Виталий Ковалев
Янтарь
сборник рассказов
© «Ліра-Плюс», 2013
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()
Янтарь
– Виталик! Вита-а-а-алик! Где же он? Мы идём проводить гостей и скоро вернёмся. В комнату не заходи, там сквозняк.
Хлопнула дверь, и я остался в доме один.
– Сквозняк,– подумал я. Кто это? Имя такое страшное! Я заглянул в комнату, но никого в ней не увидел. И под столом никого нет. Может, закрыть окно? А вдруг Сквозняк залезет в него!
На столе осталось много еды. Я съел кусочек колбасы, сыру, зачерпнул ложкой салат из блюда… И тут, словно впервые, увидел потолок. Он был белый, ровный, гладкий. Взгляду не на чем было остановиться, и у меня закружилась голова. Я смотрел на потолок и чувствовал, что меня начинает тошнить. И тогда, наколов на вилку кусок селёдки, я швырнул этот кусок в потолок. Мне стало легче. В потолок полетел ещё один кусок селёдки и ещё, ещё, ещё… Я, как зачарованный, смотрел на появляющиеся пятна… Из них получался красивый узор…
Открылась дверь, появился папа и увидел, что я делаю… Меня сейчас будут бить!.. Папа с ремнём в руке тащит меня в другую комнату.
Но меня вырывают из папиной руки, и я чувствую пухлую, тёплую бабушкину руку.
– Не смейте его бить, – кричит она, – этот ребёнок необыкновенный!
Бабушка моя! Это она специально так говорит, чтобы спасти меня. Я держу её за руку и иду с ней в её дом у моря. Время от времени я вытираю слёзы о её теплую руку.
– Ты зачем это сделал? – говорит она строго.
– Я не знаю.
– Ты должен понимать, что делаешь, скоро вон в школу пойдёшь…
– Бабушка, этот потолок меня испугал. Я не люблю, чтобы было совсем белое и ровное. Там должна быть хоть точечка.
– Этого я не понимаю, – ответила, вздохнув, бабушка. – Врачам, что ли, тебя показать?…
Мы шли по лесной дороге, я посмотрел вверх и между верхушками сосен увидел облако с рваным, сверкающим краем… И ещё увидел чайку… Она замерла в небе неподвижно. Из-за облака выглянуло солнышко, и я улыбнулся. Мне стало так хорошо, я прижал бабушкину руку к лицу и вытер об неё последнюю слезинку.
– Я куплю тебе большой альбом с белой бумагой, – сказала бабушка. – Там будет много белой бумаги. Вот и ставь на ней точечки, можешь на ней рисовать, можешь бросать в неё селёдку… Горе ты моё, горе! Никто тебя не поймёт! Что из тебя вырастет? Ну, а мой потолок тебе нравится?
– Да, бабушка, на нём трещинки.
– Слава Богу! Иди лучше на море, но далеко никуда не уходи. День-то какой хороший!..
Я сбежал по горячему песку с дюн. Передо мной шумело море, ветер был солёным и вкусным. Мне стало так легко, я подумал о чём-то очень хорошем, и сердце моё забилось! Как хорошо! Как хорошо!.. И вдруг всё прошло. Я стоял на продуваемом ветром пляже, один у шумящих волн, и мне стало так одиноко, так плохо, что выступили слёзы. Ведь только что было так радостно… О чём же я думал только что? Хочу вспомнить… хочу туда вернуться, но не могу. Всё куда-то ушло. Я посмотрел в небо и не увидел облака с рваным сверкающим краем… И чайку тоже я не увидел. Куда бы я ни смотрел, небо было чистым, голубым, ровным, гладким… И я не стал на него больше смотреть.
Палочкой я разгрёб ил у самой воды и… увидел – чудо! На тёмном иле лежал огромный янтарь. Я схватил его и прижал к себе, стал разглядывать, приблизив к лицу. Он был, как мёд, он был, как солнышко. А ещё он был тёплый. Я прижал его к щеке. Да, тёплый! Я спрятал его в карман шорт и стал искать ещё, продвигаясь вдоль моря, разгребая палочкой ил, и тут мою ногу пронзила боль.
– А-а-а! – вскрикнул я и запрыгал на одной ноге.
– Мальчик, что с тобой? – услышал я голос и увидел девочку, сидящую на голубой лавке у самой воды. Волны разбивались о берег, пена доходила до самых ног девочки.
– Я наступил на казарагу! – морщась от боли, ответил я и допрыгал на одной ноге до лавки.
– Тебе очень больно? – спросила девочка.
– Щипит!
– Мальчик, а ты не можешь… когда у тебя пройдёт нога, найти мне красивые ракушки, а то я нашла некрасивые.
Она протянула мне свою тонкую руку и показала браслетик из ракушек на нитке. Да, ракушки были тёмные, облупленные, некрасивые.
– А ты сама не можешь найти?
– Я ничего не вижу!
– Совсем ничего не видишь?
– Совсем ничего.
– И никогда ничего не видела?
– Конечно, видела. Всё видела, это у меня с прошлого лета… я тогда заболела… и всё стало чёрным. И, чуть подумав, девочка спросила: – А какой ты?
– У меня тёмные волосы.
– А ещё?
– Не знаю. Больше ничего. Только тёмные волосы.
– Можно я их потрогаю? – попросила она и протянула руку.
Она коснулась моих волос, моего уха, и мне стало щекотно.
– А как тебя звать? – спросила вдруг она.
– Виталик.
– А я Алина. Пойдём купаться? Я только маме крикну.
И Алина крикнула и помахала руками, повернувшись в сторону пляжа.
Мы лежали с Алиной на мелководье, повернувшись друг к другу. По лицу Алины бегали солнечные зайчики, вода искрилась на солнце. Волны с шипением перекатывались через нас, а некоторые из них накрывали нас с головой. А когда волны стихали, я видел, как у дна проплывали стайки быстрых мальков. Алина смеялась и смотрела на меня, но не совсем на меня, а чуть в сторону. Я протянул руку, взял её за подбородок и повернул лицо к себе.
А потом мы с ней побежали за дюны, в ивовые заросли.
– Виталик, тут должно быть синее покрывало.
– Вон синее.
Алина встала на покрывало и сняла трусики.
– Почему ты такая? – спросил я, глядя на неё.
– Какая?
– Вот здесь, – и я коснулся её.
– Отстань, щекотно! У всех девочек так. А как у тебя? Покажи.
Я спустил трусики.
– Я не вижу. Можно я потрогаю? – спросила она.
– Потрогай…
– Ты там такой смешной, – рассмеялась она.
– У всех мальчиков так.
– Смешной, – улыбалась она, и вдруг спросила: – А ты любишь клубнику с сахаром? У меня есть целая банка. Ты можешь съесть клубнику, а мне оставь сок. Я очень люблю сок.
Щурясь от солнца, я большой ложкой ел клубнику, а потом Алина выпила сок и облизнулась. В уголке её губ осталась капелька клубничного сока. Мне почему-то хотелось его слизнуть.
– Давай ляжем и будем смотреть в небо, – предложил я.
– Давай, – ответила Алина. – Ты мне расскажешь, какое сегодня небо.
Мы лежали на спинах, над нами было ровное-ровное голубое небо. А иногда казалось, что это голубая бездонная пропасть, и мы летим над этой пропастью…
– Какое оно? – прошептала Алина, – расскажи. Я так давно не видела небо.
– Оно голубое. И… оно чистое-чистое, гладкое, ровное…
– Это так красиво, правда? – сказала она.
Я посмотрел на небо, такое голубое, бездонное, и почувствовал, как красиво ровное, чистое, гладкое небо.
И тут я услышал, что Алина плачет.
– Что ты плачешь? – спросил я её.
– Я… я плачу… потому что мы с тобой умрём!
– Как? – прошептал я, потрясённый. – Разве мы умрём?
– Да. И нас не будет никогда-никогда. Все умирают.
– А, может, мы с тобой не умрём? Может, умирают только другие?
Она покачала головой. Мы лежали на спинах и плакали. Слёзы заливали наши лица, стекали к шее, ушам, капали на синюю подстилку. А мы всё плакали и плакали, нам было так плохо! Как ужасно, что мы умрём!..
Но зашумели на ветру заросли ивняка, за которыми мы лежали. И мы снова услышали голоса людей, крик чаек, шум моря. Солнце быстро высушило наши слёзы.
– Пойдём собирать тебе ракушки, – предложил я, вытирая глаза.
– А здесь бывает янтарь?
– Иногда бывает.
– Я бы хотела найти янтарь.
– Это трудно. Но я могу тебе помочь. Ты будешь разгребать ил, а я буду смотреть. Ещё ты можешь щупать ил руками. Почувствуешь твёрденькое – это янтарь.
Алина разгребала ил, а я искал янтарь, мне очень хотелось найти его для неё. И вдруг она с криком вскочила.
– Нашла! Нашла! – смеялась она, подпрыгивая.
Я поднялся и увидел, что в руке она держит кусочек чёрного каменного угля. Девочка была такой счастливой, так радовалась!..
Я посмотрел на её лицо и впервые заметил маленькие серёжки в её ушах. Они были в виде цветочков. Лепесток на одном цветке был сломан. Я увидел выпавшую ресничку на её щеке, и в уголке рта засохшую капельку клубничного сока и… две сахаринки. И ещё я увидел её браслетик с почерневшими ракушками.
Пенистая волна с шипением разлилась за ней по песку, и я подумал, что могу спокойно протянуть руку и толкнуть её в эту воду… Она упадёт… Она даже не увидит, что я протянул руку. И я протянул руку и… выбил уголь из её руки.
– Это простой уголь, – сказал я. – Давай искать.
– Я не найду, – сказала она, прикусив губу, слёзы выступили на её глазах, – я никогда не найду, потому что я слепая!
– Я помогу тебе, вот садись, трогай травку рукой, ищи…
Алина вдруг посмотрела на меня. Вернее, она посмотрела не на меня, а куда-то влево за моё плечо. Я взял её лицо и развернул к себе. Теперь она смотрела в мои глаза.
– Я тебя вижу! – прошептала Алина.
– Ты выздоровела?! Ты стала видеть?
– Нет, всё чёрное, но я вижу тебя!
– Какой я?
– У тебя тёмные волосы… И ещё… ты такой хороший! – сказала вдруг она, улыбнувшись, – да, ты очень хороший!.. И ещё… ты такой смешной!
– Дай руку, – сказал я ей, – мы будем искать вместе. Щупай травку.
– Я никогда не найду!
– Найдёшь, – ответил я и вытащил из кармана шорт мой большой, драгоценный янтарь.
Я смотрел на янтарь… он был такой красивый… такой красивый!.. А потом посмотрел на Алину, на её странные серые глаза, на сломанную серёжку, на капельку сока у её губ и… положил янтарь на ил. Он был такой большой и красивый. Я никогда ещё не находил такого…
– Дай руку, – сказал я Алине, – сейчас ты найдёшь янтарь.
– Найду?
– Да, я тебе помогу. Щупай ил, давай ищи чуть дальше, ещё немного… Сейчас ты найдёшь… Он такой красивый!.. Он как солнце! Ещё чуть-чуть, вот… ты уже почти его нашла… Алина, бери его…
Хлопнула дверь, и я остался в доме один.
– Сквозняк,– подумал я. Кто это? Имя такое страшное! Я заглянул в комнату, но никого в ней не увидел. И под столом никого нет. Может, закрыть окно? А вдруг Сквозняк залезет в него!
На столе осталось много еды. Я съел кусочек колбасы, сыру, зачерпнул ложкой салат из блюда… И тут, словно впервые, увидел потолок. Он был белый, ровный, гладкий. Взгляду не на чем было остановиться, и у меня закружилась голова. Я смотрел на потолок и чувствовал, что меня начинает тошнить. И тогда, наколов на вилку кусок селёдки, я швырнул этот кусок в потолок. Мне стало легче. В потолок полетел ещё один кусок селёдки и ещё, ещё, ещё… Я, как зачарованный, смотрел на появляющиеся пятна… Из них получался красивый узор…
Открылась дверь, появился папа и увидел, что я делаю… Меня сейчас будут бить!.. Папа с ремнём в руке тащит меня в другую комнату.
Но меня вырывают из папиной руки, и я чувствую пухлую, тёплую бабушкину руку.
– Не смейте его бить, – кричит она, – этот ребёнок необыкновенный!
Бабушка моя! Это она специально так говорит, чтобы спасти меня. Я держу её за руку и иду с ней в её дом у моря. Время от времени я вытираю слёзы о её теплую руку.
– Ты зачем это сделал? – говорит она строго.
– Я не знаю.
– Ты должен понимать, что делаешь, скоро вон в школу пойдёшь…
– Бабушка, этот потолок меня испугал. Я не люблю, чтобы было совсем белое и ровное. Там должна быть хоть точечка.
– Этого я не понимаю, – ответила, вздохнув, бабушка. – Врачам, что ли, тебя показать?…
Мы шли по лесной дороге, я посмотрел вверх и между верхушками сосен увидел облако с рваным, сверкающим краем… И ещё увидел чайку… Она замерла в небе неподвижно. Из-за облака выглянуло солнышко, и я улыбнулся. Мне стало так хорошо, я прижал бабушкину руку к лицу и вытер об неё последнюю слезинку.
– Я куплю тебе большой альбом с белой бумагой, – сказала бабушка. – Там будет много белой бумаги. Вот и ставь на ней точечки, можешь на ней рисовать, можешь бросать в неё селёдку… Горе ты моё, горе! Никто тебя не поймёт! Что из тебя вырастет? Ну, а мой потолок тебе нравится?
– Да, бабушка, на нём трещинки.
– Слава Богу! Иди лучше на море, но далеко никуда не уходи. День-то какой хороший!..
Я сбежал по горячему песку с дюн. Передо мной шумело море, ветер был солёным и вкусным. Мне стало так легко, я подумал о чём-то очень хорошем, и сердце моё забилось! Как хорошо! Как хорошо!.. И вдруг всё прошло. Я стоял на продуваемом ветром пляже, один у шумящих волн, и мне стало так одиноко, так плохо, что выступили слёзы. Ведь только что было так радостно… О чём же я думал только что? Хочу вспомнить… хочу туда вернуться, но не могу. Всё куда-то ушло. Я посмотрел в небо и не увидел облака с рваным сверкающим краем… И чайку тоже я не увидел. Куда бы я ни смотрел, небо было чистым, голубым, ровным, гладким… И я не стал на него больше смотреть.
Палочкой я разгрёб ил у самой воды и… увидел – чудо! На тёмном иле лежал огромный янтарь. Я схватил его и прижал к себе, стал разглядывать, приблизив к лицу. Он был, как мёд, он был, как солнышко. А ещё он был тёплый. Я прижал его к щеке. Да, тёплый! Я спрятал его в карман шорт и стал искать ещё, продвигаясь вдоль моря, разгребая палочкой ил, и тут мою ногу пронзила боль.
– А-а-а! – вскрикнул я и запрыгал на одной ноге.
– Мальчик, что с тобой? – услышал я голос и увидел девочку, сидящую на голубой лавке у самой воды. Волны разбивались о берег, пена доходила до самых ног девочки.
– Я наступил на казарагу! – морщась от боли, ответил я и допрыгал на одной ноге до лавки.
– Тебе очень больно? – спросила девочка.
– Щипит!
– Мальчик, а ты не можешь… когда у тебя пройдёт нога, найти мне красивые ракушки, а то я нашла некрасивые.
Она протянула мне свою тонкую руку и показала браслетик из ракушек на нитке. Да, ракушки были тёмные, облупленные, некрасивые.
– А ты сама не можешь найти?
– Я ничего не вижу!
– Совсем ничего не видишь?
– Совсем ничего.
– И никогда ничего не видела?
– Конечно, видела. Всё видела, это у меня с прошлого лета… я тогда заболела… и всё стало чёрным. И, чуть подумав, девочка спросила: – А какой ты?
– У меня тёмные волосы.
– А ещё?
– Не знаю. Больше ничего. Только тёмные волосы.
– Можно я их потрогаю? – попросила она и протянула руку.
Она коснулась моих волос, моего уха, и мне стало щекотно.
– А как тебя звать? – спросила вдруг она.
– Виталик.
– А я Алина. Пойдём купаться? Я только маме крикну.
И Алина крикнула и помахала руками, повернувшись в сторону пляжа.
Мы лежали с Алиной на мелководье, повернувшись друг к другу. По лицу Алины бегали солнечные зайчики, вода искрилась на солнце. Волны с шипением перекатывались через нас, а некоторые из них накрывали нас с головой. А когда волны стихали, я видел, как у дна проплывали стайки быстрых мальков. Алина смеялась и смотрела на меня, но не совсем на меня, а чуть в сторону. Я протянул руку, взял её за подбородок и повернул лицо к себе.
А потом мы с ней побежали за дюны, в ивовые заросли.
– Виталик, тут должно быть синее покрывало.
– Вон синее.
Алина встала на покрывало и сняла трусики.
– Почему ты такая? – спросил я, глядя на неё.
– Какая?
– Вот здесь, – и я коснулся её.
– Отстань, щекотно! У всех девочек так. А как у тебя? Покажи.
Я спустил трусики.
– Я не вижу. Можно я потрогаю? – спросила она.
– Потрогай…
– Ты там такой смешной, – рассмеялась она.
– У всех мальчиков так.
– Смешной, – улыбалась она, и вдруг спросила: – А ты любишь клубнику с сахаром? У меня есть целая банка. Ты можешь съесть клубнику, а мне оставь сок. Я очень люблю сок.
Щурясь от солнца, я большой ложкой ел клубнику, а потом Алина выпила сок и облизнулась. В уголке её губ осталась капелька клубничного сока. Мне почему-то хотелось его слизнуть.
– Давай ляжем и будем смотреть в небо, – предложил я.
– Давай, – ответила Алина. – Ты мне расскажешь, какое сегодня небо.
Мы лежали на спинах, над нами было ровное-ровное голубое небо. А иногда казалось, что это голубая бездонная пропасть, и мы летим над этой пропастью…
– Какое оно? – прошептала Алина, – расскажи. Я так давно не видела небо.
– Оно голубое. И… оно чистое-чистое, гладкое, ровное…
– Это так красиво, правда? – сказала она.
Я посмотрел на небо, такое голубое, бездонное, и почувствовал, как красиво ровное, чистое, гладкое небо.
И тут я услышал, что Алина плачет.
– Что ты плачешь? – спросил я её.
– Я… я плачу… потому что мы с тобой умрём!
– Как? – прошептал я, потрясённый. – Разве мы умрём?
– Да. И нас не будет никогда-никогда. Все умирают.
– А, может, мы с тобой не умрём? Может, умирают только другие?
Она покачала головой. Мы лежали на спинах и плакали. Слёзы заливали наши лица, стекали к шее, ушам, капали на синюю подстилку. А мы всё плакали и плакали, нам было так плохо! Как ужасно, что мы умрём!..
Но зашумели на ветру заросли ивняка, за которыми мы лежали. И мы снова услышали голоса людей, крик чаек, шум моря. Солнце быстро высушило наши слёзы.
– Пойдём собирать тебе ракушки, – предложил я, вытирая глаза.
– А здесь бывает янтарь?
– Иногда бывает.
– Я бы хотела найти янтарь.
– Это трудно. Но я могу тебе помочь. Ты будешь разгребать ил, а я буду смотреть. Ещё ты можешь щупать ил руками. Почувствуешь твёрденькое – это янтарь.
Алина разгребала ил, а я искал янтарь, мне очень хотелось найти его для неё. И вдруг она с криком вскочила.
– Нашла! Нашла! – смеялась она, подпрыгивая.
Я поднялся и увидел, что в руке она держит кусочек чёрного каменного угля. Девочка была такой счастливой, так радовалась!..
Я посмотрел на её лицо и впервые заметил маленькие серёжки в её ушах. Они были в виде цветочков. Лепесток на одном цветке был сломан. Я увидел выпавшую ресничку на её щеке, и в уголке рта засохшую капельку клубничного сока и… две сахаринки. И ещё я увидел её браслетик с почерневшими ракушками.
Пенистая волна с шипением разлилась за ней по песку, и я подумал, что могу спокойно протянуть руку и толкнуть её в эту воду… Она упадёт… Она даже не увидит, что я протянул руку. И я протянул руку и… выбил уголь из её руки.
– Это простой уголь, – сказал я. – Давай искать.
– Я не найду, – сказала она, прикусив губу, слёзы выступили на её глазах, – я никогда не найду, потому что я слепая!
– Я помогу тебе, вот садись, трогай травку рукой, ищи…
Алина вдруг посмотрела на меня. Вернее, она посмотрела не на меня, а куда-то влево за моё плечо. Я взял её лицо и развернул к себе. Теперь она смотрела в мои глаза.
– Я тебя вижу! – прошептала Алина.
– Ты выздоровела?! Ты стала видеть?
– Нет, всё чёрное, но я вижу тебя!
– Какой я?
– У тебя тёмные волосы… И ещё… ты такой хороший! – сказала вдруг она, улыбнувшись, – да, ты очень хороший!.. И ещё… ты такой смешной!
– Дай руку, – сказал я ей, – мы будем искать вместе. Щупай травку.
– Я никогда не найду!
– Найдёшь, – ответил я и вытащил из кармана шорт мой большой, драгоценный янтарь.
Я смотрел на янтарь… он был такой красивый… такой красивый!.. А потом посмотрел на Алину, на её странные серые глаза, на сломанную серёжку, на капельку сока у её губ и… положил янтарь на ил. Он был такой большой и красивый. Я никогда ещё не находил такого…
– Дай руку, – сказал я Алине, – сейчас ты найдёшь янтарь.
– Найду?
– Да, я тебе помогу. Щупай ил, давай ищи чуть дальше, ещё немного… Сейчас ты найдёшь… Он такой красивый!.. Он как солнце! Ещё чуть-чуть, вот… ты уже почти его нашла… Алина, бери его…
Отец уходит
С сильным порывом ветра, по лесу прошла волна соснового шума и стихла. Папа идёт со мной по лесной дороге, под ногами я вижу шишки, серые бугры корней, а сбоку дороги, под еловыми ветвями, замечаю жёлтую сыроежку. После утреннего дождя, в её загнутой кверху шляпке собралась вода, и плавает в ней жёлтый берёзовый листок.
Солнце садится, а оранжевые пятна света, наоборот, поднимаются по сосновым стволам, чтобы добравшись до самых вершин, погаснуть.
Взяв папу за руку, я посмотрел на него снизу вверх и увидел, что он о чём-то думает.
Я прижался щекой к его руке и вспомнил, как весной, умерла тётя Катя. Я сидел тогда на кухне и прислушивался к тому, что происходит за закрытой дверью, где лежала тётя, и услышал, вдруг, мамин крик. Мне тогда показалось, что в той комнате появилось что-то ужасное и, увидев это, мама закричала: «Нет-нет-нет!»
За дверью послышалась возня, а мне снова показалось, что мама изо всех сил держат тётю Катю, чтобы не отдать её тому, что появилось в комнате… Но у неё не хватило сил.
Мама вышла заплаканная и оставила дверь открытой. В проёме двери я увидел в окне комнаты, облако с ослепительно горящим на солнце краем…
На ветке дерева я увидел белку, и хотел было показать её папе, но он вдруг остановился, отпустил мою руку и сказал:
– Я что-то устал. Ты пойди и сам поищи янтарь.
– Папа, я хотел с тобой.
– Я устал. Мы уже долго идём. Давай я возьму корзинку и пойду домой. А ты иди дальше сам.
Папа пошёл назад, а я один побрёл к морю, которое шумело за деревьями.
Оглянувшись, я увидел, как он уходит от меня. Я остановился и стал смотреть папе вслед, ожидая, что он оглянется, но он, то попадая в полосу света, то заходя в густую, зелёную тень, уходил всё дальше и дальше, и, вскоре, скрылся за поворотом. Он так и не оглянулся.
Я остался на дороге один, и не мог понять, почему же папа так устал? Вот я ведь не устал ни капельки. И, словно желая доказать себе это, быстро взбежал на крутой гребень дюны, и там, с высоты, вдохнул всей грудью аромат шумящего моря. Радость охватила меня. Я не мог понять, что же такое случилось, от чего мне стало так хорошо. И вдруг понял – сегодня был тот редкий день, когда море пахнет арбузом. Движутся по морю волны с белыми гребнями, веет душистой прохладой, и кажется мне, что передо мной совсем не море, а раскинувшийся во весь горизонт, прохладный, свежеразрезанный арбуз…
Солнце садится, а оранжевые пятна света, наоборот, поднимаются по сосновым стволам, чтобы добравшись до самых вершин, погаснуть.
Взяв папу за руку, я посмотрел на него снизу вверх и увидел, что он о чём-то думает.
Я прижался щекой к его руке и вспомнил, как весной, умерла тётя Катя. Я сидел тогда на кухне и прислушивался к тому, что происходит за закрытой дверью, где лежала тётя, и услышал, вдруг, мамин крик. Мне тогда показалось, что в той комнате появилось что-то ужасное и, увидев это, мама закричала: «Нет-нет-нет!»
За дверью послышалась возня, а мне снова показалось, что мама изо всех сил держат тётю Катю, чтобы не отдать её тому, что появилось в комнате… Но у неё не хватило сил.
Мама вышла заплаканная и оставила дверь открытой. В проёме двери я увидел в окне комнаты, облако с ослепительно горящим на солнце краем…
На ветке дерева я увидел белку, и хотел было показать её папе, но он вдруг остановился, отпустил мою руку и сказал:
– Я что-то устал. Ты пойди и сам поищи янтарь.
– Папа, я хотел с тобой.
– Я устал. Мы уже долго идём. Давай я возьму корзинку и пойду домой. А ты иди дальше сам.
Папа пошёл назад, а я один побрёл к морю, которое шумело за деревьями.
Оглянувшись, я увидел, как он уходит от меня. Я остановился и стал смотреть папе вслед, ожидая, что он оглянется, но он, то попадая в полосу света, то заходя в густую, зелёную тень, уходил всё дальше и дальше, и, вскоре, скрылся за поворотом. Он так и не оглянулся.
Я остался на дороге один, и не мог понять, почему же папа так устал? Вот я ведь не устал ни капельки. И, словно желая доказать себе это, быстро взбежал на крутой гребень дюны, и там, с высоты, вдохнул всей грудью аромат шумящего моря. Радость охватила меня. Я не мог понять, что же такое случилось, от чего мне стало так хорошо. И вдруг понял – сегодня был тот редкий день, когда море пахнет арбузом. Движутся по морю волны с белыми гребнями, веет душистой прохладой, и кажется мне, что передо мной совсем не море, а раскинувшийся во весь горизонт, прохладный, свежеразрезанный арбуз…
Хорошая ночь для полёта
Летняя ночь. Мне семь лет. Я лежу в постели на втором этаже нашего дома и прислушиваюсь к ровному шуму моря. Сегодня хорошая ночь для полёта.
Я закрываю глаза, и вижу себя выходящим в наш двор, окружённый соснами, иду босиком по росистой траве, и поворачиваюсь лицом к своему дому. Так я стою несколько мгновений, но вдруг чувствую, что пора и развожу руки в стороны. На моей спине появляется невидимое мне, странное снаряжение для полёта, которое подчиняется моей мысли, а на руках я вижу подобие крыльев. Я начинаю подниматься в ночное небо. Подъём медленный и это для меня важно, так как я должен увидеть сверху крышу нашего дома и должен увидеть море, но не для того, чтобы проститься с ними. Нет… Они нужны мне, как ориентир, к которому я поворачиваюсь спиной и смотрю теперь во тьму. Смотрю строго на юг, в сторону цели…
Я сжимаю кулаки и, почувствовав мощный рывок, тут же набираю чудовищную скорость. Ревущая тьма необозримых пространств несётся подо мной и вокруг меня, и вдруг удар в грудь тёплой воздушной волны, и я останавливаюсь высоко в небе. Я вижу теперь ясно свою цель. Я вижу Чёрное море. Оно, как и моё море, тоже блестит в лунном свете, качается подо мной, вздымается, дышит…
Я медленно опускаюсь на мелкие камешки берега, всё ещё хранящие тепло солнца. Бьют в берег волны, темнеет на фоне звёзд гора, мерцают звёзды…
Сегодня, спустя много лет, я вспоминаю свои ночные полёты детства. Вспоминается мне и то, что я никогда не возвращался назад домой. Это был всегда путь в один конец. Полёты эти для меня и сейчас тайна, и они вовсе не кажутся мне пустяком. Как много в них непонятного!.. Ведь воображение беспредельно, в мире фантазии всё возможно. Так почему же я чувствовал на себе тяжесть снаряжения для полёта, тяжесть, которая исчезала только при бешеной скорости? Зачем это было мне нужно?..
И ещё тайна – почему я, живя у самого моря, видя его каждый день, в ночных полётах избирал своей целью всегда одно и то же – другое далёкое море? Что я хотел там найти?
Пытаясь найти ответ, я снова вспоминаю стремительный полёт, и потом себя, сидящего ночью, в одиночестве, на берегу моря. Почему мне хотелось быть там ночью? Что я чувствовал при этом? Может, счастье? Или радость, восторг?.. Нет, я не чувствовал ни счастья, ни радости, ни восторга. Никто меня здесь не ждал, и я тоже никого не ожидал здесь встретить. Да и не думал я тогда ни о каком счастье, потому что к счастью может стремиться только тот, кто несчастлив, а детство у меня было счастливым.
Дети не задумываются над своими действиями, они всё ещё близки к животным, а вернее – близки к природе, они живут глубинными импульсами, и я, будучи ребёнком, не давая себе в этом отчёта, подобно птице в долгом перелёте к родному гнезду, следовал безошибочному внутреннему навигатору, подчинялся единому со всем живым Закону и точно шёл к цели.
И я снова вспоминаю, как сидел в ночи у Чёрного моря, видел волны, звёзды, горы, но не видел больше себя самого. На этом берегу я уже не имел значения. Я растворился в мире, и значение отныне имел только весь мир.
На этом ночном, безлюдном берегу я находил покой и чувство слияния, прозревая, что путь будет огромен, пролегать будет во тьме, и промелькнёт, как один миг.
Я закрываю глаза, и вижу себя выходящим в наш двор, окружённый соснами, иду босиком по росистой траве, и поворачиваюсь лицом к своему дому. Так я стою несколько мгновений, но вдруг чувствую, что пора и развожу руки в стороны. На моей спине появляется невидимое мне, странное снаряжение для полёта, которое подчиняется моей мысли, а на руках я вижу подобие крыльев. Я начинаю подниматься в ночное небо. Подъём медленный и это для меня важно, так как я должен увидеть сверху крышу нашего дома и должен увидеть море, но не для того, чтобы проститься с ними. Нет… Они нужны мне, как ориентир, к которому я поворачиваюсь спиной и смотрю теперь во тьму. Смотрю строго на юг, в сторону цели…
Я сжимаю кулаки и, почувствовав мощный рывок, тут же набираю чудовищную скорость. Ревущая тьма необозримых пространств несётся подо мной и вокруг меня, и вдруг удар в грудь тёплой воздушной волны, и я останавливаюсь высоко в небе. Я вижу теперь ясно свою цель. Я вижу Чёрное море. Оно, как и моё море, тоже блестит в лунном свете, качается подо мной, вздымается, дышит…
Я медленно опускаюсь на мелкие камешки берега, всё ещё хранящие тепло солнца. Бьют в берег волны, темнеет на фоне звёзд гора, мерцают звёзды…
Сегодня, спустя много лет, я вспоминаю свои ночные полёты детства. Вспоминается мне и то, что я никогда не возвращался назад домой. Это был всегда путь в один конец. Полёты эти для меня и сейчас тайна, и они вовсе не кажутся мне пустяком. Как много в них непонятного!.. Ведь воображение беспредельно, в мире фантазии всё возможно. Так почему же я чувствовал на себе тяжесть снаряжения для полёта, тяжесть, которая исчезала только при бешеной скорости? Зачем это было мне нужно?..
И ещё тайна – почему я, живя у самого моря, видя его каждый день, в ночных полётах избирал своей целью всегда одно и то же – другое далёкое море? Что я хотел там найти?
Пытаясь найти ответ, я снова вспоминаю стремительный полёт, и потом себя, сидящего ночью, в одиночестве, на берегу моря. Почему мне хотелось быть там ночью? Что я чувствовал при этом? Может, счастье? Или радость, восторг?.. Нет, я не чувствовал ни счастья, ни радости, ни восторга. Никто меня здесь не ждал, и я тоже никого не ожидал здесь встретить. Да и не думал я тогда ни о каком счастье, потому что к счастью может стремиться только тот, кто несчастлив, а детство у меня было счастливым.
Дети не задумываются над своими действиями, они всё ещё близки к животным, а вернее – близки к природе, они живут глубинными импульсами, и я, будучи ребёнком, не давая себе в этом отчёта, подобно птице в долгом перелёте к родному гнезду, следовал безошибочному внутреннему навигатору, подчинялся единому со всем живым Закону и точно шёл к цели.
И я снова вспоминаю, как сидел в ночи у Чёрного моря, видел волны, звёзды, горы, но не видел больше себя самого. На этом берегу я уже не имел значения. Я растворился в мире, и значение отныне имел только весь мир.
На этом ночном, безлюдном берегу я находил покой и чувство слияния, прозревая, что путь будет огромен, пролегать будет во тьме, и промелькнёт, как один миг.
Искатели
Летним жарким утром, с миской в руках я подошёл к клубничной грядке и тут только заметил соседскую девочку Иру. Она стояла под вишнёвым деревом за забором и громко плакала.
– Ты чего, Ирка? – спросил я.
– Меня сегодня заставляют собирать вишни для варенья, – всхлипнула она. – А я… Я… почему-то не хочу работать…
И она залилась горькими слезами.
Две косички, вздёрнутый носик, испачканный чем-то жёлтым, видать нюхала какой-то цветок, и голубые, как небо, глаза.
Сорвав большую клубничину, я отправил её в рот, а потом стал собирать ягоды в миску…
– Не плачь, Ирка, – сказал я. – Пойдёшь сегодня за рыбой? Давай пойдём вместе?
– Я у мамы спрошу, – ответила она, шмыгая носом и, протянув руку вперёд, выстрелила в меня вишнёвой косточкой.
На кухне бабушка жарила оладьи. Я поставил миску с клубникой возле неё и сел за стол перед стопкой оладий, на широкой тарелке. Отпивая кофе с молоком, я поверх кружки посмотрел на фотографию на стене. На снимке папа и мама, были совсем молодые. Папа в офицерском кителе с погонами, мама в шляпке и чёрном каракулевом пальто.
– Бабушка, а я тогда ещё не родился? – спросил я, показывая на снимок.
– Нет. Это сорок четвёртый год, в Краснодаре. Вася тогда после ранения приехал, ответила бабушка. – Мы с Валей как увидели его, так аж испугалась. Худой стал и страшный, как немец… Пять операций перенёс. Осень уже была, а он в одном кителе, так я ему тужурку из ваты пошила. Я тогда в больнице работала. Три дня он пробыл и уехал. Было у него предписание двигаться в сторону Риги. Её тогда как раз брать начали…
Я, слушал бабушку и думал о том, что если бы папу на войне убили, то меня бы не было. Самым обидным мне показалось то, что никто бы даже и не знал, что меня нет.
После завтрака мы с Ирой пошли за рыбой. Я нёс обе наши сумки, а Ира, цепляя на кончик хворостины шишки, пуляла ими в соседские дворы.
– Подожди меня тут, – сказал я Ире, оставив её с сумками на дороге, и вошёл во двор Карла Фрицевича.
Из-за невероятно широких плеч, мы звали его – Человек-Шкаф. Карл Фрицевич был другом моего папы, он научил меня привязывать к леске крючок, научил ловить донкой линей и часто брал с собой на ночные рыбалки. Папа мне рассказал, что в войну Карл Фрицевич служил в войсках СС. Его призвали в шестнадцать лет, когда наши войска подошли к Риге. А потом он семнадцать лет был в лагерях в Сибири.
– Карл Фрицевич, а вы уже сделали мне лук? – спросил я, подходя к нему под навес сарая, где он сколачивал козлы, для пилки дров.
– Он посмотрел на меня и шлёпнул огромной ладонью себя по лбу.
– Es aizmirsu!.. (Я забыл! – латыш. яз.) – воскликнул он. – Пойдём, срежем орешник. А ты почему по-латышски не говоришь?
Он взял с лавки большой нож, и мы вошли в заросли орешника за сараем. Лучи солнца пробивались сквозь светящиеся на солнце листья.
– Вот эта подойдёт, – показал он на гибкий побег молодого орешника. – Будет в самый раз.
Он присел, подрезая побег, пятна света скользили по его мощным рукам. Я коснулся его широкого плеча.
– Дядя Карл, а вы всегда были таким сильным? – спросил я.
Он чуть помолчал, а потом ответил:
– Нет. Сначала был такой, как ты. Работай больше и будешь сильный. Чтобы был не Арбат, – кивнул он головой на поджидавшую меня на дороге Иру, – а Arbeit… Ну-ка, покажи свои мускулы…
Он взял мою руку, согнул её в локте и смерил бицепс, приложив к нему рукоятку ножа.
– Я запомнил, какой ты сейчас, а через месяц посмотрю снова. Дрова коли. Почему дрова не колешь? Ждёшь, когда папа сделает? Передай Василию привет!..
– Хорошо, дядя Карл, я передам. Uz redzešanos! (До свидания! латыш. яз.)
– Пойдём через лес, – предложила Ира, когда я вышел к ней на дорогу, – заодно в моховичник заглянем…
– Опоздаем за рыбой.
– Да, мы быстро. Посмотрим только, есть грибы или нет.
Мы вошли в лес. Высокие неподвижные папоротники доходили нам до пояса, а иногда и до плеч. В их густой зеленоватой тени мы заметили желтоватые шляпки грибов.
– Смотри, как много! – воскликнула Ира.
Мы присели и стали разглядывать грибы. Веер солнечных лучей рассекал гулкое пространство леса, озаряя шершавые стволы сосен. Золотая мошкара роилась в лучах света и исчезала, как только попадала в тень. Здесь было очень тихо, только далеко-далеко слышался голос кукушки.
– Давай считать, сколько лет мы проживём? – сказала Ира.
– Не надо, Ирка!.. Я не хочу это знать…
– А правда, здесь похоже на Рай? – прошептала она. – Мне мама про Рай рассказывала. Там было хорошо, и все звери жили дружно.
– Сказать тебе тайну? Только не говори никому. Я знаю, где Рай есть и сейчас.
– Где? – продышала тихо Ира.
– Рай прямо над нами. Он остался на верхушках деревьев. Изменилось всё только внизу, а там всё так же, как было тогда. Я однажды залез на дерево и почувствовал это. И птицы чувствуют это, потому они и любят вершины деревьев, и вьют там гнёзда.
– Жаль, что я не могу туда залезть, – грустно произнесла Ира. – Но я и отсюда его немножечко чувствую!..
Мы смотрели на верхушки сосен, качающиеся на ветру, и слушали шум леса.
– Мы опоздаем! – спохватилась Ира.
По тропинке среди папоротников мы добрались до опушки леса, и увидели море. Оно было желтовато-янтарным.
– Они уже здесь! – крикнула Ира, и, скинув платье на песок, побежала к воде. Я с сумкой побежал вслед за нею, но на берегу остановился. Ира заходила всё дальше и дальше в воду. Волны били в её колени, потом в живот, в грудь… Подняв высоко вверх свою сумку, она добралась до второй мели, за которой покачивались на волнах рыбацкие лодки. Прямо в воде люди покупали у рыбаков больших копчёных угрей, камбалу, жирную скумбрию, золотистую стремижку и свежего лосося.
Далеко в море я увидел волну и стал смотреть, как она движется ко мне. Ветер сбивал с её гребня белую пену, волна росла, с шумом катилась по морю, и казалось, что до берега ей ещё очень далеко, но прошло несколько мгновений, и волна выкатилась на берег к моим ногам. Глядя на лопающиеся пузырьки пены на песке, я ощутил свежий морской ветер, услышал крики чаек, шум волн и далёкий голос Иры, звавшей меня… И в этот миг, затаив дыхание, я что-то почувствовал.
И запомнил это на всю жизнь.
– Ты чего, Ирка? – спросил я.
– Меня сегодня заставляют собирать вишни для варенья, – всхлипнула она. – А я… Я… почему-то не хочу работать…
И она залилась горькими слезами.
Две косички, вздёрнутый носик, испачканный чем-то жёлтым, видать нюхала какой-то цветок, и голубые, как небо, глаза.
Сорвав большую клубничину, я отправил её в рот, а потом стал собирать ягоды в миску…
– Не плачь, Ирка, – сказал я. – Пойдёшь сегодня за рыбой? Давай пойдём вместе?
– Я у мамы спрошу, – ответила она, шмыгая носом и, протянув руку вперёд, выстрелила в меня вишнёвой косточкой.
На кухне бабушка жарила оладьи. Я поставил миску с клубникой возле неё и сел за стол перед стопкой оладий, на широкой тарелке. Отпивая кофе с молоком, я поверх кружки посмотрел на фотографию на стене. На снимке папа и мама, были совсем молодые. Папа в офицерском кителе с погонами, мама в шляпке и чёрном каракулевом пальто.
– Бабушка, а я тогда ещё не родился? – спросил я, показывая на снимок.
– Нет. Это сорок четвёртый год, в Краснодаре. Вася тогда после ранения приехал, ответила бабушка. – Мы с Валей как увидели его, так аж испугалась. Худой стал и страшный, как немец… Пять операций перенёс. Осень уже была, а он в одном кителе, так я ему тужурку из ваты пошила. Я тогда в больнице работала. Три дня он пробыл и уехал. Было у него предписание двигаться в сторону Риги. Её тогда как раз брать начали…
Я, слушал бабушку и думал о том, что если бы папу на войне убили, то меня бы не было. Самым обидным мне показалось то, что никто бы даже и не знал, что меня нет.
После завтрака мы с Ирой пошли за рыбой. Я нёс обе наши сумки, а Ира, цепляя на кончик хворостины шишки, пуляла ими в соседские дворы.
– Подожди меня тут, – сказал я Ире, оставив её с сумками на дороге, и вошёл во двор Карла Фрицевича.
Из-за невероятно широких плеч, мы звали его – Человек-Шкаф. Карл Фрицевич был другом моего папы, он научил меня привязывать к леске крючок, научил ловить донкой линей и часто брал с собой на ночные рыбалки. Папа мне рассказал, что в войну Карл Фрицевич служил в войсках СС. Его призвали в шестнадцать лет, когда наши войска подошли к Риге. А потом он семнадцать лет был в лагерях в Сибири.
– Карл Фрицевич, а вы уже сделали мне лук? – спросил я, подходя к нему под навес сарая, где он сколачивал козлы, для пилки дров.
– Он посмотрел на меня и шлёпнул огромной ладонью себя по лбу.
– Es aizmirsu!.. (Я забыл! – латыш. яз.) – воскликнул он. – Пойдём, срежем орешник. А ты почему по-латышски не говоришь?
Он взял с лавки большой нож, и мы вошли в заросли орешника за сараем. Лучи солнца пробивались сквозь светящиеся на солнце листья.
– Вот эта подойдёт, – показал он на гибкий побег молодого орешника. – Будет в самый раз.
Он присел, подрезая побег, пятна света скользили по его мощным рукам. Я коснулся его широкого плеча.
– Дядя Карл, а вы всегда были таким сильным? – спросил я.
Он чуть помолчал, а потом ответил:
– Нет. Сначала был такой, как ты. Работай больше и будешь сильный. Чтобы был не Арбат, – кивнул он головой на поджидавшую меня на дороге Иру, – а Arbeit… Ну-ка, покажи свои мускулы…
Он взял мою руку, согнул её в локте и смерил бицепс, приложив к нему рукоятку ножа.
– Я запомнил, какой ты сейчас, а через месяц посмотрю снова. Дрова коли. Почему дрова не колешь? Ждёшь, когда папа сделает? Передай Василию привет!..
– Хорошо, дядя Карл, я передам. Uz redzešanos! (До свидания! латыш. яз.)
– Пойдём через лес, – предложила Ира, когда я вышел к ней на дорогу, – заодно в моховичник заглянем…
– Опоздаем за рыбой.
– Да, мы быстро. Посмотрим только, есть грибы или нет.
Мы вошли в лес. Высокие неподвижные папоротники доходили нам до пояса, а иногда и до плеч. В их густой зеленоватой тени мы заметили желтоватые шляпки грибов.
– Смотри, как много! – воскликнула Ира.
Мы присели и стали разглядывать грибы. Веер солнечных лучей рассекал гулкое пространство леса, озаряя шершавые стволы сосен. Золотая мошкара роилась в лучах света и исчезала, как только попадала в тень. Здесь было очень тихо, только далеко-далеко слышался голос кукушки.
– Давай считать, сколько лет мы проживём? – сказала Ира.
– Не надо, Ирка!.. Я не хочу это знать…
– А правда, здесь похоже на Рай? – прошептала она. – Мне мама про Рай рассказывала. Там было хорошо, и все звери жили дружно.
– Сказать тебе тайну? Только не говори никому. Я знаю, где Рай есть и сейчас.
– Где? – продышала тихо Ира.
– Рай прямо над нами. Он остался на верхушках деревьев. Изменилось всё только внизу, а там всё так же, как было тогда. Я однажды залез на дерево и почувствовал это. И птицы чувствуют это, потому они и любят вершины деревьев, и вьют там гнёзда.
– Жаль, что я не могу туда залезть, – грустно произнесла Ира. – Но я и отсюда его немножечко чувствую!..
Мы смотрели на верхушки сосен, качающиеся на ветру, и слушали шум леса.
– Мы опоздаем! – спохватилась Ира.
По тропинке среди папоротников мы добрались до опушки леса, и увидели море. Оно было желтовато-янтарным.
– Они уже здесь! – крикнула Ира, и, скинув платье на песок, побежала к воде. Я с сумкой побежал вслед за нею, но на берегу остановился. Ира заходила всё дальше и дальше в воду. Волны били в её колени, потом в живот, в грудь… Подняв высоко вверх свою сумку, она добралась до второй мели, за которой покачивались на волнах рыбацкие лодки. Прямо в воде люди покупали у рыбаков больших копчёных угрей, камбалу, жирную скумбрию, золотистую стремижку и свежего лосося.
Далеко в море я увидел волну и стал смотреть, как она движется ко мне. Ветер сбивал с её гребня белую пену, волна росла, с шумом катилась по морю, и казалось, что до берега ей ещё очень далеко, но прошло несколько мгновений, и волна выкатилась на берег к моим ногам. Глядя на лопающиеся пузырьки пены на песке, я ощутил свежий морской ветер, услышал крики чаек, шум волн и далёкий голос Иры, звавшей меня… И в этот миг, затаив дыхание, я что-то почувствовал.
И запомнил это на всю жизнь.
Камень для Принцессы
Поздним вечером, выйдя из дома и прислушиваясь к шуму моря за лесом, я задумался – какой же будет первая фраза нового рассказа?.. Может, «жила-была Принцесса»?..
В рассказе, на маленькой площади у железнодорожной станции, светловолосая Принцесса, как мы – окрестные мальчишки прозвали Зане, будет продавать квас из жёлтой бочки на двух колёсах.
Свет будет играть в капельках воды на её руках, а кружки на вращающейся мойке засверкают, как драгоценные камни. Жаркое июльское солнце, взлетающие над площадью голуби, собака, лающая из окна второго этажа деревянного дома, а в разрезе платья Принцессы блеснут на нежной коже капельки пота. Пусть всё будет, как тогда – подходят электрички, падает у кого-то на асфальт эскимо с палочки, летят в синих лужах облака, дует солоноватый морской ветер, и шумит море за сосновым лесом.
Однажды мы, прячась от дождя, забежали под навес над крыльцом её дома и, когда она позвала нас в комнату, мы все с удивлением подумали – разве взрослые такими бывают?!
– Давайте кидаться подушками! – воскликнула Зане и запустила в нас подушкой.
Оказалось, она любила кидаться подушками! К нашей радости, у неё их было много, и они в тот день летали по её комнате, как белые чайки над морем. В прохладе полутёмной комнаты блестели её карие глаза, и мерцали янтарные капельки-серёжки в её ушах. Они были прозрачные и светились, словно вобрали в себя солнечные лучи.
Но, только когда она угостила нас прохладными, сладкими варениками с вишней и со сметаной, мы, наконец, поняли, что это – Принцесса.
Она показала нам в глубине леса на вершине сосны огромное «ведьмино гнёздо». А мы научили её свистеть монетой, зажатой между пальцами и, показали, как, натерев монеты морским песком, можно превращать две копейки в десять копеек, а три копейки – в двадцать.
Соседом Зане был старик-скульптор. Он, по её просьбе, повёл нас под деревянный навес в своём дворе. Здесь стояло множество скульптур из глины и гранита. Мы сразу же обратили внимание на большой кусок гранита с вкраплениями сверкающей слюды.
– Зане, это твой камень, – сказал скульптор. – Я сделаю твой портрет… Вот, такая, как сейчас, ты мне нравишься – смотришь прямо, улыбаешься, а ветер развевает волосы. Ты уже живёшь в этом камне, надо только убрать лишнее.
Каждый день, проходя мимо дома скульптора, мы сквозь стебли крапивы и щели досок в стене навеса смотрели – не началась ли работа, но скульптор был слишком занят и всё не начинал «убирать лишнее» с камня. Иногда, засыпая, я представлял себе камень, видел, как с него осыпается шершавый гранит и проступает лицо Зане – гладкое, красивое, вечное…
По вечерам, проходя мимо её дома, мы останавливались в прямоугольнике света, падавшего на траву из её окна и звали Зане. Она быстро появлялась тёмным силуэтом на фоне освещённого окна, и мы любовались золотым контуром света на её волосах. Из комнаты звучала музыка, лаяли далеко за лесом собаки, пахло дымом костра, и чуть шелестела листва орешника над нами.
– Дашь мне посмотреть свои марки? – однажды крикнула она мне.
– Если всем давать, то не выдержит кровать, – ответил я по привычке.
А когда мы зашли в густую тень орешника, росшего на перекрёстке под уличным фонарём, один из наших парней развернулся и двинул меня в челюсть. Я упал на землю.
– Никогда так не говори ей! – сказал он спокойно, стоя надо мной.
Он носил ковбойскую шляпу и клетчатую рубашку. Мы так и звали его – Ковбой. Он был самый старший из нас.
– Ты сам так говоришь, – возмутился я.
– Я говорю это вам, а с девушкой парень должен быть рыцарем. Понял?
– Понял.
– И запомни это хорошо!.. Вставай и помни, что лучшие дружбы начинались с драки.
Вот таким был наш Ковбой…
А Принцесса Зане продавала квас на станционной площади и всё так же подходили электрички. На одной из таких электричек приехал человек, которому захотелось в этот жаркий летний день попить квасу. Казалось бы, пустяки, но мы – мальчишки, потом так не считали.
Осенью Зане уехала. До нас дошли известия, что она вышла замуж и уехала куда-то ещё дальше и уже навсегда… Зачем подошла та электричка? Почему сошёл с неё тот человек и увидел нашу Принцессу? Почему в тот день не шёл дождь!..
В рассказе, на маленькой площади у железнодорожной станции, светловолосая Принцесса, как мы – окрестные мальчишки прозвали Зане, будет продавать квас из жёлтой бочки на двух колёсах.
Свет будет играть в капельках воды на её руках, а кружки на вращающейся мойке засверкают, как драгоценные камни. Жаркое июльское солнце, взлетающие над площадью голуби, собака, лающая из окна второго этажа деревянного дома, а в разрезе платья Принцессы блеснут на нежной коже капельки пота. Пусть всё будет, как тогда – подходят электрички, падает у кого-то на асфальт эскимо с палочки, летят в синих лужах облака, дует солоноватый морской ветер, и шумит море за сосновым лесом.
Однажды мы, прячась от дождя, забежали под навес над крыльцом её дома и, когда она позвала нас в комнату, мы все с удивлением подумали – разве взрослые такими бывают?!
– Давайте кидаться подушками! – воскликнула Зане и запустила в нас подушкой.
Оказалось, она любила кидаться подушками! К нашей радости, у неё их было много, и они в тот день летали по её комнате, как белые чайки над морем. В прохладе полутёмной комнаты блестели её карие глаза, и мерцали янтарные капельки-серёжки в её ушах. Они были прозрачные и светились, словно вобрали в себя солнечные лучи.
Но, только когда она угостила нас прохладными, сладкими варениками с вишней и со сметаной, мы, наконец, поняли, что это – Принцесса.
Она показала нам в глубине леса на вершине сосны огромное «ведьмино гнёздо». А мы научили её свистеть монетой, зажатой между пальцами и, показали, как, натерев монеты морским песком, можно превращать две копейки в десять копеек, а три копейки – в двадцать.
Соседом Зане был старик-скульптор. Он, по её просьбе, повёл нас под деревянный навес в своём дворе. Здесь стояло множество скульптур из глины и гранита. Мы сразу же обратили внимание на большой кусок гранита с вкраплениями сверкающей слюды.
– Зане, это твой камень, – сказал скульптор. – Я сделаю твой портрет… Вот, такая, как сейчас, ты мне нравишься – смотришь прямо, улыбаешься, а ветер развевает волосы. Ты уже живёшь в этом камне, надо только убрать лишнее.
Каждый день, проходя мимо дома скульптора, мы сквозь стебли крапивы и щели досок в стене навеса смотрели – не началась ли работа, но скульптор был слишком занят и всё не начинал «убирать лишнее» с камня. Иногда, засыпая, я представлял себе камень, видел, как с него осыпается шершавый гранит и проступает лицо Зане – гладкое, красивое, вечное…
По вечерам, проходя мимо её дома, мы останавливались в прямоугольнике света, падавшего на траву из её окна и звали Зане. Она быстро появлялась тёмным силуэтом на фоне освещённого окна, и мы любовались золотым контуром света на её волосах. Из комнаты звучала музыка, лаяли далеко за лесом собаки, пахло дымом костра, и чуть шелестела листва орешника над нами.
– Дашь мне посмотреть свои марки? – однажды крикнула она мне.
– Если всем давать, то не выдержит кровать, – ответил я по привычке.
А когда мы зашли в густую тень орешника, росшего на перекрёстке под уличным фонарём, один из наших парней развернулся и двинул меня в челюсть. Я упал на землю.
– Никогда так не говори ей! – сказал он спокойно, стоя надо мной.
Он носил ковбойскую шляпу и клетчатую рубашку. Мы так и звали его – Ковбой. Он был самый старший из нас.
– Ты сам так говоришь, – возмутился я.
– Я говорю это вам, а с девушкой парень должен быть рыцарем. Понял?
– Понял.
– И запомни это хорошо!.. Вставай и помни, что лучшие дружбы начинались с драки.
Вот таким был наш Ковбой…
А Принцесса Зане продавала квас на станционной площади и всё так же подходили электрички. На одной из таких электричек приехал человек, которому захотелось в этот жаркий летний день попить квасу. Казалось бы, пустяки, но мы – мальчишки, потом так не считали.
Осенью Зане уехала. До нас дошли известия, что она вышла замуж и уехала куда-то ещё дальше и уже навсегда… Зачем подошла та электричка? Почему сошёл с неё тот человек и увидел нашу Принцессу? Почему в тот день не шёл дождь!..
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента