Александр Зорич
Четыре пилота
рассказ
Когда вылетали, был вечер по универсальному времени и утро на орбите. Над Киртой, космодромом назначения, входила в силу ночь.
Взвизгнула катапульта.
Перегрузка в шесть «же» волнующе ударила в голову и быстро отпустила. Волна крови прошлась по рукам и ногам, упруго отозвалась печень, мгновенно поднялось настроение.
К положительным перегрузкам Тихон относился положительно.
Краем глаза он успел схватить искристую вспышку – это иней и пыль, которые авианосец выплюнул вместе с его «Орланом», заиграли в лучах местного солнца.
Солнце звалось Асклепием.
Вслед за выходом из катапультного порта последовали семь мгновений невесомости. Затем орбитальные двигатели дали отводной импульс. Авианосец в камерах заднего вида испуганно отпрыгнул назад.
– Доклад, – потребовал капитан-лейтенант Саржев, командир их пилотажной группы и заодно комэск-3.
Машина комэска шла впереди по курсу, справа. Еще два «Орлана» отирались где-то за кормой. Об их успешном старте можно было судить по зеленым иконкам на тактическом экране.
Первым доложился Тихон:
– Здесь борт три-семь. Все в норме, товарищ капитан-лейтенант.
В строевую эскадрилью он попал меньше месяца назад и к рутинной механике радиообмена относился бережно.
– Три-два, норма.
– Три-три, иду плавно.
– Рад за всех. Поставить автоматику на отработку навигационной задачи, – приказал Саржев.
Включили автопилоты, снова доложились.
С этого момента и до перехода на горизонталь в районе космодрома назначения можно было курить. Автопилот везет!
Курить, впрочем, запрещалось. Впереди простирался битый час ничегонеделанья.
– Так вот история, – сказал Ниткин. – Если командир разрешает, конечно.
– Исполняй, – соблаговолил Саржев.
Историю свою Ниткин начал на борту авианосца. И он не был бы Ниткиным, если бы не нашел для этого самое неподходящее время и самое неудобное место: в ангаре, за полминуты до подачи на катапульты.
Истории Ниткина подчинялись строгому драматическому канону, которому позавидовал бы и Аристотель.
В экспозиции присутствовали лирический герой (Ниткин), девушка и некий барьер, препятствующий взаимному и бурному проявлению чувств. Чаще всего барьером служили прилавок магазина, кассовая выгородка или барная стойка. Но случались и экзотические коллизии: например, рухнувший истребитель. (Ниткин, в отличие от Тихона, воевал.)
Главным элементом завязки служили взгляды, которыми обменялись герой и героиня. Затем следовало стремительное развитие сюжета: ловкая острота, благосклонное девушкино мяуканье, борьба с трудностями, преодоление препятствий, хитроумное уклонение от патрулей во время комендантского часа… Карабканье по лозам декоративного винограда на восьмой этаж общежития… Прыжки в ласточкино гнездо диспетчерской под городским куполом при помощи импровизированного реактивного ранца из двух огнетушителей – благо, на Луне такое возможно; гипотетически.
А один раз Ниткин – или, точнее сказать, его лирический герой – оставил кабину своего пассажирского флуггера на второго пилота и полетел через открытый космос к воздушному шлюзу орбитальной гостиницы, где дожидалась его очередная ненаглядная.
Кульминация у произведений ниткинского разговорного жанра была катастрофическая. Виноградная лоза лопалась. В огнетушителях заканчивалась смесь. В системе охлаждения скафандра открывались течи.
Благодаря находчивости и сметке герою удавалось спасти свою драгоценную жизнь и даже не покалечиться, но вот соединение сердец каждый раз срывалось. Так что мораль у ниткинских историй выходила неожиданная. Получалось, что все его истории – это само христианское «не прелюбодействуй» в химически чистом виде…
Однако, в тот вечер история выбилась из канона, как истребитель «Орлан» – из техзадания Генштаба.
Когда они надевали летные гермокостюмы (в военное время ими стали бы боевые скафандры «Гранит-2», но сейчас ограничились легкими «Саламандрами» жизнерадостного желтого цвета), Ниткин спросил:
– Кстати, мужики, а знаете, как называется праздник?
– День Колонии, – Пейпер пожал плечами; дескать, «ты бы еще про дважды два спросил».
– А на самом деле? – уточнил Ниткин.
– Что значит «на самом деле»?
– На самом деле – День Мутанта.
– Чего-о?
– Там целая история. Махаон заносили в Реестр очень давно, по упрощенной процедуре. Недообследовали планету наши ученые в погонах, недоглядели. Прислали сюда колонистов, они тут поселились, начали города строить, рожь с кукурузой сеять. Тритий вырабатывать, литий… Влюбляться, жениться. Дети пошли… Местного разлива, так сказать. Лет через двадцать-тридцать у детей тоже дети образовались…
«Пилотажной группе готовность номер два», – объявил офицер-диспетчер.
– Кончай трепаться. Присядем на дорожку, – и Саржев первым подал пример, опустившись на массивный стопорный башмак под носовым шасси своего «Орлана».
Ниткин попал на флот из-за войны, по мобилизации. До этого он десять лет отлетал пилотом пассажирского флуггера на линиях Солнечной системы. Имел благодарности, пользовался авторитетом в коллективе. Но после очередной своей истории с неуловимой моралью был все-таки выпорот на общем собрании летного отряда и переведен на Екатерину, где получил малопрестижную должность орбитального перевозчика.
Там, на Екатерине, его застала война.
Ниткину повезло ускользнуть из-под клонского десанта, попасть на борт последнего транспорта и вернуться на Землю. Потом – Подольская летная школа (специальность – пилот-штурмовик), звездочки лейтенанта, два месяца войны, «Отвага» за Паркиду…
Под ожидаемое сокращение летного состава после войны Ниткин не попал. Хотя Конкордия подняла лапки кверху, о сокращении поговорили-поговорили да и забыли. А когда в штурмовом полку Ниткина провели конкурс на лучший пилотаж, он неожиданно показал звездные результаты, легко перефигуряв всех сослуживцев, включая комполка.
За это Ниткину предложили перевод в истребители.
Пилотирование истребителя считалось в ВКС, конечно, работой очень престижной, но всё же – с некоторыми оговорками. Скажем, пилотам-штурмовикам платили больше, наградные листы на них составляли охотнее и, в конечном итоге, их рост по служебной лестнице шел быстрее.
И все-таки Ниткин согласился.
Почему? Да потому что «на гражданке» в таких нюансах никто не разбирался и ни о каких штурмовиках слышать не хотел. Военный пилот непременно летает на истребителе с красивой, агрессивной эмблемой. Под носовым обтекателем его боевой машины – распахнутая акулья пасть. Полфюзеляжа залеплено звездочками – по одной за каждого сбитого супостата. Вот это пилот! Ну а Ниткину только того и надо было.
Подводя итог, Ниткина можно было охарактеризовать так: личность, полностью поглощенная своей личностью.
Тихон подумал, что лучше бы Ниткин снова про полет к девчонкам на воздушном шаре рассказал. А он вместо этого – «День Мутанта»… Как бы чего не вышло.
– И вот когда у колонистов на Махаоне пошли внуки, – продолжил Ниткин, – обнаружилась напасть. У каждого второго новорожденного – два сердца. Одно сердце слева, где обычно. А другое – симметрично ему справа.
– Так ты про антроподевиантов, – безразличию Пейпера не было предела. – Про них все знают.
– И что же ты про них знаешь? А, Ваня? – ядовито осведомился Ниткин.
Пейпер носил имя Иоганн, но Ниткин всегда звал его на русский манер.
– Что они существуют. У них два сердца. И, кстати, живут они очень-очень долго. Еще знаю, что адмирал Канатчиков родом с Махаона. И он тоже антроподевиант.
– А еще?
– По-моему, достаточно.
– Ага. «Достаточно»… «Живут долго»… Это они теперь, Ваня, живут долго. А тогда мерли, как мухи. Поэтому ты бы лучше слушал старшего товарища и не того. Не особо тут.
– Давай ближе к делу, Ниткин, – попросил Саржев. – Нам в атмосферу скоро входить. Мусор в эфире во время этой ответственной операции я не потерплю.
– А пусть он не перебивает.
– Старший лейтенант Ниткин, приказываю продолжать рассказ!
– Есть!.. Так вот, образовалась у них проблема. Серьезная-пресерьезная. Потому как дитё, у которого два сердца, жить не хочет. Там внутренний конфликт в нервной системе выходит. И получилось, что колонисты на Махаоне не могут нормально размножаться. Любая пичуга махаонская – может, любая мышь завозная – может, а они – нет. Обидно!
– А я вроде читал, что были случаи на Земле, когда люди с двумя сердцами рождались, – вставил Тихон. – Давно еще. Тысячу лет назад! И жили ведь как-то.
Ниткин шумно вздохнул.
– Не знаю, где ты это читал. Но только на Махаоне всё было именно так, как я рассказываю… Взрослые вы люди и сами понимать должны, что возникло много вопросов. Как научного, так и организационного свойства. Научные вопросы все были «как?», «почему?» и «что делать?», а организационные – «кто виноват?», «кого сажать?» и «на сколько?». С оргвопросами кое-как разобрались, а с научными… Стала наша медицина думать как победить слепые силы природы. И, между прочим, думала двадцать лет. А пока она думала, колония Махаон успела поднакрыться медным тазом. В социальном и астрополитическом смысле. Кирта, говорят, стала похожа на Чикаго двадцать второго века – ряды брошенных домов и одинокая милицейская машина перед горсоветом. И уже почти-почти Совет Директоров подписал указ о ликвидации колонии как постоянного человеческого поселения… Когда некто Зиновий Щербат, уроженец, между прочим, Махаона, но в первом, немутантном поколении, наконец завершил возню в своей лаборатории с генетическими цепочками и математическими моделями. И была у него супруга, Софья Щербат-Растова. К слову сказать, сестра одного из прапрапрапрадедушек Председателя Растова. Но последнее, впрочем, никак к нашей истории не относится. И вот… Пошли Зиновий и Софья на научный подвиг и зачали ребенка. Безо всякого искусственного оплодотворения, самым прямым и естественным образом. Так сказать, во имя науки и человечества.
– Мораль давай, – потребовал комэск. – Атмосфера уже на носу.
– А какая тут мораль? Смех один! Делают они ребенка – рождается нормальный. С одним сердцем. Делают второго – снова нормальный. Ищут добровольцев – добровольцев нет. В общем, только четвертый отпрыск этих самых Щербатов получился правильный… То есть с точки зрения научного эксперимента правильный, а так – антроподевиант. О двух сердцах. И вот на нем Зиновий Щербат свою методику опробовал – и всё получилось! Мальчик выжил. И вообще, оказался очень здоровым. Назвали, кстати, Махаоном. В честь родной планеты и одноименного мифологического персонажа, который тоже был сыном врача. И сам врачом стал, кстати.
– Махаон Щербат, – произнес Пейпер, как бы пробуя имя-фамилию на вкус.
Тихон с Саржевым хихикнули.
– Ну и Махаон, ну и Щербат. Ничего смешного. День Мутанта, короче, отмечают в день его рождения. А методика, которую изобрел его отец, была потом стандартизована. Выживаемость антроподевиантов стала почти стопроцентной. И на Махаоне снова все закрутилось-понеслось, потому что колонисты уже ничего не боялись.
– Что же там за методика, а?
– Ну не методика… Генно-нейронная технология, если точно. Щербат придумал как при помощи специальных, полезных таких вирусов перепрограммировать нервную систему антроподевианта. Таким образом, чтобы организм воспринимал оба сердца как родные.
– Наука сия зело генна и вирусна есмь, – подделываясь под старообразного муромца, заключил Саржев. – Закрываем радиовахту, товарищи, атмосфера пошла.
Их группа в пологом пикировании как раз проходила утренний сегмент терминатора, направляясь на ночную сторону планеты. Асклепий по подбородок ушел в курящуюся недобрыми рыжими хвостами облачную квашню.
– Внимание, турбулентность, – почти хором предупредили Ниткин и Саржев.
Через секунду уже невооруженным глазом стало видно, что хвосты над облаками колышутся, как водоросли на дне беспокойной речуги.
Удар по днищу – будто огромной влажной тряпкой.
Всполошились цифры на указателе угла пикирования.
Да, турбулентность.
– Оставаться на автопилоте! Строго!
Тихону уже доставало опыта, чтобы понимать, что этот приказ адресован в первую очередь ему, ведь Саржев знает: именно опыта Тихону и недостает. Если его «Орлан» сейчас круто заштопорит, только кристальное сознание автопилота сможет вытянуть машину на горизонталь.
Сам Саржев сделает это играючи и вручную. Почти наверняка из любого положения выведет свою машину Ниткин. Скорее всего и достаточно опытный лейтенант Пейпер тоже. А вот относительно Тихона уверенности нет. И не только у Саржева, но и у самого Тихона.
Автопилот, как и ожидалось, в своей спонтанности, непредсказуемости и безупречности мог бы соперничать с лучшими мастерами старорусской борьбы «самбо». А потому автопилот поначалу поддался враждебному натиску. Он не ринулся без оглядки в схватку с аэродинамическими силами, но временно вверил «Орлан» под их начало.
Потворствуя стихии, флуггер вошел в пологий плоский штопор.
С глухим хлопком на бронестекло фонаря навалилась глухая мгла – машина ввинтилась в облака. Мир почернел решительно и бесповоротно.
– Вдобавок еще и гроза… – пробормотал кто-то в наушниках.
Автопилот больше не желал довольствоваться скоростью пикирования в какие-то жалкие двести метров в секунду. Он рывком поднял тягу двигателей.
Тихон непроизвольно охнул. Отрицательные перегрузки он, как и любой нормальный человек, ненавидел.
– Три-семь, что там?
– Норма… товарищ капитан… лейтенант.
– Автопилот ведет?
– Несет.
– Молодца. Доложишь, когда будешь на горизонтали.
– Так точно.
Когда скорость поднялась до трехсот, автопилот на очередном витке штопора поймал момент оптимального распределения сил с учетом направления ветра. Присвистнули газодинамические рули и одновременно с ними, хорошенько встряхнув флуггер, включились маневровые дюзы. Яркая вспышка подсветила изнутри тучевую трясину, которая привиделась Тихону жирной и комковатой, как чернозем.
Разомкнув кружение смертного вальса в размашистую дугу, «Орлан» некоторое время продолжал снижение. Они (Тихон именно так думал – «они»: он, «Орлан», автопилот; их трое) нащупывали нижнюю кромку облаков, которую метеосводка из Кирты обещала довольно высоко, на полутора километрах.
То, что они уже пробили облачность и перешли в горизонтальный полет, Тихон понял только по показаниям приборов, с заметным запозданием. По ощущениям, «Орлан» двигался вверх и притом с креном на правый борт. Это был типичный вестибулярный фантом, ничего страшного. Но Тихону стало обидно: их ежедневно потчуют сеноксом и прочими снадобьями ценой в среднюю медсестринскую зарплату, а в конечном итоге тело всё равно из раза в раз обманывается.
– Здесь три-семь, иду один двести, строго по горизонту.
После того как Саржев справился о делах у Ниткина и Пейпера, а затем, не дождавшись второго ответа, десятикратно повторил запрос в адрес Пейпера, стало ясно, что лейтенант исчез. По крайней мере, из эфира.
Вот так: вошли в облачность четыре борта, а вышли – три.
Наклевывалось ЧП. И притом серьезное.
Тихон попробовал вспомнить, что на этот счет гласят инструкции о групповых полетах. Не вспоминалось ничего.
Но Саржев был на то и комэск, чтобы знать и помнить побольше Тихона. Он приказал стать на круг ожидания и включить боевые радары.
Затем командир связался с авианосцем и Киртой. По правилам, их группу должны были вести. Соответственно, не одно так другое всевидящее око здешней противокосмической обороны сопровождало флуггер Пейпера – и могло точно указать место куда он упал; не дай бог, конечно.
Треть часа Тихон провел на нервах. Остервенело переключал режимы радара, пробовал докричаться до флуггера Пейпера через запросчик «свой-чужой», нащупать его обломки на земле инфракрасными сенсорами.
Без толку.
Ему было очень неуютно. С одной стороны, Пейпера уже могло не быть в живых. Сорвался в штопор, психанул, взял управление на себя, попробовал вывести машину вручную, где-то ошибся и… вошел в землю на сверхзвуке. А учитывая сколько здесь, под ними, рек, озер и болот… Можно и обломков-то никогда не найти. Эхе-хе.
С другой стороны, «есть варианты». Например: сорвался в штопор, психанул, взял управление на себя, попробовал вывести машину вручную… понял, что черта с два… катапультировался… нормально парашютировал до земли (нормально? с таким-то ветром?)… а теперь сидит на кочке, вполголоса матерится, курит, заслонив огонек сигареты от дождя… впрочем, он не курит. Да и насчет кочки вопросы – учитывая сколько здесь рек, озер и болот…
Но не от этого было Тихону неуютно. А от того, что до Кирты еще под тысячу кэмэ, это значит если без фанатизма – минут сорок лету, а сказать «погода дрянь» значит ничего не сказать. И что себе вообще думали флотские метеорологи, которые давали разрешение на вылет? А главное, кто утверждал маршрут снижения прямо через грозовой фронт?
Кто-кто… Кавторанг Жуков, замкомкрыла по летной подготовке.
– Здесь Саржев. Есть контакт с Пейпером. Его запрос о помощи принят одним из наземных узлов связи. Триста километров от нас на восток. С ним все в порядке, катапультировался, сидит на кочке, курит, ждет спасателей.
– Ну его и занесло, – вздохнул Ниткин.
– Пейпер не курит, – не удержался Тихон.
– Но это еще не все, братцы, – продолжил капитан-лейненант. – Погода над Киртой резко портится. Окно над космодромом закроется минут через сорок – сорок пять. Я принял решение поднажать. Рванем туда на двух с половиной «эм». Так – успеем. Иначе придется идти на запасной. Это далеко. И погода там тоже не ахти.
– Разрешите вопрос?
– Ну.
– Неужели мы в Кирте можем не сесть? Мы. В Кирте. А, командир?
Ниткин, конечно, намекал на то, что «Орлан», с его великолепными посадочными характеристиками, и Кирта, с ее первоклассным космодромом, были созданы друг для друга. Представить себе ненастье, при котором Кирта закроется на прием, было… было за пределами воображения опытного пилота.
– Предлагаю смотреть на вещи по мере их овеществления, – ушел от ответа Саржев.
Над космодромом ярился шквал. Ливень зарядил такой, что земля, которая в окрестностях Кирты на мгновение выдала себя ниточкой огней вдоль шоссе, сразу же исчезла.
Конечно, привести вслепую флуггер на посадку можно было. Да он и сам пришел бы – для автопилота подобная задача не составляла труда. Но: сцепление колес с полосой в такую погоду было никудышным. При сильных порывах бокового ветра (а порывы были и еще какие) даже «Орлан» в точке касания мог закапризничать. Закозлить, перевалиться со стойки на стойку, зачерпнуть консолью полосу…
Убиться может и не убьешься, но машину угробишь запросто.
– А кому оно надо? – рассудил Саржев. – Можно подумать война.
Не война, это точно. В войну садились и не на такое. Тихону, конечно, не довелось, но наслушался бывалых и учебных фильмов насмотрелся…
– Идем на запасной.
– А может лучше обратно на орбиту? – предложил Тихон. – Там-то погода всегда летная.
– Обратно на орбиту нам уже топлива не хватит, извини… – Ответ Ниткина прозвучал вызывающе-весело и по этому признаку Тихон безошибочно определил, что дела действительно плохи.
Он хотел было уточнить насчет топлива, но бросил взгляд на приборы, прикинул, что они далековато от экватора (где первая космическая чуть-чуть меньше, но этого «чуть» им, пожалуй, сейчас и не хватает для бегства на самую низкую, плохонькую орбиту) и промолчал.
Запасных космодромов было два. У одного полоса была подлиннее, но ветер на маршруте обещал быть встречным, что означало лишний расход топлива. Пришлось выбирать вариант похуже, какую-то дыру с названием Нерская Губа, с короткой полосой и пометой на карте возле названия населенного пункта нежил., то есть «нежилой».
Саржев связался с Киртой, запросив разъяснений.
– Они на карте еще законсервир. забыли написать, – сказал он через минуту. – Есть там полоса и приводные маяки, сесть можно. Но космодром выведен из регулярной эксплуатации.
– И что из этого следует? – с обстоятельностью литературного героя полюбопытствовал Ниткин.
– Отставить следует, – проворчал капитан-лейтенант. И, посуровев, сказал:
– Группа, слушай приказ…
Таким образом, ровно по две машины на человека.
– Механизация двести процентов, – Ниткин одобрительно постучал по колесу оружейного погрузчика носком гермоботинка.
Взвизгнула катапульта.
Перегрузка в шесть «же» волнующе ударила в голову и быстро отпустила. Волна крови прошлась по рукам и ногам, упруго отозвалась печень, мгновенно поднялось настроение.
К положительным перегрузкам Тихон относился положительно.
Краем глаза он успел схватить искристую вспышку – это иней и пыль, которые авианосец выплюнул вместе с его «Орланом», заиграли в лучах местного солнца.
Солнце звалось Асклепием.
Вслед за выходом из катапультного порта последовали семь мгновений невесомости. Затем орбитальные двигатели дали отводной импульс. Авианосец в камерах заднего вида испуганно отпрыгнул назад.
– Доклад, – потребовал капитан-лейтенант Саржев, командир их пилотажной группы и заодно комэск-3.
Машина комэска шла впереди по курсу, справа. Еще два «Орлана» отирались где-то за кормой. Об их успешном старте можно было судить по зеленым иконкам на тактическом экране.
Первым доложился Тихон:
– Здесь борт три-семь. Все в норме, товарищ капитан-лейтенант.
В строевую эскадрилью он попал меньше месяца назад и к рутинной механике радиообмена относился бережно.
– Три-два, норма.
– Три-три, иду плавно.
– Рад за всех. Поставить автоматику на отработку навигационной задачи, – приказал Саржев.
Включили автопилоты, снова доложились.
С этого момента и до перехода на горизонталь в районе космодрома назначения можно было курить. Автопилот везет!
Курить, впрочем, запрещалось. Впереди простирался битый час ничегонеделанья.
– Так вот история, – сказал Ниткин. – Если командир разрешает, конечно.
– Исполняй, – соблаговолил Саржев.
Историю свою Ниткин начал на борту авианосца. И он не был бы Ниткиным, если бы не нашел для этого самое неподходящее время и самое неудобное место: в ангаре, за полминуты до подачи на катапульты.
Истории Ниткина подчинялись строгому драматическому канону, которому позавидовал бы и Аристотель.
В экспозиции присутствовали лирический герой (Ниткин), девушка и некий барьер, препятствующий взаимному и бурному проявлению чувств. Чаще всего барьером служили прилавок магазина, кассовая выгородка или барная стойка. Но случались и экзотические коллизии: например, рухнувший истребитель. (Ниткин, в отличие от Тихона, воевал.)
Главным элементом завязки служили взгляды, которыми обменялись герой и героиня. Затем следовало стремительное развитие сюжета: ловкая острота, благосклонное девушкино мяуканье, борьба с трудностями, преодоление препятствий, хитроумное уклонение от патрулей во время комендантского часа… Карабканье по лозам декоративного винограда на восьмой этаж общежития… Прыжки в ласточкино гнездо диспетчерской под городским куполом при помощи импровизированного реактивного ранца из двух огнетушителей – благо, на Луне такое возможно; гипотетически.
А один раз Ниткин – или, точнее сказать, его лирический герой – оставил кабину своего пассажирского флуггера на второго пилота и полетел через открытый космос к воздушному шлюзу орбитальной гостиницы, где дожидалась его очередная ненаглядная.
Кульминация у произведений ниткинского разговорного жанра была катастрофическая. Виноградная лоза лопалась. В огнетушителях заканчивалась смесь. В системе охлаждения скафандра открывались течи.
Благодаря находчивости и сметке герою удавалось спасти свою драгоценную жизнь и даже не покалечиться, но вот соединение сердец каждый раз срывалось. Так что мораль у ниткинских историй выходила неожиданная. Получалось, что все его истории – это само христианское «не прелюбодействуй» в химически чистом виде…
Однако, в тот вечер история выбилась из канона, как истребитель «Орлан» – из техзадания Генштаба.
Когда они надевали летные гермокостюмы (в военное время ими стали бы боевые скафандры «Гранит-2», но сейчас ограничились легкими «Саламандрами» жизнерадостного желтого цвета), Ниткин спросил:
– Кстати, мужики, а знаете, как называется праздник?
– День Колонии, – Пейпер пожал плечами; дескать, «ты бы еще про дважды два спросил».
– А на самом деле? – уточнил Ниткин.
– Что значит «на самом деле»?
– На самом деле – День Мутанта.
– Чего-о?
– Там целая история. Махаон заносили в Реестр очень давно, по упрощенной процедуре. Недообследовали планету наши ученые в погонах, недоглядели. Прислали сюда колонистов, они тут поселились, начали города строить, рожь с кукурузой сеять. Тритий вырабатывать, литий… Влюбляться, жениться. Дети пошли… Местного разлива, так сказать. Лет через двадцать-тридцать у детей тоже дети образовались…
«Пилотажной группе готовность номер два», – объявил офицер-диспетчер.
– Кончай трепаться. Присядем на дорожку, – и Саржев первым подал пример, опустившись на массивный стопорный башмак под носовым шасси своего «Орлана».
Ниткин попал на флот из-за войны, по мобилизации. До этого он десять лет отлетал пилотом пассажирского флуггера на линиях Солнечной системы. Имел благодарности, пользовался авторитетом в коллективе. Но после очередной своей истории с неуловимой моралью был все-таки выпорот на общем собрании летного отряда и переведен на Екатерину, где получил малопрестижную должность орбитального перевозчика.
Там, на Екатерине, его застала война.
Ниткину повезло ускользнуть из-под клонского десанта, попасть на борт последнего транспорта и вернуться на Землю. Потом – Подольская летная школа (специальность – пилот-штурмовик), звездочки лейтенанта, два месяца войны, «Отвага» за Паркиду…
Под ожидаемое сокращение летного состава после войны Ниткин не попал. Хотя Конкордия подняла лапки кверху, о сокращении поговорили-поговорили да и забыли. А когда в штурмовом полку Ниткина провели конкурс на лучший пилотаж, он неожиданно показал звездные результаты, легко перефигуряв всех сослуживцев, включая комполка.
За это Ниткину предложили перевод в истребители.
Пилотирование истребителя считалось в ВКС, конечно, работой очень престижной, но всё же – с некоторыми оговорками. Скажем, пилотам-штурмовикам платили больше, наградные листы на них составляли охотнее и, в конечном итоге, их рост по служебной лестнице шел быстрее.
И все-таки Ниткин согласился.
Почему? Да потому что «на гражданке» в таких нюансах никто не разбирался и ни о каких штурмовиках слышать не хотел. Военный пилот непременно летает на истребителе с красивой, агрессивной эмблемой. Под носовым обтекателем его боевой машины – распахнутая акулья пасть. Полфюзеляжа залеплено звездочками – по одной за каждого сбитого супостата. Вот это пилот! Ну а Ниткину только того и надо было.
Подводя итог, Ниткина можно было охарактеризовать так: личность, полностью поглощенная своей личностью.
Тихон подумал, что лучше бы Ниткин снова про полет к девчонкам на воздушном шаре рассказал. А он вместо этого – «День Мутанта»… Как бы чего не вышло.
– И вот когда у колонистов на Махаоне пошли внуки, – продолжил Ниткин, – обнаружилась напасть. У каждого второго новорожденного – два сердца. Одно сердце слева, где обычно. А другое – симметрично ему справа.
– Так ты про антроподевиантов, – безразличию Пейпера не было предела. – Про них все знают.
– И что же ты про них знаешь? А, Ваня? – ядовито осведомился Ниткин.
Пейпер носил имя Иоганн, но Ниткин всегда звал его на русский манер.
– Что они существуют. У них два сердца. И, кстати, живут они очень-очень долго. Еще знаю, что адмирал Канатчиков родом с Махаона. И он тоже антроподевиант.
– А еще?
– По-моему, достаточно.
– Ага. «Достаточно»… «Живут долго»… Это они теперь, Ваня, живут долго. А тогда мерли, как мухи. Поэтому ты бы лучше слушал старшего товарища и не того. Не особо тут.
– Давай ближе к делу, Ниткин, – попросил Саржев. – Нам в атмосферу скоро входить. Мусор в эфире во время этой ответственной операции я не потерплю.
– А пусть он не перебивает.
– Старший лейтенант Ниткин, приказываю продолжать рассказ!
– Есть!.. Так вот, образовалась у них проблема. Серьезная-пресерьезная. Потому как дитё, у которого два сердца, жить не хочет. Там внутренний конфликт в нервной системе выходит. И получилось, что колонисты на Махаоне не могут нормально размножаться. Любая пичуга махаонская – может, любая мышь завозная – может, а они – нет. Обидно!
– А я вроде читал, что были случаи на Земле, когда люди с двумя сердцами рождались, – вставил Тихон. – Давно еще. Тысячу лет назад! И жили ведь как-то.
Ниткин шумно вздохнул.
– Не знаю, где ты это читал. Но только на Махаоне всё было именно так, как я рассказываю… Взрослые вы люди и сами понимать должны, что возникло много вопросов. Как научного, так и организационного свойства. Научные вопросы все были «как?», «почему?» и «что делать?», а организационные – «кто виноват?», «кого сажать?» и «на сколько?». С оргвопросами кое-как разобрались, а с научными… Стала наша медицина думать как победить слепые силы природы. И, между прочим, думала двадцать лет. А пока она думала, колония Махаон успела поднакрыться медным тазом. В социальном и астрополитическом смысле. Кирта, говорят, стала похожа на Чикаго двадцать второго века – ряды брошенных домов и одинокая милицейская машина перед горсоветом. И уже почти-почти Совет Директоров подписал указ о ликвидации колонии как постоянного человеческого поселения… Когда некто Зиновий Щербат, уроженец, между прочим, Махаона, но в первом, немутантном поколении, наконец завершил возню в своей лаборатории с генетическими цепочками и математическими моделями. И была у него супруга, Софья Щербат-Растова. К слову сказать, сестра одного из прапрапрапрадедушек Председателя Растова. Но последнее, впрочем, никак к нашей истории не относится. И вот… Пошли Зиновий и Софья на научный подвиг и зачали ребенка. Безо всякого искусственного оплодотворения, самым прямым и естественным образом. Так сказать, во имя науки и человечества.
– Мораль давай, – потребовал комэск. – Атмосфера уже на носу.
– А какая тут мораль? Смех один! Делают они ребенка – рождается нормальный. С одним сердцем. Делают второго – снова нормальный. Ищут добровольцев – добровольцев нет. В общем, только четвертый отпрыск этих самых Щербатов получился правильный… То есть с точки зрения научного эксперимента правильный, а так – антроподевиант. О двух сердцах. И вот на нем Зиновий Щербат свою методику опробовал – и всё получилось! Мальчик выжил. И вообще, оказался очень здоровым. Назвали, кстати, Махаоном. В честь родной планеты и одноименного мифологического персонажа, который тоже был сыном врача. И сам врачом стал, кстати.
– Махаон Щербат, – произнес Пейпер, как бы пробуя имя-фамилию на вкус.
Тихон с Саржевым хихикнули.
– Ну и Махаон, ну и Щербат. Ничего смешного. День Мутанта, короче, отмечают в день его рождения. А методика, которую изобрел его отец, была потом стандартизована. Выживаемость антроподевиантов стала почти стопроцентной. И на Махаоне снова все закрутилось-понеслось, потому что колонисты уже ничего не боялись.
– Что же там за методика, а?
– Ну не методика… Генно-нейронная технология, если точно. Щербат придумал как при помощи специальных, полезных таких вирусов перепрограммировать нервную систему антроподевианта. Таким образом, чтобы организм воспринимал оба сердца как родные.
– Наука сия зело генна и вирусна есмь, – подделываясь под старообразного муромца, заключил Саржев. – Закрываем радиовахту, товарищи, атмосфера пошла.
* * *
Гашение скорости в атмосфере прошло нормально, но на эшелоне двенадцать тысяч местная весна показала норов.Их группа в пологом пикировании как раз проходила утренний сегмент терминатора, направляясь на ночную сторону планеты. Асклепий по подбородок ушел в курящуюся недобрыми рыжими хвостами облачную квашню.
– Внимание, турбулентность, – почти хором предупредили Ниткин и Саржев.
Через секунду уже невооруженным глазом стало видно, что хвосты над облаками колышутся, как водоросли на дне беспокойной речуги.
Удар по днищу – будто огромной влажной тряпкой.
Всполошились цифры на указателе угла пикирования.
Да, турбулентность.
– Оставаться на автопилоте! Строго!
Тихону уже доставало опыта, чтобы понимать, что этот приказ адресован в первую очередь ему, ведь Саржев знает: именно опыта Тихону и недостает. Если его «Орлан» сейчас круто заштопорит, только кристальное сознание автопилота сможет вытянуть машину на горизонталь.
Сам Саржев сделает это играючи и вручную. Почти наверняка из любого положения выведет свою машину Ниткин. Скорее всего и достаточно опытный лейтенант Пейпер тоже. А вот относительно Тихона уверенности нет. И не только у Саржева, но и у самого Тихона.
Автопилот, как и ожидалось, в своей спонтанности, непредсказуемости и безупречности мог бы соперничать с лучшими мастерами старорусской борьбы «самбо». А потому автопилот поначалу поддался враждебному натиску. Он не ринулся без оглядки в схватку с аэродинамическими силами, но временно вверил «Орлан» под их начало.
Потворствуя стихии, флуггер вошел в пологий плоский штопор.
С глухим хлопком на бронестекло фонаря навалилась глухая мгла – машина ввинтилась в облака. Мир почернел решительно и бесповоротно.
– Вдобавок еще и гроза… – пробормотал кто-то в наушниках.
Автопилот больше не желал довольствоваться скоростью пикирования в какие-то жалкие двести метров в секунду. Он рывком поднял тягу двигателей.
Тихон непроизвольно охнул. Отрицательные перегрузки он, как и любой нормальный человек, ненавидел.
– Три-семь, что там?
– Норма… товарищ капитан… лейтенант.
– Автопилот ведет?
– Несет.
– Молодца. Доложишь, когда будешь на горизонтали.
– Так точно.
Когда скорость поднялась до трехсот, автопилот на очередном витке штопора поймал момент оптимального распределения сил с учетом направления ветра. Присвистнули газодинамические рули и одновременно с ними, хорошенько встряхнув флуггер, включились маневровые дюзы. Яркая вспышка подсветила изнутри тучевую трясину, которая привиделась Тихону жирной и комковатой, как чернозем.
Разомкнув кружение смертного вальса в размашистую дугу, «Орлан» некоторое время продолжал снижение. Они (Тихон именно так думал – «они»: он, «Орлан», автопилот; их трое) нащупывали нижнюю кромку облаков, которую метеосводка из Кирты обещала довольно высоко, на полутора километрах.
То, что они уже пробили облачность и перешли в горизонтальный полет, Тихон понял только по показаниям приборов, с заметным запозданием. По ощущениям, «Орлан» двигался вверх и притом с креном на правый борт. Это был типичный вестибулярный фантом, ничего страшного. Но Тихону стало обидно: их ежедневно потчуют сеноксом и прочими снадобьями ценой в среднюю медсестринскую зарплату, а в конечном итоге тело всё равно из раза в раз обманывается.
– Здесь три-семь, иду один двести, строго по горизонту.
После того как Саржев справился о делах у Ниткина и Пейпера, а затем, не дождавшись второго ответа, десятикратно повторил запрос в адрес Пейпера, стало ясно, что лейтенант исчез. По крайней мере, из эфира.
Вот так: вошли в облачность четыре борта, а вышли – три.
Наклевывалось ЧП. И притом серьезное.
Тихон попробовал вспомнить, что на этот счет гласят инструкции о групповых полетах. Не вспоминалось ничего.
Но Саржев был на то и комэск, чтобы знать и помнить побольше Тихона. Он приказал стать на круг ожидания и включить боевые радары.
Затем командир связался с авианосцем и Киртой. По правилам, их группу должны были вести. Соответственно, не одно так другое всевидящее око здешней противокосмической обороны сопровождало флуггер Пейпера – и могло точно указать место куда он упал; не дай бог, конечно.
Треть часа Тихон провел на нервах. Остервенело переключал режимы радара, пробовал докричаться до флуггера Пейпера через запросчик «свой-чужой», нащупать его обломки на земле инфракрасными сенсорами.
Без толку.
Ему было очень неуютно. С одной стороны, Пейпера уже могло не быть в живых. Сорвался в штопор, психанул, взял управление на себя, попробовал вывести машину вручную, где-то ошибся и… вошел в землю на сверхзвуке. А учитывая сколько здесь, под ними, рек, озер и болот… Можно и обломков-то никогда не найти. Эхе-хе.
С другой стороны, «есть варианты». Например: сорвался в штопор, психанул, взял управление на себя, попробовал вывести машину вручную… понял, что черта с два… катапультировался… нормально парашютировал до земли (нормально? с таким-то ветром?)… а теперь сидит на кочке, вполголоса матерится, курит, заслонив огонек сигареты от дождя… впрочем, он не курит. Да и насчет кочки вопросы – учитывая сколько здесь рек, озер и болот…
Но не от этого было Тихону неуютно. А от того, что до Кирты еще под тысячу кэмэ, это значит если без фанатизма – минут сорок лету, а сказать «погода дрянь» значит ничего не сказать. И что себе вообще думали флотские метеорологи, которые давали разрешение на вылет? А главное, кто утверждал маршрут снижения прямо через грозовой фронт?
Кто-кто… Кавторанг Жуков, замкомкрыла по летной подготовке.
– Здесь Саржев. Есть контакт с Пейпером. Его запрос о помощи принят одним из наземных узлов связи. Триста километров от нас на восток. С ним все в порядке, катапультировался, сидит на кочке, курит, ждет спасателей.
– Ну его и занесло, – вздохнул Ниткин.
– Пейпер не курит, – не удержался Тихон.
– Но это еще не все, братцы, – продолжил капитан-лейненант. – Погода над Киртой резко портится. Окно над космодромом закроется минут через сорок – сорок пять. Я принял решение поднажать. Рванем туда на двух с половиной «эм». Так – успеем. Иначе придется идти на запасной. Это далеко. И погода там тоже не ахти.
– Разрешите вопрос?
– Ну.
– Неужели мы в Кирте можем не сесть? Мы. В Кирте. А, командир?
Ниткин, конечно, намекал на то, что «Орлан», с его великолепными посадочными характеристиками, и Кирта, с ее первоклассным космодромом, были созданы друг для друга. Представить себе ненастье, при котором Кирта закроется на прием, было… было за пределами воображения опытного пилота.
– Предлагаю смотреть на вещи по мере их овеществления, – ушел от ответа Саржев.
* * *
Кирта их не приняла.Над космодромом ярился шквал. Ливень зарядил такой, что земля, которая в окрестностях Кирты на мгновение выдала себя ниточкой огней вдоль шоссе, сразу же исчезла.
Конечно, привести вслепую флуггер на посадку можно было. Да он и сам пришел бы – для автопилота подобная задача не составляла труда. Но: сцепление колес с полосой в такую погоду было никудышным. При сильных порывах бокового ветра (а порывы были и еще какие) даже «Орлан» в точке касания мог закапризничать. Закозлить, перевалиться со стойки на стойку, зачерпнуть консолью полосу…
Убиться может и не убьешься, но машину угробишь запросто.
– А кому оно надо? – рассудил Саржев. – Можно подумать война.
Не война, это точно. В войну садились и не на такое. Тихону, конечно, не довелось, но наслушался бывалых и учебных фильмов насмотрелся…
– Идем на запасной.
– А может лучше обратно на орбиту? – предложил Тихон. – Там-то погода всегда летная.
– Обратно на орбиту нам уже топлива не хватит, извини… – Ответ Ниткина прозвучал вызывающе-весело и по этому признаку Тихон безошибочно определил, что дела действительно плохи.
Он хотел было уточнить насчет топлива, но бросил взгляд на приборы, прикинул, что они далековато от экватора (где первая космическая чуть-чуть меньше, но этого «чуть» им, пожалуй, сейчас и не хватает для бегства на самую низкую, плохонькую орбиту) и промолчал.
Запасных космодромов было два. У одного полоса была подлиннее, но ветер на маршруте обещал быть встречным, что означало лишний расход топлива. Пришлось выбирать вариант похуже, какую-то дыру с названием Нерская Губа, с короткой полосой и пометой на карте возле названия населенного пункта нежил., то есть «нежилой».
Саржев связался с Киртой, запросив разъяснений.
– Они на карте еще законсервир. забыли написать, – сказал он через минуту. – Есть там полоса и приводные маяки, сесть можно. Но космодром выведен из регулярной эксплуатации.
– И что из этого следует? – с обстоятельностью литературного героя полюбопытствовал Ниткин.
– Отставить следует, – проворчал капитан-лейтенант. И, посуровев, сказал:
– Группа, слушай приказ…
* * *
Персонал законсервированного космодрома ВКС «Нерская Губа» состоял из восьми человек. В их распоряжении имелись шестнадцать машин: буксировщики, топливозаправщики, оружейные транспортеры, один снегоуборщик и один трофейный клонский вездеход для познавательно-увеселительных поездок в тундру.Таким образом, ровно по две машины на человека.
– Механизация двести процентов, – Ниткин одобрительно постучал по колесу оружейного погрузчика носком гермоботинка.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента