Страница:
С крыши дома нурманы махнули на сеновал над конюшней (под открытый навес), соскочили на землю и, расталкивая теснящийся на подворье люд, спокойно двинулись к выходу. Им не препятствовали. Чернь вокруг занималась тем же, чем только что – сами нурманы. Грабила подворье. Только тащили смерды, с точки зрения нурманов, всякую дрянь: упряжь, медную посуду, хозяйственную утварь… Каждый старался урвать, что мог. Могли смерды немногое. В овине завопила девка: кто-то пристроился попользовать. Нурманов это не касалось. Они знали, что будет дальше. И убрались очень вовремя. Причем двинулись не вниз, а наверх – к княжьему терему. Не успели и на сто шагов отойти, как пришлось спешно прижаться к забору: мимо, нахлестывая коней, тесным строем промчались княжьи гридни. Нурманов не тронули. Решили: те ни при чем.
Несколько мгновений – и снизу раздались вопли стаптываемых смердов. У ворот разгромленного подворья образовалась давка. Часть погромщиков кинулась вниз, остальные – обратно на двор. Кто-то пытался спрятаться в доме, кто-то бестолково носился по подворью, самые ловкие полезли через забор на соседние дворы. Вот это они – зря. Соседи, не смевшие высунуться, когда толпа громила варягов, с появлением княжьей гриди враз осмелели и встретили беглецов жестоко: били, чем попало, скручивали, вязали… Всякий, забравшийся на чужой двор без спросу, считался татем, и хозяин был в полном праве даже его убить. Но какой прок убивать, если можно сделать холопом? А если пойманный – уже чей-то раб, то и денег за него стребовать. Зачем же тогда лишать жизни? Дворы на Горе богатые, хозяева – крепкие. Рабочие руки лишними никогда не будут.
Часть гриди помчалась вниз, следом за беглецами, но тем сварожьим детям, которые пустились наутек, повезло больше прочих, потому что навстречу всадникам вышли другие вои. Тоже – княжьи. Кмети княжьего воеводы Путяты.
Чудом обошлось без крови. Спас сам Путята, который встал на пути гридней с поднятыми пустыми руками.
Остановил. Наверх поднялись уже вместе, причем воев с Путятой было раз в пять больше, чем варягов. Эти могли б защитить своих единоверцев, но немного запоздали: варяжская гридь подворье уже очистила. Часть черни побили, часть – затолкали в овечий загон.
Опознанных как сваргов спешившиеся варяги вязали и складывали у конюшни. Главного жреца уже подтянули за руки к вратной перекладине.
– Отвязать! – скомандовал своим Путята.
– Не трогать! – рявкнул командир варягов, Пежич, тоже воевода не из последних.
– Прочь руки от божьего человека! – бешено процедил Путята.
– Кому – божий человек, а кому тать подлый! – прорычал Пежич, спрыгивая с коня и вытягивая меч.
Варяги мгновенно перестроились, конные взялись за луки. Численное преимущество воев Путяты варягов не смутило.
На их стороне – Правда. Кто на свободного людина посягнет, на жизнь его, здоровье его, имущество иль жену, тот вор и тать. Его бить хоть до смерти, а коли жив останется, так в яму бросить и держать там, пока не выкупится. Или в холопы продать. А кто смуту учинил, с того еще строже спросить. Такому – только смерть.
Такова Правда, таков Закон и Обычай.
Однако ж есть кое-кто и над Законом. Светлые боги выше. Против богов пойти – большую беду на все людство навлечь. Жрецы – они богам служат и волю их передают. Но жрецы все же не боги. Могут и ошибиться. Воротами, например. А уж попутать собственные чаяния с волей бога… Могут. И тогда бог их покарает. А поскольку молний на каждого сквернавца не напасешься, то кара может и от рук человеческих изойти.
Путята покосился на жреца. Путята неплохо знал этого сварга. Был с ним не то чтобы в дружбе, но – в содружестве. Сварга надо выручать. Убьют его – самому Сварогу поношение. Сейчас сварг пускай и сильно побитый, но – живой. И висит как раз между кметями-полянами и варягами. Будет сеча – его первого и убьют. Да и драться с варягами не хотелось. Путята в Киеве – чужой. Его опора здесь – князь да воевода Добрыня. А понравится ли Владимиру, если его гридь между собой сцепится? Ох, вряд ли!
– Берегись, смольнянин! – Пежич в отличие от Путяты не колебался. – Кто братьев моих убивает, тому – смерть лютая! Кто защищает их – пес поганый, и мясо его подлое – стервятникам на поживу!
– Это кто ж тебе брат, воевода? – мрачно спросил Путята. – Служка ромейского бога – твой брат?
«Не хочет драться», – понял Пежич.
Жаль. Ярость Пежича не улеглась. И давать слабину он не собирался. Но и первым нападать не следует.
– По мне, – сказал он, – что ромейский бог, что полянский, что хузарский – разницы нет. Есть наша варяжская Правда, и по ней за смерть варягов платить надо.
– Я заплачу! – быстро сказал Путята. – Скольких убили? Двоих? Плачу как за княжьих гридней – по сорок гривен. С лихвой. Значит – сто. Примешь?
– Щедро. – Пежич расправил усы. – Любишь ты, видать, этого пса. Может, он – папаша твой?
Путята побагровел. Едва удержался…
– Все мы – сварожьи дети, – выдавил он, стараясь не смотреть на Пежича.
– Вы, – уточнил Пежич, ухмыляясь. – Мой бог бараньей крови не пьет. Ему другая люба. А я так думаю: ежели ты – бараний бог, так на волков рот не разевай!
Варяги захохотали.
Путята заскрипел зубами, но сдержался.
– Хватит тебе виры в сто гривен? – процедил он. – Или мало?
– Сто гривен – это не вира, – спокойно произнес Пежич. – Это головное князю нашему. За убийство. А виру тебе вдова сама назначит. За мужа и сына. За дворню побитую, за дом порушенный, за всё разворованное. Кто ответ держит? Он? – Варяжский меч – граница меж жизнью и смертью – указал на сварга.
– Я! – быстро сказал Путята. – Я принимаю долг. Можно мне снять сварга?
– Снимай, – разрешил Пежич.
Вот теперь всё по Правде.
Воевода-варяг не стал напоминать Путяте о том, что выплата виры и головного не означает, что о мести забыто. Деньги – деньгами, а кровь – кровью.
Но это уже дело не его, Пежича, а родовичей убитого. Так что одна надежда у сварга – на божье заступничество. Хотя лично он, Пежич, очень сомневается, что Сварог окажется сильнее Перуна. Было бы так – сидел бы в киевском Детинце не варяжский князь, а полянский.
Глава третья
Глава четвертая
Несколько мгновений – и снизу раздались вопли стаптываемых смердов. У ворот разгромленного подворья образовалась давка. Часть погромщиков кинулась вниз, остальные – обратно на двор. Кто-то пытался спрятаться в доме, кто-то бестолково носился по подворью, самые ловкие полезли через забор на соседние дворы. Вот это они – зря. Соседи, не смевшие высунуться, когда толпа громила варягов, с появлением княжьей гриди враз осмелели и встретили беглецов жестоко: били, чем попало, скручивали, вязали… Всякий, забравшийся на чужой двор без спросу, считался татем, и хозяин был в полном праве даже его убить. Но какой прок убивать, если можно сделать холопом? А если пойманный – уже чей-то раб, то и денег за него стребовать. Зачем же тогда лишать жизни? Дворы на Горе богатые, хозяева – крепкие. Рабочие руки лишними никогда не будут.
Часть гриди помчалась вниз, следом за беглецами, но тем сварожьим детям, которые пустились наутек, повезло больше прочих, потому что навстречу всадникам вышли другие вои. Тоже – княжьи. Кмети княжьего воеводы Путяты.
Чудом обошлось без крови. Спас сам Путята, который встал на пути гридней с поднятыми пустыми руками.
Остановил. Наверх поднялись уже вместе, причем воев с Путятой было раз в пять больше, чем варягов. Эти могли б защитить своих единоверцев, но немного запоздали: варяжская гридь подворье уже очистила. Часть черни побили, часть – затолкали в овечий загон.
Опознанных как сваргов спешившиеся варяги вязали и складывали у конюшни. Главного жреца уже подтянули за руки к вратной перекладине.
– Отвязать! – скомандовал своим Путята.
– Не трогать! – рявкнул командир варягов, Пежич, тоже воевода не из последних.
– Прочь руки от божьего человека! – бешено процедил Путята.
– Кому – божий человек, а кому тать подлый! – прорычал Пежич, спрыгивая с коня и вытягивая меч.
Варяги мгновенно перестроились, конные взялись за луки. Численное преимущество воев Путяты варягов не смутило.
На их стороне – Правда. Кто на свободного людина посягнет, на жизнь его, здоровье его, имущество иль жену, тот вор и тать. Его бить хоть до смерти, а коли жив останется, так в яму бросить и держать там, пока не выкупится. Или в холопы продать. А кто смуту учинил, с того еще строже спросить. Такому – только смерть.
Такова Правда, таков Закон и Обычай.
Однако ж есть кое-кто и над Законом. Светлые боги выше. Против богов пойти – большую беду на все людство навлечь. Жрецы – они богам служат и волю их передают. Но жрецы все же не боги. Могут и ошибиться. Воротами, например. А уж попутать собственные чаяния с волей бога… Могут. И тогда бог их покарает. А поскольку молний на каждого сквернавца не напасешься, то кара может и от рук человеческих изойти.
Путята покосился на жреца. Путята неплохо знал этого сварга. Был с ним не то чтобы в дружбе, но – в содружестве. Сварга надо выручать. Убьют его – самому Сварогу поношение. Сейчас сварг пускай и сильно побитый, но – живой. И висит как раз между кметями-полянами и варягами. Будет сеча – его первого и убьют. Да и драться с варягами не хотелось. Путята в Киеве – чужой. Его опора здесь – князь да воевода Добрыня. А понравится ли Владимиру, если его гридь между собой сцепится? Ох, вряд ли!
– Берегись, смольнянин! – Пежич в отличие от Путяты не колебался. – Кто братьев моих убивает, тому – смерть лютая! Кто защищает их – пес поганый, и мясо его подлое – стервятникам на поживу!
– Это кто ж тебе брат, воевода? – мрачно спросил Путята. – Служка ромейского бога – твой брат?
«Не хочет драться», – понял Пежич.
Жаль. Ярость Пежича не улеглась. И давать слабину он не собирался. Но и первым нападать не следует.
– По мне, – сказал он, – что ромейский бог, что полянский, что хузарский – разницы нет. Есть наша варяжская Правда, и по ней за смерть варягов платить надо.
– Я заплачу! – быстро сказал Путята. – Скольких убили? Двоих? Плачу как за княжьих гридней – по сорок гривен. С лихвой. Значит – сто. Примешь?
– Щедро. – Пежич расправил усы. – Любишь ты, видать, этого пса. Может, он – папаша твой?
Путята побагровел. Едва удержался…
– Все мы – сварожьи дети, – выдавил он, стараясь не смотреть на Пежича.
– Вы, – уточнил Пежич, ухмыляясь. – Мой бог бараньей крови не пьет. Ему другая люба. А я так думаю: ежели ты – бараний бог, так на волков рот не разевай!
Варяги захохотали.
Путята заскрипел зубами, но сдержался.
– Хватит тебе виры в сто гривен? – процедил он. – Или мало?
– Сто гривен – это не вира, – спокойно произнес Пежич. – Это головное князю нашему. За убийство. А виру тебе вдова сама назначит. За мужа и сына. За дворню побитую, за дом порушенный, за всё разворованное. Кто ответ держит? Он? – Варяжский меч – граница меж жизнью и смертью – указал на сварга.
– Я! – быстро сказал Путята. – Я принимаю долг. Можно мне снять сварга?
– Снимай, – разрешил Пежич.
Вот теперь всё по Правде.
Воевода-варяг не стал напоминать Путяте о том, что выплата виры и головного не означает, что о мести забыто. Деньги – деньгами, а кровь – кровью.
Но это уже дело не его, Пежича, а родовичей убитого. Так что одна надежда у сварга – на божье заступничество. Хотя лично он, Пежич, очень сомневается, что Сварог окажется сильнее Перуна. Было бы так – сидел бы в киевском Детинце не варяжский князь, а полянский.
Глава третья
УДАЧНЫЙ ДЕНЬ БОЯРИНА БЛУДА, ИЛИ О ТОМ, КАК ПРОДАВАЛИ НУРМАНОВ
О прискорбном деле, свершенном на Горе, Владимир узнал лишь на следующий день, потому что во время самих событий князя в Киеве не было – ходил с малой дружиной, дядькой своим Добрыней (мастером договариваться) и хускарлами Сигурда (чтоб договариваться было попроще) в древлянские земли: поставить свою власть на бывшей вотчине младшего брата Олега.
С ним же был и воевода Артём, недавно сыгравший свадьбу с внучкой Свенельда Доброславой и получивший в приданое спорные уличские земли. Земли, примученные когда-то, вернее, отбитые Свенельдом у угров. Древляне же воспользовались усобицей и попросились под руку Владимира.
Владимир, который еще с новгородского своего княжения лелеял обиду на отцовского воеводу Свенельда, взял древлян охотно. Он бы и прочие земли Свенельдовы взял – сила была. Выручил Артём. У собственного воеводы приданое отнимать – нехорошо. Но Свенельда Владимир и тут ущемил: назвал Артёма уличским князем и обязал Киеву малой данью. Себе, не Свенельду. Часть древлянских земель, тех, что раньше принадлежали брату Олегу, Владимир отдал на прокорм Сигурду. Нурманский воевода был ему нужен. Не хотелось великому князю, чтобы тот отбыл домой вместе с Олавом, когда придет тому время отбивать отцовский стол.
Словом, отъехал князь с тремя воеводами, а вернулся только с одним – дядькой Добрыней. Артём и Сигурд остались при своих новых землях.
Тут-то и сообщили великому князю злые новости. И еще сообщили, что на ромейском подворье многие, напуганные языческими погромами, готовятся уходить домой.
Ссориться с ромеями князю было не с руки. Он знал, на что способно ромейское золото.
А тут еще викинги заволновались, почуяв слабину. Некстати оказалось отсутствие Сигурда. Ярл умел обуздывать викингов. Бескровно.
Слухачи Добрыни при нурманах сообщили: кое-кто из скандинавов неплохо пограбил на разгромленном подворье. Их видели в первых рядах сварожьих детей, да и вдова убитого варяга сказала, что все богатства их отняли именно нурманы. Даже неплохо описала одного – с грубым звездчатым шрамом на правой щеке. Шрамов на нурманских мордах было множество, но разбойника признали: хирдманн ярла Торкеля Бьерн Рваная Щека. Тут бы злодея и наказать, но Добрыня отговорил. Вольных нурманов в Киеве и окрестностях – тысячи. И сила у них изрядная. А обещанные деньги им так и не заплатили.
С ромеями пришлось договариваться отдельно. В этом Владимиру изрядно помогли вуй Добрыня и, особенно, верный боярин Блуд, который дал великому князю замечательный совет, разом убивший двух жирных зайцев.
Боялся Блуд. И справедливо боялся. Многие в Киеве охотно увидели бы голову Блуда отдельно от туловища. Рука князя надежно ограждала Блуда от явных ударов, но от тайного могла защитить только крепкая стража. В маленьком Загорском, где всё принадлежало боярину, это было сделать куда легче, чем в большом Киеве.
Вот почему с посланцем паракимомена Василия[2] Блуд встречался не в своем доме на Горе, а здесь, в Загорской.
В терем ромея пропустили, но в одиночестве, оставив сопровождающих во дворе. Впрочем, Блуд принял посланца весьма радушно: угостил обедом и всячески выказывал свое расположение. Очень любил боярин ромейское золото. И очень рассчитывал на щедрость посланника.
Посланник же сначала держался строго. Даже укорил Блуда за языческие настроения нового великого князя и убийства «братьев»-христиан. Дескать, во времена Ярополка ничего подобного и быть не могло.
Блуд ничуть не смутился. И в свою очередь напомнил посланнику о том, что Византии более не следует опасаться доблестных полководцев Святослава. А уж продолжение переговоров с германским императором Оттоном или даже с самим Папой Римским теперь и вовсе невозможно.
Что же до язычества, то это лишь вопрос времени. Наступит час – и истинная вера вернется на эту землю. И придет она не из Болгарского царства или, хуже того, – с Запада, а исключительно из самой Византии. Разве не об этом следует заботиться тем, кто блюдет интересы Константинополя?
Посланник взглянул на факты под предложенным углом и решил, что Блуд истолковал их очень верно. И если именно так преподнести их Василию, то блюдо окажется вовсе не горьким, а напротив – отменного вкуса.
Настроение ромея заметно изменилось к лучшему, и тут Блуд преподнес посланнику еще один «подарок». Замечательное предложение о том, как можно значительно ослабить киевского князя, а империю, напротив, существенно укрепить.
Известно ли посланнику, что в настоящее время на киевской земле находится несколько тысяч страшных скандинавских воинов?
Посланнику об этом было известно.
А известно ли посланнику, что подобное войско не может находиться в бездействии?
Посланник и с этим согласился.
А куда, по мнению посланника, может повести данное войско воинственный сын Святослава?
Посланник вновь помрачнел. Ближайшим местом, по-настоящему привлекательным для алчных северян, несомненно была империя.
Что делать?
Посланник задумался, но ненадолго. Политика Византии в подобных ситуациях была одинаковой вот уже много веков. Можно сказать: традиционной. И формулировалась просто: сколько?
– Сколько хочет Владимир? – в лоб, не по-византийски прямо, спросил посланник.
– Владимир обещал викингам по две гривны с каждого киевского жителя, – сказал Блуд. – Однако денег у него нет. А коли так, то придется ему это серебро добыть. Так или иначе… – Блуд испытующе поглядел на посланника.
Ромей прикинул, сколько свободных живет в Киеве (холопы, женщины и дети, разумеется, – не в счет)… Сумма получилась не просто изрядная – фантастическая. Купить покойного Ярополка было бы намного дешевле. Тем более где гарантии, что, получив деньги, чуждый христианскому миру Владимир станет безопасен для империи? Скорее, он, подобно своему отцу, жадно проглотит подачку и потребует новую.
Блуд наблюдал за ромеем с большим интересом. Он отлично знал, чего хочет собеседник. Он хочет стать патрикием империи. Воплощение же этой мечты напрямую зависит от результатов его миссии здесь, в Киеве. И вот сейчас мечта эта уходит от посланника в поистине несбыточные дали.
– Есть и другой выход, – произнес Блуд, когда решил, что пиво созрело. – Заплатить деньги мне.
Посланник ответил не сразу. Он был опытным игроком и понимал, что противостоит ему не менее искушенный соперник. Ромей тоже не первый год знал Блуда. Он сам немало поучаствовал в том, чтобы поднять моравского изгоя до нынешних высот. Но тот оказался настолько хитер, что вместо ожидаемой зависимости от имперской помощи ухитрился сделать так, что вскормившие его ромеи сами оказались в зависимости от этого жадного, подлого и очень-очень хитрого человека.
«Надо от него избавиться», – мелькнула мрачная мысль. Надо. Но не сейчас. Сейчас киевский боярин все еще нужен.
– Что получит Константинополь, если заплатит тебе, а не князю? – наконец выдавил ромей.
– Во-первых, это будет стоить дешевле, – хитренько улыбнулся Блуд. – Те же две гривны – с носа… – Боярин сделал паузу, с удовольствием наблюдая, как ромей изо всех сил пытается казаться невозмутимым. Это было так приятно – перехитрить хитреца. – …По две гривны, но… за каждого северянина, готового наняться на службу к императору.
Ромей почесал щетину на подбородке. Предложение было интересным. Заполучить отменных вояк по паре серебряных гривен за штуку! Палатию это понравится.
Однако Блуд тут же подпортил радость посланника.
– Эти деньги – мне, – уточнил он. – Наемникам император должен заплатить отдельно. Столько, сколько положено.
На этот раз посланник сообразил быстро. Предложение боярина по-прежнему было выгодным. А хорошие чужеземные воины нужны императору. Кроме того северяне, поступившие на службу Палатию, перестанут быть угрозой империи. И это – гарантия лояльности князя Владимира, казна которого по-прежнему останется пустой.
– Договорились, – кивнул ромей. – Как только северяне прибудут в Константинополь…
– …Я получу оставшуюся сумму! – перебил Блуд. – Но четыре тысячи гривен я получу сейчас!
– Но это же огромные деньги! – воскликнул посланник.
– Всего-то пятьдесят пудов серебра, – усмехнулся Блуд. – Тебе повезло: со времен Святослава киевская гривна полегчала.
– Но где я возьму столько серебра? – воскликнул посланник.
– Меня вполне устроит и золото, – добродушно произнес Блуд. – Но не по здешнему, а по константинопольскому пересчету…
Боярин с посланником торговались до самого вечера. Сошлись на том, что тысячу гривен Блуд получит сразу. Еще три – когда корабли викингов достигнут Понта, а остальное – когда придет весть о том, что наемников приняли в Константинополе. И последняя часть будет заплачена не деньгами, а паволоками по справедливым ценам сверх тех квот, которые существовали для чужеземных купцов. Причем десятая доля выручки от продажи бесценного шелка здесь, в Киеве, отходила лично посланнику.
Расстались давние знакомые вполне удовлетворенными исходом торгов. Посланник немедленно отправился в Киев. Блуд торопиться не стал: сначала покушал, а уж потом поехал порадовать князя блестящим решением задачи по выдворению из Киева нурманов.
А попутно закончить еще одно дело. Остался кое за кем маленький должок. Маленький, но очень, очень приятный. Пришло время кое-кому заплатить за былое презрение к боярину Блуду.
Да, хороший день вчера выдался у Блуда. Предложение его князь принял с радостью. Избавиться от «диких» нурманов он давно мечтал. Велел кликнуть писца-толмача и даже письмецо наговорил своему «брату» кесарю византийскому. Мол, зная о том, что тебе, кесарь, всегда требуются хорошие воины, посылаю тебе в знак дружбы самых лучших. Но хочу предупредить, что воины эти дики и необузданны, посему лучше не держать их в твоей столице, а сразу послать туда, где надобны их воинские достоинства. Назад же, ко мне, их отправлять тоже не надо, поскольку славных воинов в государстве моем и так довольно.
Написал, отправил, еще раз похвалил Блуда, пообещал вознаградить – и отправил восвояси.
Теперь Блуд имел полное право заняться личным. Владимир прав: боярин заслужил награду. Только на такую награду, которую желал получить Блуд, великий князь никогда не расщедрится. До этого товара Владимир сам охоч и делиться ни за что не станет. Только Блуд не спросит. Сам возьмет. Есть у него и замысел добрый, и люди подходящие на примете. Всё получит Блуд. Всё, что желает. Всё, о чем мечтает уже не первый год. Многие думают: жаден боярин Блуд. Одно лишь серебро-злато у него на уме. А вот и неправда. Деньги для Блуда – как дружина для князя. Что князю гридь добудет, то Блуду – его денежки. Но, в отличие от гридней, гривны, марки и номисмы есть-пить не просят и от хозяина своего ничего не требуют. Для замыслов Блуда деньги – как деготь для тележного колеса. Смажет Блуд замыслы свои звонкими монетами – и закрутится мир вокруг боярина. И принесет ему на блюдечке всё, что тот пожелает. Вот она – истинная власть. Повыше власти княжьей, ибо, как пожелает Блуд, так и сделают славные княжьи вои.
Но князю о том знать не надобно. Обидится.
С ним же был и воевода Артём, недавно сыгравший свадьбу с внучкой Свенельда Доброславой и получивший в приданое спорные уличские земли. Земли, примученные когда-то, вернее, отбитые Свенельдом у угров. Древляне же воспользовались усобицей и попросились под руку Владимира.
Владимир, который еще с новгородского своего княжения лелеял обиду на отцовского воеводу Свенельда, взял древлян охотно. Он бы и прочие земли Свенельдовы взял – сила была. Выручил Артём. У собственного воеводы приданое отнимать – нехорошо. Но Свенельда Владимир и тут ущемил: назвал Артёма уличским князем и обязал Киеву малой данью. Себе, не Свенельду. Часть древлянских земель, тех, что раньше принадлежали брату Олегу, Владимир отдал на прокорм Сигурду. Нурманский воевода был ему нужен. Не хотелось великому князю, чтобы тот отбыл домой вместе с Олавом, когда придет тому время отбивать отцовский стол.
Словом, отъехал князь с тремя воеводами, а вернулся только с одним – дядькой Добрыней. Артём и Сигурд остались при своих новых землях.
Тут-то и сообщили великому князю злые новости. И еще сообщили, что на ромейском подворье многие, напуганные языческими погромами, готовятся уходить домой.
Ссориться с ромеями князю было не с руки. Он знал, на что способно ромейское золото.
А тут еще викинги заволновались, почуяв слабину. Некстати оказалось отсутствие Сигурда. Ярл умел обуздывать викингов. Бескровно.
Слухачи Добрыни при нурманах сообщили: кое-кто из скандинавов неплохо пограбил на разгромленном подворье. Их видели в первых рядах сварожьих детей, да и вдова убитого варяга сказала, что все богатства их отняли именно нурманы. Даже неплохо описала одного – с грубым звездчатым шрамом на правой щеке. Шрамов на нурманских мордах было множество, но разбойника признали: хирдманн ярла Торкеля Бьерн Рваная Щека. Тут бы злодея и наказать, но Добрыня отговорил. Вольных нурманов в Киеве и окрестностях – тысячи. И сила у них изрядная. А обещанные деньги им так и не заплатили.
С ромеями пришлось договариваться отдельно. В этом Владимиру изрядно помогли вуй Добрыня и, особенно, верный боярин Блуд, который дал великому князю замечательный совет, разом убивший двух жирных зайцев.
* * *
На сей раз встреча боярина Блуда и тайного посланца византийского императора произошла прямо в доме боярина. Вернее, в его тереме, укрытом за стенами небольшой крепостицы Загорское, подаренной Блуду Владимиром. Вместе с окрестными землями, естественно. Крепостица стояла в пятидесяти верстах от Киева, и моравский боярин предпочитал жить именно там, а на Горе появлялся исключительно редко и только по зову князя Владимира.Боялся Блуд. И справедливо боялся. Многие в Киеве охотно увидели бы голову Блуда отдельно от туловища. Рука князя надежно ограждала Блуда от явных ударов, но от тайного могла защитить только крепкая стража. В маленьком Загорском, где всё принадлежало боярину, это было сделать куда легче, чем в большом Киеве.
Вот почему с посланцем паракимомена Василия[2] Блуд встречался не в своем доме на Горе, а здесь, в Загорской.
В терем ромея пропустили, но в одиночестве, оставив сопровождающих во дворе. Впрочем, Блуд принял посланца весьма радушно: угостил обедом и всячески выказывал свое расположение. Очень любил боярин ромейское золото. И очень рассчитывал на щедрость посланника.
Посланник же сначала держался строго. Даже укорил Блуда за языческие настроения нового великого князя и убийства «братьев»-христиан. Дескать, во времена Ярополка ничего подобного и быть не могло.
Блуд ничуть не смутился. И в свою очередь напомнил посланнику о том, что Византии более не следует опасаться доблестных полководцев Святослава. А уж продолжение переговоров с германским императором Оттоном или даже с самим Папой Римским теперь и вовсе невозможно.
Что же до язычества, то это лишь вопрос времени. Наступит час – и истинная вера вернется на эту землю. И придет она не из Болгарского царства или, хуже того, – с Запада, а исключительно из самой Византии. Разве не об этом следует заботиться тем, кто блюдет интересы Константинополя?
Посланник взглянул на факты под предложенным углом и решил, что Блуд истолковал их очень верно. И если именно так преподнести их Василию, то блюдо окажется вовсе не горьким, а напротив – отменного вкуса.
Настроение ромея заметно изменилось к лучшему, и тут Блуд преподнес посланнику еще один «подарок». Замечательное предложение о том, как можно значительно ослабить киевского князя, а империю, напротив, существенно укрепить.
Известно ли посланнику, что в настоящее время на киевской земле находится несколько тысяч страшных скандинавских воинов?
Посланнику об этом было известно.
А известно ли посланнику, что подобное войско не может находиться в бездействии?
Посланник и с этим согласился.
А куда, по мнению посланника, может повести данное войско воинственный сын Святослава?
Посланник вновь помрачнел. Ближайшим местом, по-настоящему привлекательным для алчных северян, несомненно была империя.
Что делать?
Посланник задумался, но ненадолго. Политика Византии в подобных ситуациях была одинаковой вот уже много веков. Можно сказать: традиционной. И формулировалась просто: сколько?
– Сколько хочет Владимир? – в лоб, не по-византийски прямо, спросил посланник.
– Владимир обещал викингам по две гривны с каждого киевского жителя, – сказал Блуд. – Однако денег у него нет. А коли так, то придется ему это серебро добыть. Так или иначе… – Блуд испытующе поглядел на посланника.
Ромей прикинул, сколько свободных живет в Киеве (холопы, женщины и дети, разумеется, – не в счет)… Сумма получилась не просто изрядная – фантастическая. Купить покойного Ярополка было бы намного дешевле. Тем более где гарантии, что, получив деньги, чуждый христианскому миру Владимир станет безопасен для империи? Скорее, он, подобно своему отцу, жадно проглотит подачку и потребует новую.
Блуд наблюдал за ромеем с большим интересом. Он отлично знал, чего хочет собеседник. Он хочет стать патрикием империи. Воплощение же этой мечты напрямую зависит от результатов его миссии здесь, в Киеве. И вот сейчас мечта эта уходит от посланника в поистине несбыточные дали.
– Есть и другой выход, – произнес Блуд, когда решил, что пиво созрело. – Заплатить деньги мне.
Посланник ответил не сразу. Он был опытным игроком и понимал, что противостоит ему не менее искушенный соперник. Ромей тоже не первый год знал Блуда. Он сам немало поучаствовал в том, чтобы поднять моравского изгоя до нынешних высот. Но тот оказался настолько хитер, что вместо ожидаемой зависимости от имперской помощи ухитрился сделать так, что вскормившие его ромеи сами оказались в зависимости от этого жадного, подлого и очень-очень хитрого человека.
«Надо от него избавиться», – мелькнула мрачная мысль. Надо. Но не сейчас. Сейчас киевский боярин все еще нужен.
– Что получит Константинополь, если заплатит тебе, а не князю? – наконец выдавил ромей.
– Во-первых, это будет стоить дешевле, – хитренько улыбнулся Блуд. – Те же две гривны – с носа… – Боярин сделал паузу, с удовольствием наблюдая, как ромей изо всех сил пытается казаться невозмутимым. Это было так приятно – перехитрить хитреца. – …По две гривны, но… за каждого северянина, готового наняться на службу к императору.
Ромей почесал щетину на подбородке. Предложение было интересным. Заполучить отменных вояк по паре серебряных гривен за штуку! Палатию это понравится.
Однако Блуд тут же подпортил радость посланника.
– Эти деньги – мне, – уточнил он. – Наемникам император должен заплатить отдельно. Столько, сколько положено.
На этот раз посланник сообразил быстро. Предложение боярина по-прежнему было выгодным. А хорошие чужеземные воины нужны императору. Кроме того северяне, поступившие на службу Палатию, перестанут быть угрозой империи. И это – гарантия лояльности князя Владимира, казна которого по-прежнему останется пустой.
– Договорились, – кивнул ромей. – Как только северяне прибудут в Константинополь…
– …Я получу оставшуюся сумму! – перебил Блуд. – Но четыре тысячи гривен я получу сейчас!
– Но это же огромные деньги! – воскликнул посланник.
– Всего-то пятьдесят пудов серебра, – усмехнулся Блуд. – Тебе повезло: со времен Святослава киевская гривна полегчала.
– Но где я возьму столько серебра? – воскликнул посланник.
– Меня вполне устроит и золото, – добродушно произнес Блуд. – Но не по здешнему, а по константинопольскому пересчету…
Боярин с посланником торговались до самого вечера. Сошлись на том, что тысячу гривен Блуд получит сразу. Еще три – когда корабли викингов достигнут Понта, а остальное – когда придет весть о том, что наемников приняли в Константинополе. И последняя часть будет заплачена не деньгами, а паволоками по справедливым ценам сверх тех квот, которые существовали для чужеземных купцов. Причем десятая доля выручки от продажи бесценного шелка здесь, в Киеве, отходила лично посланнику.
Расстались давние знакомые вполне удовлетворенными исходом торгов. Посланник немедленно отправился в Киев. Блуд торопиться не стал: сначала покушал, а уж потом поехал порадовать князя блестящим решением задачи по выдворению из Киева нурманов.
А попутно закончить еще одно дело. Остался кое за кем маленький должок. Маленький, но очень, очень приятный. Пришло время кое-кому заплатить за былое презрение к боярину Блуду.
Да, хороший день вчера выдался у Блуда. Предложение его князь принял с радостью. Избавиться от «диких» нурманов он давно мечтал. Велел кликнуть писца-толмача и даже письмецо наговорил своему «брату» кесарю византийскому. Мол, зная о том, что тебе, кесарь, всегда требуются хорошие воины, посылаю тебе в знак дружбы самых лучших. Но хочу предупредить, что воины эти дики и необузданны, посему лучше не держать их в твоей столице, а сразу послать туда, где надобны их воинские достоинства. Назад же, ко мне, их отправлять тоже не надо, поскольку славных воинов в государстве моем и так довольно.
Написал, отправил, еще раз похвалил Блуда, пообещал вознаградить – и отправил восвояси.
Теперь Блуд имел полное право заняться личным. Владимир прав: боярин заслужил награду. Только на такую награду, которую желал получить Блуд, великий князь никогда не расщедрится. До этого товара Владимир сам охоч и делиться ни за что не станет. Только Блуд не спросит. Сам возьмет. Есть у него и замысел добрый, и люди подходящие на примете. Всё получит Блуд. Всё, что желает. Всё, о чем мечтает уже не первый год. Многие думают: жаден боярин Блуд. Одно лишь серебро-злато у него на уме. А вот и неправда. Деньги для Блуда – как дружина для князя. Что князю гридь добудет, то Блуду – его денежки. Но, в отличие от гридней, гривны, марки и номисмы есть-пить не просят и от хозяина своего ничего не требуют. Для замыслов Блуда деньги – как деготь для тележного колеса. Смажет Блуд замыслы свои звонкими монетами – и закрутится мир вокруг боярина. И принесет ему на блюдечке всё, что тот пожелает. Вот она – истинная власть. Повыше власти княжьей, ибо, как пожелает Блуд, так и сделают славные княжьи вои.
Но князю о том знать не надобно. Обидится.
Глава четвертая
МЕЧТЫ СБЫВАЮТСЯ. НО – НЕНАДОЛГО
Друзей звали Третей и Неулад. Оба были смоленскими полянами из первой сотни воеводы Путяты. Оба недавно стали опоясанными гриднями. Путята их и опоясал, потому что знал обоих еще детскими[3] и в преданности не сомневался. Опоясанный гридень – это великое достоинство. И немалая слава. Вот только ничего истинно достойного Третей с Неуладом свершить еще не успели. И деяний славных за ними пока не числилось. Ни побед, ни богатой добычи. А потому бедны были Третей с Неуладом, как какие-нибудь ничтожные полянские смерды. Оно, конечно, смерды не кормились с княжьего стола и не ездили на конях из княжьей конюшни, но в гаманцах[4] у гридней было пусто, как в селище после степного набега. А денег – хотелось. Потому как, что за радость в золотом поясе гридня, если не на что в корчме пива купить или девку добрую одарить цветным платочком. Девки – они к гридням добрые. Да только думают, что раз пояс золотой, то и в поясе золото звякает. А не одаришь, подумает – жадина. Такое услыхать стыдно до слез. А уж подружка обиженная вмиг всему миру о твоей скупости раззвонит, и тогда даже простые девки теремные станут от тебя шарахаться. Словом, беда. Вот почему так охотно откликнулись Третей и Неулад, когда подступился к ним доверенный холоп знатного боярина Блуда и предложил заслужить хорошую денежку. Не какую-нибудь стопку потертых кожаных кун с черной княжьей печатью, что вошли в обиход при нынешнем князе из-за оскудения казны, а по полновесной серебряной гривне на брата.
Хотя и дело непростое. Надобно было умыкнуть из княжьего терема жёнку с дитём. Да не простую жёнку, а саму Наталию, бывшую княгиню, вдову убитого Ярополка.
Ныне, конечно, княгиня с дитём – никто. Родичей у вдовы в Киеве нет. Новый князь племянника и жену брата в род свой не принял. Живут хоть и в тереме княжьем, но в нищете и немилости. Одно слово – изгои. Хуже, чем челядь. У всякого челядина хозяин есть. Заступник. А тут – никого. И все же Наталия с младенцем – люди. Вольные. Кто над вольным надругается: умыкнет, жизни лишит или еще как-нибудь, – немалую виру заплатит. Не роду, так князю. Если о том узнают. Да узнают ли? Кому нужны вдова с младенцем, если та, хоть и бывшая княгиня, сама себе в клеть воду носит?
– Виру, если что, боярин за вас заплатит, – пообещал боярский холоп.
Но Третей с Неуладом тоже не лыком шиты и не в лапти обуты. Их вокруг пальца не обведешь. Потребовали бересту, где было б правильными резами начертано: за всё боярин сам головой отвечает, а друзья-гридни – только десница и шуйца его. Что велел – то и сделали.
Сладилось. Получили бересту. Читать они, правда, не умели. Однако были уверены, что их, кметей княжьих, обмануть не посмеют.
А через день, когда был черед друзей терем караулить, вошли Третей с Неуладом тихонько в клетушку к изгойке, связали, сунули в мешок, пригрозив, если заорет, с дитём худое сделать, дитё тоже прихватили, вынесли обоих за ворота и сдали с рук на руки боярскому холопу. Тот полонянку с младенцем как есть, в мешке, кинул в крытый возок с сеном и увез. А Третей с Неуладом, враз разбогатевшие, вернулись обратно в караул и до самого утра честно оберегали княжий покой от ворогов и злоумышленников.
А утром, веселые, побежали в корчму. Праздновать. Не ведая о том, какую беду навлекли на вдову Ярополка (что их, впрочем, мало беспокоило) и на самих себя, родимых (а это – совсем другое дело!), поскольку Киев хоть и великий град, но – тесен, и тайное в нем часто становится явным.
Именитый боярин Блуд о последнем ведал очень хорошо, потому держать свой знатный полон в Киеве не собирался. И тем же утром, под добрым конвоем, перевез вдову с младенцем к себе в Загорское.
Эх, хороша! По Блудову приказу с нее содрали все, кроме нательной рубахи. Могли бы и рубаху содрать, но так – слаще. Лакомый, лакомый кусочек! Не зря князь-покойничек из спальни не вылезал. А теперь красавица-ромейка еще более похорошела. Личико разрумянилось, груди молоком налились, глазищи огромные, влажные – так и сияют. Блуд сглотнул слюну и подавил желание кликнуть холопов, разложить ромейку, как взятую в бою полонянку, и попользовать без долгих уговоров. Но Блуд – не степняк какой-нибудь, чтоб отменное дорогое вино залпом в глотку вливать. Такое вино смаковать надобно, малыми глоточками… Не тело это сладкое ломать-терзать, а самую душу. Подчинить себе бабу своевольную, взнуздать, как норовистую кобылу… Чтобы послушна была и ласкова. Чтоб только о том и думала, как хозяина усладить-порадовать. Чтоб страх и покорность в глазах, а ручки нежные не в кулачки сжаты были, а ласкали-лелеяли. А чтоб сбылась мечта, есть у Блуда верное средство.
– О себе думаешь, – вкрадчиво произнес Блуд, нависая над женщиной, вжавшейся в уголок. – А ты вот о нем думай. – Боярин кивнул на люльку, где под маленькой иконой Богоматери спал младенец.
Наталия вскинулась вмиг, забыв о прежнем страхе:
– Ты не посмеешь! Он – княжич!
– По вашим, по ромейским законам – может, и так, – промурлыкал Блуд. – А вот по нашим он – так же, как и ты. Никто. Вот кабы принял его Владимир в род – другое дело. Но ведь не принял. Так что не княжич твой сын, а изгой безродный. Радуйся, что живой. Я б на месте Владимира его придушить велел. Зачем ему сын старшего брата? Вот в степи нынче Варяжко печенегов против Киева мутит. Хочет Владимиру за убийство Ярополка отмстить. То-то ему бы сынок твой пригодился…
– Матерь Божия Пресвятая! – взмолилась Наталия по-ромейски. – Спаси нас, грешных!
– Может, и спасет, – посулил Блуд. – Если я захочу.
И тут, вовсе уж некстати, позвал из-за дверей голос доверенного холопа:
– Господин!
– Прочь пошел! – рявкнул Блуд. – Сказано: не тревожить! Запорю!
– Не серчай, господин! – испуганно пискнул холоп. – Великий князь в Загорском! К тебе едет, господин!
Блуд выругался. Вот черти принесли…
– Помолись, – бросил Блуд пленнице. – Но помни: я теперь твой бог и твой кесарь. Вот гляди сюда, – Блуд показал на горящую под иконой свечу. – Когда догорит эта свечка, ты станешь моей рабой, покорной и ласковой. Но берегись, если я останусь тобой недоволен. – Блуд несильно ударил княгиню по щеке. – Тогда попрощайся со своим детёнышем!
Хотя и дело непростое. Надобно было умыкнуть из княжьего терема жёнку с дитём. Да не простую жёнку, а саму Наталию, бывшую княгиню, вдову убитого Ярополка.
Ныне, конечно, княгиня с дитём – никто. Родичей у вдовы в Киеве нет. Новый князь племянника и жену брата в род свой не принял. Живут хоть и в тереме княжьем, но в нищете и немилости. Одно слово – изгои. Хуже, чем челядь. У всякого челядина хозяин есть. Заступник. А тут – никого. И все же Наталия с младенцем – люди. Вольные. Кто над вольным надругается: умыкнет, жизни лишит или еще как-нибудь, – немалую виру заплатит. Не роду, так князю. Если о том узнают. Да узнают ли? Кому нужны вдова с младенцем, если та, хоть и бывшая княгиня, сама себе в клеть воду носит?
– Виру, если что, боярин за вас заплатит, – пообещал боярский холоп.
Но Третей с Неуладом тоже не лыком шиты и не в лапти обуты. Их вокруг пальца не обведешь. Потребовали бересту, где было б правильными резами начертано: за всё боярин сам головой отвечает, а друзья-гридни – только десница и шуйца его. Что велел – то и сделали.
Сладилось. Получили бересту. Читать они, правда, не умели. Однако были уверены, что их, кметей княжьих, обмануть не посмеют.
А через день, когда был черед друзей терем караулить, вошли Третей с Неуладом тихонько в клетушку к изгойке, связали, сунули в мешок, пригрозив, если заорет, с дитём худое сделать, дитё тоже прихватили, вынесли обоих за ворота и сдали с рук на руки боярскому холопу. Тот полонянку с младенцем как есть, в мешке, кинул в крытый возок с сеном и увез. А Третей с Неуладом, враз разбогатевшие, вернулись обратно в караул и до самого утра честно оберегали княжий покой от ворогов и злоумышленников.
А утром, веселые, побежали в корчму. Праздновать. Не ведая о том, какую беду навлекли на вдову Ярополка (что их, впрочем, мало беспокоило) и на самих себя, родимых (а это – совсем другое дело!), поскольку Киев хоть и великий град, но – тесен, и тайное в нем часто становится явным.
Именитый боярин Блуд о последнем ведал очень хорошо, потому держать свой знатный полон в Киеве не собирался. И тем же утром, под добрым конвоем, перевез вдову с младенцем к себе в Загорское.
* * *
– Ты, монашка, теперь никто, и звать тебя никак. – Блуд с похотливой улыбочкой глядел на забившуюся в угол женщину.Эх, хороша! По Блудову приказу с нее содрали все, кроме нательной рубахи. Могли бы и рубаху содрать, но так – слаще. Лакомый, лакомый кусочек! Не зря князь-покойничек из спальни не вылезал. А теперь красавица-ромейка еще более похорошела. Личико разрумянилось, груди молоком налились, глазищи огромные, влажные – так и сияют. Блуд сглотнул слюну и подавил желание кликнуть холопов, разложить ромейку, как взятую в бою полонянку, и попользовать без долгих уговоров. Но Блуд – не степняк какой-нибудь, чтоб отменное дорогое вино залпом в глотку вливать. Такое вино смаковать надобно, малыми глоточками… Не тело это сладкое ломать-терзать, а самую душу. Подчинить себе бабу своевольную, взнуздать, как норовистую кобылу… Чтобы послушна была и ласкова. Чтоб только о том и думала, как хозяина усладить-порадовать. Чтоб страх и покорность в глазах, а ручки нежные не в кулачки сжаты были, а ласкали-лелеяли. А чтоб сбылась мечта, есть у Блуда верное средство.
– О себе думаешь, – вкрадчиво произнес Блуд, нависая над женщиной, вжавшейся в уголок. – А ты вот о нем думай. – Боярин кивнул на люльку, где под маленькой иконой Богоматери спал младенец.
Наталия вскинулась вмиг, забыв о прежнем страхе:
– Ты не посмеешь! Он – княжич!
– По вашим, по ромейским законам – может, и так, – промурлыкал Блуд. – А вот по нашим он – так же, как и ты. Никто. Вот кабы принял его Владимир в род – другое дело. Но ведь не принял. Так что не княжич твой сын, а изгой безродный. Радуйся, что живой. Я б на месте Владимира его придушить велел. Зачем ему сын старшего брата? Вот в степи нынче Варяжко печенегов против Киева мутит. Хочет Владимиру за убийство Ярополка отмстить. То-то ему бы сынок твой пригодился…
– Матерь Божия Пресвятая! – взмолилась Наталия по-ромейски. – Спаси нас, грешных!
– Может, и спасет, – посулил Блуд. – Если я захочу.
И тут, вовсе уж некстати, позвал из-за дверей голос доверенного холопа:
– Господин!
– Прочь пошел! – рявкнул Блуд. – Сказано: не тревожить! Запорю!
– Не серчай, господин! – испуганно пискнул холоп. – Великий князь в Загорском! К тебе едет, господин!
Блуд выругался. Вот черти принесли…
– Помолись, – бросил Блуд пленнице. – Но помни: я теперь твой бог и твой кесарь. Вот гляди сюда, – Блуд показал на горящую под иконой свечу. – Когда догорит эта свечка, ты станешь моей рабой, покорной и ласковой. Но берегись, если я останусь тобой недоволен. – Блуд несильно ударил княгиню по щеке. – Тогда попрощайся со своим детёнышем!