Аль Беркем. Другой Урал

   Че? Ха-ха. Не, тоже скажешь. Не, я так, просто. Больно уж достали, как тараканы прям. Вот, я че говорю, понял, где Чебакуль этот? На полдороге между Кунашаком и трассой. А, вот, смотри - помнишь, говорил я тебе, ну, про Карагайкуль? Вон, указатель видишь, "Дружный" написано? А вон и воду уже видать. Вот, он самый и есть.
   Да я че делаю? Я и рассказываю, или ты че, торопишься куда? Не, если тебе неинтересно, я радио вон включу.
   Тогда не сбивай с мысли, я, когда меня сбивают, не люблю. Ха, интересно, есть такие, кто любит… Ладно, слушай дальше. Я там как оказался, работал я в шестом годе на машине у одного кренделя нашего тридцатовского. Жаба он был та еще, ну, и, сам понимаш, на машине его я колымил. Жить-то надо, кредиты там, тудым-сюдым.
   Вот. Однажды встречаю одноклассника, Ахметзянова, у ларька. Ну, там слово за слово, как сам да ништяк, и он раз такой - Алик, говорит, давай мобилу свою, я тебе, типа, буду работу подкидывать. Ну, дал, поручкались, распрощались, смотрю - а тот такой раз, в мерс залазит.
   Не, не сказать, чтоб дорогой. Старый, лет десять, сто двадцать четвертый кузов еще, но такой ухоженный, видно - не прислоняли ни разу, диски там модные, затонирован весь - приметная машинешка, я его часто встречал. Не знал, правда, что это Зяныч гоняет.
   Ну, это от фамилии - Ахметзянов долго говорить. Короче, через время раз - звонит такой, лома возить, говорит, поехали? Ну, поехали, говорю.. Застрелковались, на следущий день приезжаю, куда сказано. Смотрю, ага, точно - лома. Склад холодный бывший, в нем калориферы сдернули, здоровые такие. Мужики режут, "Ивановцем" закидывают, забили меня, поехал я за Зянычем на пункт. Он там расчет получил, залез ко мне, рассчитался - все как договаривались, без прыжков. Ну, так помаленьку и стал я постоянно его железки возить. Мой-то хрен моржовый тогда че-то просел с кампутерами своими, ну, я и выкупил у него КамАЗейку своего, стал типа сам-сусам. Ездил по всей округе, заберу че нарежут, увезу. Насмотрелся на этих председателей, во мудачье. Зян приезжает, гыр-гыр там с ними по своему, водки накатят, и пош-шло. Водка льется, газ шипит, я таскаю. Комбайн? На хуй нам комбайн, это ж сколько железа. Сдал - и якши, арак ашать, земля валяться.
   Бульдозера, водонапорные башни, засыпнухи, столько в деревне металла, оказывается, с советских времен лежит, настроили им, дебилам, комуняки-то. Медь с алюминькой-то хресьяне эти сами утащили, а железо им не с руки, это опт нужен, транспорт опять же…
   Да уже подошли, к сути-то. Не, слышь, ты это, давай не нукай, лады?
   Резали в деревне башкирской, Каракульмяк, по нашему это Черное Платье будет. Там типа ссыпной пункт, вагонов несколько, вышка еще бесхозная в лесу стояла, тоже свалили - так, на глаз, тонн двести набиралось без малого. Я таскал че нарежут до железки, железкой вывозили, она там рядом. Наш вагон в тупичке на Лесном стоял, разъезд так называется, Лесной. И вот, как-то пацаны, что резали, подкатили к нам с Вованом крановым - типа, отвезти плиту и кинуть в озеро. Зачем?
   А чтоб рыба ловилась. Деревенские так постоянно делают, утопят лист шифера, прикормка не проваливается в няшу, и рыба постоянно там крутится, а городской стоит рядом, репу чешет - вроде на то же самое ловлю, а рыбы - хуй. Короче, дед, у которого они сняли жить, попросил их. Ну, нам че, жалко? Заехали, где коровник разобранный стоит, кинул крановой мне ПКЖ в кузов, и поехали на Шугуняк, это озеро там еще, ближе к Лесному, километра три, край четыре. Дед со мной сел, показывать. А под вечер уже дело, солнце садиться собиралось. Подъехали, куда он тыкал, смотрю - жидковато, сесть можно. Не, - говорю,- дед, тут не получится, топко. А тот как не слышит, глянул, махнул рукой, типа херня, получится, и из кабины спрыгнул. Главное, борзый такой, как будто мы не за здорово живешь ему тут помогаем, а как будто он нас купил на корню. Ну, думаю, щас Вован тебе то же самое скажет, только время зря потратим, надо дальше проехать, место посуше поискать. Ну, закурил, сижу в машине, Вована на кране ждем.
   Вован подъехал, крутится, где встать - а везде лезть страшно, трава высокая, сочная, даже в осоку уже переходит - ну, видно, короче, что везде вода близко.
   Вован парень резкий, он сразу деда послал другое место искать. А дед, прикинь, ни в какую! Странный какой-то дед попался, ржет тихонечко, башкой мотает - говорит, типа я здесь ловлю, мне плита, мол, в другом месте и не нужна. Ну, мы долго базарить не стали. Не нужна? Да и хер на тебя, ишь, привередливый какой.
   Скинули быстренько, Вован даже опоры не выкидывал, мол, вот тебе плита, и топи ее сам, раз такой умный, а мы в эту срань не полезем, сядешь на мосты - надрывайся потом, выдергивайся из няши этой. И уехали. Ну, и ехали мы эти три версты всю ночь.
   Понял, нет? А вот так, ептыть. Всю ночь, ептыть, я думал, рехнусь уже. Я опять первым ехал, еду такой, про деда этого сраного забыл уже, думаю, как щас сядем, мясца там, водочки, потом местную какую возьму - мы там на всю деревню единственные нормальные мужики были, прикинь? Бабы стадами за нами бродили, бери, каку хотишь. Они страшные в основном, башкирки-то, но такие иногда попадаются, как в японской порнухе, азиаточки… Местные-то пацаны, считай, все спились, поголовно. Половина сидит, половина под забором валяется. Ну вот, еду, думаю, кого взять повалять после ужина. Потом раз, измена какая-то - че-то я долго уже об этом думаю, а деревни-то все не видать! Ну, я раз, огляделся - нет, места все те же, а то я подумал, что где-то свернул не туда. Да и не было свороток, пока на озеро это ехали. Раз, газку прибавил, еду, смотрю - да, вот лесок, вот сосна приметная, раздвоенная и растет как-бы отдельно, за ней должен быть правый поворот и деревня видна. Ну, и расслабился - а кто б не расслабился? Дорога правильная, местность знакомая - едь да едь. Ну, я опять и задумался о чем-то левом. Чую, опять лажа какая-то. Блядь, точно! Поворота нет! Оглядываюсь - вроде все то, а вроде и не то. Я встал, вылез, до сосны вернулся - и сосны этой сраной нет! Да вот так - нет! В смысле, не то, что место есть, а сосны нет, вообще место другое, которое проехал давно! По дороге иду назад, к машине, снова та палка на обочине, и пачка от LMа валяется рядом, я их запомнил, как-то в глаза бросились, когда я только-только с луговины возле озера на дорогу выскочил. Ну, думаю, пиздец. Крыша едет, дом стоит. Или я свернул все-же где-то, или… Не, все-таки, думаю, свернул и не заметил, потому как про другой вариант даже думать неохота. Слышу, Вован догоняет. А вечереет уже, прикинь, солнце село, и темнеет на глазах, лес же, в лесу быстро темно стает. Вован подъехал, встал, курим стоим на дороге. Так, перед друг другом хорохоримся, но вижу - у Вована тоже очко играет. Сели в мою, решили ехать и базарить постоянно, чтоб ни на минуту не задуматься. Поехали. Едем, базарим, вот сосна, вот щас должен быть поворот…
   Тут меня комар в висок кусает, я его как ебнул сгоряча, отвлекся, смотрю, Вован тоже - зажигалку уронил, поднял - а мы опять почти там, где стартанули! Ты понял?!
   Только стоим в обратную сторону, как будто развернулись и сами назад приехали. И я это, прикинь, откуда-то знаю, что Вовкиного крана там нет. Вот даже не чувствую, а знаю, будто сам его отогнал оттуда. Я ему говорю: Вован, а ты, когда вылез, кабину запер? И ключи с собой у тебя? Он такой: а чо, типа? Я ему: слышь, говорю, Вован, а вот мне че-то кажется, что нет там твоего крана. Он не поверил.
   У нас, говорит, во втором гараже, такие порядки, что без секреток технику не оставишь. И мои, говорит, секретки, ни за что ни один доктор наук не найдет.
   Хоть технических, хоть педагогических. Едь, говорит, потихоньку, а то еще въедем ему прямо в лоб. Проехали; крана, конечно, нету. Вован выскочил, где оставил, стал на карачках там че-то ползать, да так и не нашел ниче. Залез такой, торопится. Я его спрашиваю, че, типа, торопишься так? А он такой: знаешь, пока типа ползал, следы разворота искал, у меня все время чувство, будто кто из кустов мне спину-то рассма-а-атривает, рассма-а-атривает, да пристально так. Я такой типа - да херня это все, Вован, а сам тоже про себя чувствую, что у меня чуть не с самого начала такое чувство.
   Я ему говорю, слышь, говорю, Вован. А ведь это дед этот блядский. Как-то это все блядство от него, а больше откуда? Это он, сука, надулся, что плиту его ебаную недоделали.
   Вован такой спорит, типа для порядку, но видать - тоже сомневается. Типа, как этот сморчок нам дорогу застит? Я ему - а хуй знает, но застит ведь. Явно.
   Значит, знает как. Не, ну а че еще думать? Вот ты сам бы че подумал? Ну, вот и я тоже. Вован такой, поехали тогда, грит, дотопим плиту эту сраную, мож, отъебется.
   Поехали, там метров шестьсот-семсот всего ехать было. Приехали - нет, блядь, плиты этой! Понял?! Нет! Я точно место узнал, Вован тоже, там следы наши, все.
   То место. А плиты - нет. Пиздец какой-то. И это, главное, трава-то, ну, где плита лежала - целая. Как и не было никакой плиты, понял? И прикинь, ходим мы такие, а спину как сверлит че-то. Да так, что невмоготу. Ты не подумай, я не такое уж и сыкло, и ножа на себя видел, и ствола, и всякого-разного, но тут другое. Невозможно такой страх терпеть, веришь-нет. Мы в кабину влетели, как кто гонится за нами. Сидим, вроде в машине поспокойней. И че-то раз, такое зло взяло.
   Вовану ниче не говорю, тронулся, да как втопил! Похую подвеска, лечу, ралли-рейд, бля, Париж-Дакар, на шаланде, прикинь! Через где-то минут двадцать встаю. Снова эта ебаная сосна, та, с двойной верхушкой. Вовану говорю - все, на хуй. Ждем утра. А утром разберемся. И с краном, и с мухомором этим старым. Я ему, блядине, от стотридцатого кардан в жопу кувалдой забью. Или плиту сожрать заставлю, козла старого. Короче, раздухарился такой сижу, кулаком по баранке стучу. Тут и накрыло. Накрыло по полной программе. Как именно? Да хуй объяснишь. Ну, представь, что сидишь ты в КамАЗе. А тебе кажется, что КамАЗ твой на метр подпрыгивает, как мячик такой, понял? Начинаешь когда взглядом следить, вроде не прыгает, а только типа глаз расслабишь - ху-у-у-як! И так в животе холодно, как будто бугорок на скорости пролетаешь, и хватаешься за все, типа чтоб не с места не выбило, и все такое. И вот еще, такая подача: тебе кажется, что все как-бы отдельное такое, и при том живое и на тебя вот так вот… ну, как скалится, что ли, короче, я вот на ручку коробки смотрю, а она, ну, как, не знаю, вроде и не ручка, а что-то другое, и так смо-о-о-отрит, хотя ни глаз у нее нет, ниче. Я еще, дурак, в лобовика поглядел, и там все такое же…(долгая, секунд на 10-15, пауза; водила едет, глядя сквозь дорогу, но ямки объезжает, видимо - рефлекторно) Да не, нормалек. Нештяк все. Че-то припомнилось, ебать ту люсю…Как уехали? Да так и уехали. Когда кончилось, мы сидим такие, обнявшись как два пидора в сквере, я на Вована смотрю - а он как ребенок, чуть не плачет, морду скривил всю. Я на себя в зеркало глянул - бля, морда, чуть не гаже. А потом смотрю - епть, день уже. По солнцу - часов десять где-то. Че? Да. Все это время. Только слышь, оно как вроде и как час показалось, и как год. Да хули год, больше. Вот. Такая вот непонятка.
   Не, ты че, ебнулся?! Мы его потом за версту обходили. Да и не то, чтоб он по деревне этой круги нарезал, он там в магазин выйдет раз в неделю, и опять где-то лазит. Мы там дорезали, где-то за неделю еще, и в Теченский перебрались, там ангар какой-то валили. А вот Зяныч че-то там к нему постоянно стал мотаться, на жопу себе приключений искать. Пацаны говорили, до сих пор ездит. Ну, его дело; вот, кстати, видишь? Указатель, "Кунашак"? Вот здесь и было; направо на мостик этот уйти, а там на ту сторону, налево, там и есть. Километров пятнадцать.
   Ночь Вбив последний на сегодня гвоздь через здоровенную шайбу, я побросал вниз инструмент и спрыгнул с пышущей жаром крыши. Разогнулся - в хребте затрещало, как будто кто-то тяжелый наступил сапогом на кучку куриных костей. Солнцу оставалось совсем немного пути до едва различимых сквозь вечернюю дымку гор…Однако.
   Эт скоко ж я протелепался? Сейчас уже где-то десять, ого, нифигасе… Я обернулся, любовно оглаживая взором наново перекрытый сарай Тахави. Думал, за день не управлюсь, однако - вот, извольте. Готовченко. Блаженно улыбаясь, полез за давно заслуженной сигаретой, ох щас как сядем, как закурим, нащупал измятую коробочку в штанах и аж присел от злости - осталась одна сигарета. За работой как-то упустил из внимания…С-сука! Бля, ну че я за пень! За куревом-то!.. - досадовал я, жадно докуривая последнюю. Самое хреновое, что купить все - негде, оба ларька уже часа два как закрыты. Отмывая руки от налипшего битума, решил не ужинать - больно уж вечер хорош, жаль терять его на кухне.
   Тахави уже помылся и сидел на крыльце в чистом. Я подсел к нему, скинул пропотевшие калоши. Мы немного поговорили о сарае, а потом он спросил:
   – Знаешь, отчего получается ночь?
   – Ну, как, солнце заходит… - брякнул я и тут же заткнулся, потому что сейчас речь шла о том, как на самом деле. - Не знаю. Скажи.
   – Ночь настает внутри тебя. Это уже потом - солнце зашло, чай попили, спать легли.
   – Ларьки закрылись…
   – Ларьки закрылись. Че, некуда за сигаретами своими вонючими бежать?
   – Ну.
   – Слава Аллаху, хоть один вечер тебя не нюхать, баклы кут… Почему об этом сказал сейчас, про ночь. Твоя ночь - это ты сам. Она не отдельно от тебя, хотя и сама по себе. Вот моя ночь, твоя, вон, Рифата ночь - они совсем разные, как мы сами все разные.
   – Рифат абы тоже вон идет курит…
   – Иди попроси, если так хочешь. - старик ткнул в сторону проходившего мимо ворот соседа.
   – Да от его сигарет желудок… О! - я бросился к машине, кто-то давным-давно вроде бы оставлял у меня начатую пачку ЛМ. Порылся - оп-па, отлегло, вечер спасен.
   – Ну вот, опять все провоняет… - разочарованно протянул Тахави. - А у Сагдат ведь не куришь, да?
   – Не курю, Тахави-абый. И как-то даже не тянет, странно. А кстати, почему так?
   – Ну, не нравится ей.
   – Не-е, я не об этом. Вот тебе тоже не нравится, однако ты же не делаешь, чтоб мне не хотелось?
   – И она не "делает" - улыбаясь, передразнил меня старик.
   – Но ведь у нее курить очень редко хочется, а у тебя я как всегда курю, - начал я "путаться в показаниях" - это ж не само по себе, так ведь?
   – Не "само по себе", конечно. Скорее уж, "само по тебе".
   – Это как - по мне? - уже откровенно затупил я. - Я же что у Яшчерэ, что у тебя - один и тот же?
   – Опять кривой гвоздь вбиваешь. Только что тебе об этом говорил, да ты со своими сигаретами как чокнутый скачешь, не слушаешь.
   – Да слушаю, Тахави-абый, - искренне повинился я, - извини, пожалуйста, что скачу. На самом деле, как наркоман какой без курева становлюсь.
   Я виновато закурил, под насмешливым взглядом старика табак казался еще кислее, чем был. Или просто пачка пересохла совсем, валяется-то уже Бог знает сколько.
   Мы сидели, и вокруг было так спокойно, так здорово, что передать это состояние я бы не взялся. Так, упомяну пару деталей; все ж литературное произведение.
   Дом Тахави я уже описывал, но вид с крыльца тоже стоит упомянуть - ничем не привлекая внимания днем, утром и вечером он просто сажает на жопу, как удар боксера. В чем дело, понять трудно, но, когда скрываются отвлекающие детали, когда солнце не лупит по глазам, пользуясь каждым стеклышком, железкой, или просто беленой стеной, вид приобретает какую-то невероятно затягивающую слитность. В городе, да и где бы то ни было еще я такого эффекта не наблюдал, даже слабого подобия. И крыльцо. Оно словно сделано под тебя - как бы ты не расположился, теплое некрашенное дерево словно старается сделать твоей заднице поудобнее, и задница на нем не затекает совершенно, сколько не просиди. Сейчас вот оно, отдавая накопленное за день тепло, составляло приятный контраст с первыми волнами ночной свежести, начавшими исподволь прослаивать теплый воздух погожего вечера.
   – Ну, я так понял, что как вот ты говоришь, у каждого ночь своя, так же и мое курение - Яшчерэ этому вопросу, не знаю, ну… как бы внимание уделяет, да? Не хочет, чтоб не то что я конкретно курил, а вообще, табака возле себя не хочет - вот я и не курю у нее, да?
   – Ну да. А потому, что от Сагдат на нашей стороне почти ничего не осталось, все по ее и выходит.
   – Тахави-абый, а как же ты? Я ж по сравнению с тобой весь на нашей стороне, а вот - как обычно курю? Хотя ты ругаешься постоянно?
   – Да кури, хоть весь искурись. Время придет - курить забудешь, а пока кури, если так нравится.
   Я едва успел проглотить почти сорвавшееся с языка "Да не нравится мне это гавно", поскольку тема эта сразу перерастала в меткое и поэтому очень обидное обсуждение моей слабости - как "общей", так и конкретной слабости к табаку. Подъебнуть старик умел виртуозно, его вроде бы походя отвешиваемые пинки пробивали меня до основания. Я попытался вывести базар из потенциально опасной области, заведя свою любимую волынку.
   – Тахави-абый.
   – Чево.
   – А вот борынгы, они как, курили? Или, как ты говоришь - ну, что они и сейчас есть, курят они или нет?
   – Вот ты постоянно про борынгы спрашиваешь, вот все неймется тебе. Скажи, на кой хрен они тебе сдались? Ты никогда не спросишь о том, что тебе на самом деле нужно, а про борынгы ты готов слушать все подряд! Каждого дурака, который ебет тебе голову и смеется, ты слушаешь, открыв рот. Можно подумать, что ты собираешься жениться на борынгы, как сопливый мальчишка, выспрашиваешь - а какие у нее титьки? а какие трусы? Такие же, как у всех! - соблаговолил, наконец, улыбнуться Тахави, а то я уже начал думать, что и впрямь сумел его разозлить. - Розовые, в цветочек! и вонючие! Понял?
   Я обескураженно молчал, вытаскивая очередную мерзко хрустящую сигарету. Блин, конечно пересушены, вон как трещат… Отповедь Тахави была неожиданностью, могущую иметь два значения. Или он и впрямь не хотел говорить на эту тему, или заставлял меня проявить силу, заплатить за желаемое. "Ничего просто так не дается, улым". Я решился поупираться - не убьет же, да и очень уж меня интересовало все, так или иначе связанное с нашими загадочными предшественниками.
   – Тахави-абый. Почему ты сердишься, когда я спрашиваю тебя о борынгы? Почему тот же Наиль-абы, тот же Зия, Гимай, да все, кроме Яшчерэ и тебя, все говорят мне про борынгы, а ты только отмахиваешься?
   – Они шутят.
   – Да-а? - взвился я. - А когда я ездил в Наилы к Зия-абый, он мне показывал, где они через Ишкуль ходят к нам и обратно, это как, тоже шутка, да?
   – Ну, Зия не шутил. - равнодушно переобулся старик.
   – А все остальные, получается, шутили?
   Старик промолчал. Однако я чувствовал, что молчит он не закрывшись, а как-то весело, что-ли; ну, может, не то чтоб уж совсем весело, но ситуация в какой-то мере его развлекает. Некоторое время мы просидели молча, наблюдая, как далеко внизу, на пустыре за клубом, собираются мальчишки на мотоциклах. Еще как следует не стемнело, и гонять по дороге до соседнего села было рановато; да и не все еще пацаны подтянулись. Те, кто подъехали первыми, стояли и негромко подгазовывали, пугая жмущихся по краям поляны девок. Здесь не раздражал даже рев моторов. В здешнем волшебно-спокойном воздухе он смягчался, и долетал до меня уже преобразившимся, не ревом изношенного механизма, но рокотом. Или урчанием. Вечер пропитывал его собой, побеждал, делал каким-то естественным, что ли; даже казалось - вот убери его, и будет чего-то недоставать.
   – Только скажи мне, вот что ты узнал, когда ходил смотреть эту ерунду? Что ты сделал хорошего - себе или чему-то другому?
   – Ну, если так рассуждать, то ничего, конечно.
   – А как еще можно, вернее - имеет смысл, рассуждать? Если вообще этим приспичило заняться…
   – Тахави абый. Вот кто мне говорил, что любое знание не дается случайно, а? Что любое знание рано или поздно закроет от угрозы?
   Словом, я какое-то время поизощрялся в дешевой риторике, успев за это время немного испугаться, осознав ответы Тахави. Мне на самом деле стало жучковито: получалось, что я сам накликаю возникновение ситуаций, в которых станут актуальными те знания, если честно - совсем мне ненужные, которых я с таким пылом домогаюсь. Лишняя информация, по его словам, выступает в роли этакого радиомаяка - интересуясь тем, что знать не положено, ты сигнализируешь миру: считаю себя находящимся не на своем месте. Этим ты запускаешь механизм непредсказуемых перемен. Миру похую; не на своем? Нет проблем, брателла, занимай свое. Какое тебе? Мир всматривается в тебя: та-ак, ты раздобыл некие сведения? У, да ты еще хочешь? Прекрасно, сейчас повернусь к тебе этих сведений источником…
   Главная подляна в том, что мир не станет согласовывать с тобой форму, в которой придет твой "заказ", и мечтая о стакане воды, можно запросто получить посылку с цунами.
   Однако, даже получая то, с чем справиться невозможно, люди иногда справляются: ведь мир - это они сами.
   Когда я понял, что Тахави сейчас согласится, мне уже захотелось съехать с этой темы: из-под завлекательной и "интересной" обертки дохнуло ледяным безразличием вечности. Это не красивые слова, я на самом деле показался себе беззаботным идиотом, скуки ради ковыряющимся во взрывателе ядерной бомбы величиной с земной шар - и внезапно осознавшим, что же именно он сейчас делает.
   Тахави понял мое состояние, и приободрил меня. Уж лучше б молчал:
   – Улым, вот ты сейчас немного посмотрел внутрь вещи. Одной, хоть и такой, по-твоему, интересной и таинственной. Как же, никто не знает о борынгы, а ты будешь знать!
   Только знаешь что - если посмотреть так же на все остальные, "неинтересные и нетаиственные" вещи - ты испугаешься не меньше. Есть куда более "страшные" - он насмешливо выделил "страшные" интонацией - штуки, чем эти самые борынгы…
   – Это какие? - легко перейдя от нешуточного испуга к самому жгучему любопытству, невежливо перебил я старика.
   – Попроси у Сагдат как-нибудь показать тебе баню. Или провода у дороги.
   Я открыл было рот, чтоб вякнуть очередную глупость, но тут у меня перед глазами пронеслось нечто, напугавшее меня до недержания. Трудно описать, что это было - нечто вроде вереницы актов осознания, что ли… Как будто с каждым мелькнувшим кадром я переносился в какое-то место, где меня охватывал непередаваемо интенсивный, животный ужас; вернее - начинал, но не успевал и на процент приблизиться к своему нормальному(и я это четко знал - непереносимому для меня) значению, как меня выдергивали из этого кадра и перемещали в следующий. Длилось это все нескончаемую четверть секунды. Это много, оказывается, мне вот показалось, что прошло минут десять, не меньше. Отдышавшись, я опять прикурил сигаретку и спросил старика:
   – Тахави-абый, что это было? Я вот чувствую, что это ты сделал, но не пойму - что это? И зачем?
   – Ты неподходящий для знания человек.
   Чуть на жопу не сел - елы-палы, это че, все?! Я не смогу так! В горле стало мокро и горячо, защипало - совсем как в детстве, уж и забыл, как это бывает.
   Сейчас, конечно, смешно вспоминать, но даже подумалось - а я тебе, блин, гаду такому, сарай перекрыл… Однако старик явно собирался продолжить, и я, вымерев до пепла, безразлично приготовился дослушать приговор.
   – Да не напрягайся ты так! - засмеялся старик, заметив мою оторопь. - Все получается, только по другому. Ты не хочешь нормально, тебе обязательно нужно или пугаться, или чтоб было любопытно. Ты не хочешь смотреть на то, что у тебя под носом.
   Видимо, чтоб мне было понятней, Тахави несколько раз пристукнул раскрытой ладонью по своему длинному шнобелю, и укоризненно уставился на меня.
   – Вот, показал тебе красоту. Настоящую красоту, которую ты пропустил, сидя прямо перед ней. Знаешь, что ты пропустил? Ты не заметил, как наступала ночь.
   Может, такой ночи больше не будет. Может, ты больше никогда не увидишь, как приходит ночь - ты не думал об этом? - голос старика изменился, это был не тот шамкающий голос Тахави, к которому я уже привык; он гремел, как командир на плацу - правда, тихо.
   Наехав на меня, старик отвернулся. Я чувствовал себя словно запуганный огромными школьниками детсадовец - мелко дыша, с трудом отклеился от опоры перил, к которой меня не прикасаясь прижал Тахави. Глаза расфокусировались, и я снова заметил жиденький пар над землей, тот самый, на который не посмотришь прямо.
   Помедлив, Тахави поднялся, обычным голосом пожелал доброй ночи и скрылся в доме.
   Через некоторое время я, закурив очередную кислую элэмину, расслабился, и на меня, вернувшись, разом свалились все те звуки, которые я до сих пор не замечал.
   Ночь, уже не по-июньски зрелая, накрыла деревню. Мимо нашего дома прошли, спотыкаясь и хохоча, две в жопу пьяные девки лет четырнадцати, и я заботливо проследил на слух, чтоб они без косяков дошли до дому. Проехал на велосипеде какой-то нездешний мужик. Когда потренькиванье его звонка стихло вдалеке, я понял, что все, никого больше не будет.
   Я растворился в этой чернильной теплой мгле, забыв про Тахави, про себя, и с каким-то неострым, но захватывающим наслаждением раскладывал фон на компоненты; выделял из хора сверчков, и птиц, ворочавшихся на деревьях, далекий крик поезда, и пацанов с их мотоциклами, возвращающихся из своего мотопробега, собачий брех, топот скотины в стойле через улицу, жужжание лампы на столбе, хрусткий шорох бьющихся об ее колбу бабочек, шелест редких толчков теплого ветра - все те звуки, которые производит июльская ночь в деревне.
   Реальный пикник на обочине.
   Мы с Яшчерэ шли вдоль трассы Свердловск-Челябинск. Мимо пролетали нарядные тазы, поднимая в и без того промозглый ноябрьский воздух грязную водяную пыль. В полях дотаивал первый снег, изрядно запоздавший в этом году. Я уже не раз и не два проклял и свое вечное любопытство, и идиотскую манеру Яшчерэ передвигаться исключительно пешком, и погоду, и ни в чем не повинных (на первый взгляд) свердловчан, нагло проносящихся на своих явно краденых круйзерах и обдающих меня грязью - ну стопудово, что никто из них не выкатывал по полста штук! Знаем мы эти фокусы - краснорожие хохлы элементарно спиздили эти джипы у доверчивых, как цирковые тюлени, дойчев, сплавили за три копейки чухонцам, чехи перегнали - и вуаля, вот он, едет, сука, туз козырный! Я проводил злобным взглядом очередного катькабурского козла. Прадо. Хуядо, скотина! Не мог левее принять, гандон! Да, че-то рановато мы перешли на правую сторону, до Янгиюльского поворота еще метров сто пятьдесят, кабы не двести.