Страница:
Невероятно усложнившаяся технология власти гигантского государства, которому приходится решать проблемы большой мировой политики наряду с бесчисленными внутренними проблемами - вплоть до производства иголок предъявляет теперь к партаппаратчикам такие высокие политические и деловые требования в области руководства, что они против собственной воли все чаще и чаще начинают "советоваться" не только с партией, но и с народом. Это обстоятельство как раз наносит удар тому священному принципу партаппарата, согласно которому партаппарат претендовал не только на монополию власти, но и на монополию мудрости. Вместе с тем, во главе советской России, за все время ее истории, еще не стояли люди с такой ограниченной политической фантазией и с таким паническим страхом перед большими политическими решениями, как сегодня. На высшем уровне руководства идет не только групповая борьба за власть (она всегда будет продолжаться, пока не появится новый диктатор) , но, самое главное,- все доступные нашему наблюдению признаки говорят за то, что борьба на этот раз идет не просто за власть, а за реорганизацию структуры, механизма власти, как прямой результат все возрастающего давления вышеназванных "социально-деловых групп". Некоторые из этих групп сыграли выдающуюся роль при свержении Хрущева (армия), другие сыграли не менее выдающуюся роль при реабилитации капиталистических категорий в советской промышленности в виде сентябрьских реформ 1965 года (хозяйственники, техническая интеллигенция), третьи организованным напором предупредили реабилитацию Сталина на XXIII съезде (ученое сословие, творческая интеллигенция), четвертые добиваются даже восстановления советской власти в Советском Союзе (инакомыслящие). Конечно, ни одна из этих групп не является антисоветской. И все их требования бьют в двуединую цель: во-первых, лишить партаппарат его исторически сложившегося исключительного положения "партии в партии", поставив его под контроль партии; во-вторых, легализовать собственное право на соучастие как в общей политике на высшем уровне, так и отраслевой политике в сфере действия каждой из "социально-деловых групп".
Если вышепроведенный анализ состояния партии и советского общества хотя бы приблизительно правилен, то каков отсюда вывод? Другими словами, куда идет в своем внутреннем политическом развитии Советский Союз? Многие западные эксперты пророчат в области экономики "конвергенцию" (схождение) советского индустриального общества с западным на какой-то будущей стадии развития по единой "индустриальной модели". Можно ли эту гипотезу распространять и на политическое развитие СССР? Говоря точнее: идет ли СССР к деформации режима?
При любом ответе на этот вопрос надо принять во внимание исторический опыт: новая форма правления, как правило, появляется в результате революции снизу, как исключение - в результате революции сверху. Административные и хозяйственные реформы лишь модернизуют существующий режим, но не меняют его природы. Единственный тип реформ, который может оказаться в перспективе смертельным для тоталитарного режима - это допущение свободы духовного творчества. Вот как раз этой реформы Кремль категорически не желает дать стране. Однако одно дело - субъективная воля Кремля ("субъективизм" и "волюнтаризм"!), но другое дело - его объективные возможности и объективные условия. Если взять только один данный вопрос - вопрос о духовных свободах,то партаппаратчиков до конца поддерживает из "социально-деловых групп" только чекистский корпус, а ученая корпорация, техническая интеллигенция и творческая интеллигенция добиваются этих свобод, тогда как позиция групп (генералитет, хозяйственная бюрократия, советская бюрократия) более или менее нейтральна. Но, как указывалось выше, проблема самим советским развитием поставлена шире, чем частный, хотя и исключительно важный вопрос о духовных свободах: либо идти по старому, испытанному, до сих пор успешному пути диктатуры иерархии партаппаратчиков, либо, учитывая сложившиеся объективные условия, признать необходимость и неизбежность соучастия во власти представителей всех "социально-деловых групп".
Партаппарат, игнорирующий или саботирующий такое развитие, лишь провоцирующе действует на рост центробежных плюралистических сил. Это именно и ставит по-новому ту судьбоносную проблему, которая совершенно отсутствовала при личной диктатуре, проблему отношений между партаппаратом и партией, с одной стороны, между партией и государством, с другой. При личной диктатуре эти отношения ясны и просты. Диктатор управляет партаппаратом, партаппарат управляет партией, а партия - государством. Советское государство было превращено (скажем это" пользуясь терминологией "Коммунистического манифеста") просто в технический комитет, заведующий делами партии. "Социально-деловые группы", борясь за свое равноправие с партбюрократией в партии и полноправие в сфере своих действий в государстве, борются в то же самое время и за эмансипацию советского государства. Они хотят вернуть государству - государственное, партии - партийное. Странность положения заключается еще в том, что, согласно основному закону КПСС ("Устав КПСС"), партаппарат - лишь исполнительный орган партии, точно так же, как согласно основному закону советского государства ("Конституция СССР"), высшая законодательная власть в СССР принадлежит не партаппарату, даже не партии, а Верховному Совету СССР, формально избираемому всем народом. Отсюда вытекает, что стремления и чаяния "социально-деловых групп" не только вызываются социально-политическим развитием в партии и государстве, но они и вполне легальны, так как опираются на существующие основные законы.
В числе причин, способствующих общему развитию в таком направлении, надо указать еще на продолжающийся структурный кризис высшего руководства. После разоблачения методов "культа личности" Сталина и "волюнтаризма" Хрущева Кремль ввел так называемые "ленинские нормы" коллективности в руководстве. Будучи сами по себе весьма серьезной брешью в системе всевластия партаппарата, они означают вместе с тем и первый допуск "социально-деловых групп" к ограниченному и условному соучастию во власти. Однако это создает на самой вершине пирамиды власти совершенно парадоксальное для диктаторского режима положение - безвластие его исполнительной власти. Мы только констатируем фактическое положение, если скажем: генеральный секретарь Брежнев, премьер Косыгин и президент Подгорный, вместе взятые, имеют меньше исполнительной власти, чем президент в США или премьер в Англии.
Западные конституции проводят ясные границы между прерогативами законодательной и исполнительной власти с точным указанием рамок прав и обязанностей глав государств и правительств.
Советская конституция и Устав партии говорят о правах и обязанностях только органов власти, сознательно игнорируя права и обязанности их возглавителей. Отсюда - введение "ленинских норм" коллективности в
руководстве на высшем уровне означает, что Брежнев, Косыгин и Подгорный в каждом отдельном случае проводят в жизнь только те коллективные решения, которые по каждому отдельному вопросу принимает заседание Политбюро. Ненормальность положения и слабость советской исполнительной власти наглядно видна уже из того факта, что если при голосовании в Политбюро (15 человек) совместное предложение Брежнева, Косыгина и Подгорного будет отвергнуто большинством хотя бы в один голос, то ЦК КПСС, Совет Министров СССР и Президиум Верховного Совета СССР лишены легальной возможности предпринимать какое-либо дальнейшее действие по данному вопросу, ибо большинство в один голос в Политбюро означает вето законодательной власти, обрекающее исполнительную власть на бездействие. Поэтому-то на нынешнем режиме лежит явный отпечаток бесцветных личностей "коллективного руководства", не обладающего инициативой для постановки больших внутренних и внешних проблем, неспособного принимать по ним надлежащих решений, лишенного яркого волевого вождя. Самая сильная диктатура в истории имеет самую слабую исполнительную власть.
Выход?
Либо новый и сильный диктатор на вершине власти, либо распространение принципа демократии с Политбюро на всю партию. Первого боится партия, второго не допускает партаппарат. Сейчас борьба идет вокруг решения этой альтернативы. Если бы она была решена в пользу партии, то это и могло бы быть прелюдией к демократизации советского общества и государства.
1967 г.
III. ОТ ХРУЩЕВА К БРЕЖНЕВУ:
ПРОБЛЕМЫ И ТРУДНОСТИ КОЛЛЕКТИВНОГО
РУКОВОДСТВА
Как теоретические расчеты, так и исторический опыт самой партии говорили за то, что коллегиальность в руководстве при режиме диктатуры явление противоестественное, а потому - временное.
Логика вещей подсказывала, что на место коллегии диктаторов придет единоличный диктатор. Между тем, коллективная диктатура, называемая коллективным руководством, существует, причем существует не как пропагандная фикция, а как реальность. Этот феномен имеет свои специфические причины. Важно отметить некоторые из них.
Коллективное руководство образовалось на основе отрицания и осуждения двух, последовавших один за другим, режимов личной диктатуры - Сталина и Хрущева. Оба эти режима, хотя и в разной степени, были основаны на произволе, жертвой которого становились не только простые смертные, но и ведущие представители самих партаппаратчиков. Чтобы в дальнейшем избежать этого, новое руководство провозгласило так называемые "ленинские принципы партийного руководства", согласно которым высшая исполнительная власть партии (Секретариат ЦК и генеральный секретарь) проводит в жизнь только те решения, которые приняты большинством членов партийной законодательной власти (Политбюро ЦК), если даже против этого решения голосовали сами главы партии (Брежнев), правительства (Косыгин), государства (Подгорный). Так как Устав партии не знает права вето глав исполнительной власти или партийного арбитража при разногласии ее с законодательной властью (кроме апелляции к пленуму ЦК или съезду, что равнозначно расколу или даже перевороту), то майоризирование исполнительной власти со стороны рядового большинства Политбюро не только предупреждает произвол Секретариата ЦК, но одновременно парализует его текущую работу. Вместо былого незаконного произвола Секретариата получается теперь вполне законный произвол Политбюро. Такова одна причина.
Другую причину длительности существования коллективного руководства надо искать в его бесцветности. Члены коллективного руководства - это вчерашние руководители провинций. Они десятилетями думали масштабами провинции и умом своих начальников из центра, а сегодня они оказались, более или менее случайно (таких, как они, в КПСС тысячи, если не десятки тысяч), во главе мировой державы с ее гигантскими проблемами. Они и похожи друг на друга не только своей бесцветностью, но и своей безамбициозностью. Совершенно очевидно, что будущий единоличный диктатор в этом коллективе не находится.
Третья причина долголетия коллективного руководства лежит в его бездействии и, как результат этого, в его беспримерном в истории режима бесплодии. Никогда, пожалуй, перед СССР не стояло такое количество сложнейших внутренних и внешних проблем, как сегодня. Но коллективное руководство продлевает свою жизнь тем, что не решает их. Если оно в конце концов погибнет, то не из-за действия, а из-за бездействия.
Из внешнеполитических причин, способствовавших стабилизации коллективного руководства, надо указать хотя бы на две. Западная политика никаких "головоломных" проблем перед советской внешней политикой не ставила и не ставит. Скорее наоборот. Исходя из сомнительной теории выбора "меньшего зла" (Москва или Пекин) и из сложных предпосылок о якобы происходящем перерождении советского коммунизма, западная политика выдвинула программу умиротворения и конвергенции с Кремлем. Консолидации коллективного руководства значительно помог и Пекин. Яростная антисоветская кампания коммунистической партии Китая против "хрущевской клики без Хрущева" порой принимала форму явно антирусского, реваншистского похода. Китайские "культурные революционеры" на границах своих бывших земель от Владивостока до Алма-Аты бряцали не только "цитатниками" Мао, но и настоящим оружием. В вопросе китайской опасности интересы коллективного руководства, партии и страны оказались идентичными.
Нынешнее коллективное руководство не только бесцветно в политике, безынициативно в работе, нерешительно в действиях, но оно и бесперспективно физически. Средний возраст членов Политбюро, с которыми Ленин совершил Октябрьскую революцию, был 35 лет, только Ленинубыло 47 лет. Членам Политбюро, с которыми Сталин началсвою эру, было в среднем немного более 40 лет, самомуСталину было 50 лет. Средний возраст членов нынешнего брежневского Политбюро -61 год, а самому Брежневу -62 года. Люди в этом возрасте революций не делают и чудес в политике не совершают.
Один из самых распространенных предрассудков нашего времени - это утверждение, что со времени Хрущева в СССР началась эволюция, перерождение режима. Да,Хрущев уничтожил культ личности Сталина, но он не уничтожил и не собирался уничтожать то, что было первопричиной всех культов - систему партийно-полицейской власти. Ведь культ Сталина был лишь внешней персонификацией этой постоянной системы власти. Поэтому через ряд либеральных реформ и неосталинистских рецидивов Хрущев самой природой власти оказывался вынужденным вернуться к тому же "культу личности", с уничтожения которого он начал свою новую карьеру, на этот раз - уже к собственному культу. Разница между двумя культами была не в принципе, а в методах. Новое руководство Брежнева - Косыгина, в свою очередь, осудив культ личности Хрущева самым оригинальным способом (тотальным умолчанием его имени), усиленно пропагандирует культ коллективного руководства - культ Политбюро. Но, в отличие от Хрущева, коллективное руководство хорошо поняло, что просто противоестественно проклинать культ вообще и Сталина в частности, будучи вынужденным управлять именно по-сталински, хотя и без сталинских крайностей. Ведь что такое сталинизм как политическое учение? Сталинизм - это одновременно и наука и искусство о постоянных принципах управления , однопартийной диктатурой и меняющихся методах управления партией и народом. Принципы диктатуры - постоянны, методы диктатуры подвержены изменениям - от кровавых чисток при Сталине до узаконенного беззакония при новом коллективном руководстве (суды над инакомыслящими, психотюрьмы).
Таким образом, в сущности своей режим остается неприкосновенным.
Сталинская диктатура представляла коммунистический режим, так сказать, в его чистом, классическом виде. Поэтому весьма просто и ясно можно было проследить взаимосвязь и взаимодействие ее главных элементов. Таких элементов было два: ведущая и направляющая сила - политическая полиция, вспомогательная сила - партия, при массовом терроре против эвентуальных врагов народа.
Вся заслуга Хрущева перед историей и сущность его борьбы против культа личности Сталина заключались только в одном: он перевернул эту формулу властвования; иерархия партаппаратчиков стала ведущей силой, политическая полиция - вспомогательной силой, а террор перестал быть массовым. От всего этого, конечно, хрущевский, как и нынешний, режим не перестал быть полицейским, но полиция перестала быть всемогущей. Однако психологический выигрыш был колоссальным - нуждающийся в иллюзии внешний мир стал говорить о перерождении коммунизма. Но как раз свержение Хрущева показало, что существующий в СССР политический режим может существовать только как сталинский режим или он вовсе погибнет. Ленин успел лишь заложить основы диктатуры, но у него оставалось много марксистских утопических идей - вплоть до утверждения, что весь период "диктатуры пролетариата" от капитализма к социализму есть период медленного, но стремительного процесса самоликвидации диктатуры и государства вообще ("Государство и революция") и что уже после ликвидации старых эксплуататорских классов в советской России автоматически снимается всякое ограничение гражданских прав и политических свобод ("Программа партии" 1919 г.). Вот в этом кардинальном вопросе перспективы власти, ее объема, ее широты и глубины Сталин подверг открытой ревизии и Маркса и Ленина (январский пленум ЦК 1933 г., XVIII съезд партии 1939 г.). Сталин выдвинул "диалектический" тезис, который стал руководящей идеей коммунистического тоталитаризма, а именно: к отмиранию государства СССР придет не через ослабление органов диктатуры, а через их максимальное усиление. Это, собственно, и была новая глава в учении марксизма-ленинизма, связанная с именем Сталина. Не требуется много воображения, чтобы представить себе, что случилось бы с режимом, если бы Хрущев или кто-либо другой вздумал отказаться в этом судьбоносном вопросе от теории и практики Сталина и вернуться к теории (отмирание диктатуры) и к предполагаемой практике (снятие ограничения свобод) Ленина.
Объективная тенденция "волюнтаризма" Хрущева с его бесцеремонной расправой с именем Сталина грозила подрывом устоев, на которых держится режим. В окружении Хрущева начали думать, что логическим концом правления Хрущева может оказаться гибель режима. Не ненависть к Хрущеву, не любовь к Сталину, а инстинкт самосохранения подсказал хрущевцам бунт против Хрущева.
Нынешнее, второе коллективное руководство - это второе, ухудшенное издание первого, послесталинского коллективного руководства. По тем же причинам, по которым нынешнее, второе коллективное руководство реабилитировало имя Сталина, первое коллективное руководство сопротивлялось курсу Хрущева на разоблачение Сталина. Конечно, в Кремле знают, что после XX и XXII съездов невозможно управлять страной от имени Сталина, но знают и другое: чтобы управлять по-сталински, вовсе не надо апеллировать к его имени.
С внешней стороны как будто трудно провести грань между хрущевским и послехрущевским режимом. Пекин даже называет этот режим хрущевским без Хрущева. Однако при ближайшем анализе практики коллективного руководства выясняется довольно существенная разница. Она слагается из следующих элементов внутренней и внешней политики:
Во внутренней политике:
условная реабилитация Сталина;
новое осуждение антисталинских оппозиций - троцкистов, зиновьевцев и бухаринцев;
открытая реабилитация в духовной жизни методов ждановщины;
отмена решения XXII съезда о введении нормированного принципа систематического обновления партаппаратчиков сверху донизу;
восстановление сталинского принципа централизации;
восстановление примата развития военной индустрии и приоритета финансирования вооруженных сил.
Во внешней политике:
1) революционизирование формулы "сосуществования" (вместо хрущевской одночленной формулы "мирное сосуществование - генеральная линия советской внешней политики" введена "пятичленная" формула, в которой элементами "генеральной линии" во внешней политике объявлены: а) оборона и единство социалистического лагеря; б) помощь мировому коммунистическому движению; в) помощь национально-освободительному движению;
г) борьба с империализмом и колониализмом;
д) мирное сосуществование как непримиримая классовая борьба идеологий);
эскалация военно-материальной интервенции в страны войн, восстаний, революций (Вьетнам, Куба,Ближний Восток), чтобы получить там политическое преобладание;
форсирование фактического раскола в мировомкоммунистическом движении против Пекина, чтобы закрепить за Москвой роль центра мировогокоммунизма;
перенесение в идеологической работе партии акцента от формулы "коммунизм в нашей стране" на формулу мировой революции (член Политбюро В. Гришин: "Наша партия свято выполняет наказ Ленина: добиваться максимума осуществимого в одной стране для продвижения и развития дела мировой социалистической революции".- "Правда", 23 апреля 1968 г.).
За внешним фасадом гармонии и благополучия в Кремле на деле происходит борьба двух явно выраженных во всей советской политике тенденций: неосталинистской, ортодоксальной, и ревизионистской, реформаторской.
При нынешнем состоянии нашей информации отнести тех или иных членов коллективного руководства к той или иной из этих тенденций можно, конечно, лишь весьма условно. И все-таки, руководствуясь рядом критериев и косвенных данных как из прошлой карьеры, так и из текущей практики каждого из членов Политбюро, можно с большой степенью вероятности предположить, что неосталинистскую тенденцию возглавляют Суслов и Брежнев, а реформаторскую Косыгин и Подгорный. Бросающееся здесь в глаза деление "великой четверки" на партаппаратчиков (Суслов, Брежнев) и госаппаратчиков (Косыгин, Подгорный) отнюдь не случайно. Догматики и ортодоксы сидят в партаппарате, а реформаторы и прагматики - в государственном и хозяйственном аппарате. Борьба этих двух тендений, собственно, и есть борьба между ортодоксальными догматиками из партаппарата и прагматическими реформаторами из государственного аппарата. При жизни Сталина такая борьба "за сферы влияния" исключалась не только личной унией власти партийной и государственной, но и властной натурой самого Сталина. Когда такая борьба впервые началась при Хрущеве, то Хрущев решил прибегнуть к сталинскому принципу личной унии. Первый секретарь партии стал главой правительства. Но борьба продолжалась с переменным успехом для ее участников, пока дело не кончилось новым разделением "сфер влияния": после свержения Хрущева, так же как и после смерти Сталина, правительственная власть (председатель Совета министров) была отделена от партийной (генеральный секретарь ЦК). Так не только предупреждалась возможность диктатуры одного человека (это было, конечно, решающей причиной), но это был и шаг навстречу тем, кто добивался эмансипации государственного аппарата от партийного.
Однако в основе борьбы двух рассматриваемых тенденций лежат не эти "ведомственные" споры. В широком смысле слова, представители обеих тенденций - партаппаратчики, а их ведомственные выступления лишь отражают специфические и постоянные противоречия двух аппаратов. Вчерашний партаппаратчик, сделавшись сегодня госаппаратчиком, переносит сюда и свои суверенные методы партийного повелителя, что его приводит к столкновению с его младшими коллегами, которые остались в партаппарате и которые, по характеру системы, должны по-прежнему давать "руководящие указания" даже ему, вчерашнему старому партаппаратчику.
Борьба этих двух тендений - явление более глубокое, отражающее качественно новый этап в социологическом развитии советского общества. Создается такое положение, когда известное утверждение Маркса из предисловия "К критике политической экономии" может оказаться пророческим как раз применительно к советскому обществу: "На известной ступени своего развития материальные производительные силы общества приходят в противоречие с существующими производственными отношениями... Из формы развития производительных сил эти отношения превращаются в их оковы. Тогда наступает эпоха социальной революции" (1949, стр. 7). Не приходится отрицать, что советский тип производственных отношений в начальный период развития советского общества способствовал развертыванию величайшей индустриальной и научно-технической революции. Но эта революция, переходя в новую, более высокую фазу своего развития, вступила в противоречие с создавшими ее производственными отношениями (партия, план, контроль), более того, она сама уже создала новые плю-ралистские силы, новые социальные классы (бюрократия, техническая интеллигенция, ученая корпорация, творческая элита), которым стало не только тягостно под старым планом и контролем, но и тесно в рамках старой догматической партии.
Хрущев хотел разрешить создавшееся противоречие в экономике бюрократическим путем - отсюда целая серия его ведомственных реорганизаций. Практика показала тщетность всех попыток вывести советскую экономику из тупика бюрократическими мерами. Наследники Хрущева подошли к делу с другого, более разумного конца. Они верно поставили диагноз: болезнь советской экономики, при которой 50 % промышленных предприятий работает нерентабельно,- это болезнь социально-структурного порядка. Поэтому и лечение должно быть соответствующее. Отсюда - условная реабилитация стоимостных рычагов (прибыль) и рыночных категорий (цена, премии, кредит) в советской экономике. Убыточно работало большинство совхозов, нерентабельно большинство колхозов. Поэтому партия приняла ряд постановлений, по которым принципы промышленной реформы распространяются на сельское хозяйство.
Поскольку реформы не только носят вынужденный характер (председатель Госплана СССР Байбаков так и заявил: "Отчасти можно согласиться, что реформа носит вынужденный характер".- "Ежегодник БСЭ", 1967, стр. 26), но и половинчаты и непоследовательны, они лишь смягчают действия, а не ликвидируют постоянные причины структурного кризиса советской экономики. Централизованное бюрократическое планирование и догматические постулаты социалистического хозяйствования становятся оковами дальнейшего успешного развития народного хозяйства СССР. Конечно, от этого состояния до "эпохи социальной революции" еще, может быть, далеко, но одно несомненно: логикой дальнейшего развития структурного кризиса, с одной стороны, и под угрозой проиграть пресловутое соревнование "двух систем", с другой, Кремль в конце концов будет поставлен перед сложной дилеммой: либо держаться и дальше нынешней системы и тогда рисковать потерею темпов развития и дальнейшим углублением кризиса, либо окончательно освободить народное хозяйство от догматических оков, получив в результате шансы на то, чтобы стать действительно серьезным противником Запада на международной экономической арене.
Если вышепроведенный анализ состояния партии и советского общества хотя бы приблизительно правилен, то каков отсюда вывод? Другими словами, куда идет в своем внутреннем политическом развитии Советский Союз? Многие западные эксперты пророчат в области экономики "конвергенцию" (схождение) советского индустриального общества с западным на какой-то будущей стадии развития по единой "индустриальной модели". Можно ли эту гипотезу распространять и на политическое развитие СССР? Говоря точнее: идет ли СССР к деформации режима?
При любом ответе на этот вопрос надо принять во внимание исторический опыт: новая форма правления, как правило, появляется в результате революции снизу, как исключение - в результате революции сверху. Административные и хозяйственные реформы лишь модернизуют существующий режим, но не меняют его природы. Единственный тип реформ, который может оказаться в перспективе смертельным для тоталитарного режима - это допущение свободы духовного творчества. Вот как раз этой реформы Кремль категорически не желает дать стране. Однако одно дело - субъективная воля Кремля ("субъективизм" и "волюнтаризм"!), но другое дело - его объективные возможности и объективные условия. Если взять только один данный вопрос - вопрос о духовных свободах,то партаппаратчиков до конца поддерживает из "социально-деловых групп" только чекистский корпус, а ученая корпорация, техническая интеллигенция и творческая интеллигенция добиваются этих свобод, тогда как позиция групп (генералитет, хозяйственная бюрократия, советская бюрократия) более или менее нейтральна. Но, как указывалось выше, проблема самим советским развитием поставлена шире, чем частный, хотя и исключительно важный вопрос о духовных свободах: либо идти по старому, испытанному, до сих пор успешному пути диктатуры иерархии партаппаратчиков, либо, учитывая сложившиеся объективные условия, признать необходимость и неизбежность соучастия во власти представителей всех "социально-деловых групп".
Партаппарат, игнорирующий или саботирующий такое развитие, лишь провоцирующе действует на рост центробежных плюралистических сил. Это именно и ставит по-новому ту судьбоносную проблему, которая совершенно отсутствовала при личной диктатуре, проблему отношений между партаппаратом и партией, с одной стороны, между партией и государством, с другой. При личной диктатуре эти отношения ясны и просты. Диктатор управляет партаппаратом, партаппарат управляет партией, а партия - государством. Советское государство было превращено (скажем это" пользуясь терминологией "Коммунистического манифеста") просто в технический комитет, заведующий делами партии. "Социально-деловые группы", борясь за свое равноправие с партбюрократией в партии и полноправие в сфере своих действий в государстве, борются в то же самое время и за эмансипацию советского государства. Они хотят вернуть государству - государственное, партии - партийное. Странность положения заключается еще в том, что, согласно основному закону КПСС ("Устав КПСС"), партаппарат - лишь исполнительный орган партии, точно так же, как согласно основному закону советского государства ("Конституция СССР"), высшая законодательная власть в СССР принадлежит не партаппарату, даже не партии, а Верховному Совету СССР, формально избираемому всем народом. Отсюда вытекает, что стремления и чаяния "социально-деловых групп" не только вызываются социально-политическим развитием в партии и государстве, но они и вполне легальны, так как опираются на существующие основные законы.
В числе причин, способствующих общему развитию в таком направлении, надо указать еще на продолжающийся структурный кризис высшего руководства. После разоблачения методов "культа личности" Сталина и "волюнтаризма" Хрущева Кремль ввел так называемые "ленинские нормы" коллективности в руководстве. Будучи сами по себе весьма серьезной брешью в системе всевластия партаппарата, они означают вместе с тем и первый допуск "социально-деловых групп" к ограниченному и условному соучастию во власти. Однако это создает на самой вершине пирамиды власти совершенно парадоксальное для диктаторского режима положение - безвластие его исполнительной власти. Мы только констатируем фактическое положение, если скажем: генеральный секретарь Брежнев, премьер Косыгин и президент Подгорный, вместе взятые, имеют меньше исполнительной власти, чем президент в США или премьер в Англии.
Западные конституции проводят ясные границы между прерогативами законодательной и исполнительной власти с точным указанием рамок прав и обязанностей глав государств и правительств.
Советская конституция и Устав партии говорят о правах и обязанностях только органов власти, сознательно игнорируя права и обязанности их возглавителей. Отсюда - введение "ленинских норм" коллективности в
руководстве на высшем уровне означает, что Брежнев, Косыгин и Подгорный в каждом отдельном случае проводят в жизнь только те коллективные решения, которые по каждому отдельному вопросу принимает заседание Политбюро. Ненормальность положения и слабость советской исполнительной власти наглядно видна уже из того факта, что если при голосовании в Политбюро (15 человек) совместное предложение Брежнева, Косыгина и Подгорного будет отвергнуто большинством хотя бы в один голос, то ЦК КПСС, Совет Министров СССР и Президиум Верховного Совета СССР лишены легальной возможности предпринимать какое-либо дальнейшее действие по данному вопросу, ибо большинство в один голос в Политбюро означает вето законодательной власти, обрекающее исполнительную власть на бездействие. Поэтому-то на нынешнем режиме лежит явный отпечаток бесцветных личностей "коллективного руководства", не обладающего инициативой для постановки больших внутренних и внешних проблем, неспособного принимать по ним надлежащих решений, лишенного яркого волевого вождя. Самая сильная диктатура в истории имеет самую слабую исполнительную власть.
Выход?
Либо новый и сильный диктатор на вершине власти, либо распространение принципа демократии с Политбюро на всю партию. Первого боится партия, второго не допускает партаппарат. Сейчас борьба идет вокруг решения этой альтернативы. Если бы она была решена в пользу партии, то это и могло бы быть прелюдией к демократизации советского общества и государства.
1967 г.
III. ОТ ХРУЩЕВА К БРЕЖНЕВУ:
ПРОБЛЕМЫ И ТРУДНОСТИ КОЛЛЕКТИВНОГО
РУКОВОДСТВА
Как теоретические расчеты, так и исторический опыт самой партии говорили за то, что коллегиальность в руководстве при режиме диктатуры явление противоестественное, а потому - временное.
Логика вещей подсказывала, что на место коллегии диктаторов придет единоличный диктатор. Между тем, коллективная диктатура, называемая коллективным руководством, существует, причем существует не как пропагандная фикция, а как реальность. Этот феномен имеет свои специфические причины. Важно отметить некоторые из них.
Коллективное руководство образовалось на основе отрицания и осуждения двух, последовавших один за другим, режимов личной диктатуры - Сталина и Хрущева. Оба эти режима, хотя и в разной степени, были основаны на произволе, жертвой которого становились не только простые смертные, но и ведущие представители самих партаппаратчиков. Чтобы в дальнейшем избежать этого, новое руководство провозгласило так называемые "ленинские принципы партийного руководства", согласно которым высшая исполнительная власть партии (Секретариат ЦК и генеральный секретарь) проводит в жизнь только те решения, которые приняты большинством членов партийной законодательной власти (Политбюро ЦК), если даже против этого решения голосовали сами главы партии (Брежнев), правительства (Косыгин), государства (Подгорный). Так как Устав партии не знает права вето глав исполнительной власти или партийного арбитража при разногласии ее с законодательной властью (кроме апелляции к пленуму ЦК или съезду, что равнозначно расколу или даже перевороту), то майоризирование исполнительной власти со стороны рядового большинства Политбюро не только предупреждает произвол Секретариата ЦК, но одновременно парализует его текущую работу. Вместо былого незаконного произвола Секретариата получается теперь вполне законный произвол Политбюро. Такова одна причина.
Другую причину длительности существования коллективного руководства надо искать в его бесцветности. Члены коллективного руководства - это вчерашние руководители провинций. Они десятилетями думали масштабами провинции и умом своих начальников из центра, а сегодня они оказались, более или менее случайно (таких, как они, в КПСС тысячи, если не десятки тысяч), во главе мировой державы с ее гигантскими проблемами. Они и похожи друг на друга не только своей бесцветностью, но и своей безамбициозностью. Совершенно очевидно, что будущий единоличный диктатор в этом коллективе не находится.
Третья причина долголетия коллективного руководства лежит в его бездействии и, как результат этого, в его беспримерном в истории режима бесплодии. Никогда, пожалуй, перед СССР не стояло такое количество сложнейших внутренних и внешних проблем, как сегодня. Но коллективное руководство продлевает свою жизнь тем, что не решает их. Если оно в конце концов погибнет, то не из-за действия, а из-за бездействия.
Из внешнеполитических причин, способствовавших стабилизации коллективного руководства, надо указать хотя бы на две. Западная политика никаких "головоломных" проблем перед советской внешней политикой не ставила и не ставит. Скорее наоборот. Исходя из сомнительной теории выбора "меньшего зла" (Москва или Пекин) и из сложных предпосылок о якобы происходящем перерождении советского коммунизма, западная политика выдвинула программу умиротворения и конвергенции с Кремлем. Консолидации коллективного руководства значительно помог и Пекин. Яростная антисоветская кампания коммунистической партии Китая против "хрущевской клики без Хрущева" порой принимала форму явно антирусского, реваншистского похода. Китайские "культурные революционеры" на границах своих бывших земель от Владивостока до Алма-Аты бряцали не только "цитатниками" Мао, но и настоящим оружием. В вопросе китайской опасности интересы коллективного руководства, партии и страны оказались идентичными.
Нынешнее коллективное руководство не только бесцветно в политике, безынициативно в работе, нерешительно в действиях, но оно и бесперспективно физически. Средний возраст членов Политбюро, с которыми Ленин совершил Октябрьскую революцию, был 35 лет, только Ленинубыло 47 лет. Членам Политбюро, с которыми Сталин началсвою эру, было в среднем немного более 40 лет, самомуСталину было 50 лет. Средний возраст членов нынешнего брежневского Политбюро -61 год, а самому Брежневу -62 года. Люди в этом возрасте революций не делают и чудес в политике не совершают.
Один из самых распространенных предрассудков нашего времени - это утверждение, что со времени Хрущева в СССР началась эволюция, перерождение режима. Да,Хрущев уничтожил культ личности Сталина, но он не уничтожил и не собирался уничтожать то, что было первопричиной всех культов - систему партийно-полицейской власти. Ведь культ Сталина был лишь внешней персонификацией этой постоянной системы власти. Поэтому через ряд либеральных реформ и неосталинистских рецидивов Хрущев самой природой власти оказывался вынужденным вернуться к тому же "культу личности", с уничтожения которого он начал свою новую карьеру, на этот раз - уже к собственному культу. Разница между двумя культами была не в принципе, а в методах. Новое руководство Брежнева - Косыгина, в свою очередь, осудив культ личности Хрущева самым оригинальным способом (тотальным умолчанием его имени), усиленно пропагандирует культ коллективного руководства - культ Политбюро. Но, в отличие от Хрущева, коллективное руководство хорошо поняло, что просто противоестественно проклинать культ вообще и Сталина в частности, будучи вынужденным управлять именно по-сталински, хотя и без сталинских крайностей. Ведь что такое сталинизм как политическое учение? Сталинизм - это одновременно и наука и искусство о постоянных принципах управления , однопартийной диктатурой и меняющихся методах управления партией и народом. Принципы диктатуры - постоянны, методы диктатуры подвержены изменениям - от кровавых чисток при Сталине до узаконенного беззакония при новом коллективном руководстве (суды над инакомыслящими, психотюрьмы).
Таким образом, в сущности своей режим остается неприкосновенным.
Сталинская диктатура представляла коммунистический режим, так сказать, в его чистом, классическом виде. Поэтому весьма просто и ясно можно было проследить взаимосвязь и взаимодействие ее главных элементов. Таких элементов было два: ведущая и направляющая сила - политическая полиция, вспомогательная сила - партия, при массовом терроре против эвентуальных врагов народа.
Вся заслуга Хрущева перед историей и сущность его борьбы против культа личности Сталина заключались только в одном: он перевернул эту формулу властвования; иерархия партаппаратчиков стала ведущей силой, политическая полиция - вспомогательной силой, а террор перестал быть массовым. От всего этого, конечно, хрущевский, как и нынешний, режим не перестал быть полицейским, но полиция перестала быть всемогущей. Однако психологический выигрыш был колоссальным - нуждающийся в иллюзии внешний мир стал говорить о перерождении коммунизма. Но как раз свержение Хрущева показало, что существующий в СССР политический режим может существовать только как сталинский режим или он вовсе погибнет. Ленин успел лишь заложить основы диктатуры, но у него оставалось много марксистских утопических идей - вплоть до утверждения, что весь период "диктатуры пролетариата" от капитализма к социализму есть период медленного, но стремительного процесса самоликвидации диктатуры и государства вообще ("Государство и революция") и что уже после ликвидации старых эксплуататорских классов в советской России автоматически снимается всякое ограничение гражданских прав и политических свобод ("Программа партии" 1919 г.). Вот в этом кардинальном вопросе перспективы власти, ее объема, ее широты и глубины Сталин подверг открытой ревизии и Маркса и Ленина (январский пленум ЦК 1933 г., XVIII съезд партии 1939 г.). Сталин выдвинул "диалектический" тезис, который стал руководящей идеей коммунистического тоталитаризма, а именно: к отмиранию государства СССР придет не через ослабление органов диктатуры, а через их максимальное усиление. Это, собственно, и была новая глава в учении марксизма-ленинизма, связанная с именем Сталина. Не требуется много воображения, чтобы представить себе, что случилось бы с режимом, если бы Хрущев или кто-либо другой вздумал отказаться в этом судьбоносном вопросе от теории и практики Сталина и вернуться к теории (отмирание диктатуры) и к предполагаемой практике (снятие ограничения свобод) Ленина.
Объективная тенденция "волюнтаризма" Хрущева с его бесцеремонной расправой с именем Сталина грозила подрывом устоев, на которых держится режим. В окружении Хрущева начали думать, что логическим концом правления Хрущева может оказаться гибель режима. Не ненависть к Хрущеву, не любовь к Сталину, а инстинкт самосохранения подсказал хрущевцам бунт против Хрущева.
Нынешнее, второе коллективное руководство - это второе, ухудшенное издание первого, послесталинского коллективного руководства. По тем же причинам, по которым нынешнее, второе коллективное руководство реабилитировало имя Сталина, первое коллективное руководство сопротивлялось курсу Хрущева на разоблачение Сталина. Конечно, в Кремле знают, что после XX и XXII съездов невозможно управлять страной от имени Сталина, но знают и другое: чтобы управлять по-сталински, вовсе не надо апеллировать к его имени.
С внешней стороны как будто трудно провести грань между хрущевским и послехрущевским режимом. Пекин даже называет этот режим хрущевским без Хрущева. Однако при ближайшем анализе практики коллективного руководства выясняется довольно существенная разница. Она слагается из следующих элементов внутренней и внешней политики:
Во внутренней политике:
условная реабилитация Сталина;
новое осуждение антисталинских оппозиций - троцкистов, зиновьевцев и бухаринцев;
открытая реабилитация в духовной жизни методов ждановщины;
отмена решения XXII съезда о введении нормированного принципа систематического обновления партаппаратчиков сверху донизу;
восстановление сталинского принципа централизации;
восстановление примата развития военной индустрии и приоритета финансирования вооруженных сил.
Во внешней политике:
1) революционизирование формулы "сосуществования" (вместо хрущевской одночленной формулы "мирное сосуществование - генеральная линия советской внешней политики" введена "пятичленная" формула, в которой элементами "генеральной линии" во внешней политике объявлены: а) оборона и единство социалистического лагеря; б) помощь мировому коммунистическому движению; в) помощь национально-освободительному движению;
г) борьба с империализмом и колониализмом;
д) мирное сосуществование как непримиримая классовая борьба идеологий);
эскалация военно-материальной интервенции в страны войн, восстаний, революций (Вьетнам, Куба,Ближний Восток), чтобы получить там политическое преобладание;
форсирование фактического раскола в мировомкоммунистическом движении против Пекина, чтобы закрепить за Москвой роль центра мировогокоммунизма;
перенесение в идеологической работе партии акцента от формулы "коммунизм в нашей стране" на формулу мировой революции (член Политбюро В. Гришин: "Наша партия свято выполняет наказ Ленина: добиваться максимума осуществимого в одной стране для продвижения и развития дела мировой социалистической революции".- "Правда", 23 апреля 1968 г.).
За внешним фасадом гармонии и благополучия в Кремле на деле происходит борьба двух явно выраженных во всей советской политике тенденций: неосталинистской, ортодоксальной, и ревизионистской, реформаторской.
При нынешнем состоянии нашей информации отнести тех или иных членов коллективного руководства к той или иной из этих тенденций можно, конечно, лишь весьма условно. И все-таки, руководствуясь рядом критериев и косвенных данных как из прошлой карьеры, так и из текущей практики каждого из членов Политбюро, можно с большой степенью вероятности предположить, что неосталинистскую тенденцию возглавляют Суслов и Брежнев, а реформаторскую Косыгин и Подгорный. Бросающееся здесь в глаза деление "великой четверки" на партаппаратчиков (Суслов, Брежнев) и госаппаратчиков (Косыгин, Подгорный) отнюдь не случайно. Догматики и ортодоксы сидят в партаппарате, а реформаторы и прагматики - в государственном и хозяйственном аппарате. Борьба этих двух тендений, собственно, и есть борьба между ортодоксальными догматиками из партаппарата и прагматическими реформаторами из государственного аппарата. При жизни Сталина такая борьба "за сферы влияния" исключалась не только личной унией власти партийной и государственной, но и властной натурой самого Сталина. Когда такая борьба впервые началась при Хрущеве, то Хрущев решил прибегнуть к сталинскому принципу личной унии. Первый секретарь партии стал главой правительства. Но борьба продолжалась с переменным успехом для ее участников, пока дело не кончилось новым разделением "сфер влияния": после свержения Хрущева, так же как и после смерти Сталина, правительственная власть (председатель Совета министров) была отделена от партийной (генеральный секретарь ЦК). Так не только предупреждалась возможность диктатуры одного человека (это было, конечно, решающей причиной), но это был и шаг навстречу тем, кто добивался эмансипации государственного аппарата от партийного.
Однако в основе борьбы двух рассматриваемых тенденций лежат не эти "ведомственные" споры. В широком смысле слова, представители обеих тенденций - партаппаратчики, а их ведомственные выступления лишь отражают специфические и постоянные противоречия двух аппаратов. Вчерашний партаппаратчик, сделавшись сегодня госаппаратчиком, переносит сюда и свои суверенные методы партийного повелителя, что его приводит к столкновению с его младшими коллегами, которые остались в партаппарате и которые, по характеру системы, должны по-прежнему давать "руководящие указания" даже ему, вчерашнему старому партаппаратчику.
Борьба этих двух тендений - явление более глубокое, отражающее качественно новый этап в социологическом развитии советского общества. Создается такое положение, когда известное утверждение Маркса из предисловия "К критике политической экономии" может оказаться пророческим как раз применительно к советскому обществу: "На известной ступени своего развития материальные производительные силы общества приходят в противоречие с существующими производственными отношениями... Из формы развития производительных сил эти отношения превращаются в их оковы. Тогда наступает эпоха социальной революции" (1949, стр. 7). Не приходится отрицать, что советский тип производственных отношений в начальный период развития советского общества способствовал развертыванию величайшей индустриальной и научно-технической революции. Но эта революция, переходя в новую, более высокую фазу своего развития, вступила в противоречие с создавшими ее производственными отношениями (партия, план, контроль), более того, она сама уже создала новые плю-ралистские силы, новые социальные классы (бюрократия, техническая интеллигенция, ученая корпорация, творческая элита), которым стало не только тягостно под старым планом и контролем, но и тесно в рамках старой догматической партии.
Хрущев хотел разрешить создавшееся противоречие в экономике бюрократическим путем - отсюда целая серия его ведомственных реорганизаций. Практика показала тщетность всех попыток вывести советскую экономику из тупика бюрократическими мерами. Наследники Хрущева подошли к делу с другого, более разумного конца. Они верно поставили диагноз: болезнь советской экономики, при которой 50 % промышленных предприятий работает нерентабельно,- это болезнь социально-структурного порядка. Поэтому и лечение должно быть соответствующее. Отсюда - условная реабилитация стоимостных рычагов (прибыль) и рыночных категорий (цена, премии, кредит) в советской экономике. Убыточно работало большинство совхозов, нерентабельно большинство колхозов. Поэтому партия приняла ряд постановлений, по которым принципы промышленной реформы распространяются на сельское хозяйство.
Поскольку реформы не только носят вынужденный характер (председатель Госплана СССР Байбаков так и заявил: "Отчасти можно согласиться, что реформа носит вынужденный характер".- "Ежегодник БСЭ", 1967, стр. 26), но и половинчаты и непоследовательны, они лишь смягчают действия, а не ликвидируют постоянные причины структурного кризиса советской экономики. Централизованное бюрократическое планирование и догматические постулаты социалистического хозяйствования становятся оковами дальнейшего успешного развития народного хозяйства СССР. Конечно, от этого состояния до "эпохи социальной революции" еще, может быть, далеко, но одно несомненно: логикой дальнейшего развития структурного кризиса, с одной стороны, и под угрозой проиграть пресловутое соревнование "двух систем", с другой, Кремль в конце концов будет поставлен перед сложной дилеммой: либо держаться и дальше нынешней системы и тогда рисковать потерею темпов развития и дальнейшим углублением кризиса, либо окончательно освободить народное хозяйство от догматических оков, получив в результате шансы на то, чтобы стать действительно серьезным противником Запада на международной экономической арене.