Страница:
Но вернемся к поселенцам. А вдруг они действительно пойдут в Канфей-Шомрон? Делаем так: отправляем на плато Иблиса человек двадцать для отвода глаз. Посылаем своего человека куда-нибудь, где поселенцы наверняка будут проходить. Пусть он затаится поближе к тому месту, откуда они предположительно выйдут. Как только засечет их, пусть следует за ними и сообщает об их передвижениях. Тогда ловушку мы все-таки устроим! Только не на плато Иблиса, а в другом месте. Но во-первых, об этом не должны знать ни друзья, ни ребята в штабе, ни Абдалла – особенно Абдалла! – а во-вторых, где же ее поставить?
Ближайшие поселения – Санур, Хомеш, Ганим и Кадим были также разрушены во время Размежевания. Получалось, что единственное место, откуда поселенцы могут дойти за ночь – Элон-Море.
Ладно. Давайте подумаем, где расположить солдат. Ясно, что на скалах, но как лучше – напротив выхода из коридора, который тянется от Эль-Фандакумие, или по бокам?
Он задумчиво прикурил сигарету от сигареты. Какая все-таки пакость этот «Ноблесс». Привык он еще во времена, когда был рядовым, а папа денег не давал, воспитывал! Давно пора переходить на что-нибудь полегче типа «LM» или «Мальборо». Слава Б-гу, финансы позволяют.
И в этот исторический миг мудрому Коби, гениальному Коби, пришла, наконец, та самая блестящая идея, которую он так ждал – очередей будет не одна, а две, все как сказал папа. С криком «Аллах акбар!». И стрелять будут из «калашей». Трофейных. Первая очередь будет дана в воздух. Дадут ее с криком «Аллах акбар» не арабы, а кобины орлы. И когда ничего не понимающие, но перепуганные поселенцы, попадав наземь, начнут умолять Б-га совершить чудо и спасти их от верной арабской пули, тогда будет дана вторая очередь – по не успевшим опомниться террористам. После того как террористов добивают, гордые и отважные выученики свирепого рава Фельдмана, только что грозившие все смести на своей дороге, отрывают от грязной глинистой земли щеки, поросшие всем, чем положено у религиозного еврея, и с изумлением видят склонившихся над ними тех самых солдат, с которыми они еще две минуты назад готовы были вступить в крутую драку. Теперь эти несостоявшиеся враги ласково помогают им подняться, хлопают по плечу, поят чаем и усаживают в джипы, а также в случайно оказавшиеся наготове автобусы, которые отвезут незадачливых новоселов обратно в Элон-Море. И те не сопротивляются. А кому сопротивляться? Своим спасителям?
Да, все замечательно продумал Коби, устилая волнами табачного дыма узкое пространство между собственной кудлатой черной головой и небрежно выбеленным потолком. Не учел лишь один фактор. И фактор этот звался Мазуз Шихаби.
Мазуз выпустил колечко дыма. Так, а где же сделать настоящую засаду? Что нам скажет карта наша дорогая?..
Вот оно. Ущелье Летучих Мышей. Замечательное место. Помнится, он бывал там примерно год назад. Гладкая, ровная, широкая дорога; по правую сторону, если идти из Элон-Море, – скалы, по левую – кусты. В этих кустах и залягут ребятки. Вот от этого уголка – и вправо. Скалы светлые, известняковые. Фигуры поселенцев хорошо будут видны на их фоне. Когда первый до уголка дойдет и вся их шеренга будет как на ладони, можно по ним открывать огонь. В упор. Всех и положим. Как сказал Пророк, «Гавриил с тысячью ангелов обрушивается на врага». А ЦАХАЛ тем временем пусть в ожидании чешет себе задницу на плато Иблиса.
Жужжание телефона вплелось в слаженное пение ночных насекомых. Ну кто это еще? Почему всегда в тот момент, когда он приходит к какому-нибудь интересному решению, ему мешают? И Аззам с Раджой куда-то задевались. Дисциплинка в отряде та еще! Придется самому брать трубку.
Почти машинально Мазуз это сделал.
– Алло?
– Здравствуйте – говорит – Камаль – Халед – секретарь – сайида – Абдаллы – Таамри. Сайид – Таамри – вынужден был – оторваться – от собственной – свадьбы – чтобы поручить мне – срочно – связаться – с вами – и передать вам – важное – сообщение – которое – он только что – получил – из своих – источников – в израильских – околоправительственных – кругах – в Иерусалиме...
Мазуз попытался было сделать незнакомцу замечание о том, что нет никаких израильских кругов, а есть сионистские, нет Иерусалима, а есть Аль-Кудс, но тот, словно не слыша, продолжал ровным, как у робота, голосом:
– Два с половиной часа назад – премьер-министра Израиля – Ариэля – Шарона...
– Да покарает его Аллах! – успел вставить Мазуз.
– ...увезли – в больницу – в бессознательном – состоянии. Врачи – констатировали – тяжелый – инсульт...
Мазуз онемел.
– Сайид Таамри – просит – чтобы подготовка – к операции – на плато – Иблиса – и все – иные – действия – велись – с учетом – того – что, по его – мнению – в ближайшие – недели – будет не столько – смена – власти – сколько – в значительной – степени – безвластие. Что – передать – сайиду – Таамри?
– Передайте ему, что... что... что... что мы победим! – вдруг неожиданно для самого себя выкрикнул Мазуз.
– Мы победим, мы победим, мы победим, – взволнованно бормотал он еще долгое время после того, как трубка заняла свое законное место на рогатом телефонном рычаге, выполненном в стиле начала прошлого века.
Затем он затих. Схватил пачку «Ноблесса», увидел, что она пустая, резким движением скомкал и зашвырнул под столик, на котором стоял компьютер. Вытащил из ящика новую, вскрыл, достал сигарету, нервно чиркнул зажигалкой. Какая-то мысль шевельнулась в нем, какой-то взрывчатый, сумасшедший и одновременно с этим вполне реальный план, вернее, еще не план – набросок, просверк! Он еще не понимал, о чем речь, но ясно было одно – что-то, еще два с половиной часа назад казавшееся совершенно несбыточным, стало вполне осуществимым сейчас, когда Аллах – великий Аллах, всемогущий Аллах ПО-КА-РАЛ!!! Шарона.
Он схватил стоящую в углу палку, которой иногда лично пользовался при допросах, и начал плясать египетский тахтиб, из которого, как известно, вылупилась знаменитая асая. Плясал, как его когда-то учили в детстве, фехтуя с невидимым противником. А потом, усталый, опустился на край оттоманки, и все встало на свои места. Новый план – простой, ясный и сногсшибательный – раскрылся, как чашечка анемона. И, словно резко очерченные алые лепестки, засверкали детали предстоящей операции.
У него в Эль-Фандакумие триста бойцов. Еще двести в Наблусе. В Бурке и Мухайям-Фариа по сто сорок и наконец в Салеме – девяносто. Итого восемьсот семьдесят. Ну и человек двести в Газе и в Эль-Халиле. Практически весь клан Аль-Наджибов плюс сочувствующие. Незаметно подтянуть часть людей в Эль-Фандакумие и Бурку в течение двенадцати дней не слишком легко, но, в принципе, возможно. В свете потрясающей новости он будет действовать не двумя, а тремя отрядами. Один, как и предполагалось, уничтожает поселенцев. Другой отвлекает ЦАХАЛ на плато Иблиса. А третий... – тут Мазуз не мог сдержать рвущегося наружу шквала эмоций и выдохнул вслух. – Третий захватывает полупустой Канфей-Шомрон!
Да! Да! Сейчас, когда Абдалла Таамри ведет какую-то странную игру, единственный для Мазуза путь к спасению – это захват территории Канфей-Шомрона, но пока Шарон стоял у власти, это представлялось невероятным. И вот – Аллах милостив! – два часа назад это стало возможным. Только нужно действовать молниеносно – неожиданным ударом занять Канфей-Шомрон, тех, кто останется в лагере, взять заложниками и поставить новых правителей перед фактом. Тогда те не сунутся. И оправдание у них будет перед собственным народом – «мы не можем подвергать опасности жизнь наших бойцов!» Как же! Интересуют их чьи-то жизни! Их сейчас только выборы интересуют – у себя в Израиле и здесь, в Палестинской Автономии. Шарону было бы на все плевать, заложники – не заложники, он тотчас же передавил бы Мазуза и его команду, словно скорпионов. А те, кто придут после него, во-первых, побоятся провала на выборах, если по их вине арабы перебьют заложников, а во-вторых, свято верят – чтобы не пришел в Автономии на выборах к власти ХАМАС, надо проявить мягкость. Идиоты! Бесполые идиоты, которые не понимают, что арабы – это настоящие мужчины, и ценят то, что в мужчинах главное, – силу. А мягкость презирают.
Значит, армия будет нейтрализована. А вот поселенцы могут попытаться освободить заложников. Среди них и бывшие спецназовцы есть, а остальные – все служили в боевых частях. И правительство им не указ. Их необходимо уничтожить согласно прежнему плану.
И все же – как провести молниеносный захват военного лагеря прежде, чем к евреям прибудет помощь? Как не дать им связаться со своими и сообщить о нападении? В случаях, когда поиск решения заходил в тупик, у Мазуза было одно проверенное средство – отвлечься. Например, нырнуть в интернет, почитать последние новости, а затем вновь свежим взором окинуть ситуацию. Так Мазуз и поступил. Из различных фалнетовских сайтов он выбрал «Баласан» и сразу полез в новости. Про болячку Шарона пока ничего не сообщают. Ничего, сообщат с минуты на минуту. Пишут, что Газе двое ребят из «ХАМАСа» пытались выпустить по Израилю «кассам», но ЦАХАЛ их самих уничтожил с воздуха. Одновременно начальник сионистского Генштаба Дан Халуц, который так чудесно организовал ликвидацию еврейских поселений полгода назад, теперь торжественно объявил: «У нас нет решения вопроса безопасности юга страны». А левый журналист Феликс Фридман из газеты «Маарив» прокомментировал его слова, что мол, «из-за какого-то городишки по имени Сдерот ЦАХАЛ не будет поднимать планку ответной реакции», тем более что обстрелы ведутся террористами из густонаселенных районов Газы и могут пострадать мирные арабы. «И вообще, добавил он, от «кассамов» еще никто не погиб». Мазуз прочел и обиделся за своих. Как это никто? В одном Сдероте уже убито пять человек и ранены сотни, а сколько погибло в Гуш-Катифе? А вот другой журналист, Авраам Тальберг на страницах «Едиот Ахронот» вещает: «Именно Израиль виноват в том хаосе, который воцарился сейчас в Палестинской автономии. Поэтому сейчас мы должны резко увеличить экономическую помощь населению сектора Газы и тем самым уменьшить непонимание и направленную на нас ненависть. Палестинские родители ничуть не меньше нас с вами хотят видеть своих детей счастливыми». И это говорится о народе, где национальная героиня – мать, вырастившая пятерых шахидов{Здесь: террорист-самоубийца.}! Дебилы!
Ну хорошо. А что в мире творится? Все стоят на ушах из-за того, что в какой-то датской газетенке опубликовали карикатуру на пророка Мухаммада. Вон, уже и до Ливана докатилось!
«В Бейруте манифестанты пытаются прорваться к посольству Дании. Ливанская полиция применила слезоточивый газ. Из района инцидента следуют одна за другой кареты «скорой помощи».
Кареты скорой помощи... Кареты скорой помощи... Вот оно! Что же он сразу не сообразил? Минометы! Два американских «эм-тридцать», калибра 107,7 миллиметров, которые доставили ему с юга, из Омана! Как они эти две бандуры, пусть и в разобранном виде, в Израиль доставили – одному Аллаху известно. Только выложить «Мученикам» пришлось за них хорошие денежки. Зато свои собственные минометы – пусть устаревшие, но других-то нет! И даже с минами. Они тогда здорово промучились с переправкой этого хозяйства в Самарию через израильские КПП! Он уже почти отчаялся получить все это добро! К счастью, в этот момент мировая общественность и еврейские правозащитники вроде дурачков из «Махсом Вотч»{Левоэкстремистская группа, пытающаяся парализовать работу израильских КПП.} подняли вой на весь мир по поводу произвола оккупантов и страданий мирных жителей на дорогах – и сионистское правительство сдрейфило, половину постов сняло! И то провезли еле-еле – в этих самых «каретах скорой помощи», почему он сейчас и вспомнил... Как же ругался потом Мазуз, когда обнаружилось, что сволочи-оманцы его надули и вместо нормальных мин подсунули никому не нужные, газовые, и ладно бы маркированные двумя-тремя зелеными кольцами, а то всего одним и красным!{Химические боеприпасы, снаряженные нервно-паралитическими и общеотравляющими веществами смертельного действия маркируются соответственно двумя или тремя зелеными кольцами, а содержмщие лишь раздражающие вещества – одним красным кольцом.} А вот сейчас именно такие – в самый раз!
Глава третья
Ближайшие поселения – Санур, Хомеш, Ганим и Кадим были также разрушены во время Размежевания. Получалось, что единственное место, откуда поселенцы могут дойти за ночь – Элон-Море.
* * *
Между тем Коби, не подозревавший, что усатый Ахмед уже побывал в лапах Мазуза Шихаби, старого и давно известного ему врага, стоял у такой же точно карты, только с надписями на иврите, и планировал свою собственную ловушку. По их с отцом плану, как и предположил Мазуз, сверху на скалах должны были расположиться стрелки, которым велено было позволить арабам дать лишь одну очередь по поселенцам, чтобы прижать их к земле – в темноте, издалека, практически вслепую... Отец, правда, закинул удочку, может, позволим дать две очереди, чтобы поселенцы глубже ощутили серьезность ситуации и потом еще сильнее прониклись любовью к своим избавителям. Здесь уже Коби встал на дыбы – одна очередь и ни выстрелом больше. Отец отступил. Но все равно – хотя шансы на то, что кто-то из поселенцев получит ранение, были малы, а на то, что будет убит – очень малы, Коби чувствовал, что не может на это пойти. И не пойти не может. Так вот и сидел он Буридановым ослом, втягивая сигаретный дым, а затем выпуская изо рта один нолик за другим, и цепочка этих нолей приковывала его к грубо побеленному потолку.Ладно. Давайте подумаем, где расположить солдат. Ясно, что на скалах, но как лучше – напротив выхода из коридора, который тянется от Эль-Фандакумие, или по бокам?
Он задумчиво прикурил сигарету от сигареты. Какая все-таки пакость этот «Ноблесс». Привык он еще во времена, когда был рядовым, а папа денег не давал, воспитывал! Давно пора переходить на что-нибудь полегче типа «LM» или «Мальборо». Слава Б-гу, финансы позволяют.
И в этот исторический миг мудрому Коби, гениальному Коби, пришла, наконец, та самая блестящая идея, которую он так ждал – очередей будет не одна, а две, все как сказал папа. С криком «Аллах акбар!». И стрелять будут из «калашей». Трофейных. Первая очередь будет дана в воздух. Дадут ее с криком «Аллах акбар» не арабы, а кобины орлы. И когда ничего не понимающие, но перепуганные поселенцы, попадав наземь, начнут умолять Б-га совершить чудо и спасти их от верной арабской пули, тогда будет дана вторая очередь – по не успевшим опомниться террористам. После того как террористов добивают, гордые и отважные выученики свирепого рава Фельдмана, только что грозившие все смести на своей дороге, отрывают от грязной глинистой земли щеки, поросшие всем, чем положено у религиозного еврея, и с изумлением видят склонившихся над ними тех самых солдат, с которыми они еще две минуты назад готовы были вступить в крутую драку. Теперь эти несостоявшиеся враги ласково помогают им подняться, хлопают по плечу, поят чаем и усаживают в джипы, а также в случайно оказавшиеся наготове автобусы, которые отвезут незадачливых новоселов обратно в Элон-Море. И те не сопротивляются. А кому сопротивляться? Своим спасителям?
Да, все замечательно продумал Коби, устилая волнами табачного дыма узкое пространство между собственной кудлатой черной головой и небрежно выбеленным потолком. Не учел лишь один фактор. И фактор этот звался Мазуз Шихаби.
* * *
Явился Раджа с совком, чтобы унести наконец паука. С подогнутыми ногами тот выглядел куда менее внушительно, чем тогда на стене, в миг своей горькой кончины. Обнаружилось, что хладным трупом уже занялись набежавшие муравьи, так что, предав тело помойке, слуга вынужден был еще раз вернуться, чтобы протереть пол под оттоманкой мокрой тряпкой.Мазуз выпустил колечко дыма. Так, а где же сделать настоящую засаду? Что нам скажет карта наша дорогая?..
Вот оно. Ущелье Летучих Мышей. Замечательное место. Помнится, он бывал там примерно год назад. Гладкая, ровная, широкая дорога; по правую сторону, если идти из Элон-Море, – скалы, по левую – кусты. В этих кустах и залягут ребятки. Вот от этого уголка – и вправо. Скалы светлые, известняковые. Фигуры поселенцев хорошо будут видны на их фоне. Когда первый до уголка дойдет и вся их шеренга будет как на ладони, можно по ним открывать огонь. В упор. Всех и положим. Как сказал Пророк, «Гавриил с тысячью ангелов обрушивается на врага». А ЦАХАЛ тем временем пусть в ожидании чешет себе задницу на плато Иблиса.
Жужжание телефона вплелось в слаженное пение ночных насекомых. Ну кто это еще? Почему всегда в тот момент, когда он приходит к какому-нибудь интересному решению, ему мешают? И Аззам с Раджой куда-то задевались. Дисциплинка в отряде та еще! Придется самому брать трубку.
Почти машинально Мазуз это сделал.
– Алло?
– Здравствуйте – говорит – Камаль – Халед – секретарь – сайида – Абдаллы – Таамри. Сайид – Таамри – вынужден был – оторваться – от собственной – свадьбы – чтобы поручить мне – срочно – связаться – с вами – и передать вам – важное – сообщение – которое – он только что – получил – из своих – источников – в израильских – околоправительственных – кругах – в Иерусалиме...
Мазуз попытался было сделать незнакомцу замечание о том, что нет никаких израильских кругов, а есть сионистские, нет Иерусалима, а есть Аль-Кудс, но тот, словно не слыша, продолжал ровным, как у робота, голосом:
– Два с половиной часа назад – премьер-министра Израиля – Ариэля – Шарона...
– Да покарает его Аллах! – успел вставить Мазуз.
– ...увезли – в больницу – в бессознательном – состоянии. Врачи – констатировали – тяжелый – инсульт...
Мазуз онемел.
– Сайид Таамри – просит – чтобы подготовка – к операции – на плато – Иблиса – и все – иные – действия – велись – с учетом – того – что, по его – мнению – в ближайшие – недели – будет не столько – смена – власти – сколько – в значительной – степени – безвластие. Что – передать – сайиду – Таамри?
– Передайте ему, что... что... что... что мы победим! – вдруг неожиданно для самого себя выкрикнул Мазуз.
– Мы победим, мы победим, мы победим, – взволнованно бормотал он еще долгое время после того, как трубка заняла свое законное место на рогатом телефонном рычаге, выполненном в стиле начала прошлого века.
Затем он затих. Схватил пачку «Ноблесса», увидел, что она пустая, резким движением скомкал и зашвырнул под столик, на котором стоял компьютер. Вытащил из ящика новую, вскрыл, достал сигарету, нервно чиркнул зажигалкой. Какая-то мысль шевельнулась в нем, какой-то взрывчатый, сумасшедший и одновременно с этим вполне реальный план, вернее, еще не план – набросок, просверк! Он еще не понимал, о чем речь, но ясно было одно – что-то, еще два с половиной часа назад казавшееся совершенно несбыточным, стало вполне осуществимым сейчас, когда Аллах – великий Аллах, всемогущий Аллах ПО-КА-РАЛ!!! Шарона.
Он схватил стоящую в углу палку, которой иногда лично пользовался при допросах, и начал плясать египетский тахтиб, из которого, как известно, вылупилась знаменитая асая. Плясал, как его когда-то учили в детстве, фехтуя с невидимым противником. А потом, усталый, опустился на край оттоманки, и все встало на свои места. Новый план – простой, ясный и сногсшибательный – раскрылся, как чашечка анемона. И, словно резко очерченные алые лепестки, засверкали детали предстоящей операции.
У него в Эль-Фандакумие триста бойцов. Еще двести в Наблусе. В Бурке и Мухайям-Фариа по сто сорок и наконец в Салеме – девяносто. Итого восемьсот семьдесят. Ну и человек двести в Газе и в Эль-Халиле. Практически весь клан Аль-Наджибов плюс сочувствующие. Незаметно подтянуть часть людей в Эль-Фандакумие и Бурку в течение двенадцати дней не слишком легко, но, в принципе, возможно. В свете потрясающей новости он будет действовать не двумя, а тремя отрядами. Один, как и предполагалось, уничтожает поселенцев. Другой отвлекает ЦАХАЛ на плато Иблиса. А третий... – тут Мазуз не мог сдержать рвущегося наружу шквала эмоций и выдохнул вслух. – Третий захватывает полупустой Канфей-Шомрон!
Да! Да! Сейчас, когда Абдалла Таамри ведет какую-то странную игру, единственный для Мазуза путь к спасению – это захват территории Канфей-Шомрона, но пока Шарон стоял у власти, это представлялось невероятным. И вот – Аллах милостив! – два часа назад это стало возможным. Только нужно действовать молниеносно – неожиданным ударом занять Канфей-Шомрон, тех, кто останется в лагере, взять заложниками и поставить новых правителей перед фактом. Тогда те не сунутся. И оправдание у них будет перед собственным народом – «мы не можем подвергать опасности жизнь наших бойцов!» Как же! Интересуют их чьи-то жизни! Их сейчас только выборы интересуют – у себя в Израиле и здесь, в Палестинской Автономии. Шарону было бы на все плевать, заложники – не заложники, он тотчас же передавил бы Мазуза и его команду, словно скорпионов. А те, кто придут после него, во-первых, побоятся провала на выборах, если по их вине арабы перебьют заложников, а во-вторых, свято верят – чтобы не пришел в Автономии на выборах к власти ХАМАС, надо проявить мягкость. Идиоты! Бесполые идиоты, которые не понимают, что арабы – это настоящие мужчины, и ценят то, что в мужчинах главное, – силу. А мягкость презирают.
Значит, армия будет нейтрализована. А вот поселенцы могут попытаться освободить заложников. Среди них и бывшие спецназовцы есть, а остальные – все служили в боевых частях. И правительство им не указ. Их необходимо уничтожить согласно прежнему плану.
И все же – как провести молниеносный захват военного лагеря прежде, чем к евреям прибудет помощь? Как не дать им связаться со своими и сообщить о нападении? В случаях, когда поиск решения заходил в тупик, у Мазуза было одно проверенное средство – отвлечься. Например, нырнуть в интернет, почитать последние новости, а затем вновь свежим взором окинуть ситуацию. Так Мазуз и поступил. Из различных фалнетовских сайтов он выбрал «Баласан» и сразу полез в новости. Про болячку Шарона пока ничего не сообщают. Ничего, сообщат с минуты на минуту. Пишут, что Газе двое ребят из «ХАМАСа» пытались выпустить по Израилю «кассам», но ЦАХАЛ их самих уничтожил с воздуха. Одновременно начальник сионистского Генштаба Дан Халуц, который так чудесно организовал ликвидацию еврейских поселений полгода назад, теперь торжественно объявил: «У нас нет решения вопроса безопасности юга страны». А левый журналист Феликс Фридман из газеты «Маарив» прокомментировал его слова, что мол, «из-за какого-то городишки по имени Сдерот ЦАХАЛ не будет поднимать планку ответной реакции», тем более что обстрелы ведутся террористами из густонаселенных районов Газы и могут пострадать мирные арабы. «И вообще, добавил он, от «кассамов» еще никто не погиб». Мазуз прочел и обиделся за своих. Как это никто? В одном Сдероте уже убито пять человек и ранены сотни, а сколько погибло в Гуш-Катифе? А вот другой журналист, Авраам Тальберг на страницах «Едиот Ахронот» вещает: «Именно Израиль виноват в том хаосе, который воцарился сейчас в Палестинской автономии. Поэтому сейчас мы должны резко увеличить экономическую помощь населению сектора Газы и тем самым уменьшить непонимание и направленную на нас ненависть. Палестинские родители ничуть не меньше нас с вами хотят видеть своих детей счастливыми». И это говорится о народе, где национальная героиня – мать, вырастившая пятерых шахидов{Здесь: террорист-самоубийца.}! Дебилы!
Ну хорошо. А что в мире творится? Все стоят на ушах из-за того, что в какой-то датской газетенке опубликовали карикатуру на пророка Мухаммада. Вон, уже и до Ливана докатилось!
«В Бейруте манифестанты пытаются прорваться к посольству Дании. Ливанская полиция применила слезоточивый газ. Из района инцидента следуют одна за другой кареты «скорой помощи».
Кареты скорой помощи... Кареты скорой помощи... Вот оно! Что же он сразу не сообразил? Минометы! Два американских «эм-тридцать», калибра 107,7 миллиметров, которые доставили ему с юга, из Омана! Как они эти две бандуры, пусть и в разобранном виде, в Израиль доставили – одному Аллаху известно. Только выложить «Мученикам» пришлось за них хорошие денежки. Зато свои собственные минометы – пусть устаревшие, но других-то нет! И даже с минами. Они тогда здорово промучились с переправкой этого хозяйства в Самарию через израильские КПП! Он уже почти отчаялся получить все это добро! К счастью, в этот момент мировая общественность и еврейские правозащитники вроде дурачков из «Махсом Вотч»{Левоэкстремистская группа, пытающаяся парализовать работу израильских КПП.} подняли вой на весь мир по поводу произвола оккупантов и страданий мирных жителей на дорогах – и сионистское правительство сдрейфило, половину постов сняло! И то провезли еле-еле – в этих самых «каретах скорой помощи», почему он сейчас и вспомнил... Как же ругался потом Мазуз, когда обнаружилось, что сволочи-оманцы его надули и вместо нормальных мин подсунули никому не нужные, газовые, и ладно бы маркированные двумя-тремя зелеными кольцами, а то всего одним и красным!{Химические боеприпасы, снаряженные нервно-паралитическими и общеотравляющими веществами смертельного действия маркируются соответственно двумя или тремя зелеными кольцами, а содержмщие лишь раздражающие вещества – одним красным кольцом.} А вот сейчас именно такие – в самый раз!
Глава третья
Башня смерти
Две недели назад Эван, припертый к стенке неожиданным сообщением Натана о болезни Шарона, пообещал принять участие в походе в Канфей-Шомрон. С тех пор он по нескольку раз в день звонил ей на мобильный – она нажимала кнопку отбоя. Звонил на домашний номер – бросала трубку. Несколько раз у него появлялось предательское (в прямом смысле) желание выговориться Вике на автоответчик, рассказать ей всю правду, заклиная никому не проговориться. Понятно, что он этого не сделал. В конце концов, в полдень шестнадцатого, накануне похода, раздираемый напополам любовью к Родине и любовью к Вике, страдалец собрался идти со своими проблемами к раву Хаиму.
– Может быть, я ошибаюсь, – рассуждал он вслух, шагая взад-вперед по своему гостиничному номеру, – но кто сказал, что моя личная судьба менее важна, чем возрождение поселения Канфей-Шомрон? У меня жизнь решается! Дело идет к хупе... я это чувствую, к гиюру и хупе. Не знаю, каким образом Б-г поможет, но он поможет – это точно. А в Торе сказано – у кого молодая жена, того на войну не берут. Невеста, конечно, не жена, но все же! Пойду к раву Фельдману, все объясню и останусь с моей Викой!» И действительно пошел. Но не дошел. Проходя мимо номера Натана Изака, вспомнил, что утром из больницы должны были привезти Юдит, жену Натана, и решил зайти. Во-первых, узнать, как она себя чувствует, во-вторых – посоветоваться. Натан вряд ли пойдет с ними из-за инфаркта жены. Вот пусть скажет – как, по его мнению, поступить Эвану. Ведь не так легко сказать – я не пойду, а ты иди. Подумал лукавый Эван.
Неделю назад Юдит Изак неожиданно стало плохо в ванной, и она упала на плиточный пол, покрытый за неимением коврика желтыми гостиничными полотенцами. Натан находился в соседней комнате, а у нее даже не хватало сил его позвать – открывала рот, лежа на полу, глотала воздух и не могла крикнуть. О том, чтобы подняться, и думать было нечего. К счастью, в кармашке ее домашнего халата лежал маленький черный с синим отливом «самсунг», и она позвонила мужу, который сидел в четырех метрах от нее через стенку и учил Гемару при свете гостиничного ночника – люстр в номерах не было. Он даже не понял, кто с ним говорит, когда в первый раз услышал в трубке хриплым шепотом произнесенное: «Натан... мне... плохо...» А поняв, подпрыгнул так, что очки слетели, кинулся в ванную и, увидев свою Юдит лежащей на полу, стал звонить в «скорую».
«Скорая» приехала, Юдит вкололи лекарство и отвезли в «Шаарей Цедек». Там ей сделали центур{Коронарная агиография, проверка проводимости сосудов сердца с помощью микрозонда со встроенной кинокамерой.}, но довольно неудачно – случайно перерезали какой-то сосуд. Кровь полилась, как из чайника.
«Ализа Слонимски, Рахель Цивьян, Эсти Кунин, а вот теперь Юдит Изак, – размышлял Эван, стуча в красную лакированную дверь, сияющую медным номером. – Может быть, я ошибаюсь, но по-моему, до выселения у нас в ишуве слово «инфаркт» звучало примерно как «ящур на островах Туамоту», а тут уже за пять месяцев четверо. Мужики-то еще держатся, а вот женщины... Ведь еврейская женщина это не «kirche-kuche-kinder», она – основа мира, она в дом приводит Б-га. Для нее дом – Храм, и она в нем первосвященник! А когда по этому Храму – бульдозером... Не все оказались в силах это пережить... Слава Б-гу, у Юдит не закончилось так, как у Рахели или у Эсти».
Он вспомнил похороны Рахели Цивьян. Даже не похороны, а прощание в синагоге, что рядом с гостиницей. Зашитая в мешок Рахель лежала на носилках-коляске возле арон акодеш. Первым сказать слово в память о ней должен был рав Кац, ближайший друг семьи Цивьян. Он был коэн по рождению, потомок Аарона, и ему Тора запрещала входить в помещение, где есть мертвый. Говорил он в микрофон с шумной Иерусалимской улицы, а динамик стоял в зале синагоги. Сперва все услышали урчание моторов, гудки машин и голоса прохожих, затем глухое сдавленное «Рахель» и рыдания... рыдания, рыдания. Вот и вся прощальная речь.
– Проходи, – сказал Натан, слегка подпрыгнув от радости при виде Эвана. Казалось, дужки его очков, похожие на ножки кузнечика, еще больше заострились, словно готовые застрекотать.
Юдит была уже дома. То есть «дома». Она сидела на низеньком стуле, укутанная в тот самый халат, который был на ней, когда ей стало плохо. Сзади под зеркалом лежал мобильник, спасший ей жизнь, а рядом желтый грейпфрут, казавшийся отражением маячившего в окне послеполуденного солнца.
Давление у Юдит было низким, возможно, из-за большой потери крови, но в целом она чувствовала себя вполне сносно и, если бы не бледный с зеленоватым оттенком цвет лица, могла бы сойти за туристку, которая отдохнула с дороги где-нибудь в эйлатской «Краун-Плаза», а теперь раздумывает, отправиться ли на пляж и оттуда наслаждаться видами Иордании – или поехать на яхте и с нее наслаждаться видами Египта.
– Вот, полюбуйся, – подпрыгнув, объявил Натан. – Результат чрезмерного самообладания. Молодые девчонки плакали в голос. Солдатки тоже рыдали, выковыривая их из комнат, где те когда-то в куклы играли. А это – дама хевронской закалки! Ни слезинки не проронила! Все давила в себе. И додавилась.
– А ты хотел бы, чтобы я участвовала в этом совместном размазывании сопель? –спросила она, с презрением оттопырив губу. – Не дождутся. Садись, Эван, и не слушай его. Он и сам, когда эти пришли, словно окаменел. Да и ты молодцом держался, не то что некоторые. До сих пор – вспомню, как двадцатилетний парень визжал: «Дайте мне в последний раз взглянуть на мой дом!..» – и тошнить начинает...
Она еще что-то говорила, но Эван перестал слышать. В ушах вновь зазвучало «Они уже здесь, эти изверги!», а затем глухим мужским голосом произнесенное: «Я пришел сюда с любовью к вам и к нашей земле, которую мы отдаем врагу. Мы получили от правительства противоестественный приказ. Но мы... – здесь голос офицера дрогнул – мы обязаны его выполнить».
Эван, конечно, был благодарен Юдит за лестные слова «держался молодцом», но на самом деле из него вряд ли получилась бы дама хевронской закалки, потому что, ощутив в горле тугую пробку, он пробормотал «извините, я – сейчас!» и выскочил в коридор.
Того Эвана, что шипел на Вику, когда она доставала зажигалку, больше не существовало. В пятый раз за последние две недели пробку, временами наглухо затыкавшую горло, он протыкал витым штопором табачного дыма. Сейчас он спустился в застекленное полукруглое фойе, плюхнулся в кресло и закурил.
– Простите, пожалуйста, у вас огня не найдется? – прозвучало над ухом.
Женщине было явно за сорок. Изящный брючный костюм, неброские, но недешевые серьги свидетельствовали о хорошем вкусе. В темных волосах, рассыпанных по плечам, седины или совсем не было, или она была удачно закрашена. Он чиркнул зажигалкой. Отблеск пламени вырвал из полумрака фойе тонкое лицо с большими глазами и резко очерченными бровями. Затем пламя погасло, лицо уплыло обратно в полумрак, откуда донеслось «Спасибо». Легкий русский акцент не корежил иврит, а придавал ему очарование.
Женщина прошлась по холлу и... нет, не плюхнулась, в отличие от Эвана, а мягко спланировала в соседнее кресло.
«Ждет кого-то», – подумал Эван.
– Эллу, – ответила на незаданный вопрос олимка. – Эллу, которая в ресторане работает. Знаете ее?
– Конечно, знаю! – воскликнул Эван.
– Думала, она с половины первого, а она с часу. Ну ладно, пять минут ждать осталось.
От этой Викиной землячки веяло чем-то родным.
– Мы с Элкой еще в Москве дружили, – пояснила незнакомка. – Вместе в «отказе» сидели, вместе на Главпочтамте голодали, да и в гебэ нас на пару таскали... Нам ведь и выехать-то удалось в восемьдесят пятом, в основном, благодаря бардаку, творившемуся в эпоху загнивающего социализма – получили разрешение на выезд, по-скорому смылись, а потом узнали, что через день после отъезда пришли мужа моего арестовывать. И Элка тогда же уехала. А как в Израиль приехали, тут уж у нас по-разному сложилось. Элка вот в ресторане...
Эван от Вики много слышал о борьбе евреев за выезд из России, о голодовках протеста, которые они устраивали, о травле со стороны властей. Теперь в этой темноволосой репатриантке он почувствовал родную душу – ведь ей тоже когда-то власти отказывали в праве жить на своей земле.
– Знаете, – сказал он, – мы так благодарны и Элле, и остальным «русским», которые здесь работают. Мало кто к нам, «выселенцам» из Гуш-Катифа и Самарии, так хорошо относится, как они. Наверное, это оттого, что «русские» на своей шкуре узнали, что такое бесприютность и унижения. И там узнали... и здесь.
– Вас всех, конечно, очень жалко, – голосом, неожиданно обесцветившимся и растерявшем всяческие оттенки тембра, произнесла бывшая отказница, глядя мимо Эвана куда-то на большое окно, по которому серыми полосками бежали жалюзи. – Очень жалко. Но...
– Но что? – стараясь, чтобы в голосе его как можно меньше звучал вызов, спросил Эван. Зато бывшая отказница и не старалась скрыть вызова.
– Наше законно избранное народом правительство пытается спасти государство, – отчеканила она, и у Эвана возникло ощущение, что руки ее сами собой вытягиваются по швам, – и я его политику поддерживаю и одобряю.
«Поддерживаю и одобряю». Это словосочетание прозвучало на иврите, как перевод с какого-то иностранного языка, даже не русского, а, пожалуй, прямо-таки советского. Наверно, в былые годы и она, и ее муж так часто слышали его от своих ненавистников и преследователей, что оно всосалось в кровь и сменило хозяев. Впрочем, женщина тут же поняла, что зашла в своей жесткости чересчур далеко, виновато улыбнулась Эвану, предложила еще сигаретку, от которой он отказался, и примирительно пропела:
– Поймите, чтобы перестала литься кровь, мы должны пойти на жертвы.
– Кто – «мы»?
Голос Эвана зазвучал очень резко – ведь обаятельная москвичка говорила об абстрактных жертвах, а здесь, этажом выше, в тесном номере на низеньком стуле сидела конкретная жертва, с трудом вырванная врачами оттуда, куда сама эта гверет{Госпожа.} явно не торопится. А еще три жертвы врачам оттуда вырвать не удалось, и микрофон рава Каца захлебнулся в рыданиях. Эвану почему-то вспомнилась странная русская поговорка, которую Вика однажды перевела ему на иврит – «Москва слезам не верит».
– Может быть, я ошибаюсь, – рассуждал он вслух, шагая взад-вперед по своему гостиничному номеру, – но кто сказал, что моя личная судьба менее важна, чем возрождение поселения Канфей-Шомрон? У меня жизнь решается! Дело идет к хупе... я это чувствую, к гиюру и хупе. Не знаю, каким образом Б-г поможет, но он поможет – это точно. А в Торе сказано – у кого молодая жена, того на войну не берут. Невеста, конечно, не жена, но все же! Пойду к раву Фельдману, все объясню и останусь с моей Викой!» И действительно пошел. Но не дошел. Проходя мимо номера Натана Изака, вспомнил, что утром из больницы должны были привезти Юдит, жену Натана, и решил зайти. Во-первых, узнать, как она себя чувствует, во-вторых – посоветоваться. Натан вряд ли пойдет с ними из-за инфаркта жены. Вот пусть скажет – как, по его мнению, поступить Эвану. Ведь не так легко сказать – я не пойду, а ты иди. Подумал лукавый Эван.
Неделю назад Юдит Изак неожиданно стало плохо в ванной, и она упала на плиточный пол, покрытый за неимением коврика желтыми гостиничными полотенцами. Натан находился в соседней комнате, а у нее даже не хватало сил его позвать – открывала рот, лежа на полу, глотала воздух и не могла крикнуть. О том, чтобы подняться, и думать было нечего. К счастью, в кармашке ее домашнего халата лежал маленький черный с синим отливом «самсунг», и она позвонила мужу, который сидел в четырех метрах от нее через стенку и учил Гемару при свете гостиничного ночника – люстр в номерах не было. Он даже не понял, кто с ним говорит, когда в первый раз услышал в трубке хриплым шепотом произнесенное: «Натан... мне... плохо...» А поняв, подпрыгнул так, что очки слетели, кинулся в ванную и, увидев свою Юдит лежащей на полу, стал звонить в «скорую».
«Скорая» приехала, Юдит вкололи лекарство и отвезли в «Шаарей Цедек». Там ей сделали центур{Коронарная агиография, проверка проводимости сосудов сердца с помощью микрозонда со встроенной кинокамерой.}, но довольно неудачно – случайно перерезали какой-то сосуд. Кровь полилась, как из чайника.
«Ализа Слонимски, Рахель Цивьян, Эсти Кунин, а вот теперь Юдит Изак, – размышлял Эван, стуча в красную лакированную дверь, сияющую медным номером. – Может быть, я ошибаюсь, но по-моему, до выселения у нас в ишуве слово «инфаркт» звучало примерно как «ящур на островах Туамоту», а тут уже за пять месяцев четверо. Мужики-то еще держатся, а вот женщины... Ведь еврейская женщина это не «kirche-kuche-kinder», она – основа мира, она в дом приводит Б-га. Для нее дом – Храм, и она в нем первосвященник! А когда по этому Храму – бульдозером... Не все оказались в силах это пережить... Слава Б-гу, у Юдит не закончилось так, как у Рахели или у Эсти».
Он вспомнил похороны Рахели Цивьян. Даже не похороны, а прощание в синагоге, что рядом с гостиницей. Зашитая в мешок Рахель лежала на носилках-коляске возле арон акодеш. Первым сказать слово в память о ней должен был рав Кац, ближайший друг семьи Цивьян. Он был коэн по рождению, потомок Аарона, и ему Тора запрещала входить в помещение, где есть мертвый. Говорил он в микрофон с шумной Иерусалимской улицы, а динамик стоял в зале синагоги. Сперва все услышали урчание моторов, гудки машин и голоса прохожих, затем глухое сдавленное «Рахель» и рыдания... рыдания, рыдания. Вот и вся прощальная речь.
– Проходи, – сказал Натан, слегка подпрыгнув от радости при виде Эвана. Казалось, дужки его очков, похожие на ножки кузнечика, еще больше заострились, словно готовые застрекотать.
Юдит была уже дома. То есть «дома». Она сидела на низеньком стуле, укутанная в тот самый халат, который был на ней, когда ей стало плохо. Сзади под зеркалом лежал мобильник, спасший ей жизнь, а рядом желтый грейпфрут, казавшийся отражением маячившего в окне послеполуденного солнца.
Давление у Юдит было низким, возможно, из-за большой потери крови, но в целом она чувствовала себя вполне сносно и, если бы не бледный с зеленоватым оттенком цвет лица, могла бы сойти за туристку, которая отдохнула с дороги где-нибудь в эйлатской «Краун-Плаза», а теперь раздумывает, отправиться ли на пляж и оттуда наслаждаться видами Иордании – или поехать на яхте и с нее наслаждаться видами Египта.
– Вот, полюбуйся, – подпрыгнув, объявил Натан. – Результат чрезмерного самообладания. Молодые девчонки плакали в голос. Солдатки тоже рыдали, выковыривая их из комнат, где те когда-то в куклы играли. А это – дама хевронской закалки! Ни слезинки не проронила! Все давила в себе. И додавилась.
– А ты хотел бы, чтобы я участвовала в этом совместном размазывании сопель? –спросила она, с презрением оттопырив губу. – Не дождутся. Садись, Эван, и не слушай его. Он и сам, когда эти пришли, словно окаменел. Да и ты молодцом держался, не то что некоторые. До сих пор – вспомню, как двадцатилетний парень визжал: «Дайте мне в последний раз взглянуть на мой дом!..» – и тошнить начинает...
Она еще что-то говорила, но Эван перестал слышать. В ушах вновь зазвучало «Они уже здесь, эти изверги!», а затем глухим мужским голосом произнесенное: «Я пришел сюда с любовью к вам и к нашей земле, которую мы отдаем врагу. Мы получили от правительства противоестественный приказ. Но мы... – здесь голос офицера дрогнул – мы обязаны его выполнить».
Эван, конечно, был благодарен Юдит за лестные слова «держался молодцом», но на самом деле из него вряд ли получилась бы дама хевронской закалки, потому что, ощутив в горле тугую пробку, он пробормотал «извините, я – сейчас!» и выскочил в коридор.
Того Эвана, что шипел на Вику, когда она доставала зажигалку, больше не существовало. В пятый раз за последние две недели пробку, временами наглухо затыкавшую горло, он протыкал витым штопором табачного дыма. Сейчас он спустился в застекленное полукруглое фойе, плюхнулся в кресло и закурил.
– Простите, пожалуйста, у вас огня не найдется? – прозвучало над ухом.
Женщине было явно за сорок. Изящный брючный костюм, неброские, но недешевые серьги свидетельствовали о хорошем вкусе. В темных волосах, рассыпанных по плечам, седины или совсем не было, или она была удачно закрашена. Он чиркнул зажигалкой. Отблеск пламени вырвал из полумрака фойе тонкое лицо с большими глазами и резко очерченными бровями. Затем пламя погасло, лицо уплыло обратно в полумрак, откуда донеслось «Спасибо». Легкий русский акцент не корежил иврит, а придавал ему очарование.
Женщина прошлась по холлу и... нет, не плюхнулась, в отличие от Эвана, а мягко спланировала в соседнее кресло.
«Ждет кого-то», – подумал Эван.
– Эллу, – ответила на незаданный вопрос олимка. – Эллу, которая в ресторане работает. Знаете ее?
– Конечно, знаю! – воскликнул Эван.
– Думала, она с половины первого, а она с часу. Ну ладно, пять минут ждать осталось.
От этой Викиной землячки веяло чем-то родным.
– Мы с Элкой еще в Москве дружили, – пояснила незнакомка. – Вместе в «отказе» сидели, вместе на Главпочтамте голодали, да и в гебэ нас на пару таскали... Нам ведь и выехать-то удалось в восемьдесят пятом, в основном, благодаря бардаку, творившемуся в эпоху загнивающего социализма – получили разрешение на выезд, по-скорому смылись, а потом узнали, что через день после отъезда пришли мужа моего арестовывать. И Элка тогда же уехала. А как в Израиль приехали, тут уж у нас по-разному сложилось. Элка вот в ресторане...
Эван от Вики много слышал о борьбе евреев за выезд из России, о голодовках протеста, которые они устраивали, о травле со стороны властей. Теперь в этой темноволосой репатриантке он почувствовал родную душу – ведь ей тоже когда-то власти отказывали в праве жить на своей земле.
– Знаете, – сказал он, – мы так благодарны и Элле, и остальным «русским», которые здесь работают. Мало кто к нам, «выселенцам» из Гуш-Катифа и Самарии, так хорошо относится, как они. Наверное, это оттого, что «русские» на своей шкуре узнали, что такое бесприютность и унижения. И там узнали... и здесь.
– Вас всех, конечно, очень жалко, – голосом, неожиданно обесцветившимся и растерявшем всяческие оттенки тембра, произнесла бывшая отказница, глядя мимо Эвана куда-то на большое окно, по которому серыми полосками бежали жалюзи. – Очень жалко. Но...
– Но что? – стараясь, чтобы в голосе его как можно меньше звучал вызов, спросил Эван. Зато бывшая отказница и не старалась скрыть вызова.
– Наше законно избранное народом правительство пытается спасти государство, – отчеканила она, и у Эвана возникло ощущение, что руки ее сами собой вытягиваются по швам, – и я его политику поддерживаю и одобряю.
«Поддерживаю и одобряю». Это словосочетание прозвучало на иврите, как перевод с какого-то иностранного языка, даже не русского, а, пожалуй, прямо-таки советского. Наверно, в былые годы и она, и ее муж так часто слышали его от своих ненавистников и преследователей, что оно всосалось в кровь и сменило хозяев. Впрочем, женщина тут же поняла, что зашла в своей жесткости чересчур далеко, виновато улыбнулась Эвану, предложила еще сигаретку, от которой он отказался, и примирительно пропела:
– Поймите, чтобы перестала литься кровь, мы должны пойти на жертвы.
– Кто – «мы»?
Голос Эвана зазвучал очень резко – ведь обаятельная москвичка говорила об абстрактных жертвах, а здесь, этажом выше, в тесном номере на низеньком стуле сидела конкретная жертва, с трудом вырванная врачами оттуда, куда сама эта гверет{Госпожа.} явно не торопится. А еще три жертвы врачам оттуда вырвать не удалось, и микрофон рава Каца захлебнулся в рыданиях. Эвану почему-то вспомнилась странная русская поговорка, которую Вика однажды перевела ему на иврит – «Москва слезам не верит».