Адлер Элизабет. Бремя прошлого

   Когда тот вернулся с графином и стаканом на серебряном подносе, голова Корнелиуса лежала на обтянутом кожей бюваре.
   – Господин Джеймс, сэр! – вскрикнул секретарь.
   Он поставил поднос на стол, бросился к своему боссу и приподнял его за плечи над столом, но сразу понял, что было уже поздно. Корнелиус Джеймс был мертв.
   Похороны состоялись в Бостоне, но Беатрис не могла на них присутствовать из-за сырой погоды, которая неизбежно осложнила бы ее артрит, лишив возможности ходить вообще. Она даже не могла сидеть больше пяти минут в коляске без того, чтобы у нее не началась невыносимая боль. Она поцеловала мужа перед тем, как заколотили гроб, и потом смотрела из окна своей спальни, выходившего на Луисбург-сквер, как его служащие, возглавляемые протеже ее мужа, Финном О'Киффи, осторожно спускали гроб по ступеням парадного подъезда.
   Потом в доме были поминки, с шерри для леди и согревающим виски для мужчин, с кусочками пирога, пропитанного мадерой, и с постным печеньем. Когда участники печальной трапезы расходились, Финна попросили задержаться, чтобы присутствовать при оглашении завещания в гостиной Беатрис.
   Поверенный Корнелиуса откашлялся. Он посмотрел на пожилую женщину и на молодого человека, в выжидающей позе, сидевшего на софе с прямой спинкой в стиле королевы Анны, и заговорил:
   – Моей печальной обязанностью является сообщить вам содержание последней воли и завещания Корнелиуса Джеймса. Оно очень просто и недвусмысленно.
   Он с симпатией взглянул на вдову. Он был знаком с нею много лет, и ему было грустно видеть ее так быстро сдавшей и постаревшей.
   Последняя воля Корнелиуса была краткой и точной.
    «Своей дорогой жене, Беатрис Марте Джеймс, – читал поверенный, – я завещаю половину моего состояния, которую она может использовать и которой может распоряжаться по собственному усмотрению для ее спокойной и благополучной жизни. Я завещаю ей также дом на Луисбург-сквер со всем находящимся в нем имуществом и которым она может пользоваться и распоряжаться по собственному усмотрению.
    Финну О'Киффу, молодому человеку, который стал дорог моей жене и мне самому благодаря своей преданности и работоспособности, своей решимости совершенствоваться, своей верной дружбе и доброте своего сердца, я оставляю вторую половину своего состояния. Кроме того, я завещаю ему свой бизнес и занимаемые им офисы на Уолл-стрит. Он должен возглавить фирму «Джеймс энд компании» в качестве ее Президента и Председателя, при соблюдении двух следующих условий: первое – он никогда не изменит название фирмы «Джеймс энд компании» и не добавит к нему ни своего, ни чьего-либо другого имени. Второе – он примет фамилию «Джеймс» и возглавит компанию как Финн О'Киффи Джеймс. К нашему большому сожалению, у нас с женой не было собственного сына, и, проявляя некоторое тщеславие, я желаю, чтобы наше имя продолжало жить вместе с этим молодым человеком, которого мы с гордостью могли бы назвать своим сыном».
   – Итак, Беатрис, господин О'Киффи, это все, – заключил поверенный, складывая документ.
   Финн взял Беатрис за руки. В его глазах стояли слезы, когда он обратился к ней:
   – Госпожа Джеймс, я глубоко тронут, но я, разумеется, не могу принять половину состояния Корнелиуса. Это деньги ваши.
   Она улыбнулась и ласково погладила его руку.
   – Мне они не нужны, – спокойно сказала она Финну. – У меня денег больше чем достаточно для удовлетворения моих желаний, а когда я присоединюсь к Корнелиусу, остаток получит церковь. Он хотел, чтобы у вас были деньги, чтобы вы могли жить соответственно своему положению Председателя его компании. И он верил, что вы будете носить его имя так же честно и достойно, как носил его он сам.
   – Я сделаю все, что будет от меня зависеть, мэм, – обещал Финн.
   – Финн, – продолжала Беатрис, – я собираюсь переехать в Калифорнию, там более сухой и теплый климат. Доктора говорят мне, что это будет хорошо при моем артрите и что я могу не выдержать еще одну зиму на Восточном побережье. Поэтому я хочу отдать вам этот дом. Уверена, что Корнелиус одобрил бы такое решение.
   Несколькими неделями позднее Беатрис уехала в Калифорнию, и Финн оказался владельцем дома, где когда-то работал простым конюхом.
   «Если бы, – думал он, обходя громадные, роскошные пустые комнаты, – если бы только это была Арднаварнха…» Но что поделаешь. Он, Финн О'Киффи Джеймс, ирландец и католик из трущоб Норт-Энда, достиг невозможного. Он проник в наиболее элитный анклав старой гвардии Бикон-Хилла. Он стал владельцем огромного дома на Луисбург-сквер и обладателем целого состояния. И здесь же, за углом, жила его соседка Лилли.

39

   Джон Адамс поднял глаза от книги на вошедшую в комнату жену. За окном серело хмурое небо, время было послеполуденное, и он удивился, что она не отправилась, как обычно в это время, на прогулку в карете по городу. Джон заметил, что последние дни она сильно скучала. Она почти не ездила в Нью-Йорк, и он с ощущением собственной вины думал, не съездить ли ему туда с нею самому. Но, черт побери, он был так занят, надо было так много еще сделать для его новой книги. Однако уже близится лето, и он снова махнет с нею в Европу, может быть, в Грецию или даже в Турцию. А пока он мог бы уделять ей побольше времени, по крайней мере, сегодня. Это должно ей понравиться.
   – Вот и вы, дорогая, – сказал он, глядя, как она, явно в плохом настроении, сбросила пальто на руки ожидавшей горничной и подошла к камину, чтобы согреть руки.
   – Разумеется, это я, Джон, – раздраженно проговорила она. – А где мне еще быть?
   Она повернулась к огню спиной и приподняла длинную лиловую шерстяную юбку, чтобы погреть себе зад, что, кажется, слегка шокировало Джона.
   Лилли рассмеялась. – Па всегда задирал так свое пальто, – объяснила она. – Согласна, леди это не подобает, но помогает согреться быстрее, чем что-либо другое.
   «Кроме занятия любовью», – с тоской подумала она.
   – Вы никогда не рассказывали мне о своем отце, я так мало о нем знаю.
   – Вы не знаете многого и обо мне, – заметила она. – Но ни то, ни другое не имеет большого значения.
   Она взглянула на стоявшие на каминной доске французские часы восемнадцатого века с золочеными херувимами и цветами. Они были великолепными, и стрелки их показывали четыре.
   – Еще так рано?! – разочарованно воскликнула она. – Как медленно тянется время!
   – Даже вы не можете изменить ход времени, Лилли, – мягко возразил он.
   – А если бы могла, то повернула бы его вспять, – быстро ответила она.
   – У нас будет гость, – продолжал он. – Некто господин Джеймс. Родственник Корнелиуса Джеймса. Он унаследовал его дом на Луисбург-сквер, а там целая библиотека редких книг. Он в них совершенно не разбирается и просит моего совета. Я пригласил его к чаю. Он придет в пять часов.
   – Как интересно, – грустно отозвалась Лилли.
   – Да, я тоже так думаю, – улыбнулся ей Джон. – Вам было бы неплохо с ним познакомиться, дорогая моя.
   Лилли вздохнула. Она подумала, что любой старик – собиратель книг лучше, чем полное отсутствие гостей.
   – Я буду у вас в пять часов, – пообещала она и вышла из комнаты.
   Адамс с улыбкой отложил книгу, услышав, как прозвонил колокольчик у двери и как горничная пробежала по вестибюлю к двери.
 
   – Добро пожаловать, молодой человек, добро пожаловать! – радушно воскликнул он, пожимая гостю руку. Он подумал, что широкому в плечах темноволосому юноше с усами и с задумчивыми голубыми глазами было около тридцати лет. С ним вместе в дом с улицы ворвалась волна холодного воздуха и какое-то жизнерадостное возбуждение, словно он готовился к сражению, а не к консультации такого старого книгочея, как он, подумал про себя Джон.
   – Рад познакомиться с вами, сэр, – отвечал Финн, разглядывая человека, который был мужем Лилли; обратив внимание на его поношенный, но добротный костюм, на его возраст и отметив искреннее тепло его гостеприимства, он все же не мог не ожесточиться против него.
   Вошла горничная с чайным подносом.
   – Моя жена присоединится к нам через несколько минут, – улыбаясь, извинился Джон, когда они уселись около камина. – А пока расскажите мне о ваших книгах.
   Финн говорил о том, что это были старые книги, возможно, редкие и ценные, но все время ждал, когда услышит знакомый звук шагов Лилли.
   Очевидно, на ее туфлях были бархатные подошвы, потому что шагов он так и не услышал, а услышал лишь, как открылась дверь.
   – А, наконец-то, Лилли, – встретил ее Джон. – Заходите, познакомьтесь с нашим соседом. Господин Джеймс.
   Лилли показалось, что она теряет сознание. На несколько секунд она перенеслась в Арднаварнху, где снова были только она и Финн, двое как всегда неразлучных друзей. Ей захотелось кинуться к нему и обхватить его руками с радостным криком: «Это ты, Финн! Ты! Наконец-то ты вернулся ко мне».
   Щеки ее порозовели, и она остановилась, глядя на Финна.
   – Вам нездоровится, Лилли? – озабоченно спросил ее муж.
   – Я чувствую себя превосходно, – спокойно отвечала она. – Просто господин Джеймс напомнил мне одного давнего знакомого. Это ведь господин Джеймс, не так ли?
   – Совершенно верно, мэм, – проговорил он, беря ее холодную руку в свою. Она дрожала, а он улыбался. – Финн О'Киффи Джеймс, если быть точным. Это было одним из условий завещания господина Джеймса, – объяснил он, – пожелавшего, чтобы Председателем его компании был Джеймс.
   – Вы очень молоды, чтобы быть председателем брокерской компании, – заметил Джон.
   – Самый молодой на Уолл-стрит, сэр.
   Финн победоносно усмехнулся в сторону Лилли. Он мог поклясться, что в ее удивленных глазах сверкнули слезы. То была минута его торжества. Он был тем, ради чего работал изо всех сил, на что надеялся, чего ждал все эти долгие годы. Его сердце и даже желудок сжались от любви, хотя он по-прежнему говорил себе, что ненавидит Лилли. Что он с нею сочтется за все.
   Руки Лилли дрожали, когда она передавала ему чашку с чаем, и его слабая понимающая улыбка говорила о том, что она в его власти. Стоит только ему рассказать ее мужу всю правду, и ее новая жизнь будет сломана, как она когда-то сломала его собственную.
   Финн с воодушевлением рассказывал о своей новой библиотеке, но Лилли вряд ли его слышала.
   – Я намерен на следующей неделе дать небольшой обед, – сказал Финн перед своим уходом, – и был бы счастлив, если бы вы с госпожой Адамс согласились быть моими гостями.
   Джон быстро ответил, что из-за огромного количества работы он вынужден отказаться.
   – Тогда, может быть, госпожа Адамс придет одна?
   Лилли бросила на него яростный взгляд. Финн весело ей улыбнулся; он слишком хорошо знал это выражение ее лица, эти сузившиеся ноздри, этот свирепый взгляд, это притворное равнодушие. О, он отлично понимал ее безумное волнение.
   Джон взглянул на молчавшую жену.
   – Какая прекрасная мысль, наконец-то вы сможете развлечься, – согласился он с предложением Финна.
   – Так значит, в пятницу. В восемь часов, – уточнил Финн.
 
   Подойдя к окну, Лилли смотрела, как он беспечно зашагал по Маунт-Вернон-стрит. Потом она быстро поднялась в свою комнату и бросилась в постель, дрожа от волнения. В ее жизнь вернулся Финн О’Киффи. Он жил рядом, за углом, на Луисбург-сквер. Богатый и преуспевающий. И, черт побери, все так же дьявольски привлекательный.
   Она вспоминала все подробности его визита, дивясь тому, насколько Финн изменился с тех пор, как она видела его в последний раз. Тогда он был неистовым безумцем, почерневшим от угольной пыли, а теперь учтивым джентльменом в отличном костюме, в не меньшей степени, чем ее муж, светским человеком, равным ей по положению.
   Лилли содрогнулась от дурного предчувствия. Она понимала, что от него не следует ожидать ничего хорошего, видела в его понимающей улыбке, в его задержавшемся прикосновении, что в его власти разрушить ее жизнь. Если только Финн расскажет Джону правду, Джон разведется с нею, в этом она не сомневалась. Воспитанный в бостонских традициях, Джон откажет от дома шлюхе с незаконнорожденным ребенком, как бы высокородна она ни была. Даже ее собственный отец выбросил ее из дома, и она понимала, что не может ожидать ничего другого и от мужа.
   Она в отчаянии подумала обо всей той лжи и полуправде, которой окружила мужа, и тяжело вздохнула. Все это зашло слишком далеко.
 
   Лилли в сотый раз говорила себе, что не пойдет на обед к Финну. Но, разумеется, когда настал вечер следующей пятницы, не нашла в себе сил противостоять соблазну. Лилли десять раз меняла решение о том, что ей надеть, до самой последней минуты, потом сорвала с себя уже надетое было голубое бархатное платье и велела горничной достать красное шелковое: если Финн хочет увидеть перед собой шлюху, то он ее увидит. Она надела черный корсет, стянувший ей талию, красные шелковые чулки и под цвет всему перчатки. Прицепила фамильные – адамсовские серьги с рубинами и бриллиантами, надела колье и два подходивших к нему браслета, накинула на плечи доходивший до пола палантин из черно-бурой лисы и была готова.
   Лилли посмотрела на себя в зеркало: было бы сумасшествием явиться во всем этом одеянии к Финну О'Киффи. Она, отшвырнув ногой туфли, сбросив на пол палантин, в унынии бросилась в кресло, со стоном опустила голову на руки. Что она делает? Она не может пойти к нему. И не пойдет. Определенно не пойдет.
   Лилли зашагала по комнате, прижав к груди руки со сплетенными пальцами. Мучительно раздумывая, смотрела в окно на карету, ожидавшую ее под уличным фонарем. Был ясный морозный вечер, и она задрожала.
   – Господи! – вскричала она и устремилась к туфлям, чтобы надеть их снова. Снова накинула палантин, схватила небольшую золотую вечернюю сумочку и быстро направилась к двери, боясь изменить свое решение.
   Дом на Луисбург-сквер был всего в нескольких минутах езды. Она медленно поднялась по каменным ступеням и позвонила в колокольчик, с содроганием вспоминая, как в тот далекий роковой день она явилась в Хатауэй-кастл.
   Финн бросился открыть дверь.
   – Вот и вы, Лилли, – сказал он, беря ее за руку и вводя в холл. – Добро пожаловать в мой дом.
   – Добрый вечер, Финн, – холодно проговорила она. – Могу я перестать делать вид, что мы незнакомы?
   – Да. Когда мы одни, – смеясь ответил он. – Обещаю вам, Лилли, что все ваши тайны останутся со мной.
   Он не добавил «до поры, до времени», но она прочла это в его глазах.
   Подошел дворецкий, чтобы принять ее одежду.
   – Приятно видеть вас вошедшим в свет, Финн. Надеюсь, что вы счастливы. В конце концов, если бы всего этого не было, вы оставались бы для меня по-прежнему рабочим, срезающим торф на болоте и сжигающим свои внутренности горьким самогоном.
   – Да, это так, Лилли, – поддержал он ее с еле заметной улыбкой. – Я благодарен вам за то, что вы опорочили меня перед всеми. Благодарение Господу, решать вопрос о том, было ли что-нибудь достойное под этой грязью и брехней, досталось более тонкому человеку, нежели ваш отец. Я начал конюхом в этом самом доме. Господин Джеймс сделал меня кучером, а потом предоставил мне шанс. Я никогда не вспоминаю о прошлом. Исключая Арднаварнху, которая всегда жива в моей памяти. Где мы с вами, Лилли, вместе ездили по утрам верхом.
   Он пристально смотрел на нее. Лилли стала еще красивее, чем когда была девушкой. Черные волосы лежали сияющими волнами, пара нежных прядей обрамляла ее лицо, а в темно-голубых глазах сверкала ярость. Его сердце колотилось так же, как когда ему было шестнадцать лет и когда он влюбился в Лилли. Но он понимал, что она пришла не для того, чтобы просить у него прощения. Ни за себя, ни даже за своего па.
   Лилли оглядела пустую гостиную.
   – Я приехала первая? – с удивлением спросила она.
   – Почему бы вам не присесть, Лилли? – Он подвел ее к креслу около камина. – Да, вы первая.
   И посмотрел на нее с язвительной улыбкой.
   – И последняя.
   Она, шокированная, взглянула на Финна, затем откинулась на спинку кресла с печальным вздохом.
   – Этого следовало ожидать, – заметила она. – Вы так и не стали джентльменом, Финн, несмотря на ваш безукоризненный костюм.
   – А среди нас много таких, Лилли, кто подозревает, что, несмотря на ваши прекрасные одежды, и вы вовсе не леди.
   С минуту они пылающими глазами смотрели друг на друга, а потом, не в силах сдержаться, она стала смеяться.
   – Господи, Финн О'Киффи, – воскликнула Лилли, – кто бы мог подумать! Вы только на него посмотрите. Па перевернулся бы в могиле, если бы только вас увидел.
   – Так, значит, ваш отец умер?
   – Нет, он не умер, хотя вполне мог и умереть. Но мамми умерла. И Уильям. Несчастный случай во время верховой прогулки.
   – Бедный Уильям, – с искренним сожалением проговорил Финн. – Даже мне не удалось сделать из него хорошего наездника.
   – Сил теперь живет дома и ухаживает за па, – продолжала она. – Он постарел и плохо соображает. Она пишет, что он половину времени сидит, уставившись в стену библиотеки. Для Сил это мучительно, но она не может оставить его одного.
   Глаза Лилли встретились со взглядом Финна.
   – О, Финн, – прошептала она, – я каждую ночь вижу во сне, что возвращаюсь туда. Хотя знаю, что там никогда не будет так, как прежде.
   Они смотрели друг на друга, вспоминая, как все было в Арднаварнхе. Потом Финн встал и горячо проговорил:
   – Может быть, ваши воспоминания приятнее моих. Все, что я помню, это тяжелый труд и полная зависимость от вашего отца. От него зависело, будет ли у меня крыша над головой и пища в животе. Помню, как он повысил меня, назначив грумом, и я думал, что достиг предела своих чаяний.
   Финн разлил шампанское и холодно посмотрел на Лилли.
   – Прошлое есть прошлое – время, которое мы оставляем за своей спиной, Лилли. Давайте выпьем за наше будущее.
   Она с опаской посмотрела на Финна.
   – Вы в самом деле так думаете?
   – О, разумеется, – поднял он свой бокал.
   – Тогда за будущее, – согласилась Лилли.
   – За наше будущее, – поправил он Лилли и улыбнулся, снова заметив на ее лице предательский румянец.
   Зажгли свечи в серебряных канделябрах, и Финн отпустил дворецкого, сказав, что за столом управится сам.
   – В конце концов, я знаю, как это делается. Ведь был же я в свое время ливрейным лакеем.
   – Вы меня компрометируете, – запротестовала она, когда за дворецким тихо закрылась дверь, и они остались одни.
   Финн ухмыльнулся.
   – Зато мы будем в равном положений: с глазу на глаз. При равной угрозе обеим нашим репутациям. Кроме того, Лилли, вашу репутацию в этом городе испортить невозможно. Я достаточно быстро в этом убедился. В Бостоне каждому известно, что Джон Адамс женился на своей экономке. И мне кажется, что с вами в этом городе не считаются. Это, должно быть, очень непривычно для вас – не быть принятой в свете?
   – У меня есть свои друзья, – словно защищаясь, проговорила она.
   – Да. Я тоже о нем слышал.
   Лилли вздрогнула.
   – Нэд Шеридан, – добавил он. – Молодой красавец актёр.
   – Семья Нэда приютила меня после того, как пошла ко дну «Хайберния». Они ухаживали за мной, как за собственной дочерью. Нэд хороший человек, он мой друг… Впрочем, я не желаю оправдываться. Да, я вышла за Джона, потому что это был единственный способ начать новую жизнь. Что мне еще оставалось? И, кроме того, он прекрасный человек, добрый и ласковый, и я его действительно люблю. Только вот…
   – Что – только?
   Она просительно взглянула на Финна:
   – Неужели нужно объяснять?
   – Вы не обязаны ничего мне объяснять, Лилли. Думаю, я знаю вас лучше, чем самого себя.
   Он потянулся через стол и коснулся ее руки.
   – Лилли, что случилось с ребенком?
   Лилли почувствовала, как кровь отлила от лица. Она приучила себя никогда не думать о ребенке, о котором никто ничего не знал, кроме Нэда. Она похоронила сына в глубинах своего сознания, вместе с Робертом Хатауэем.
   – Я.. – я не знаю, – проговорила она, наконец.
   – То есть как не знаете? Но вы обязаны знать. Может быть, у вас случился выкидыш после кораблекрушения? Или, может быть, он умер? Или что, Лилли?
   Лилли вскочила на ноги и устремилась к двери, но Финн схватил ее за плечи и повернул лицом к себе.
   – Будет лучше, если вы ответите на мой вопрос, Лилли, – резко сказал он. – Мы говорим о ребенке, который едва не разрушил обе наши жизни.
   – Я отдала его, – слабым голосом ответила она. Я не смогла даже взглянуть на него. Для меня он никогда не существовал.
   Финн помог ей сесть в кресло и, стоя рядом, по-прежнему не спускал с нее глаз.
   – Скажите мне, чей он, чтобы я знал, кого следует за это убить.
   Она в ужасе взглянула на Финна. Ей было понятно, что это значило.
   – Тогда вы должны убить меня, – вздохнула она, – потому что я одна во всем виновата. Я оклеветала вас, думая, что потом все уладится. – Лилли опустила голову на руки. – Боже, какая я была наивная, – простонала она, – и какая глупая.
   Финн с жалостью посмотрел на Лилли, она не плакала. Он понимал, что она уже выплакала свои слезы. Ему хотелось обнять ее, но он этого не сделал. Вместо этого Финн взял ее руку и сказал:
   – Простите меня. Мы договорились похоронить прошлое. Забудем его, Лилли. Давайте просто радоваться тому, что мы сегодня снова вместе.
   Лилли взглянула на него в надежде, что он искренен и не собирается ничего рассказывать ее мужу.
   – О, Финн, – не справляясь с дрожью, проговорила она, – мне так вас не хватало…
   – А мне не хватало вас. Могли ли вы хоть подумать, что мы с вами будем обедать вместе, вот так, как сейчас?
   Она улыбнулась.
   – Никогда. И притом в этом громадном доме… Вы, должно быть, гораздо умнее, чем я думала, раз достигли столь большого успеха.
   – Я работал для этого как проклятый. Как и Дэн. Ах, да, ведь вы ничего не знаете о моем брате. Но, разумеется, вам приходилось слышать о сети магазинов Дэниела. Он начал с одного, а теперь у него их две дюжины, и он постоянно расширяет свое дело.
   Финн гордо улыбнулся.
   – Разве могли вы когда-нибудь подумать, что Дэн станет бизнесменом? Но вы еще не слышали самого главного. Хотя вполне возможно, что читали о нем в бостонских газетах. Он был сенатором штата Массачусетс, а теперь его выбрали конгрессменом от демократов. Теперь мой брат в Вашингтоне, делает политику и меняет законы.
   Он с вызовом смотрел на Лилли, словно приглашая ее опровергнуть сказанное, если она сможет.
   Лилли вспоминала двух братьев-ирландцев, вспоминала, в каком восторге они были в тот день на конюшне, когда ее отец назначил Финна грумом и перевел Дэна на более чистую работу.
   – Какие вы оба умные, – восхитилась она. – Я всего лишь вышла замуж из-за денег, а вы с Дэном нашли секрет успеха.
   Финн забыл прошлое, испытывая ничем не омраченное удовольствие от ее присутствия здесь, в его доме; она сидела так близко, что он мог прикоснуться к ней. А прикоснуться к ней ему отчаянно хотелось, больше чем когда-либо в его жизни. Он вздохнул.
   – Господи! – воскликнула она, стремительно пересев на софу, стоявшую перед камином в гостиной. – Я так счастлива, Финн О'Киффи, что нашла вас снова. Своего старого друга.
   Он сел рядом с нею и обвил ее руками.
   – И это все, Лилли? Мы только друзья?
   Лилли посмотрела на его тонкое, красивое лицо, оказавшееся так близко. Она чувствовала тяжесть его тела своей грудью и смотрела в глаза единственного мужчины, которого, понимала она теперь, любила всегда. Возбуждение разливалось по ее телу; она поцеловала Финна. «Вот чего я хочу, – говорила она себе, прижимаясь к нему сильнее. – Вот оно, то, чего я всегда хотела. Даже когда стала достаточно стара, чтобы знать о любви все».
   Ее ласкали руки Финна, и ей хотелось, чтобы они никогда не останавливались. Роберт почти уничтожил ее, Нэд Шеридан вернул ее к жизни, но Финн был мужчиной, которого она всегда любила. Она будет делать все, что он захочет, все. Только не сейчас.
   Лилли оттолкнула его от себя.
   – Я не могу, – дрожа, проговорила она. – Не здесь…
   – Тогда уедем в Нью-Йорк.
   – Завтра, – быстро согласилась она. – Я приеду.
   Финн проводил ее до дому по затихшим, холодным улицам, залитым светом газовых фонарей, часто останавливаясь в тени, чтобы еще и еще раз ее поцеловать. Перед парадной дверью ее дома они почти официально пожелали друг другу спокойной ночи, и Лилли сунула в сумочку карточку с его нью-йоркским адресом.
   – До завтрашнего вечера, – прошептала она, – в семь часов.
   Она увидела, как улыбка осветила его глаза.
   – Я буду ждать, – пообещал Финн.
 
   В Нью-Йорке шел снег, пухлые хлопья кружились в воздухе, делая скользкими тротуары и покрывая, словно свадебным конфетти, черные волосы Лилли, спешившей в многоквартирный дом, где была квартира Финна. На ней была шуба из золотистого соболя и сочетавшаяся с ней шапка в русском стиле. Открывший дверь Финн рассмеялся и сказал, что с таким розовым носом и раскрасневшимися щеками она похожа на золотистого замерзшего медвежонка.
   – Но это вы были медвежонком, – в ответ засмеялась она. – Не помните? Когда я заставляла вас плясать для Сил?
   – Я помню, – ответил он, снимая с нее шубу.
   – Вы простили мне это? – спросила она, поворачиваясь в его руках и улыбаясь.
   – Я простил вас, и вам об этом известно.
   – И простили мне все остальное, что я когда-либо сделала вам во вред?