Страница:
В "Подиум" Миша Губин приехал за десять минут до назначенного времени, но не успел сесть за столик, как увидел пересекающую уютный зальчик рыжеволосую стройную девушку в умопомрачительном мини-наряде.
Девушка сияла такой ослепительной улыбкой, словно заново увидела любимого человека, после того как недавно проводила его в могилу.
– Чао!
– Добрый вечер.
– Извини, что опоздала.
– Угу.
– Я такая голодная, прямо жуть! Можно я закажу для нас обоих?
– Конечно.
– Сразу условимся: я пригласила, я и плачу. Согласен?
– Еще бы.
Заказывать вообще не пришлось. Таню тут, видно, хорошо знали. Смуглый красавец с блестящей серьгой в левом ухе мгновенно уставил стол холодными закусками, посредине водрузил графин с малиновой жидкостью.
– Что будете пить, господа? Таня, тебе армянский?
Таня вопросительно взглянула на кавалера.
– Нарзан, если можно, – сказал Губин.
– На горячее, как обычно, шашлычок?
– Только попостнее, – попросила Таня.
Официант ушел.
– Я тебе не нравлюсь? – спросила Таня. Ей было не по себе. Миша Губин – прямой, как истукан, с опущенными на стол ладонями – каждым словом, процеженным сквозь зубы, наносил ей оскорбление за оскорблением. Она чудом удерживалась, чтобы не влепить в эту презрительную рожу тарелку с салатом. Чем нестерпимее становилось это желание, тем доверчивее она улыбалась, – Ответь, пожалуйста, Мишенька! Ни чуточки не нравлюсь? А некоторые – льнут.
– На кого работаешь? На Елизара?
Точность попадания ее ошеломила. Она наполнила рюмки малиновой жидкостью из графина.
– Оцени, итальянский гранатовый ликер. Я его обожаю.
– Спасибо, не пью.
– Совсем не пьешь? Хотя бы понюхай.
– Если хочешь ломать комедию, я лучше пойду.
– Какую комедию?
– Что тебе от меня надо?
– Миша, ты не допускаешь, что девушка может просто так влюбиться? С первого взгляда?
– Ты? Нет.
– Почему?
– Послушай внимательно – это для твоей же пользы. Кто ты такая, я догадываюсь. Не знаю только, кто тебя послал и зачем. Но это мне и не нужно знать. Достаточно будет, если я еще разок увижу тебя около Насти. Надеюсь, тебе понятно?
Давно она не слышала такой прямой, честной угрозы, и это привело ее в диковинное, неприличное возбуждение. Щеки запылали, глаза полыхнули зеленой мглой. Миша Губин смотрел на нее с изумлением.
– Что с тобой? Ты на игле?
– Расслабься, Мишенька! Будь попроще. Сейчас покушаем, выпьем, поедем ко мне и хорошенько потрахаемся. Как тебе вариантах?
– У тебя бешенство матки?
Таня поскорее налила себе коньяку и молча выпила.
Ей было стыдно. Она допустила сегодня столько промахов, что впору было собирать манатки и отчаливать на гастроли. Самой главной ошибкой было – звонок этому ублюдку. Разве не понимала, с кем связывается?
– Похмелилась? – заботливо спросил Губин. – Тогда быстренько закусывай и айда.
– Куда – айда?
– К тебе. Или передумала?
– Никогда не передумываю.
– А со мной бывает, – признался Миша. – Но, конечно, не часто.
Из ресторана поехали в Мишиной "тойоте". Сзади, впритык, на светлой Таниной "вольво" следовал Витенька Строгов, ее "бьгаара". Она заранее предупредила, что может так получиться, что понадобится его хата, и забрала у него ключи от квартиры. Витенька рад был услужить ей во всем. Тем более за предоставление жилплощади она доплачивала ему по особой таксе. У Витеньки в голове была только одна извилина, но он был предан и смекалист, как дворовый пес. Ему недолго осталось куковать на белом свете – слишком много он выведал про свою прелестную хозяйку за год беспорочной службы, – и иногда в его ясных, собачьих глазах вспыхивал трепетный огонек предчувствия смерти.
В такие минуты Таня награждала преданного слугу искренним материнским поцелуем.
По дороге разговаривали мало, только один раз Таня пожаловалась:
– Не могу понять, что на меня накатило.
– Бабий час, – с готовностью отозвался Миша Губин. – Это бывает. У кошек, к примеру, в марте.
Больше вроде и говорить было не о чем. В Бирюлеве возле одной из шестнадцатиэтажных коробок остановились.
– Приехали. Вот мой дом.
Сзади припарковался Витенька Строгов, с которым Губин произвел короткий контакт. Через приоткрытое стекло предостерег:
– Нам не мешай, ладно?
– А я что? Мне как прикажут, – осклабился "бычара".
В лифте, пока поднимались на девятый этаж, Таня сделала неловкую попытку обняться, но Губин ее отстранил:
– Сначала в ванную. Я же не знаю, с кем ты вчера была.
В узком коридоре однокомнатной квартиры, захлопнув дверь, Таня наконец-то отвела душу. Крутанувшись на каблуках, с разворота, с такой силой влепила ему оплеуху, что руку вывернула из плеча. Вложила в удар всю ярость, но оказалось, погорячилась напрасно. Оплеуха повисла в воздухе, как сопля, и если бы не Мишина забота, она бы не удержалась на ногах. Он помог ей выпрямиться и чуть-чуть тряхнул для вразумления, отчего ее зубки лязгнули, как костяшки домино.
– Не балуйся, малышка – усовестил он. – Мы же не драться приехали.
На кухонном столе стояла початая бутылка водки, и Таня дрожащей рукой наплескала себе полстакана. Губин был туг как тут.
– Какая же это будет любовь, если ты нажрешься, – усомнился он. Таню неудержимо потянуло на "травку", сигареты лежали в сумочке, но она себя превозмогла.
– Сядь, – попросила, – не мельтеши. Давай немного поговорим. Если кто-то тебя боится, то только не я.
Ты же понимаешь?
– Понимаю, Расскажи, что тебе поручил Елизар?
Ты шпик или киллер?
Что-то с ней случилось и без "травки", какой-то протек в сознании. Задумчивое Мишино лицо с дьявольской усмешкой было выписано точно на холсте.
Она подумала, что если он вдобавок ко всему гипнотизер, то она крепко нарвалась и, скорее всего, ей хана.
Из этой ловушки ее уже никакой Витенька Строгов не вытянет, хотя она велела ему через часок пошуршать под дверью.
– Не гадай понапрасну, – пробурчала, с трудом одолевая сонную хмарь. – Сама все расскажу, только ты попробуй поверить. Я порченая, сквозной дыркой уродилась, потаскушкой, авантюристкой, но на тебе заторчала. Ей-Богу! Угодить хочу. Честное слово. Пожалей меня, Миша! Просто так, не размышляя, сослепу, пожалей заблудшую душу. У тебя же есть мать или сестра?
Ну какая-то у тебя есть женщина, которую ты жалел?
Пожалей и меня. Самому легче будет. Нельзя же вечно жить, как в панцире. Отдохни! Выпей рюмку водки. Не смотри, как на гниду. Ну пожалуйста!..
Будто невзначай распахнула ворот блузки, засветилась, вспыхнула золотистая кожа. Нежная грудь обнажилась. Ей было душно. Потянулась заново к бутылке.
Губин перехватил ее руку.
– Ступай в ванную, – сказал хрипло.
Пока принимала душ, он тщательно обследовал квартиру, проверил запор на входных дверях. Разумеется, это была не ее квартира. Здесь жил, судя по всему, обыкновенный бандерлог, обезьяна из джунглей, причем мужского пола. Множество "качковых" приспособлений, а также журналы (типа "Плейбой") и книги (типа "Убийства под одеялом") указывали на то, что здешний бандерлог воспитывал себя суперменом. Скорее всего, это было логово Таниного телохранителя, который бдел на стреме. Возможно, ждал особого сигнала, чтобы появиться пред светлые очи хозяйки во всей своей непреодолимой обезьяньей красе.
Губин горько усмехнулся и пошел на кухню. Поставил чайник на огонь, чтобы попить кофейку. Он был в растерянности. Дамочка попалась не с двойным, а похоже, даже с тройным дном, но это было полбеды. Беспокоило его другое, в чем трудно было признаться самому себе. Все, что она вешала ему, было, разумеется, ложью от начала до конца, но ложь была такого свойства, что походила на невероятную правду. Еще в ресторане, вопреки рассудку, он почувствовал, что его тянет к ней, как молодого жеребца на текущую кобылку. Это было стыдное, паскудное, неведомое ему доселе ощущение, но двух толкований оно не имело. Любовная лихоманка шарахнула его по мозгам, точно ломом, и весь вечер и всю дорогу ему стоило чудовищных усилий вести себя нормально. Красивая, развратная ведьма приворожила его, иначе не скажешь, но пока она этого не заметила, все козыри по-прежнему у него на руках. Весь вопрос в том, надолго ли? В отношениях с женщинами у него, в сущности, не было никакого опыта, потому что с той первой, несчастной, юной своей любви, окончившейся крахом, он относился к ним чисто гигиенически. Брал, когда требовал организм, использовал с медицинским прицелом, но ни к одной даже отдаленно не прикипел сердцем. Он считал это естественным. У каждого своя судьба. Путь воина, внемлющего космическим голосам, несовместим с убогими земными страстишками, которые обязательно привносит в жизнь мужчины присутствие женщины. Похоть, обжорство и алчность – вот три беса, мешающие эзотерическому прозрению, превращающие человека в скотину. Кто поддался хоть одному из них, тот уже никогда не поднимется по лунному лучу.
Она замерла в дверях, как бы ожидая его указа, с умытым лицом, с распущенными волосами, в длинной мужской рубахе до колен – приготовившая себя на убой невинная курочка-ряба. И опять, как в ресторане, когда спешила через зал, вязкий сгусток, точно застрявший вздох, запекся в его груди.
– Помылась? – спросил равнодушно.
Таня опустилась на стул и молча, косясь на него, потянулась к заветной бутылке. Миша не останавливал.
– Чем больше ты грубишь, – она робко заглянула ему в глаза, – тем больше желанен. Я заболела, Миша.
Что-то вроде любовной кори.
Невероятная правда была как раз в том, что хотя эта женщина была соткана из лжи и блуда, но все заметнее поворачивалась к нему незащищенным боком и делала это, как трагическая актриса на сцене, с каким-то подчеркнутым зубовным самомучительством. Точно так же пила и водку, словно заливала раскаленную, воспалившуюся плоть.
– Ты же не москвичка, гастролерша, – Губин чинно пригубил кофе. – Откуда пожаловала в столицу?
– Давняя история, – задумалась, поскучнела. – Да и какая теперь разница?
– Елизар тебя откуда-то выписал?
– Мишенька, с кем ты воюешь? С женщиной, которая в тебя влюбилась? И не стыдно?
Все-таки она его переиграла. Слезы на ее ресницах сверкнули, как льдинки. Гениальная была актриса. Он протянул руку и дотронулся до ее щеки:
– Надо же! Настоящие. Как ты это делаешь?
На секунду-то расслабился и чуть не пропустил удар.
Ее лихая пощечина смела со стола две чашки, заварной чайник и хрустальную вазочку с печеньем. Все полетело на пол. Губин улыбнулся:
– С тобой не скучно, однако.
В следующее мгновение они целовались. Губин вместе со стулом оказался прижат в угол, девушка удобно устроилась у него на коленях, ногами обхватив за поясницу, упершись пятками в стену. Не отрываясь от его губ, попыталась расстегнуть, снять с него рубашку. Это было весело. Они барахтались и пыхтели, как малолетки.
Попутно Таня ухитрилась зацепить столовый нож, который годился разве что для разделки овощей. Этим декоративным тесаком она все же попыталась полоснуть возлюбленного по шее, но Губин щелкнул ее по запястью, и нож умчался следом за разбитой посудой. Когда он овладел ею, она вскрикнула так, словно потеряла невинность. Истошный вопль достиг ушей Витеньки Строгова, который уже минут десять дежурил под дверью. Пораскинув умишком, он сунул в замочную скважину ключ и осторожно прокрутил его. Но дверь не открылась, потому что была замкнута на "собачку". Витенька спрягал ключ в карман и закурил. Через некоторое время к нему на лестничную площадку вышел Губин, По его строгому, неподкупному виду Витенька определил, что медлить нельзя. Своей правой знаменитой колотушкой он нацелил Губину в лоб свирепую блямбу, но, как и в случае с хозяйкой, нарвался на встречный блок, получил тычок в солнечное сплетение и присел возле лифта, чтобы отдышаться.
– Ты зачем приполз, – пожурил его Миша. – Я же тебе велел не соваться.
– Так вроде звали?
– Это не тебя, дурака, звали. Ну что ж, зайди поинтересуйся, если тянет.
Витенька Отрогов уже выпрямился в полный рост, поднявшись на полметра выше своего обидчика. Но отойти от лифта почему-то не решался: седьмое чувство подсказывало ему, что этого не надо делать.
– Пусть сама выйдет. Ты не обижайся, мужик, я же на службе.
– Таня! – крикнул Губин в отворенную дверь. – Иди сюда, тут тебя спрашивают.
Таня возниюта в проеме двери, успев хитро перепоясаться махровым полотенцем, так что груди и рыжий лобок сияли первозданной наготой, но сама она была как бы в одежде. Витенька Отрогов в смущении потупился.
– Чего хочу спросить, Татьяна Ильинична: я вам еще понадоблюсь сегодня?
Таня не удержалась, пискнула от смеха:
– Не понадобишься, сынок. Ступай с Богом.
Витенька, забыв, видно, где его дом, ураганом ломанул вниз по лесенке. До конца недолгой жизни в нем сохранилось кошмарное воспоминание об этой встрече, когда его пудовый кулак обломился точно о каменный столб, а сам он был отброшен к лифту легким толчком сатанинской длани.
Любовники вернулись на кухню, и Таня Француженка попросила разрешения выпить еще водочки.
– Пей и рассказывай не спеша, – сказал Миша Губин.
– Ты останешься? Переночуешь со мной?
– Не мели чепухи. Если я тут усну, то уж скорее всего не проснусь. Это же очевидно.
– Разве тебе не хочется испытать судьбу?
– Она уже до тебя испытана.
Таня выпила, похрустела яблоком, закурила, оперла подбородок на кулачок и грустно посмотрела на Мишу:
– Ну чего ты еще от меня хочешь?
– Зачем тебя послал Елизар?
– Какая разница. Все равно я не справилась. Ну и наплевать на все. Хочу быть с тобой. Пойдем в постель.
– Пойдем, – согласился Миша. В постель она прихватила недопитую бутылку, пепельницу и сигареты.
Миша помог ей лечь поудобнее, сам пристроился на краешке кровати. Горел ночник на бронзовой подставке, упершись в потолок призрачной желтой стрелой.
– Чего надо от нас Елизару?
– Хочу быть твоей, Миша!
– Сейчас будешь, передохни немного.
Таня отхлебнула из горлышка, а Губин распахнул окно, чтобы табачная гарь выветрилась.
– Тебя зовут Француженка?
Таня поперхнулась, и ее чуть не вывернуло на коврик. Губин заботливо похлопал ее между лопаток. Оправившись, она попросила:
– Возьми меня хоть еще разочек, ну пожалуйста!
– Да хоть десять, – пообещал Губин. Он снял брюки и аккуратно повесил на спинку стула. Потом перевернул Таню на живот, приладил повыше и вошел в нее без всяких проволочек. Она так верещала, точно ее на шомполе сунули в пылающие угли…
– Ну вот, – заметил Губин незамутненным голосом, вернувшись на краешек кровати. – Если еще понадобится, только намекни.
– Ты сволочь, – всхлипнула Таня. – Я не животное, подлец!
– Как не животное? Что ж ты такое говоришь-то?
Именно животное. Вдобавок ядовитое. Вроде тарантула.
И не надо этого стыдиться.
– А ты сам не такой?
– Нет, не такой. Я обыкновенный мужчина, без всяких закидонов.
– А я тарантул?
– Сильно не переживай, я у тебя жало скоро вырву.
По инерции шмыгнув носом, Таня опять прильнула к бутылке. Ей было так хорошо, как никогда. Наконец-то она прибилась в тихую гавань, где не дуют промозглые ветры вечного противостояния.
– Если меня бросишь, будешь самой последней сукой.
– Расскажи о себе.
– Тебе интересно?
– Может быть.
Ее рассказ затянулся надолго, и Губин чувствовал, как его усыпляет монотонное бормотание. Он не хотел, чтобы ночь кончалась.
Глава 9
Девушка сияла такой ослепительной улыбкой, словно заново увидела любимого человека, после того как недавно проводила его в могилу.
– Чао!
– Добрый вечер.
– Извини, что опоздала.
– Угу.
– Я такая голодная, прямо жуть! Можно я закажу для нас обоих?
– Конечно.
– Сразу условимся: я пригласила, я и плачу. Согласен?
– Еще бы.
Заказывать вообще не пришлось. Таню тут, видно, хорошо знали. Смуглый красавец с блестящей серьгой в левом ухе мгновенно уставил стол холодными закусками, посредине водрузил графин с малиновой жидкостью.
– Что будете пить, господа? Таня, тебе армянский?
Таня вопросительно взглянула на кавалера.
– Нарзан, если можно, – сказал Губин.
– На горячее, как обычно, шашлычок?
– Только попостнее, – попросила Таня.
Официант ушел.
– Я тебе не нравлюсь? – спросила Таня. Ей было не по себе. Миша Губин – прямой, как истукан, с опущенными на стол ладонями – каждым словом, процеженным сквозь зубы, наносил ей оскорбление за оскорблением. Она чудом удерживалась, чтобы не влепить в эту презрительную рожу тарелку с салатом. Чем нестерпимее становилось это желание, тем доверчивее она улыбалась, – Ответь, пожалуйста, Мишенька! Ни чуточки не нравлюсь? А некоторые – льнут.
– На кого работаешь? На Елизара?
Точность попадания ее ошеломила. Она наполнила рюмки малиновой жидкостью из графина.
– Оцени, итальянский гранатовый ликер. Я его обожаю.
– Спасибо, не пью.
– Совсем не пьешь? Хотя бы понюхай.
– Если хочешь ломать комедию, я лучше пойду.
– Какую комедию?
– Что тебе от меня надо?
– Миша, ты не допускаешь, что девушка может просто так влюбиться? С первого взгляда?
– Ты? Нет.
– Почему?
– Послушай внимательно – это для твоей же пользы. Кто ты такая, я догадываюсь. Не знаю только, кто тебя послал и зачем. Но это мне и не нужно знать. Достаточно будет, если я еще разок увижу тебя около Насти. Надеюсь, тебе понятно?
Давно она не слышала такой прямой, честной угрозы, и это привело ее в диковинное, неприличное возбуждение. Щеки запылали, глаза полыхнули зеленой мглой. Миша Губин смотрел на нее с изумлением.
– Что с тобой? Ты на игле?
– Расслабься, Мишенька! Будь попроще. Сейчас покушаем, выпьем, поедем ко мне и хорошенько потрахаемся. Как тебе вариантах?
– У тебя бешенство матки?
Таня поскорее налила себе коньяку и молча выпила.
Ей было стыдно. Она допустила сегодня столько промахов, что впору было собирать манатки и отчаливать на гастроли. Самой главной ошибкой было – звонок этому ублюдку. Разве не понимала, с кем связывается?
– Похмелилась? – заботливо спросил Губин. – Тогда быстренько закусывай и айда.
– Куда – айда?
– К тебе. Или передумала?
– Никогда не передумываю.
– А со мной бывает, – признался Миша. – Но, конечно, не часто.
Из ресторана поехали в Мишиной "тойоте". Сзади, впритык, на светлой Таниной "вольво" следовал Витенька Строгов, ее "бьгаара". Она заранее предупредила, что может так получиться, что понадобится его хата, и забрала у него ключи от квартиры. Витенька рад был услужить ей во всем. Тем более за предоставление жилплощади она доплачивала ему по особой таксе. У Витеньки в голове была только одна извилина, но он был предан и смекалист, как дворовый пес. Ему недолго осталось куковать на белом свете – слишком много он выведал про свою прелестную хозяйку за год беспорочной службы, – и иногда в его ясных, собачьих глазах вспыхивал трепетный огонек предчувствия смерти.
В такие минуты Таня награждала преданного слугу искренним материнским поцелуем.
По дороге разговаривали мало, только один раз Таня пожаловалась:
– Не могу понять, что на меня накатило.
– Бабий час, – с готовностью отозвался Миша Губин. – Это бывает. У кошек, к примеру, в марте.
Больше вроде и говорить было не о чем. В Бирюлеве возле одной из шестнадцатиэтажных коробок остановились.
– Приехали. Вот мой дом.
Сзади припарковался Витенька Строгов, с которым Губин произвел короткий контакт. Через приоткрытое стекло предостерег:
– Нам не мешай, ладно?
– А я что? Мне как прикажут, – осклабился "бычара".
В лифте, пока поднимались на девятый этаж, Таня сделала неловкую попытку обняться, но Губин ее отстранил:
– Сначала в ванную. Я же не знаю, с кем ты вчера была.
В узком коридоре однокомнатной квартиры, захлопнув дверь, Таня наконец-то отвела душу. Крутанувшись на каблуках, с разворота, с такой силой влепила ему оплеуху, что руку вывернула из плеча. Вложила в удар всю ярость, но оказалось, погорячилась напрасно. Оплеуха повисла в воздухе, как сопля, и если бы не Мишина забота, она бы не удержалась на ногах. Он помог ей выпрямиться и чуть-чуть тряхнул для вразумления, отчего ее зубки лязгнули, как костяшки домино.
– Не балуйся, малышка – усовестил он. – Мы же не драться приехали.
На кухонном столе стояла початая бутылка водки, и Таня дрожащей рукой наплескала себе полстакана. Губин был туг как тут.
– Какая же это будет любовь, если ты нажрешься, – усомнился он. Таню неудержимо потянуло на "травку", сигареты лежали в сумочке, но она себя превозмогла.
– Сядь, – попросила, – не мельтеши. Давай немного поговорим. Если кто-то тебя боится, то только не я.
Ты же понимаешь?
– Понимаю, Расскажи, что тебе поручил Елизар?
Ты шпик или киллер?
Что-то с ней случилось и без "травки", какой-то протек в сознании. Задумчивое Мишино лицо с дьявольской усмешкой было выписано точно на холсте.
Она подумала, что если он вдобавок ко всему гипнотизер, то она крепко нарвалась и, скорее всего, ей хана.
Из этой ловушки ее уже никакой Витенька Строгов не вытянет, хотя она велела ему через часок пошуршать под дверью.
– Не гадай понапрасну, – пробурчала, с трудом одолевая сонную хмарь. – Сама все расскажу, только ты попробуй поверить. Я порченая, сквозной дыркой уродилась, потаскушкой, авантюристкой, но на тебе заторчала. Ей-Богу! Угодить хочу. Честное слово. Пожалей меня, Миша! Просто так, не размышляя, сослепу, пожалей заблудшую душу. У тебя же есть мать или сестра?
Ну какая-то у тебя есть женщина, которую ты жалел?
Пожалей и меня. Самому легче будет. Нельзя же вечно жить, как в панцире. Отдохни! Выпей рюмку водки. Не смотри, как на гниду. Ну пожалуйста!..
Будто невзначай распахнула ворот блузки, засветилась, вспыхнула золотистая кожа. Нежная грудь обнажилась. Ей было душно. Потянулась заново к бутылке.
Губин перехватил ее руку.
– Ступай в ванную, – сказал хрипло.
Пока принимала душ, он тщательно обследовал квартиру, проверил запор на входных дверях. Разумеется, это была не ее квартира. Здесь жил, судя по всему, обыкновенный бандерлог, обезьяна из джунглей, причем мужского пола. Множество "качковых" приспособлений, а также журналы (типа "Плейбой") и книги (типа "Убийства под одеялом") указывали на то, что здешний бандерлог воспитывал себя суперменом. Скорее всего, это было логово Таниного телохранителя, который бдел на стреме. Возможно, ждал особого сигнала, чтобы появиться пред светлые очи хозяйки во всей своей непреодолимой обезьяньей красе.
Губин горько усмехнулся и пошел на кухню. Поставил чайник на огонь, чтобы попить кофейку. Он был в растерянности. Дамочка попалась не с двойным, а похоже, даже с тройным дном, но это было полбеды. Беспокоило его другое, в чем трудно было признаться самому себе. Все, что она вешала ему, было, разумеется, ложью от начала до конца, но ложь была такого свойства, что походила на невероятную правду. Еще в ресторане, вопреки рассудку, он почувствовал, что его тянет к ней, как молодого жеребца на текущую кобылку. Это было стыдное, паскудное, неведомое ему доселе ощущение, но двух толкований оно не имело. Любовная лихоманка шарахнула его по мозгам, точно ломом, и весь вечер и всю дорогу ему стоило чудовищных усилий вести себя нормально. Красивая, развратная ведьма приворожила его, иначе не скажешь, но пока она этого не заметила, все козыри по-прежнему у него на руках. Весь вопрос в том, надолго ли? В отношениях с женщинами у него, в сущности, не было никакого опыта, потому что с той первой, несчастной, юной своей любви, окончившейся крахом, он относился к ним чисто гигиенически. Брал, когда требовал организм, использовал с медицинским прицелом, но ни к одной даже отдаленно не прикипел сердцем. Он считал это естественным. У каждого своя судьба. Путь воина, внемлющего космическим голосам, несовместим с убогими земными страстишками, которые обязательно привносит в жизнь мужчины присутствие женщины. Похоть, обжорство и алчность – вот три беса, мешающие эзотерическому прозрению, превращающие человека в скотину. Кто поддался хоть одному из них, тот уже никогда не поднимется по лунному лучу.
Она замерла в дверях, как бы ожидая его указа, с умытым лицом, с распущенными волосами, в длинной мужской рубахе до колен – приготовившая себя на убой невинная курочка-ряба. И опять, как в ресторане, когда спешила через зал, вязкий сгусток, точно застрявший вздох, запекся в его груди.
– Помылась? – спросил равнодушно.
Таня опустилась на стул и молча, косясь на него, потянулась к заветной бутылке. Миша не останавливал.
– Чем больше ты грубишь, – она робко заглянула ему в глаза, – тем больше желанен. Я заболела, Миша.
Что-то вроде любовной кори.
Невероятная правда была как раз в том, что хотя эта женщина была соткана из лжи и блуда, но все заметнее поворачивалась к нему незащищенным боком и делала это, как трагическая актриса на сцене, с каким-то подчеркнутым зубовным самомучительством. Точно так же пила и водку, словно заливала раскаленную, воспалившуюся плоть.
– Ты же не москвичка, гастролерша, – Губин чинно пригубил кофе. – Откуда пожаловала в столицу?
– Давняя история, – задумалась, поскучнела. – Да и какая теперь разница?
– Елизар тебя откуда-то выписал?
– Мишенька, с кем ты воюешь? С женщиной, которая в тебя влюбилась? И не стыдно?
Все-таки она его переиграла. Слезы на ее ресницах сверкнули, как льдинки. Гениальная была актриса. Он протянул руку и дотронулся до ее щеки:
– Надо же! Настоящие. Как ты это делаешь?
На секунду-то расслабился и чуть не пропустил удар.
Ее лихая пощечина смела со стола две чашки, заварной чайник и хрустальную вазочку с печеньем. Все полетело на пол. Губин улыбнулся:
– С тобой не скучно, однако.
В следующее мгновение они целовались. Губин вместе со стулом оказался прижат в угол, девушка удобно устроилась у него на коленях, ногами обхватив за поясницу, упершись пятками в стену. Не отрываясь от его губ, попыталась расстегнуть, снять с него рубашку. Это было весело. Они барахтались и пыхтели, как малолетки.
Попутно Таня ухитрилась зацепить столовый нож, который годился разве что для разделки овощей. Этим декоративным тесаком она все же попыталась полоснуть возлюбленного по шее, но Губин щелкнул ее по запястью, и нож умчался следом за разбитой посудой. Когда он овладел ею, она вскрикнула так, словно потеряла невинность. Истошный вопль достиг ушей Витеньки Строгова, который уже минут десять дежурил под дверью. Пораскинув умишком, он сунул в замочную скважину ключ и осторожно прокрутил его. Но дверь не открылась, потому что была замкнута на "собачку". Витенька спрягал ключ в карман и закурил. Через некоторое время к нему на лестничную площадку вышел Губин, По его строгому, неподкупному виду Витенька определил, что медлить нельзя. Своей правой знаменитой колотушкой он нацелил Губину в лоб свирепую блямбу, но, как и в случае с хозяйкой, нарвался на встречный блок, получил тычок в солнечное сплетение и присел возле лифта, чтобы отдышаться.
– Ты зачем приполз, – пожурил его Миша. – Я же тебе велел не соваться.
– Так вроде звали?
– Это не тебя, дурака, звали. Ну что ж, зайди поинтересуйся, если тянет.
Витенька Отрогов уже выпрямился в полный рост, поднявшись на полметра выше своего обидчика. Но отойти от лифта почему-то не решался: седьмое чувство подсказывало ему, что этого не надо делать.
– Пусть сама выйдет. Ты не обижайся, мужик, я же на службе.
– Таня! – крикнул Губин в отворенную дверь. – Иди сюда, тут тебя спрашивают.
Таня возниюта в проеме двери, успев хитро перепоясаться махровым полотенцем, так что груди и рыжий лобок сияли первозданной наготой, но сама она была как бы в одежде. Витенька Отрогов в смущении потупился.
– Чего хочу спросить, Татьяна Ильинична: я вам еще понадоблюсь сегодня?
Таня не удержалась, пискнула от смеха:
– Не понадобишься, сынок. Ступай с Богом.
Витенька, забыв, видно, где его дом, ураганом ломанул вниз по лесенке. До конца недолгой жизни в нем сохранилось кошмарное воспоминание об этой встрече, когда его пудовый кулак обломился точно о каменный столб, а сам он был отброшен к лифту легким толчком сатанинской длани.
Любовники вернулись на кухню, и Таня Француженка попросила разрешения выпить еще водочки.
– Пей и рассказывай не спеша, – сказал Миша Губин.
– Ты останешься? Переночуешь со мной?
– Не мели чепухи. Если я тут усну, то уж скорее всего не проснусь. Это же очевидно.
– Разве тебе не хочется испытать судьбу?
– Она уже до тебя испытана.
Таня выпила, похрустела яблоком, закурила, оперла подбородок на кулачок и грустно посмотрела на Мишу:
– Ну чего ты еще от меня хочешь?
– Зачем тебя послал Елизар?
– Какая разница. Все равно я не справилась. Ну и наплевать на все. Хочу быть с тобой. Пойдем в постель.
– Пойдем, – согласился Миша. В постель она прихватила недопитую бутылку, пепельницу и сигареты.
Миша помог ей лечь поудобнее, сам пристроился на краешке кровати. Горел ночник на бронзовой подставке, упершись в потолок призрачной желтой стрелой.
– Чего надо от нас Елизару?
– Хочу быть твоей, Миша!
– Сейчас будешь, передохни немного.
Таня отхлебнула из горлышка, а Губин распахнул окно, чтобы табачная гарь выветрилась.
– Тебя зовут Француженка?
Таня поперхнулась, и ее чуть не вывернуло на коврик. Губин заботливо похлопал ее между лопаток. Оправившись, она попросила:
– Возьми меня хоть еще разочек, ну пожалуйста!
– Да хоть десять, – пообещал Губин. Он снял брюки и аккуратно повесил на спинку стула. Потом перевернул Таню на живот, приладил повыше и вошел в нее без всяких проволочек. Она так верещала, точно ее на шомполе сунули в пылающие угли…
– Ну вот, – заметил Губин незамутненным голосом, вернувшись на краешек кровати. – Если еще понадобится, только намекни.
– Ты сволочь, – всхлипнула Таня. – Я не животное, подлец!
– Как не животное? Что ж ты такое говоришь-то?
Именно животное. Вдобавок ядовитое. Вроде тарантула.
И не надо этого стыдиться.
– А ты сам не такой?
– Нет, не такой. Я обыкновенный мужчина, без всяких закидонов.
– А я тарантул?
– Сильно не переживай, я у тебя жало скоро вырву.
По инерции шмыгнув носом, Таня опять прильнула к бутылке. Ей было так хорошо, как никогда. Наконец-то она прибилась в тихую гавань, где не дуют промозглые ветры вечного противостояния.
– Если меня бросишь, будешь самой последней сукой.
– Расскажи о себе.
– Тебе интересно?
– Может быть.
Ее рассказ затянулся надолго, и Губин чувствовал, как его усыпляет монотонное бормотание. Он не хотел, чтобы ночь кончалась.
Глава 9
Иван Полищук, вольный сын Федора Кузьмича, в деньгах не нуждался, но нуждался в душевном покое.
Он с горечью чувствовал, что не вписывается в острое и хваткое, новое рыночное счастье. То есть он не чуждался радостей колониального бытия, ел и пил вволю, при случае мог спекульнуть чем попало, но все-таки иногда с удивлением замечал, что ему не хватает воздуха. В тех книгах, которые он проглотил к восемнадцати годам, а осилил он не одну библиотеку, нигде не было сказано, что человек бывает счастлив, торгуя барахлом или устрашая ближнего пистолетом и финкой; и напрашивался неприятный вывод: либо все эти книги были сочинены людьми с совершенно иным мироощущением, чем у ныне живущих, либо большинство его соплеменников, особенно ровесников, таких резвых, благополучных, постоянно озабоченных легкой наживой, посходили с ума и пируют во время чумы. Можно было предположить и другое. На рыночных дрожжах в России произросло одно или два-три поколения с совершенно уникальными свойствами, и чтобы понять этих людей, разумнее всего было сравнить их с племенами Новой Гвинеи того периода, когда туда Наведался наш славный путешественник Миклухо-Маклай. Имея на руках большое количество красивых стеклянных бус и других дешевых украшений (читай, долларов), он в короткое время стал для папуасов лучшим другом, отцом и учителем, впоследствии практически обожествленным. Сходство было настолько разительным, что у впечатлительного юноши, когда он размышлял об этом, сладко кружилась голова.
Это ведь было своего рода научное открытие, равных которому, пожалуй, не было в палеонтологии. Природа была циклична во всем: как в смене времен года, так и в воспроизведении человеческих конгломератов. Если внимательно вчитаться в дневники и жизнеописания Миклухо-Маклая, то становилось очевидным, что дикари Новой Гвинеи были не только простодушны и неприхотливы, как молодые русские рыночники, но также в полной мере коварны, жестоки и злопамятны, и за лишнюю нитку бус им ничего не стоило перерезать всю родню. Иное дело, что у них не было в наличии танков, пушек и автоматов, чтобы одним чохом покончить с зазевавшимися конкурентами, поэтому разборки между тамошними племенами затянулись на полтора столетия, пока всех не выстроили по ранжиру английские колонизаторы.
Каждый день без устали Иван бродил по родному городу и повсюду видел одно и то же: слезы и стоны проторговавшихся и восторженные вопли победителей, сорвавших дневной куш. Все было точно по Герману: пусть неудачник плачет, кляня свою судьбу. Между двумя основными категориями московского населения – жуликами-везунчиками и жуликами-банкротами – иногда выныривали промежуточные фигуры: азартного, полупьяного нищего с протянутой рукой да нервного обывателя, промышляющего неизвестно чем, крадущегося вдоль домов зябкой походкой и напоминающего своими повадками кладбищенского вора. Еще много шастало по улицам взвинченных, нарядно одетых женщин разного возраста, у которых, у всех без исключения, было написано на лицах одно нестерпимое желание: дай доллар, прохожий, а уж я дам тебе все остальное. Куда повымело с улиц нормальных обыкновенных людей, прежде так густо населявших Москву, догадаться было невозможно, и это была тайна, которая его довольно сильно занимала.
В одном из подземных переходов он купил любимую президентом газетку "Московский комсомолец", наскоро ее пролистал и сразу наткнулся на заметку, которая в общем-то косвенно приоткрывала тайну исчезновения из столицы нормальных людей. Заметка игриво называлась "Выпал из гнезда" и рассказывала о пожилом господине, который от недоедания и ужаса текущих дней еле добрался до окна и сиганул с шестого этажа на мокрый асфальт.
Тут к Ивану приблизилась девочка лет двенадцати, в опрятном школьном фартучке, тронула его за рукав и пропищала прокуренным детским голоском:
– Дяденька, у вас не найдется двести рублей?
– Может, и найдется. А зачем тебе?
Кроха озорно подмигнула:
– Дедушке капли купить, зачем же еще. Но если вы хотите развлечься, это обойдется дороже.
– Как это развлечься? – удивился Иван, хотя мог бы догадаться без глупых вопросов.
Кроха оглянулась по сторонам:
– Можем пойти ко мне, я ведь недалеко живу.
– Сколько же стоят твои развлечения?
– Вы такой красивый. Десять долларов меня устроят.
– А если отведу тебя в милицию?
Девочка отшатнулась, скривила губы:
– Нет, дяденька, не отведете.
– Почему?
– Вы же добрый, я вижу.
Обескураженный этой встречей, Иван, как во сне, проехал пять остановок на троллейбусе до ларька, где работал его недавний однокашник и друг Дема Смирнов. Его впустили в палатку, усадили на стул и сунули в руки банку немецкого пива. Кроме Демы, тут управлялся еще один смуглоликий паренек лет двадцати двух, а у стеночки прямо на полу кемарила девица в растрепанном обличье, как бы приготовленная на выставку нижнего дамского белья.
– Знакомься, – сказал Дема. – Это Рувимчик, он из Мелитополя. А это Нинка, она скоро очухается. Немного забалдела натощак. Ну как, надумал?
– Чего надумал?
– Вот, – сказал Дема Рувимчику. – Был человек человеком, а стал как пидер малахольный. Последний раз говорю, Ванек, вступай в долю, и завтра же открываемся на Краснопресненской. Или я контачу с другим пацаном.
– А бабки у него есть? – спросил Рувимчик.
– В том-то и дело. У него бабок, как у нас с тобой гороха. Плюс такая крыша, которая нам и не снилась.
– Про крышу откуда взял? – второй раз за утро удивился Иван, но тут же сообразил, что Дема последние полгода тайно ухлестывал за Леночкой Савицкой, вот она ему, видно, что-то такое и наплела.
– Жри пиво, конспиратор, – развеселился Дема. – На размышление даю еще сутки. Думай.
– А чего думать? – вступил Рувимчик. – Навар без булды. Четыреста процентов гарантирую.
– Рувимчик знает, что говорит, – пояснил Дема. – Он в этом бизнесе с колыбели.
– В каком бизнесе?
Дема покосился на спящую красавицу.
– "Травка", чудак. При этом без всяких приколов.
Напрямую.
– Круто, – кивнул Иван; – Но я – пас.
– Слабо, что ли?
Иван поднял на него холодный взгляд, и старый кореш нервно хихикнул:
– Шутю, шутю! Не хочешь, не надо. Пацанов хватает нуждающихся.
Закопошилась девица на полу, отворила пустые подрисованные глаза:
– Мальчики, помираю. Дайте глоточек.
Рувимчик, не глядя, протянул ей открытую бутылку портвейна. Девица запрокинула голову и жадно забулькала. Снаружи возник покупатель и попросил две пачки "Кэмела". Первый покупатель за полчаса. Это была еще одна из маленьких тайн рынка, неразгаданная Иваном.
Откуда бралась прибыль в "комках" при таком спросе?
Девица, утерев рот ладошкой, капризно протянула:
– Где же моя юбка? Эй, кобели! Куда дели юбку?
Дема деловито поинтересовался у однокашника:
– Не хочешь с утра разговеться? Очень полезно для здоровья.
– Черт поганый! – завопила девица. – Ты чего за меня распоряжаешься?! Ты что, меня купил?
Рувимчик сказал примирительно:
– Не надо шуметь, Ниночка. Люди мимо ходят, чего подумают. Мы же тебе дали пятьдесят штук, разве мало?
– За пятьдесят штук, – злобно прошипела Ниночка, – кобылу трахай в своем Мелитополе, чурка вонючая! А я…
Досказать не успела, потому что Рувимчик с короткого взмаха вмазал ей ребром ладони по губам. Иван отставил пиво и со словами: "Как-то у вас душно, братцы!" выскользнул из палатки. Не успел прикурить, следом вылетела Ниночка с юбкой в руке и с окровавленным ртом. Иван загородил ее от прохожих, пока она одевалась, и дал платок, чтобы вытерла кровь. Пошли рядом по набережной. Девушка то и дело спотыкалась и хватала Ивана за локоть.
– Тебя как зовут?
– Иван.
– Слушай, давай выпьем где-нибудь, а то меня всю трясет.
По пути как раз попался шалманчик, в котором подавали горячие сосиски, а также пиво и коньяк. Столики на открытом воздухе.
– Учти, я угощаю, – предупредила Нина.
– Да мне ничего не надо. Посижу с тобой просто так.
Он донес до столика коньяк, пиво и сосиски. Кроме них, клиентов не было.
После коньяка Нина действительно немного успокоилась, а то ее колотило как в лихорадке. Лицо у нее было нежное, симпатичное, с задорным прищуром, но чересчур озабоченное. Обыкновенно Иван сторонился припадочных девах, сшивающихся в "комках".
– Какие ублюдки, да?! – сказала Нина. – Ты тоже с ними заодно?
– Я сам по себе.
– Знаешь, почему я к тебе потянулась?
– Почему?
– У тебя глаза хорошие. Ты не такая свинья, как они. Можешь отомстить за меня?
– Как это?
– Поклянись, что отомстишь!
– Клянусь, – сказал Иван. На набережную свежо тянуло ветерком от Москвы-реки, и солнышко проглядывало сверху как-то по-особенному ласково.
Нина объяснила, что ему необходимо сделать. Он должен подстеречь Рувимчика поздно вечером возле его дома, в удобном месте, которое она заранее покажет.
Рувимчик возвращается домой всегда точно в половине первого, потому что у него в квартире живет какая-то приезжая телка, которая сечет его по минутам. Рувимчик никого не боится, кроме своей телки. Иван должен его подстеречь и по-тихому замочить.
– Согласен? – настороженно спросила Нина, пронзая насквозь бедовым пьяным взглядом.
– Конечно, согласен. Только не пойму, за что ты на него так взъелась? Неужто из-за одной оплеухи?
– Не только из-за этого. Он, гнида поганая, обращается со мной, как со скотиной, а обещал… Он мне про эту телку ничего не говорил, так пел, так пел!
Я уши и развесила. Стала бы я с ним по всем углам шарашиться, с трихомонозой вонючей. Он знаешь сколько бабок имеет на своей "травке"? Но на мне он осекся.
Он с горечью чувствовал, что не вписывается в острое и хваткое, новое рыночное счастье. То есть он не чуждался радостей колониального бытия, ел и пил вволю, при случае мог спекульнуть чем попало, но все-таки иногда с удивлением замечал, что ему не хватает воздуха. В тех книгах, которые он проглотил к восемнадцати годам, а осилил он не одну библиотеку, нигде не было сказано, что человек бывает счастлив, торгуя барахлом или устрашая ближнего пистолетом и финкой; и напрашивался неприятный вывод: либо все эти книги были сочинены людьми с совершенно иным мироощущением, чем у ныне живущих, либо большинство его соплеменников, особенно ровесников, таких резвых, благополучных, постоянно озабоченных легкой наживой, посходили с ума и пируют во время чумы. Можно было предположить и другое. На рыночных дрожжах в России произросло одно или два-три поколения с совершенно уникальными свойствами, и чтобы понять этих людей, разумнее всего было сравнить их с племенами Новой Гвинеи того периода, когда туда Наведался наш славный путешественник Миклухо-Маклай. Имея на руках большое количество красивых стеклянных бус и других дешевых украшений (читай, долларов), он в короткое время стал для папуасов лучшим другом, отцом и учителем, впоследствии практически обожествленным. Сходство было настолько разительным, что у впечатлительного юноши, когда он размышлял об этом, сладко кружилась голова.
Это ведь было своего рода научное открытие, равных которому, пожалуй, не было в палеонтологии. Природа была циклична во всем: как в смене времен года, так и в воспроизведении человеческих конгломератов. Если внимательно вчитаться в дневники и жизнеописания Миклухо-Маклая, то становилось очевидным, что дикари Новой Гвинеи были не только простодушны и неприхотливы, как молодые русские рыночники, но также в полной мере коварны, жестоки и злопамятны, и за лишнюю нитку бус им ничего не стоило перерезать всю родню. Иное дело, что у них не было в наличии танков, пушек и автоматов, чтобы одним чохом покончить с зазевавшимися конкурентами, поэтому разборки между тамошними племенами затянулись на полтора столетия, пока всех не выстроили по ранжиру английские колонизаторы.
Каждый день без устали Иван бродил по родному городу и повсюду видел одно и то же: слезы и стоны проторговавшихся и восторженные вопли победителей, сорвавших дневной куш. Все было точно по Герману: пусть неудачник плачет, кляня свою судьбу. Между двумя основными категориями московского населения – жуликами-везунчиками и жуликами-банкротами – иногда выныривали промежуточные фигуры: азартного, полупьяного нищего с протянутой рукой да нервного обывателя, промышляющего неизвестно чем, крадущегося вдоль домов зябкой походкой и напоминающего своими повадками кладбищенского вора. Еще много шастало по улицам взвинченных, нарядно одетых женщин разного возраста, у которых, у всех без исключения, было написано на лицах одно нестерпимое желание: дай доллар, прохожий, а уж я дам тебе все остальное. Куда повымело с улиц нормальных обыкновенных людей, прежде так густо населявших Москву, догадаться было невозможно, и это была тайна, которая его довольно сильно занимала.
В одном из подземных переходов он купил любимую президентом газетку "Московский комсомолец", наскоро ее пролистал и сразу наткнулся на заметку, которая в общем-то косвенно приоткрывала тайну исчезновения из столицы нормальных людей. Заметка игриво называлась "Выпал из гнезда" и рассказывала о пожилом господине, который от недоедания и ужаса текущих дней еле добрался до окна и сиганул с шестого этажа на мокрый асфальт.
Тут к Ивану приблизилась девочка лет двенадцати, в опрятном школьном фартучке, тронула его за рукав и пропищала прокуренным детским голоском:
– Дяденька, у вас не найдется двести рублей?
– Может, и найдется. А зачем тебе?
Кроха озорно подмигнула:
– Дедушке капли купить, зачем же еще. Но если вы хотите развлечься, это обойдется дороже.
– Как это развлечься? – удивился Иван, хотя мог бы догадаться без глупых вопросов.
Кроха оглянулась по сторонам:
– Можем пойти ко мне, я ведь недалеко живу.
– Сколько же стоят твои развлечения?
– Вы такой красивый. Десять долларов меня устроят.
– А если отведу тебя в милицию?
Девочка отшатнулась, скривила губы:
– Нет, дяденька, не отведете.
– Почему?
– Вы же добрый, я вижу.
Обескураженный этой встречей, Иван, как во сне, проехал пять остановок на троллейбусе до ларька, где работал его недавний однокашник и друг Дема Смирнов. Его впустили в палатку, усадили на стул и сунули в руки банку немецкого пива. Кроме Демы, тут управлялся еще один смуглоликий паренек лет двадцати двух, а у стеночки прямо на полу кемарила девица в растрепанном обличье, как бы приготовленная на выставку нижнего дамского белья.
– Знакомься, – сказал Дема. – Это Рувимчик, он из Мелитополя. А это Нинка, она скоро очухается. Немного забалдела натощак. Ну как, надумал?
– Чего надумал?
– Вот, – сказал Дема Рувимчику. – Был человек человеком, а стал как пидер малахольный. Последний раз говорю, Ванек, вступай в долю, и завтра же открываемся на Краснопресненской. Или я контачу с другим пацаном.
– А бабки у него есть? – спросил Рувимчик.
– В том-то и дело. У него бабок, как у нас с тобой гороха. Плюс такая крыша, которая нам и не снилась.
– Про крышу откуда взял? – второй раз за утро удивился Иван, но тут же сообразил, что Дема последние полгода тайно ухлестывал за Леночкой Савицкой, вот она ему, видно, что-то такое и наплела.
– Жри пиво, конспиратор, – развеселился Дема. – На размышление даю еще сутки. Думай.
– А чего думать? – вступил Рувимчик. – Навар без булды. Четыреста процентов гарантирую.
– Рувимчик знает, что говорит, – пояснил Дема. – Он в этом бизнесе с колыбели.
– В каком бизнесе?
Дема покосился на спящую красавицу.
– "Травка", чудак. При этом без всяких приколов.
Напрямую.
– Круто, – кивнул Иван; – Но я – пас.
– Слабо, что ли?
Иван поднял на него холодный взгляд, и старый кореш нервно хихикнул:
– Шутю, шутю! Не хочешь, не надо. Пацанов хватает нуждающихся.
Закопошилась девица на полу, отворила пустые подрисованные глаза:
– Мальчики, помираю. Дайте глоточек.
Рувимчик, не глядя, протянул ей открытую бутылку портвейна. Девица запрокинула голову и жадно забулькала. Снаружи возник покупатель и попросил две пачки "Кэмела". Первый покупатель за полчаса. Это была еще одна из маленьких тайн рынка, неразгаданная Иваном.
Откуда бралась прибыль в "комках" при таком спросе?
Девица, утерев рот ладошкой, капризно протянула:
– Где же моя юбка? Эй, кобели! Куда дели юбку?
Дема деловито поинтересовался у однокашника:
– Не хочешь с утра разговеться? Очень полезно для здоровья.
– Черт поганый! – завопила девица. – Ты чего за меня распоряжаешься?! Ты что, меня купил?
Рувимчик сказал примирительно:
– Не надо шуметь, Ниночка. Люди мимо ходят, чего подумают. Мы же тебе дали пятьдесят штук, разве мало?
– За пятьдесят штук, – злобно прошипела Ниночка, – кобылу трахай в своем Мелитополе, чурка вонючая! А я…
Досказать не успела, потому что Рувимчик с короткого взмаха вмазал ей ребром ладони по губам. Иван отставил пиво и со словами: "Как-то у вас душно, братцы!" выскользнул из палатки. Не успел прикурить, следом вылетела Ниночка с юбкой в руке и с окровавленным ртом. Иван загородил ее от прохожих, пока она одевалась, и дал платок, чтобы вытерла кровь. Пошли рядом по набережной. Девушка то и дело спотыкалась и хватала Ивана за локоть.
– Тебя как зовут?
– Иван.
– Слушай, давай выпьем где-нибудь, а то меня всю трясет.
По пути как раз попался шалманчик, в котором подавали горячие сосиски, а также пиво и коньяк. Столики на открытом воздухе.
– Учти, я угощаю, – предупредила Нина.
– Да мне ничего не надо. Посижу с тобой просто так.
Он донес до столика коньяк, пиво и сосиски. Кроме них, клиентов не было.
После коньяка Нина действительно немного успокоилась, а то ее колотило как в лихорадке. Лицо у нее было нежное, симпатичное, с задорным прищуром, но чересчур озабоченное. Обыкновенно Иван сторонился припадочных девах, сшивающихся в "комках".
– Какие ублюдки, да?! – сказала Нина. – Ты тоже с ними заодно?
– Я сам по себе.
– Знаешь, почему я к тебе потянулась?
– Почему?
– У тебя глаза хорошие. Ты не такая свинья, как они. Можешь отомстить за меня?
– Как это?
– Поклянись, что отомстишь!
– Клянусь, – сказал Иван. На набережную свежо тянуло ветерком от Москвы-реки, и солнышко проглядывало сверху как-то по-особенному ласково.
Нина объяснила, что ему необходимо сделать. Он должен подстеречь Рувимчика поздно вечером возле его дома, в удобном месте, которое она заранее покажет.
Рувимчик возвращается домой всегда точно в половине первого, потому что у него в квартире живет какая-то приезжая телка, которая сечет его по минутам. Рувимчик никого не боится, кроме своей телки. Иван должен его подстеречь и по-тихому замочить.
– Согласен? – настороженно спросила Нина, пронзая насквозь бедовым пьяным взглядом.
– Конечно, согласен. Только не пойму, за что ты на него так взъелась? Неужто из-за одной оплеухи?
– Не только из-за этого. Он, гнида поганая, обращается со мной, как со скотиной, а обещал… Он мне про эту телку ничего не говорил, так пел, так пел!
Я уши и развесила. Стала бы я с ним по всем углам шарашиться, с трихомонозой вонючей. Он знаешь сколько бабок имеет на своей "травке"? Но на мне он осекся.