Жарикова Татьяна
Средь колосьев и трав
Татьяна Жарикова
Средь колосьев и трав
Рассказ
Иван Сергеевич Поздняков узнал, что у него рак, на другой день после посещения районной больницы. Медсестрой там работала односельчанка. Иван Сергеевич был ошеломлен, тоску почувствовал, отчаяние. Это же все! Каких-нибудь года два, от силы три - и каюк! А было-то ему не так уж много - пятьдесят восемь лет. "Ничего, пожил, походил по земле, хватит!.. Отец-то умер в сорок пять, а брата двадцатилетнего на войне убило. В сравнении с ними пожил много!" - успокаивал себя Иван Сергеевич.
С того дня, как узнал о своей болезни, Поздняков стал молчаливым. А раньше поговорить любил. После посевной Иван Сергеевич объявил председателю, что собирается уходить из механизаторов. Комбайн к уборке подготовит и все, в больницу ляжет. В столицу поедет. Больница, говорят, хорошая! Профессора лечат. Попасть туда трудно, но у сына, он живет в Москве, есть друг. А у друга друг - врач, работает в той больнице. Вот он-то и обещал устроить Ивана Сергеевича.
Поздняков подготовил комбайн к уборке, похлопал напоследок ладонью по тугому переднему колесу, попрощался и пошел домой, стараясь не оглядываться. Начинался, как говорил Иван Сергеевич своим приятелям трактористам, новый этап в его жизни, последний. И оттого, что начинался не какой-то там пятый или десятый этап, а последний, было грустно и не хотелось такой новизны.
На другой день в полдень Поздняков отправился в столицу. Автобус почему-то не пришел, такое иногда случалось. Иван Сергеевич не стал ждать попутки на остановке, пошел пешком по дороге, рассуждая, догонит машина подвезет, а нет, так доползет потихоньку к вечеру. До Березовки, где была железнодорожная станция, от Коростелей больше двадцати километров. Поздняков чувствовал себя пока хорошо. Только в груди побаливало и голос пропал, хриплым стал, чужим. Вчера был дождь, крупный. С грозой, но недолгий. Сухая пыль по обочинам дороги вся в ямочках, выбитых тяжелыми каплями. Иван Сергеевич бодро дошагал до Андреевского бугра и повернул в сторону от дороги. Решил срезать угол, пройти краем оврага, а потом по лесопосадке вновь выйти к дороге. Грейдер возле Андреевки делал крутой поворот и тянулся к Березовке напрямик. Поднявшись вдоль оврага на Андреевский бугор, Поздняков присел на траву и стал смотреть на Коростели. Деревня стояла удобно, в низине, на берегу двух речушек. Они сливались на окраине Коростелей. Берега обеих рек заросли высокими ветлами. Из-за зелени деревьев выглядывали шиферные крыши изб, а дальше, в сторону Чугреевки, на возвышенности неподалеку от коровника высилась водонапорная башня. И деревья, и крыши домов, и водонапорная башня, и стадо коров, отдыхавшее на берегу реки, и видневшиеся вдали соседние деревни, лесопосадка невдалеке все плавало в горячем колеблющемся воздухе. Лес сажали вскоре после войны, весной. Трава тогда уже вовсю зеленела. Иван Сергеевич только что вернулся из армии. Девчат в деревне было много. Они так и вились вокруг. Жених! Но Поздняков жениховался недолго. В той лесопосадке он и сговорился со своей Марусей. Прожили они теперь вместе тридцать шесть лет. Сегодняшней весной внук Ивана Сергеевича Игорек, первоклассник, сын старшей дочери, притащил из лесопосадки охапку цветов сирени. Сирень там хороша! В Коростелях нигде больше такой нету. Белая сирень!..
Над Поздняковым, казалось, над самой головой, пел жаворонок. Но разглядеть его в вышине было невозможно, как ни всматривайся. За спиной еле слышно шелестело выколашивающееся зеленое поле пшеницы. Неподалеку от того места, где сидел Иван Сергеевич, в траве чернело большое пятно голой земли и были заметны заросшие следы трактора. Шрам на земле остался от солярки. "Теперь года три не зарастет! - с горечью подумал Иван Сергеевич. - А сколько я таких ожогов оставил?" Ему стало стыдно сидеть рядом со шрамом. Он поднялся и пошел дальше. По краю поля пшеницы росла трава: колючий осот, пырей, полевая гвоздика, синели васильки среди молодых стеблей пшеницы. Все это Иван Сергеевич видел тысячи раз, но никогда еще не всматривался в них так пристально, никогда ему не были так дороги эти неброские цветы, никогда не казались такими милыми в своей простоте, никогда не был так приятен запах трав! Хорошо! Вспомнилось детство, вспомнилось, как взял его однажды в поле отец: ездил он за травой. Как необычно пахуча была скошенная и подсушенная на солнце трава! Как приятно было лежать на возу, слушать поскрипывание гарбы, смотреть на покачивающуюся внизу спину лошади и дышать пряным запахом травы. Как давно это было! И ведь сохранилось в памяти, удержалось! Значит, недаром было!
Врач, друг друга сына, сдержал свое слово, устроил Ивана Сергеевича в больницу. И стал его лечить. В палате с Поздняковым лежало четверо больных. Их тоже лечили, но болезнь у них была другая. Один говорил, что простудился сильно, оттого и грудь заболела, другой считал, что у него осложнение после гриппа, а третий рассказывал, как он поднял мешок картошки и в груди у него что-то оборвалось, голос пропал. Только четвертый, Николай Кондратьевич, в разговор не вступал, как-то брезгливо смотрел на тех, кто рассказывал о своей болезни, и насмешливо улыбался. Он почти все время лежал в постели, читал книгу или тоскливо смотрел в открытое окно. Иногда, задумавшись, он бормотал: "Тоска. Ну, тоска!" Бормотал тихо, но Ивану Сергеевичу было слышно. Кровати их стояли рядом.
Когда Позднякова в первый раз привели в палату и указали на свободную кровать, Николай Кондратьевич кинул на него брезгливый взгляд и отвернулся к окну. "Страдает малый! - сочувственно подумал Иван Сергеевич. - Ишь, холеный какой, а не уберегся!"
Однажды на жестяной слив окна палаты сел голубь. Окно было открыто. Больные замерли, стараясь не спугнуть птицу. Голубь переступил с ноги на ногу, царапнул коготками по жести. Покачивая головой, внимательно разглядывал палату круглым глазом. Николай Кондратьевич лежал с книгой на кровати. Он осторожно опустил руку на пол, нащупал тапок и резко швырнул его в окно. Голубь присел, пригнув голову, сорвался с места и зашумел крыльями.
- Стерва!.. - выругался Николай Кондратьевич.
"Вот так интеллигент! - крякнул про себя Иван Сергеевич. - От тракториста такое не часто услышишь!" Поздняков почувствовал себя неудобно, будто бы это не Николай Кондратьевич, а он выругался при детях.
О своей болезни Иван Сергеевич не любил говорить, но когда у него спросил тот, что надорвался мешком с картошкой, что у него врачи нашли, ответил:
- Рак...
В палате сразу стало тихо. Даже Николай Кондратьевич повернулся к Позднякову, и в глазах у него появилось что-то новое, скорее не участие, а любопытство.
- Ну и как ты? - спросил он.
- Что как? - не понял Иван Сергеевич и извинительно улыбнулся.
- Ну, чувствуешь себя? Болезнь-то знаменитая!
- Болит, - вздохнул Иван Сергеевич. - Вот тута болит, - пощупал он грудь ладонью.
- Ну, это понятно! А душа-то как? Душа на месте?
- А что душе-то? - улыбнулся Иван Сергеевич. - Душа на месте, что ей сделается!
Больные молчали, и молчали так, что чувствовалось, разговор этот им неприятен, но прервать Николая Кондратьевича не решались. Поздняков знал, что больные не любят того и почему-то побаиваются.
- Ну, как же! - Николай Кондратьевич начал раздражаться. - Ты уйдешь, а вот это все кругом, - он развел руки в стороны и потряс ими, - останется! Ветер будет листочки шевелить, - указал он на окно. - Голуби будут на окошко садиться! Баба твоя с другими будет любезничать! А тебя не будет, понимаешь, не будет! Не будет! Это ты понимаешь?
Николай Кондратьевич кричал, поднявшись над подушкой, и тряс головой. Ивану Сергеевичу стало жалко его, захотелось успокоить, но он не знал какие слова сказать. Будь на месте Николая Кондратьевича коростелевский мужик, он нашел бы слова, успокоил, а тут городской, начальник, видать, ляпнешь что-нибудь не так, обидется, и Поздняков молчал.
- Ну, дошло? - Николай Кондратьевич упал на подушку затылком, но продолжал смотреть на Ивана Сергеевича.
Поздняков решил, что он ждет ответа, и сказал, стараясь говорить как можно ласковей, чтобы не раздражать Николая Кондратьевича:
- Но другие-то будут...
- Другие... - засмеялся Николай Кондратьевич над глупостью Позднякова. - То другие, а тебя-то не будет! Тебя... вот этого-то, вот этого...
- Не будет, - ласково подтвердил Иван Сергеевич. - Когда-то помирать надо... Бессмертных-то нет...
- А-а! Что с тобой толковать! - устало отвернулся Николай Кондратьевич. Так он лежал несколько минут, потом снова взглянул на Позднякова, взглянул, как показалось тому, с любопытством и пробормотал, усмехнувшись: - Платон!
К вечеру, когда солнце ушло за высокий дом, Николай Кондратьевич, кряхтя, поднялся, взглянул на Ивана Сергеевича и сказал:
- Пойдем, что ль, разомнемся! Подышим!
Он начал одеваться, не глядя на Позднякова, будучи уверен, что тот тоже собирается.
Они вышли на улицу, и пошли по широкой заасфальтированной тропинке мимо пыльной кирпичной стены пятиэтажного больничного корпуса с правой стороны. Слева был сквер. Листья на деревьях еще по-весеннему свежи. Трава нежная, ярко-зеленая. Тихо. Слышно только, как лениво перебрасываются словами два парня, нагружая машину белыми узлами простынь. Иван Сергеевич и Николай Кондратьевич шли молча, друг на друга не смотрели. Поздняков ждал, когда заговорит хмурый спутник. Ведь недаром же он пригласил его на прогулку.
- У меня тоже рак... - наконец заговорил Николай Кондратьевич. - И у соседей наших тоже, - добавил он, потом продолжил раздраженно: - И ведь знают, знают! И темнят, себя обмануть стараются! А толк-то, толк-то какой от этого!
- Может, им легче так... - тихо ответил Иван Сергеевич.
- Легче! - усмехнулся Николай Кондратьевич. - А что же ты?..
Он не договорил, но Поздняков его понял.
- Да срок, видать, пришел... Чего же маяться?
- Вот я и спросить у тебя хотел... Ты теперь знаешь, что жить осталось с гулькин нос, и тебе, я вижу, не страшно умирать... Срок, говоришь, пришел! Ну а жил-то ты зачем? Зачем жил-то?
- Как зачем? Жил, и все... Детей растил... Трое у меня! Внуки есть! Игорек в первый класс ходит... Работал... Землю пахал...
- Пахал! В том-то и дело, что всю жизнь пахал, а счастье, радость хоть видел? Знаешь хоть, что это такое?
- Счастье...- задумался Иван Сергеевич и вспомнил, как ждали они с женой первенца, как в том же году переехали в новую избу, вспомнил кудрявые серебристые ветлы возле калитки, желтое волнующееся поле, ровный стрекот комбайна... - А ты женатый? - спросил он, вспомнив, что к Николаю Кондратьевичу в больницу никто ни разу не приходил.
- Был... - буркнул тот, - Давно уж...
- Не ужились, значит... А у меня баба хорошая! И девки тоже ничего живут! А сын вообще, дай Бог каждому... тут он, в столице! В школе, директор...
- Сын, девки! А сам-то, сам-то был счастлив?
- А как же! Сын, говорю, директором! И девки дружно живут...
Сын Сергей почти каждый день навещал Позднякова. Часто приходил вместе с женой Ириной и шестилетней дочерью Светланой. Ира тоже работала учителем. Они были в отпуске и никуда не поехали, чтобы почаще бывать с отцом. Когда пришел срок Ивану Сергеевичу выписываться из больницы, Сергей привез его домой, привез на такси как генерала, прямо к подъезду. Поздняков после лечения чувствовал себя хорошо. Боль в груди рассосалась, успокоилась, лишь изредка напоминала о себе. "Поживу я еще! Поживу! - бодрился сам перед собой Иван Сергеевич. - Курносая потомится, ожидаючи!" Ира к их приезду приготовила стол. Поздняков, посмеиваясь, рассказал, как Николай Кондратьевич выспрашивал у него о счастье, как маялся. Видать, не сумел жизнь построить, хоть и при должности хорошей был, и бабы, говорит, его любили, а ослабел, навестить в больнице некому. Вот и начал томиться, зачем жил, да так ли жил?
- Спросил он у меня о счастье, - рассказывал Иван Сергеевич, - а я Марусю вспомнил, вас еще маленькими, вот такими, - прижал он к себе внучку. Она сидела рядом. - Избу, ветлу возле нее, деревню, поле... Нет, думаю, счастье не обошло меня, не обошло!
- Пап, - сказал Сергей, обнимая зачем-то Иру за плечи, - а ты знаешь, мы Светланке братика покупать собрались! К Новому году купим... Света ему уже имя придумала. Пусть, говорит, будет, как деда, Иван Сергеевич!
- Ну, внучка! Ах ты, озорница! Братца ей захотелось! - снова прижал к себе Поздняков Свету и заметил, что сноха покраснела, взглянула на Сергея с укором, зачем, мол, до времени говоришь. - А ты, дочка, не стесняйся! обратился он к ней. - Это дело главное, тут стесняться нечего... Вам, я соображаю, нужно, раз такое дело, отдохнуть от духоты городской. Собирайтесь-ка вы к нам, в деревню!
- Пап, мы в Прибалтику хотели съездить, на море, - сказал Сергей.
- На море? Это тоже нужно... Только Светку я с вами не отпущу! Отдыхайте одни...
- Мы с Ирой тоже так думали, - продолжал обнимать жену за плечи Сергей. - Отвезти Свету в Коростели - и в Прибалтику. А оттуда за ней заедем...
- Не, вы езжайте одни, а Светку я с собой возьму! Обратно поедете, заберете. Нечего деньги туда-сюда катать!
- Пап, а как же ты... тебя самого везти!
- Ну, уж, вы меня совсем в калеки записали!.. Поедешь со мной, а? Свет? В деревне у нас просторно! Помнишь, как рыбу ловили, а? Ай, забыла?
- А удочка моя цела? - спросила девочка.
- А как же, ждет тебя не дождется! Соскучилась по тебе. Поедем, а?
Света посмотрела на отца, потом на мать, стараясь узнать, отпустят они ее или нет.
В Березовке на автобусной остановке Иван Сергеевич встретил соседа Федьку Чекмарева.
- Иван, ты! - растерялся Чекмарев, столкнувшись с Поздняковым. Помолодел-то как! Гляди-ка, даже краска на щеках проступила. Вот так столица!
Поздняков в вагоне чисто выбрился и выглядел отдохнувшим, свежим. Соседу он сильно обрадовался, глаза повлажнели. Ему казалось, что год целый знакомого лица, кроме сына со снохой, не видел.
- А вы чо, небось, уж хоронить меня вздумали! - засмеялся он радостно и похвастался: - Сын так устроил, болезню напрочь изгнали! Я еще попрыгаю!
- Вылечили? А говорят, нельзя...
- Говорят, курей доят... А ты не слушай, гляди на меня!
- Ну да! - удивился Чекмарев. - Я вижу!.. А это Сережкина, что ль? Внучка? - взглянул он на девочку.
- Сережкина, Светлана! Светлячок! - потрепал девочку по белесым волосам Иван Сергеевич.
- Большая какая! Вроде совсем недавно на руках была!
- Растут! Как трава растут! Это мы стареем...
- Ну да! - согласился Чекмарев.
В автобусе, когда подъезжали к Андреевке, Ивану Сергеевичу захотелось заглянуть на кладбище, показать внучке могилы прадедов. Может, запомнит? Шесть лет! Все должна запоминать. Да и могилку отца с матерью надо в порядок привесть. За лето теперь там бурьян поднялся. Вырвать надо. Да и себе местечко приглядеть. Из Коростелей-то некогда будет на кладбище добираться.
- Федь! - обратился Иван Сергеевич к Чекмареву. - Ты, это самое, сумку Маруське не занесешь, а? Мы прогуляться хотели...
- Занесу...
- Маруське скажи, через час явимся... Пусть готовится внучку встретить!
Иван Сергеевич вылез из автобуса и ссадил Светлану. Двери скрипнули, закрылись за ними. Автобус заурчал и покатился дальше, а Поздняков с внучкой спустились с грейдера и пошли по узкой дороге по пшеничному полю. Иван Сергеевич держал девочку за руку. Солнце стояло высоко над Андреевским колхозным двором. Ветерок порывами шелестел спелыми колосьями, шевелил волосы на голове девочки. От поля шел хорошо знакомый аромат спелого хлеба.
- Чуешь? - радостно спросил Иван Сергеевич.
- Чую!
- А что ты чуешь?
- Птичка поет!
- А-а! - засмеялся Иван Сергеевич. - Это жаворонок. А я и не слышу.
- А ты что чуешь? - спросила Света.
- Хлебный дух чую! Ишь какой!
- Не, хлеб не так пахнет!
- Это печеный, что ль? Я вот об этом говорю, - указал он на поле. Дыши, глубже дыши! Такого воздуха в столице нету!
На кладбище девочка притихла, крепко вцепилась в руку Позднякова. Он подвел ее к просторной оградке, где стояла четырехугольная серебристая пирамидка с крестом на вершине. С передней стороны пирамиды с овального фарфорового медальона смотрели отец и мать Ивана Сергеевича. Продолговатый холмик зарос травой. В дальних углах ограды росли два вишневых дерева. Спелые ягоды ярко блестели на солнце среди листьев.
- Видишь! - указал Иван Сергеевич на пирамидку. - Это мои папа с мамой.. Тут они отдыхают...
"Скоро я к ним приду! - подумал он. - Рядом лягу! Вот здесь!"
Светлана молча смотрела на фотокарточку. Иван Сергеевич вошел в ограду, нарвал горсть спелых вишен и подал притихшей внучке.
- Это тебе гостинец от прадедов. Ешь! А я бурьян вырву!
Поздняков очистил холмик от травы, сложил ее в кучу возле ограды, постоял молча рядом с могилой родителей и повел внучку к выходу.
- Пошли прямо по полю, а? - спросил он у девочки, когда они вышли.
- Пойдем...
Девочка сразу повеселела и начала есть вишни. На кладбище она не притронулась ни к одной. Спелые стебли пшеницы шуршали, хрупали под ногами. Год урожайный. "Сяду-ка я снова на комбайн! - подумал Иван Сергеевич. - Как же это так! Люди будут работать, а я в стороне. Нет, не годится!.. Какой же это будет сезон у меня? Сколько же я урожаев собрал? С сорок девятого, почитай, с комбайна не сходил. Вот если бы все зерно, какое я намолотил, в кучу собрать, высокая гора будет! Поместится на элеваторе иль нет? Работал я справно!.. А если из муки того зерна хлеб испечь? Можно ли всю страну день прокормить, а? Хватит? Ну, если не на день, так на раз-то обязательно хватит!.. Нет, Николай Кондратьевич, не зря я жил! Шутка ли, всю страну накормить!"
Вышли к оврагу скоро, и сразу внизу открылись Коростели.
- Вот мы и дома! - радостно сказал Иван Сергеевич и остановился. Давай отдохнем?
Поздняков прилег на траву на краю поля, жадно вдыхая сладкий запах родной земли.
- Я бабушке синих цветов нарву! - сказала Света. - Их тут много...
- Рви, рви!.. А ты знаешь, как их зовут?
- Не-а..
- Васильки!
"Завтра приду сюда с косой, обкошу! Трава добрая... потому возьму лошадь, захвачу с собой Игорька, Свету, накладем воз и поедем! Пусть дышат запахом скошенной травы, слушают скрип гарбы. Может, и им на всю жизнь в душу западет! Мне-то запало!" Иван Сергеевич растянулся на траве. Он лежал, слушал, как внучка напевает, собирая цветы: "Васильки! Васильки! Васильки!" - смотрел на седые неподвижные облака, разбросанные по небу, на Коростели и думал: "Хорошо-то как, а? Хорошо!.."
Средь колосьев и трав
Рассказ
Иван Сергеевич Поздняков узнал, что у него рак, на другой день после посещения районной больницы. Медсестрой там работала односельчанка. Иван Сергеевич был ошеломлен, тоску почувствовал, отчаяние. Это же все! Каких-нибудь года два, от силы три - и каюк! А было-то ему не так уж много - пятьдесят восемь лет. "Ничего, пожил, походил по земле, хватит!.. Отец-то умер в сорок пять, а брата двадцатилетнего на войне убило. В сравнении с ними пожил много!" - успокаивал себя Иван Сергеевич.
С того дня, как узнал о своей болезни, Поздняков стал молчаливым. А раньше поговорить любил. После посевной Иван Сергеевич объявил председателю, что собирается уходить из механизаторов. Комбайн к уборке подготовит и все, в больницу ляжет. В столицу поедет. Больница, говорят, хорошая! Профессора лечат. Попасть туда трудно, но у сына, он живет в Москве, есть друг. А у друга друг - врач, работает в той больнице. Вот он-то и обещал устроить Ивана Сергеевича.
Поздняков подготовил комбайн к уборке, похлопал напоследок ладонью по тугому переднему колесу, попрощался и пошел домой, стараясь не оглядываться. Начинался, как говорил Иван Сергеевич своим приятелям трактористам, новый этап в его жизни, последний. И оттого, что начинался не какой-то там пятый или десятый этап, а последний, было грустно и не хотелось такой новизны.
На другой день в полдень Поздняков отправился в столицу. Автобус почему-то не пришел, такое иногда случалось. Иван Сергеевич не стал ждать попутки на остановке, пошел пешком по дороге, рассуждая, догонит машина подвезет, а нет, так доползет потихоньку к вечеру. До Березовки, где была железнодорожная станция, от Коростелей больше двадцати километров. Поздняков чувствовал себя пока хорошо. Только в груди побаливало и голос пропал, хриплым стал, чужим. Вчера был дождь, крупный. С грозой, но недолгий. Сухая пыль по обочинам дороги вся в ямочках, выбитых тяжелыми каплями. Иван Сергеевич бодро дошагал до Андреевского бугра и повернул в сторону от дороги. Решил срезать угол, пройти краем оврага, а потом по лесопосадке вновь выйти к дороге. Грейдер возле Андреевки делал крутой поворот и тянулся к Березовке напрямик. Поднявшись вдоль оврага на Андреевский бугор, Поздняков присел на траву и стал смотреть на Коростели. Деревня стояла удобно, в низине, на берегу двух речушек. Они сливались на окраине Коростелей. Берега обеих рек заросли высокими ветлами. Из-за зелени деревьев выглядывали шиферные крыши изб, а дальше, в сторону Чугреевки, на возвышенности неподалеку от коровника высилась водонапорная башня. И деревья, и крыши домов, и водонапорная башня, и стадо коров, отдыхавшее на берегу реки, и видневшиеся вдали соседние деревни, лесопосадка невдалеке все плавало в горячем колеблющемся воздухе. Лес сажали вскоре после войны, весной. Трава тогда уже вовсю зеленела. Иван Сергеевич только что вернулся из армии. Девчат в деревне было много. Они так и вились вокруг. Жених! Но Поздняков жениховался недолго. В той лесопосадке он и сговорился со своей Марусей. Прожили они теперь вместе тридцать шесть лет. Сегодняшней весной внук Ивана Сергеевича Игорек, первоклассник, сын старшей дочери, притащил из лесопосадки охапку цветов сирени. Сирень там хороша! В Коростелях нигде больше такой нету. Белая сирень!..
Над Поздняковым, казалось, над самой головой, пел жаворонок. Но разглядеть его в вышине было невозможно, как ни всматривайся. За спиной еле слышно шелестело выколашивающееся зеленое поле пшеницы. Неподалеку от того места, где сидел Иван Сергеевич, в траве чернело большое пятно голой земли и были заметны заросшие следы трактора. Шрам на земле остался от солярки. "Теперь года три не зарастет! - с горечью подумал Иван Сергеевич. - А сколько я таких ожогов оставил?" Ему стало стыдно сидеть рядом со шрамом. Он поднялся и пошел дальше. По краю поля пшеницы росла трава: колючий осот, пырей, полевая гвоздика, синели васильки среди молодых стеблей пшеницы. Все это Иван Сергеевич видел тысячи раз, но никогда еще не всматривался в них так пристально, никогда ему не были так дороги эти неброские цветы, никогда не казались такими милыми в своей простоте, никогда не был так приятен запах трав! Хорошо! Вспомнилось детство, вспомнилось, как взял его однажды в поле отец: ездил он за травой. Как необычно пахуча была скошенная и подсушенная на солнце трава! Как приятно было лежать на возу, слушать поскрипывание гарбы, смотреть на покачивающуюся внизу спину лошади и дышать пряным запахом травы. Как давно это было! И ведь сохранилось в памяти, удержалось! Значит, недаром было!
Врач, друг друга сына, сдержал свое слово, устроил Ивана Сергеевича в больницу. И стал его лечить. В палате с Поздняковым лежало четверо больных. Их тоже лечили, но болезнь у них была другая. Один говорил, что простудился сильно, оттого и грудь заболела, другой считал, что у него осложнение после гриппа, а третий рассказывал, как он поднял мешок картошки и в груди у него что-то оборвалось, голос пропал. Только четвертый, Николай Кондратьевич, в разговор не вступал, как-то брезгливо смотрел на тех, кто рассказывал о своей болезни, и насмешливо улыбался. Он почти все время лежал в постели, читал книгу или тоскливо смотрел в открытое окно. Иногда, задумавшись, он бормотал: "Тоска. Ну, тоска!" Бормотал тихо, но Ивану Сергеевичу было слышно. Кровати их стояли рядом.
Когда Позднякова в первый раз привели в палату и указали на свободную кровать, Николай Кондратьевич кинул на него брезгливый взгляд и отвернулся к окну. "Страдает малый! - сочувственно подумал Иван Сергеевич. - Ишь, холеный какой, а не уберегся!"
Однажды на жестяной слив окна палаты сел голубь. Окно было открыто. Больные замерли, стараясь не спугнуть птицу. Голубь переступил с ноги на ногу, царапнул коготками по жести. Покачивая головой, внимательно разглядывал палату круглым глазом. Николай Кондратьевич лежал с книгой на кровати. Он осторожно опустил руку на пол, нащупал тапок и резко швырнул его в окно. Голубь присел, пригнув голову, сорвался с места и зашумел крыльями.
- Стерва!.. - выругался Николай Кондратьевич.
"Вот так интеллигент! - крякнул про себя Иван Сергеевич. - От тракториста такое не часто услышишь!" Поздняков почувствовал себя неудобно, будто бы это не Николай Кондратьевич, а он выругался при детях.
О своей болезни Иван Сергеевич не любил говорить, но когда у него спросил тот, что надорвался мешком с картошкой, что у него врачи нашли, ответил:
- Рак...
В палате сразу стало тихо. Даже Николай Кондратьевич повернулся к Позднякову, и в глазах у него появилось что-то новое, скорее не участие, а любопытство.
- Ну и как ты? - спросил он.
- Что как? - не понял Иван Сергеевич и извинительно улыбнулся.
- Ну, чувствуешь себя? Болезнь-то знаменитая!
- Болит, - вздохнул Иван Сергеевич. - Вот тута болит, - пощупал он грудь ладонью.
- Ну, это понятно! А душа-то как? Душа на месте?
- А что душе-то? - улыбнулся Иван Сергеевич. - Душа на месте, что ей сделается!
Больные молчали, и молчали так, что чувствовалось, разговор этот им неприятен, но прервать Николая Кондратьевича не решались. Поздняков знал, что больные не любят того и почему-то побаиваются.
- Ну, как же! - Николай Кондратьевич начал раздражаться. - Ты уйдешь, а вот это все кругом, - он развел руки в стороны и потряс ими, - останется! Ветер будет листочки шевелить, - указал он на окно. - Голуби будут на окошко садиться! Баба твоя с другими будет любезничать! А тебя не будет, понимаешь, не будет! Не будет! Это ты понимаешь?
Николай Кондратьевич кричал, поднявшись над подушкой, и тряс головой. Ивану Сергеевичу стало жалко его, захотелось успокоить, но он не знал какие слова сказать. Будь на месте Николая Кондратьевича коростелевский мужик, он нашел бы слова, успокоил, а тут городской, начальник, видать, ляпнешь что-нибудь не так, обидется, и Поздняков молчал.
- Ну, дошло? - Николай Кондратьевич упал на подушку затылком, но продолжал смотреть на Ивана Сергеевича.
Поздняков решил, что он ждет ответа, и сказал, стараясь говорить как можно ласковей, чтобы не раздражать Николая Кондратьевича:
- Но другие-то будут...
- Другие... - засмеялся Николай Кондратьевич над глупостью Позднякова. - То другие, а тебя-то не будет! Тебя... вот этого-то, вот этого...
- Не будет, - ласково подтвердил Иван Сергеевич. - Когда-то помирать надо... Бессмертных-то нет...
- А-а! Что с тобой толковать! - устало отвернулся Николай Кондратьевич. Так он лежал несколько минут, потом снова взглянул на Позднякова, взглянул, как показалось тому, с любопытством и пробормотал, усмехнувшись: - Платон!
К вечеру, когда солнце ушло за высокий дом, Николай Кондратьевич, кряхтя, поднялся, взглянул на Ивана Сергеевича и сказал:
- Пойдем, что ль, разомнемся! Подышим!
Он начал одеваться, не глядя на Позднякова, будучи уверен, что тот тоже собирается.
Они вышли на улицу, и пошли по широкой заасфальтированной тропинке мимо пыльной кирпичной стены пятиэтажного больничного корпуса с правой стороны. Слева был сквер. Листья на деревьях еще по-весеннему свежи. Трава нежная, ярко-зеленая. Тихо. Слышно только, как лениво перебрасываются словами два парня, нагружая машину белыми узлами простынь. Иван Сергеевич и Николай Кондратьевич шли молча, друг на друга не смотрели. Поздняков ждал, когда заговорит хмурый спутник. Ведь недаром же он пригласил его на прогулку.
- У меня тоже рак... - наконец заговорил Николай Кондратьевич. - И у соседей наших тоже, - добавил он, потом продолжил раздраженно: - И ведь знают, знают! И темнят, себя обмануть стараются! А толк-то, толк-то какой от этого!
- Может, им легче так... - тихо ответил Иван Сергеевич.
- Легче! - усмехнулся Николай Кондратьевич. - А что же ты?..
Он не договорил, но Поздняков его понял.
- Да срок, видать, пришел... Чего же маяться?
- Вот я и спросить у тебя хотел... Ты теперь знаешь, что жить осталось с гулькин нос, и тебе, я вижу, не страшно умирать... Срок, говоришь, пришел! Ну а жил-то ты зачем? Зачем жил-то?
- Как зачем? Жил, и все... Детей растил... Трое у меня! Внуки есть! Игорек в первый класс ходит... Работал... Землю пахал...
- Пахал! В том-то и дело, что всю жизнь пахал, а счастье, радость хоть видел? Знаешь хоть, что это такое?
- Счастье...- задумался Иван Сергеевич и вспомнил, как ждали они с женой первенца, как в том же году переехали в новую избу, вспомнил кудрявые серебристые ветлы возле калитки, желтое волнующееся поле, ровный стрекот комбайна... - А ты женатый? - спросил он, вспомнив, что к Николаю Кондратьевичу в больницу никто ни разу не приходил.
- Был... - буркнул тот, - Давно уж...
- Не ужились, значит... А у меня баба хорошая! И девки тоже ничего живут! А сын вообще, дай Бог каждому... тут он, в столице! В школе, директор...
- Сын, девки! А сам-то, сам-то был счастлив?
- А как же! Сын, говорю, директором! И девки дружно живут...
Сын Сергей почти каждый день навещал Позднякова. Часто приходил вместе с женой Ириной и шестилетней дочерью Светланой. Ира тоже работала учителем. Они были в отпуске и никуда не поехали, чтобы почаще бывать с отцом. Когда пришел срок Ивану Сергеевичу выписываться из больницы, Сергей привез его домой, привез на такси как генерала, прямо к подъезду. Поздняков после лечения чувствовал себя хорошо. Боль в груди рассосалась, успокоилась, лишь изредка напоминала о себе. "Поживу я еще! Поживу! - бодрился сам перед собой Иван Сергеевич. - Курносая потомится, ожидаючи!" Ира к их приезду приготовила стол. Поздняков, посмеиваясь, рассказал, как Николай Кондратьевич выспрашивал у него о счастье, как маялся. Видать, не сумел жизнь построить, хоть и при должности хорошей был, и бабы, говорит, его любили, а ослабел, навестить в больнице некому. Вот и начал томиться, зачем жил, да так ли жил?
- Спросил он у меня о счастье, - рассказывал Иван Сергеевич, - а я Марусю вспомнил, вас еще маленькими, вот такими, - прижал он к себе внучку. Она сидела рядом. - Избу, ветлу возле нее, деревню, поле... Нет, думаю, счастье не обошло меня, не обошло!
- Пап, - сказал Сергей, обнимая зачем-то Иру за плечи, - а ты знаешь, мы Светланке братика покупать собрались! К Новому году купим... Света ему уже имя придумала. Пусть, говорит, будет, как деда, Иван Сергеевич!
- Ну, внучка! Ах ты, озорница! Братца ей захотелось! - снова прижал к себе Поздняков Свету и заметил, что сноха покраснела, взглянула на Сергея с укором, зачем, мол, до времени говоришь. - А ты, дочка, не стесняйся! обратился он к ней. - Это дело главное, тут стесняться нечего... Вам, я соображаю, нужно, раз такое дело, отдохнуть от духоты городской. Собирайтесь-ка вы к нам, в деревню!
- Пап, мы в Прибалтику хотели съездить, на море, - сказал Сергей.
- На море? Это тоже нужно... Только Светку я с вами не отпущу! Отдыхайте одни...
- Мы с Ирой тоже так думали, - продолжал обнимать жену за плечи Сергей. - Отвезти Свету в Коростели - и в Прибалтику. А оттуда за ней заедем...
- Не, вы езжайте одни, а Светку я с собой возьму! Обратно поедете, заберете. Нечего деньги туда-сюда катать!
- Пап, а как же ты... тебя самого везти!
- Ну, уж, вы меня совсем в калеки записали!.. Поедешь со мной, а? Свет? В деревне у нас просторно! Помнишь, как рыбу ловили, а? Ай, забыла?
- А удочка моя цела? - спросила девочка.
- А как же, ждет тебя не дождется! Соскучилась по тебе. Поедем, а?
Света посмотрела на отца, потом на мать, стараясь узнать, отпустят они ее или нет.
В Березовке на автобусной остановке Иван Сергеевич встретил соседа Федьку Чекмарева.
- Иван, ты! - растерялся Чекмарев, столкнувшись с Поздняковым. Помолодел-то как! Гляди-ка, даже краска на щеках проступила. Вот так столица!
Поздняков в вагоне чисто выбрился и выглядел отдохнувшим, свежим. Соседу он сильно обрадовался, глаза повлажнели. Ему казалось, что год целый знакомого лица, кроме сына со снохой, не видел.
- А вы чо, небось, уж хоронить меня вздумали! - засмеялся он радостно и похвастался: - Сын так устроил, болезню напрочь изгнали! Я еще попрыгаю!
- Вылечили? А говорят, нельзя...
- Говорят, курей доят... А ты не слушай, гляди на меня!
- Ну да! - удивился Чекмарев. - Я вижу!.. А это Сережкина, что ль? Внучка? - взглянул он на девочку.
- Сережкина, Светлана! Светлячок! - потрепал девочку по белесым волосам Иван Сергеевич.
- Большая какая! Вроде совсем недавно на руках была!
- Растут! Как трава растут! Это мы стареем...
- Ну да! - согласился Чекмарев.
В автобусе, когда подъезжали к Андреевке, Ивану Сергеевичу захотелось заглянуть на кладбище, показать внучке могилы прадедов. Может, запомнит? Шесть лет! Все должна запоминать. Да и могилку отца с матерью надо в порядок привесть. За лето теперь там бурьян поднялся. Вырвать надо. Да и себе местечко приглядеть. Из Коростелей-то некогда будет на кладбище добираться.
- Федь! - обратился Иван Сергеевич к Чекмареву. - Ты, это самое, сумку Маруське не занесешь, а? Мы прогуляться хотели...
- Занесу...
- Маруське скажи, через час явимся... Пусть готовится внучку встретить!
Иван Сергеевич вылез из автобуса и ссадил Светлану. Двери скрипнули, закрылись за ними. Автобус заурчал и покатился дальше, а Поздняков с внучкой спустились с грейдера и пошли по узкой дороге по пшеничному полю. Иван Сергеевич держал девочку за руку. Солнце стояло высоко над Андреевским колхозным двором. Ветерок порывами шелестел спелыми колосьями, шевелил волосы на голове девочки. От поля шел хорошо знакомый аромат спелого хлеба.
- Чуешь? - радостно спросил Иван Сергеевич.
- Чую!
- А что ты чуешь?
- Птичка поет!
- А-а! - засмеялся Иван Сергеевич. - Это жаворонок. А я и не слышу.
- А ты что чуешь? - спросила Света.
- Хлебный дух чую! Ишь какой!
- Не, хлеб не так пахнет!
- Это печеный, что ль? Я вот об этом говорю, - указал он на поле. Дыши, глубже дыши! Такого воздуха в столице нету!
На кладбище девочка притихла, крепко вцепилась в руку Позднякова. Он подвел ее к просторной оградке, где стояла четырехугольная серебристая пирамидка с крестом на вершине. С передней стороны пирамиды с овального фарфорового медальона смотрели отец и мать Ивана Сергеевича. Продолговатый холмик зарос травой. В дальних углах ограды росли два вишневых дерева. Спелые ягоды ярко блестели на солнце среди листьев.
- Видишь! - указал Иван Сергеевич на пирамидку. - Это мои папа с мамой.. Тут они отдыхают...
"Скоро я к ним приду! - подумал он. - Рядом лягу! Вот здесь!"
Светлана молча смотрела на фотокарточку. Иван Сергеевич вошел в ограду, нарвал горсть спелых вишен и подал притихшей внучке.
- Это тебе гостинец от прадедов. Ешь! А я бурьян вырву!
Поздняков очистил холмик от травы, сложил ее в кучу возле ограды, постоял молча рядом с могилой родителей и повел внучку к выходу.
- Пошли прямо по полю, а? - спросил он у девочки, когда они вышли.
- Пойдем...
Девочка сразу повеселела и начала есть вишни. На кладбище она не притронулась ни к одной. Спелые стебли пшеницы шуршали, хрупали под ногами. Год урожайный. "Сяду-ка я снова на комбайн! - подумал Иван Сергеевич. - Как же это так! Люди будут работать, а я в стороне. Нет, не годится!.. Какой же это будет сезон у меня? Сколько же я урожаев собрал? С сорок девятого, почитай, с комбайна не сходил. Вот если бы все зерно, какое я намолотил, в кучу собрать, высокая гора будет! Поместится на элеваторе иль нет? Работал я справно!.. А если из муки того зерна хлеб испечь? Можно ли всю страну день прокормить, а? Хватит? Ну, если не на день, так на раз-то обязательно хватит!.. Нет, Николай Кондратьевич, не зря я жил! Шутка ли, всю страну накормить!"
Вышли к оврагу скоро, и сразу внизу открылись Коростели.
- Вот мы и дома! - радостно сказал Иван Сергеевич и остановился. Давай отдохнем?
Поздняков прилег на траву на краю поля, жадно вдыхая сладкий запах родной земли.
- Я бабушке синих цветов нарву! - сказала Света. - Их тут много...
- Рви, рви!.. А ты знаешь, как их зовут?
- Не-а..
- Васильки!
"Завтра приду сюда с косой, обкошу! Трава добрая... потому возьму лошадь, захвачу с собой Игорька, Свету, накладем воз и поедем! Пусть дышат запахом скошенной травы, слушают скрип гарбы. Может, и им на всю жизнь в душу западет! Мне-то запало!" Иван Сергеевич растянулся на траве. Он лежал, слушал, как внучка напевает, собирая цветы: "Васильки! Васильки! Васильки!" - смотрел на седые неподвижные облака, разбросанные по небу, на Коростели и думал: "Хорошо-то как, а? Хорошо!.."