Желязны Роджер
И вот приходит сила
Роджер Желязны
И вот приходит сила
1995, Е. Людников, перевод
Это продолжалось уже второй год и сводило с ума.
Все, что раньше работало, теперь отказывало.
Каждый день он пытался это прекратить, но все его усилия наталкивались на сопротивление.
Он рычал на своих студентов, безрассудно вел машину, разбил костяшки пальцев о стены. Ночами он лежал без сна и ругался.
Но не было никого, к кому он мог бы обратиться за помощью. Его проблема показалась бы несуществующей психиатру, который, без сомнения, попытался бы лечить его от чего-нибудь другого.
Тем летом он уезжал, провел месяц на курорте - ничего. Он принимал несколько галлюциногенных препаратов для пробы - опять ничего. Он пробовал записывать на магнитофон свободные ассоциации, но после прослушивания результатом была только головная боль.
К кому в обществе нормальных людей обращается носитель заблокированной силы?
...К такому же, как он сам, если сумеет его найти.
Милт Рэнд был знаком еще с четырьмя людьми, похожими на него самого, - его кузеном Гэри, ныне покойным; Уолкером Джексоном, негром-проповедником, уехавшим куда-то в южные штаты; Татьяной Стефанович, танцовщицей, в настоящее время находящейся где-то за Железным занавесом, и Кэртисом Легге, который, к сожалению, страдал шизоидным состоянием парано-идального типа и находился в учреждении для безнадежных душевнобольных. С другими он сталкивался ночью, но никогда с ними не говорил и сейчас не смог бы найти.
Блокады имели место и раньше, но Милт всегда справлялся с ними в течение месяца. Этот случай был другой и совсем особый. Расстройства, недомогания, волнения могут заглушить талант, сковать силу. Однако событие, которое полностью деморализовало его более чем на год, было не просто волнением, недомоганием или расстройством. Развод его доконал.
Знать, что где-то кто-то тебя ненавидит, уже несладко, но знать точную форму, которую эта ненависть принимает, проявить полную беспомощность против нее, постоянно жить с ощущением, как эта ненависть нарастает вокруг тебя, - это больше чем неприятное обстоятельство. Обидчик ты или оскорбленный, если тебя ненавидят и ты живешь в этой ненависти, она что-то забирает у тебя - она отрывает часть твоей души или, если хочешь, порабощает ум; она режет и не прижигает рану.
Милт Рэнд проволок свою кровоточащую душу по всей стране и вернулся домой.
Он мог сидеть и смотреть на лес со своего застекленного заднего крыльца, пить пиво, созерцать жуков-светляков под сенью деревьев, смотреть на кроликов, на темные силуэты птиц, на случайно пробегавшую лису, иногда на летучую мышь.
Он был когда-то жуком-светляком, кроликом, птицей, лисой, летучей мышью.
Одной из причин для его переселения подальше от города, прибавившего еще полчаса на дорогу, была дикая природа.
Теперь между ним и теми вещами, частицей которых он некогда был, осталось лишь застекленное крыльцо. Теперь он был один.
Гуляя по улицам, общаясь со студентами в институте, сидя в ресторане, театре, баре, он ощущал в себе пустоту там, где когда-то он был наполнен.
Нет такой книги, в которой говорится, как вернуть потерянную силу.
Ожидая, он перепробовал все, что приходило в голову. Бродя по раскаленной мостовой в летний полдень, переходя улицу на красный свет из-за того, что транспорт движется слишком медленно, наблюдая, как ребята в плавках играют у бурлящего гидранта, а грязная вода заливает им ноги, пока загорелые матери и старшие сестры в шортах и мятых блузках лениво приглядывают за ними, беседуя друг с другом в тени под козырьками подъездов или витрин магазинов. Милт пересекает город без определенной цели, чувствуя клаустрофобию при длительных остановках. Глаза заливает пот, очки в потеках, рубашка прилипла к бокам и выбилась, снова прилипает и выбивается на ходу.
После полудня наступает время дать отдых уставшим ногам, превратившимся в раскаленные кирпичи. На лужайке он находит скамейку, укрытую высокими кленами, опускается на нее и сидит бездумно минут двадцать пять.
- Привет.
Что-то в нем смеется или рыдает.
- Да, привет. Я здесь! Не уходи! Останься! Пожалуйста!
- Ты - такой, как я...
- Да, я такой. Ты можешь видеть это во мне, потому что ты - это ты. Но ты должна прочитать и послать это тоже сюда. Я застыл. Я... Привет? Где ты?
И опять он один.
Он пытается послать сообщение. Он сосредотачивается и пробует передать мысли за пределы черепной коробки.
- Пожалуйста, вернись! Ты мне нужна. Ты мне можешь помочь. Я в отчаянии. Мне больно. Где же ты?
И снова - ничего.
Он хочет кричать. Он хочет обыскать каждую комнату в каждом доме этого квартала.
Вместо этого он сидит здесь.
Этим же вечером в 21.30 они снова встречаются в его мозгу.
- Привет.
- Погоди! Останься, рада Бога! На этот раз не уходи! Пожалуйста, не надо! Послушай, ты мне нужна. Ты мне можешь помочь.
- Как? В чем дело?
- Я такой же, как ты. Или был когда-то. Я мог мысленно устремиться и быть другими - местами, вещами, людьми. Сейчас - не могу. Я заблокирован. Сила не приходит. Я знаю, она здесь. Я ее чувствую. Но не могу использовать... Эй?
- Да, я все еще здесь. Но чувствую, что ухожу. Я вернусь. Я...
Милт ожидает до полуночи. Она не возвращается. Его ума коснулся ум женский. Странный, слабый, но определенно женский и несущий эту энергию. Этой ночью она больше не приходит. Он шагает туда-сюда по кварталу, пытаясь понять, какое окно, какая дверь...
Он ест в ночном кафе, возвращается на свою скамейку, ждет, снова шагает, возвращается в кафе за сигаретами, начинает курить их одну за другой, возвращается к скамейке.
Пришел рассвет, начинается день, ночь прошла. Он один. Птицы нарушают тишину, улицы заполняются машинами, по лужайкам бродят собаки.
И вот - еле ощутимый контакт;
- Я здесь. Думаю, на этот раз смогу побыть дольше. Чем я могу тебе помочь? Расскажи мне.
- Хорошо. Вот что сделай - подумай о чувстве, том чувстве выхода вовне, перехода границы - это чувство сейчас владеет тобой. Наполни свой ум этим чувством, и пошли его мне со всей силой, на которую способна.
Вот к нему приходит то, что было и раньше; осознание силы. Для него это земля и вода, огонь и воздух. Он на этом стоит, плавает в этом, согревает себя этим, движется сквозь это.
- Она возвращается! Только не останавливайся!
- Прости, мне нужно... У меня кружится голова.
- Где ты?
- В больнице...
Он смотрит в сторону больницы - это в конце улицы слева, на углу.
- Какое отделение?
Он формулирует мысль, хотя знает - она уже ушла.
В дурмане или в жару, решает он, связь пока невозможна.
Он возвращается на такси туда, где оставил свою машину, едет домой, принимает душ и бреется, готовит завтрак, не может есть.
Он пьет апельсиновый сок и кофе, растягивается на кровати.
Через пять часов он просыпается, смотрит на часы и чертыхается.
Всю дорогу обратно в город он пытается вернуть силу. Она как дерево, укоренившееся в его существе, ветвящееся за его глазами, с бутонами, цветами и соками, но без листьев, без плодов. Он чувствует, как оно качается у него внутри, пульсируя, дыша; он его чувствует от кончиков ног до корней волос. Но оно не гнется по его воле, не ветвится у него в сознании, не свертывает листья, распространяя живые ароматы.
Он оставляет машину у больницы, входит в приемную, минует администратора и находит стул у столика, полного журналов.
Через два часа он видит ее.
Он высматривал ее, прячась за номер "Холидей".
- Я здесь.
- Значит, опять! Быстрее! Сила! Помоги мне возбудить ее!
Она выполняет его просьбу.
Она возрождает силу в его мозгу. Там совершается - движение, пауза, движение, пауза. Задумчиво, как бы вспоминая сложные танцевальные па, сила зашевелилась в нем.
Как в батискафе, поднимающемся на поверхность, затуманенный, искаженный вид сменяется четким омытым изображением.
Ему помог ребенок.
Ребенок с больным мозгом, мучимый лихорадкой, умирающий.
Он читает все это, когда обращает к ней свою силу.
Ее зовут Дороти, она безумна. Сила пришла к ней в разгар болезни, возможно, в ее результате.
Помогла ли она человеку снова ожить, или ей это приснилось спрашивает она себя.
Ей тринадцать лет, и родители сидят у ее постели. Мать мысленно повторяет бессчетное число раз одно и то же слово: "Метотрексат, метотрексат, метотрексат, мет..."
В грудной клетке тринадцатилетней Дороги - иголочки боли. В ней бушует вихрь лихорадки, и для него она почти умерла,
Она умирает от лейкемии. Уже наступила последняя стадия. Он чувствует вкус крови у нее во рту.
Беспомощный в своей силе, он передает ей:
- Ты отдала мне конец своей жизни и свою последнюю силу. Я этого не знал. Я не стал бы просить ее у тебя.
- Спасибо тебе, - говорит она, - за картинки у тебя внутри.
- Картинки?
- Места, предметы, которые я там видела.
- У меня внутри не так уж много такого, что стоит показывать. В иных местах ты увидела бы больше...
- Я опять ухожу...
- Подожди!
Он призывает ту силу, что живет в нем теперь, сплавленная с его волей, мыслями, воспоминаниями, чувствами. В единой мощной вспышке он показывает ей жизнь Милта Рэнда.
- Здесь все, чем я владею, все, через что я прошел и что может нравиться. Вот роение туманной ночью, мерцающие огни. Вот лежка под кустом: льет летний дождь, капли с листьев падают на твой мех, мягкий, как у лисы. Вот лунный танец оленей, вот сонный дрейф форели под темной волной, и кровь холодна, как струи ручья.
Вот Татьяна танцует, а Уолкер проповедует; вот мой кузен Гэри работает ножом по дереву: он может вырезать шарик в ящичке - все из одного куска. Вот мой Нью-Йорк и мой Париж. А вот мои любимые блюда, напитки, ресторан, парк, дорога для ночной езды; вот место, где я копал туннель, строил навес, ходил купаться; вот мой первый поцелуй; вот слезы утраты; вот изгнание и одиночество, и выздоровление, трепет, радость; вот желтые нарциссы моей матери, вот ее гроб, покрытый нарциссами; вот цвета моей любимой мелодии, а вот моя любимая собака - она была славной и жила долго. Смотри на все вещи, которые греют душу, охлажденную рассудком, и хранятся в памяти и самом существе человеческой личности. Я их даю тебе, у которой не было времени их узнать.
Он видит себя стоящим на далеких холмах ее рассудка. При этом она громко смеется, и где-то высоко и далеко в ее комнате чья-то рука ложится на ее руку и, когда она рвется к нему, неожиданно став большой, чьи-то пальцы'сжимают ее запястье. Его большие черные крылья рвутся вперед, чтобы подхватить ее бессловесный порыв к жизни, и оказываются пусты.
Милт Рэнд откладывает номер "Холидея" и поднимается со стула. Он покидает больницу - полную и пустую; пустую, полную, как и он сам - сейчас, в прошлом.
Такова самая мощная сила из всех сил.
И вот приходит сила
1995, Е. Людников, перевод
Это продолжалось уже второй год и сводило с ума.
Все, что раньше работало, теперь отказывало.
Каждый день он пытался это прекратить, но все его усилия наталкивались на сопротивление.
Он рычал на своих студентов, безрассудно вел машину, разбил костяшки пальцев о стены. Ночами он лежал без сна и ругался.
Но не было никого, к кому он мог бы обратиться за помощью. Его проблема показалась бы несуществующей психиатру, который, без сомнения, попытался бы лечить его от чего-нибудь другого.
Тем летом он уезжал, провел месяц на курорте - ничего. Он принимал несколько галлюциногенных препаратов для пробы - опять ничего. Он пробовал записывать на магнитофон свободные ассоциации, но после прослушивания результатом была только головная боль.
К кому в обществе нормальных людей обращается носитель заблокированной силы?
...К такому же, как он сам, если сумеет его найти.
Милт Рэнд был знаком еще с четырьмя людьми, похожими на него самого, - его кузеном Гэри, ныне покойным; Уолкером Джексоном, негром-проповедником, уехавшим куда-то в южные штаты; Татьяной Стефанович, танцовщицей, в настоящее время находящейся где-то за Железным занавесом, и Кэртисом Легге, который, к сожалению, страдал шизоидным состоянием парано-идального типа и находился в учреждении для безнадежных душевнобольных. С другими он сталкивался ночью, но никогда с ними не говорил и сейчас не смог бы найти.
Блокады имели место и раньше, но Милт всегда справлялся с ними в течение месяца. Этот случай был другой и совсем особый. Расстройства, недомогания, волнения могут заглушить талант, сковать силу. Однако событие, которое полностью деморализовало его более чем на год, было не просто волнением, недомоганием или расстройством. Развод его доконал.
Знать, что где-то кто-то тебя ненавидит, уже несладко, но знать точную форму, которую эта ненависть принимает, проявить полную беспомощность против нее, постоянно жить с ощущением, как эта ненависть нарастает вокруг тебя, - это больше чем неприятное обстоятельство. Обидчик ты или оскорбленный, если тебя ненавидят и ты живешь в этой ненависти, она что-то забирает у тебя - она отрывает часть твоей души или, если хочешь, порабощает ум; она режет и не прижигает рану.
Милт Рэнд проволок свою кровоточащую душу по всей стране и вернулся домой.
Он мог сидеть и смотреть на лес со своего застекленного заднего крыльца, пить пиво, созерцать жуков-светляков под сенью деревьев, смотреть на кроликов, на темные силуэты птиц, на случайно пробегавшую лису, иногда на летучую мышь.
Он был когда-то жуком-светляком, кроликом, птицей, лисой, летучей мышью.
Одной из причин для его переселения подальше от города, прибавившего еще полчаса на дорогу, была дикая природа.
Теперь между ним и теми вещами, частицей которых он некогда был, осталось лишь застекленное крыльцо. Теперь он был один.
Гуляя по улицам, общаясь со студентами в институте, сидя в ресторане, театре, баре, он ощущал в себе пустоту там, где когда-то он был наполнен.
Нет такой книги, в которой говорится, как вернуть потерянную силу.
Ожидая, он перепробовал все, что приходило в голову. Бродя по раскаленной мостовой в летний полдень, переходя улицу на красный свет из-за того, что транспорт движется слишком медленно, наблюдая, как ребята в плавках играют у бурлящего гидранта, а грязная вода заливает им ноги, пока загорелые матери и старшие сестры в шортах и мятых блузках лениво приглядывают за ними, беседуя друг с другом в тени под козырьками подъездов или витрин магазинов. Милт пересекает город без определенной цели, чувствуя клаустрофобию при длительных остановках. Глаза заливает пот, очки в потеках, рубашка прилипла к бокам и выбилась, снова прилипает и выбивается на ходу.
После полудня наступает время дать отдых уставшим ногам, превратившимся в раскаленные кирпичи. На лужайке он находит скамейку, укрытую высокими кленами, опускается на нее и сидит бездумно минут двадцать пять.
- Привет.
Что-то в нем смеется или рыдает.
- Да, привет. Я здесь! Не уходи! Останься! Пожалуйста!
- Ты - такой, как я...
- Да, я такой. Ты можешь видеть это во мне, потому что ты - это ты. Но ты должна прочитать и послать это тоже сюда. Я застыл. Я... Привет? Где ты?
И опять он один.
Он пытается послать сообщение. Он сосредотачивается и пробует передать мысли за пределы черепной коробки.
- Пожалуйста, вернись! Ты мне нужна. Ты мне можешь помочь. Я в отчаянии. Мне больно. Где же ты?
И снова - ничего.
Он хочет кричать. Он хочет обыскать каждую комнату в каждом доме этого квартала.
Вместо этого он сидит здесь.
Этим же вечером в 21.30 они снова встречаются в его мозгу.
- Привет.
- Погоди! Останься, рада Бога! На этот раз не уходи! Пожалуйста, не надо! Послушай, ты мне нужна. Ты мне можешь помочь.
- Как? В чем дело?
- Я такой же, как ты. Или был когда-то. Я мог мысленно устремиться и быть другими - местами, вещами, людьми. Сейчас - не могу. Я заблокирован. Сила не приходит. Я знаю, она здесь. Я ее чувствую. Но не могу использовать... Эй?
- Да, я все еще здесь. Но чувствую, что ухожу. Я вернусь. Я...
Милт ожидает до полуночи. Она не возвращается. Его ума коснулся ум женский. Странный, слабый, но определенно женский и несущий эту энергию. Этой ночью она больше не приходит. Он шагает туда-сюда по кварталу, пытаясь понять, какое окно, какая дверь...
Он ест в ночном кафе, возвращается на свою скамейку, ждет, снова шагает, возвращается в кафе за сигаретами, начинает курить их одну за другой, возвращается к скамейке.
Пришел рассвет, начинается день, ночь прошла. Он один. Птицы нарушают тишину, улицы заполняются машинами, по лужайкам бродят собаки.
И вот - еле ощутимый контакт;
- Я здесь. Думаю, на этот раз смогу побыть дольше. Чем я могу тебе помочь? Расскажи мне.
- Хорошо. Вот что сделай - подумай о чувстве, том чувстве выхода вовне, перехода границы - это чувство сейчас владеет тобой. Наполни свой ум этим чувством, и пошли его мне со всей силой, на которую способна.
Вот к нему приходит то, что было и раньше; осознание силы. Для него это земля и вода, огонь и воздух. Он на этом стоит, плавает в этом, согревает себя этим, движется сквозь это.
- Она возвращается! Только не останавливайся!
- Прости, мне нужно... У меня кружится голова.
- Где ты?
- В больнице...
Он смотрит в сторону больницы - это в конце улицы слева, на углу.
- Какое отделение?
Он формулирует мысль, хотя знает - она уже ушла.
В дурмане или в жару, решает он, связь пока невозможна.
Он возвращается на такси туда, где оставил свою машину, едет домой, принимает душ и бреется, готовит завтрак, не может есть.
Он пьет апельсиновый сок и кофе, растягивается на кровати.
Через пять часов он просыпается, смотрит на часы и чертыхается.
Всю дорогу обратно в город он пытается вернуть силу. Она как дерево, укоренившееся в его существе, ветвящееся за его глазами, с бутонами, цветами и соками, но без листьев, без плодов. Он чувствует, как оно качается у него внутри, пульсируя, дыша; он его чувствует от кончиков ног до корней волос. Но оно не гнется по его воле, не ветвится у него в сознании, не свертывает листья, распространяя живые ароматы.
Он оставляет машину у больницы, входит в приемную, минует администратора и находит стул у столика, полного журналов.
Через два часа он видит ее.
Он высматривал ее, прячась за номер "Холидей".
- Я здесь.
- Значит, опять! Быстрее! Сила! Помоги мне возбудить ее!
Она выполняет его просьбу.
Она возрождает силу в его мозгу. Там совершается - движение, пауза, движение, пауза. Задумчиво, как бы вспоминая сложные танцевальные па, сила зашевелилась в нем.
Как в батискафе, поднимающемся на поверхность, затуманенный, искаженный вид сменяется четким омытым изображением.
Ему помог ребенок.
Ребенок с больным мозгом, мучимый лихорадкой, умирающий.
Он читает все это, когда обращает к ней свою силу.
Ее зовут Дороти, она безумна. Сила пришла к ней в разгар болезни, возможно, в ее результате.
Помогла ли она человеку снова ожить, или ей это приснилось спрашивает она себя.
Ей тринадцать лет, и родители сидят у ее постели. Мать мысленно повторяет бессчетное число раз одно и то же слово: "Метотрексат, метотрексат, метотрексат, мет..."
В грудной клетке тринадцатилетней Дороги - иголочки боли. В ней бушует вихрь лихорадки, и для него она почти умерла,
Она умирает от лейкемии. Уже наступила последняя стадия. Он чувствует вкус крови у нее во рту.
Беспомощный в своей силе, он передает ей:
- Ты отдала мне конец своей жизни и свою последнюю силу. Я этого не знал. Я не стал бы просить ее у тебя.
- Спасибо тебе, - говорит она, - за картинки у тебя внутри.
- Картинки?
- Места, предметы, которые я там видела.
- У меня внутри не так уж много такого, что стоит показывать. В иных местах ты увидела бы больше...
- Я опять ухожу...
- Подожди!
Он призывает ту силу, что живет в нем теперь, сплавленная с его волей, мыслями, воспоминаниями, чувствами. В единой мощной вспышке он показывает ей жизнь Милта Рэнда.
- Здесь все, чем я владею, все, через что я прошел и что может нравиться. Вот роение туманной ночью, мерцающие огни. Вот лежка под кустом: льет летний дождь, капли с листьев падают на твой мех, мягкий, как у лисы. Вот лунный танец оленей, вот сонный дрейф форели под темной волной, и кровь холодна, как струи ручья.
Вот Татьяна танцует, а Уолкер проповедует; вот мой кузен Гэри работает ножом по дереву: он может вырезать шарик в ящичке - все из одного куска. Вот мой Нью-Йорк и мой Париж. А вот мои любимые блюда, напитки, ресторан, парк, дорога для ночной езды; вот место, где я копал туннель, строил навес, ходил купаться; вот мой первый поцелуй; вот слезы утраты; вот изгнание и одиночество, и выздоровление, трепет, радость; вот желтые нарциссы моей матери, вот ее гроб, покрытый нарциссами; вот цвета моей любимой мелодии, а вот моя любимая собака - она была славной и жила долго. Смотри на все вещи, которые греют душу, охлажденную рассудком, и хранятся в памяти и самом существе человеческой личности. Я их даю тебе, у которой не было времени их узнать.
Он видит себя стоящим на далеких холмах ее рассудка. При этом она громко смеется, и где-то высоко и далеко в ее комнате чья-то рука ложится на ее руку и, когда она рвется к нему, неожиданно став большой, чьи-то пальцы'сжимают ее запястье. Его большие черные крылья рвутся вперед, чтобы подхватить ее бессловесный порыв к жизни, и оказываются пусты.
Милт Рэнд откладывает номер "Холидея" и поднимается со стула. Он покидает больницу - полную и пустую; пустую, полную, как и он сам - сейчас, в прошлом.
Такова самая мощная сила из всех сил.