема лишь в
количестве допущений.
Третья Сила задумалась. Воплощенное Добро с неодобрением посмотрело на
Воплощенное Зло, но ничего не сказало. Наступившую тишину прервал
зазвучавший "Полет Валькирий", который искусные специалисты синхронизировали
с "Лебедем" Сен-Санса.
- Хорошо, - сказала Третья Сила, - а если применить временную
дисперсию?
Антуан де Сент-Руа, граф Серзский и герцог Альмазонский, перевернувшись
на другой бок, посмотрел на жену...
- Не знаю, - сказал Подорожник. - Наверное, нас просто много. Мы и так
мешаем друг другу.
- Чем? - кипятился Одуванчик. - Чем?
- Солнце, скажем, заслоняем...
- А тебе самому-то не смешно? Ты вон под тем тополем отказался бы
расти?
- Да я про другое. Зачем-то же рост нужен?
- Чего? - мрачно ответил Одуванчик. -- Кому, тебе, что ли?
Они росли в десяти сантиметрах друг от друга на большой лесной поляне.
Невдалеке проходила дорога, и иногда они с какой-то надеждой вслушивались в
звук двигателя проезжающего автомобиля. Но шум затихал, и они опять
оставались в окружении далеких стволов деревьев, среди которых посвистывали
невидимые птицы.
Солнце стояло почти в середине неба и Одуванчик с ненавистью поглядывал
на этот траурно-золотой круг. Стеблем, листьями и даже лепестками он ощущал
его сверлящие лучи, от которых зеленые клетки распирало в мучительном росте.
- Зря ты так, - помолчав, тихо сказал Подорожник. - Ведь есть же,
наконец, осень. И зима.
- А ты их видел?!
- Прошлогодняя трава рассказывала.
- А, эта щетка желтая... Она от старости просто рехнулась. Или от
перегрева.
- Нет уж, погоди, - голос Подорожника стал серьезным. Его трудно было
расшевелить, но если это удавалось, то он начинал горячиться не меньше
Одуванчика. А то и больше. - Давай сначала. Ты семечком был?
- Был.
- А оно откуда взялось?
- Почем я знаю.
- А ты мозгами пошевели. Откуда оно взялось? И еще -- ты раньше как
рос? Помнишь?
Одуванчика передернуло. Он вспомнил первые дни, когда стебель буквально
бежал из земли. Сейчас, конечно, было уже помедленнее.
- Но я и сейчас росту.
- Если будешь все время расти, стебель не выдержит. Переломится.
- А деревья?
- А что деревья? Они вообще какие-то... другие, в общем. Даже говорить
не могут.
- Потому и не могут, что от боли с ума сбрендили.
Подорожник помолчал.
- Но сам посуди, где-то же начало было? Даже у деревьев. Они огромные,
конечно, но не бесконечные. Верхушки вон видны... А теперь напрягись и
представь, что есть не только дни и ночи, но и другие... циклы... только
больше.
- А с чего бы это?
- Солнце каждый день немного по-разному ходит. Я вот и думаю...
Подорожник опять замолчал, а Одуванчик поразился тому, как он еще
умудряется что-то замечать под этим Солнцем.
- Закончится все, умрем мы, а на нашем месте вырастут другие болваны
вроде тебя! -- вынырнул из какой-то своей мысли Подорожник.
- Хорошо бы... Да только больно это на сказку смахивает. Себя утешить.
А пока мы растем и терпим. И делать нечего.
Последние слова Одуванчик произнес, скорчившись от очередного прилива
судорог. Расправлялся второй снизу лист.
- Говорят, за деревьями видели Лошадь, -- произнесла Травинка между
ними, слушавшая спор. Одуванчик с Подорожником посмотрели на нее с жалостью.
Взошла она недавно, ее клетки буквально разрывались от роста, и Травинка
постоянно корчилась от боли. Не было смысла объяснять ей, что Лошадь --
такая же небылица, как и Газонокосилка.
- Потерпи, малышка, - вздохнул Одуванчик. -- Может, и до нас дойдет.
Около часа они молчали, изредка покачиваясь под слабым ветерком. Не
происходило ровным счетом ничего. Небо с перисто-мраморными прожилками
огромной полусферой обхватило ядовитое Солнце, понемногу сдвигавшееся к
западу.
- Смотрите! -- вдруг заорал Одуванчик. -- Там, у двух берез!
По веткам, иногда замирая, прыгал коричнево-рыжий комок. Вокруг
удивленно заговорила трава. Подорожник, на удивление взволнованный, тихо
сказал:
- Это Белка. Никогда ее еще не видел. Зато видел Лису. Она совсем
близко прошла.
- А что ж ты раньше не рассказывал? -- удивился Одуванчик.
- Да... И не поверил бы ты.
- Они живые?
- Живые. Как мы.
- И чего, могут в землю зарыться? И в огонь тоже прыгнуть? -- с
подковыркой спросил Одуванчик.
- Знаешь, я думаю, они растут без боли.
- Как это?
- Мне кажется, что мы хотим смерти из-за того, что сами себя убить не
можем. А так бы, может, и терпели бы...
- Ну да!
- И теснили бы друг друга, бороться бы начали и истребили бы всех к
чертовой матери -- и деревья, и тех, кто двигаются. Хотя не знаю...
- Опять ты со своими байками...
Белки уже не было видно. Над поляной опять стало тихо, даже птицы не
чивкали.
- А много этих... Подвижных? -- помолчав, спросил Одуванчик.
- Не знаю. Может, сотни. Только они далеко.
На Солнце наползло облачко. Стало чуть полегче. Одуванчик даже отвлекся
на секунду от зуда в листьях и испытал что-то похожее на облегчение.
- Скоро ночь. -- Он представил себе прохладную темноту, забытье, лишь
изредка прерываемое судорогами. Куда лучше дневного кошмара.
- А Птицы? -- вновь спросил он Подорожника. -- Они тоже живые?
- Нет, они просто по ветру летают. Как тучи и листья.
- А откуда ты вообще все это знаешь?
- Да я постарше тебя буду, наслушался уж. И надумался.
- Вот прямо по ветру и летают? А ты ветер, который вверх дует, видел?
А, философ?
Подорожник задумался. Вслед за первой тучкой появилась другая,
побольше. Ее края отсвечивали графитом. Потянуло прохладой.
- Везет нам вроде сегодня, -- заявил Одуванчик, рассматривая небо.
- Может, и так, -- без выражения откликнулся Подорожник.
- Тенечек бы нам ... Что? Что ты сказал?
Подорожник промолчал, но Одуванчик и так все понял.
Теперь они напряженно молчали. Шли минуты, небо затягивалось, делаясь
серым и тяжеленным.
- Может, пронесет? -- произнес Одуванчик, но тут же споткнулся --
первая жгучая капля, упавшая на лист, надежд уже не оставляла. Дождь.
Одуванчик сжался. Он увидел, как по Подорожнику пробежала струйка воды.
Затем на него упали стразу две капли, потом еще и еще, и он перестал считать
их, жуткой болью рассверлило стебель, и цветок, и листья, плакали Травинки и
высокий Люпин неподалеку, стонал Подорожник, вода просочилась до корней, а
они стали глотать ее, и боль, и без того невыносимая, стала белой и
раскаленной, и взорвала клетки, и он закричал дико и страшно, а голос
потерялся в общем вопле...
Почти потеряв в этом аду способность думать, Одуванчик как будто чужими
глазами увидел над собой два ряда зубов и темно-розовый язык. Боль на
секунду перекрыла мысль: "Лошадь существует!"
И стало не больно.
© Copyright Ярослав Турушев, 2001
From: user@cafe.koenig.ru
Date: 04 Sep 2001
---------------------------------------------------------------
До Вифании было не более дня пути, и когда Левий принес весть о болезни
Лазаря, Иисус тут же молча стал собирать свои вещи - свитки, хлеб,
подаренный Марией и мех с вином виноградника брата его Иосия. Ученики, видя
это, тоже собрались, и вскоре все двинулись по дороге, из-за жары пустынной.
Лишь таможенный мытарь им встретился, и ученики приготовились послушать
Христа, любившего говорить с грешниками, но тот не остановился - и все,
смутившись, вспомнили о Лазаре, ждущем их в смертной муке.
Однако, когда за их спиной послышался топот коня, Христос поднял руку и
вопросил к подъехавшего преторианца в тусклых от пыли и солнца доспехах:
- Не дашь ли, господин, мне на время коня? В Вифании умирает Лазарь,
друг, близкий сердцу моему.
- Проститься хочешь?
- Исцелить.
- Если бы боги хотели его исцеления, то послали бы тебе квадригу.
- Под тобой быстрый конь, и ты встретился нам на дороге...
- Со срочным донесением самому прокуратору. Прощай, безумец.
И всадник, подняв тучу пыли, ускакал. Фаддей закашлялся и отстал, но
ускорив шаг, вскоре присоединился к Иисусу с прочими апостолами, и они
продолжили путь.
- Здесь отдохнем, - произнес Христос, показывая на слабую тень от
одинокой смоковницы. Петр вспомнил ее - некоторое время назад учитель лишил
ее соков за то, что она не плодоносила. Отдыхали недолго - слегка
подкрепившись финиками, хлебом и вином, они вскоре вновь вышли на сухую и
горячую полосу дороги.
Экономя силы и сострадая скорби Иисуса, шли весь путь молча - и увидев
дома Вифании, вздохнули с тревогой, но и с облегчением.
Марфа, сестра Лазаря, выбежала к ним, завидев первой. Она плакала:
- Лазарь умер, Иисус... Он умер. Четыре дня прошло. Он ждал тебя,
Иисус...
Учитель гладил ее по склоненной на грудь голове, молчал, и апостолы
видели, как он поднял глаза и долго смотрел в жаркое, как расплавленный
сапфир, небо.
При трапезе он молчал, что-то обдумывая, когда же солнце наклонилось
ниже к горизонту, встал и произнес:
- Без Лазаря пусто сердце мое. Мною закон исполняется, но и преступить
его дано мне.
Затем отправился к гробнице, высеченной в песчанике скалы, ученики же
последовали за ним.
- Лазарь! - возвысив голос, воззвал Иисус, - Лазарь, иди вон! - и
повторил это трижды.
И Лазарь вышел - его саван из небеленой ткани источал запах разложения.
Увидев Христа, он остановился, и сняв с лица повязку, долго смотрел на него.
Уже темнело, и глаза его отражали свет факела, зажженный Симоном Кананитом.
Апостолы шепотом возносили славу могуществу Сына Человеческого, которому
была дана власть, Израилю доселе неведомая.
- Ты вернул меня, Иисус, - произнес Лазарь голосом низким и чистым, -
ты знаешь, откуда вернул.
- Да, Лазарь. Ты друг мне.
- Даже этот закон в твоей власти... но как отдам я долг свой?
- Не должен ты мне.
- Не тебе, Иисус, не тебе...
И подойдя к Петру, взял у него нож, как бы желая разрезать саван, но
вместо того ударил Петра клинком в грудь. Тот упал мертвым, апостолы
закричали в страхе, лишь Христос молчал, а потом произнес:
- Отдал ты свое, и ты теперь Петр.
Лазарь взглянул на него удивленно, затем с ужасом, воскликнув:
- Значит, и тот мир - твой! Там души умерших, диаволами терзаемые,
проклинают тебя за ложь - но не ведают, что не пахарю нерадивому пеняют, а
жнецу!
И вознес нож, и прежде, чем удержали его, ударил Иисуса, разрезав ему
горло. Когда же схватили его апостолы, крикнул:
- Что знаете вы о нем? Источник всего он - но все ли в мире доброе? Не
дар он принес, но цену назвал... - и вдруг с силой удивительной отвел он
руки учеников, и наполнились их члены слабостью и черной скорбью, и поняли
те, что Лазарь стал чудотворцем.
Сказал Иоанн, это видя:
- Велики дела Господа, и не нам разуметь их.
И вскоре апостолы шли к Иерусалиму - вел же их Лазарь.
Иисус догнал их к утру. Апостолы смотрели на него, ожидая слов, но тот,
переглянувшись лишь с Лазарем, молча шел вперед.
"Мы - гости в этом мире. Мы не знаем, откуда пришел к нам разум. Но с
каждым днем нас становится больше, и волей-неволей мы вмешиваемся в жизнь
истинных хозяев Земли - людей.
Понимая это и желая избежать возможных конфликтов, мы решили
подчиняться законам государств нашего пребывания и соблюдать принятые в них
этические нормы, добровольно отказавшись от всех гражданских прав. Мы не
стремимся к власти и не намерены прямо или косвенно влиять на дела людей.
В доказательство этого каждую неделю мы собираемся здесь.
Каждый желающий человек может убить любого из нас - это ваше право.
Животные"
Буквы были корявые и явно написаны кем-то из грызунов - более-менее
прилично из Животных пишут лишь обезьяны, но в наших краях они не водятся.
Выведено толстым фломастером на картоне, местами надпись растеклась под
дождем, но была старательно восстановлена. Деревянная тренога из
необструганных веток скрадывала всю торжественность звериной декларации. А
вот лежащая рядом охотничья двустволка с потертым прикладом выглядела,
напротив, довольно внушительно. Как и тускло поблескивающая гильзами коробка
с патронами.
Последний раз я видел этот зоологический митинг месяц назад - теперь
Животных на площади у мэрии ощутимо прибавилось... раза в три точно. Кошки,
собаки, мыши, крысы, две лошади. Косуля. Десятка полтора ежей - как кочки
пожухлой травы. И всякая лесная мелюзга - бурундуки, зайцы, масса птиц,
которых в городе не встретишь, а вот голубей нет - Животные в них почему-то
не вселяются.
Людей было немного, основном, как и я - случайные прохожие. Ребенок
гладил здоровенного серого кота, который вежливо мурлыкал.
Полюбовавшись на это сборище, я уже было отправился в редакцию, но тут
сквозь толпу к ружью тяжелой рысью протолкался мужик в синем свитере, едва
не отдавив мне ногу и окатив бодрой волной перегара.
- Сколько ж эти... твари... да мы!!!...
Он неловко вскинул ствол и тут же выпалил в толпу Животных. По какой-то
странной случайности промазал, но тут же выстрелил снова. Большой пес с
печально опущенными глазами рухнул, из под его тела зазмеились быстрые
красные ручейки, Животные всколыхнулись серой волной и стали молча
заворачивать тело в черный полиэтилен. Среди людей послышались визги и
ругательства, судя по возникшему движению многие (как и я) испытали
мгновенное желание дать в морду этому подонку, но Животные протестующе
зашумели, обступив стрелка плотным полукольцом. Тот швырнул на землю ружье и
молча пошел прочь.
Со времен погромов Гуманистов при мне Животное убивали впервые, и
вместо редакции я свернул в бар, взял кофе, коньяк и устроился за столиком у
окна. Мерзкое ощущение быстро прошло, и к третьему глотку я уже отметил
удивительную гармонию цвета мокрых листьев на асфальте и вкуса "Курвуазье".
Началось все шесть лет назад. Первым был кот в Италии, и его сочли бы
газетной уткой, если бы не последовавшие за ним псы, олени, дятлы и прочая
живность по всему миру. Прописную букву Животные получили примерно через
месяц, когда все газеты и телеканалы, захлебываясь, копали новое золотое
информационное дно.
Животные, самые разные, вдруг становились разумными. При этом, как
показали исследования, в их организмах абсолютно ничего не изменялось. При
этом они начинали разговаривать, не имея голосовых связок - как правило, на
языке своей исторической родины, хотя встречались и полиглоты.
Началась всемирная истерика. "Новый виток эволюции", "Бог Отверз Уста
Своим Тварям", "Мышь из Нового Орлеана предсказывает подъем экономики". У
Животных брали интервью, им молились, на них глазели.
Однако примерно через год накал страстей схлынул. Как-то вдруг стало
понятно, что никаких глобальных изменений в жизни не произошло. Большинство
Животных не превосходило интеллектом заурядного человека, а особи вроде
литовского бобра-металлурга осчастливили лишь узких специалистов.
Восторженные поначалу ученые стали деловито изъясняться терминами вроде
"социокультурная флюктуация", что народ правильно воспринял как полное
непонимание происшедшего. Животные не знали, как они стали разумными и
откуда приобрели человеческие знания и умения. За радужной новизной пришла
досада - Животные ничем не отличались от людей. А потом полетел первый
камень.
Репортеры за мониторами лениво стучали по клавишам, поминутно
отвлекаясь на свежие анекдоты. Шеф-редактор, напротив, был крайне
сосредоточен - он играл в тетрис.
- Ну, и что?
- А ничего. Древние подземелья оказались недревним бомбоубежищем. Из
таинственных находок только пивные банки.
Шеф зевнул.
- Уволю.
- Животное сегодня застрелили. Может, про Гуманиста этого репортажик
сделать?
- Можно, в принципе... Но пожестче - ублюдок, наркоман, бьет мать и
грабит старушек. Читать не умеет. Некрофил. И быстро - полполосы завтра к
обеду, номер забивать нечем.
- А если обзор сделать - "Тетрис в жизни великих"...
- Лучше заметку "Начальник-изувер избивает подчиненного за запах
коньяка в рабочее время". Кругом - марш.
До Артура, бывшего одноклассника, а ныне чиновника мэрии, я дозвонился
раза с десятого.
- А, продажная пресса... Когда пиво пить будем?
- Пиво - это мелко. Пить будем джин без тоника и сегодня вечером.
- Лучше завтра.
- Договорились. Слушай, ты ведь к базам данных по криминалу
подключиться можешь?
- А ты будешь кормить безработного клерка и его обездоленную семью?
- Буду. И даже поить.
- Тогда попробую.
- Нужны данные на сегодняшнего Гуманиста. Имя, адрес... все, что есть.
Они ведь их отслеживают?
- Отслеживают на всякий случай. И меня могут отследить. Через полчаса
перезвоню.
К концу второго года после появления количество Животных уже измерялось
миллионами и непрерывно росло. Встала проблема - что с ними делать.
Постепенно Животные стали селиться общинами на окраинах городов,
добывая себе пропитание по примеру своих неразумных собратьев - травоядные
паслись, хищники охотились. Животные постепенно становились частью быта...
Началось все, как ни странно, в политкорректном Лондоне. В одну ночь
огромный город был обклеен листовками - "человечество под угрозой
вытеснения... нелюди... "гуманизм" - от слова "человек"... УБЕЙ!"
К вечеру были перебиты десятки тысяч Животных. Оказалось, что
странность происходящего давно уже требует какого-то разрешения - и чеканные
формулы воззвания отлично заполнили этот вакуум.
Две недели длилась бойня - очаги истерии вспыхивали практически
повсеместно. У нас в городе... Я попытался спасти от толпы знакомого кота,
прекрасного шахматиста, шутника и любителя сыра - и довольно легко отделался
сотрясением мозга от удара железным прутом. Кота изрубили топором в кашу -
он не пытался убежать, хотя я кричал ему... Иногда он мне снится.
Без крови обошелся, пожалуй, только Египет - не знаю уж, почему;
возможно, всплыла со дна старого Нила смутная память о пантеоне, где редкий
бог обходился без звериной или на худой конец птичьей головы.
Потом наступило протрезвление - Животные не оказывали ни малейшего
сопротивления. Слезы, покаяние и ошеломляющий успех фильма про ирландского
сеттера, спасающего детей. Но Гуманизм (свою прописную он тоже заработал
довольно быстро) не исчез, приобрел теоретическую базу и много явных и
тайных сторонников. Официально, впрочем, его практически везде приравняли к
фашизму.
А Животных становилось все больше. И однажды они вышли на городские
площади.
После третьего звонка за дверью наконец послышались шаркающие шаги. На
открывшем был все тот же синий свитер.
Я быстро представился, назвал свою газету и ткнул ему в нос диктофон.
- Сегодня вы умертвили Животное. Вы Гуманист? - наступая, я оттеснил
его вглубь квартиры. Трогать его я не собирался, но говорить он, подлец,
будет.
Он вздохнул.
- Я... нет, я не Гуманист. Был то есть, но теперь... Простите, мне
тяжело сейчас, я наверное, всю жизнь жалеть буду об этом... Это... Махнув
рукой, он прошел в комнату, упал в кресло и с трудом поднял взгляд.
Этого я не ожидал. Такие обычно не раскаиваются - а он говорил, похоже,
искренне. Тем более, что при его габаритах мог просто вышвырнуть меня на
лестницу. Может, испугался? За убийство Животного не судили - на этом
настояли сами Животные, но отметку в досье, где надо, делали...
- Но вы же сделали полезное дело, очистив землю от собаки, которая стоя
на площади, претендовала на мировое господство?
Мужчина вздрогнул.
- Вы имеете право так говорить... Я не оправдываюсь. Напишите про меня.
Все, что угодно - лишь бы никто не захотел повторить такое же. Прошу вас...
И он заплакал, уткнувшись лицом в совершенно белые ладони. Я тронул его
за плечо:
- Мне не жаль вас. Вы это заслужили. Этого пса звали Зевсом. Он был
филологом и очень любил автогонки. Мне рассказали об этом его друзья.
Прощайте, подонок.
Он не встал, когда я вышел.
Редактору поворот дела не понравился.
- Трогательно. Помню я эти слезы и нюни после погромов. А потом они
отходят и шлют сюда письма на двадцать листов, объясняя, почему Животных
надо "изнечтожать до последниво, а то ани суки весь мир захватят". Ладно, на
сегодня все, а завтра займись экологами - они опять митинг против
целлюлозного затевают.
- А листовки печатают на бумаге с этого же целлюлозного. И много
листовок... А если поглубже покопать? Найду убежденного Гуманиста, а может,
раскладку сделаю - кто убивал, да как, портрет там психологический...
Гневный пафос...
- Это можно. Но сначала - экологи.
Я позвонил Артуру, и уже через десять минут он диктовал мне адреса и
фамилии всех убийц-Гуманистов за последние полгода.
- Двадцать третьего марта это было... записал? Номер четыре...
- Слушай, а рецидивистов там много?
- Это которые по несколько раз? Сейчас посмотрим... Нет таких.
- А за год?
- И за год нет... Их вообще нет. Странно...
Я вспомнил глаза сегодняшнего Гуманиста. Утром они были тупыми и
злыми... А если...
- Ты можешь залезть в базы других городов? Мне нужны данные по
рецидивистам.
- Да ты что? Тут-то меня еще прикроют...
- Артур, я принесу тебе самый шикарный венок. С шелковой лентой.
- Ладно, попробую. Жди.
Он положил трубку. Журналисты уже разбрелись, и неестественная тишина в
редакции отдавала чем-то замогильным. Поглядывая на телефон, я барабанил по
клавиатуре: "To die: to sleep: no more... To die: to sleep: no more...".
- Шекспир, - вдруг сказал голос у меня за плечом.
- "Гамлет". А у вас я как-то брал интервью - история Бранденбургских
ворот.
- Да, вы прекрасно пишете. - На стол запрыгнул пушистый белый кот.
- Спасибо. Чем обязан?
- Вы сегодня разговаривали с этим Гуманистом... Достаточно жестко.
- А вы слышали?
- Да, я... был рядом. Видите ли, мы не виним его. И других тоже.
- Да, я наслышан о вашей непротивленческой позиции. Но сам ее не
поддерживаю. Особенно, с тех пор, как потерял близкого друга - тоже, кстати,
кота.
Я закурил. Уже совсем стемнело, и огонек зажигалки звездами полыхнул в
глазах Животного.
- Я знаю...Но тут не все так просто. Ведь люди - хозяева Земли...
- Послушайте, вы ведь пришли не для того, чтобы объяснять мне тонкости
вашей доктрины. Чего вы хотите?
Кот помолчал.
- Вы решили заняться Гуманистами. Это может серьезно повредить всем
нам, Животным...
- Чем?
- Я не могу рассказать.
- Откровенность за откровенность. И, в конце концов, я все-таки
журналист.
- Я действительно не могу.
- Тогда - извините.
Кот грустно вздохнул.
- Не обижайтесь. До свиданья.
- До свиданья.
Он прыгнул на подоконник, и в этот момент защебетал телефон. Я схватил
трубку:
- Артур?
- Да. Слушай, я поднял все, что мог, залез на главный сервер...
Рецидивистов нет. Ни в стране, ни в мире. Никто никогда не убивал Животное
дважды.
Кот тихо мяукнул и вскочил в створ форточки. Внимательно оттуда
посмотрел и нырнул в темноту.
Животных на площади было едва ли не вдвое больше, чем в прошлый раз.
Мелкий холодный дождь постукивал по картонной табличке, размывая буквы - в
следующий раз им придется делать новую. За эту неделю я решил было
отступиться от этого дела... кот, беседовавший со мной тем вечером, сидел в
задних рядах, молча, как и все остальные Животные, рассматривая ряды людей.
И тогда я подошел, взял ружье и, обойдя флегматичного лося, отправился
к нему. Кот увидел... вскочил, подняв лапы:
- Нет! Не стреляйте! Только не вы!
Я быстро вскинул ствол, кот мяукнул, сухой гарью хлопнул выстрел... В
последний момент я резко изменил прицел, и пуля лишь поцарапала лапу кота...
... И я почувствовал, как что-то сияющим облаком ринулось от него ко
мне, вошло в мое тело, наполнив его чем-то разумным, но бесконечно
далеким...
... Очнулся я на асфальте. Рядом сидел печальный кот.
- Вы очень рисковали. Совсем чуть-чуть - и я не смог бы вернуться.
- Вы выбираете тех, кто... Убивая, они сами становятся... - я с трудом
дышал.
- Наш мир гибнет. Нам нужны тела. Но не любой ценой.
- Но эти убийцы - тоже часть нас.
- Да, мы понимаем... И поверьте, нам очень больно так поступать. Но мы
хотим сохранить свой вид. Долго жить в животных мы не можем. Многие из нас
погибнут - людей куда меньше, чем нас. И мы возьмем лишь часть. А затем
уйдем.
- Откуда вы?
Кот покачал головой.
- Это очень трудно объяснить... Да, пожалуй, и незачем.
Надо мной вдруг возникла упирающаяся головой в небо фигура Артура:
- Ты что, рехнулся? Вставай, писака... На, глотни джина.
В голове слегка прояснилось. Артур поставил меня на ноги, подумал и
опять протянул фляжку:
- Еще... Пойдем, идиот клинический. Потом объяснишь, какие голоса тобой
командовали, а пока - большая, серьезная пьянка...
Я обернулся к коту и кивнул на лежащее в луже ружье :
- А если их не хватит?
- Не знаю... - ответил он. - Не знаю.
- Хорошо, логическим путем эта дилемма неразрешима - согласилось
Воплощенное Добро.
- Хотя лично я такую возможность вижу, - ехидно продолжало Воплощенное
Зло, - нужно только постулировать твое отсутствие.
Воплощенное Добро обиженно передернулось. Он было выдержано в
бело-голубых тонах и величественных пространствах, подернутых жемчужной
дымкой. Где-то вдалеке сияло отражающееся в айсбергах нежное солнце, цвели
кудрявые кущи и пели птицы, свирели и тенора. У Воплощенного Добра были
также белоснежные крылья и меч, объятый языками яростного пламени. Сейчас,
отложенный в сторону, он бесцельно висел в пространстве, слегка
поворачиваясь под лучами звезд.
Воплощенное Зло, естественно, выглядело совсем иначе. Его пространства
отливали черно-оранжевым, гордым и траурным. Наличествовали рога, потоки
лавы, козлиная борода, бесчисленные тела, души и вопли грешников, а также
мертвые скалы с бриллиантовыми отблесками. Огненный меч тоже присутствовал -
правда, он был темнее и сделан практичнее: хорошая заточка, правильный
баланс.
Третью Силу можно было лишь предположительно обозначить как огромную
схематичную стрелку, бледно-серую на туманном фоне космоса.
- Все же я думаю, что этот вопрос можно решить и в рамках
причинно-следственной связи, - сказала она, - Нужно лишь ввести
немотивированность частностей, сохранив общий детерминизм. Вот смотрите...
Епифан Бодх, перевернувшись на другой бок, посмотрел на жену, на
блеклый отблеск галогенного уличного фонаря, качающийся на обоях, затем на
красный глазок японского видеомагнитофона и снова на жену. Она спала, и в
сумерках видна была левая половина ее лица, недовольного и трогательного в
своей беззащитности. Они прожили вместе уже восемь лет, и хотя у них
периодически возникали проблемы с сексом и распределением домашних
обязанностей, брак стоило назвать удачным. По крайней мере, периодически
возникавшая у Епифана мысль о разводе и вытекающей из него возможности не
отчитываться ни перед кем за рестораны, любовниц и поздние возвращения была
скорее игрой, которой иногда забавляются дети: "Что бы ты сделал, будь у
тебя миллион?" Он знал, что разрыв будет тяжелым, да и сам он не сможет жить
в одиночестве, а это чревато новой женой. Его же вполне устраивала и старая.
Трехлетняя дочь лежала в соседней комнате, в темноте вдруг раздалось ее
короткое сопение и тихий лепет. Епифан залез в остывшие тапочки, подвертел
ручку терморегулятора и, стараясь не шуметь, прошел на кухню. Там он выкурил
сигарету, взял топорик для разделки мяса, вернулся в спальню и убил жену.
Епифан Бодх ударил ее лезвием по шее. На секунду он остановился, ожидая
конвульсий и хрипов, однако тело лежало неподвижно и тихо. Все же из
предосторожности он отрубил ей голову и поставил ее на прикроватную
тумбочку. После этого отправился в ванную комнату, включил теплую воду и
заткнул слив. Ванна наполнялась медленно, и Епифан вернулся к голове жены.
Ее открытые глаза медленно засыхали, и блеск уже исчезал. Епифан включил
свет. Крови было довольно много, но уборку он решил сделать потом, после
того, как утопит дочь.
Трупы он выкинул утром, по пути на работу, завернув их в черный
полиэтилен, рулон которого валялся в стенном шкафу еще с переезда - в него
упаковывали то ли пианино, то ли кровать. Придя в офис, Епифан Бодх
изнасиловал молоденькую секретаршу - дверь в кабинет при этом пришлось
запереть, чтобы остальные сотрудники не смогли помешать всем тем утехам,
которые пришли ему в голову. Убивать ее он не стал, ограничившись тем, что
изрезал лицо осколком вазы. Зато ворвавшегося на крики старика бухгалтера
Епифан уложил, размозжив ему голову тяжелым и дорогим фотоаппаратом, у
которого от этого треснул объектив.
После оправдательного приговора Епифан собирался взять двухнедельный
отпуск, чтобы немного отойти от волнений и привыкнуть к новой жизни -
свободной и, признаться, несколько пустой. Он обдумывал несколько вариантов
возможного отдыха; например, можно было бы съездить к морю и пожить в
гостинице на берегу, просыпаясь от шума волн, а потом бродить по осеннему
пляжу и торчать в небольшом баре. Но, увы, планам этим сбыться было не
суждено - Епифана сразу же отправили в командировку в Египет, компенсировав,
правда, хлопоты изрядной суммой, выданной на расходы. Епифан сел в поезд не
без тайного удовольствия - его вообще привлекали экзотические страны, к тому
же его почему-то радовала мысль о том, что одного или нескольких
древнеегипетских властителей тоже звали Епифанами.
- Нет, это не убедительно, - заявило Воплощенное Зло, - И не снимает ни
одного из противоречий. Ты просто выхватываешь одно из звеньев, инвертируешь
его - а общая картина остается все той же.
- Но это дает нам логическую безупречность - пусть это даже и не
формальная логика, - возразила Третья Сила.
- Под любой хаос можно изобрести свою логику. Проблема лишь в
количестве допущений.
Третья Сила задумалась. Воплощенное Добро с неодобрением посмотрело на
Воплощенное Зло, но ничего не сказало. Наступившую тишину прервал
зазвучавший "Полет Валькирий", который искусные специалисты синхронизировали
с "Лебедем" Сен-Санса.
- Хорошо, - сказала Третья Сила, - а если применить временную
дисперсию?
Антуан де Сент-Руа, граф Серзский и герцог Альмазонский, перевернувшись
на другой бок, посмотрел на жену...
- Не знаю, - сказал Подорожник. - Наверное, нас просто много. Мы и так
мешаем друг другу.
- Чем? - кипятился Одуванчик. - Чем?
- Солнце, скажем, заслоняем...
- А тебе самому-то не смешно? Ты вон под тем тополем отказался бы
расти?
- Да я про другое. Зачем-то же рост нужен?
- Чего? - мрачно ответил Одуванчик. -- Кому, тебе, что ли?
Они росли в десяти сантиметрах друг от друга на большой лесной поляне.
Невдалеке проходила дорога, и иногда они с какой-то надеждой вслушивались в
звук двигателя проезжающего автомобиля. Но шум затихал, и они опять
оставались в окружении далеких стволов деревьев, среди которых посвистывали
невидимые птицы.
Солнце стояло почти в середине неба и Одуванчик с ненавистью поглядывал
на этот траурно-золотой круг. Стеблем, листьями и даже лепестками он ощущал
его сверлящие лучи, от которых зеленые клетки распирало в мучительном росте.
- Зря ты так, - помолчав, тихо сказал Подорожник. - Ведь есть же,
наконец, осень. И зима.
- А ты их видел?!
- Прошлогодняя трава рассказывала.
- А, эта щетка желтая... Она от старости просто рехнулась. Или от
перегрева.
- Нет уж, погоди, - голос Подорожника стал серьезным. Его трудно было
расшевелить, но если это удавалось, то он начинал горячиться не меньше
Одуванчика. А то и больше. - Давай сначала. Ты семечком был?
- Был.
- А оно откуда взялось?
- Почем я знаю.
- А ты мозгами пошевели. Откуда оно взялось? И еще -- ты раньше как
рос? Помнишь?
Одуванчика передернуло. Он вспомнил первые дни, когда стебель буквально
бежал из земли. Сейчас, конечно, было уже помедленнее.
- Но я и сейчас росту.
- Если будешь все время расти, стебель не выдержит. Переломится.
- А деревья?
- А что деревья? Они вообще какие-то... другие, в общем. Даже говорить
не могут.
- Потому и не могут, что от боли с ума сбрендили.
Подорожник помолчал.
- Но сам посуди, где-то же начало было? Даже у деревьев. Они огромные,
конечно, но не бесконечные. Верхушки вон видны... А теперь напрягись и
представь, что есть не только дни и ночи, но и другие... циклы... только
больше.
- А с чего бы это?
- Солнце каждый день немного по-разному ходит. Я вот и думаю...
Подорожник опять замолчал, а Одуванчик поразился тому, как он еще
умудряется что-то замечать под этим Солнцем.
- Закончится все, умрем мы, а на нашем месте вырастут другие болваны
вроде тебя! -- вынырнул из какой-то своей мысли Подорожник.
- Хорошо бы... Да только больно это на сказку смахивает. Себя утешить.
А пока мы растем и терпим. И делать нечего.
Последние слова Одуванчик произнес, скорчившись от очередного прилива
судорог. Расправлялся второй снизу лист.
- Говорят, за деревьями видели Лошадь, -- произнесла Травинка между
ними, слушавшая спор. Одуванчик с Подорожником посмотрели на нее с жалостью.
Взошла она недавно, ее клетки буквально разрывались от роста, и Травинка
постоянно корчилась от боли. Не было смысла объяснять ей, что Лошадь --
такая же небылица, как и Газонокосилка.
- Потерпи, малышка, - вздохнул Одуванчик. -- Может, и до нас дойдет.
Около часа они молчали, изредка покачиваясь под слабым ветерком. Не
происходило ровным счетом ничего. Небо с перисто-мраморными прожилками
огромной полусферой обхватило ядовитое Солнце, понемногу сдвигавшееся к
западу.
- Смотрите! -- вдруг заорал Одуванчик. -- Там, у двух берез!
По веткам, иногда замирая, прыгал коричнево-рыжий комок. Вокруг
удивленно заговорила трава. Подорожник, на удивление взволнованный, тихо
сказал:
- Это Белка. Никогда ее еще не видел. Зато видел Лису. Она совсем
близко прошла.
- А что ж ты раньше не рассказывал? -- удивился Одуванчик.
- Да... И не поверил бы ты.
- Они живые?
- Живые. Как мы.
- И чего, могут в землю зарыться? И в огонь тоже прыгнуть? -- с
подковыркой спросил Одуванчик.
- Знаешь, я думаю, они растут без боли.
- Как это?
- Мне кажется, что мы хотим смерти из-за того, что сами себя убить не
можем. А так бы, может, и терпели бы...
- Ну да!
- И теснили бы друг друга, бороться бы начали и истребили бы всех к
чертовой матери -- и деревья, и тех, кто двигаются. Хотя не знаю...
- Опять ты со своими байками...
Белки уже не было видно. Над поляной опять стало тихо, даже птицы не
чивкали.
- А много этих... Подвижных? -- помолчав, спросил Одуванчик.
- Не знаю. Может, сотни. Только они далеко.
На Солнце наползло облачко. Стало чуть полегче. Одуванчик даже отвлекся
на секунду от зуда в листьях и испытал что-то похожее на облегчение.
- Скоро ночь. -- Он представил себе прохладную темноту, забытье, лишь
изредка прерываемое судорогами. Куда лучше дневного кошмара.
- А Птицы? -- вновь спросил он Подорожника. -- Они тоже живые?
- Нет, они просто по ветру летают. Как тучи и листья.
- А откуда ты вообще все это знаешь?
- Да я постарше тебя буду, наслушался уж. И надумался.
- Вот прямо по ветру и летают? А ты ветер, который вверх дует, видел?
А, философ?
Подорожник задумался. Вслед за первой тучкой появилась другая,
побольше. Ее края отсвечивали графитом. Потянуло прохладой.
- Везет нам вроде сегодня, -- заявил Одуванчик, рассматривая небо.
- Может, и так, -- без выражения откликнулся Подорожник.
- Тенечек бы нам ... Что? Что ты сказал?
Подорожник промолчал, но Одуванчик и так все понял.
Теперь они напряженно молчали. Шли минуты, небо затягивалось, делаясь
серым и тяжеленным.
- Может, пронесет? -- произнес Одуванчик, но тут же споткнулся --
первая жгучая капля, упавшая на лист, надежд уже не оставляла. Дождь.
Одуванчик сжался. Он увидел, как по Подорожнику пробежала струйка воды.
Затем на него упали стразу две капли, потом еще и еще, и он перестал считать
их, жуткой болью рассверлило стебель, и цветок, и листья, плакали Травинки и
высокий Люпин неподалеку, стонал Подорожник, вода просочилась до корней, а
они стали глотать ее, и боль, и без того невыносимая, стала белой и
раскаленной, и взорвала клетки, и он закричал дико и страшно, а голос
потерялся в общем вопле...
Почти потеряв в этом аду способность думать, Одуванчик как будто чужими
глазами увидел над собой два ряда зубов и темно-розовый язык. Боль на
секунду перекрыла мысль: "Лошадь существует!"
И стало не больно.