Влас Михайлович Дорошевич
М. Н. Ермолова
* * *
Прекрасная артистка!
Среди пышных цветов красноречия, которыми вас засыпают сегодня московские критики, – примите скромный букет, – скорее «пучок», – воспоминаний
– Старого москвича.
И если, беря его, вам покажется, что вы слегка, чуть-чуть укололи себе руку, – это вам только покажется!
Это не колючая проволока, на которой держатся искусственно взращённые цветы, – это свежие отрезы стеблей живых цветов.
Маргарита, это букет вашего Зибеля.
Старого Зибеля!
Пою восьмидесятые годы.
* * *
– Где вы получили образование?– Ходил в гимназию и учился в Малом театре.
Так ответили бы сотни старых москвичей.
Малый театр:
– Второй московский университет.
И Ермолова – его «Татьяна».
* * *
Ваш бенефис.«Именитая» Москва подносит вам браслеты, броши, какие-то сооружения из серебра, цветочные горы.
В антракте рассказывают:
– Вы знаете, фиалки выписаны прямо из Ниццы!
– Да ну?
– Целый вагон! С курьерским поездом. Приехали сегодня утром.
А там, на галерее, охрипшие от криков:
– Ермолову-у-у!!!
смотрят на это с улыбкой:
– Зачем ей всё это?
Комната на Бронной.
3 часа ночи.
Накурено.
В густом тумане десять тёмных фигур.
И говорят… Нет! —
И кричат об Ермоловой.
– Она читает только «Русские Ведомости».
– И «Русскую Мысль».
– Гольцева!
– Вы знаете, она ходит в старой, ста-арой шубе.
– Да что вы?
– Натурально.
– Как же иначе?
И ездит на извозчике.
Другие артисты в каретах, а она на извозчике!
И берёт самого плохого.
На самой плохой лошади!
Которого никто не возьмёт.
И расспрашивает его дорогой про его жизнь.
И даёт ему, вместо двугривенного, пять рублей.
– Пять рублей! Просто – помогает ему!
Она думает только о студентах и курсистках.
И когда захочет есть…
Да она почти никогда и не обедает!
– Время ли ей думать о пустяках?
Она просто говорит: дайте мне что-нибудь поесть.
Что-нибудь!
– Мне говорили. Пошлёт прямо в лавочку за колбасой. И в театр! – кричит самый молодой и верит, что ему это «говорили».
В накуренной комнате на Бронной она кажется близкой, совсем как они.
– Почти что курсисткой.
– Колбаса.
– Извозчик.
– Гольцев.
Каждый украшает своими цветами «Татьяну второго московского университета».
* * *
В драматической литературе сияет Невежин.Как давно это было! А?
«Сияет» Невежин!
Шпажинский, – кажется, что говорит какие-то:
– «Новые слова».
Владимир Немирович-Данченко пишет пьесы, которые все критики должны признать:
– Литературными.
Т. е. мало годными для сцены.
А кн. Сумбатов пишет драмы, которые каждый московский критик обязан признать:
– Сценичными.
Т. е. лишёнными всяких литературных достоинств.
Свирепствует Владимир Александров.
Прося не смешивать его с Виктором Александровым-Крыловым.
Свирепствует, подъемля стул, в собрании общества драматических писателей, требуя, чтобы секретаря общества И. М. Кондратьева немедленно лишили:
– «Министерского содержания!»
Свирепствует на сцене, в пяти действиях вопия:
– О, сколь ужасна судьба незаконнорождённых!
Я, кажется, начинаю смеяться над драматургами?
Старая привычка!
С тех пор.
Тогда у нас, – посмотрите, если вам охота, все московские газеты за то время, – про все новые пьесы полагалось писать…
Писать?.. Думать!
– Плохая пьеса, но…
– Но артисты Малого театра концертным исполнением спасли автора.
Малый театр – это было какое-то «общество спасания на водах»!
Прошло много лет.
Малый театр переживал свои труднейшие времена. Времена упадка…
В литературно-художественном кружке какой-то восторженный критик сказал при мне:
– В Малом театре вчера играли хорошо! Хор-рошо!
Стоявший тут же молодой артист Малого театра, – лет под пятьдесят, – посмотрел на него, словно с колокольни.
– В Малом театре иначе не играют!
Повернул спину и отошёл.
И, старый питомец классических гимназий, я почувствовал в душе:
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента