– А что ж он такое забыл? – продолжала красавка, да так и ела Ильина глазами, так и расчленяла его по-вурдалачьи.
– Атас! – успел вставить Ангел. – Пошел в штопор.
– Все забыл. Откуда пришел – забыл. Зачем пришел – забыл. К кому пришел – тоже забыл…
Сказав это. Борода усмехнулся в бороду, подмигнул Ильину, а викингу-боксеру шутейно ткнул пальцем в бок. Викинг даже не колыхнулся.
Образа над Бородой смотрели на Ильина осуждающе. Особенно – дружбан с индонезийским островом на башке. Чего они осуждали? Что Ильин все забыл? Так его ли в том вина?
– Его ли в том вина? – Красавка словно подслушала Ильина. – Может, он и не приходил ниоткуда, ни за чем, ни к кому…
– Да? – спросил Борода. – Ох уж эти мне бабы! Не скажу, чем думают, дети кругом, да только уж не мозгами… А самолет свой он в озере зря притопил, зря?
– Был самолет? Какой? «Боинг»? «Сесна»? «Мессершмитт»?
– Если бы! Неизвестной конструкции, но известного конструктора, если верить сведениям, полученным от нашего человека в гебе.
Все смешалось в доме Облонских, не соврал Толстой. «Наши» люди просочились всюду – от революции до ее гонителей, а может, и нойереволюцию в России опять ковали спецы с Лубянки, 2? Их при Ильине временно прижали послепутчевые лидеры четвертой революции, но, как уже было сказано и здесь (и много раньше – подслеповатым поэтом соцреализма): эту песню не задушишь, не убьешь… А и верно, кому в здравом уме могла помститься очередная соцреволюция в нормально капиталистической стране? Только психам, только провокаторам, только наймитам кое-кого…
А кому в таком случае она помстилась в семнадцатом?.. Или в девяносто первом, когда самые демократические лозунги легко покрыли своим хотя и выцветшим, но еще крепким сатином абсолютно р-революционно-большевистские методы?..
Вопросы риторические, ответа не имеют.
Но молчать было глупо и подозрительно.
– Интересно, кто этот ваш человек в гебе? Я его знаю? – вроде бы в никуда, вроде бы в пространство-время спросил Ильин.
– Хороший вопрос, – одобрил Ангел, – провокационно, я бы сказал, отточенный. Можешь ведь…
– Что значит знаете? – настороженно спросил Борода.
– Встречал… – туманно объяснил Ильин. – В гастштадте обедали. Оперу в четыре руки писали. За зарплатой вместе стояли. Мало ли…
– Какую оперу? За какой зарплатой?
– Не какую оперу, а какому оперу. Оперуполномоченному гебе. Я ж к нему, как в Москву приехал, прикрепленный. Отмечаюсь раз в положенный срок. А зарплата – это к слову, может, он, ваш человек, тоже зарплату получает.
– Перебор, – с сожалением сказал Ангел. – Все-таки не можешь.
И красивая-умная Ангелу подыграла, о том не ведая:
– Чего ты его слушаешь, товарищ Карлов? Он же нас дурит, под ненормального косит, а ты всерьез! Пусть товарищ Иван с ним чуть-чуть поработает, яйца ему на уши натянет, тогда он нам про свой «МИГ» все вмиг доложит.
Насчет переспать можно было забыть: товарищ женщина хотела только оперативных данных, но не оперативных удовольствий. Причем оперативные данные в этом подполье выявлялись истинно р-революционными методами. Как в семнадцатом и как в девяносто первом. Товарищ Иван, человек-гора, даже очередную рюманьку отставил, понимая, что должен будет сейчас иметь чистые руки, горячее сердце и холодную голову, чему шведский «Абсолют» не способствует.
– Товарищи! – совершенно искренне напуганный, вскричал Ильин. – Камрады! О чем вы таком говорите? Я не хочу яйца на уши. Я сам сочувствующий и даже сразу признал товарищей вон там Ленина и вон там Троцкого, хотя третьего товарища признать не могу, не встречал. Я готов рассказать все, что знаю, но вот вам парадокс, камрады: я вообще не понимаю, о чем рассказывать. Сначала гебисты с самого с ранья морочили мне башку каким-то самолетом, но морочили, замечу, ничего толком не объясняя: что за самолет, откуда самолет, куда самолет, почему именно я о нем должен вспомнить. Одни намеки. А теперь вот вы… Да растолкуйте мне все с начала и до конца, и я постараюсь вспомнить, если сумею, но поподробнее растолкуйте, поподробнее, я намеков не понимаю, у меня на сей счет справка имеется…
– Иван, – тихо и кратко произнес Борода, не отвлекаясь, однако, от осетринки с лимоном, наворачивая ее на вилку и отправляя эту скатку в пасть.
Иван встал, и Ангел не удержался:
– Ни фига себе!..
Ильин готов был простить Ангелу невольное восхищение перед человеком-горой, Ильин и сам тащился от киноактера Арни Шварценеггера, как там, в минувшем, тащился, так и здесь, где Арни совершил столь же крутую карьеру, но тащиться – одно, а видеть, как человек-гора идет к тебе, чтобы делать очень больно, – это, знаете, другое, тут, знаете, не до праздных восхищений. Посему Ильин панически заверещал, адресуясь единственно к Ангелу:
– Придумай что-нибудь! Скорей!
– Сдавайся, – философски посоветовал Ангел. И Ильин быстро сказал:
– Сдаюсь.
Иван остановился рядом. Ильин глянул-таки на него снизу вверх и почувствовал, что кружится голова. Не сочтите сие метафорой: метр с кепкой Ильина рядом с двумя с лихом метрами Ивана – как все семь холмов Москвы рядом с Джомолунгмой. Иван чуть покачивался над Ильиным, как Останкинская телебашня, и в этой жизни возведенная над усадьбой графа Шереметева: видно, под потолком гуляли незаметные снизу турбулентные потоки.
– Чего говорить? – спросил Ильин, опять наливая в рюмку «Абсолюта» и скоренько опрокидывая вкусное в рот.
– Закуси, – брезгливо поморщился Борода. Ильин послушно закусил салатом.
– Давай все про самолет, – сказал Борода.
– С нашим удовольствием, – услужливо согласился Ильин и зачастил: – Значит, самолет. «МИГ», значит. Я на нем, видимо, летел-летел, потом произошла авария, и я с него, видимо, упал-упал. А он утонул, как мне сказали. А я выжил и вот – перед вами. Хотя сам ничего не помню. Амнезия. Тяжелая болезнь.
– Не прохонже, – заметил Ангел. Прав был, гад.
– Иван, – повторил Борода.
Чтобы описать происшедшее, придется потратить времени больше, нежели оно (происшедшее) заняло в реальности. А его, время, жаль. Посему отметим лишь начальный и конечный этапы. Начальный – это когда Иван резко и грубо схватил Ильина за плечи. Конечный – это когда Ильин выплыл из больного небытия и обнаружил себя на стуле в другой – видимо, соседней – комнате. Ильин был привязан к стулу капроновой веревкой, чтоб не упасть, поскольку ни руки, ни ноги не работали, позвоночник, не исключено, совсем развинтился и дико болел, а еще болели желудок, почки, печень, селезенка, поджелудочная железа, диафрагма и голова. Бит, похоже, был сильно и умело. К слову, в комнате никого не наличествовало. – Ангел, – позвал Ильин, но Ангел не откликнулся. То ли ему досталось больше, чем Ильину, и он торчал в бессознанке, то ли временно вообще слинял, не перенеся издевательств над Ильиным; с ним, с хранителем фиговым, такое и раньше случалось. Вернется, поэтому не расстроился Ильин.
Комната изобилием мебели не отличалась, стул вот в ней имелся, к коему Ильина приторочили, еще койка с металлическими шарами на спинках, еще крошечный письменный столик с перекидным календарем – и все, пустой совсем стол! – а над ним висела карта Южной Африки плюс Мадагаскара.
Дверь в комнату была закрыта, может даже на ключ, и никаких звуков из-за нее сюда не долетало. То ли звукоизоляция в квартире соответствовала аудиостудийным параметрам, то ли гулянка в зале приумолкла. Сколько Ильин без сознания находился – один Ангел знает, а он, повторим, исчез.
Ильин подергал руками: не прав был, двигались они, не отмерли. Но что с того, что двигались?! Капроновая веревка прочно стягивала запястья позади спинки стула. Ильин повертел головой. Она хоть и раскалывалась, но тоже шевелилась. Над столом под картой далекой чужой родины, не замеченный поначалу Ильиным, а теперь к моменту увиденный, висел африканский кривой меч или кинжал в плетенных из какого-то дерьма ножнах. Ильин напряг развинченный-товарищем Иваном позвоночник и запрыгал на стуле к стене. Тех читателей, кто хотел бы подробнее ознакомиться с процессом передвижения в пространстве человека, привязанного к стулу, отсылаем к бессмертному роману Джерома К. Джерома «Трое в одной лодке», там все это смачно описано, повторяться смысла нет.
Итак, Ильин допрыгал до стола. Стул, к коему его привязали, был венским по типу и легким по весу. Ильин оперся на связанные в лодыжках ноги, встал (если это действие можно обозвать таким точным словом), согнутый буквой «Г», уперся пузом о край стола – для прочности – и попытался зубами дотянуться до веревочки, на которой держался меч или кинжал. Нежный позвоночник не выдержал, Ильин клюнул носом вниз и ткнулся в календарь. Попал точно на металлические скобы, держащие страницы, – больно. Но не заорал, сдержался. Собрался с духом и силами, рывком дернул скрюченное тело вверх и тут же, пока не потерял инерции, резко прижал лицо к стене – вроде как дополнительный упор. Хорошо еще, что глазом не вляпался в гвоздь, на коем висел кинжал. Впрочем, до гвоздя надо было еще добраться. Упираясь животом в стол, а лбом – в стену, Ильин начал рывками двигать голову к веревке, к заветному гвоздю, тихонько постанывая, поскольку рывки эти болезненно отдавались во всех вышеперечисленных поврежденных органах. Но терпения ему было не занимать стать. И ведь добился своего. Ухватился зубами за мохнатую веревку, потянул ее на себя и стащил-таки меч-кинжал с гвоздя.
Картиночка со стороны выглядела, вероятно, мило: скрюченный в три погибели, притороченный к стулу клиент с кинжалом в зубах. Кинжал к тому ж – на вервии простом. Джигит. Воин. Еще бы кремневое ружье между ног…
Однако план следовало довести до ума.
Ильин сел, то есть поставил стул вместе с собой на пол, чуть раздвинул колени – насколько позволили путы, и сунул рукоять кинжала (меча) между ног. Зажал крепко – тут уж путы позволяли, отпустил веревочку и ухватил зубами кончик ножен. Ножны были сплетены в знойной Африке из каких-то лиан или змеиных хвостов – черт его разберет. На вкус – гнусно. Стащил ножны с лезвия, выплюнул их на пол и, не разжимая ног, с кинжалом торчком поскакал к койке. Там он повалился на бок – на ворсистое синтетическое покрывало, ухитрился уложить кинжал посередке и Заполз на него спиной – связанными кистями. Ловил веревкой острое лезвие, пилил, елозя стулом по покрывалу, калеча не только веревку, но и руки. Резал их почем зря. Но боли не чувствовал. Не верите – попробуйте привязать себя к стулу и покувыркайтесь на пружинном матрасе: болеть будет все. Как писал поэт: от гребенок до ног…
Боль в руках он ощутил, когда, наконец, веревка пала. Выхватил, вырвал руки из-под спинки стула – кровь капала на рубаху, на свитер, на светлое покрывало. Лег на бок, нашарил кинжал и разрезал путы на ногах. Не выпуская из окровавленных рук кинжала (ну, прямо чистый фильм ужасов!), подкрался к двери и прислушался. По-прежнему тишина обитала в доме. Приоткрыл дверь, увидел полутемный коридорчик, нырнул в него, прошел на цыпочках (ноги все ж ныли) и остановился у другой двери. Куда она вела?..
– Куда она ведет? – машинально поинтересовался. И невесть откуда – не из рая ли? – вернувшийся Ангел тотчас отреагировал:
– В столовую ведет, куда ж еще.
– Ты где это был? – строго спросил Ильин.
– Дела… – сильно затемнил Ангел. – То да се, понимаешь… Гиммельсгевольб, как говорится, гешефт, небесные, значит, делишки, тебе не понять…
– Где уж нам! – вроде как согласился Ильин. – Мы ж люди темные… – И рявкнул: – Струсил, гад? Слинял, дампф поганый?.. Какие у тебя дела, кроме меня? Нету! Взялся охранять – охраняй. Неотлучно. А то откажусь от тебя к едрене фене, и ты сдохнешь без тела… – Ангел помалкивал, вину за собой ведал: Ильин подуспокоился, перешел к делу: не век же орать? Все равно Ангела не переделать… – Кто за дверью, чуешь?
– Один персонаж. Спит.
– Кто именно?
– Не знаю. Я их там особо не разглядывал, не успел, верзейх мир. Уж очень быстро тебя повязали.
– Ладно, смотри… – непонятно сказал Ильин и медленно, остерегаясь, повернул ручку двери. Пахло дурным детективом.
За дверью и впрямь была давешняя столовая комната, и стол, как и раньше, был накрыт: революционный народец выпил, закусил и на потом оставил. Однако сам народец куда-то исчез, может, пошел на баррикады или «Искру» печатать, а на диване мирно похрапывал бородатый вождь и, вполне вероятно, видел во сне сильно светлое будущее.
Честно говоря, Ильину все было непонятно. Какой-то пошлый сюрреализм сопровождал его с самого утра, когда свихнувшийся «мерс» чуть не сшиб убогого на Большом Каменном мосту. Потом, вместо того чтобы забрать подозреваемого в лубянские подвалы, учинить там интеллигентную и надежную (фирма «Блаупункт» гарантирует!..) электронную пытку и вынуть из больных мозгов все про самолет, гебисты возили Ильина на экскурсию в психушку, кормили дорогими улитками в «Максиме», нежно уговаривали расколоться, а потом легко сдали в какое-то тухлое подполье, которое, не исключено, гебистами и слажено. И ведь в подполье на Пресне тот же сюрреализм имел свое место. Ну, врезали по мозгам, вырубили на время из действительности, ну, приторочили к стулу – так и ждите, когда клиент очухается, берите его тепленьким и расслабленным от страха. Нет, они частью ушли, частью спать легли. Необъяснимо!.. Спавшая часть подполья хрюкнула во сне и почмокала губами. Спавшая часть спала крепко. Ленин, Троцкий и псевдоиндонезийский дружбан смотрели со стены одобрительно.
Наклюнулась дилемма: то ли рвать когти, то ли пробудить спящего и малость попытать его насчет отмеченного выше сюрреализма.
– Как поступим? – спросил Ильин.
– Пока опасности не вижу, – отозвался заметно приободрившийся Ангел. – Время вроде имеется.
На полу возле дивана валялась газетка: видно, Борода почитал масс-медиа чуток и сморило его. Ильин поднял газетку, развернул: впервые в этой жизни видал такую, да и в прежней жизни ее не было. Название – «Свободная правда», текст – на русском языке. Под названием – пояснение: «Орган Центрального Комитета Африканской партии труда и свободы. Издается с апреля 1942 года». Фотография на три колонки: мужик с индонезийским островом на башке жмет лапу какому-то черному типу, мучительно напоминающему бывшего узника совести Нельсона Манделу. Только моложе. А рядом улыбается еще один белый. Над фотографией – шапка: «Мирная конференция в Иоганнесбурге: лидеры сторон накануне подписания межреспубликанского экономического соглашения». Передовая: «Приватизация набирает темпы». Колонка информации: «Вести со всего света». В вестях: американский империализм опять наращивает свое присутствие в районе Персидского залива; президент Ирака Задам Хувсем посетил завод по производству бактериологического оружия, построенный с помощью специалистов из Южно-Африканской республики; вождь Ливийской джамафигии Захренар Муддафи отрицает причастность своих спецслужб к нападению на аэропорт Шарля де Голля в Париже; российский нефтяной концерн «Шелл-Сайбириа» нагло диктует странам – членам ОПЕК цены на нефть; в Восточной Пруссии ожидают визита папы Иоанна-Павла VI; восстание узников совести в страшном пермском лагере N354-бис в России; Германия отказала Анголе в просьбе о продаже партии оружия; еще из России: в Москве с помпой готовится очередной, XII по счету, шабаш русских национал-социалистов… Начало большой – похоже, установочно-теоретической – статьи «Кому выгодна изоляция ЮАР?»… И как топором по темечку: «Новый сверхзвуковой истребитель поступил в военно-воздушные силы ЮАР». И на маленькой фотке – его, Ильина, «МИГ». Утонувший в болоте. Сочиненный в Той жизни в конструкторском бюро имени Артема Ивановича Микояна. Испытанный Ильиным. Уже взятый кое-где на вооружение – в Приволжском, например, военном округе, опять-таки в Той жизни. А в Этой – построенный в ЮАР. В том же, как явствует из подписи под фоткой, КБ имени Микояна.
– Вот оно, оказывается, в чем дело, – сказал Ангел.
– С опозданием, однако, работают в Африке авиаконструкторы из одноименного кабэ, – сказал Ангел.
– Лажа-то, блин, какая, – сказал Ангел. – Если они открыли в болоте твою тачку, то ты – шпион ЮАР. Без всяких сомнений. И судить тебя будут как в прежней твоей жизни – американского летчика-шпиона Пауэрса. Пятнадцать лет в страшном пермском лагере N354-бис. Узником совести.
– Рви когти, – сказал Ангел, – пока Борода не прочухался.
– Куда рвать-то? – откликнулся наконец Ильин. С великой тоской в голосе.
– Пока прямо. А там поглядим. Я с тобой, кореш, где наша не пропадала!..
Ильин уронил на диван «Свободную правду», посмотрел на Бороду. Тот спал. Ильин встал и порулил к выходу, машинально цапнул со стола пирожок – тот с мясом оказался. Так ведь нигде толком и не поел, просто заклятье какое-то, тоже машинально подумал Ильин, жуя на ходу холодный пирожок. Прошел через прихожую, отпер входную дверь и очутился в знакомом тихом переулочке, еще, оказывается, день был, хотя и смеркалось.
Ильин пошустрил по переулку, который неожиданно быстро вывел его на Большую Грузинскую, а тут к тротуару, к остановке, очень вовремя подкатил автобус под номером 76, открыл дверцы с гидравлическим ффуком, Ильин на порог и запрыгнул. Сказал громко:
– Абонемент.
Он у него был – месячный, на службе выдавали. Прошел вперед, посмотрел на схемку на стекле водительской кабины. Конечная у семьдесят шестого номера была на кругу в Сокольниках. Сокольники так Сокольники, подумал Ильин и сел на ближайшее сиденье: пустым был автобус. Сокольники – это даже символично, подумал Ильин, поскольку там они с Ангелом сегодня уже были. Оттуда началась фантасмагория, которая пока заканчиваться не желала.
Все по-прежнему оставалось непонятным, хотя кое-что и прояснилось. Если гебисты выловили «МИГ» из болота (а они, похоже, его выловили), то для них он – типичный пришелец из вражеской страны. А Ильин, без памяти найденный у кромки болота, неизбежно должен быть связан с вражеским аппаратом тяжелее воздуха. Иначе какого хрена он там оказался и при сем ничего не помнил? Тут даже в гебе служить не надо, чтоб до такого дотумкать. Другое дело, как это радарщики и слухачи из ПэВэО проморгали самолет? Летел-то он, по размышлениям гебистов, издалека, посадки неизбежно делал – ну пусть в Ливии, ну пусть в Ираке, но потом-то он границу пересек, полдержавы с юга отмахал. И упал. И никто о нем – ничего. Это точно. Когда Ильина допросами мурыжили – ни слова о воздушном транспорте сказано не было. Не знали тогда про «МИГ» гебисты.
То есть Ильину-то ясно было, почему не знали. Ильин свалился там, где прорвал… что?.. ну вот хотя бы тот самый пресловутый пространственно-временной континуум. Иными словами, ни километра он над здешней Россией не пролетел, никому никого засекать не пришлось. Но гебисты про континуум не знают. А узнали бы – не поверили. Они – реалисты, а не фантасты. Значит, для них непонятно следующее: как он долетел до центра России незамеченным – раз, зачем прилетел – два, почему никак себя не проявляет – три… Есть, наверно, и четыре, и десять, и двадцать пять – не то Ильина волновало. А то Ильина волновало, что все, кого он так внезапно и скоро заинтересовал, действовали, мягко говоря, по-идиотски. Все!
А идиотами они не были, это Ильин точно знал.
Тогда почему?
– Сам мучаюсь, – всплыл Ангел. – У меня от всех этих фантасмагорий – голова кругом. Так не бывает.
– Но ведь так есть, – здраво заметил Ильин. Автобус перемахнул площадь Белорусского вокзала (он так и остался Белорусским) и выехал на Бутырский вал.
– А быть не должно, – упрямо сказал Ангел. – И чую я, что вся эта мистика еще не кончилась. Впереди еще – навалом бессмысленностей. Почему? Откуда? Куй продест?..
– Я еще в околотке не был, – напомнил Ильин.
– А вот давить не надо, не надо, – обиделся Ангел. – Я слов на ветер не бросаю. Околоток будет, будет, а вот каким он будет – тут, камрад Ильин, извини: не ведаю. Хотя мистика – это по моей части.
Автобус постоял на остановке, никого не ссадил, никого не взял. Двери закрылись, и водитель сказал в микрофон:
– Следующая – Савёловский вокзал.
– Атас! – успел вставить Ангел. – Пошел в штопор.
– Все забыл. Откуда пришел – забыл. Зачем пришел – забыл. К кому пришел – тоже забыл…
Сказав это. Борода усмехнулся в бороду, подмигнул Ильину, а викингу-боксеру шутейно ткнул пальцем в бок. Викинг даже не колыхнулся.
Образа над Бородой смотрели на Ильина осуждающе. Особенно – дружбан с индонезийским островом на башке. Чего они осуждали? Что Ильин все забыл? Так его ли в том вина?
– Его ли в том вина? – Красавка словно подслушала Ильина. – Может, он и не приходил ниоткуда, ни за чем, ни к кому…
– Да? – спросил Борода. – Ох уж эти мне бабы! Не скажу, чем думают, дети кругом, да только уж не мозгами… А самолет свой он в озере зря притопил, зря?
– Был самолет? Какой? «Боинг»? «Сесна»? «Мессершмитт»?
– Если бы! Неизвестной конструкции, но известного конструктора, если верить сведениям, полученным от нашего человека в гебе.
Все смешалось в доме Облонских, не соврал Толстой. «Наши» люди просочились всюду – от революции до ее гонителей, а может, и нойереволюцию в России опять ковали спецы с Лубянки, 2? Их при Ильине временно прижали послепутчевые лидеры четвертой революции, но, как уже было сказано и здесь (и много раньше – подслеповатым поэтом соцреализма): эту песню не задушишь, не убьешь… А и верно, кому в здравом уме могла помститься очередная соцреволюция в нормально капиталистической стране? Только психам, только провокаторам, только наймитам кое-кого…
А кому в таком случае она помстилась в семнадцатом?.. Или в девяносто первом, когда самые демократические лозунги легко покрыли своим хотя и выцветшим, но еще крепким сатином абсолютно р-революционно-большевистские методы?..
Вопросы риторические, ответа не имеют.
Но молчать было глупо и подозрительно.
– Интересно, кто этот ваш человек в гебе? Я его знаю? – вроде бы в никуда, вроде бы в пространство-время спросил Ильин.
– Хороший вопрос, – одобрил Ангел, – провокационно, я бы сказал, отточенный. Можешь ведь…
– Что значит знаете? – настороженно спросил Борода.
– Встречал… – туманно объяснил Ильин. – В гастштадте обедали. Оперу в четыре руки писали. За зарплатой вместе стояли. Мало ли…
– Какую оперу? За какой зарплатой?
– Не какую оперу, а какому оперу. Оперуполномоченному гебе. Я ж к нему, как в Москву приехал, прикрепленный. Отмечаюсь раз в положенный срок. А зарплата – это к слову, может, он, ваш человек, тоже зарплату получает.
– Перебор, – с сожалением сказал Ангел. – Все-таки не можешь.
И красивая-умная Ангелу подыграла, о том не ведая:
– Чего ты его слушаешь, товарищ Карлов? Он же нас дурит, под ненормального косит, а ты всерьез! Пусть товарищ Иван с ним чуть-чуть поработает, яйца ему на уши натянет, тогда он нам про свой «МИГ» все вмиг доложит.
Насчет переспать можно было забыть: товарищ женщина хотела только оперативных данных, но не оперативных удовольствий. Причем оперативные данные в этом подполье выявлялись истинно р-революционными методами. Как в семнадцатом и как в девяносто первом. Товарищ Иван, человек-гора, даже очередную рюманьку отставил, понимая, что должен будет сейчас иметь чистые руки, горячее сердце и холодную голову, чему шведский «Абсолют» не способствует.
– Товарищи! – совершенно искренне напуганный, вскричал Ильин. – Камрады! О чем вы таком говорите? Я не хочу яйца на уши. Я сам сочувствующий и даже сразу признал товарищей вон там Ленина и вон там Троцкого, хотя третьего товарища признать не могу, не встречал. Я готов рассказать все, что знаю, но вот вам парадокс, камрады: я вообще не понимаю, о чем рассказывать. Сначала гебисты с самого с ранья морочили мне башку каким-то самолетом, но морочили, замечу, ничего толком не объясняя: что за самолет, откуда самолет, куда самолет, почему именно я о нем должен вспомнить. Одни намеки. А теперь вот вы… Да растолкуйте мне все с начала и до конца, и я постараюсь вспомнить, если сумею, но поподробнее растолкуйте, поподробнее, я намеков не понимаю, у меня на сей счет справка имеется…
– Иван, – тихо и кратко произнес Борода, не отвлекаясь, однако, от осетринки с лимоном, наворачивая ее на вилку и отправляя эту скатку в пасть.
Иван встал, и Ангел не удержался:
– Ни фига себе!..
Ильин готов был простить Ангелу невольное восхищение перед человеком-горой, Ильин и сам тащился от киноактера Арни Шварценеггера, как там, в минувшем, тащился, так и здесь, где Арни совершил столь же крутую карьеру, но тащиться – одно, а видеть, как человек-гора идет к тебе, чтобы делать очень больно, – это, знаете, другое, тут, знаете, не до праздных восхищений. Посему Ильин панически заверещал, адресуясь единственно к Ангелу:
– Придумай что-нибудь! Скорей!
– Сдавайся, – философски посоветовал Ангел. И Ильин быстро сказал:
– Сдаюсь.
Иван остановился рядом. Ильин глянул-таки на него снизу вверх и почувствовал, что кружится голова. Не сочтите сие метафорой: метр с кепкой Ильина рядом с двумя с лихом метрами Ивана – как все семь холмов Москвы рядом с Джомолунгмой. Иван чуть покачивался над Ильиным, как Останкинская телебашня, и в этой жизни возведенная над усадьбой графа Шереметева: видно, под потолком гуляли незаметные снизу турбулентные потоки.
– Чего говорить? – спросил Ильин, опять наливая в рюмку «Абсолюта» и скоренько опрокидывая вкусное в рот.
– Закуси, – брезгливо поморщился Борода. Ильин послушно закусил салатом.
– Давай все про самолет, – сказал Борода.
– С нашим удовольствием, – услужливо согласился Ильин и зачастил: – Значит, самолет. «МИГ», значит. Я на нем, видимо, летел-летел, потом произошла авария, и я с него, видимо, упал-упал. А он утонул, как мне сказали. А я выжил и вот – перед вами. Хотя сам ничего не помню. Амнезия. Тяжелая болезнь.
– Не прохонже, – заметил Ангел. Прав был, гад.
– Иван, – повторил Борода.
Чтобы описать происшедшее, придется потратить времени больше, нежели оно (происшедшее) заняло в реальности. А его, время, жаль. Посему отметим лишь начальный и конечный этапы. Начальный – это когда Иван резко и грубо схватил Ильина за плечи. Конечный – это когда Ильин выплыл из больного небытия и обнаружил себя на стуле в другой – видимо, соседней – комнате. Ильин был привязан к стулу капроновой веревкой, чтоб не упасть, поскольку ни руки, ни ноги не работали, позвоночник, не исключено, совсем развинтился и дико болел, а еще болели желудок, почки, печень, селезенка, поджелудочная железа, диафрагма и голова. Бит, похоже, был сильно и умело. К слову, в комнате никого не наличествовало. – Ангел, – позвал Ильин, но Ангел не откликнулся. То ли ему досталось больше, чем Ильину, и он торчал в бессознанке, то ли временно вообще слинял, не перенеся издевательств над Ильиным; с ним, с хранителем фиговым, такое и раньше случалось. Вернется, поэтому не расстроился Ильин.
Комната изобилием мебели не отличалась, стул вот в ней имелся, к коему Ильина приторочили, еще койка с металлическими шарами на спинках, еще крошечный письменный столик с перекидным календарем – и все, пустой совсем стол! – а над ним висела карта Южной Африки плюс Мадагаскара.
Дверь в комнату была закрыта, может даже на ключ, и никаких звуков из-за нее сюда не долетало. То ли звукоизоляция в квартире соответствовала аудиостудийным параметрам, то ли гулянка в зале приумолкла. Сколько Ильин без сознания находился – один Ангел знает, а он, повторим, исчез.
Ильин подергал руками: не прав был, двигались они, не отмерли. Но что с того, что двигались?! Капроновая веревка прочно стягивала запястья позади спинки стула. Ильин повертел головой. Она хоть и раскалывалась, но тоже шевелилась. Над столом под картой далекой чужой родины, не замеченный поначалу Ильиным, а теперь к моменту увиденный, висел африканский кривой меч или кинжал в плетенных из какого-то дерьма ножнах. Ильин напряг развинченный-товарищем Иваном позвоночник и запрыгал на стуле к стене. Тех читателей, кто хотел бы подробнее ознакомиться с процессом передвижения в пространстве человека, привязанного к стулу, отсылаем к бессмертному роману Джерома К. Джерома «Трое в одной лодке», там все это смачно описано, повторяться смысла нет.
Итак, Ильин допрыгал до стола. Стул, к коему его привязали, был венским по типу и легким по весу. Ильин оперся на связанные в лодыжках ноги, встал (если это действие можно обозвать таким точным словом), согнутый буквой «Г», уперся пузом о край стола – для прочности – и попытался зубами дотянуться до веревочки, на которой держался меч или кинжал. Нежный позвоночник не выдержал, Ильин клюнул носом вниз и ткнулся в календарь. Попал точно на металлические скобы, держащие страницы, – больно. Но не заорал, сдержался. Собрался с духом и силами, рывком дернул скрюченное тело вверх и тут же, пока не потерял инерции, резко прижал лицо к стене – вроде как дополнительный упор. Хорошо еще, что глазом не вляпался в гвоздь, на коем висел кинжал. Впрочем, до гвоздя надо было еще добраться. Упираясь животом в стол, а лбом – в стену, Ильин начал рывками двигать голову к веревке, к заветному гвоздю, тихонько постанывая, поскольку рывки эти болезненно отдавались во всех вышеперечисленных поврежденных органах. Но терпения ему было не занимать стать. И ведь добился своего. Ухватился зубами за мохнатую веревку, потянул ее на себя и стащил-таки меч-кинжал с гвоздя.
Картиночка со стороны выглядела, вероятно, мило: скрюченный в три погибели, притороченный к стулу клиент с кинжалом в зубах. Кинжал к тому ж – на вервии простом. Джигит. Воин. Еще бы кремневое ружье между ног…
Однако план следовало довести до ума.
Ильин сел, то есть поставил стул вместе с собой на пол, чуть раздвинул колени – насколько позволили путы, и сунул рукоять кинжала (меча) между ног. Зажал крепко – тут уж путы позволяли, отпустил веревочку и ухватил зубами кончик ножен. Ножны были сплетены в знойной Африке из каких-то лиан или змеиных хвостов – черт его разберет. На вкус – гнусно. Стащил ножны с лезвия, выплюнул их на пол и, не разжимая ног, с кинжалом торчком поскакал к койке. Там он повалился на бок – на ворсистое синтетическое покрывало, ухитрился уложить кинжал посередке и Заполз на него спиной – связанными кистями. Ловил веревкой острое лезвие, пилил, елозя стулом по покрывалу, калеча не только веревку, но и руки. Резал их почем зря. Но боли не чувствовал. Не верите – попробуйте привязать себя к стулу и покувыркайтесь на пружинном матрасе: болеть будет все. Как писал поэт: от гребенок до ног…
Боль в руках он ощутил, когда, наконец, веревка пала. Выхватил, вырвал руки из-под спинки стула – кровь капала на рубаху, на свитер, на светлое покрывало. Лег на бок, нашарил кинжал и разрезал путы на ногах. Не выпуская из окровавленных рук кинжала (ну, прямо чистый фильм ужасов!), подкрался к двери и прислушался. По-прежнему тишина обитала в доме. Приоткрыл дверь, увидел полутемный коридорчик, нырнул в него, прошел на цыпочках (ноги все ж ныли) и остановился у другой двери. Куда она вела?..
– Куда она ведет? – машинально поинтересовался. И невесть откуда – не из рая ли? – вернувшийся Ангел тотчас отреагировал:
– В столовую ведет, куда ж еще.
– Ты где это был? – строго спросил Ильин.
– Дела… – сильно затемнил Ангел. – То да се, понимаешь… Гиммельсгевольб, как говорится, гешефт, небесные, значит, делишки, тебе не понять…
– Где уж нам! – вроде как согласился Ильин. – Мы ж люди темные… – И рявкнул: – Струсил, гад? Слинял, дампф поганый?.. Какие у тебя дела, кроме меня? Нету! Взялся охранять – охраняй. Неотлучно. А то откажусь от тебя к едрене фене, и ты сдохнешь без тела… – Ангел помалкивал, вину за собой ведал: Ильин подуспокоился, перешел к делу: не век же орать? Все равно Ангела не переделать… – Кто за дверью, чуешь?
– Один персонаж. Спит.
– Кто именно?
– Не знаю. Я их там особо не разглядывал, не успел, верзейх мир. Уж очень быстро тебя повязали.
– Ладно, смотри… – непонятно сказал Ильин и медленно, остерегаясь, повернул ручку двери. Пахло дурным детективом.
За дверью и впрямь была давешняя столовая комната, и стол, как и раньше, был накрыт: революционный народец выпил, закусил и на потом оставил. Однако сам народец куда-то исчез, может, пошел на баррикады или «Искру» печатать, а на диване мирно похрапывал бородатый вождь и, вполне вероятно, видел во сне сильно светлое будущее.
Честно говоря, Ильину все было непонятно. Какой-то пошлый сюрреализм сопровождал его с самого утра, когда свихнувшийся «мерс» чуть не сшиб убогого на Большом Каменном мосту. Потом, вместо того чтобы забрать подозреваемого в лубянские подвалы, учинить там интеллигентную и надежную (фирма «Блаупункт» гарантирует!..) электронную пытку и вынуть из больных мозгов все про самолет, гебисты возили Ильина на экскурсию в психушку, кормили дорогими улитками в «Максиме», нежно уговаривали расколоться, а потом легко сдали в какое-то тухлое подполье, которое, не исключено, гебистами и слажено. И ведь в подполье на Пресне тот же сюрреализм имел свое место. Ну, врезали по мозгам, вырубили на время из действительности, ну, приторочили к стулу – так и ждите, когда клиент очухается, берите его тепленьким и расслабленным от страха. Нет, они частью ушли, частью спать легли. Необъяснимо!.. Спавшая часть подполья хрюкнула во сне и почмокала губами. Спавшая часть спала крепко. Ленин, Троцкий и псевдоиндонезийский дружбан смотрели со стены одобрительно.
Наклюнулась дилемма: то ли рвать когти, то ли пробудить спящего и малость попытать его насчет отмеченного выше сюрреализма.
– Как поступим? – спросил Ильин.
– Пока опасности не вижу, – отозвался заметно приободрившийся Ангел. – Время вроде имеется.
На полу возле дивана валялась газетка: видно, Борода почитал масс-медиа чуток и сморило его. Ильин поднял газетку, развернул: впервые в этой жизни видал такую, да и в прежней жизни ее не было. Название – «Свободная правда», текст – на русском языке. Под названием – пояснение: «Орган Центрального Комитета Африканской партии труда и свободы. Издается с апреля 1942 года». Фотография на три колонки: мужик с индонезийским островом на башке жмет лапу какому-то черному типу, мучительно напоминающему бывшего узника совести Нельсона Манделу. Только моложе. А рядом улыбается еще один белый. Над фотографией – шапка: «Мирная конференция в Иоганнесбурге: лидеры сторон накануне подписания межреспубликанского экономического соглашения». Передовая: «Приватизация набирает темпы». Колонка информации: «Вести со всего света». В вестях: американский империализм опять наращивает свое присутствие в районе Персидского залива; президент Ирака Задам Хувсем посетил завод по производству бактериологического оружия, построенный с помощью специалистов из Южно-Африканской республики; вождь Ливийской джамафигии Захренар Муддафи отрицает причастность своих спецслужб к нападению на аэропорт Шарля де Голля в Париже; российский нефтяной концерн «Шелл-Сайбириа» нагло диктует странам – членам ОПЕК цены на нефть; в Восточной Пруссии ожидают визита папы Иоанна-Павла VI; восстание узников совести в страшном пермском лагере N354-бис в России; Германия отказала Анголе в просьбе о продаже партии оружия; еще из России: в Москве с помпой готовится очередной, XII по счету, шабаш русских национал-социалистов… Начало большой – похоже, установочно-теоретической – статьи «Кому выгодна изоляция ЮАР?»… И как топором по темечку: «Новый сверхзвуковой истребитель поступил в военно-воздушные силы ЮАР». И на маленькой фотке – его, Ильина, «МИГ». Утонувший в болоте. Сочиненный в Той жизни в конструкторском бюро имени Артема Ивановича Микояна. Испытанный Ильиным. Уже взятый кое-где на вооружение – в Приволжском, например, военном округе, опять-таки в Той жизни. А в Этой – построенный в ЮАР. В том же, как явствует из подписи под фоткой, КБ имени Микояна.
– Вот оно, оказывается, в чем дело, – сказал Ангел.
– С опозданием, однако, работают в Африке авиаконструкторы из одноименного кабэ, – сказал Ангел.
– Лажа-то, блин, какая, – сказал Ангел. – Если они открыли в болоте твою тачку, то ты – шпион ЮАР. Без всяких сомнений. И судить тебя будут как в прежней твоей жизни – американского летчика-шпиона Пауэрса. Пятнадцать лет в страшном пермском лагере N354-бис. Узником совести.
– Рви когти, – сказал Ангел, – пока Борода не прочухался.
– Куда рвать-то? – откликнулся наконец Ильин. С великой тоской в голосе.
– Пока прямо. А там поглядим. Я с тобой, кореш, где наша не пропадала!..
Ильин уронил на диван «Свободную правду», посмотрел на Бороду. Тот спал. Ильин встал и порулил к выходу, машинально цапнул со стола пирожок – тот с мясом оказался. Так ведь нигде толком и не поел, просто заклятье какое-то, тоже машинально подумал Ильин, жуя на ходу холодный пирожок. Прошел через прихожую, отпер входную дверь и очутился в знакомом тихом переулочке, еще, оказывается, день был, хотя и смеркалось.
Ильин пошустрил по переулку, который неожиданно быстро вывел его на Большую Грузинскую, а тут к тротуару, к остановке, очень вовремя подкатил автобус под номером 76, открыл дверцы с гидравлическим ффуком, Ильин на порог и запрыгнул. Сказал громко:
– Абонемент.
Он у него был – месячный, на службе выдавали. Прошел вперед, посмотрел на схемку на стекле водительской кабины. Конечная у семьдесят шестого номера была на кругу в Сокольниках. Сокольники так Сокольники, подумал Ильин и сел на ближайшее сиденье: пустым был автобус. Сокольники – это даже символично, подумал Ильин, поскольку там они с Ангелом сегодня уже были. Оттуда началась фантасмагория, которая пока заканчиваться не желала.
Все по-прежнему оставалось непонятным, хотя кое-что и прояснилось. Если гебисты выловили «МИГ» из болота (а они, похоже, его выловили), то для них он – типичный пришелец из вражеской страны. А Ильин, без памяти найденный у кромки болота, неизбежно должен быть связан с вражеским аппаратом тяжелее воздуха. Иначе какого хрена он там оказался и при сем ничего не помнил? Тут даже в гебе служить не надо, чтоб до такого дотумкать. Другое дело, как это радарщики и слухачи из ПэВэО проморгали самолет? Летел-то он, по размышлениям гебистов, издалека, посадки неизбежно делал – ну пусть в Ливии, ну пусть в Ираке, но потом-то он границу пересек, полдержавы с юга отмахал. И упал. И никто о нем – ничего. Это точно. Когда Ильина допросами мурыжили – ни слова о воздушном транспорте сказано не было. Не знали тогда про «МИГ» гебисты.
То есть Ильину-то ясно было, почему не знали. Ильин свалился там, где прорвал… что?.. ну вот хотя бы тот самый пресловутый пространственно-временной континуум. Иными словами, ни километра он над здешней Россией не пролетел, никому никого засекать не пришлось. Но гебисты про континуум не знают. А узнали бы – не поверили. Они – реалисты, а не фантасты. Значит, для них непонятно следующее: как он долетел до центра России незамеченным – раз, зачем прилетел – два, почему никак себя не проявляет – три… Есть, наверно, и четыре, и десять, и двадцать пять – не то Ильина волновало. А то Ильина волновало, что все, кого он так внезапно и скоро заинтересовал, действовали, мягко говоря, по-идиотски. Все!
А идиотами они не были, это Ильин точно знал.
Тогда почему?
– Сам мучаюсь, – всплыл Ангел. – У меня от всех этих фантасмагорий – голова кругом. Так не бывает.
– Но ведь так есть, – здраво заметил Ильин. Автобус перемахнул площадь Белорусского вокзала (он так и остался Белорусским) и выехал на Бутырский вал.
– А быть не должно, – упрямо сказал Ангел. – И чую я, что вся эта мистика еще не кончилась. Впереди еще – навалом бессмысленностей. Почему? Откуда? Куй продест?..
– Я еще в околотке не был, – напомнил Ильин.
– А вот давить не надо, не надо, – обиделся Ангел. – Я слов на ветер не бросаю. Околоток будет, будет, а вот каким он будет – тут, камрад Ильин, извини: не ведаю. Хотя мистика – это по моей части.
Автобус постоял на остановке, никого не ссадил, никого не взял. Двери закрылись, и водитель сказал в микрофон:
– Следующая – Савёловский вокзал.
ВЕРСИЯ
Что Ильин знал о Южно-Африканской республике? Довольно мало. В русских газетах о ней старались особо не распространяться, как прежде – в сталинско-хрущевско-брежневские годы совковые средства массовой дезинформации не баловали читателя историями из жизни русской эмиграции. Ну разве что самую малость: как они бедствуют, сирые, на чужбине. Что там у нас на дворе? Социализм, капитализм, демократия такая-растакая, густой плюрализм мнений – как все было, так все и будет: что начальникам невыгодно, что им не по шерсти, то никакое вышеуказанное массовое средство не опубликует. Кроме сильно оппозиционных. А на оппозиционные у начальников есть гебе, эФБеэР, эМАй-файв, et cetera. И попробуй, например, предложить в «Нью-Йорк таймс» статью о преимуществе социалистического метода ведения хозяйства над капиталистическим… где?.. ну, скажем, на заводах «Дженерал моторс». И кто это напечатает?.. А уж демократии в Америке – выше головы, она ее по всему миру развозит на пароходах и самолетах. Или в брошенной Ильиным революционно-перестроечной Москве: предложи в посткоммунистическую сверхдемократическую газету, в «Куранты» какие-нибудь забойные, опус о положительных сторонах застойного периода – хорошо, коли не побьют каменьями! А Ильин в том периоде довольно долго жил, отменно работал и работой своей, ее результатами гордился. И ничего застойного в ней не находил. Но разве против власти и ее высочайшего мнения попрешь?.. Так и в обретенной им Москве: о ЮАР – либо ничего, либо скверно. А ведь там, в ЮАР этой, – как и всюду, не надо провидцем быть! – жизнь у всех по-разному протекает. От режима и идеологии независимо…
«Либо ничего» – ничего и есть. Неизвестность. «Либо скверно» – это можно перечислить. Это читано и видано по «тиви».
Возьмите атлас мира, найдите карту Африки, гляньте на юг – туда, ближе к Антарктиде, к пингвинам и айсбергам (ничего жидомасонского, чистое совпадение звукописи…), и обнаружите страны социалистического лагеря, который находится в крутой изоляции от остального мира. В экономической и политической изоляции. (К слову: понятия «лагерь» и «мир» сохранились в новой России с давних социалистических – гулаговских – времен). В «лагерь» вошли: ЮАР, Намибия, Южная Родезия, как и в докатастрофной реальности ставшая Зимбабве, Мозамбик и… и, пожалуй, все. Гражданско-партизанские бои за идеалы социализма шли в Ботсване и Анголе, но цепные псы империализма с помощью платных агентов ЦээРУ (псы – черные, агенты, естественно – белые, пришлые…) удерживали ненавистный прогрессивной части человечества статус-кво. (Терминология использована та, к коей Ильин привык в подзабытые застойные годы. Как и весь советский народ.) Королевство Лесото посреди огромной территории ЮАР оставалось королевством, хотя и марионеточным: через него удобно было торговать с «остальным миром». «Остальной мир» хотел торговать, сохраняя красивую мину, а статус королевства в качестве торгового партнера мине сей способствовал весьма. И кому какое дело, что король Лесото был, не исключено, тайным членом Африканской партии труда и свободы (с ЦК в Иоганнесбурге)! Тайный – не явный, демократия такое позволяет…
Это политический расклад. Никакого серьезного влияния на умы и сердца граждан «остального мира» социализм с юга Африки не оказывал, но пованивал крепко. К нему тяготели вроде бы не социалистические, но откровенно тоталитарные режимы в Ливии, Ираке и на Кубе. Его славили (лицемерно или нет – Ильин не знал…) террористы Палестинской организации освобождения и бойцы Ирландской революционной армии, члены нигде, ни в какой стране не прописанных авантюрно-безжалостных «красных бригад» и такого же крутого Общества Льва Троцкого, а также куцые компартии, влачившие кое-где по миру (Испания, Италия, Индия, Китай…) полуголодное существование. Это в прежней жизни Ильина мировой социализм худо-бедно подкармливал своих единоверцев. В нынешней ему самому жрать было нечего – опять же сведения из газет, других Ильин не имел. Хотя и верил им: юг Африки – не восток Европы, а африканские свободолюбивые народы и в прежней жизни работать не шибко рвались. Палки на них не было…
Но это уже экономика, а тут надо быть справедливым: алмазы, золото, урановые руды – все это в обилии водилось в соцлагере и неявно вывозилось через помянутое королевство Лесото. Во всяком случае, знаменитый алмазный концерн «Де Бирс» и в Этой реальности не маялся от нехватки товара, время от времени в разных периодических изданиях Америки и Европы появлялись скандальные статьи, разоблачающие его связи с «красным режимом ЮАР». Но статьи статьями, а алмазы алмазами. «Де Бирс» плевать хотел на обвинения, держал монополию, вон и в Россию влез, вопреки жуткому сопротивлению Германии – на Чукотку, в Архангелогородскую губернию… Так что денежки у ЮАР со товарищи были, было на что строить светлое африканское будущее.
Американский журнал «Нэйшнл джогрэфик» так подавал национальный состав республики: африканцев – 22,6 миллиона человек (зулусы, коса, бечуаны и прочие банту), лиц европейского происхождения (африканеры и англичане) – 4,5 миллиона, русских – 1,8. И вот эти-то русские, слинявшие из эСэСэСэРа за период с сорок второго по сорок четвертый годы, разбавленные кое-какой эмиграцией из Европы – не прижившиеся там эмигранты первой волны и их дети, военнопленные и угнанные немцами из России в короткую военную пору, кто не захотел расстаться с идеалами коммунизма, – эти сильные русские обжили Иоганнесбург (на Преторию, на столицу, они не претендовали…), обнаглели до того, что всерьез называли его Иванградом, создали мощную колонию, где под именем Африканской партии труда и свободы возродилась по сути ВэКаПэбэ, сумели объединить под ее знаменами (красно-зелено-желтыми: красный цвет – кровь рабочих борцов за свободу, зеленый – цвет надежды и жизни, желтый – песка и, не исключено, золота…) немалое число африканцев из разных племен, втиснулись в парламент и постепенно захватили в нем большинство. Произошло сие, если Ильину память не изменяет, году эдак в пятьдесят шестом-седьмом, с тех пор там социализм и строится. И своей победной поступью завоевал еще кое-какие вышеназванные соседние страны. А президентом там – тоже русский, Ильин его фамилию забыл. Незнакомая фамилия, не из прежней жизни. То ли Пухов, то ли Махов, то ли вообще Иванов.
«Либо ничего» – ничего и есть. Неизвестность. «Либо скверно» – это можно перечислить. Это читано и видано по «тиви».
Возьмите атлас мира, найдите карту Африки, гляньте на юг – туда, ближе к Антарктиде, к пингвинам и айсбергам (ничего жидомасонского, чистое совпадение звукописи…), и обнаружите страны социалистического лагеря, который находится в крутой изоляции от остального мира. В экономической и политической изоляции. (К слову: понятия «лагерь» и «мир» сохранились в новой России с давних социалистических – гулаговских – времен). В «лагерь» вошли: ЮАР, Намибия, Южная Родезия, как и в докатастрофной реальности ставшая Зимбабве, Мозамбик и… и, пожалуй, все. Гражданско-партизанские бои за идеалы социализма шли в Ботсване и Анголе, но цепные псы империализма с помощью платных агентов ЦээРУ (псы – черные, агенты, естественно – белые, пришлые…) удерживали ненавистный прогрессивной части человечества статус-кво. (Терминология использована та, к коей Ильин привык в подзабытые застойные годы. Как и весь советский народ.) Королевство Лесото посреди огромной территории ЮАР оставалось королевством, хотя и марионеточным: через него удобно было торговать с «остальным миром». «Остальной мир» хотел торговать, сохраняя красивую мину, а статус королевства в качестве торгового партнера мине сей способствовал весьма. И кому какое дело, что король Лесото был, не исключено, тайным членом Африканской партии труда и свободы (с ЦК в Иоганнесбурге)! Тайный – не явный, демократия такое позволяет…
Это политический расклад. Никакого серьезного влияния на умы и сердца граждан «остального мира» социализм с юга Африки не оказывал, но пованивал крепко. К нему тяготели вроде бы не социалистические, но откровенно тоталитарные режимы в Ливии, Ираке и на Кубе. Его славили (лицемерно или нет – Ильин не знал…) террористы Палестинской организации освобождения и бойцы Ирландской революционной армии, члены нигде, ни в какой стране не прописанных авантюрно-безжалостных «красных бригад» и такого же крутого Общества Льва Троцкого, а также куцые компартии, влачившие кое-где по миру (Испания, Италия, Индия, Китай…) полуголодное существование. Это в прежней жизни Ильина мировой социализм худо-бедно подкармливал своих единоверцев. В нынешней ему самому жрать было нечего – опять же сведения из газет, других Ильин не имел. Хотя и верил им: юг Африки – не восток Европы, а африканские свободолюбивые народы и в прежней жизни работать не шибко рвались. Палки на них не было…
Но это уже экономика, а тут надо быть справедливым: алмазы, золото, урановые руды – все это в обилии водилось в соцлагере и неявно вывозилось через помянутое королевство Лесото. Во всяком случае, знаменитый алмазный концерн «Де Бирс» и в Этой реальности не маялся от нехватки товара, время от времени в разных периодических изданиях Америки и Европы появлялись скандальные статьи, разоблачающие его связи с «красным режимом ЮАР». Но статьи статьями, а алмазы алмазами. «Де Бирс» плевать хотел на обвинения, держал монополию, вон и в Россию влез, вопреки жуткому сопротивлению Германии – на Чукотку, в Архангелогородскую губернию… Так что денежки у ЮАР со товарищи были, было на что строить светлое африканское будущее.
Американский журнал «Нэйшнл джогрэфик» так подавал национальный состав республики: африканцев – 22,6 миллиона человек (зулусы, коса, бечуаны и прочие банту), лиц европейского происхождения (африканеры и англичане) – 4,5 миллиона, русских – 1,8. И вот эти-то русские, слинявшие из эСэСэСэРа за период с сорок второго по сорок четвертый годы, разбавленные кое-какой эмиграцией из Европы – не прижившиеся там эмигранты первой волны и их дети, военнопленные и угнанные немцами из России в короткую военную пору, кто не захотел расстаться с идеалами коммунизма, – эти сильные русские обжили Иоганнесбург (на Преторию, на столицу, они не претендовали…), обнаглели до того, что всерьез называли его Иванградом, создали мощную колонию, где под именем Африканской партии труда и свободы возродилась по сути ВэКаПэбэ, сумели объединить под ее знаменами (красно-зелено-желтыми: красный цвет – кровь рабочих борцов за свободу, зеленый – цвет надежды и жизни, желтый – песка и, не исключено, золота…) немалое число африканцев из разных племен, втиснулись в парламент и постепенно захватили в нем большинство. Произошло сие, если Ильину память не изменяет, году эдак в пятьдесят шестом-седьмом, с тех пор там социализм и строится. И своей победной поступью завоевал еще кое-какие вышеназванные соседние страны. А президентом там – тоже русский, Ильин его фамилию забыл. Незнакомая фамилия, не из прежней жизни. То ли Пухов, то ли Махов, то ли вообще Иванов.