Повесть
----------------------------------------------------------------------------
© Copyright Владимир Войнович
WWW: http://www.voinovich.ru/
Малое собрание сочинений в 5 томах. Т. 1.
М., Фабула, 1993
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
Эту историю слышал я от многих людей. Одни говорили, что все это
случилось давным-давно, не то в тринадцатом, не то в четырнадцатом веке,
где-то в Сибири, другие - на Волге, а старики стояли на том, будто это
произошло на севере, у холодного моря. Я поверил старикам и представил
себе, как это все было.
Между морем и лесом стояла деревня. Лето здесь было короткое, земля
скудная, и люди занимались в основном охотой и рыбной ловлей.
Правил людьми некий Дух, хозяин моря и леса. Он помогал им в охоте и в
рыбной ловле, защищал от злых сил, от голода и болезней и строго наказывал
за отступничество.
А для осуществления воли его был на земле у Духа свой представитель -
его жена, Владычица, которую выбирали для Духа старейшие и мудрейшие. Жила
она в высоком тереме, стоявшем в стороне от деревни, и люди ходили к ней со
своими горестями и радостями, просили совета в трудных случаях, благодарили
подарками за удачу.
Но Владычица была смертна, как и простые люди, и когда она умирала,
старейшие и мудрейшие подыскивали ей замену, отбирали из молоденьких
девушек самую красивую, самую ловкую и конечно же самую умную.
Стоял солнечный, веселый весенний день. В полуразвалившемся стогу сена
недалеко от деревни сидели Манька и Гринька и, пользуясь тем, что никто их
не видит, обнимались и целовались без всякой меры. Но когда Гринька
позволил своим рукам лишнее, Манька его оттолкнула.
- Ты чего? - спросила она сердито.
- А чего? - сказал Гринька, смутившись. - Я ничего.
- Ну да - ничего. Гулять гуляй, а рукам воли не давая.
- Да я ведь так просто... - Гринька поискал слово, - по-суседски.
Манька засмеялась и шутя стукнула его по голове.
- Вот дурак, скажет тоже. Разве ж по-суседски лазют куда не след?
- А куда лазют? - невинно поинтересовался Гринька.
Манька отвернулась от него, запрокинула голову, подставляя лицо
теплому, весеннему солнцу.
- Ай правда ты непутевый. Не зря тебя дразнят так.
- Ну уж прямо сразу и непутевый, - возразил Гринька. - А у путевых
откуль дети родятся?
- Вот язык! Несет, сам не знает чего. Нет, Гринюшка, я так не хочу.
- А как хочешь? - поинтересовался Гринька.
- Хочу, чтоб все было, как у людей. Чтоб свадьба была на всю деревню,
чтоб брагу пили, чтоб песни пели. Хочу быть женой.
- Да я что, я разве против? - сказал Гринька. - Я уже с тятькой обо
всем договорился. Вот в море по рыбу сходим, засылаю сразу к тебе сватов и
идем к Владычице под святое благословение.
- Правда? - обрадовалась Манька.
- Что ж я врать буду?
Манъка коснулась своим плечом плеча Гряньки. Гринька, не теряя времени
даром, тут же вцепился в Маньку. Но Манька била начеку и, чтоб дело не
заходило слишком далеко, опять оттолкнула Гриньку.
- А ты как, сразу и ко мне и к Анчутке косой свататься будешь или по
очереди? - спросила она.
- А при чем тут Анчутка? - удивился Гринька.
- Как будто я не видала, как ты вчерась с ней на завалинке лапался.
- Да это ж я так, - смутился Гринька, - ну от нечего делать.
- По-суседски, - скосила глаз Манька.
- Ну да.
- Ну и слезай отседова, - рассердилась Манька. - Иди к своей косой и
хоть лапай ее, перелапай, а здесь нечего сено чужое толочь.
Она опять от него отвернулась. Гринька сидел надувшись, но слезать с
сена не собирался.
- Слышь, Манька, - сказал он ей, помолчав, - ты это... Да и кто она
есть, коль сравнить с тобой? Страшилище, да и все.
- А еще кто? - спросила Манька.
- Косая, - с готовностью ответил он.
- А еще?
- Рябая.
- А еще? - потребовала Манька.
- Горбатая, - ляпнул Гринька, ничего не придумав.
- Ну зачем уж лишнее говорить! - ласково упрекнула она, придвигаясь к
Гриньке.
Гринька, осмелев, опять полез обниматься, но она, вдруг испугавшись
чего-то, ткнула его лицом в сено, сама упала рядом и затаилась.
Со стороны деревни к стогу подошла маленькая пожилая женщина с темным
лицом. Это была Манькина мать - Авдотья.
- Манька! - позвала она, задрав голову к стогу.
Ей никто не ответил.
- Манька, слышь, что ли, нечистый тебя заешь! - Она схватила торчавшую
из сена Манькину ногу и потащила к себе.
Вместе с Манькой сполз Гринька. Они стояли перед Манькиной матерью,
осыпанные сеном, и смущенно переминались с ноги на ногу. Авдотья посмотрела
на них грустно, но без укора и, едва разжав губы, тихо сказала:
- Матушка, наша Владычица, преставилась нынче в обед.
Авдотья повернулась и пошла обратно к деревне.
В стороне от деревни, ближе к морю, стоял высокий, огороженный забором
терем - жилье Владычицы. Вдоль аккуратной дорожки, между теремом и
калиткой, выстроились в два ряда старухи, одетые в черное. Народ толпился
снаружи, налегая на забор. Тут же ходил горбатый мужик, покрикивая:
- Эй, народ, не толпись! Осади, окаянные, вы же забор повалите!
К Гринькиному отцу Мокею подошел сосед Фома. Спросил тихо:
- Ну что слыхать?
- Говорят, обмыли, обрядили, выносить будут, - отвечает Мокей.
- Ой, не вовремя это все! Кабы зимой... А то ведь хлеб сеять надо, в
море по рыбу надо идтить, Афанасьич на завтра наказывал лодки готовить, а
теперь что ж?
- А у меня, слышь, тоже вот все прахом пошло, - признался Мокей. -
Гриньку я собирался женить. Время горячее, хозяйка нужна, а теперь все
откладывай - когда это будет новая Владычица! Да и будет ли?
Сквозь толпу пробирался Гринька, отыскивая глазом кого-то, должно быть
Маньку, и наткнулся на двух старух, которые вполголоса толковали между
собой, обсуждая подробности:
- Два дня у ней жар был и поясницу ломило, а вчера до свету еще
поднялась, вышла на крылечко. Тут к ней Никитка подошел, она его заговорила
от дурного глаза. А нянька Матрена ей еще говорит: "Вот, матушка, поднялась
ты все же. Авось и пройдет". А она говорит: "Нет, Матренушка, не пройдет.
Чую я, святой Дух зовет уж меня к себе, требует. Слышь, все шумит, шумит".
Матрена послухала, а чего она может услыхать? Если он и шумит, так не для
нас же. Сказала так матушка, а сама поднялась и еще говорит: "Каши хочу
пшенной с молоком". И пошла к себе в покои. Матрена каши наварила,
приносит...
Гринька протиснулся к говорившей старухе:
- Какой, бабушка, каши?
- Пшенной, милок, пшенной, - заискивающе заулыбалась старуха. - Я-то
сама не знаю, народ говорит, будто пшенной.
- А улыбаешься ты чего? - спросил Гринька. - Весело, что ли?
Старуха быстро согнала улыбку я поспешно изобразила на лице своем
скорбное выражение.
- Вот так, - сказал Гринька. - Так красивей.
В это самое время Манька стояла чуть поодаль, уткнувшись носом в
забор, я смотрела в дырку от выпавшего сучка. В дырке видна была часть
двора, где под аккуратно сложенной поленницей лежала сонная клуша с
выводком желтых цыплят. Мимо прошлепали чьи-то босые ноги, клуша
забеспокоилась, подняла голову, но ноги прошли, и она снова впала в
дремоту. Подошел кто-то сзади и дохнул прямо в ухо:
- Слышь, Манька, дай поглядеть.
Манька, не оборачиваясь, узнала Анчутку Лукову.
- Уйди, - сказала Манька, пихая Анчутку плечом.
- Слышь, Манька, ну пусти, хоть одним глазком, - тон у Анчутки
смиренный, просительный.
Но Манъка не удержалась, съязвила:
- Да куды ж тебе им глядеть? Глазок-то у тебя косой.
- А у тебя не косой? - теперь Анчутка пихнула Маньку плечом.
- А у меня не косой, - Манька пихнула ее обратно.
- А у тебя ноги кривые, - снова толкнула Анчутка.
- У меня кривые? - возмутилась Манька. - На вот, погляди, где у меня
кривые?
Анчутка стала приседать и подпрыгивать.
- А вот и кривые, кривые, кривые...
С диким воплем Маяька вцепилась сопернице в волосы. Та ответила тем
же. Обе повалились на землю, стали барахтаться. Манька ухватила Анчутку за
ухо, а Анчутка Маньке укусила плечо. Толпа разделилась. Часть по-прежнему
ожидала выноса тела, другая наблюдала за поединком. Раздавались возгласы и
советы:
- Дави ее, Манька, дави.
- Анчутка, не поддавайся.
- Манька, ухо оторвешь - не выбрасывай, засолим,
- Авчутка, кусай ее за нос. Подлетела мать Манвки.
- Да вы что, оглашенные? Манька, слышь, ты чего это удумала? В
такой-то день! А ты, зараза косая! - она схватила Анчутку за руку и
потянула к себе.
Подоспела и мать Анчутки.
- Это кто косая, кто косая? - закричала она. - Моя девка косая?
- А то какая ж?
Тут мать Анчутки кинулась с воплем на мать Маньки, и в это время
кто-то закричал:
- Несут! Несут!
Подбежал горбатый мужик:
- Несут. Слышите, что ля! Да что же вы тут сцепились, чтоб на вас
болячка напала!
Кое-как ему удалось разнять дерущихся. Они поднялись с земли, сразу
вытянулись, придавая лицам своим чинное выражение. Только Манька не
удержалась и шепотом сказала Авчутке:
- Вот я тебе ужо всю морду в кровь раздеру.
- Еще посмотрим, кто кому, - так же шепотом ответила ей Анчутка.
Дверь терема отворилась, сперва показался Афанасьич, высокий старик с
белой окладистой бородкой, а за ним мужики, которые на специальных черных
носилках несли покойницу, обряженную в белое. И фазу вступил в дело хор
старух, стоявших вдоль дорожки. Старуха, стоявшая на правом фланге,
запевала, а остальные подхватывали:
- Ты, рябинушка, ты, кудрявая.
Ты когда взошла, когда выросла?
Ты, рябинушка, ты, кудрявая.
Ты когда цвела, когда вызрела?
- Я весной взошла, летом выросла,
Я весной цвела, летом вызрела.
- Под тобою ли, под рябинушкой.
Что не мак цветет, не трава растет.
Не трава растет, не огонь горит -
Растекаются слезы горючие.
А кипят они, что смола кипят
По душе ль, душе-лебедушке.
По лебедушке, по голубушке.
По голубушке нашей матушке,
Нашей матушке да Владычице.
Улетела ты, что кукушечка,
Разорила ты тепло гнездушко
И оставила своих детушек.
Своих детушек, кукунятушек,
Что по ельничку, по березничку,
По часту леску, по орешничку.
Как заплачут твои кукунятушки;
"На кого же нас ты оставила?
На кого же нас ты спокинула?
Воротись-ко к нам, своим детушкам,
Воротися к нам в тепло гнездушко,
Не лети на чужу дальню сторону,
Дальню сторону, незнакомую".
Толпа зарыдала. Женщины заламывали руки, падали, бились причитая о
землю.
Процессия двигалась в сторону кладбища, которое расположено возле
самого моря.
Чуть поодаль от кладбища вытянулся в одну линию ряд невысоких,
поросших редкой травой холмов. За последним холмом - свежевырытая могила.
- Сюда кладите, - приказал Афанасьич, и носилки опустили рядом с
могилой.
Старик первый приложился губами ко лбу покойницы и отошел, освобождая
место другим. За ним вереницей пошли остальные.
Где-то в хвосте этой очереди двигалась Манька с матерью.
- Мамонька, - спросила дочь, - а как же мы теперь без Владычицы будем
жить?
Она задала этот вопрос громко, и мать испуганно дернула ее за рукав.
Потом вполголоса объяснила:
- А мы без нее не будем. Это тело ее сносилось, а душа осталась живая.
Дух святой из нее душу вынул и в другое, молодое тело вселил.
- А где ж это тело? - недоверчиво спросила Манька,
- Где-то здесь, - убежденно сказала Авдотья. - Завтра, должно,
вызнанье начнется.
- А как это можно вызнать?
- Молчи! - оборвала ее Авдотья.
Подошла их очередь. Авдотья опустилась на колени, приложилась ко лбу
Владычицы и уступила место дочери.
Они отошли в сторону. Прошло еще несколько человек. Снова выступил
вперед высокий старик и приказал:
- Опускайте!
Подбежали четыре мужика, подвели под носилки жгуты из длинных вышитых
полотенец.
Хор старух, выстроившись в стороне от могилы, затянул новую песню:
Со восточной со сторонушки
Подымалися да ветры буйные
Со громами со гремучими,
Со моленьями да с палючими;
Пала с небеси звезда
Все на матушкину, на могилушку.
Расшиби-ка ты, громова стрела,
Расшиби-ка ты мать сыры землю!
Развались-кося ты, мать-земля,
Что на все четыре стороны!
Скройся-ка да гробова доска,
Распахнитеся да белы саваны,
Отвалитеся да ручки белыя
От ретива от сердечушки,
Разожмитеся да уста сахарные!
Обернись-кося да наша матушка
Тут перелетною да соколицею,
Ты слетай-кося да на сине море,
На сине море да Хвалынское,
Ты обмойка-ка, родна матушка,
С белого лица ржавщину,
Прилети-ка ты, наша матушка,
На свой ет да на высок терем,
Все под кутеси да под окошечко,
Ты послушай-ка, родимая матушка,
Горе горьких наших песенок.
И снова зарыдала толпа. Афанасьич первым бросил в могилу горсть земли.
За ним прошли остальные по нескольку раз, пока не вырос над могилой
небольшой холм.
Утром ходил по деревне горбатый мужик, собирал народ:
- Эй, народ, выходи, никто дома не сиди, будем пить и гулять,
Владычицу вызнавать! Эй, народ, выходи...
На деревне заканчивались последние приготовления к торжеству. Топились
бани, шипели в утюгах угли, из сундуков вынимались самые лучшие сарафаны и
ленты. Распаренные, красные, взволнованные девки и не меньше их
взволнованные матери носились по дворам, суетились - событие предстояло
серьезное.
Вот Анчутка только что после бани придирчиво осматривает свой наряд,
одеваясь с помощью матери. Вот на другом дворе какая-то девка застыла над
бочкой с водой, пытается разглядеть свое отражение, поправляет прическу.
Некрасивое, нескладное существо стоит посреди избы, напялив на себя
все что можно. Ее мать сидит на лавке и не скрывает своего полного
восхищения:
- Уж какая красавица, какая красавица! - радуется она. - А уж зубы, ну
чистый жемчуг!
"Красавица" самодовольно улыбается.
Тем временем на опушке леса в ожидании предстоящего торжества
собирались жители деревни: мужики, бабы, дети.
Два здоровых парня притащили большой неструганый стол и опрокинутую на
него лавку. Подошли Афанасьич с Матреной, нянькой Владычицы.
- А сама Владычица перед смертью ничего не говорила, не намекала? -
допытывался старик у Матрены, следя за парнями, устанавливавшими стол на
траве.
Матрена ответила, подумав;
- Да говорила еще по осени про Таньку Николину, так она ж замуж за
Степку вышла.
Афанасъич хмыкнул:
- Да она хоть бы и не вышла, куда ей, тупая! Ну ладно, поглядим, - он
отошел от Матрены. - Здорово, старички! - сказал, подойдя к группе
седобородых дедов, стоявших особняком.
- Здорово, Афанасьич! - хором ответили старички. Афанасьич обошел
всех, каждому пожал руку.
А Манька еще сидела в своей избе, на лавочке у окошка, и смотрела на
улицу. Мать стояла возле нее, уговаривала:
- Слышь, доченька, собирайся, пойдем.
- Не пойду, - уперлась Манька.
- Доченька, да как же так? - в нетерпении всплеснула руками Авдотья. -
Народ-то уж давно собрался, а нас все нету.
- А нам там неча делать. Я ж тебе говорю, нету во мне ничьей души,
окромя моей собственной.
- Да откуда ж ты знаешь? - сердилась мать. - Откуда тебе это ведомо?
Это старики еще вызнавать будут, у Духа святого выспрашивать.
- А чего там выспрашивать? Неужто я в себе другу душу-то не почуяла. А
то все, как было, так есть, как хотела я с Гринькой жить, так и сейчас
хочу.
- Ах ты охальница! - закричала мать. - Да как ты можешь таки-то слова
говорить. Вот услышит тебя Дух, покарает.
- Не покарает, - уверенно сказала Манька. - Он-то ведь знает, что в
душе моей нет ничего, окромя только Гриньки.
- Вот я сейчас отца позову, он из тебя вожжой всю дурь твою вышибет.
Мать вышла на крыльцо и увидела мужа, который лежал на сене возле
крыльца, бормотал что-то бессвязное.
Мать посмотрела на него осуждающе, покачала головой:
- Эх, охламон, надрызгалея!
- Иди гуляй, - сказал муж не оборачиваясь.
- Я вот тебе погуляю. А ну, вставай! - она сбежала с крыльца и ткнула
его носком лаптя.
- Ну чего?
- Чего-чего. Пьянь несчастная. Владычицу вызнавать надо идти, а дочь
твоя упирается.
- Ну и что? - беспечно спросил он, все еще надеясь, что его оставят в
покое.
- Я тебе покажу - что! А ну подымайся! - она опять ткнула его лаптем,
но уже изо всей силы.
- Ты что, Авдотьюшка? - он быстро вскочил на ноги. - Сказала б
по-людски - так, мол, и так, дело есть, вставай, а ты сразу бьешься...
- Иди, иди, - она подтолкнула его кулаком в спину.
Манька сидела на прежнем месте, глядела в окошко, не обращая никакого
внимания на вошедшего в избу отца. Отец растерянно посмотрел на Авдотью.
- Ну чего делать? - спросил он.
- Прикажи дочери, пущай собирается.
- Дочка, собирайся, - послушно сказал отец.
Дочь пропустила эти слова мимо ушей.
- Ну что ж ты за отец? - сказала Авдотья презрительно. - Ты говоришь,
а она тебя и слухать не хочет. Да ты сними вой вожжу и поучи, как следовает
быть в таком разе. Бери, говорят тебе, - она схватила вожжу и хлестнула
отца по заду так, что он подскочил от боли.
- Что же ты дерешься-то? Больно ведь! - закричал отец. Он взял вожжу
и, подойдя к дочери, сказал ласково: - Поди, дочка, добром, не то ведь она
меня совеем зашибет.
Манька промолчала. Мать подошла и повалила ее на лавку, сама села ей
на ноги. Отец все еще растерянно топтался перед распластанной на лавке
дочерью.
- Доченька, - сказал он, - ты же видишь, я не хочу, а она меня
заставляет.
- Заставляет, так бей! - закричала Манька. - Хоть убей совсем, все
одно никуда не пойду.
Отец еще потоптался и нехотя взмахнул вожжой.
- Да куда ж ты бьешь, глупая голова? - сказала мать. - Платье
попортишь, а оно у нее одно.
Она задрала дочери подол и сказала удовлетворенно:
- Теперь бей, да покрепче, пока самому не попало.
Отец бил Маньку долго. Она лежала молча, сцепив зубы от боли, и только
вздрагивала. Потом не выдержала.
- Хватит драться, - сказала она. - Пойду. Ищите во мне душу святую,
может, чего и найдете.
Отец сложил вожжи. Мать встала с лавки.
- Так бы и давно, - сказала она.
Манька сползла с лавки, поправила платье. Морщась от боли, схватилась
рукой за побитое место.
- Обормоты проклятые! - простонала. - Дочь родную до смерти засечь
----------------------------------------------------------------------------
© Copyright Владимир Войнович
WWW: http://www.voinovich.ru/
Малое собрание сочинений в 5 томах. Т. 1.
М., Фабула, 1993
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
Эту историю слышал я от многих людей. Одни говорили, что все это
случилось давным-давно, не то в тринадцатом, не то в четырнадцатом веке,
где-то в Сибири, другие - на Волге, а старики стояли на том, будто это
произошло на севере, у холодного моря. Я поверил старикам и представил
себе, как это все было.
Между морем и лесом стояла деревня. Лето здесь было короткое, земля
скудная, и люди занимались в основном охотой и рыбной ловлей.
Правил людьми некий Дух, хозяин моря и леса. Он помогал им в охоте и в
рыбной ловле, защищал от злых сил, от голода и болезней и строго наказывал
за отступничество.
А для осуществления воли его был на земле у Духа свой представитель -
его жена, Владычица, которую выбирали для Духа старейшие и мудрейшие. Жила
она в высоком тереме, стоявшем в стороне от деревни, и люди ходили к ней со
своими горестями и радостями, просили совета в трудных случаях, благодарили
подарками за удачу.
Но Владычица была смертна, как и простые люди, и когда она умирала,
старейшие и мудрейшие подыскивали ей замену, отбирали из молоденьких
девушек самую красивую, самую ловкую и конечно же самую умную.
Стоял солнечный, веселый весенний день. В полуразвалившемся стогу сена
недалеко от деревни сидели Манька и Гринька и, пользуясь тем, что никто их
не видит, обнимались и целовались без всякой меры. Но когда Гринька
позволил своим рукам лишнее, Манька его оттолкнула.
- Ты чего? - спросила она сердито.
- А чего? - сказал Гринька, смутившись. - Я ничего.
- Ну да - ничего. Гулять гуляй, а рукам воли не давая.
- Да я ведь так просто... - Гринька поискал слово, - по-суседски.
Манька засмеялась и шутя стукнула его по голове.
- Вот дурак, скажет тоже. Разве ж по-суседски лазют куда не след?
- А куда лазют? - невинно поинтересовался Гринька.
Манька отвернулась от него, запрокинула голову, подставляя лицо
теплому, весеннему солнцу.
- Ай правда ты непутевый. Не зря тебя дразнят так.
- Ну уж прямо сразу и непутевый, - возразил Гринька. - А у путевых
откуль дети родятся?
- Вот язык! Несет, сам не знает чего. Нет, Гринюшка, я так не хочу.
- А как хочешь? - поинтересовался Гринька.
- Хочу, чтоб все было, как у людей. Чтоб свадьба была на всю деревню,
чтоб брагу пили, чтоб песни пели. Хочу быть женой.
- Да я что, я разве против? - сказал Гринька. - Я уже с тятькой обо
всем договорился. Вот в море по рыбу сходим, засылаю сразу к тебе сватов и
идем к Владычице под святое благословение.
- Правда? - обрадовалась Манька.
- Что ж я врать буду?
Манъка коснулась своим плечом плеча Гряньки. Гринька, не теряя времени
даром, тут же вцепился в Маньку. Но Манька била начеку и, чтоб дело не
заходило слишком далеко, опять оттолкнула Гриньку.
- А ты как, сразу и ко мне и к Анчутке косой свататься будешь или по
очереди? - спросила она.
- А при чем тут Анчутка? - удивился Гринька.
- Как будто я не видала, как ты вчерась с ней на завалинке лапался.
- Да это ж я так, - смутился Гринька, - ну от нечего делать.
- По-суседски, - скосила глаз Манька.
- Ну да.
- Ну и слезай отседова, - рассердилась Манька. - Иди к своей косой и
хоть лапай ее, перелапай, а здесь нечего сено чужое толочь.
Она опять от него отвернулась. Гринька сидел надувшись, но слезать с
сена не собирался.
- Слышь, Манька, - сказал он ей, помолчав, - ты это... Да и кто она
есть, коль сравнить с тобой? Страшилище, да и все.
- А еще кто? - спросила Манька.
- Косая, - с готовностью ответил он.
- А еще?
- Рябая.
- А еще? - потребовала Манька.
- Горбатая, - ляпнул Гринька, ничего не придумав.
- Ну зачем уж лишнее говорить! - ласково упрекнула она, придвигаясь к
Гриньке.
Гринька, осмелев, опять полез обниматься, но она, вдруг испугавшись
чего-то, ткнула его лицом в сено, сама упала рядом и затаилась.
Со стороны деревни к стогу подошла маленькая пожилая женщина с темным
лицом. Это была Манькина мать - Авдотья.
- Манька! - позвала она, задрав голову к стогу.
Ей никто не ответил.
- Манька, слышь, что ли, нечистый тебя заешь! - Она схватила торчавшую
из сена Манькину ногу и потащила к себе.
Вместе с Манькой сполз Гринька. Они стояли перед Манькиной матерью,
осыпанные сеном, и смущенно переминались с ноги на ногу. Авдотья посмотрела
на них грустно, но без укора и, едва разжав губы, тихо сказала:
- Матушка, наша Владычица, преставилась нынче в обед.
Авдотья повернулась и пошла обратно к деревне.
В стороне от деревни, ближе к морю, стоял высокий, огороженный забором
терем - жилье Владычицы. Вдоль аккуратной дорожки, между теремом и
калиткой, выстроились в два ряда старухи, одетые в черное. Народ толпился
снаружи, налегая на забор. Тут же ходил горбатый мужик, покрикивая:
- Эй, народ, не толпись! Осади, окаянные, вы же забор повалите!
К Гринькиному отцу Мокею подошел сосед Фома. Спросил тихо:
- Ну что слыхать?
- Говорят, обмыли, обрядили, выносить будут, - отвечает Мокей.
- Ой, не вовремя это все! Кабы зимой... А то ведь хлеб сеять надо, в
море по рыбу надо идтить, Афанасьич на завтра наказывал лодки готовить, а
теперь что ж?
- А у меня, слышь, тоже вот все прахом пошло, - признался Мокей. -
Гриньку я собирался женить. Время горячее, хозяйка нужна, а теперь все
откладывай - когда это будет новая Владычица! Да и будет ли?
Сквозь толпу пробирался Гринька, отыскивая глазом кого-то, должно быть
Маньку, и наткнулся на двух старух, которые вполголоса толковали между
собой, обсуждая подробности:
- Два дня у ней жар был и поясницу ломило, а вчера до свету еще
поднялась, вышла на крылечко. Тут к ней Никитка подошел, она его заговорила
от дурного глаза. А нянька Матрена ей еще говорит: "Вот, матушка, поднялась
ты все же. Авось и пройдет". А она говорит: "Нет, Матренушка, не пройдет.
Чую я, святой Дух зовет уж меня к себе, требует. Слышь, все шумит, шумит".
Матрена послухала, а чего она может услыхать? Если он и шумит, так не для
нас же. Сказала так матушка, а сама поднялась и еще говорит: "Каши хочу
пшенной с молоком". И пошла к себе в покои. Матрена каши наварила,
приносит...
Гринька протиснулся к говорившей старухе:
- Какой, бабушка, каши?
- Пшенной, милок, пшенной, - заискивающе заулыбалась старуха. - Я-то
сама не знаю, народ говорит, будто пшенной.
- А улыбаешься ты чего? - спросил Гринька. - Весело, что ли?
Старуха быстро согнала улыбку я поспешно изобразила на лице своем
скорбное выражение.
- Вот так, - сказал Гринька. - Так красивей.
В это самое время Манька стояла чуть поодаль, уткнувшись носом в
забор, я смотрела в дырку от выпавшего сучка. В дырке видна была часть
двора, где под аккуратно сложенной поленницей лежала сонная клуша с
выводком желтых цыплят. Мимо прошлепали чьи-то босые ноги, клуша
забеспокоилась, подняла голову, но ноги прошли, и она снова впала в
дремоту. Подошел кто-то сзади и дохнул прямо в ухо:
- Слышь, Манька, дай поглядеть.
Манька, не оборачиваясь, узнала Анчутку Лукову.
- Уйди, - сказала Манька, пихая Анчутку плечом.
- Слышь, Манька, ну пусти, хоть одним глазком, - тон у Анчутки
смиренный, просительный.
Но Манъка не удержалась, съязвила:
- Да куды ж тебе им глядеть? Глазок-то у тебя косой.
- А у тебя не косой? - теперь Анчутка пихнула Маньку плечом.
- А у меня не косой, - Манька пихнула ее обратно.
- А у тебя ноги кривые, - снова толкнула Анчутка.
- У меня кривые? - возмутилась Манька. - На вот, погляди, где у меня
кривые?
Анчутка стала приседать и подпрыгивать.
- А вот и кривые, кривые, кривые...
С диким воплем Маяька вцепилась сопернице в волосы. Та ответила тем
же. Обе повалились на землю, стали барахтаться. Манька ухватила Анчутку за
ухо, а Анчутка Маньке укусила плечо. Толпа разделилась. Часть по-прежнему
ожидала выноса тела, другая наблюдала за поединком. Раздавались возгласы и
советы:
- Дави ее, Манька, дави.
- Анчутка, не поддавайся.
- Манька, ухо оторвешь - не выбрасывай, засолим,
- Авчутка, кусай ее за нос. Подлетела мать Манвки.
- Да вы что, оглашенные? Манька, слышь, ты чего это удумала? В
такой-то день! А ты, зараза косая! - она схватила Анчутку за руку и
потянула к себе.
Подоспела и мать Анчутки.
- Это кто косая, кто косая? - закричала она. - Моя девка косая?
- А то какая ж?
Тут мать Анчутки кинулась с воплем на мать Маньки, и в это время
кто-то закричал:
- Несут! Несут!
Подбежал горбатый мужик:
- Несут. Слышите, что ля! Да что же вы тут сцепились, чтоб на вас
болячка напала!
Кое-как ему удалось разнять дерущихся. Они поднялись с земли, сразу
вытянулись, придавая лицам своим чинное выражение. Только Манька не
удержалась и шепотом сказала Авчутке:
- Вот я тебе ужо всю морду в кровь раздеру.
- Еще посмотрим, кто кому, - так же шепотом ответила ей Анчутка.
Дверь терема отворилась, сперва показался Афанасьич, высокий старик с
белой окладистой бородкой, а за ним мужики, которые на специальных черных
носилках несли покойницу, обряженную в белое. И фазу вступил в дело хор
старух, стоявших вдоль дорожки. Старуха, стоявшая на правом фланге,
запевала, а остальные подхватывали:
- Ты, рябинушка, ты, кудрявая.
Ты когда взошла, когда выросла?
Ты, рябинушка, ты, кудрявая.
Ты когда цвела, когда вызрела?
- Я весной взошла, летом выросла,
Я весной цвела, летом вызрела.
- Под тобою ли, под рябинушкой.
Что не мак цветет, не трава растет.
Не трава растет, не огонь горит -
Растекаются слезы горючие.
А кипят они, что смола кипят
По душе ль, душе-лебедушке.
По лебедушке, по голубушке.
По голубушке нашей матушке,
Нашей матушке да Владычице.
Улетела ты, что кукушечка,
Разорила ты тепло гнездушко
И оставила своих детушек.
Своих детушек, кукунятушек,
Что по ельничку, по березничку,
По часту леску, по орешничку.
Как заплачут твои кукунятушки;
"На кого же нас ты оставила?
На кого же нас ты спокинула?
Воротись-ко к нам, своим детушкам,
Воротися к нам в тепло гнездушко,
Не лети на чужу дальню сторону,
Дальню сторону, незнакомую".
Толпа зарыдала. Женщины заламывали руки, падали, бились причитая о
землю.
Процессия двигалась в сторону кладбища, которое расположено возле
самого моря.
Чуть поодаль от кладбища вытянулся в одну линию ряд невысоких,
поросших редкой травой холмов. За последним холмом - свежевырытая могила.
- Сюда кладите, - приказал Афанасьич, и носилки опустили рядом с
могилой.
Старик первый приложился губами ко лбу покойницы и отошел, освобождая
место другим. За ним вереницей пошли остальные.
Где-то в хвосте этой очереди двигалась Манька с матерью.
- Мамонька, - спросила дочь, - а как же мы теперь без Владычицы будем
жить?
Она задала этот вопрос громко, и мать испуганно дернула ее за рукав.
Потом вполголоса объяснила:
- А мы без нее не будем. Это тело ее сносилось, а душа осталась живая.
Дух святой из нее душу вынул и в другое, молодое тело вселил.
- А где ж это тело? - недоверчиво спросила Манька,
- Где-то здесь, - убежденно сказала Авдотья. - Завтра, должно,
вызнанье начнется.
- А как это можно вызнать?
- Молчи! - оборвала ее Авдотья.
Подошла их очередь. Авдотья опустилась на колени, приложилась ко лбу
Владычицы и уступила место дочери.
Они отошли в сторону. Прошло еще несколько человек. Снова выступил
вперед высокий старик и приказал:
- Опускайте!
Подбежали четыре мужика, подвели под носилки жгуты из длинных вышитых
полотенец.
Хор старух, выстроившись в стороне от могилы, затянул новую песню:
Со восточной со сторонушки
Подымалися да ветры буйные
Со громами со гремучими,
Со моленьями да с палючими;
Пала с небеси звезда
Все на матушкину, на могилушку.
Расшиби-ка ты, громова стрела,
Расшиби-ка ты мать сыры землю!
Развались-кося ты, мать-земля,
Что на все четыре стороны!
Скройся-ка да гробова доска,
Распахнитеся да белы саваны,
Отвалитеся да ручки белыя
От ретива от сердечушки,
Разожмитеся да уста сахарные!
Обернись-кося да наша матушка
Тут перелетною да соколицею,
Ты слетай-кося да на сине море,
На сине море да Хвалынское,
Ты обмойка-ка, родна матушка,
С белого лица ржавщину,
Прилети-ка ты, наша матушка,
На свой ет да на высок терем,
Все под кутеси да под окошечко,
Ты послушай-ка, родимая матушка,
Горе горьких наших песенок.
И снова зарыдала толпа. Афанасьич первым бросил в могилу горсть земли.
За ним прошли остальные по нескольку раз, пока не вырос над могилой
небольшой холм.
Утром ходил по деревне горбатый мужик, собирал народ:
- Эй, народ, выходи, никто дома не сиди, будем пить и гулять,
Владычицу вызнавать! Эй, народ, выходи...
На деревне заканчивались последние приготовления к торжеству. Топились
бани, шипели в утюгах угли, из сундуков вынимались самые лучшие сарафаны и
ленты. Распаренные, красные, взволнованные девки и не меньше их
взволнованные матери носились по дворам, суетились - событие предстояло
серьезное.
Вот Анчутка только что после бани придирчиво осматривает свой наряд,
одеваясь с помощью матери. Вот на другом дворе какая-то девка застыла над
бочкой с водой, пытается разглядеть свое отражение, поправляет прическу.
Некрасивое, нескладное существо стоит посреди избы, напялив на себя
все что можно. Ее мать сидит на лавке и не скрывает своего полного
восхищения:
- Уж какая красавица, какая красавица! - радуется она. - А уж зубы, ну
чистый жемчуг!
"Красавица" самодовольно улыбается.
Тем временем на опушке леса в ожидании предстоящего торжества
собирались жители деревни: мужики, бабы, дети.
Два здоровых парня притащили большой неструганый стол и опрокинутую на
него лавку. Подошли Афанасьич с Матреной, нянькой Владычицы.
- А сама Владычица перед смертью ничего не говорила, не намекала? -
допытывался старик у Матрены, следя за парнями, устанавливавшими стол на
траве.
Матрена ответила, подумав;
- Да говорила еще по осени про Таньку Николину, так она ж замуж за
Степку вышла.
Афанасъич хмыкнул:
- Да она хоть бы и не вышла, куда ей, тупая! Ну ладно, поглядим, - он
отошел от Матрены. - Здорово, старички! - сказал, подойдя к группе
седобородых дедов, стоявших особняком.
- Здорово, Афанасьич! - хором ответили старички. Афанасьич обошел
всех, каждому пожал руку.
А Манька еще сидела в своей избе, на лавочке у окошка, и смотрела на
улицу. Мать стояла возле нее, уговаривала:
- Слышь, доченька, собирайся, пойдем.
- Не пойду, - уперлась Манька.
- Доченька, да как же так? - в нетерпении всплеснула руками Авдотья. -
Народ-то уж давно собрался, а нас все нету.
- А нам там неча делать. Я ж тебе говорю, нету во мне ничьей души,
окромя моей собственной.
- Да откуда ж ты знаешь? - сердилась мать. - Откуда тебе это ведомо?
Это старики еще вызнавать будут, у Духа святого выспрашивать.
- А чего там выспрашивать? Неужто я в себе другу душу-то не почуяла. А
то все, как было, так есть, как хотела я с Гринькой жить, так и сейчас
хочу.
- Ах ты охальница! - закричала мать. - Да как ты можешь таки-то слова
говорить. Вот услышит тебя Дух, покарает.
- Не покарает, - уверенно сказала Манька. - Он-то ведь знает, что в
душе моей нет ничего, окромя только Гриньки.
- Вот я сейчас отца позову, он из тебя вожжой всю дурь твою вышибет.
Мать вышла на крыльцо и увидела мужа, который лежал на сене возле
крыльца, бормотал что-то бессвязное.
Мать посмотрела на него осуждающе, покачала головой:
- Эх, охламон, надрызгалея!
- Иди гуляй, - сказал муж не оборачиваясь.
- Я вот тебе погуляю. А ну, вставай! - она сбежала с крыльца и ткнула
его носком лаптя.
- Ну чего?
- Чего-чего. Пьянь несчастная. Владычицу вызнавать надо идти, а дочь
твоя упирается.
- Ну и что? - беспечно спросил он, все еще надеясь, что его оставят в
покое.
- Я тебе покажу - что! А ну подымайся! - она опять ткнула его лаптем,
но уже изо всей силы.
- Ты что, Авдотьюшка? - он быстро вскочил на ноги. - Сказала б
по-людски - так, мол, и так, дело есть, вставай, а ты сразу бьешься...
- Иди, иди, - она подтолкнула его кулаком в спину.
Манька сидела на прежнем месте, глядела в окошко, не обращая никакого
внимания на вошедшего в избу отца. Отец растерянно посмотрел на Авдотью.
- Ну чего делать? - спросил он.
- Прикажи дочери, пущай собирается.
- Дочка, собирайся, - послушно сказал отец.
Дочь пропустила эти слова мимо ушей.
- Ну что ж ты за отец? - сказала Авдотья презрительно. - Ты говоришь,
а она тебя и слухать не хочет. Да ты сними вой вожжу и поучи, как следовает
быть в таком разе. Бери, говорят тебе, - она схватила вожжу и хлестнула
отца по заду так, что он подскочил от боли.
- Что же ты дерешься-то? Больно ведь! - закричал отец. Он взял вожжу
и, подойдя к дочери, сказал ласково: - Поди, дочка, добром, не то ведь она
меня совеем зашибет.
Манька промолчала. Мать подошла и повалила ее на лавку, сама села ей
на ноги. Отец все еще растерянно топтался перед распластанной на лавке
дочерью.
- Доченька, - сказал он, - ты же видишь, я не хочу, а она меня
заставляет.
- Заставляет, так бей! - закричала Манька. - Хоть убей совсем, все
одно никуда не пойду.
Отец еще потоптался и нехотя взмахнул вожжой.
- Да куда ж ты бьешь, глупая голова? - сказала мать. - Платье
попортишь, а оно у нее одно.
Она задрала дочери подол и сказала удовлетворенно:
- Теперь бей, да покрепче, пока самому не попало.
Отец бил Маньку долго. Она лежала молча, сцепив зубы от боли, и только
вздрагивала. Потом не выдержала.
- Хватит драться, - сказала она. - Пойду. Ищите во мне душу святую,
может, чего и найдете.
Отец сложил вожжи. Мать встала с лавки.
- Так бы и давно, - сказала она.
Манька сползла с лавки, поправила платье. Морщась от боли, схватилась
рукой за побитое место.
- Обормоты проклятые! - простонала. - Дочь родную до смерти засечь
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента