Висенте Бласко-Ибаньес
Двойной выстрѣлъ
Открывая дверь своей хижины, Сенто замѣтилъ въ замочной скважинѣ какую-то бумажку.
Это была анонимная записка, переполненная угрозами. Съ него требовали сорокъ дуро, которыя онъ долженъ былъ положить сегодня ночью въ хлѣбную печь напротивъ своей хижины.
Вся деревня была терроризирована этими разбойниками. Если кто-либо отказывался подчиниться подобнымъ требованіямі, его поля оказывались опустошенными, жатва погубленною, и могло даже статься, что онъ проснется въ полночь и едва успѣетъ бѣжать изъ-подъ рушившейся среди пламени соломенной крыши, задыхаясь отъ удушливаго дыма.
Гафарро, самый сильный и ловкій парень изъ деревни Русафа, поклялся обнаружить личность разбойниковъ и просиживалъ ночи напролетъ въ засадѣ въ тростникѣ или бродилъ по тропинкамъ съ ружьемъ въ рукѣ. Но однажды утромъ его нашли въ канавѣ съ пронизаннымъ пулями животомъ и отрубленною головою… Вотъ и разберите, кто это сдѣлалъ.
Даже въ валенсійскихъ газетахъ писалось о томъ, что происходило въ этой деревнѣ, гдѣ зпирались съ наступленіемъ ночи всѣ хижины, и воцарилась такого рода паника, что каждый искалъ только своего спасенія, забывая о сосѣдяхъ. И при всемъ этомъ дядя Батистъ, алькадъ даннаго уѣзда въ округѣ, металъ громъ и молнію каждый разъ, какъ власти, уважавшія его, какъ силу во время выборовъ, говорили съ нимъ объ этомъ дѣлѣ, и увѣрялъ, что его и его вѣрнаго альгуасила Сигро вполнѣ достаточно, чтобы справиться съ этою напастью.
Несмотря на это, Сенто не пришло въ голову обратиться къ алькаду. Къ чему? Онъ не желалъ выслушивать пустого хвастовства и вранья.
Достовѣрно было лишь то, что съ него требовали сорокъ дуро и, если онъ не положитъ ихъ въ хлѣбную печь, то сожгутъ его хижину, ту самую, на которую онъ смотрѣлъ уже, какъ на сына близкаго къ погибели. Стѣны этой хижины сверкали бѣлизною. Крыша была изъ почернѣвшей соломы съ крестиками на углахъ. Окна были выкрашены въ голубой цвѣтъ. Надъ входною дверью вился виноградъ, напоминая зеленыя жалюзи, сквозь которыя проникалъ солнечный свѣтъ, отливая яркимъ золотомъ. Кусты герани и лилій окаймляли жилище и охранялись тростниковой изгородью. А за старою смоковницею находилась хлѣбная печь, сложенная изъ глииы и кирпича, круглая и сплющенная, словно африканскій муравейникъ. Это было все достояніе, гнѣздо, гдѣ укрывалось то, что онъ любилъ больше всего на свѣтѣ – его жена, трое ребятишекъ, пара старыхъ лошадей, вѣрныхъ товарищей въ ежедневной борьбѣ за хлѣбъ, и бѣлая съ рыжими пятнами корова, ходившая каждое утро по улицамъ города, гдѣ она будила народъ печальнымъ звономъ бубенчиковъ, въ то время какъ изъ ея всегда полнаго вымени выдаивали молока на шесть реаловъ.
Это была анонимная записка, переполненная угрозами. Съ него требовали сорокъ дуро, которыя онъ долженъ былъ положить сегодня ночью въ хлѣбную печь напротивъ своей хижины.
Вся деревня была терроризирована этими разбойниками. Если кто-либо отказывался подчиниться подобнымъ требованіямі, его поля оказывались опустошенными, жатва погубленною, и могло даже статься, что онъ проснется въ полночь и едва успѣетъ бѣжать изъ-подъ рушившейся среди пламени соломенной крыши, задыхаясь отъ удушливаго дыма.
Гафарро, самый сильный и ловкій парень изъ деревни Русафа, поклялся обнаружить личность разбойниковъ и просиживалъ ночи напролетъ въ засадѣ въ тростникѣ или бродилъ по тропинкамъ съ ружьемъ въ рукѣ. Но однажды утромъ его нашли въ канавѣ съ пронизаннымъ пулями животомъ и отрубленною головою… Вотъ и разберите, кто это сдѣлалъ.
Даже въ валенсійскихъ газетахъ писалось о томъ, что происходило въ этой деревнѣ, гдѣ зпирались съ наступленіемъ ночи всѣ хижины, и воцарилась такого рода паника, что каждый искалъ только своего спасенія, забывая о сосѣдяхъ. И при всемъ этомъ дядя Батистъ, алькадъ даннаго уѣзда въ округѣ, металъ громъ и молнію каждый разъ, какъ власти, уважавшія его, какъ силу во время выборовъ, говорили съ нимъ объ этомъ дѣлѣ, и увѣрялъ, что его и его вѣрнаго альгуасила Сигро вполнѣ достаточно, чтобы справиться съ этою напастью.
Несмотря на это, Сенто не пришло въ голову обратиться къ алькаду. Къ чему? Онъ не желалъ выслушивать пустого хвастовства и вранья.
Достовѣрно было лишь то, что съ него требовали сорокъ дуро и, если онъ не положитъ ихъ въ хлѣбную печь, то сожгутъ его хижину, ту самую, на которую онъ смотрѣлъ уже, какъ на сына близкаго къ погибели. Стѣны этой хижины сверкали бѣлизною. Крыша была изъ почернѣвшей соломы съ крестиками на углахъ. Окна были выкрашены въ голубой цвѣтъ. Надъ входною дверью вился виноградъ, напоминая зеленыя жалюзи, сквозь которыя проникалъ солнечный свѣтъ, отливая яркимъ золотомъ. Кусты герани и лилій окаймляли жилище и охранялись тростниковой изгородью. А за старою смоковницею находилась хлѣбная печь, сложенная изъ глииы и кирпича, круглая и сплющенная, словно африканскій муравейникъ. Это было все достояніе, гнѣздо, гдѣ укрывалось то, что онъ любилъ больше всего на свѣтѣ – его жена, трое ребятишекъ, пара старыхъ лошадей, вѣрныхъ товарищей въ ежедневной борьбѣ за хлѣбъ, и бѣлая съ рыжими пятнами корова, ходившая каждое утро по улицамъ города, гдѣ она будила народъ печальнымъ звономъ бубенчиковъ, въ то время какъ изъ ея всегда полнаго вымени выдаивали молока на шесть реаловъ.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента