Виссарион Григорьевич Белинский
Голос в защиту от «Голоса в защиту русского языка»
War'der Gedank'nicht so verwiinscht gescheidt,
Man war'versucnt, ihn herzlich dumm zu nennen.
Schiller («Wallenstein»){1}
Но умысел другой тут был:
Хозяин музыку любил…
Крылов («Музыканты»)
Должно, однако ж, заметить, что литературные несогласия того времени были не иное что, как рыцарские поединки, в которых действовали одним законным и честным оружием; тогда искали торжества мнению своему, хотели выказать искусство свое, удовлетворить некоторой удалости ума, искавшего в подобных сшибках случайностей гласности и блеска. По вышеприведенному замечанию, что у нас тогда было более аматёров, нежели артистов, следует, что и в сих распрях выходили друг против друга добровольные, бескорыстные бойцы, а не наемники, которые ратуют из денег, нападают сегодня на того, за которого дрались вчера, торгуют равно и присягою и оружием своим, и за бессилием своим в бою начистоту готовы прибегать ко всем пособиям предательства. Убегая с открытого поля битвы, поруганные и уязвленные победителем, они не признают себя побежденными: если стрелы их не метки и удары не верны, то они имеют в запасе другое оружие, потаенное, ядовитое, имеют свои неприступные засады, из коих поражают противников своих наверное.Все согласны в очевидности успехов нашей литературы. Каждая эпоха ее имела своих достойных представителей; настоящая имеет своих, и в этом отношении ей нечем гордиться перед своими предшественницами. Но она имеет полное право гордиться пред ними своею зрелостью. С годами она стала мужественнее, опытнее, умнее. И если она пережила не слишком много годов, зато в пережитые ею немногие годы подверглась многим неожиданным изменениям, перепробовала много новых путей мысли и формы; это принесло ей ту великую пользу, что «новость» мысли или формы она уже не принимает больше за достоинство этой мысли или за достоинство этой формы. С литературою, естественно, возмужала и публика. Теперь посредственность тщетно стала бы рядиться в павлиные перья изысканной оригинальности, ложного пафоса, блестящей фразеологии: время успехов ее миновало. Расчетливое корыстолюбие, в связи с добродушною ограниченностью, тщетно стало бы теперь надевать на себя маску исступленного фанатизма: оно никого не уверит в глубокости своих убеждений, в которых все увидят одно только низкое лицемерие. Старый, выписавшийся сочинитель может теперь сколько ему угодно нападать на талант и гений, на убеждение и заслугу и хвалить самого себя и свои сочинения: от этого ни ему, ни его сочинениям не будет лучше, так же как не будет хуже ни таланту, ни гению, ни убеждению, ни заслуге. Имена потеряли теперь все свое очарование. Публика восхищается сочинениями, а не именами. Кто бы ни издал для нее сборник хороших статей, – если статьи хороши, она раскупает сборник, хотя бы его издатель был вовсе ей неизвестен; если статьи плохи, она не покупает сборника, хотя бы его издатель был презнаменитое лицо в литературе и под статьями сборника тоже выставлены были громкие имена. Если бы генияльный писатель вдруг издал что-нибудь недостойное его таланта и имени, это сочинение без всяких обиняков было бы названо всеми посредственным или плохим. Новый талант, великий или обыкновенный, может теперь смело выходить на литературное поприще без журнальных и всяких других протекций: он сейчас же будет признан за то, что он есть в самом деле, и его успех всегда будет более или менее соответствен его степени. Направление современной литературы русской носит на себе отпечаток зрелости и мужественности. Литература наша с недоступных высот великих идеалов, которых осуществлений никто не видал и не встречал на земле, спустилась на землю и принялась за разработку современной действительности, представляемой толпою. Этим из предмета праздной забавы она сделалась предметом дельного занятия. В ней теперь утвердились два великие элемента – стражи здравого эстетического вкуса против всего фразерского, натянутого, неестественного, слабого, сентиментального, ложного: мы говорим об иронии и юморе. С ними открыт для нашей литературы прямой, широкий и надежный путь к истинным, плодотворным успехам в будущем.
Князь Вяземский («Библиографические и литературные записки о Фонвизине и его времени», помещенные в «Утренней заре» 1841 года)
Но главная, существенная сторона успехов современной русской литературы заключается, конечно, в том, что теперь широк и легок путь для таланта, узок и труден для посредственности, невозможен для бездарности. Но из этого самого прогресса вышло не совсем отрадное следствие, как бы для доказательства того, что, если справедлива поговорка: нет худа без добра, видно, правда и то, что не бывает и добра без худа. Посредственность и бездарность всегда были завистливы, беспокойны и раздражительны, но теперь неудачи доводят их до готовности пользоваться всеми средствами для поддержания своего падшего кредита, для поражения всех и каждого, кто с большим или меньшим успехом действует на литературном поприще. Журнальная полемика – не новость в нашей литературе. Почти все записные читатели на святой Руси до страсти любят полемические статьи, – и в то же время почти все любят бранить полемику. Многие из них точно так же от всей души убеждены в страшном вреде полемики для нравов, как и в великой пользе для тех же нравов от преферанса, сплетен и зевоты. Что до нас, – мы убеждены, что в благоустроенном обществе нестерпимы злоупотребления полемики, то есть дурной тон, площадная резкость выражений, личности; но что в полемике, умеющей держаться в пределах чисто литературных вопросов и выражаться прилично, нет никакого вреда, а, напротив, есть много пользы, потому что такая полемика дает литературе жизнь и движение. Если бы иногда полемика и позволяла себе немного забываться и проговариваться, – большой беды в этом нет, и такого рода промахи должны подлежать суду общественного мнения. Назад тому лет двенадцать полемика наводняла собою все журналы, и нельзя сказать, чтоб иногда она не грешила против хорошего тона; но зато и нельзя сказать, чтобы позволяла себе такие странные выходки, которые скорее можно назвать «юридическими», нежели «литературными».
Недавно в одном петербургском журнале, одним очень уважаемым лицом в нашей литературе, была высказана следующая дельная мысль: «У нас есть уже что-то похожее на школы, на партии в науке и литературе; бывают споры, хоть не совсем за идеи, а за самолюбие и карманы, однако ж в них сверкают иногда искры идей, как крупинки золота в глыбах рудокопной грязи. Все это производит какую-то игру в обществе, хотя не шумную и не богатую выигрышем, но показывающую по крайней мере уже замечательное развитие понятий, некоторую самостоятельность умов». Действительно, в этих словах заключается очень верная характеристика журнальной стороны современной русской литературы. К сожалению, у нас не во всех «глыбах рудокопной грязи» сверкают искры идей, но есть глыбы, в которых все – грязь и ни одной искорки. А между тем теперь нет ни одной «глыбы», которая не претендовала бы на идеи, не кричала бы о глубоком убеждении; некоторые из этих глыб даже решились говорить темным мистическим языком и не шутя обещают изменить весь мир к лучшему, изгнать из него пороки и водворить в нем добродетель, для чего и советуют миру – не жалеть денег, подписываясь на них, то есть на глыбы-то… Разумеется, подобные странности не могут получить никакого успеха, на чем бы они ни опирались – на искреннем убеждении или на расчете. Но, во всяком случае, неуспех раздражает самолюбивую посредственность и лицемерную расчетливость. Надобно бороться против всего, в чем есть истина и талант; но с ними не ровен бой для лжи и бездарности: надобно изобрести другое оружие. И оно изобретено и действует, если пока и неуспешно, зато неутомимо и с большими надеждами на будущее. Как бы то ни было, но несомненно одно – что с некоторого времени сделались довольно частыми и обыкновенными полемические статьи, в которых автор сперва очень вежливо отдает справедливость своему противнику, начинает с литературного вопроса, а потом незаметно переходит к патриотизму и т. п., тонко намекая, что его противник так или сяк грешит против того и другого… Вы принимаетесь за статью, по заглавию которой думаете, что в ней идет дело о весьма невинных предметах, например, грамматике, реторике какого-нибудь литературного произведения – повести, романа, водевиля, – и вдруг видите, что это вовсе не литературная статья, а что-то вроде proces verbal…[1] Если б вы, читатель, были ирани, то, прочтя такую статью, невольно воскликнули бы: «Бисмиллях! это что за известие?» – положили бы в уста своего понятия палец удивления и, за невозможностию решить задачу, возложили бы упование на аллаха… Просим извинить нас за эти восточные фразы: мы недавно вновь прочли «Мирзу Хаджи-Бабу Исфагани», на днях вышедшего вторым изданием, и как-то невольно исполнились восточного духа: перед нашими глазами так и вертятся то муфтии, готовые обвинить правоверного в нерадивом выполнении ежедневного намаза, то грозные ферраши, всегда готовые, по манию кадия, повалить правоверного на спину, вставить его ноги в фелек и бить по пятам палкою до тех пор, пока сердце его не обратится в кебаб (мелко рубленное жаркое), мозг не засохнет в костях, чрева не обратятся в воду и душа не выскочит из всех отверстий его тела…
В одиннадцатой, то есть ноябрьской, книжке «Москвитянина» за прошлый, 1845 год, благополучно достигшей берегов Невы в январе благополучно наступившего 1846 года, есть статья: «Голос в защиту русского языка». Она начинается так:
В 8 № «Отечественных записок» за А(а)вгуст сего (то есть 1845) года, в отделе «Библиографической хроники» помещена особенно замечательная статья, разбор книги: «Грамматические разыскания В. А. Васильева». Она замечательна не потому, что сочинение г, Васильева удостоивается (где? в чем?) особенной похвалы, не потому, что отдается должная справедливость знаменитому труду о. П(п)ротоиерея Павского, и не потому только, что возвещает любителям отечественного языка, что «последняя, шестая, часть «Филологических наблюдений» приводится к окончанию автором и вместе с четвертою и пятою не замедлит поступить в печать». – Статья сама по себе замечательна субъективно и объективно. Первое, по тону рецензента и его способу изложения; второе, потому что главный предмет ее – параллель Р(р)усского языка с Ф(ф)ранцузским. Последний безусловно восхваляется,
Машаллах, иншаллах! это что за «буква»? Таска – да еще какая! и кому же? России!!!.. Мы сейчас покажем, в чем угодно было «Москвитянину» увидеть нашу (с позволения сказать!) таску России; но сперва ответим на вступительные пункты «Голоса» «Москвитянина». Почтенный журнал продолжает:
А России – Боже мой! —
Таска… да какая!
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента