Парадокс, имевший место и в Той жизни: проигравшие войну живут лучше победивших.
Но ему-то чего переживать за свое прошлое? Оно осталось в прошлом (прошлое – в прошлом, так!) и только шепотом, только памятью окликало Ильина, ибо даже глухие вести из социалистической Африки, попадавшиеся там-сям в газетах и журналах, пробивавшиеся сквозь «железный занавес», повешенный неокоммунистами на жарких границах Системы, даже вести эти ничем не напоминали знаемое Ильиным. Социализм, взращенный в саванне, в пустыне Калахари, на снежных вершинах Капских гор, если и походил на тот, что прорастал в Цюрихе, а крепнул на просторах Родины чудесной, закаляясь в битвах и труде, то лишь его тоталитарными амбициями и казарменной свободой. Так по крайней мере писалось в любимых Ильиным газетах унд журналах. Но Ильин-то, социализмом взлелеянный, не верил газетам унд журналам – социализм его и приучил не верить. Ильин, вон, весь истосковался, как лермонтовский парус. Бури ему, видите ли, бури!.. Или просто «мучительно жалко» (откуда цитатка? Не из Николая ли Островского?..) было себя и своих оставленных в прошлом соотечественников, у которых, если верить тоже прошлой песне, всего-то и было в хозяйстве, что одна Победа, одна на всех, – и ни хрена больше?.. У нынешних соотечественников Победы не было, зато всего иного до хрена имелось…
Так неужто и впрямь жалость Ильина вела, жалость плюс острая ностальгия по навеки утерянному и никому на фиг не нужному прошлому? Может, и так. Скорее всего так.
Но ему-то чего переживать за свое прошлое? Оно осталось в прошлом (прошлое – в прошлом, так!) и только шепотом, только памятью окликало Ильина, ибо даже глухие вести из социалистической Африки, попадавшиеся там-сям в газетах и журналах, пробивавшиеся сквозь «железный занавес», повешенный неокоммунистами на жарких границах Системы, даже вести эти ничем не напоминали знаемое Ильиным. Социализм, взращенный в саванне, в пустыне Калахари, на снежных вершинах Капских гор, если и походил на тот, что прорастал в Цюрихе, а крепнул на просторах Родины чудесной, закаляясь в битвах и труде, то лишь его тоталитарными амбициями и казарменной свободой. Так по крайней мере писалось в любимых Ильиным газетах унд журналах. Но Ильин-то, социализмом взлелеянный, не верил газетам унд журналам – социализм его и приучил не верить. Ильин, вон, весь истосковался, как лермонтовский парус. Бури ему, видите ли, бури!.. Или просто «мучительно жалко» (откуда цитатка? Не из Николая ли Островского?..) было себя и своих оставленных в прошлом соотечественников, у которых, если верить тоже прошлой песне, всего-то и было в хозяйстве, что одна Победа, одна на всех, – и ни хрена больше?.. У нынешних соотечественников Победы не было, зато всего иного до хрена имелось…
Так неужто и впрямь жалость Ильина вела, жалость плюс острая ностальгия по навеки утерянному и никому на фиг не нужному прошлому? Может, и так. Скорее всего так.
ДЕЙСТВИЕ
Ильин вошел и увидел премиленькую больничную палату на одного клиента, койку пружинную, тумбочку деревянную со скругленными углами, окно зарешеченное, в углу – параша, то бишь унитаз, а рядом с ним – умывальник. На единственной табуретке сидел молодой, лет тридцати, мужчина и приветливо улыбался Ильину.
– Здравствуйте, Иван Петрович, – сказал мужчина красивым баритоном. – Если хотите сесть, садитесь прямо на кровать. Здешние эскулапы на мебель не щедры. Да ведь их и понять можно. Кто контингент? Психи буйные. Мебели на них не напасешься… Так что садитесь, садитесь. Даст Бог, насидеться здесь не придется…
Качки топтались у двери.
Ангел опять увял.
Ильин сел на кровать. Пружинная сетка, как батут, упруго подалась под задницей. Ильин аж ухватился за спинку, чтоб не опрокинуться.
Мужчина засмеялся.
– Аттракцион, – сказал мужчина. – Как же на ней спать-то?.. – Ответа он ни от кого не ждал, посему обернулся к качкам: – А вы, мальчики, идите, оставьте нас, мы тут сами разберемся.
– А это… – косноязычно начал один из мальчиков, намекая, видно, на буйство духов, на легкий полтергейст, который вполне способен учинить помешанный Ильин.
– А вы недалёко, – мгновенно усёк мужчина. – Вы за дверью побудьте, ежели что… Да только, думаю, Иван Петрович бунтовать не станет. Ведь не псих же он.
Ильин молчал, не собираясь подтверждать смелое предположение. Хотя молчание – знак согласия. Мужчина так и понял.
– Я кликну, – ласково сказал он качкам, и те неохотно слиняли, но дверь прикрыли не плотно, оставив-таки щелочку для контроля. – Ах, непослушные, – вздохнул мужчина, но с места не двинулся и обратился к помешанному Ильину: – Вы, надеюсь, поняли, Иван Петрович, куда это мальчики вас привезли?
– Чего ж не понять, – буркнул Ильин. – И психу ясно…
– А тогда и разговор будет короткий. Короткий – здесь. А уж где длинный – выберем. Или, может, вы предпочитаете полечиться малость? С месячишко так…
– Я здоров.
– Не сомневаюсь, но определять степень нашего здоровья дано специалистам. Лишь им. А они не верят в здоровых людей… Знаете, Иван Петрович, в этой городской психушке есть, на мой взгляд, совсем здоровые люди. Вернее, были здоровые. А к докторам только попади… Так, значит, вы не хотите к ним попасть?
– Не хочу.
– Вот и ладно. Я ведь только показал вам возможные печальные перспективы, только намекнул… Но Москва-то слухами полнится. И вы, наверно, слыхали о гебистских застенках в больнице имени господина Кащенко? Или в иных, в этой, например?.. Слыхали, слыхали… Так давайте скорей уйдем отсюда, и не дай вам Бог воротиться обратно… Впрочем, все от вас зависит, от вашей откровенности… – Он встал.
Чем-то он напоминал Ильину гебиста из рентхауса: такое же псевдосветское многословие, фальшивое актерство, только костюмчик подороже и морда посвежее. Ну, и чин небось повыше. Все они одинаково фуфлово работали, пошло. Тот, который его в полуподвал на Полянке пристроил, тоже так начинал – велеречиво и с плохо скрытой угрозой. Намеренно плохо скрытой. Это у них стиль такой, похоже: мол, знаем-знаем все, да не протреплемся…
– Почту за честь, – культурно сказал Ильин и тоже встал.
– Ловко ты! – одобрил невесть откуда всплывший Ангел.
А что ловко – не объяснил, некогда было: гебист уже стремился к приоткрытой двери, вроде бы даже забыв об Ильине, но мальчики-качки о нем не забыли, приняли подопечного по инструкции – шли пообок, аки псы лагерные…
Да псами и были.
– Это куда меня ведут? – спросил Ильин.
– Не знаю, – беспечно ответил Ангел. – Но не страшись. Ничего ужасного впереди не вижу.
– Ты, видно, ослеп, – обозлился Ильин. – Вообще ни хрена не видишь, и час назад не видел, исчезаешь куда-то всю дорогу, а меня чуть в психушку не заныкали. Хранитель, называется…
– И называюсь. – Ангел сделал вид, что обиделся. – И храню, между прочим. Где бы ты сейчас был без меня, урод?
– За урода можно и в глаз, – машинально отреагировал Ильин, не вдумываясь в смысл сказанного. Иное волновало: «амбулансию» они счастливо миновали, шли куда-то к воротам, до которых он недавно чуток не добежал.
А Ангел ничего сказанного мимо ушей не пропускал.
– Кому в глаз? – нагло засмеялся он. – Мне?.. Следи за словами, Ильин. Я ж бестелесен. Мне вон даже психушка – семечки. Ты перетрухал, я – нет. Тебя б там каким-нибудь аминазином в доходягу превратили, врачи-суки наблатыкались, а я все равно парил бы над плотью, и, замечу, не без пользы для тебя. Неубитый дух – эт-то что-то да значит… И, к слову, могу тебе сообщить, что за воротами нас ждет вполне пристойный «БМВ», на котором мы куда-то поедем.
– Куда?
– Эманация у гебистов слабовата, не улавливаю… Куда-то в приятное. Может даже, обедать…
Обедать – это было бы хорошо. Обедать – это было бы вовремя. Остался бы на дежурстве в котельной – давно б разгрузил холодильник… И ведь не ошибся Ангел! (Автор уже устал повторять: как всегда не ошибся…) Левее ворот к тротуару был припаркован синий «БМВ»-635-й, двухдверный вариант. Гебист, выпендриваясь, щелкнул на подходе брелочком-пультом, авто само мгновенно завелось, а дверные пупки тоже сами собой выскочили, отперев двери.
– Прошу. – Гебист повел рукой, как на танец Ильина, красну девицу, пригласил.
Ильин оглянулся. Качки замерли поодаль, а еще более поодаль замерла в низком старте давешняя «амбулансия», невесть как объявившаяся по эту сторону больничной ограды. Мистика – сестра психиатрии.
– Прошу, – повторил гебист.
Ильин открыл бээмвэшную дверь и сел. Гебист тоже сел, а качки пошустрили к «амбулансии», чтоб, значит, страховать по медицинской части.
Гебист выжал сцепление, врубил первую передачу и, пока не трогаясь, светски поинтересовался:
– Где обедать предпочитаете, Иван Петрович?
– Пусть в «Максим» везет, – подсказал наглый Ангел. Недоступно дорогой ресторан на Тверской вряд ли был по карману рядовому секретному агенту. Да и подопечный его более чем на пивную не тянул. Но мелочиться, прав Ангел, не стоило.
– Предпочитаю в «Максиме», – скромненько так заявил Ильин.
Гебист засмеялся, отпустил сцепление и мощно рванул по улице Матросская Тишина, не жалея «мишленовскую» резину.
– Проверяете: не слабо ли? Не слабо, Иван Петрович. Для нужного человека нашей конторе и на «Максим» не жалко потратиться. А вы – нужный.
Вел он машину лихо, но умело, скорость держал под сотню, за рулем помалкивал. А это Ильину на руку было: стоило тоже помолчать, подзарядить скисшие с утра батарейки перед серьезным разговором. Полицейские гебисту не мешали, за скорость не тормозили, знали, что ли, машину, поэтому по Тверской – через вечных три вокзала, через строгую Мясницкую, по родной водителю Лубянской площади, где давно уже не торчал «железный Феликс», а красовался фонтан, вернувшийся на законное место из дворика Академии наук, по Охотному ряду мимо Большого театра, мимо Дворянского собрания, мимо вязевого, прихотливого, в подбор к Думе и Историческому музею, здания отеля «Охотный ряд», построенного на месте снесенной после войны гостиницы «Москва», мимо, мимо, мимо, и через десять буквально минут – вот он, «Максимчик», совсем рядом с красно-белым кубиком городской мэрии, бывшим Моссоветом.
Развернулись через сплошную осевую, встали колом.
– Очнитесь, Иван Петрович. Приехали.
Очнулся, вылез из машины, отметил: напротив, через улицу, затормозила знакомая «амбулансия», медицинский суровый контроль. Пасли психа.
Время было обеденное, народу в ресторане хватало, но гебист уверенно шепнул что-то метрдотелю, и тот сразу увел новоприбывших в уголок неподалеку от зеркального окна, выходящего непосредственно на Тверскую, усадил за двухместный столик, а рядом немедля выросли два официанта-близняшки. Один протянул гостям меню в кожаных папках и отошел на шаг, скромно уступая место второму, спецу по выпивке, который вопросительно глядел на гебиста, без промаха определив в нем главного.
– Аперитивчик? Извольте выбрать… – поторопил гебист. – Да, я ж не представился! Олег Николаевич, к вашим услугам…
Ильин рассеянно кивнул, сказал официанту:
– Джин с тоником.
– А мне – двойной «Чивас Ригал», – прибавил гебист, и официант спец-по-выпивке-для-пищеварения исчез. А оставшийся его близнец-по-харчам терпеливо ждал.
– Рекомендую эскарго, гулять так гулять, – оторвался от меню гебист Олег Николаевич. – Здесь они чудесны, каждое утро – из Парижа. Вы как к эскарго, Иван Петрович?
– Из Парижа, как же! – прорезался Ангел. – Знаток фиговый… Из Румынии их сюда гонят. Из Транснистрии. Но тем не менее рекомендую, не отравишься.
– Годится, – сказал Ильин.
Близнец-по-харчам пожелания гурманов чутко ловил, но ничего не записывал: показывал класс.
– А из горячего что выбрали?
– Почки я бы взял. Телячьи почки в соусе по-ломбардски.
– Одобряю. Вундербар! Мне тоже почки… «Шабли» девяносто второго года – сказочное вино. Пойдет?
– Пойдет.
– Остальное – потом. – Это уже официанту: – Поспешайте, голубчик.
Голубчик умчался поспешать, а взамен возник спец-по-выпивке и мгновенно поставил перед Ильиным тяжелый, даже на взгляд холодный стакан с джин-энд-тоник, со льдом, с долькой лимона, надетой верхом на край стакана, а перед гебистом – стакашку поменее – с двойным скотчем. И еще орешки соленые, и еще маслинки лоснящиеся трех сортов.
Процесс пищеварения у Ильина начался незамедлительно, как у собаки профессора Павлова, в этом мире тоже широко известной. Ильин некуртуазно цапнул маслинку, разжевал, косточку уложил на тарелку, глотнул инопланетно вкусного джина, заел орешком, словил летучий кайф и полез в карман за обычной своей предобеденной сигареткой огнедышащей марки «Житан». По ресторану, кстати, и сигареты – французские, но не по ресторану – дешевые, имевшие в столице хождение среди простого люда.
А вот откуда у Ильина, типичного с некоторых пор представителя этого люда, откуда у него подозрительное знание всяких почек в соусе по-ломбардски, эскарго и шабли? Олегу Николаевичу, ладному гебисту, впору бы удивиться и задать соответствующий вопрос, но ладный гебист вопроса не задал, а достал из кармана красную пачку «Данхилла» и золотую зажигалку и спешно закурил, поскольку тоже сей момент откушал фиолетовую маслинку и пригубил дорогой скотч. Так они и покуривали, помалкивали, словно исполняли некий известный им ритуал, требующий полной сосредоточенности и отстранения от пошлой действительности. А в пошлой действительности Ильин в своих обеих жизнях ни разу не был во французском кабаке, и уж тем более во Франции, а про почки и эскарго читал в худлитературе, запомнил, и, как оказалось, с пользой. А в пошлой действительности Олег Николаевич разыгрывал стандартную, видать, для него сценку охмурения клиента на деньги Конторы, да и сам получал массу радостей от использования реквизита. А в пошлой действительности клиент, то есть Ильин, зачем-то крепко нужен был Конторе, если цепной ее пес повел клиента, скажем, не в популярную, но всем доступную пивную «Рейнеке лис», что на углу Тверской и Страстной – в доме, где в прежней жизни был магазин «Армения», если вообще не в казенный кабинет к себе вызвал, а не пожалел на него такого реквизита.
– Хорошо, – сказал наконец Олег Николаевич, с чувством сказал и пустил к потолку «данхилловский» дорогой дым.
Дым до потолка не добрался, а растаял в сильно кондиционированном воздухе – неподалеку от полотна замечательного отечественного художника Ильи Глазунова. Что это его полотно, Ильин знал из телепередачи «В мире прекрасного». Сейчас была возможность сравнить телевизионное изображение с реальным. Реальное смотрелось куда ярче. Ценя талант, Ильин выпустил «житановый» дым в другую от полотна сторону, но тоже сказал с чувством:
– Хорошо!
А и впрямь хорошо было. Даже Ангел разнежился, размяк и, не исключено, вырубился до поры. Ильин в Этой жизни по престижным кабакам особо не шлялся, разве что в пивнухи заглядывал да в теплых кафушках иной раз ужинал-обедал. Выходило дешевле, чем дома. И уж куда менее хлопотно. Но в хорошем ресторане был лишь дважды: когда Тит его в Москву из деревни привез – в «Славянский базар» на Никольской сходили, и когда опять же Тит полгода назад свой полтинник справлял – гудели в «Эрмитаже» в Каретном. Но те рестораны не шли, конечно, ни в какое сравнение с «Максимом», «Максик» – это оберст-класс, в «Максике» тусовались «деловые» из самых крутых, акулы капитализма, загнивали они здесь со страшным понтом, а парни из Конторы скромно паслись рядом на казенные «бабульки».
И сладко было Ильину представить на миг, что он – по-прежнему обласканный судьбой и начальством летчик-испытатель, что с «бабульками» у него – полный порядок, что сидит он здесь не на птичьих правах гебешного сироты, а на своих законных, и напротив – не «благодетель» из Конторы, а знакомый сотрапезник… Сладко было так все представить, но не вышел номер: «благодетель» и не дал. Он снова отхлебнул скотча, перегнулся через стол и спросил страшным шепотом:
– Давно про Черное озеро не слыхали, а, Иван Петрович?
И пропала сладость. Маслина горчить стала, сигарета горло драла, а знакомый сотрапезник колол в упор лазерным взглядом, как и полагалось работнику недреманных органов.
Ангел опять всплыл.
– Аларм! – сказал Ангел. – Кайф в сторону. Бди! В самом деле, с чего бы это гебисты про озеро вспомнили?..
– Давно, – ответил Ильин. – Забыл уже.
– А вот мы помним.
– Ваша служба… – безразлично пожал плечами Ильин. Не удержался, добавил: – И опасна, и трудна, и на первый взгляд как будто не нужна…
Здесь этой песни не знали, здесь по телевизору другие полицейские сериалы крутились.
Поэтому Олег Николаевич на незнакомую ему цитату среагировал в лоб:
– Это только на первый взгляд. А на второй… Там, как вы помните, в Черном озере то есть, хорошо окунь ловится…
– Не помню, – отрезал Ильин. – Не ловил. Не пришлось.
– Да знаю, знаю, – отмахнулся гебист. Ему явно не до подробностей Ильинского анамнеза было, его несло. – Так вот рыбачок местный, Филимонов фамилия, ловил там окунька поутру, а поймал – не поверите! – что.
– Что? – поддержал беседу Ильин.
– Шлем! – торжествующе закончил Олег Николаевич.
Тут-то и принесли эскарго.
Официант поставил на стол большое мельхиоровое блюдо с двумя дюжинами крохотных фарфоровых урночек на нем, в каждой из которых покоился прах улитки. Перед едоками официант положил специальные щипчики, чтобы эти урны легко хватать и выковыривать прах маленькой вилочкой, которую официант тоже не забыл.
– Приятного аппетита, – пожелал официант и отступил, а его близнец, почтительнейше склонившись перед Олегом Николаевичем, капнул тому в бокал вина из завернутой в крахмальную салфетку бутыли, да так и остался склонившимся, ожидая. Олег Николаевич шабли пригубил, глаза закатил, потом прикатил их обратно и ожиданий близнеца не обманул:
– Пойдет.
И близнец, вроде бы обрадованный результатом, сию же секунду наполнил бокалы и ласково поставил бутылку в ведерко со льдом. И тоже отступил.
– Понтярщик хренов! – возмутился нетерпимый Ангел. – Как будто чего в вине сечет! Парвеню, рожа сыскная!.. Да, кстати, Ильин, ты интересуйся, интересуйся подробностями, но – аккуратно. Он же тебя поймать хочет… Так что не спеши, потяни резину, выпей вот лучше для затравки, вино классное, аусгезейхнет. И улитки стынут…
Ильин поднял бокал.
– Ваше здоровье, – сказал он гебисту.
– Спасибо, – принял тост Олег Николаевич. Чокнулись, глотнули – вино как вино, Ильин вообще-то водку предпочитал. Он замешкался, исподтишка глядя, как сотрапезник справится с поданными приборами. Оказалось – несложно. Зацепил улитку – она была горячей, ощутимо жирной и все же вкусной. Проехала без задержки.
– Так я о шлеме, – сказал Олег Николаевич. И вдруг будто бы усомнился:
– Вам интересно?
Ильин мысленно поблагодарил Ангела за совет – не спешить. Ангел тоже мысленно ответил, что, мол, не стоит благодарности.
– Интересно или нет, – невежливо сказал Ильин, не оставляя, впрочем, процесс поглощения улиток, – а вы все одно расскажете. За тем и пригласили… Валяйте. Интересно, интересно, не буду врать.
– А коли интересно, то вот вам факт. Шлем-то был летный, – голосом выделил Олег Николаевич, – да не простой, а высотный.
– Прямо стихи, – усмехнулся Ильин. И спросил: – Ну и что, что летный-высотный?
Не спеша запил улитку холодным глотком шабли.
– Следовало ожидать, – сказал Ангел. – То, что ушло под воду, рано или поздно всплывет.
– Никак Бернард Шоу? – ехидно поинтересовался Ильин.
По инерции поинтересовался, поскольку не привык давать спуску Ангелу, а на самом деле его весьма волновала нештатная ситуация, и без Ангела из нее, понимал Ильин, ему не выпутаться.
– Мое! – обиделся Ангел. – Вот замолчу сейчас навек, закуклюсь – что станешь делать? Угроза была жуткой.
– Извини, – сказал Ильин, – погорячился. И вправду: как себя держать?
– Получи ответ на твое «ну и что». Действительно, ну и что? Шлемов, что ли, не видывали?..
Ответ ждать не заставил.
– Как «ну и что»? – Олег Николаевич про Ангела не знал, но заочно с ним согласился. – По-вашему, высотные шлемы в глухих озерах так прямо и складируются?.. Там, милейший Иван Петрович, ни одного аэродрома в округе и близко нет. Шлему взяться неоткуда.
– Нападай, – посоветовал Ангел.
– Слушайте, чего вы ко мне пристали с этим шлемом? – возмутился Ильин, даже вилку положил. – Я, что ли, его там потерял?
– Это я и хочу узнать, – сообщил гебист.
– Не терял. Ничего про шлем не знаю. В глаза его не видел!
– Хорошо, – быстро согласился Олег Николаевич, – не видали так не видали. Черт с ним, со шлемом. Но вот в чем загвоздка. Рыбачок этот, благонамеренный гражданин, об улове в полицию сообщил. А полиция, интеллигентнейшие все люди, сами ничего не решают, полиция – нам. А мы…
– Спроси: кто «мы», – быстро посоветовал Ангел.
– Кто «мы»? – послушно спросил Ильин. Ангел любил непонятные ходы.
– То есть как? – осекся Олег Николаевич. Гладкую его, отрепетированную речь, полную тонких намеков и гибких аллюзий, вдруг – р-раз! – и сбили дурацким вопросом. Это как на пешем ходу нарваться на столб: не смертельно, но удивительно. Ошеломляет. Хотя все это – не более чем краткая потеря темпа.
– А так. Праздный вопрос. Вы – это безопасность, голому ежу ясно. Выпьем за вас! – И поднял бокал. И выпил. А гебист пить не стал. Засмеялся.
– Хи-итрый вы человек, Иван Петрович. Все-то вам ясно, все-то вам известно, дурочку только ломаете. Давайте про самолет, я жду.
– Про какой самолет?.. Олег Николаевич, уважаемый, дурочку я, может, и ломаю, да только ни хрена не секу: шлем, рыбачок, полиция… Теперь вот самолет какой-то… Поневоле дурочку-то ломать станешь. Объяснитесь, голубчик, битте.
– Извольте. Я ж только того и хочу. Короче, мы – вы правы, мы это мы, госбезопасность, – мы спустили в озеро водолазов, и те обнаружили на дне самолет. Военный. Истребитель сверхзвуковой.
– Упал, значит, – задумчиво огорчился Ильин.
– Значит, упал, – ласково согласился гебист.
– А я здесь при чем?
– Не знаю. Но хотел бы знать.
– Слушайте, – Ильин начал злиться, потому что пришла пора злиться, обижаться, показывать зубы, – сколько можно меня мучить? Ну, нашли меня возле Черного озера. Ну, не помню я ничего, амнезия, так ведь врачи диагноз поставили – не сам придумал. Ну, прилетел я на этом самолете, допустим. Прилетел, сломался, упал, обгорел, потерял память. Логично. Так поднимите самолет – есть же у него бортовой номер! – пошарьте в своих компьютерах, найдите концы – аэродром приписки, часть, полк и скажите мне наконец, кто я! Если это мой самолет, значит, я – летчик, так? А если так, значит, я не только есть, но и был! Кем? Где? С кем?.. Это же шанс! Я от вас не вопросов жду, а ответов. Я устал быть Маугли…
– Неплохо, – прокомментировал спич Ангел. – В меру страстно, в меру взвешенно. Убеждает. Если б я не знал, что ты – летун, принял бы за актера… Ну и каких же ты ответов ждешь, Станиславский?
– Развернутых, – туманно сказал Ильин, сам довольный монологом.
И получил один – вполне развернутый:
– К великому моему сожалению, ваши вопросы останутся без ответов. Пока… – Гебист был – само сочувствие. Фигура горя. Тоже, кстати, актер несостоявшийся… – В памяти наших компьютеров нет бортового номера самолета, а значит, нет части, полка и нет вас. Вы, конечно, были, это факт, но вот где, кем, с кем?..
– Не понял, – настороженно сказал Ильин.
– Объясняю. Самолет, который мы, естественно, подняли, сделан не в России, не в Германии и даже не в Америке.
– На Марсе он, что ли, сделан? Или, может, в Южной Африке?
– А-а-а! – надрывно завыл Ангел, и Ильин всерьез взволновался. Похоже, вышла промашка. Похоже, исправлять ее поздно. Ангел всегда выл, когда было поздно, когда он. Ангел, не успевал заткнуть рот Ильину. – Фигец котенку.
– Ангел оборвал фермату и деловито сообщил: – Сам подставился, сам и выбирайся.
– В самую точку! – торжествующе сказал Олег Николаевич. – Именно в Южной Африке. Скорее всего в Южной Африке. Иначе почему он маркирован знаком конструкторского бюро Микояна? А? Как вы сей факт объясните, Иван Петрович?
– А никак, – заявил малость припупевший Ильин. – Никак не объясню.
Да и как, в самом деле, мог он что-либо объяснить, если даже сам Ангел воскликнул ошарашенно:
– Вот тебе и раз! Кто ж знал, что Артем Иваныч и в Этой жизни выберет социализм?
Самолет, на котором Ильин чего-то там прорвал в пространстве-времени и сверзился в Черную лужу, и впрямь сделан был в знаменитом бюро Героя и лауреата Микояна Артема Ивановича, сделан был его наследниками и учениками, поскольку сам конструктор в Той жизни почил в бозе аж в семидесятом, Ильин его уж и не застал.
А в Этой тоже почил? Или не почил?..
– Знал бы, где упасть, соломки подстелил бы, – оригинально заявил Ильин Ангелу. – Чего будем делать? Уйдем в несознанку?
– Из любой ситуации, даже самой безвыходной… – наставительно начал Ангел, но закончить тоже оригинальную мысль не успел.
С тяжким грохотом раскололось задымленное оконное стекло, осколки посыпались на пол, на столы, прямо в супы, жульены и иные герихты, в бокалы и стаканы, на головы вкушающих, на плечи и за шивороты, за декольте, на брюки и на юбки, и вот уже кто-то крикнул от боли, а кто-то от страха, и вот уже чья-то кровь красиво обагрила накрахмаленную скатерть, и боковым зрением Ильин поймал какое-то скоростное движение в ресторанном пространстве-времени, будто рассек его немедленный самолет конструкции Героя и лауреата.
Но то был не самолет.
– Ложись! – гаркнул Ангел.
И Ильин бросился на пол, на осколки, подобрал под себя колени и закрыл голову руками.
Тут как раз раздался взрыв.
Ильин естественно и вмиг исчез из Этой жизни, но в Ту, к сожалению, не попал, а через малое мгновение вернулся назад, в ресторан, и увидел разбитое окно, перевернутые столы, панически орущих мужчин и женщин, развороченный взрывом паркет. А еще он увидел Олега Николаевича, неудобно, с подвернутой ногой, лежащего поодаль и, по-видимому, тоже исчезнувшего из Этой жизни. На время исчезнувшего или навсегда – Ильин проверить не успел. Сверху, может быть даже с неба, стремительно падал какой-то блестящий неопознанный объект. Ильин понял, что бомбежка не Закончилась, только и смог резко откатиться в сторону. Объект бухнулся рядом, но не взорвался, а из него плеснулась черная страшная начинка, мгновенно и больно обожгла щеку. «Кислота!» – панически подумал Ильин. «Размечтался», – ернически подумал Ангел. И Ильин увидел рядом мельхиоровый кофейник, вокруг которого разливалась горячая густая жижица. Стало смешно, но щека горела. Откуда-то издалека слышались сирены то ли полиции, то ли пожарных машин, они явственно приближались, и Ангел, совсем от взрыва не пострадавший, не преминул вставить свое:
– Здравствуйте, Иван Петрович, – сказал мужчина красивым баритоном. – Если хотите сесть, садитесь прямо на кровать. Здешние эскулапы на мебель не щедры. Да ведь их и понять можно. Кто контингент? Психи буйные. Мебели на них не напасешься… Так что садитесь, садитесь. Даст Бог, насидеться здесь не придется…
Качки топтались у двери.
Ангел опять увял.
Ильин сел на кровать. Пружинная сетка, как батут, упруго подалась под задницей. Ильин аж ухватился за спинку, чтоб не опрокинуться.
Мужчина засмеялся.
– Аттракцион, – сказал мужчина. – Как же на ней спать-то?.. – Ответа он ни от кого не ждал, посему обернулся к качкам: – А вы, мальчики, идите, оставьте нас, мы тут сами разберемся.
– А это… – косноязычно начал один из мальчиков, намекая, видно, на буйство духов, на легкий полтергейст, который вполне способен учинить помешанный Ильин.
– А вы недалёко, – мгновенно усёк мужчина. – Вы за дверью побудьте, ежели что… Да только, думаю, Иван Петрович бунтовать не станет. Ведь не псих же он.
Ильин молчал, не собираясь подтверждать смелое предположение. Хотя молчание – знак согласия. Мужчина так и понял.
– Я кликну, – ласково сказал он качкам, и те неохотно слиняли, но дверь прикрыли не плотно, оставив-таки щелочку для контроля. – Ах, непослушные, – вздохнул мужчина, но с места не двинулся и обратился к помешанному Ильину: – Вы, надеюсь, поняли, Иван Петрович, куда это мальчики вас привезли?
– Чего ж не понять, – буркнул Ильин. – И психу ясно…
– А тогда и разговор будет короткий. Короткий – здесь. А уж где длинный – выберем. Или, может, вы предпочитаете полечиться малость? С месячишко так…
– Я здоров.
– Не сомневаюсь, но определять степень нашего здоровья дано специалистам. Лишь им. А они не верят в здоровых людей… Знаете, Иван Петрович, в этой городской психушке есть, на мой взгляд, совсем здоровые люди. Вернее, были здоровые. А к докторам только попади… Так, значит, вы не хотите к ним попасть?
– Не хочу.
– Вот и ладно. Я ведь только показал вам возможные печальные перспективы, только намекнул… Но Москва-то слухами полнится. И вы, наверно, слыхали о гебистских застенках в больнице имени господина Кащенко? Или в иных, в этой, например?.. Слыхали, слыхали… Так давайте скорей уйдем отсюда, и не дай вам Бог воротиться обратно… Впрочем, все от вас зависит, от вашей откровенности… – Он встал.
Чем-то он напоминал Ильину гебиста из рентхауса: такое же псевдосветское многословие, фальшивое актерство, только костюмчик подороже и морда посвежее. Ну, и чин небось повыше. Все они одинаково фуфлово работали, пошло. Тот, который его в полуподвал на Полянке пристроил, тоже так начинал – велеречиво и с плохо скрытой угрозой. Намеренно плохо скрытой. Это у них стиль такой, похоже: мол, знаем-знаем все, да не протреплемся…
– Почту за честь, – культурно сказал Ильин и тоже встал.
– Ловко ты! – одобрил невесть откуда всплывший Ангел.
А что ловко – не объяснил, некогда было: гебист уже стремился к приоткрытой двери, вроде бы даже забыв об Ильине, но мальчики-качки о нем не забыли, приняли подопечного по инструкции – шли пообок, аки псы лагерные…
Да псами и были.
– Это куда меня ведут? – спросил Ильин.
– Не знаю, – беспечно ответил Ангел. – Но не страшись. Ничего ужасного впереди не вижу.
– Ты, видно, ослеп, – обозлился Ильин. – Вообще ни хрена не видишь, и час назад не видел, исчезаешь куда-то всю дорогу, а меня чуть в психушку не заныкали. Хранитель, называется…
– И называюсь. – Ангел сделал вид, что обиделся. – И храню, между прочим. Где бы ты сейчас был без меня, урод?
– За урода можно и в глаз, – машинально отреагировал Ильин, не вдумываясь в смысл сказанного. Иное волновало: «амбулансию» они счастливо миновали, шли куда-то к воротам, до которых он недавно чуток не добежал.
А Ангел ничего сказанного мимо ушей не пропускал.
– Кому в глаз? – нагло засмеялся он. – Мне?.. Следи за словами, Ильин. Я ж бестелесен. Мне вон даже психушка – семечки. Ты перетрухал, я – нет. Тебя б там каким-нибудь аминазином в доходягу превратили, врачи-суки наблатыкались, а я все равно парил бы над плотью, и, замечу, не без пользы для тебя. Неубитый дух – эт-то что-то да значит… И, к слову, могу тебе сообщить, что за воротами нас ждет вполне пристойный «БМВ», на котором мы куда-то поедем.
– Куда?
– Эманация у гебистов слабовата, не улавливаю… Куда-то в приятное. Может даже, обедать…
Обедать – это было бы хорошо. Обедать – это было бы вовремя. Остался бы на дежурстве в котельной – давно б разгрузил холодильник… И ведь не ошибся Ангел! (Автор уже устал повторять: как всегда не ошибся…) Левее ворот к тротуару был припаркован синий «БМВ»-635-й, двухдверный вариант. Гебист, выпендриваясь, щелкнул на подходе брелочком-пультом, авто само мгновенно завелось, а дверные пупки тоже сами собой выскочили, отперев двери.
– Прошу. – Гебист повел рукой, как на танец Ильина, красну девицу, пригласил.
Ильин оглянулся. Качки замерли поодаль, а еще более поодаль замерла в низком старте давешняя «амбулансия», невесть как объявившаяся по эту сторону больничной ограды. Мистика – сестра психиатрии.
– Прошу, – повторил гебист.
Ильин открыл бээмвэшную дверь и сел. Гебист тоже сел, а качки пошустрили к «амбулансии», чтоб, значит, страховать по медицинской части.
Гебист выжал сцепление, врубил первую передачу и, пока не трогаясь, светски поинтересовался:
– Где обедать предпочитаете, Иван Петрович?
– Пусть в «Максим» везет, – подсказал наглый Ангел. Недоступно дорогой ресторан на Тверской вряд ли был по карману рядовому секретному агенту. Да и подопечный его более чем на пивную не тянул. Но мелочиться, прав Ангел, не стоило.
– Предпочитаю в «Максиме», – скромненько так заявил Ильин.
Гебист засмеялся, отпустил сцепление и мощно рванул по улице Матросская Тишина, не жалея «мишленовскую» резину.
– Проверяете: не слабо ли? Не слабо, Иван Петрович. Для нужного человека нашей конторе и на «Максим» не жалко потратиться. А вы – нужный.
Вел он машину лихо, но умело, скорость держал под сотню, за рулем помалкивал. А это Ильину на руку было: стоило тоже помолчать, подзарядить скисшие с утра батарейки перед серьезным разговором. Полицейские гебисту не мешали, за скорость не тормозили, знали, что ли, машину, поэтому по Тверской – через вечных три вокзала, через строгую Мясницкую, по родной водителю Лубянской площади, где давно уже не торчал «железный Феликс», а красовался фонтан, вернувшийся на законное место из дворика Академии наук, по Охотному ряду мимо Большого театра, мимо Дворянского собрания, мимо вязевого, прихотливого, в подбор к Думе и Историческому музею, здания отеля «Охотный ряд», построенного на месте снесенной после войны гостиницы «Москва», мимо, мимо, мимо, и через десять буквально минут – вот он, «Максимчик», совсем рядом с красно-белым кубиком городской мэрии, бывшим Моссоветом.
Развернулись через сплошную осевую, встали колом.
– Очнитесь, Иван Петрович. Приехали.
Очнулся, вылез из машины, отметил: напротив, через улицу, затормозила знакомая «амбулансия», медицинский суровый контроль. Пасли психа.
Время было обеденное, народу в ресторане хватало, но гебист уверенно шепнул что-то метрдотелю, и тот сразу увел новоприбывших в уголок неподалеку от зеркального окна, выходящего непосредственно на Тверскую, усадил за двухместный столик, а рядом немедля выросли два официанта-близняшки. Один протянул гостям меню в кожаных папках и отошел на шаг, скромно уступая место второму, спецу по выпивке, который вопросительно глядел на гебиста, без промаха определив в нем главного.
– Аперитивчик? Извольте выбрать… – поторопил гебист. – Да, я ж не представился! Олег Николаевич, к вашим услугам…
Ильин рассеянно кивнул, сказал официанту:
– Джин с тоником.
– А мне – двойной «Чивас Ригал», – прибавил гебист, и официант спец-по-выпивке-для-пищеварения исчез. А оставшийся его близнец-по-харчам терпеливо ждал.
– Рекомендую эскарго, гулять так гулять, – оторвался от меню гебист Олег Николаевич. – Здесь они чудесны, каждое утро – из Парижа. Вы как к эскарго, Иван Петрович?
– Из Парижа, как же! – прорезался Ангел. – Знаток фиговый… Из Румынии их сюда гонят. Из Транснистрии. Но тем не менее рекомендую, не отравишься.
– Годится, – сказал Ильин.
Близнец-по-харчам пожелания гурманов чутко ловил, но ничего не записывал: показывал класс.
– А из горячего что выбрали?
– Почки я бы взял. Телячьи почки в соусе по-ломбардски.
– Одобряю. Вундербар! Мне тоже почки… «Шабли» девяносто второго года – сказочное вино. Пойдет?
– Пойдет.
– Остальное – потом. – Это уже официанту: – Поспешайте, голубчик.
Голубчик умчался поспешать, а взамен возник спец-по-выпивке и мгновенно поставил перед Ильиным тяжелый, даже на взгляд холодный стакан с джин-энд-тоник, со льдом, с долькой лимона, надетой верхом на край стакана, а перед гебистом – стакашку поменее – с двойным скотчем. И еще орешки соленые, и еще маслинки лоснящиеся трех сортов.
Процесс пищеварения у Ильина начался незамедлительно, как у собаки профессора Павлова, в этом мире тоже широко известной. Ильин некуртуазно цапнул маслинку, разжевал, косточку уложил на тарелку, глотнул инопланетно вкусного джина, заел орешком, словил летучий кайф и полез в карман за обычной своей предобеденной сигареткой огнедышащей марки «Житан». По ресторану, кстати, и сигареты – французские, но не по ресторану – дешевые, имевшие в столице хождение среди простого люда.
А вот откуда у Ильина, типичного с некоторых пор представителя этого люда, откуда у него подозрительное знание всяких почек в соусе по-ломбардски, эскарго и шабли? Олегу Николаевичу, ладному гебисту, впору бы удивиться и задать соответствующий вопрос, но ладный гебист вопроса не задал, а достал из кармана красную пачку «Данхилла» и золотую зажигалку и спешно закурил, поскольку тоже сей момент откушал фиолетовую маслинку и пригубил дорогой скотч. Так они и покуривали, помалкивали, словно исполняли некий известный им ритуал, требующий полной сосредоточенности и отстранения от пошлой действительности. А в пошлой действительности Ильин в своих обеих жизнях ни разу не был во французском кабаке, и уж тем более во Франции, а про почки и эскарго читал в худлитературе, запомнил, и, как оказалось, с пользой. А в пошлой действительности Олег Николаевич разыгрывал стандартную, видать, для него сценку охмурения клиента на деньги Конторы, да и сам получал массу радостей от использования реквизита. А в пошлой действительности клиент, то есть Ильин, зачем-то крепко нужен был Конторе, если цепной ее пес повел клиента, скажем, не в популярную, но всем доступную пивную «Рейнеке лис», что на углу Тверской и Страстной – в доме, где в прежней жизни был магазин «Армения», если вообще не в казенный кабинет к себе вызвал, а не пожалел на него такого реквизита.
– Хорошо, – сказал наконец Олег Николаевич, с чувством сказал и пустил к потолку «данхилловский» дорогой дым.
Дым до потолка не добрался, а растаял в сильно кондиционированном воздухе – неподалеку от полотна замечательного отечественного художника Ильи Глазунова. Что это его полотно, Ильин знал из телепередачи «В мире прекрасного». Сейчас была возможность сравнить телевизионное изображение с реальным. Реальное смотрелось куда ярче. Ценя талант, Ильин выпустил «житановый» дым в другую от полотна сторону, но тоже сказал с чувством:
– Хорошо!
А и впрямь хорошо было. Даже Ангел разнежился, размяк и, не исключено, вырубился до поры. Ильин в Этой жизни по престижным кабакам особо не шлялся, разве что в пивнухи заглядывал да в теплых кафушках иной раз ужинал-обедал. Выходило дешевле, чем дома. И уж куда менее хлопотно. Но в хорошем ресторане был лишь дважды: когда Тит его в Москву из деревни привез – в «Славянский базар» на Никольской сходили, и когда опять же Тит полгода назад свой полтинник справлял – гудели в «Эрмитаже» в Каретном. Но те рестораны не шли, конечно, ни в какое сравнение с «Максимом», «Максик» – это оберст-класс, в «Максике» тусовались «деловые» из самых крутых, акулы капитализма, загнивали они здесь со страшным понтом, а парни из Конторы скромно паслись рядом на казенные «бабульки».
И сладко было Ильину представить на миг, что он – по-прежнему обласканный судьбой и начальством летчик-испытатель, что с «бабульками» у него – полный порядок, что сидит он здесь не на птичьих правах гебешного сироты, а на своих законных, и напротив – не «благодетель» из Конторы, а знакомый сотрапезник… Сладко было так все представить, но не вышел номер: «благодетель» и не дал. Он снова отхлебнул скотча, перегнулся через стол и спросил страшным шепотом:
– Давно про Черное озеро не слыхали, а, Иван Петрович?
И пропала сладость. Маслина горчить стала, сигарета горло драла, а знакомый сотрапезник колол в упор лазерным взглядом, как и полагалось работнику недреманных органов.
Ангел опять всплыл.
– Аларм! – сказал Ангел. – Кайф в сторону. Бди! В самом деле, с чего бы это гебисты про озеро вспомнили?..
– Давно, – ответил Ильин. – Забыл уже.
– А вот мы помним.
– Ваша служба… – безразлично пожал плечами Ильин. Не удержался, добавил: – И опасна, и трудна, и на первый взгляд как будто не нужна…
Здесь этой песни не знали, здесь по телевизору другие полицейские сериалы крутились.
Поэтому Олег Николаевич на незнакомую ему цитату среагировал в лоб:
– Это только на первый взгляд. А на второй… Там, как вы помните, в Черном озере то есть, хорошо окунь ловится…
– Не помню, – отрезал Ильин. – Не ловил. Не пришлось.
– Да знаю, знаю, – отмахнулся гебист. Ему явно не до подробностей Ильинского анамнеза было, его несло. – Так вот рыбачок местный, Филимонов фамилия, ловил там окунька поутру, а поймал – не поверите! – что.
– Что? – поддержал беседу Ильин.
– Шлем! – торжествующе закончил Олег Николаевич.
Тут-то и принесли эскарго.
Официант поставил на стол большое мельхиоровое блюдо с двумя дюжинами крохотных фарфоровых урночек на нем, в каждой из которых покоился прах улитки. Перед едоками официант положил специальные щипчики, чтобы эти урны легко хватать и выковыривать прах маленькой вилочкой, которую официант тоже не забыл.
– Приятного аппетита, – пожелал официант и отступил, а его близнец, почтительнейше склонившись перед Олегом Николаевичем, капнул тому в бокал вина из завернутой в крахмальную салфетку бутыли, да так и остался склонившимся, ожидая. Олег Николаевич шабли пригубил, глаза закатил, потом прикатил их обратно и ожиданий близнеца не обманул:
– Пойдет.
И близнец, вроде бы обрадованный результатом, сию же секунду наполнил бокалы и ласково поставил бутылку в ведерко со льдом. И тоже отступил.
– Понтярщик хренов! – возмутился нетерпимый Ангел. – Как будто чего в вине сечет! Парвеню, рожа сыскная!.. Да, кстати, Ильин, ты интересуйся, интересуйся подробностями, но – аккуратно. Он же тебя поймать хочет… Так что не спеши, потяни резину, выпей вот лучше для затравки, вино классное, аусгезейхнет. И улитки стынут…
Ильин поднял бокал.
– Ваше здоровье, – сказал он гебисту.
– Спасибо, – принял тост Олег Николаевич. Чокнулись, глотнули – вино как вино, Ильин вообще-то водку предпочитал. Он замешкался, исподтишка глядя, как сотрапезник справится с поданными приборами. Оказалось – несложно. Зацепил улитку – она была горячей, ощутимо жирной и все же вкусной. Проехала без задержки.
– Так я о шлеме, – сказал Олег Николаевич. И вдруг будто бы усомнился:
– Вам интересно?
Ильин мысленно поблагодарил Ангела за совет – не спешить. Ангел тоже мысленно ответил, что, мол, не стоит благодарности.
– Интересно или нет, – невежливо сказал Ильин, не оставляя, впрочем, процесс поглощения улиток, – а вы все одно расскажете. За тем и пригласили… Валяйте. Интересно, интересно, не буду врать.
– А коли интересно, то вот вам факт. Шлем-то был летный, – голосом выделил Олег Николаевич, – да не простой, а высотный.
– Прямо стихи, – усмехнулся Ильин. И спросил: – Ну и что, что летный-высотный?
Не спеша запил улитку холодным глотком шабли.
– Следовало ожидать, – сказал Ангел. – То, что ушло под воду, рано или поздно всплывет.
– Никак Бернард Шоу? – ехидно поинтересовался Ильин.
По инерции поинтересовался, поскольку не привык давать спуску Ангелу, а на самом деле его весьма волновала нештатная ситуация, и без Ангела из нее, понимал Ильин, ему не выпутаться.
– Мое! – обиделся Ангел. – Вот замолчу сейчас навек, закуклюсь – что станешь делать? Угроза была жуткой.
– Извини, – сказал Ильин, – погорячился. И вправду: как себя держать?
– Получи ответ на твое «ну и что». Действительно, ну и что? Шлемов, что ли, не видывали?..
Ответ ждать не заставил.
– Как «ну и что»? – Олег Николаевич про Ангела не знал, но заочно с ним согласился. – По-вашему, высотные шлемы в глухих озерах так прямо и складируются?.. Там, милейший Иван Петрович, ни одного аэродрома в округе и близко нет. Шлему взяться неоткуда.
– Нападай, – посоветовал Ангел.
– Слушайте, чего вы ко мне пристали с этим шлемом? – возмутился Ильин, даже вилку положил. – Я, что ли, его там потерял?
– Это я и хочу узнать, – сообщил гебист.
– Не терял. Ничего про шлем не знаю. В глаза его не видел!
– Хорошо, – быстро согласился Олег Николаевич, – не видали так не видали. Черт с ним, со шлемом. Но вот в чем загвоздка. Рыбачок этот, благонамеренный гражданин, об улове в полицию сообщил. А полиция, интеллигентнейшие все люди, сами ничего не решают, полиция – нам. А мы…
– Спроси: кто «мы», – быстро посоветовал Ангел.
– Кто «мы»? – послушно спросил Ильин. Ангел любил непонятные ходы.
– То есть как? – осекся Олег Николаевич. Гладкую его, отрепетированную речь, полную тонких намеков и гибких аллюзий, вдруг – р-раз! – и сбили дурацким вопросом. Это как на пешем ходу нарваться на столб: не смертельно, но удивительно. Ошеломляет. Хотя все это – не более чем краткая потеря темпа.
– А так. Праздный вопрос. Вы – это безопасность, голому ежу ясно. Выпьем за вас! – И поднял бокал. И выпил. А гебист пить не стал. Засмеялся.
– Хи-итрый вы человек, Иван Петрович. Все-то вам ясно, все-то вам известно, дурочку только ломаете. Давайте про самолет, я жду.
– Про какой самолет?.. Олег Николаевич, уважаемый, дурочку я, может, и ломаю, да только ни хрена не секу: шлем, рыбачок, полиция… Теперь вот самолет какой-то… Поневоле дурочку-то ломать станешь. Объяснитесь, голубчик, битте.
– Извольте. Я ж только того и хочу. Короче, мы – вы правы, мы это мы, госбезопасность, – мы спустили в озеро водолазов, и те обнаружили на дне самолет. Военный. Истребитель сверхзвуковой.
– Упал, значит, – задумчиво огорчился Ильин.
– Значит, упал, – ласково согласился гебист.
– А я здесь при чем?
– Не знаю. Но хотел бы знать.
– Слушайте, – Ильин начал злиться, потому что пришла пора злиться, обижаться, показывать зубы, – сколько можно меня мучить? Ну, нашли меня возле Черного озера. Ну, не помню я ничего, амнезия, так ведь врачи диагноз поставили – не сам придумал. Ну, прилетел я на этом самолете, допустим. Прилетел, сломался, упал, обгорел, потерял память. Логично. Так поднимите самолет – есть же у него бортовой номер! – пошарьте в своих компьютерах, найдите концы – аэродром приписки, часть, полк и скажите мне наконец, кто я! Если это мой самолет, значит, я – летчик, так? А если так, значит, я не только есть, но и был! Кем? Где? С кем?.. Это же шанс! Я от вас не вопросов жду, а ответов. Я устал быть Маугли…
– Неплохо, – прокомментировал спич Ангел. – В меру страстно, в меру взвешенно. Убеждает. Если б я не знал, что ты – летун, принял бы за актера… Ну и каких же ты ответов ждешь, Станиславский?
– Развернутых, – туманно сказал Ильин, сам довольный монологом.
И получил один – вполне развернутый:
– К великому моему сожалению, ваши вопросы останутся без ответов. Пока… – Гебист был – само сочувствие. Фигура горя. Тоже, кстати, актер несостоявшийся… – В памяти наших компьютеров нет бортового номера самолета, а значит, нет части, полка и нет вас. Вы, конечно, были, это факт, но вот где, кем, с кем?..
– Не понял, – настороженно сказал Ильин.
– Объясняю. Самолет, который мы, естественно, подняли, сделан не в России, не в Германии и даже не в Америке.
– На Марсе он, что ли, сделан? Или, может, в Южной Африке?
– А-а-а! – надрывно завыл Ангел, и Ильин всерьез взволновался. Похоже, вышла промашка. Похоже, исправлять ее поздно. Ангел всегда выл, когда было поздно, когда он. Ангел, не успевал заткнуть рот Ильину. – Фигец котенку.
– Ангел оборвал фермату и деловито сообщил: – Сам подставился, сам и выбирайся.
– В самую точку! – торжествующе сказал Олег Николаевич. – Именно в Южной Африке. Скорее всего в Южной Африке. Иначе почему он маркирован знаком конструкторского бюро Микояна? А? Как вы сей факт объясните, Иван Петрович?
– А никак, – заявил малость припупевший Ильин. – Никак не объясню.
Да и как, в самом деле, мог он что-либо объяснить, если даже сам Ангел воскликнул ошарашенно:
– Вот тебе и раз! Кто ж знал, что Артем Иваныч и в Этой жизни выберет социализм?
Самолет, на котором Ильин чего-то там прорвал в пространстве-времени и сверзился в Черную лужу, и впрямь сделан был в знаменитом бюро Героя и лауреата Микояна Артема Ивановича, сделан был его наследниками и учениками, поскольку сам конструктор в Той жизни почил в бозе аж в семидесятом, Ильин его уж и не застал.
А в Этой тоже почил? Или не почил?..
– Знал бы, где упасть, соломки подстелил бы, – оригинально заявил Ильин Ангелу. – Чего будем делать? Уйдем в несознанку?
– Из любой ситуации, даже самой безвыходной… – наставительно начал Ангел, но закончить тоже оригинальную мысль не успел.
С тяжким грохотом раскололось задымленное оконное стекло, осколки посыпались на пол, на столы, прямо в супы, жульены и иные герихты, в бокалы и стаканы, на головы вкушающих, на плечи и за шивороты, за декольте, на брюки и на юбки, и вот уже кто-то крикнул от боли, а кто-то от страха, и вот уже чья-то кровь красиво обагрила накрахмаленную скатерть, и боковым зрением Ильин поймал какое-то скоростное движение в ресторанном пространстве-времени, будто рассек его немедленный самолет конструкции Героя и лауреата.
Но то был не самолет.
– Ложись! – гаркнул Ангел.
И Ильин бросился на пол, на осколки, подобрал под себя колени и закрыл голову руками.
Тут как раз раздался взрыв.
Ильин естественно и вмиг исчез из Этой жизни, но в Ту, к сожалению, не попал, а через малое мгновение вернулся назад, в ресторан, и увидел разбитое окно, перевернутые столы, панически орущих мужчин и женщин, развороченный взрывом паркет. А еще он увидел Олега Николаевича, неудобно, с подвернутой ногой, лежащего поодаль и, по-видимому, тоже исчезнувшего из Этой жизни. На время исчезнувшего или навсегда – Ильин проверить не успел. Сверху, может быть даже с неба, стремительно падал какой-то блестящий неопознанный объект. Ильин понял, что бомбежка не Закончилась, только и смог резко откатиться в сторону. Объект бухнулся рядом, но не взорвался, а из него плеснулась черная страшная начинка, мгновенно и больно обожгла щеку. «Кислота!» – панически подумал Ильин. «Размечтался», – ернически подумал Ангел. И Ильин увидел рядом мельхиоровый кофейник, вокруг которого разливалась горячая густая жижица. Стало смешно, но щека горела. Откуда-то издалека слышались сирены то ли полиции, то ли пожарных машин, они явственно приближались, и Ангел, совсем от взрыва не пострадавший, не преминул вставить свое: