Страница:
Губин перевел пустой взгляд на хозяина. Гоги его укорил:
– Неучтиво, брат. Я с тобой разговариваю, ты со мной нет.
– Извини, не расслышал. Окажи любезность, рассчитайся с этой женщиной. Я ведь спешу.
С минуту они неотрывно смотрели друг на друга.
Кажется, впервые за весь этот нелегкий для Гоги вечерок радушная улыбка медленно сползла с его лица.
Словно укол, который сделала врач, вдруг перестал действовать и боль вгрызлась в плечо раскаленным сверлом. На этой территории, в этом притоне Меридзе был царьком, но в сложной подпольной иерархии, конечно, стоял неизмеримо ниже Губина, и оба это понимали.
Однако это не давало пришельцу права вести себя с такой подчеркнутой наглостью. Он не должен был ставить Гоги в положение, когда тот мог потерять свое лицо.
Слишком много зрителей с любопытством прислушивалось к их разговору. Гоги был на грани нервного срыва.
Да и то, сначала первобытные степняки с бессмысленной пальбой, потом оборзевший русачок, хамоватый и спесивый, как все Иваны, но у которого в подчинении, увы, целая армия стрелков. Придавить бы гаденыша к ногтю, но как? Нервный срыв мог выйти боком.
– Спешишь? – переспросил Гоги, поднеся стакан к губам. – Как обидно! В кои веки заглянул добрый человек и сразу спешит. Выпей коньяк, Губин, хороший коньяк. Митакса греческий.
У Губина был свой резон: мелких паханчиков всех мастей набилось в Москву, как вшей, со всеми не перетолкуешь.
– Я на режиме, – сказал он. – Не пью и не курю. Гони башли, любезный, и мы отчалим. У тебя тут и без нас хлопот полно.
– – Ты уверен, что я ей должен?
– Это тоже ответ, – Губин обернулся к капитану, который поудобнее передвинулся и расстегнул кобуру. – Не делай глупостей, мент, соплей не расхлебаешь.
Он ухватил Таню за руку и потянул к выходу. Расстроенные нукеры надвинулись ближе. И тут Гоги, посеревший от оскорбления и боли, вдруг принял правильное решение.
– Постой, Таня, – в руке держал неизвестно откуда взявшийся пук ассигнаций. – На, бери! Аванс за завтрашнюю любовь. Гляди не обмани.
Таня приняла деньги, спрятала в сумочку:
– Не обману. Приготовь побольше хлорки.
На крылечке на ступеньках сидел о чем-то задумавшийся Лошаков. Морда у него была, как у утопленника.
– Меня били, Танечка, – пожаловался, он, – но я не знаю, за что.
– Потому и били, что не знаешь.
– Ты ведь меня не бросишь?
– Кто это? – спросил Губин.
– Кавалер мой, профессор математики. Невинная душа.
Губин посадил профессора в машину, пообещав завезти домой. Тронулись. Следом рванули две "волги" прикрытия.
– Быстро ты обернулся, – проворковала Таня. – Беспокоился, что ли?
Губин не ответил, обратился к Лошакову:
– Каким ветром вас-то сюда занесло, профессор?
Лошаков с наивным рвением ощупал кожаную обивку кресла, колупнул ногтем блестящую крышку пепельницы. Все ему было в диковину. Отозвался невпопад:
– Все-таки хорошо, что у нас демократия. А то разве поездили бы на таких машинах рядовые труженики.
– Профессор у нас герой, – похвалилась Таня. – Белый дом защищал вместе с президентом. Два танка взорвал.
– Зачем же так, Танечка, – мягко возразил Лошаков. – Танки я не взрывал. Это она шутит, молодой человек. Но, разумеется, был там, как каждый порядочный человек… Солнце августа. Всеобщий подъем. Теперь, возможно, все выглядит иначе… Но…
После сегодняшних приключений мысли у него путались, ему вдруг остро захотелось что-то важное объяснить именно вот этому строгому и, похоже, добросердечному, умному молодому мужчине, который вызволил их из беды и теперь катил сквозь ночь в уютной серебряной торпеде. Очень приятно, что у Танечки такие надежные друзья.
– Видите ли, в этой стране ничего нельзя угадать заранее. Наш народ непредсказуем и по большей части, по определению Пушкина, безмолвен, а правители почти всегда оказывались прохвостами. Не захочешь, поверишь, что над Россией рок Господень. Возьмем хоть нынешнее время. Ну кто мог предположить два года назад, что опять восторжествует хам и узурпатор? Иногда хочется плюнуть на все. Уйти отшельником в глушь. Но и это не ново. Не знаю, понимаете ли вы меня?
– Подпольная кличка – Сапер, – сказала Таня. – Вся квартира нашпигована динамитом.
– Вы действительно профессор? – спросил Губин.
– Не похоже? Почему вы спрашиваете?
– Непонятно, как вы могли связаться с такой дрянью.
– Кого вы имеете в виду, простите?
– Вот эту девицу, кого же еще.
Таня подавилась коротким смешком, как карамелькой, а Лошаков задумался.
– Видите ли, я не могу вполне разделить ваше мнение. Танечка бывает злой, взбалмошной, но в ней много хорошего, о чем она, может быть, сама не подозревает.
– Заткнись, кретин! – бросила Таня.
Возле дома Лошакова произошла еще одна неприятная сцена. Профессор вышел, а Губин начал следом выпихивать из машины Француженку, но это ему не удалось. Тогда он сам вылез из машины, обогнул ее и, открыв дверцу, попытался вытянуть Таню за руку и за волосы, но не тут-то было. Она как-то заковыристо переплела ноги и вдобавок уцепилась свободной рукой за баранку. При этом так истошно визжала, пожалуй, весь дом переполошила. Вспыхнуло несколько окон. Губин негромко выругался и с силой захлопнул дверцу. Обернулся к Лошакову:
– Что ж, профессор, придется вам сегодня ночевать одному.
– Вам не кажется, что вы ей что-то повредили?
– Это вряд ли возможно. Спите спокойно. И за Россию не переживайте. Она вполне обойдется без таких печальников, как мы с вами.
Протянутой руки Лошакова он как бы не заметил…
Минут пять ехали молча, потом Губин спросил:
– Тебя куда?
– Руку вывернул, сволочь!
– Я спрашиваю, куда тебя везти?
– И волосы выдрал, гад!
Губин притормозил у тротуара:
– Ну?!
– Я поеду к тебе.
– В самом деле?
Губин открыл дверцу и, высунувшись, поднял вверх кулак – отпустил охрану.
Таня щелкнула зажигалкой, прикурила.
– В следующий раз спрашивай разрешения, – сказал Губин.
– Ага, вот и выдал себя, голубчик. Мечтаешь о следующих разах?
Она угадала: он не собирался с ней расставаться. Ни сейчас, ни позже. Он хотел ее прикарманить, приручить. Но хлопоты с ней предстояли большие.
– Ты так и не сказала, зачем тебя подослал Елизар.
Таня прижала горячую ладонь к его щеке, и он не отстранился.
– Почему ты нервничаешь, милый? Ты же видишь, я в тебя влюбилась. Мне это так же чудно, как тебе.
– Нацелилась на Алешку?
– Да, – отозвалась с тяжким вздохом. – Теперь доволен? Но это все в прошлом, ты же понимаешь.
Он отвез ее на двадцатый километр по Ярославскому шоссе в конспиративный финский домик. Прямо из машины ступили в лунную ночь. От земли парило, как перед грозой. Небо с одного бока волшебно отсвечивало серебром. Над садовым товариществом "Темп-2" сомкнулся шатер вечности. Тишина оглушала.
– Сейчас пойдем купаться, – сказал Губин.
– Как это, где?!
– Тут пруд неподалеку, увидишь.
Небольшое озерцо открылось светящимся чернильным оком. Берег был пологий, травянистый. Одинокий комар с жутким ревнивым воем впился Тане в щеку.
– Ой!
– Не ойкай, рыбу распугаешь.
– Так мы еще и рыбу будем ловить?
Губин не ответил на незамысловатую шутку, быстро разделся догола, не оглядываясь, шагнул в блаженную черную гладь. Нырнул, каждой клеточкой смакуя прохладные восковые объятия. Скользил под водой, царапая пальцами донный ил. Торфяное родниковое озерцо, хоть и маленькое, в яминах опускалось на три-четыре метра в глубину. Нечаянный дар природы асфальтовым счастливчикам из "Темпа-2". Губин самозабвенно бултыхался в нем, отмякая душой. Тани не видно и не слышно: вероятно, не рискнула сунуться в ночную купель. Он ей посочувствовал: окаянное дитя городских трущоб в прямом и переносном смысле. Развалясь на спине, чуть покачиваясь в плотном мраке, очарованно разглядывал аспидно-влажное, истыканное оранжевыми светлячками небо. О да, Господь создал человека по ошибке, но весь остальной мир прекрасен. Сколько раз Губин убеждался в этом.
Неведомая сила увлекла его на дно, да так резко, что он с запасом хлебнул водицы. Возлюбленная для забавы надумала его утопить. Неслышно подплыла и ловко зажала его шею между ног, повисла свинцовым грузом.
Губин не сопротивлялся, расслабился, спокойно ждал, пока у нее кончится кислород. Это промедление чуть не стоило ему головы. Обыкновенно он без особого напряжения выдерживал под водой до двух минут. Но сейчас что-то случилось с легкими, и дурнота качнулась в голову, точно оглушающий удар веслом по хребту. Губин трепыхнулся, но злодейка и не думала уступать, лишь крепче сомкнула бедра. Изловчась, Губин поймал ее талию и вдавил пальцы в подвздошье. На это усилие израсходовал последние драгоценные крупицы воздуха, черная пелена, как студень, потянулась под веки. Но чудовищный зажим ослабел, и в бредовом ощущении небытия Губин вытолкнул себя на поверхность, успев напоследок заглотать половину озера. К берегу греб вслепую, извергаясь горькой пеной и утробной икотой.
Еле-еле выкарабкался на травку и кое-как отдышался.
Наконец мир обрел устойчивые очертания, и он увидел выходящую из воды красавицу, в блеске звездных капель похожую на русалку. Она присела рядышком, невинно осведомилась:
– Что же ты, Мишенька, голубчик, никак, сомлел?
Губин выплюнул остатки рвотной тины:
– Тебе надо лечиться.
– От чего, родной мой?
– У тебя мания убийства. Это не доведет до добра.
Таня перевернула его на спину и уселась ему на грудь.
Он был беспомощен, как моллюск.
– Пошутить нельзя, да? Откуда я знала, что ты такой дохленький. Хочешь меня?
Таня передвинулась пониже к его паху и уже делала разминочные вращательные движения корпусом, раскачиваясь из стороны в сторону. Потихоньку загудела и постанывала, а потом распласталась на нем, мягко вдавя в землю. Вобрала его губы в свой, ставший вдруг безразмерным рот и, покусывая, высасывала, вытягивала из него остатки озерной мути. Губин сцепил пальцы на ее мокрой упругой спине. С каждым толчком она оседала на нем все глубже, все сокровеннее, все бережнее и ненасытнее. Дышать ему стало нечем, как под водой, но теперь он не прочь был сдохнуть, и продолжительный взрыв оргазма ощутил, как избавление от всех мук.
Таня нависла над ним торжествующим, смеющимся ликом:
– Все-таки я тебя изнасиловала! Ты понял это, негодяй?!
– И что ты с этого будешь иметь? – спросил он безмятежно.
Глава 12
– Неучтиво, брат. Я с тобой разговариваю, ты со мной нет.
– Извини, не расслышал. Окажи любезность, рассчитайся с этой женщиной. Я ведь спешу.
С минуту они неотрывно смотрели друг на друга.
Кажется, впервые за весь этот нелегкий для Гоги вечерок радушная улыбка медленно сползла с его лица.
Словно укол, который сделала врач, вдруг перестал действовать и боль вгрызлась в плечо раскаленным сверлом. На этой территории, в этом притоне Меридзе был царьком, но в сложной подпольной иерархии, конечно, стоял неизмеримо ниже Губина, и оба это понимали.
Однако это не давало пришельцу права вести себя с такой подчеркнутой наглостью. Он не должен был ставить Гоги в положение, когда тот мог потерять свое лицо.
Слишком много зрителей с любопытством прислушивалось к их разговору. Гоги был на грани нервного срыва.
Да и то, сначала первобытные степняки с бессмысленной пальбой, потом оборзевший русачок, хамоватый и спесивый, как все Иваны, но у которого в подчинении, увы, целая армия стрелков. Придавить бы гаденыша к ногтю, но как? Нервный срыв мог выйти боком.
– Спешишь? – переспросил Гоги, поднеся стакан к губам. – Как обидно! В кои веки заглянул добрый человек и сразу спешит. Выпей коньяк, Губин, хороший коньяк. Митакса греческий.
У Губина был свой резон: мелких паханчиков всех мастей набилось в Москву, как вшей, со всеми не перетолкуешь.
– Я на режиме, – сказал он. – Не пью и не курю. Гони башли, любезный, и мы отчалим. У тебя тут и без нас хлопот полно.
– – Ты уверен, что я ей должен?
– Это тоже ответ, – Губин обернулся к капитану, который поудобнее передвинулся и расстегнул кобуру. – Не делай глупостей, мент, соплей не расхлебаешь.
Он ухватил Таню за руку и потянул к выходу. Расстроенные нукеры надвинулись ближе. И тут Гоги, посеревший от оскорбления и боли, вдруг принял правильное решение.
– Постой, Таня, – в руке держал неизвестно откуда взявшийся пук ассигнаций. – На, бери! Аванс за завтрашнюю любовь. Гляди не обмани.
Таня приняла деньги, спрятала в сумочку:
– Не обману. Приготовь побольше хлорки.
На крылечке на ступеньках сидел о чем-то задумавшийся Лошаков. Морда у него была, как у утопленника.
– Меня били, Танечка, – пожаловался, он, – но я не знаю, за что.
– Потому и били, что не знаешь.
– Ты ведь меня не бросишь?
– Кто это? – спросил Губин.
– Кавалер мой, профессор математики. Невинная душа.
Губин посадил профессора в машину, пообещав завезти домой. Тронулись. Следом рванули две "волги" прикрытия.
– Быстро ты обернулся, – проворковала Таня. – Беспокоился, что ли?
Губин не ответил, обратился к Лошакову:
– Каким ветром вас-то сюда занесло, профессор?
Лошаков с наивным рвением ощупал кожаную обивку кресла, колупнул ногтем блестящую крышку пепельницы. Все ему было в диковину. Отозвался невпопад:
– Все-таки хорошо, что у нас демократия. А то разве поездили бы на таких машинах рядовые труженики.
– Профессор у нас герой, – похвалилась Таня. – Белый дом защищал вместе с президентом. Два танка взорвал.
– Зачем же так, Танечка, – мягко возразил Лошаков. – Танки я не взрывал. Это она шутит, молодой человек. Но, разумеется, был там, как каждый порядочный человек… Солнце августа. Всеобщий подъем. Теперь, возможно, все выглядит иначе… Но…
После сегодняшних приключений мысли у него путались, ему вдруг остро захотелось что-то важное объяснить именно вот этому строгому и, похоже, добросердечному, умному молодому мужчине, который вызволил их из беды и теперь катил сквозь ночь в уютной серебряной торпеде. Очень приятно, что у Танечки такие надежные друзья.
– Видите ли, в этой стране ничего нельзя угадать заранее. Наш народ непредсказуем и по большей части, по определению Пушкина, безмолвен, а правители почти всегда оказывались прохвостами. Не захочешь, поверишь, что над Россией рок Господень. Возьмем хоть нынешнее время. Ну кто мог предположить два года назад, что опять восторжествует хам и узурпатор? Иногда хочется плюнуть на все. Уйти отшельником в глушь. Но и это не ново. Не знаю, понимаете ли вы меня?
– Подпольная кличка – Сапер, – сказала Таня. – Вся квартира нашпигована динамитом.
– Вы действительно профессор? – спросил Губин.
– Не похоже? Почему вы спрашиваете?
– Непонятно, как вы могли связаться с такой дрянью.
– Кого вы имеете в виду, простите?
– Вот эту девицу, кого же еще.
Таня подавилась коротким смешком, как карамелькой, а Лошаков задумался.
– Видите ли, я не могу вполне разделить ваше мнение. Танечка бывает злой, взбалмошной, но в ней много хорошего, о чем она, может быть, сама не подозревает.
– Заткнись, кретин! – бросила Таня.
Возле дома Лошакова произошла еще одна неприятная сцена. Профессор вышел, а Губин начал следом выпихивать из машины Француженку, но это ему не удалось. Тогда он сам вылез из машины, обогнул ее и, открыв дверцу, попытался вытянуть Таню за руку и за волосы, но не тут-то было. Она как-то заковыристо переплела ноги и вдобавок уцепилась свободной рукой за баранку. При этом так истошно визжала, пожалуй, весь дом переполошила. Вспыхнуло несколько окон. Губин негромко выругался и с силой захлопнул дверцу. Обернулся к Лошакову:
– Что ж, профессор, придется вам сегодня ночевать одному.
– Вам не кажется, что вы ей что-то повредили?
– Это вряд ли возможно. Спите спокойно. И за Россию не переживайте. Она вполне обойдется без таких печальников, как мы с вами.
Протянутой руки Лошакова он как бы не заметил…
Минут пять ехали молча, потом Губин спросил:
– Тебя куда?
– Руку вывернул, сволочь!
– Я спрашиваю, куда тебя везти?
– И волосы выдрал, гад!
Губин притормозил у тротуара:
– Ну?!
– Я поеду к тебе.
– В самом деле?
Губин открыл дверцу и, высунувшись, поднял вверх кулак – отпустил охрану.
Таня щелкнула зажигалкой, прикурила.
– В следующий раз спрашивай разрешения, – сказал Губин.
– Ага, вот и выдал себя, голубчик. Мечтаешь о следующих разах?
Она угадала: он не собирался с ней расставаться. Ни сейчас, ни позже. Он хотел ее прикарманить, приручить. Но хлопоты с ней предстояли большие.
– Ты так и не сказала, зачем тебя подослал Елизар.
Таня прижала горячую ладонь к его щеке, и он не отстранился.
– Почему ты нервничаешь, милый? Ты же видишь, я в тебя влюбилась. Мне это так же чудно, как тебе.
– Нацелилась на Алешку?
– Да, – отозвалась с тяжким вздохом. – Теперь доволен? Но это все в прошлом, ты же понимаешь.
Он отвез ее на двадцатый километр по Ярославскому шоссе в конспиративный финский домик. Прямо из машины ступили в лунную ночь. От земли парило, как перед грозой. Небо с одного бока волшебно отсвечивало серебром. Над садовым товариществом "Темп-2" сомкнулся шатер вечности. Тишина оглушала.
– Сейчас пойдем купаться, – сказал Губин.
– Как это, где?!
– Тут пруд неподалеку, увидишь.
Небольшое озерцо открылось светящимся чернильным оком. Берег был пологий, травянистый. Одинокий комар с жутким ревнивым воем впился Тане в щеку.
– Ой!
– Не ойкай, рыбу распугаешь.
– Так мы еще и рыбу будем ловить?
Губин не ответил на незамысловатую шутку, быстро разделся догола, не оглядываясь, шагнул в блаженную черную гладь. Нырнул, каждой клеточкой смакуя прохладные восковые объятия. Скользил под водой, царапая пальцами донный ил. Торфяное родниковое озерцо, хоть и маленькое, в яминах опускалось на три-четыре метра в глубину. Нечаянный дар природы асфальтовым счастливчикам из "Темпа-2". Губин самозабвенно бултыхался в нем, отмякая душой. Тани не видно и не слышно: вероятно, не рискнула сунуться в ночную купель. Он ей посочувствовал: окаянное дитя городских трущоб в прямом и переносном смысле. Развалясь на спине, чуть покачиваясь в плотном мраке, очарованно разглядывал аспидно-влажное, истыканное оранжевыми светлячками небо. О да, Господь создал человека по ошибке, но весь остальной мир прекрасен. Сколько раз Губин убеждался в этом.
Неведомая сила увлекла его на дно, да так резко, что он с запасом хлебнул водицы. Возлюбленная для забавы надумала его утопить. Неслышно подплыла и ловко зажала его шею между ног, повисла свинцовым грузом.
Губин не сопротивлялся, расслабился, спокойно ждал, пока у нее кончится кислород. Это промедление чуть не стоило ему головы. Обыкновенно он без особого напряжения выдерживал под водой до двух минут. Но сейчас что-то случилось с легкими, и дурнота качнулась в голову, точно оглушающий удар веслом по хребту. Губин трепыхнулся, но злодейка и не думала уступать, лишь крепче сомкнула бедра. Изловчась, Губин поймал ее талию и вдавил пальцы в подвздошье. На это усилие израсходовал последние драгоценные крупицы воздуха, черная пелена, как студень, потянулась под веки. Но чудовищный зажим ослабел, и в бредовом ощущении небытия Губин вытолкнул себя на поверхность, успев напоследок заглотать половину озера. К берегу греб вслепую, извергаясь горькой пеной и утробной икотой.
Еле-еле выкарабкался на травку и кое-как отдышался.
Наконец мир обрел устойчивые очертания, и он увидел выходящую из воды красавицу, в блеске звездных капель похожую на русалку. Она присела рядышком, невинно осведомилась:
– Что же ты, Мишенька, голубчик, никак, сомлел?
Губин выплюнул остатки рвотной тины:
– Тебе надо лечиться.
– От чего, родной мой?
– У тебя мания убийства. Это не доведет до добра.
Таня перевернула его на спину и уселась ему на грудь.
Он был беспомощен, как моллюск.
– Пошутить нельзя, да? Откуда я знала, что ты такой дохленький. Хочешь меня?
Таня передвинулась пониже к его паху и уже делала разминочные вращательные движения корпусом, раскачиваясь из стороны в сторону. Потихоньку загудела и постанывала, а потом распласталась на нем, мягко вдавя в землю. Вобрала его губы в свой, ставший вдруг безразмерным рот и, покусывая, высасывала, вытягивала из него остатки озерной мути. Губин сцепил пальцы на ее мокрой упругой спине. С каждым толчком она оседала на нем все глубже, все сокровеннее, все бережнее и ненасытнее. Дышать ему стало нечем, как под водой, но теперь он не прочь был сдохнуть, и продолжительный взрыв оргазма ощутил, как избавление от всех мук.
Таня нависла над ним торжествующим, смеющимся ликом:
– Все-таки я тебя изнасиловала! Ты понял это, негодяй?!
– И что ты с этого будешь иметь? – спросил он безмятежно.
Глава 12
Ваня Полищук начал службу курьером, и работа ему понравилась. Ему выдали красивый пластиковый пропуск в префектуру и еще один точно такой же в столовую, которую он имел право посещать от пятнадцати ноль-ноль до пятнадцати тридцати. В столовой кормили отменными блюдами из натуральных продуктов, и за полчаса там можно было так набить брюхо, что и ужина не требовалось. У входа в столовую дежурил забавный старик, который в первый день не хотел пропустить Ваню даже с пропуском.
– Откуда известно, что это твой пропуск, – резонно заметил старик, лучась приветливой улыбкой. – Вдруг ты его у кого-нибудь стырил?
– Что же делать? – огорчился Ваня. – Жрать-то охота.
– Здешних всех я по памяти знаю, – старик убедительно щелкнул себя по лбу. – А у тебя какая-то морда хулиганская. Ступай отседа, завтра поешь.
Распоряжался старик беззлобно, и было видно, что чем-то Иван ему приглянулся.
– Тогда хоть вынеси хлебушка горбушку, – попросил юноша.
– Что ж ты, парень, совсем, что ли, оголодал?
– Есть маленько. Я же детдомовский.
– А ну покажь паспорт!
Сличив фотографии, старик еще некоторое время кочевряжился, намекал на появление в округе какого-то террориста, личиной схожего с Иваном, потом все же пропустил.
Полный обед с порцией икры и с бутылкой пива обошелся молодому человеку в полторы тысячи.
Работать он поступил под начало Ирины Карповны Шмыревой, которая возглавляла административный отдел. У нее был солидный кабинет с финской мебелью, а вся курьерская шушера кучковалась в огромном помещении, напоминающем прихожую в богатом доме, си множеством стульев и с четырьмя столами. Служба у них была на подхвате: принеси, подай, отвези, и редко кто из начинающих клерков задерживался в комнате подолгу, поэтому трудно было даже сообразить, сколько их всего тут обретается. Постоянное движение, мельтешня молодых, веселых лиц создавали видимость обыкновенной досужей тусовки. Накурено в помещении было так, что хоть топор вешай, и иногда чуткие ноздри Ивана улавливали знакомый аромат "травки".
Ирина Карповна была унылая женщина лет сорока, плотного сложения, в очках, одетая в бесформенное платье тюремного покроя, но с озорным блеском в глазах. Примечательной особенностью ее внешности была высокая, даже, может быть, чересчур высокая и большая грудь, которой было тесно под блузкой, и при каждом движении она колыхалась. С первого мгновения Иван был загипнотизирован ее таинственной грудью, как это происходило, вероятно, со всяким, кто встречал эту женщину впервые.
Вскоре он понял, что Ирина Карповна осведомлена, по чьей рекомендации он устроился в префектуру, хотя мог и ошибиться: ни при знакомстве, ни в последующие дни имени Башлыкова она не упомянула ни разу.
Под ее присмотром он заполнил какие-то две анкеты. Ирина Карловна внимательно просмотрела их и устремила на него печальный взор из-под очков.
– Что ж, анкета есть анкета, а хотелось бы знать о тебе побольше, дорогой Иван Федорович.
– Что именно?
– Ну, к примеру, что привело тебя сюда? Чем могла заинтересовать такого привлекательного юношу скучная, рутинная и, честно говоря, плохо оплачиваемая деятельность? Полагаю, у тебя были и другие возможности?
– Вы имеете в виду спекуляцию, бизнес?
– Почему обязательно бизнес. В наше время талантливый человек может проявить себя на любом поприще. Кстати, почему ты не поступил в институт?
– Еще не выбрал в какой. – Колыхание ее грудей под платьем, подобное волнам, держало его в неприятном напряжении.
– Как-то ты ловко уходишь от ответа, Иван Федорович. Уж не прикидываешься ли передо мной дурачком?
Вот тут-то по интонации, по лукаво блеснувшему взгляду он и заподозрил, что она знает о нем больше, чем высказывает.
– Я не прикидываюсь, – обиделся он. – Зачем мне это?
– Тогда расскажи о своих убеждениях. Кто ты такой, хочу я знать.
– О каких убеждениях? О политических?
– Ну, допустим.
– Нет у меня никаких убеждений. Откуда в моем возрасте, Ирина Карповна? Отец – фирмач, мать – спекулянтка, конечно, склоняюсь к демократии.
– Девушка у тебя есть?
Ивану все больше не нравился этот допрос.
– Есть. Невеста.
– И она кто?
– Проститутка. Но я ее постепенно от этой профессии отважу. Как только начну хорошо зарабатывать.
Ирина Карповна сняла очки и положила их перед собой на пачку бумаг. Без очков глаза у нее засветились веселой голубизной.
– Знаешь ли, Ванечка, ты ведь не так прост, как кажешься, верно? Пожалуй, мы сработаемся. Куришь?
Пьешь?
– Только когда есть деньги.
К концу недели он уже со многими познакомился, а с одним шустрым пареньком по имени Булат немного подружился. Как-то оба задержались на работе и вместе вышли на улицу.
– Пойдем, что ли, шарахнем по маленькой? – предложил Булат.
– Почему бы и нет.
Зашли в ближайший питейный шалманчик и уселись за пластиковой стойкой. Булат заказал два крепких коктейля и по бутерброду с ветчиной. Тут же на них стали пялиться две девицы, сидящие неподалеку за столиком.
На Булата вообще женщины заглядывались, да это и не мудрено: высокий, худенький, гибкий, он был одновременно похож на турка, на негра и на жителя Скандинавии. Экзотический цветок московских джунглей. Обыкновенно благодушный и смешливый, сегодня он был зол. Он уже полгода вкалывал курьером, а повышение, как выяснилось в разговоре с мадам, ему пока не светило. Причина была в том, что он отказывался вздрючить эту "старую извращенку".
– Брось, – не поверил Иван. – Она не такая.
– Не строй из себя дебила, тебе не идет. На тебя она тоже глаз положила. У нас все через это проходят.
Да я не против, но пусть даст гарантии.
– А куда она тебя должна повысить?
Булат подмигнул турецким глазом:
– Поближе к кормушке, куда же еще.
В пустой болтовне курьерской мелюзги это слово мелькало часто так или этак, как опознавательный знак приобщенности к некоей опасной и сладкой тайне.
Назывались фамилии, иногда очень известные, и фантастические суммы, сваливающиеся на счастливчиков прямо из воздуха; точно так же, думал Иван, в иные времена где-нибудь в барской прихожей слуги обсуждали сокровенные делишки господ, со значительными и насмешливыми ужимками. Увы, мало что меняется в продажном мире.
Булат, разомлевший от коньячного коктейля, признался, что в ближайшее время надеется перебраться в отдел лицензий, а уж там… Пообещал и Ивана перетащить за собой, если тот окажет маленькую услугу.
– Какую? – спросил Иван с готовностью.
Услуга действительно оказалась пустяковой. Иван должен был оформить фиктивный брак с какой-то дальней родственницей Булата, которой срочно требовалось перебраться из Баку в Москву. Булат мог сам жениться на родственнице, но его родители были против, потому что были людьми заскорузлыми, с уклоном в маразм и ни уха ни рыла не смыслили не только в бизнесе, но вообще в современной жизни. Родители, сказал Булат, были его ахиллесовой пятой, они мало того что тайно симпатизировали коммунистам, но еще пошли и проголосовали за Жириновского. Булат тут же пожалел о своей откровенности и потребовал от товарища клятвы молчания. Если об этом станет известно на службе, объяснил он, мадам в ту же секунду вышвырнет его на улицу, хоть он будет дрючить ее по десять раз на дню. Иван поклялся своими будущими детьми, что замкнет уста навеки.
– Ну а как насчет фиктивного брака?
– Заманчиво, – сказал Иван. – Я подумаю.
– Тысчонок десять зеленки она нам не глядя отстегнет, – пообещал Булат.
Иван заметил, что для него деньги не главное, а главное – помочь в беде хорошему человеку.
– Ты настоящий друг, – сказал Булат растроганно. – Мы с тобой еще не такое провернем. Хочешь, этих телок снимем? У них наверняка хата есть.
Но Иван отказался. Он ехал домой с тревожным чувством, как обычно в последние дни. Дело в том, что Нина Зайцева, которую он подобрал в "комке", как-то так сноровисто обжилась, что, кажется, никуда не собиралась больше уходить. Помогала матери по хозяйству, бегала по магазинам, прибиралась в квартире, перестала краситься, и они с Асей уже два или три раза вместе ездили на спиритические сеансы. По вечерам, если он усаживался у телевизора, в один голос его журили.
– Грех это, сынок, – наставляла маманя, впавшая в дурь. – Сатанинскими соблазнами тешишься.
И Нина, сжав губы бантиком, жеманно подуськивала:
– Ох, Ванечка, неужели тебе нравится эта срамота?
Вон по учебной программе богослужение передают. Давай переключим.
Если же поздно возвращался, обе кукушки, молодая и старая, дожидались на кухне с горячим ужином. Пока ел, напевали с двух сторон:
– Сыночек, рази можно в лихое-то время по ночам гулять? Меня бы хоть пожалел.
– Именно, Ванечка, совести не бывает у тех людей, которые мать терзают.
По ночам он теперь запирался в комнате на ключ, но стоило задремать, как коварная лиса обязательно скреблась в дверь, а по утрам бросала на него презрительные взгляды. Однажды прижала крепко в углу. Так тискала, и на шее висла, и губы кусала, он чуть не обмяк. Мать, как на грех, заперлась в туалете.
– Все равно, Ванечка, – нашептывала меж поцелуев змея, – все равно, неприкасаемый мой, я тебя съем. Никуда не денешься.
– Зачем тебе это?
– Потому что обидно. Никто еще меня не отталкивал.
Пытался он мать урезонить:
– Она же прикидывается, мама, неужели не видишь? Ну проверь, дай ей денег, сразу уберется.
Куда там!
– Ой, сынок, не суди по себе о людях. У Ниночки судьба не заладилась, это да. Теперь она заново на свет Божий возрождается. Это, может, чудо нам явил Господь. Стыдно сомневаться.
Иногда по вечерам захаживал Филипп Филиппович, нареченный Ванечкин отец. Вот уж кто точно за последний год заново народился. Большими капиталами ворочал. В Алешкиной Михайлова банде был мозговьм центром. Он да еще некий Вдовкин, бывший инженер-компьютерщик, которого никто никогда не видел трезвым, но которого, по словам матери, нельзя было за это осуждать, потому что он перенес большое горе. Достаточно было один раз на этого таинственного Вдовкина посмотреть – тюфяк с мутным взглядом, – чтобы понять: если у такого человека могло быть горе, то разве что не донес до дома ящик с пивом. Однако оглядываясь на прожитую собственную жизнь, Иван вынужден был признаться самому себе, что частенько спешил в выводах…
Как-то они с Филиппом Филипповичем разыгрывали традиционную партию в шахматы, и отчим неосторожно пожертвовал коня.
– Теперь тебе хана, – посочувствовал Ваня, принимая жертву, – как, похоже, и моей доброй, несчастной матушке.
– А что с ней?
– Сбрендила. Нинку-то хочет удочерить.
– Да? Что-то такое я тоже заметил нездоровое в их отношениях. Вроде вместе собираются в монастырь…
А ты не вернешь мне этот ход?
– Тебе, отец, как новому русскому, даже стыдно об этом заикаться – мы же на деньги играем.
Через семь ходов Филипп Филиппович сдался. Редкие шахматные поражения он воспринимал крайне тяжело. Долго тер виски ладонями, делая вид, что болит голова. В матушкиной комнате Ася и Нина заунывно распевали пятый псалом Давида.
– Слушай, отец, забери ее к себе. Ты же один живешь. Она готовить умеет, честное слово. Вообще услужливая.
– Разве она согласится?
– Да ты что! Она же знает, что ты миллионер.
– Хорошо, сыграем реванш, потом подумаем.
– Нет, сначала поговори с ней, потом сыграем.
Позвали Нину. Та вошла, потупив очи, голову повязала черной косынкой.
– Вот зараза, монашку изображает! – не выдержал Иван.
– Ругаться грех, Иван Федорович, – смиренно произнесла Нина. Иван взял себя в руки и объяснил, что Филипп Филиппович, которому она чем-то приглянулась, готов оказать ей благодеяние и взять к себе на роль как бы домоправительницы, положив жалованье в пятьсот долларов в месяц.
– О деньгах пока разговору не было, – поправил Филипп Филиппович.
– Но вы же один живете? Без супруги?
– Ну и что с того?
Нина вспыхнула алым цветом:
– Как не стыдно такое предлагать молодой девушке? Наверно, вам Иван Федорович что-то плохое про меня набрехал, так вы не верьте. Он ведь очень испорченный. Мы с Асей за него денно и нощно Бога молим.
Ася примчалась разгневанная:
– От тебя, Филипп, не ожидала! Как ты мог? Она же тебе во внучки годится!
– А ты не подслушивай, – сконфузясь, буркнул Воронежский.
Ночью Иван оставил дверь приоткрытой, и Ниночка явилась в свое обычное ведьмино время. Впопыхах чуть не откусила ему ухо, но он не сопротивлялся, и она вдруг притихла, замерла.
– Я тебе противна?
– Не в этом дело.
– А в чем? Ты педик, импотент?
– Нет.
– Ты какой-то чудной. Другие все это любят, а ты как будто боишься. Может, у тебя никого не было до меня?
– Может быть.
– Так я тебе и поверила. Ты вообще с самого начала принял меня за дурочку, а я не такая.
– Все мы не такие, – согласился Иван. Ее белая призрачность и тихий голос погрузили его в отчаяние.
Он знал, что слишком рано повзрослел, а в душе остался несмышленышем, каким был и два года назад, когда убегал из дома, обрывая все концы, и еще раньше, много лет назад, когда отец был молодой, живой и, хохоча, подбрасывал к потолку его маленькое, хрупкое, тогдашнее тельце. Умом он многое постиг, а сердцем по-прежнему был закутан в пеленки.
– Ты думаешь, я стерва, да? – прошептала Нина, с ужасом ожидая ответа.
– Не хочу, чтобы было так.
– Как – так?
– Как у тебя было с другими.
– Вот оно что, – в ее голосе почудилась ему Непонятная радость. – Вань, давай выпьем? По глоточку?
– Иди выпей, ты же знаешь, где водка.
– А ты?
– С какой стати? У меня не горит.
– Ага! – Она соскользнула с кровати и белой тенью мелькнула в дверях.
Ночь была наполнена колдовством. Он любил такие ночи, когда сон и явь перемешиваются в тягучий коктейль. Час волка – его любимый час. В этот час мысли ясны. Если сейчас задуматься о смерти, то покажется, что она давно позади, как и рождение. Но думал о Нине. Он не любил ее, зато она была ему мила. Она добьется, чего хочет. У нее озорная повадка. Она как безродная собачонка, ищущая хозяина. Она была желанна, как сотни других женщин, молодых и старых, желанны юноше в восемнадцать лет, но в отличие от других была рядом и в ночной рубашке. Он думал об опыте любви, который ему предстоит, и надеялся, что справится с этим, как справлялся с болью, когда испытывал себя, сжигая ладонь над пламенем свечи…
Нина принесла водки в стакане.
– Выпей, – потребовала она, – и я тебе отдамся.
Хватит дурака валять.
– Не сегодня, – сказал он. – Может быть, завтра.
Она отпила глоток, остальное плеснула на его голую грудь. Так он и уснул, вдыхая кислый запах спирта одеревеневшими ноздрями.
На другой день к ним наведался Алеша Михайлов собственной персоной, и женщин будто подменили.
– Откуда известно, что это твой пропуск, – резонно заметил старик, лучась приветливой улыбкой. – Вдруг ты его у кого-нибудь стырил?
– Что же делать? – огорчился Ваня. – Жрать-то охота.
– Здешних всех я по памяти знаю, – старик убедительно щелкнул себя по лбу. – А у тебя какая-то морда хулиганская. Ступай отседа, завтра поешь.
Распоряжался старик беззлобно, и было видно, что чем-то Иван ему приглянулся.
– Тогда хоть вынеси хлебушка горбушку, – попросил юноша.
– Что ж ты, парень, совсем, что ли, оголодал?
– Есть маленько. Я же детдомовский.
– А ну покажь паспорт!
Сличив фотографии, старик еще некоторое время кочевряжился, намекал на появление в округе какого-то террориста, личиной схожего с Иваном, потом все же пропустил.
Полный обед с порцией икры и с бутылкой пива обошелся молодому человеку в полторы тысячи.
Работать он поступил под начало Ирины Карповны Шмыревой, которая возглавляла административный отдел. У нее был солидный кабинет с финской мебелью, а вся курьерская шушера кучковалась в огромном помещении, напоминающем прихожую в богатом доме, си множеством стульев и с четырьмя столами. Служба у них была на подхвате: принеси, подай, отвези, и редко кто из начинающих клерков задерживался в комнате подолгу, поэтому трудно было даже сообразить, сколько их всего тут обретается. Постоянное движение, мельтешня молодых, веселых лиц создавали видимость обыкновенной досужей тусовки. Накурено в помещении было так, что хоть топор вешай, и иногда чуткие ноздри Ивана улавливали знакомый аромат "травки".
Ирина Карповна была унылая женщина лет сорока, плотного сложения, в очках, одетая в бесформенное платье тюремного покроя, но с озорным блеском в глазах. Примечательной особенностью ее внешности была высокая, даже, может быть, чересчур высокая и большая грудь, которой было тесно под блузкой, и при каждом движении она колыхалась. С первого мгновения Иван был загипнотизирован ее таинственной грудью, как это происходило, вероятно, со всяким, кто встречал эту женщину впервые.
Вскоре он понял, что Ирина Карповна осведомлена, по чьей рекомендации он устроился в префектуру, хотя мог и ошибиться: ни при знакомстве, ни в последующие дни имени Башлыкова она не упомянула ни разу.
Под ее присмотром он заполнил какие-то две анкеты. Ирина Карловна внимательно просмотрела их и устремила на него печальный взор из-под очков.
– Что ж, анкета есть анкета, а хотелось бы знать о тебе побольше, дорогой Иван Федорович.
– Что именно?
– Ну, к примеру, что привело тебя сюда? Чем могла заинтересовать такого привлекательного юношу скучная, рутинная и, честно говоря, плохо оплачиваемая деятельность? Полагаю, у тебя были и другие возможности?
– Вы имеете в виду спекуляцию, бизнес?
– Почему обязательно бизнес. В наше время талантливый человек может проявить себя на любом поприще. Кстати, почему ты не поступил в институт?
– Еще не выбрал в какой. – Колыхание ее грудей под платьем, подобное волнам, держало его в неприятном напряжении.
– Как-то ты ловко уходишь от ответа, Иван Федорович. Уж не прикидываешься ли передо мной дурачком?
Вот тут-то по интонации, по лукаво блеснувшему взгляду он и заподозрил, что она знает о нем больше, чем высказывает.
– Я не прикидываюсь, – обиделся он. – Зачем мне это?
– Тогда расскажи о своих убеждениях. Кто ты такой, хочу я знать.
– О каких убеждениях? О политических?
– Ну, допустим.
– Нет у меня никаких убеждений. Откуда в моем возрасте, Ирина Карповна? Отец – фирмач, мать – спекулянтка, конечно, склоняюсь к демократии.
– Девушка у тебя есть?
Ивану все больше не нравился этот допрос.
– Есть. Невеста.
– И она кто?
– Проститутка. Но я ее постепенно от этой профессии отважу. Как только начну хорошо зарабатывать.
Ирина Карповна сняла очки и положила их перед собой на пачку бумаг. Без очков глаза у нее засветились веселой голубизной.
– Знаешь ли, Ванечка, ты ведь не так прост, как кажешься, верно? Пожалуй, мы сработаемся. Куришь?
Пьешь?
– Только когда есть деньги.
К концу недели он уже со многими познакомился, а с одним шустрым пареньком по имени Булат немного подружился. Как-то оба задержались на работе и вместе вышли на улицу.
– Пойдем, что ли, шарахнем по маленькой? – предложил Булат.
– Почему бы и нет.
Зашли в ближайший питейный шалманчик и уселись за пластиковой стойкой. Булат заказал два крепких коктейля и по бутерброду с ветчиной. Тут же на них стали пялиться две девицы, сидящие неподалеку за столиком.
На Булата вообще женщины заглядывались, да это и не мудрено: высокий, худенький, гибкий, он был одновременно похож на турка, на негра и на жителя Скандинавии. Экзотический цветок московских джунглей. Обыкновенно благодушный и смешливый, сегодня он был зол. Он уже полгода вкалывал курьером, а повышение, как выяснилось в разговоре с мадам, ему пока не светило. Причина была в том, что он отказывался вздрючить эту "старую извращенку".
– Брось, – не поверил Иван. – Она не такая.
– Не строй из себя дебила, тебе не идет. На тебя она тоже глаз положила. У нас все через это проходят.
Да я не против, но пусть даст гарантии.
– А куда она тебя должна повысить?
Булат подмигнул турецким глазом:
– Поближе к кормушке, куда же еще.
В пустой болтовне курьерской мелюзги это слово мелькало часто так или этак, как опознавательный знак приобщенности к некоей опасной и сладкой тайне.
Назывались фамилии, иногда очень известные, и фантастические суммы, сваливающиеся на счастливчиков прямо из воздуха; точно так же, думал Иван, в иные времена где-нибудь в барской прихожей слуги обсуждали сокровенные делишки господ, со значительными и насмешливыми ужимками. Увы, мало что меняется в продажном мире.
Булат, разомлевший от коньячного коктейля, признался, что в ближайшее время надеется перебраться в отдел лицензий, а уж там… Пообещал и Ивана перетащить за собой, если тот окажет маленькую услугу.
– Какую? – спросил Иван с готовностью.
Услуга действительно оказалась пустяковой. Иван должен был оформить фиктивный брак с какой-то дальней родственницей Булата, которой срочно требовалось перебраться из Баку в Москву. Булат мог сам жениться на родственнице, но его родители были против, потому что были людьми заскорузлыми, с уклоном в маразм и ни уха ни рыла не смыслили не только в бизнесе, но вообще в современной жизни. Родители, сказал Булат, были его ахиллесовой пятой, они мало того что тайно симпатизировали коммунистам, но еще пошли и проголосовали за Жириновского. Булат тут же пожалел о своей откровенности и потребовал от товарища клятвы молчания. Если об этом станет известно на службе, объяснил он, мадам в ту же секунду вышвырнет его на улицу, хоть он будет дрючить ее по десять раз на дню. Иван поклялся своими будущими детьми, что замкнет уста навеки.
– Ну а как насчет фиктивного брака?
– Заманчиво, – сказал Иван. – Я подумаю.
– Тысчонок десять зеленки она нам не глядя отстегнет, – пообещал Булат.
Иван заметил, что для него деньги не главное, а главное – помочь в беде хорошему человеку.
– Ты настоящий друг, – сказал Булат растроганно. – Мы с тобой еще не такое провернем. Хочешь, этих телок снимем? У них наверняка хата есть.
Но Иван отказался. Он ехал домой с тревожным чувством, как обычно в последние дни. Дело в том, что Нина Зайцева, которую он подобрал в "комке", как-то так сноровисто обжилась, что, кажется, никуда не собиралась больше уходить. Помогала матери по хозяйству, бегала по магазинам, прибиралась в квартире, перестала краситься, и они с Асей уже два или три раза вместе ездили на спиритические сеансы. По вечерам, если он усаживался у телевизора, в один голос его журили.
– Грех это, сынок, – наставляла маманя, впавшая в дурь. – Сатанинскими соблазнами тешишься.
И Нина, сжав губы бантиком, жеманно подуськивала:
– Ох, Ванечка, неужели тебе нравится эта срамота?
Вон по учебной программе богослужение передают. Давай переключим.
Если же поздно возвращался, обе кукушки, молодая и старая, дожидались на кухне с горячим ужином. Пока ел, напевали с двух сторон:
– Сыночек, рази можно в лихое-то время по ночам гулять? Меня бы хоть пожалел.
– Именно, Ванечка, совести не бывает у тех людей, которые мать терзают.
По ночам он теперь запирался в комнате на ключ, но стоило задремать, как коварная лиса обязательно скреблась в дверь, а по утрам бросала на него презрительные взгляды. Однажды прижала крепко в углу. Так тискала, и на шее висла, и губы кусала, он чуть не обмяк. Мать, как на грех, заперлась в туалете.
– Все равно, Ванечка, – нашептывала меж поцелуев змея, – все равно, неприкасаемый мой, я тебя съем. Никуда не денешься.
– Зачем тебе это?
– Потому что обидно. Никто еще меня не отталкивал.
Пытался он мать урезонить:
– Она же прикидывается, мама, неужели не видишь? Ну проверь, дай ей денег, сразу уберется.
Куда там!
– Ой, сынок, не суди по себе о людях. У Ниночки судьба не заладилась, это да. Теперь она заново на свет Божий возрождается. Это, может, чудо нам явил Господь. Стыдно сомневаться.
Иногда по вечерам захаживал Филипп Филиппович, нареченный Ванечкин отец. Вот уж кто точно за последний год заново народился. Большими капиталами ворочал. В Алешкиной Михайлова банде был мозговьм центром. Он да еще некий Вдовкин, бывший инженер-компьютерщик, которого никто никогда не видел трезвым, но которого, по словам матери, нельзя было за это осуждать, потому что он перенес большое горе. Достаточно было один раз на этого таинственного Вдовкина посмотреть – тюфяк с мутным взглядом, – чтобы понять: если у такого человека могло быть горе, то разве что не донес до дома ящик с пивом. Однако оглядываясь на прожитую собственную жизнь, Иван вынужден был признаться самому себе, что частенько спешил в выводах…
Как-то они с Филиппом Филипповичем разыгрывали традиционную партию в шахматы, и отчим неосторожно пожертвовал коня.
– Теперь тебе хана, – посочувствовал Ваня, принимая жертву, – как, похоже, и моей доброй, несчастной матушке.
– А что с ней?
– Сбрендила. Нинку-то хочет удочерить.
– Да? Что-то такое я тоже заметил нездоровое в их отношениях. Вроде вместе собираются в монастырь…
А ты не вернешь мне этот ход?
– Тебе, отец, как новому русскому, даже стыдно об этом заикаться – мы же на деньги играем.
Через семь ходов Филипп Филиппович сдался. Редкие шахматные поражения он воспринимал крайне тяжело. Долго тер виски ладонями, делая вид, что болит голова. В матушкиной комнате Ася и Нина заунывно распевали пятый псалом Давида.
– Слушай, отец, забери ее к себе. Ты же один живешь. Она готовить умеет, честное слово. Вообще услужливая.
– Разве она согласится?
– Да ты что! Она же знает, что ты миллионер.
– Хорошо, сыграем реванш, потом подумаем.
– Нет, сначала поговори с ней, потом сыграем.
Позвали Нину. Та вошла, потупив очи, голову повязала черной косынкой.
– Вот зараза, монашку изображает! – не выдержал Иван.
– Ругаться грех, Иван Федорович, – смиренно произнесла Нина. Иван взял себя в руки и объяснил, что Филипп Филиппович, которому она чем-то приглянулась, готов оказать ей благодеяние и взять к себе на роль как бы домоправительницы, положив жалованье в пятьсот долларов в месяц.
– О деньгах пока разговору не было, – поправил Филипп Филиппович.
– Но вы же один живете? Без супруги?
– Ну и что с того?
Нина вспыхнула алым цветом:
– Как не стыдно такое предлагать молодой девушке? Наверно, вам Иван Федорович что-то плохое про меня набрехал, так вы не верьте. Он ведь очень испорченный. Мы с Асей за него денно и нощно Бога молим.
Ася примчалась разгневанная:
– От тебя, Филипп, не ожидала! Как ты мог? Она же тебе во внучки годится!
– А ты не подслушивай, – сконфузясь, буркнул Воронежский.
Ночью Иван оставил дверь приоткрытой, и Ниночка явилась в свое обычное ведьмино время. Впопыхах чуть не откусила ему ухо, но он не сопротивлялся, и она вдруг притихла, замерла.
– Я тебе противна?
– Не в этом дело.
– А в чем? Ты педик, импотент?
– Нет.
– Ты какой-то чудной. Другие все это любят, а ты как будто боишься. Может, у тебя никого не было до меня?
– Может быть.
– Так я тебе и поверила. Ты вообще с самого начала принял меня за дурочку, а я не такая.
– Все мы не такие, – согласился Иван. Ее белая призрачность и тихий голос погрузили его в отчаяние.
Он знал, что слишком рано повзрослел, а в душе остался несмышленышем, каким был и два года назад, когда убегал из дома, обрывая все концы, и еще раньше, много лет назад, когда отец был молодой, живой и, хохоча, подбрасывал к потолку его маленькое, хрупкое, тогдашнее тельце. Умом он многое постиг, а сердцем по-прежнему был закутан в пеленки.
– Ты думаешь, я стерва, да? – прошептала Нина, с ужасом ожидая ответа.
– Не хочу, чтобы было так.
– Как – так?
– Как у тебя было с другими.
– Вот оно что, – в ее голосе почудилась ему Непонятная радость. – Вань, давай выпьем? По глоточку?
– Иди выпей, ты же знаешь, где водка.
– А ты?
– С какой стати? У меня не горит.
– Ага! – Она соскользнула с кровати и белой тенью мелькнула в дверях.
Ночь была наполнена колдовством. Он любил такие ночи, когда сон и явь перемешиваются в тягучий коктейль. Час волка – его любимый час. В этот час мысли ясны. Если сейчас задуматься о смерти, то покажется, что она давно позади, как и рождение. Но думал о Нине. Он не любил ее, зато она была ему мила. Она добьется, чего хочет. У нее озорная повадка. Она как безродная собачонка, ищущая хозяина. Она была желанна, как сотни других женщин, молодых и старых, желанны юноше в восемнадцать лет, но в отличие от других была рядом и в ночной рубашке. Он думал об опыте любви, который ему предстоит, и надеялся, что справится с этим, как справлялся с болью, когда испытывал себя, сжигая ладонь над пламенем свечи…
Нина принесла водки в стакане.
– Выпей, – потребовала она, – и я тебе отдамся.
Хватит дурака валять.
– Не сегодня, – сказал он. – Может быть, завтра.
Она отпила глоток, остальное плеснула на его голую грудь. Так он и уснул, вдыхая кислый запах спирта одеревеневшими ноздрями.
На другой день к ним наведался Алеша Михайлов собственной персоной, и женщин будто подменили.