Виктор Борисович Шкловский
О солнце, цветах и любви
(Это вымысел, а не воспоминание)

   Электрические лампы горели над ненужными уже афишами: все билеты были проданы.
   Из дверей вышел красивый человек: высокий черный цилиндр, черная трость в руке, яркое желтое кашне, и на лице брови, как будто нарисованные.
   Около дверей театра было пусто: там, в театре, диспут еще продолжался.
   Человек в цилиндре посмотрел на знакомый Головинский проспект.
   Март месяц. Уже тепло, но деревья еще голы.
   Освещены окна ресторана «Ориант»; в свете окон ресторана продавцы торгуют фиалками.
   Чистильщики сапог, сидя перед красными креслами, стучат щетками по ящикам; над креслами балдахины с фестонами.
   Чистят здесь сапоги так, как будто зажигают иллюминацию.
   Под горою, подняв купола, украшенные черными и белыми шашками, стоял собор. Еще дальше на гору медленно, как дворник с вязанкой дров по черной лестнице, лез, мимо церкви с граненой главкой, маленький вагончик фуникулера.
   Человек в цилиндре шел широкой походкой.
   Из подворотен пахло жареными каштанами. Около лотков горели керосиновые лампы.
   По улице гуляли, шумели, блестели улыбками, ботинками, платьями, мундирами.
   Проезжали фаэтоны, запряженные парами в масть подобранных лошадей. Извозчики в армяках с яркими пуговицами и в маленьких цилиндрах правили лошадьми с такой торжественностью, какой в Москве Аполлон правит четверкой лошадей на фронтоне Большого театра, и тоже блестели.
   Горело желтым светом электричество.
   Город был зажат в ладони гор; между ладонями бежала Кура.
   Старая крепость Нарикала с башнями, похожими на перья, соколом прицепилась к верху скалы.
   У караван-сарая – Эриванская площадь, знакомые часы над Думой. Знакомые сквозные трамваи идут к фуникулеру.
   Внизу, в подвалах, входы духанов.
   Оттуда негромкая песня.
   Он спустился.
   Духан был весь расписан портретами, рисунками. Шекспир рядом с царем Давидом написан на стенке и смотрит на Пушкина. Руставели рядом с Грибоедовым. Девушка в розовом платье протянула руку, к руке прицепился голубой какаду с подшибленным крылом. Сзади раковина открытой сцены.
   За длинным столом в глубине духана сидели люди. В духане горели лампы.
   Но пир шел большой: в эту ночь на стол поставили еще свечи.
   Бычьи лопатки, хорошо сваренные, лежали в облаках пара на больших блюдах, рядом с шашлыками на шампурах, пестрели гранаты, яблоки, индюшка и поросенок, покрытый яичным желтком и обжаренный, и тарелки с темно-зелеными пахучими травами.
   Все это повторялось на стенах росписью.
   За столом сидели мужчины в блузах, в чохах – черных, каштановых, с серебряными и черными поясами, в пиджаках.
   Был пир на полупире. Все говорили спокойно, наслаждаясь, что ночь еще длинна, и тем, что это уже не первая ночь великого пира.
   Человек сел в стороне, снял цилиндр, поставил рядом с собою.
   Лицо вышло из тени полей; оно красиво, большеротое, большеглазое.
   Один из сидящих за столом встал, взял салфетку, выслушал заказ.
   – Вино из Багдада!
   – Умное вино заказываешь, друг! – сказал официант.
   За столом говорили, пели.
   Во главе стола сидел бледный, усталый, еще нестарый человек, лицо которого как бы делилось надвое черными сросшимися бровями.
   Он сказал что-то соседу. Сосед-толстяк встал, поправил серебряный пояс на большом животе и подошел к посетителю.
   – Господин, вы пришли в радостный день и заказали прекрасное вино. Я поставил бы свой стакан рядом с вашим и пил бы вместе с вами, но гости ждут меня. Мы просим вас занять место среди гостей.
   
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента