Юрий Вяземский
Цветущий холм среди пустого поля
Исповедь и письмо
Тане, моей жене
I
– Понимаете, еще до того как она появилась, я уже почувствовала ее, раньше самого Аркадия… Нет, это не было ощущением чужого присутствия, узнаванием соперницы, вторгшейся в мою жизнь и вставшей между мной и моим мужем, – я лишь потом сформулировала для себя, что у Аркадия есть другая женщина… Как бы это точнее выразить?.. Представьте себе: вы летите в самолете, и вдруг самолет начинает падать, а вы, еще не успев ужаснуться, думаете: Господи, я столько раз читала о том, как это бывает. А вот теперь это происходит со мной. Не может быть!.. Я поняла, что все теперь бесполезно: хочешь – кричи, хочешь – молись Богу, хочешь – вспоминай свою жизнь; все равно рано или поздно наступит этот страшный последний удар. Потому что все кончилось уже тогда, когда самолет начал падать.
Она подняла бокал с минеральной водой, но не отпила из него, а лишь смочила губы.
– Я схватила пальто и выбежала на улицу. Я не отдавала себе отчета в том, что делаю. И я ничего не помню. Помню лишь, что мир показался мне сплющенным. Будто сдвинулись дома, стиснув поле, на краю которого стоит наш дом, а все окружающее – улица, фонари, деревья – стало словно продолжением меня самой, таким же испуганным, таким же живым, кричащим. Словно мир стал моими нервами, плотной паутиной кровоточащих волокон, а я бежала сквозь нее и рвала их в клочья, натягивала и рвала, и чем быстрее бежала, тем сильнее натягивала и тем больнее рвала, и тем страшнее мне было остановиться… Поймите, Аркадий был всем для меня: родители мои умерли, детей у меня нет и не может быть… Но я другое хочу сказать. Понимаете, некоторые женщины тут же начинают ненавидеть. Они загораются спасительной для них ненавистью, желанием отомстить неверному мужу, сопернице, разлучнице, или как там еще принято называть этих женщин. Но у меня ненависти не было. В этот момент я любила своего мужа еще сильнее, чем прежде. Так любят при последнем расставании покойного, жадно, ненаглядно, безумно, но все-таки боясь прикоснуться… Нет, вы понимаете, что это еще недавно живое, это одухотворенное мною, самое дорогое мое «я» уходило от меня, унося с собой все, чем я дышала, чем жила. А мне предстояло жить дальше, в том страшном, безлюдном мире, на который он меня обрекал, в котором вроде была лишь пустота одна, от горизонта и до горизонта, и в то же время все жгло и напоминало – каждая улица, каждый угол дома, каждая трещина в асфальте.
Она поставила бокал и отдернула руку, точно стекло обожгло ей пальцы.
– Я бы наверняка покончила жизнь самоубийством, если бы подобная мысль пришла мне тогда в голову. Но я придумала куда более нелепый выход. Я попросила свою подругу, чтобы она познакомила меня с каким-нибудь мужчиной. Мне было решительно все равно, с кем она меня познакомит. Я заранее пообещала себе, что всецело отдам себя в руки этого человека, каким бы он ни оказался… Нет, вы меня не поняли. Я вовсе не собиралась изменять мужу, мстить ему. Я лишь чувствовала, что не вынесу этой безлюдной пустоты, то есть выносить ее более не желаю, что я на все готова!.. Он оказался довольно привлекательным внешне, предположительно тактичным и неглупым человеком. Он был другом кавалера моей подруги. Мы вчетвером поехали к нему на дачу… Но, понимаете, едва мы сели в машину, я тут же как бы пережила все то, что ждало меня впереди. Вы можете не верить мне, но я даже обои увидела, те, на которые я смотрела бы, лежа в его постели. И меня охватило такое физическое отвращение, такое протестующее отчаяние, что я попросила остановить машину… Я шла пешком домой и смеялась, пока не заплакала… Даже в этот момент я не испытывала к Аркадию никакой ненависти. А мне так хотелось презирать его и ненавидеть, как я ненавидела и презирала самое себя.
Она взяла солонку и высыпала на ладонь щепотку соли.
– Когда я добралась до дому, Аркадий сидел в гостиной и смотрел «Кинопанораму». Он даже головы не повернул в мою сторону. Мне хотелось кричать от ужаса и стыда, звать на помощь и биться в истерике, но я тихо села на диван сбоку от мужа и стала смотреть телевизор… В это время зазвонил телефон. Я сняла трубку, услышала частые гудки… Не знаю, как это случилось. То есть я хочу сказать, что никакого заранее составленного плана у меня не было. Я вдруг повернулась спиной к Аркадию и стала говорить в трубку: «Ну куда же вы пропали?.. Почему неудобно? Конечно, я могу с вами говорить…» Минут пять я так разговаривала по телефону; мне в ответ неслись частые гудки, а я расспрашивала своего несуществующего собеседника о делах и самочувствии, долго договаривалась с ним о встрече. Под конец я даже назвала его по имени – Сережа. Почему Сережа? Не могу вам объяснить. Может быть, потому, что никого из наших знакомых так не звали… Нет, вы не поняли. Я вовсе не собиралась этим инсценированным разговором разбудить в муже ревность. Я просто не могла больше молчать. Если угодно, я пыталась заполнить окружающую тишину хоть звуком собственного голоса… Как бы то ни было, муж остался безучастным. Мы молча досмотрели «Кинопанораму», после чего Аркадий встал и, не произнеся ни единого слова, ушел к себе в кабинет. А я схватила пальто и выбежала на улицу. У меня было такое состояние, в котором оставаться на одном месте совершенно невозможно! Нужно все время двигаться, тогда еще как-то можно терпеть… Я шла, ничего вокруг себя не видя. Кажется, я сделала несколько кругов вокруг нашего пустыря… Наш дом стоит на краю пустыря, вернее, даже не пустыря, а поля, настолько пустырь этот большой и широкий. Со всех сторон поле окружено домами новостроек. Вы представляете себе?.. Сколько времени я так кружила, понятия не имею. Но вдруг я остановилась и тут же сказала себе, что Аркадий мог не слышать моего разговора по телефону – говорила я достаточно тихо… А вдруг он расслышал мои слова, они задели его за живое, но он не пожелал обнаруживать свои чувства; ведь это так естественно!.. Уговаривая себя подобным образом, я побежала домой, с каждым шагом все более веря в то, в чем я себя уговаривала. Внутри меня все замирало от надежды, и я бежала все быстрее и быстрее в направлении дома, точно боясь, что, если я вдруг остановлюсь, мой самообман обнаружится и надежда исчезнет.
Она взяла нож и прижала его к щеке.
– Когда я вбежала в квартиру, муж сидел на кухне, пил чай и читал газету. Подняв голову, он посмотрел в мою сторону, но как бы сквозь меня и снова уткнулся в газету… Этот взгляд словно взорвал меня. «Ты не думай, что я совершенно одинока и беззащитна! – закричала я на Аркадия. – У меня есть человек, который меня любит. Он давно меня ждет. Только не воображай себе, что если я тебе не нужна, значит, я уже вообще никому не нужна…» Я не понимала, что говорю. Говорила не я – говорило мое отчаяние… Это, наверно, очень смешно выглядело. Женщин, способных вести себя подобным образом, я всегда считала, по меньшей мере, дурно воспитанными… Когда же я кончила кричать и опустилась на стул, Аркадий с улыбкой посмотрел на меня, покачал головой и ушел к себе в кабинет… Боже, вы даже не представляете, как я любила его в этот момент! Я боготворила его!
Она оторвала нож от щеки, взяла вилку.
– Дальше я плохо помню. Помню, что несколько дней подряд… Мне звонили реальные люди; они удивлялись тому, что я называла их Сережами, смеялись, требовали, чтобы я перестала дурачиться, обижались. Один раз я поймала себя на том, что разговариваю с Сережей в отсутствие мужа… Я возвращалась домой за полночь, а один раз осталась ночевать у подруги, не предупредив об этом Аркадия… Я со всеми пыталась заговорить о Сереже – с подругами, сослуживцами. Они смотрели на меня с нескрываемой жалостью. Большинство из них вообще не верило в существование Сережи; а те, которые верили, сострадали, пожалуй, даже больше. Они не противоречили мне, не отговаривали, но на их лицах я читала: «Несчастная ты женщина! Разве мы не понимаем, что ты любишь Аркадия, а не этого Сережу? Разве может какой-то там Сережа – пусть добрый, славный, милый – сравниться с твоим мужем? Кого ты хочешь обмануть – нас, себя?..» Я не выдержала и снова грубо нарушила правила игры. Я вбежала к мужу в кабинет. «Да, он действительно не такой интересный человек, как ты, – объявила я Аркадию. – И конечно же, я никогда не смогу полюбить его так, как любила тебя. Но он милый, заботливый, он любит меня. Пойми ты, самое главное для женщины, чтобы ее любили. Ради этого можно жить и с нелюбимым человеком. Лучше с ним, чем с тобой…» Знаете, что мне ответил Аркадий? Ничего. Усмехнулся, покачал головой и вышел. Боже, как я презирала себя в этот момент!
Она отрезала маленький кусочек мяса.
– Одна знакомая актриса рассказывала мне, как она работает над ролью. «Я должна, – объясняла она, – знать о своей героине буквально все: не только то, чем она живет и дышит в рамках пьесы или картины, но и весь тот мир, который ее окружает, так сказать, за кадром, за действием. Иначе зритель мне не поверит…» Видите ли, я вдруг поняла, что мне надо так же. И первым делом необходимо силой воображения как бы поменять местами Аркадия и Сережу, первого из них сделав нереальным, а второго – реальным. Ведь Аркадий и в самом деле стал для меня нереальным, рассуждала я. Он умер, он прошлое, которого мне уже не вернуть. Но ведь жизнь моя еще не кончена, и весьма вероятно, что рано или поздно я встречу человека, которого смогу полюбить так же сильно, как Аркадия. Ведь живет же он сейчас где-то, и встреться мы с ним теперь, я бы быстро забыла об Аркадии, перестала вспоминать, мучить себя. Надо лишь поверить в существование Сережи, поселить его в моем настоящем, пусть пока лишь воображаемом… Поселить! Я тут же уцепилась за это слово и принялась искать для своего Сережи соответствующее жилище. После нескольких часов блуждания по району я выбрала наконец для него дом на противоположной стороне пустыря… Я, кажется, забыла вам сказать, что этот наш пустырь такой большой, что скорее похож на поле… Я зашла в подъезд и тут же почувствовала запах, обычный запах недавно выстроенного блочного дома… Это было ужасно! Я не могу вам передать это словами, но в какую-то секунду передо мной словно пронеслось… Будто бы снова въезжала я с Аркадием в нашу новую квартиру, такая счастливая!.. Это было так неожиданно и больно, что я пришла в себя, лишь когда уже бежала вокруг пустыря-поля.
Она резала мясо на мелкие кусочки.
– Но я упрямая женщина… Нет, вы не поняли, это от безысходности… Я убедила себя в том, что Сережа не может жить в моем районе, что он должен жить на противоположном конце города. На следующий день после работы я отправилась в самый отдаленный район – полчаса на метро и столько же на автобусе. Я выбрала дом, выбрала этаж, окна и, глядя на окна – в подъезд я уже не решалась зайти, – принялась мысленно обставлять его квартиру… Я довольно легко управилась с кухней; тем более что мне в этом сильно помогло ее освещенное, но незашторенное окно. Потом перебралась в темную гостиную. Я старалась представлять ее себе как можно детальнее, то есть не только расставляла в ней мебель, но и повесила на стену картину, поставила на стол старинную лампу и вазочку с засохшими розами, телевизор поместила к окну, магнитофон… Магнитофон меня и погубил. Потому что тут же зазвучала музыка… Вряд ли вы знаете эту музыку. Но для меня в ней тогда моментально соединилось и вспыхнуло такое нестерпимое, такое выворачивающее наизнанку!.. Я тут же перестала представлять себе комнату, а вместо нее представила, как я бросаюсь наперерез первой попавшейся машине, мчусь к себе домой, влетаю в квартиру, падаю на колени перед Аркадием и вою от страха, от боли, от звериного желания схватить, удержать, вырвать… Я действительно бросилась наперерез, заставила перепуганного водителя везти меня на противоположную сторону города… От бесполезного унижения меня спасло лишь то, что Аркадия не оказалось дома. В ту ночь он вообще не пришел ночевать. Я прождала его до утра… Нет, такой боли я еще никогда не испытывала. Понимаете, это когда все, на что ты натыкаешься взглядом, словно впивается в тебя, режет, душит, жжет: угол подоконника, пуф возле торшера, чашка с блюдцем на кухонном столе – все это твоей болью словно пропитано, вернее, усиливает то, что горит и корчится внутри тебя. А если закрыть глаза, то совсем уже невыносимо становится… Впрочем, это невозможно объяснить.
Она отложила вилку и нож, взяла бокал с минеральной водой и осушила его залпом.
– Как только рассвело, я ушла из дому. Я шла как будто с закрытыми глазами. Я не заметила, как свернула с бетонной дорожки, огибающей поле, и пошла напрямик. Ноги мои утопали в грязи, но я не обращала внимания и шла все вперед и вперед, через лужи, через кочки по вязкой, чавкающей глине… Я забыла вам сказать, что была ранняя весна… Меня остановил ветер. Внезапный порыв ветра толкнул меня в грудь… Нет, это был даже не порыв ветра, а стена, упругая воздушная стена, на которую я натолкнулась, о которую ударилась грудью и остановилась, не в силах преодолеть ее. Стена эта медленно окружила меня, как бы обернув в кокон… Это было странное ощущение. Мне вдруг показалось, что я взята в плен какой-то магической силой… Я словно прозрела и огляделась вокруг. Я стояла на некотором возвышении, то ли большом бугре, то ли небольшом холме, а со всех сторон меня окружало широкое пространство нашего пустыря-поля. Холм, на котором я остановилась, был совершенно голым; даже прошлогодней травы на нем не было. Представьте себе: гладкая песчаная площадка, в центре которой лежит обрубок толстой, какой-то чересчур уж неметаллической трубы, а чуть в стороне от трубы – средних размеров камень, не то чтобы валун, но и не булыжник… Я зачем-то села на эту трубу и, глядя на камень, вдруг подумала: неужели и он будет причинять мне боль? Неужели нельзя так сделать, чтобы он был сам по себе, простым камнем, никакого отношения ко мне и моей прошлой жизни не имеющим, ни о чем не напоминающим? Пусть он будет тем единственным в мире предметом, глядя на который я смогу если не отдать ему часть своей боли, то по крайней мере не черпать из него дополнительные страдания. Я принялась напряженно всматриваться в этот камень, старательно изучая каждую выемку в нем, каждый выступ, при этом пытаясь ни о чем не думать, ни о чем не вспоминать, а как бы впитывать то, на что смотрела, пропуская через себя, погружаясь в это каменное бесчувствие… Погодите, я потом объясню… Понимаете, мне было чрезвычайно трудно сосредоточиться, но я старалась из последних сил. Я так туго стянула пояс своего плаща, что едва могла дышать; я зажала уши руками, стиснула зубы, как можно шире открыла глаза… Не знаю, сколько времени я так сидела, но постепенно мысли мои как бы замедлились, стали тягучими, ленивыми, словно усталыми, пока не остановились окончательно, и я не ощутила внутри себя некую тупую пустоту, тихую, теплую, утоляющую… До этого я даже во сне никогда не чувствовала себя так далеко от себя и так безразлично… Я не помню, как встала, как шла через поле. Помню только, что, уже выйдя на бетонную дорожку, вдруг обнаружила, что потеряла каблук и что плащ мой с одного боку густо вымазан в рыжей грязи. Придя домой, я тут же разделась и повалилась на постель. И тут же заснула. Я даже не обратила внимание на то, дома ли Аркадий… Я проспала весь день и всю ночь. Я проснулась с ощущением, что на меня смотрят. Я чуть приоткрыла глаза и увидела над собой Аркадия. Он долго всматривался в меня беспокойным, колющим взглядом, потом тихо ушел из спальни. Я чуть было не закричала… Я поняла… Нет, я ничего не желала понимать! Все мое тело, снаружи и внутри, словно покрылось ожогами, но я лежала не шевелясь до тех пор, пока не убедила себя в том, что ничего я не поняла, ничего не могла понять, что ровным счетом ничего не произошло и все остается по-старому… Налейте мне, пожалуйста, еще минеральной воды.
Она подняла бокал с минеральной водой, но не отпила из него, а лишь смочила губы.
– Я схватила пальто и выбежала на улицу. Я не отдавала себе отчета в том, что делаю. И я ничего не помню. Помню лишь, что мир показался мне сплющенным. Будто сдвинулись дома, стиснув поле, на краю которого стоит наш дом, а все окружающее – улица, фонари, деревья – стало словно продолжением меня самой, таким же испуганным, таким же живым, кричащим. Словно мир стал моими нервами, плотной паутиной кровоточащих волокон, а я бежала сквозь нее и рвала их в клочья, натягивала и рвала, и чем быстрее бежала, тем сильнее натягивала и тем больнее рвала, и тем страшнее мне было остановиться… Поймите, Аркадий был всем для меня: родители мои умерли, детей у меня нет и не может быть… Но я другое хочу сказать. Понимаете, некоторые женщины тут же начинают ненавидеть. Они загораются спасительной для них ненавистью, желанием отомстить неверному мужу, сопернице, разлучнице, или как там еще принято называть этих женщин. Но у меня ненависти не было. В этот момент я любила своего мужа еще сильнее, чем прежде. Так любят при последнем расставании покойного, жадно, ненаглядно, безумно, но все-таки боясь прикоснуться… Нет, вы понимаете, что это еще недавно живое, это одухотворенное мною, самое дорогое мое «я» уходило от меня, унося с собой все, чем я дышала, чем жила. А мне предстояло жить дальше, в том страшном, безлюдном мире, на который он меня обрекал, в котором вроде была лишь пустота одна, от горизонта и до горизонта, и в то же время все жгло и напоминало – каждая улица, каждый угол дома, каждая трещина в асфальте.
Она поставила бокал и отдернула руку, точно стекло обожгло ей пальцы.
– Я бы наверняка покончила жизнь самоубийством, если бы подобная мысль пришла мне тогда в голову. Но я придумала куда более нелепый выход. Я попросила свою подругу, чтобы она познакомила меня с каким-нибудь мужчиной. Мне было решительно все равно, с кем она меня познакомит. Я заранее пообещала себе, что всецело отдам себя в руки этого человека, каким бы он ни оказался… Нет, вы меня не поняли. Я вовсе не собиралась изменять мужу, мстить ему. Я лишь чувствовала, что не вынесу этой безлюдной пустоты, то есть выносить ее более не желаю, что я на все готова!.. Он оказался довольно привлекательным внешне, предположительно тактичным и неглупым человеком. Он был другом кавалера моей подруги. Мы вчетвером поехали к нему на дачу… Но, понимаете, едва мы сели в машину, я тут же как бы пережила все то, что ждало меня впереди. Вы можете не верить мне, но я даже обои увидела, те, на которые я смотрела бы, лежа в его постели. И меня охватило такое физическое отвращение, такое протестующее отчаяние, что я попросила остановить машину… Я шла пешком домой и смеялась, пока не заплакала… Даже в этот момент я не испытывала к Аркадию никакой ненависти. А мне так хотелось презирать его и ненавидеть, как я ненавидела и презирала самое себя.
Она взяла солонку и высыпала на ладонь щепотку соли.
– Когда я добралась до дому, Аркадий сидел в гостиной и смотрел «Кинопанораму». Он даже головы не повернул в мою сторону. Мне хотелось кричать от ужаса и стыда, звать на помощь и биться в истерике, но я тихо села на диван сбоку от мужа и стала смотреть телевизор… В это время зазвонил телефон. Я сняла трубку, услышала частые гудки… Не знаю, как это случилось. То есть я хочу сказать, что никакого заранее составленного плана у меня не было. Я вдруг повернулась спиной к Аркадию и стала говорить в трубку: «Ну куда же вы пропали?.. Почему неудобно? Конечно, я могу с вами говорить…» Минут пять я так разговаривала по телефону; мне в ответ неслись частые гудки, а я расспрашивала своего несуществующего собеседника о делах и самочувствии, долго договаривалась с ним о встрече. Под конец я даже назвала его по имени – Сережа. Почему Сережа? Не могу вам объяснить. Может быть, потому, что никого из наших знакомых так не звали… Нет, вы не поняли. Я вовсе не собиралась этим инсценированным разговором разбудить в муже ревность. Я просто не могла больше молчать. Если угодно, я пыталась заполнить окружающую тишину хоть звуком собственного голоса… Как бы то ни было, муж остался безучастным. Мы молча досмотрели «Кинопанораму», после чего Аркадий встал и, не произнеся ни единого слова, ушел к себе в кабинет. А я схватила пальто и выбежала на улицу. У меня было такое состояние, в котором оставаться на одном месте совершенно невозможно! Нужно все время двигаться, тогда еще как-то можно терпеть… Я шла, ничего вокруг себя не видя. Кажется, я сделала несколько кругов вокруг нашего пустыря… Наш дом стоит на краю пустыря, вернее, даже не пустыря, а поля, настолько пустырь этот большой и широкий. Со всех сторон поле окружено домами новостроек. Вы представляете себе?.. Сколько времени я так кружила, понятия не имею. Но вдруг я остановилась и тут же сказала себе, что Аркадий мог не слышать моего разговора по телефону – говорила я достаточно тихо… А вдруг он расслышал мои слова, они задели его за живое, но он не пожелал обнаруживать свои чувства; ведь это так естественно!.. Уговаривая себя подобным образом, я побежала домой, с каждым шагом все более веря в то, в чем я себя уговаривала. Внутри меня все замирало от надежды, и я бежала все быстрее и быстрее в направлении дома, точно боясь, что, если я вдруг остановлюсь, мой самообман обнаружится и надежда исчезнет.
Она взяла нож и прижала его к щеке.
– Когда я вбежала в квартиру, муж сидел на кухне, пил чай и читал газету. Подняв голову, он посмотрел в мою сторону, но как бы сквозь меня и снова уткнулся в газету… Этот взгляд словно взорвал меня. «Ты не думай, что я совершенно одинока и беззащитна! – закричала я на Аркадия. – У меня есть человек, который меня любит. Он давно меня ждет. Только не воображай себе, что если я тебе не нужна, значит, я уже вообще никому не нужна…» Я не понимала, что говорю. Говорила не я – говорило мое отчаяние… Это, наверно, очень смешно выглядело. Женщин, способных вести себя подобным образом, я всегда считала, по меньшей мере, дурно воспитанными… Когда же я кончила кричать и опустилась на стул, Аркадий с улыбкой посмотрел на меня, покачал головой и ушел к себе в кабинет… Боже, вы даже не представляете, как я любила его в этот момент! Я боготворила его!
Она оторвала нож от щеки, взяла вилку.
– Дальше я плохо помню. Помню, что несколько дней подряд… Мне звонили реальные люди; они удивлялись тому, что я называла их Сережами, смеялись, требовали, чтобы я перестала дурачиться, обижались. Один раз я поймала себя на том, что разговариваю с Сережей в отсутствие мужа… Я возвращалась домой за полночь, а один раз осталась ночевать у подруги, не предупредив об этом Аркадия… Я со всеми пыталась заговорить о Сереже – с подругами, сослуживцами. Они смотрели на меня с нескрываемой жалостью. Большинство из них вообще не верило в существование Сережи; а те, которые верили, сострадали, пожалуй, даже больше. Они не противоречили мне, не отговаривали, но на их лицах я читала: «Несчастная ты женщина! Разве мы не понимаем, что ты любишь Аркадия, а не этого Сережу? Разве может какой-то там Сережа – пусть добрый, славный, милый – сравниться с твоим мужем? Кого ты хочешь обмануть – нас, себя?..» Я не выдержала и снова грубо нарушила правила игры. Я вбежала к мужу в кабинет. «Да, он действительно не такой интересный человек, как ты, – объявила я Аркадию. – И конечно же, я никогда не смогу полюбить его так, как любила тебя. Но он милый, заботливый, он любит меня. Пойми ты, самое главное для женщины, чтобы ее любили. Ради этого можно жить и с нелюбимым человеком. Лучше с ним, чем с тобой…» Знаете, что мне ответил Аркадий? Ничего. Усмехнулся, покачал головой и вышел. Боже, как я презирала себя в этот момент!
Она отрезала маленький кусочек мяса.
– Одна знакомая актриса рассказывала мне, как она работает над ролью. «Я должна, – объясняла она, – знать о своей героине буквально все: не только то, чем она живет и дышит в рамках пьесы или картины, но и весь тот мир, который ее окружает, так сказать, за кадром, за действием. Иначе зритель мне не поверит…» Видите ли, я вдруг поняла, что мне надо так же. И первым делом необходимо силой воображения как бы поменять местами Аркадия и Сережу, первого из них сделав нереальным, а второго – реальным. Ведь Аркадий и в самом деле стал для меня нереальным, рассуждала я. Он умер, он прошлое, которого мне уже не вернуть. Но ведь жизнь моя еще не кончена, и весьма вероятно, что рано или поздно я встречу человека, которого смогу полюбить так же сильно, как Аркадия. Ведь живет же он сейчас где-то, и встреться мы с ним теперь, я бы быстро забыла об Аркадии, перестала вспоминать, мучить себя. Надо лишь поверить в существование Сережи, поселить его в моем настоящем, пусть пока лишь воображаемом… Поселить! Я тут же уцепилась за это слово и принялась искать для своего Сережи соответствующее жилище. После нескольких часов блуждания по району я выбрала наконец для него дом на противоположной стороне пустыря… Я, кажется, забыла вам сказать, что этот наш пустырь такой большой, что скорее похож на поле… Я зашла в подъезд и тут же почувствовала запах, обычный запах недавно выстроенного блочного дома… Это было ужасно! Я не могу вам передать это словами, но в какую-то секунду передо мной словно пронеслось… Будто бы снова въезжала я с Аркадием в нашу новую квартиру, такая счастливая!.. Это было так неожиданно и больно, что я пришла в себя, лишь когда уже бежала вокруг пустыря-поля.
Она резала мясо на мелкие кусочки.
– Но я упрямая женщина… Нет, вы не поняли, это от безысходности… Я убедила себя в том, что Сережа не может жить в моем районе, что он должен жить на противоположном конце города. На следующий день после работы я отправилась в самый отдаленный район – полчаса на метро и столько же на автобусе. Я выбрала дом, выбрала этаж, окна и, глядя на окна – в подъезд я уже не решалась зайти, – принялась мысленно обставлять его квартиру… Я довольно легко управилась с кухней; тем более что мне в этом сильно помогло ее освещенное, но незашторенное окно. Потом перебралась в темную гостиную. Я старалась представлять ее себе как можно детальнее, то есть не только расставляла в ней мебель, но и повесила на стену картину, поставила на стол старинную лампу и вазочку с засохшими розами, телевизор поместила к окну, магнитофон… Магнитофон меня и погубил. Потому что тут же зазвучала музыка… Вряд ли вы знаете эту музыку. Но для меня в ней тогда моментально соединилось и вспыхнуло такое нестерпимое, такое выворачивающее наизнанку!.. Я тут же перестала представлять себе комнату, а вместо нее представила, как я бросаюсь наперерез первой попавшейся машине, мчусь к себе домой, влетаю в квартиру, падаю на колени перед Аркадием и вою от страха, от боли, от звериного желания схватить, удержать, вырвать… Я действительно бросилась наперерез, заставила перепуганного водителя везти меня на противоположную сторону города… От бесполезного унижения меня спасло лишь то, что Аркадия не оказалось дома. В ту ночь он вообще не пришел ночевать. Я прождала его до утра… Нет, такой боли я еще никогда не испытывала. Понимаете, это когда все, на что ты натыкаешься взглядом, словно впивается в тебя, режет, душит, жжет: угол подоконника, пуф возле торшера, чашка с блюдцем на кухонном столе – все это твоей болью словно пропитано, вернее, усиливает то, что горит и корчится внутри тебя. А если закрыть глаза, то совсем уже невыносимо становится… Впрочем, это невозможно объяснить.
Она отложила вилку и нож, взяла бокал с минеральной водой и осушила его залпом.
– Как только рассвело, я ушла из дому. Я шла как будто с закрытыми глазами. Я не заметила, как свернула с бетонной дорожки, огибающей поле, и пошла напрямик. Ноги мои утопали в грязи, но я не обращала внимания и шла все вперед и вперед, через лужи, через кочки по вязкой, чавкающей глине… Я забыла вам сказать, что была ранняя весна… Меня остановил ветер. Внезапный порыв ветра толкнул меня в грудь… Нет, это был даже не порыв ветра, а стена, упругая воздушная стена, на которую я натолкнулась, о которую ударилась грудью и остановилась, не в силах преодолеть ее. Стена эта медленно окружила меня, как бы обернув в кокон… Это было странное ощущение. Мне вдруг показалось, что я взята в плен какой-то магической силой… Я словно прозрела и огляделась вокруг. Я стояла на некотором возвышении, то ли большом бугре, то ли небольшом холме, а со всех сторон меня окружало широкое пространство нашего пустыря-поля. Холм, на котором я остановилась, был совершенно голым; даже прошлогодней травы на нем не было. Представьте себе: гладкая песчаная площадка, в центре которой лежит обрубок толстой, какой-то чересчур уж неметаллической трубы, а чуть в стороне от трубы – средних размеров камень, не то чтобы валун, но и не булыжник… Я зачем-то села на эту трубу и, глядя на камень, вдруг подумала: неужели и он будет причинять мне боль? Неужели нельзя так сделать, чтобы он был сам по себе, простым камнем, никакого отношения ко мне и моей прошлой жизни не имеющим, ни о чем не напоминающим? Пусть он будет тем единственным в мире предметом, глядя на который я смогу если не отдать ему часть своей боли, то по крайней мере не черпать из него дополнительные страдания. Я принялась напряженно всматриваться в этот камень, старательно изучая каждую выемку в нем, каждый выступ, при этом пытаясь ни о чем не думать, ни о чем не вспоминать, а как бы впитывать то, на что смотрела, пропуская через себя, погружаясь в это каменное бесчувствие… Погодите, я потом объясню… Понимаете, мне было чрезвычайно трудно сосредоточиться, но я старалась из последних сил. Я так туго стянула пояс своего плаща, что едва могла дышать; я зажала уши руками, стиснула зубы, как можно шире открыла глаза… Не знаю, сколько времени я так сидела, но постепенно мысли мои как бы замедлились, стали тягучими, ленивыми, словно усталыми, пока не остановились окончательно, и я не ощутила внутри себя некую тупую пустоту, тихую, теплую, утоляющую… До этого я даже во сне никогда не чувствовала себя так далеко от себя и так безразлично… Я не помню, как встала, как шла через поле. Помню только, что, уже выйдя на бетонную дорожку, вдруг обнаружила, что потеряла каблук и что плащ мой с одного боку густо вымазан в рыжей грязи. Придя домой, я тут же разделась и повалилась на постель. И тут же заснула. Я даже не обратила внимание на то, дома ли Аркадий… Я проспала весь день и всю ночь. Я проснулась с ощущением, что на меня смотрят. Я чуть приоткрыла глаза и увидела над собой Аркадия. Он долго всматривался в меня беспокойным, колющим взглядом, потом тихо ушел из спальни. Я чуть было не закричала… Я поняла… Нет, я ничего не желала понимать! Все мое тело, снаружи и внутри, словно покрылось ожогами, но я лежала не шевелясь до тех пор, пока не убедила себя в том, что ничего я не поняла, ничего не могла понять, что ровным счетом ничего не произошло и все остается по-старому… Налейте мне, пожалуйста, еще минеральной воды.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента