Влас Михайлович Дорошевич
Искусство на иждивении[1]
* * *
Одна из московских злоб дня – «пертурбации» в Художественно-общедоступном театре.
– Дело рушится!
Это «известие о смерти сильно преувеличено».
– В деле раскол[2]. Это ближе к истине.
В деле образовалась маленькая трещина.
Так по художественной, прекрасной, чудной работы вазе вьется, словно прилипший, волосок.
Едва заметная на глаз трещина.
И художественное произведение обречено уже на гибель.
Трещина увеличится, – это вопрос только времени.
Из Художественного театра, возмутившись, ушли Станиславский 2-й степени – г. Санин и несколько артистов[3].
Не в этом беда.
Из дела ушло согласие.
Художественно-общедоступный театр – кружок людей, страстно и фанатически преданных делу.
Фанатизмом он только и держался.
Художественно-общедоступный театр – это раскольничий скит, основанный фанатиками искусства.
Служение в театре было для них подвигом самоотречения и самоотвержения.
Каждый добровольно отрекался от собственных успехов и думал только об успехе общем.
Среди спорта, который называется театром, где всяк только и думает, как бы выдвинуться, прийти на голову впереди другого, – этот художественный скит отрекшихся от дешевых лавров людей, – представлял собою явление исключительное.
Я слышал рассказ одного из артистов Художественного театра, как он отыскивал для себя грим.
– Надо играть в исторической пьесе, – ну, прямо, праведника. Как представляла себе праведников Русь того времени? Съездил в Киев, посмотрел на живопись. Нет. Не то. Киев – юг, и идеалы южные – это не то, что идеалы севера. Поехал из Киева в Ростов-Ярославский, – там старинной живописи много.
Ходили актеры из Керчи в Вологду за куском хлеба[4].
Но чтоб актер исключительно ради художественных целей ездил из Киева в Ростов, – таких случаев с русским актером не бывало.
«Ради грима» ездить в Киев, из Киева в Ростов-Ярославский[5], – это уже самоистязание.
Что ж заставляло актеров, тщеславных по своей профессии, отказываться от личного успеха, беспрестанно и беспрерывно приносить себя в жертву?
Что могло, кроме общей, страстной, фанатической любви к делу, общего согласия.
Только благодаря этому и создалось это удивительное художественное произведение, этот театр, про который возможен один лишь спор:
– Первый это театр в России или только один из первых? сотого художественного произведения коснулась грубая, невежественная рука.
Коснулась грубо, невежественно.
И, словно тонкий длинный волосок, по художественному произведению, извилась предательская трещина.
А между тем, этого и нужно было ждать, ничего, кроме этого, нельзя было ожидать с самого начала.
– Человек начинает умирать в тот самый день, когда он родился! – сказал какой-то необыкновенно глубокий Кифа Мокиевич[6].
В тот самый вечер, когда открылся Художественно-общедоступный театр, он уже носил в себе задатки смерти.
Он родился со смертельным недугом.
На свете есть логика. Называйте ее судьбой или справедливостью, – как вам угодно.
Все на свете совершается математически правильно. Жизнь только бухгалтер, который щелкает на счетах.
События складываются, вычитаются, множатся, делятся. Горе, радости, крахи, успех, – все это только математически точные результаты.
И если в данных в самом начале вкралась малейшая ошибка, вы можете быть уверенными, что в результате получится ерунда.
Театр может рассчитывать только на две вещи. Рассчитывать прочно и верно.
На таланты авторов и исполнителей – во-первых. На потребность публики в таком именно театре – во-вторых.
В Художественно-общедоступном театре с момента его возникновения был третий расчет:
– На мецената.
Что Художественнообщедоступный театр держался меценатом – это секрет полишинеля[7]. Об этом говорят все, об этом столько намекалось в печати, что, думаем, можно сказать прямо и открыто, – не боясь нарушить тайны.
Что ж это за тайна, которую знают все?
В городе с купеческими клиниками, с купеческими благотворительными учреждениями, с купеческой картинной галереей, – «меценат из купцов» считается явлением нормальным и даже необходимым.
Всякий раз, как возникает «что-нибудь новенькое», особенно, если это что-нибудь «эфемерное», например, газета или театр, – первый вопрос, который задается:
– А кто из купцов стоит за этим делом? Прочность такой «затеи» определяется:
– О-о! За ним стоит купец такой-то!
– Ну, тогда и говорить, конечно, нечего!
И хорошее предприятие, «за которым купец не стоит», считается обреченным на гибель.
– Дело рушится!
Это «известие о смерти сильно преувеличено».
– В деле раскол[2]. Это ближе к истине.
В деле образовалась маленькая трещина.
Так по художественной, прекрасной, чудной работы вазе вьется, словно прилипший, волосок.
Едва заметная на глаз трещина.
И художественное произведение обречено уже на гибель.
Трещина увеличится, – это вопрос только времени.
Из Художественного театра, возмутившись, ушли Станиславский 2-й степени – г. Санин и несколько артистов[3].
Не в этом беда.
Из дела ушло согласие.
Художественно-общедоступный театр – кружок людей, страстно и фанатически преданных делу.
Фанатизмом он только и держался.
Художественно-общедоступный театр – это раскольничий скит, основанный фанатиками искусства.
Служение в театре было для них подвигом самоотречения и самоотвержения.
Каждый добровольно отрекался от собственных успехов и думал только об успехе общем.
Среди спорта, который называется театром, где всяк только и думает, как бы выдвинуться, прийти на голову впереди другого, – этот художественный скит отрекшихся от дешевых лавров людей, – представлял собою явление исключительное.
Я слышал рассказ одного из артистов Художественного театра, как он отыскивал для себя грим.
– Надо играть в исторической пьесе, – ну, прямо, праведника. Как представляла себе праведников Русь того времени? Съездил в Киев, посмотрел на живопись. Нет. Не то. Киев – юг, и идеалы южные – это не то, что идеалы севера. Поехал из Киева в Ростов-Ярославский, – там старинной живописи много.
Ходили актеры из Керчи в Вологду за куском хлеба[4].
Но чтоб актер исключительно ради художественных целей ездил из Киева в Ростов, – таких случаев с русским актером не бывало.
«Ради грима» ездить в Киев, из Киева в Ростов-Ярославский[5], – это уже самоистязание.
Что ж заставляло актеров, тщеславных по своей профессии, отказываться от личного успеха, беспрестанно и беспрерывно приносить себя в жертву?
Что могло, кроме общей, страстной, фанатической любви к делу, общего согласия.
Только благодаря этому и создалось это удивительное художественное произведение, этот театр, про который возможен один лишь спор:
– Первый это театр в России или только один из первых? сотого художественного произведения коснулась грубая, невежественная рука.
Коснулась грубо, невежественно.
И, словно тонкий длинный волосок, по художественному произведению, извилась предательская трещина.
А между тем, этого и нужно было ждать, ничего, кроме этого, нельзя было ожидать с самого начала.
– Человек начинает умирать в тот самый день, когда он родился! – сказал какой-то необыкновенно глубокий Кифа Мокиевич[6].
В тот самый вечер, когда открылся Художественно-общедоступный театр, он уже носил в себе задатки смерти.
Он родился со смертельным недугом.
На свете есть логика. Называйте ее судьбой или справедливостью, – как вам угодно.
Все на свете совершается математически правильно. Жизнь только бухгалтер, который щелкает на счетах.
События складываются, вычитаются, множатся, делятся. Горе, радости, крахи, успех, – все это только математически точные результаты.
И если в данных в самом начале вкралась малейшая ошибка, вы можете быть уверенными, что в результате получится ерунда.
Театр может рассчитывать только на две вещи. Рассчитывать прочно и верно.
На таланты авторов и исполнителей – во-первых. На потребность публики в таком именно театре – во-вторых.
В Художественно-общедоступном театре с момента его возникновения был третий расчет:
– На мецената.
Что Художественнообщедоступный театр держался меценатом – это секрет полишинеля[7]. Об этом говорят все, об этом столько намекалось в печати, что, думаем, можно сказать прямо и открыто, – не боясь нарушить тайны.
Что ж это за тайна, которую знают все?
В городе с купеческими клиниками, с купеческими благотворительными учреждениями, с купеческой картинной галереей, – «меценат из купцов» считается явлением нормальным и даже необходимым.
Всякий раз, как возникает «что-нибудь новенькое», особенно, если это что-нибудь «эфемерное», например, газета или театр, – первый вопрос, который задается:
– А кто из купцов стоит за этим делом? Прочность такой «затеи» определяется:
– О-о! За ним стоит купец такой-то!
– Ну, тогда и говорить, конечно, нечего!
И хорошее предприятие, «за которым купец не стоит», считается обреченным на гибель.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента