Александр Севастьянович Сердюк. Разглашению не подлежит

   Трудно было ему говорить о серьезных вещах шепотом, да и ей не легче было слушать его. Как они, гады, посмели предложить им изменить Родине! За кого они их приняли! Что дало им повод обратиться с подобным предложением? Но как ни больно было слушать то, что рассказывал муж, Галя сумела сдержать себя. Под конец спросила:
   – Что дальше делать будем? Как выпутаемся из этого ужасного положения?
   – Будем притворяться, обманывать, лгать. Делать вид, что на все согласны, а в душе – противиться всему. Я пойду в их специальную школу. Я даже закончу ее – иного выхода нет. А потом они забросят меня в тыл Красной армии. Со своим шпионским заданием, конечно. Забросят в полной уверенности, что я выполню его. Пусть надеются, верят, а я знаю, что мне делать: явлюсь в штаб первой попавшейся части и выложу все начистоту.
   – А если… – начала Галя и запнулась.
   – Что «если»? Ну досказывай же!
   – Ты уверен, что тебе поверят?
   – Кто, немцы?
   – Нет, зачем же. Наши!..
   Александр Иванович затих. Признаться, он и не думал о том, что ему могут не поверить. Свои же, советские.
   – Как же так, – сказал он, помолчав, – свои и чтобы не поверили. Не может этого быть. Должны, ты понимаешь, они должны нам поверить. Вот и ты так же. Открылся перед тобой, и поверила. А до этого чуть ли не предателем считала. Ведь это же правда?
   – Правда, Сашенька, правда.
   – И там, дома, будет так же…
   Они замолчали, почувствовав, что за дверью стало слишком тихо. Голоса, все время глухо доносившиеся из передней, смолкли так внезапно, что это не могло не насторожить. Ушли фрицы или подслушивают? Нет, нет, не ушли, они там, за дверью. Козлов почти физически ощущал их присутствие. Ну что ж, к этому надо привыкать.
   – Бауэр – настоящий немец, – сказал, подмигнув, Александр Иванович. – Ты же видишь, как он хорошо меня принял. Он не очень настаивал на своем предложении. Соглашусь – останемся, нет – нас отвезут обратно в лагерь. И только. Но мне так не хочется туда возвращаться!
   – И мне тоже, – догадалась Галя. – В лагере ужасно плохо. Там почти не кормят.
   – Каждому свое, – рассмеялся Козлов. – Да разве дело только в еде! А чем нам там заниматься, чем? Копать траншеи, противотанковые рвы?
   – Это разве для нас?
   – О том и толкую тебе. Надо, не колеблясь, принять предложение господина обер-лейтенанта. Ты напрасно задумалась.
   Галя глубоко вздохнула.
   – Мне жаль тебя, Сашок… Так рисковать!
   – Риск – благородное дело, – ответил он заученной еще в детстве фразой.
   – Завидую тебе, – сказала Галя, – ты так просто на все смотришь.
   В передней снова послышалось невнятное бормотанье, и теперь можно было продолжить разговор.
   – Надо соглашаться, – повторил Козлов.
   – Это так страшно… Так страшно…
   – У нас нет другого выхода. Нам нужно бежать отсюда, но как? После того как Бауэр раскрыл свои карты, он не выпустит нас из своих рук живыми. Думаешь, вернет в лагерь? Так я ему и поверил!.. Но если я стану разведчиком – они сами перебросят меня за линию фронта. И тогда я принесу пользу Родине – расскажу нашим о немецкой разведшколе, ее агентах.
   – Нас пошлют вместе?
   – Не думаю. Ты будешь нужна им здесь. Если бы не было тебя, они не стали бы возиться и со мной.
   – Почему?
   – Агента надо крепко держать в руках даже тогда, когда он находится очень далеко, по ту сторону фронта.
   – Ну а я здесь при чем? Ты так непонятно говоришь!
   – Они оставят тебя в качестве заложницы. Если я не вернусь – спросят с тебя.
   Галя вздрогнула. Она и не представляла себе такой участи. Однако ответила с видимым безразличием:
   – Ну и пусть. Все равно погибать. А может быть, что-нибудь и придумаем. Соглашайся, а там видно будет. Так, Сашок?
   Ее большие, черные глаза впервые чему-то улыбнулись…
   Бауэр вызвал Козлова на следующий день. Вызвал очень рано, до завтрака.
   – Ну как, надумали? – спросил он, едва Александр Иванович переступил порог кабинета. – Согласны?
   Судя по выражению его лица, а еще и по тому, что весь письменный стол, как и в тот, первый, вечер, был уставлен винами и закусками, обер-лейтенант кого-то ждал.
   «Собрался праздновать свою победу надо мной? – подумал Козлов. – Что ж, настроения ему не испорчу».
   – Да, я согласен, – он слегка наклонил голову, обещая быть покорным.
   – Поздравляю. От всей души, искренне. – Бауэр протянул для пожатия короткую руку. – Вы есть настоящий солдат. От вас требовалось большое мужество, я это понимаю. Но мы умеем ценить решительных людей.
   Обер-лейтенант похлопал Козлова по плечу, взял его под руку и подвел к столу. Бутылка с «московской» была уже откупорена.
   – За вашу новую карьеру, господин Козлов!
   Александр Иванович на мгновение задумался и провозгласил тост, в который он вкладывал собственный смысл:
   – За мой успех, господин обер-лейтенант!
   Бауэр не стал больше предлагать вина, доверительно сообщил:
   – Ожидаю нашего шефа. Вот-вот должен приехать. Полковник Трайзе – начальник «Абверкоманды-сто три». Он рад будет познакомиться с вами. Надеюсь, шефу не придется разочароваться в моем выборе. Я представлю вас и передам ему, как говорится, из рук в руки. На этом, собственно, и закончится моя миссия. – Обер-лейтенант вздохнул, словно ему жаль было расставаться с русским офицером. – Вы уедете на его машине, и мы, пожалуй, больше никогда не встретимся. Прошу вас, господин Козлов, ни в чем не подведите меня. Мой шеф добр к вашему брату и очень строг с нами, его постоянными сотрудниками. Он не умеет прощать нам ошибок…
   В чем был истинный смысл этих слов? Действительно ли Бауэр опасался за свою карьеру? Или еще не до конца верил в Козлова? Пожалуй, и то и другое. До приезда шефа он не отпускал от себя Александра Ивановича ни на шаг. Он был все такой же вежливый и предупредительный. А когда во двор въехал зеленый лимузин, надел фуражку с высокой тульей, оправил на себе мундир и побежал встречать шефа.
   Обер-лейтенант услужливо распахнул переднюю дверцу, вытянулся в струнку и взял под козырек. Из машины выкатился низкорослый пожилой человек в полковничьих погонах и, утвердившись на тонких кривых ножках, принял рапорт. Это был Трайзе. Он уже знал, что здесь, на отборочном пункте, находится русский командир, согласившийся сотрудничать с немецкой разведкой. Вчера по телефону ему доложил об этом Бауэр, и шеф обещал лично явиться за «пойманной рыбкой».
   Трайзе обменялся с начальником отборочного пункта несколькими фразами и попросил показать ему русского. Часто перебирая короткими ножками, полковник первым засеменил в дом.
   Был бы под рукой пистолет, Козлов, наверное, не удержался бы. Но он стоял посреди комнаты безоружный и ничем, кроме глубоко скрытой ненависти, не мог встретить фашиста. Но и это чувство, не покидавшее его ни на секунду, надо было, к сожалению, тщательно прятать от всех, кто его окружал. Ему не хватило сейчас сил улыбнуться вошедшему гитлеровцу, что, конечно, было бы достойно оценено. Он и шага не сделал навстречу полковнику абвера, не поднял руки. Однако он смог сохранить на лице выражение некоторой растерянности и смущения. Это было вполне объяснимо. Еще бы, с таким высоким начальством русский пленный встречался впервые. Полковник поймет его именно так.
   Вкатившись в комнату и увидев перед собой военного – молодого, стройного, с лицом, все черты которого были правильны и красивы, – шеф решил поздороваться по-русски.
   – До свидания! – сказал он, протягивая руку. И тут же, поняв, что опять перепутал «здравствуйте» и «до свидания» – это случалось с ним довольно часто, – поправился, не испытав чувства неловкости.
   – Добрый день! – ответил Козлов, и полковник, не знавший этих слов, недовольно поморщился.
   Все же он догадался, что русский с ним поздоровался.
   – Карашо! – Трайзе потряс руку Козлова. – Карашо!
   Исчерпав на этом свой запас русских слов, он замолчал и уставился на Козлова серыми, старчески слезящимися глазами. О чем он думал, что чувствовал в этот момент? Глаза его ничего не выражали, эти два водянисто-серых пятна с крошечными, почти неподвижными зрачками.
   Разговор мог теперь продолжаться только через переводчика. Трайзе подозвал к себе обер-лейтенанта Бауэра, и тот, вытянувшись в струнку, внимательно слушал затянувшуюся речь своего шефа.
   Все, что говорил полковник, предназначалось для Козлова.
   – Я очень рад, – перевел обер-лейтенант, – вашему согласию пойти в разведшколу. Думаю, в дальнейшем все будет хорошо, и вам непременно понравится у нас. С моей стороны вы встретите понимание и поддержку. Завтра утром поедем в Смоленск, оттуда я направлю вас в школу. Мне известно, что вы женаты и что разлучаться с женой вам не хочется. Обещаю перевезти ее в Смоленск, но только не сейчас… Мы дадим вашей жене квартиру, обеспечим ее пищей и одеждой. Она будет чувствовать себя хорошо во всех отношениях. Прошу сказать ей об этом и успокоить. Пусть ни у вас, ни тем более у нее не останется никаких сомнений в моей искренности. Я умею держать свое слово.
   «Как покупает, как покупает!» – подумал Александр Иванович, с трудом выслушав перевод этой пространной речи.

Глава четвертая

   Все было так, как сказал Трайзе. На следующий день Козлова привезли в Смоленск. Его принял, опять из рук в руки, разведчик в звании зондерфюрера класса «С». У него была польская фамилия, до войны работал в польской разведке, а как только в Варшаву вступили немецкие войска, переметнулся к фашистам. Доктор Пониковский одинаково хорошо говорил и по-русски, и по-немецки и в одинаковой мере ненавидел и тех, и других.
   – Сегодня вы увидите свою школу, – сказал доктор Пониковский, сухо поздоровавшись с Александром Ивановичем. – Это недалеко, в двадцати километрах от Смоленска. Местечко Катынь. Но прежде чем явиться в школу, вы должны сменить фамилию. Там никто не будет знать, кто вы. Имя и отчество тоже сменим. Вы сами какую бы взяли фамилию?
   – Не знаю… Пока не думал…
   – Надеюсь, думать недолго будете? Попробуйте решить быстро, у вас, русских, большой выбор. Если хотите, я помогу. Я знаю несколько очень известных русских имен. Может, назвать вас Меншиковым? Звучит! Меншиков был сподвижником Петра. Возьмите заодно и его имя. Александр Данилович Меншиков. Подходяще! Под этой фамилией вы будете жить и учиться в школе, собственная вам больше не нужна. Смотрите не проболтайтесь. В тыл Красной армии вас забросят тоже как Меншикова. – Пониковский помолчал, следя, какое впечатление произведет на новичка сказанное. – Должен предупредить: в школе от вас потребуют строжайшей дисциплины, послушания, беспрекословного выполнения приказов. Вы человек благоразумный, надеюсь, понимаете, о чем идет речь. Учтите и сделайте выводы. Дабы не было нежелательных последствий… Вопросы есть?
   – Всего один: я хотел бы знать, как долго моя жена будет оставаться в Вязьме.
   – Полковник уже дал указание подобрать ей квартиру в Смоленске. Для квартирмейстеров это не представит особых затруднений…
   – Верю, – быстро ответил Козлов.
   Пониковский продолжал:
   – Встречаться будете раз в неделю. Порядок одинаков для всех. Не вздумайте отлучиться из школы без нашего разрешения. Убежать вам не удастся, пуля догонит. Но дело не в этом. Нам нужна конспирация, поняли? Как у вас с язычком? Умеете держать его за зубами?
   Пониковский был лет на пять моложе своего шефа, выше полковника ростом, в его черных, не умеющих улыбаться глазах таилась жестокость. Он не заигрывал, не льстил, точно ему было все равно, получится из пленного советского командира немецкий разведчик или нет. Впрочем, лично он с первой же минуты встречи с Козловым пришел к выводу, что не получится. Об этом впечатлении доктор Пониковский доложил шефу по телефону, как только приехал в Катынь.
   Всю дорогу до местечка Катынь Пониковский молчал. Он сидел рядом с водителем и смотрел только вперед. Его коричневая, с глубокими бороздками морщин шея чем-то раздражала Козлова. Может быть, своей неподвижностью? Или схожестью с бычьей? «Вот с кем опасно остаться один на один», – подумал Александр Иванович.
   Через полчаса по правую сторону дороги показались приземистые бараки, крытые толем. Шея доктора Пониковского чуть шевельнулась. В этих бараках размещалась школа, готовившая для фронтовой «Абверкоманды-103» шпионов и диверсантов.
   Машина остановилась у первого барака, и Пониковский резко толкнул дверцу.
   – Инспектор Унт, – бросил он подскочившему к машине немцу с выпиравшим из-под мундира животом, – оформите на него документы. – Он кивнул в сторону Козлова: – Новичок!
   – Пойдемте, – инспектор Унт тоже говорил по-русски, – здесь у нас штаб.
   Он повел Козлова в барак.
   Усевшись за однотумбовый письменный стол, инспектор достал из сейфа пухлую папку с бумагами, спросил, почесав короткими пальцами, лысый затылок:
   – Фамилия?
   – Козлов…
   – Эту фамилию вам дал Пониковский?
   – Это фамилия моего отца.
   – Какого же черта вы путаете! – взорвался Унт. – Мне не нужна ваша фамилия. Слышите, не нужна!
   Тон, в котором повел беседу инспектор, не предвещал ничего хорошего.
   – Что же вам, в таком случае, от меня нужно? – Козлов тоже решил проявить характер.
   – Кличка! – инспектор положил на стол руки и сжал кулаки.
   – Меншиков… Александр Данилович…
   – Вот так-то лучше, – буркнул себе под нос Унт, беря ручку.
   Он записал настоящие год и место рождения, образование общее и военное, выдуманные Козловым должности, которые он якобы занимал в армии, последнее воинское звание.
   – Женаты? – спросил гитлеровец под конец.
   – Да.
   – По любви или по расчету?
   – Это тоже для анкеты? – не выдержал Александр Иванович.
   – Для любопытства. – Унт отложил ручку и поднес к лицу Козлова увесистый кулак. – Понял?.. Нам твоя канареечка нужна не меньше, чем ты сам. А клеточка для нее у меня найдется!
   Заполнив все графы, Унт достал из папки отпечатанное на машинке обязательство агента-разведчика.
   – Ознакомьтесь и подпишите, – предложил он.
   Александр Иванович быстро пробежал глазами несколько строчек текста: «Я добровольно вступаю в немецкую разведку… Обязуюсь выполнять все приказы, хранить в тайне секреты… Если же нарушу эти обещания, буду строго наказан по законам Германии военного времени».
   Он еще раз прочел обязательство, но лишь для того, чтобы при случае вспомнить, чего требуют немцы от завербованных ими агентов, и расписался.
   Документы новичка инспектор закрыл в сейф.
   – Пойдем на склад, – объявил он, убрав со стола все бумаги. – Заменишь свое барахло…
   Унт был откровенно груб во всем – и в словах, и в поступках. Многое говорил и делал машинально, в силу давних и прочно укоренившихся привычек. И конечно же, ему не было никакого дела до переживаний человека, лишенного права ответить ему тем же.
   «Заменишь свое барахло». Козлов был в форме лейтенанта Красной армии. Тяжелые бои в Дорогобуже, многодневные скитания по лесам и болотам оставили на ней свои следы. Но и такую – изодранную о сучья, пропитанную кровью, потом и солью, испачканную в грязи, – даже такую он не снял бы ни за что. И надо было обладать силой воли, чтобы при словах о «барахле» не заехать по сытой и наглой физиономии фашиста. Брел Козлов вслед за ним на склад, а внутри все кипело… Сердце то замирало, то начинало стучать часто и гулко. Он ощущал, как временами кровь приливала к лицу. К счастью, инспектор не оборачивался.
   Склад напоминал обычный вещевой склад советской воинской части. На полках было аккуратно разложено обмундирование – летнее и зимнее, рассортировано по ростам, и все было новое, словно только что привезенное с фабрики. Козлову выдали курсантскую форму: китель цвета хаки, бриджи, добротные яловые сапоги. Худой, длинный, заросший редкой щетиной немец небрежно швырнул ему в руки пилотку, но Унт успел поймать ее на лету. Инспектор заметил на пилотке красноармейскую звездочку. Он выдрал ее чуть ли не с мясом, втоптал каблуком в земляной пол и только тогда передал пилотку Козлову.
   Каптенармус виновато опустил голову – это его недосмотр. Все же Унт в назидание на будущее показал ему кулак.
   – Меншиков, – инспектор шагнул к выходу, – тебя отведут в казарму. Пан Чук отведет. Есть тут у нас земляк доктора Пониковского. Завтра с утра занятия. Но я должен предупредить: на территории нашей школы действуют уставы Красной армии. Надеюсь, знаком с ними. Не обижайся, если будут называть тебя товарищем. Господином станешь потом, когда от большевиков останутся рожки да ножки. Понял? И мне должен говорить «товарищ». Товарищ инспектор… Товарищ зондерфюрер… Ну что таращишь глаза?! Так надо, болван! «Господин» в твоем лексиконе опасен. Ты не должен привыкать к этому слову, ибо там, по ту сторону фронта, оно подведет тебя…
   Одеваясь, Александр Иванович почти не слушал немца. Вспомнилось пехотное училище в Калинковичах. Такую форму выдали ему там в день поступления. Торжественно, со значением… И вот теперь, три года спустя, он получил ее из рук фашиста. Свою, родную, курсантскую. Недоставало лишь алой эмалевой звездочки. Инспектор Унт растоптал ее на глазах. И этого громилу, врага своего, впредь он должен называть товарищем. Нет, никогда не подойдет он к нему с этим словом! Не только к зондерфюреру, но к любому гитлеровцу, с которым доведется встретиться. Просто не повернется язык, не откроется рот. Ни за что!
   Вызванный инспектором пан Чук проводил Козлова в казарму. Он ввел его в небольшую комнату на четырех человек, показал койку и тумбочку, сбегал куда-то и вскоре вернулся с котелком, алюминиевой миской, ложкой и кружкой.
   – Оце тоби, – сказал пан Чук, пряча посуду в тумбочку. – Кушать тут будешь. На кухню ходи сам. Зараз дадуть тоби буханку хлиба, масло та цукор. Прошу.
   Речь Чука состояла из смеси украинских, русских и отчасти польских слов. Он казался даже добрым, хотя и старался угождать своим хозяевам.
   – А где же ваша кухня? – спросил Козлов. – В каком бараке? Сегодня я еще ничего в рот не брал.
   – Ни, вона не в бараци. Прямо посеред двору, на колесах, – пояснил пан Чук. И, обернувшись к парню, возившемуся у своей тумбочки с телеграфным ключом, представил: – Цей хлопець буде жить тут. Кличуть его Ментиков… Зараз я покажу ему кухню, нехай червяка заморе…
   Козлов вернулся в казарму с котелком щей и миской пшенной каши. Парень, которому его представил пан Чук, все еще выстукивал морзянку. К новичку он не проявлял ни малейшего интереса. Тоже молодой, чуть постарше Козлова. Обедая, Александр Иванович нет-нет да и поглядывал на него. Кто он, этот человек? Военнопленный? Если да, то каким образом очутился в плену? Может быть, сдался? Козлову почему-то казалось, что такой мог сам сдаться. Ишь как увлекся! Наверное, хочет стать у немцев первоклассным радистом. Старается – и ради кого?
   Застряла в горле каша, поперхнулся. А тот даже не поднял головы, выстукивает себе точки и тире. Ну и гад же! Впервые в своей жизни Козлов видит живого изменника Родины. Да что там видит! Сидит рядом с ним. Жить вместе будут. Спать.
   Завтра, наверное, и ему выдадут такой же ключ, и он начнет выстукивать точки и тире. Начнет помимо своей воли, вопреки своему сердцу. А что поделаешь? Возможно, и этот стучит вопреки своему сердцу? Разве узнаешь! Не спрашивать же. Да и не скажет.
   Пообедал, вымыл и спрятал в тумбочку посуду. Только теперь парень перестал выстукивать.
   – Ну, будем знакомы, что ли… – Он подошел, но руки не подал, только пристально и как-то хмуро посмотрел из-под бровей. – Зовут меня Романов… Из Борисова… Запомнишь? Ну а тебя уже знаю.
   «Ничего ты не знаешь, – с грустью подумал Козлов. – Кто я, что я… И ты наверняка не Романов. Сомневаться тут нечего. Сделал из тебя Романова тот же доктор Пониковский».
   – Фронтовик? – спросил Романов.
   – Фронтовик. А ты?
   – Не успел. Но раньше – воевал. На Хасане. Слыхал про такое озеро? Ну вот… Так что не думай, я не из робкого десятка. Знаю, чем порох пахнет. Потому и сюда взяли.
   – Давно взяли?
   Романов повел плечами:
   – Не очень… Если б давно, не застал бы здесь. Тут, брат, не шибко весело. Скукота. Изо дня в день долбишь азбуку Морзе: точка – тире, две точки – тире… И так далее. К бабе лишний раз не сбегаешь.
   – Холост?
   – Об этом не спрашивай, все равно не скажу. И вообще ты меня ни о чем не спрашивай. Не люблю, когда посторонние в душу лезут…
   Жесткие, холодные глаза Романова словно пронзились внезапной болью. Вспомнил о чем-то? Пожалуй, да. Но почему испугался собственных воспоминаний? Что скрывает?
   Как тяжело, когда ничего не знаешь о человеке. А если этот человек – не враг! Вот так и из школы уйдет, не открывшись. Выбросят ночью с парашютом, и все.
   – В карты играешь? – неожиданно спросил Романов.
   – В дурака? Он рассмеялся:
   – В дурака и дурак сумеет. В двадцать одно!
   – Нет, в очко я не пробовал, – чистосердечно признался Козлов.
   – Давай научу. – Романов с места перепрыгнул свою койку, отыскал в тумбочке соседа колоду карт и тем же путем вернулся обратно. – Без этого здесь от скуки подохнешь… Так что учись. Мы с тобой пока так, понарошку. Да вдвоем и не шибко интересно, банк маловат. А вот придет наш третий жилец, тогда мы взаправду. Деньги-то у тебя есть?
   – Немного есть. Только, может быть, их лучше приберечь? На вино или баб? Ты же говорил, что к бабе ходишь. Где же она, твоя симпатия? – Козлов старался вести разговор в тоне, заданном Романовым.
   – Тут, в Катыне. Женей ее зовут. Как-нибудь познакомлю. Не испугаешься ее язычка? Немцев кроет во всю ивановскую. – Он спохватился, перевел на другое: – Так, значит, что нужно для успешной игры в очко? Прежде всего деньги. А затем – полная колода карт, желательно новая, без меток. Сдают на игру следующим образом…
   Пока Романов показывал, как играют в очко, явился третий жилец. Он был тоже в курсантской форме, она сидела на нем нескладно, словно снятая с чужого плеча. И весь он ничем, кроме одежды, не походил на военного.
   – Уже режетесь? – бросил он с порога.
   Козлов поднял глаза: парень моложе его, на вид ему не дашь и двадцати. Встретил бы такого по ту сторону фронта, ни за что не подумал бы, что это немецкий шпион. Парень как парень, по-деревенски мешковат, нескладный, лицо слишком простое. Но руки не грубые, видно, лопату не держали.
   – Ты откуда, герой? – снова бросил парень, не дождавшись ответа на первый вопрос.
   – Новичок, – сказал Козлов. – Из плена.
   – Сам вижу. А кличка?
   – Меншиков, – Козлову не нравилась его бесцеремонность.
   – Ну а я – Глухов, – назвался парень, – будущий немецкий разведчик. Короче говоря – шпион! Звучит? Еще бы! А они, дураки, думали, что я на партизан работаю. Ночью схватили в одних трусах и в гестапо. «Расстреляем!» – орут. А на кой черт мне их свинец глотать, если я еще могу пользу принести. Им же, дуракам. Одумались, не поставили к стенке. Послали искуплять вину. Черт с ними, искуплю. Вот и вся моя история. А ты как сюда влип?
   – Так же, – соврал Козлов.
   – Тут все так! – заключил парень, присаживаясь. – Жить все же лучше, чем в земле гнить… Ну, сдавайте и на меня, резанем до полуночи.
   – Очень тут резанешь! – с сожалением заметил Романов. – У доктора Пониковского нос всегда по ветру. Придет пан Чук, тогда другое дело…
   Романов и Глухов играли азартно, часто схватывались и взаимно показывали друг другу кукиши. Козлов в спор не встревал. Сначала ему повезло, и он снял солидный «банк», а затем небольшими частями проиграл своим партнерам их же деньги. Вечером явился пан Чук. Романов зажег карбидную лампу – яркое белое пламя заплясало под матовым абажуром, а Глухов занавесил одеялами окна. Пан Чук боялся Пониковского больше всех.
   Оккупационные марки кочевали из кармана в карман. Играли, пока пан Чук не снял самый крупный за весь вечер «банк». Сгреб марки, не считая, и поспешил к выходу.
   – Хлопци, спать! – бросил он, задержавшись у двери. – И щоб мертвецка тишина, зрозумилы? Не нарушать порядку. Застану – завтра на весь день барабулю чистыть!
   Он хлопнул дверью, потом, минуту спустя, тихонько приоткрыл ее: все трое разбирали постели.
   Никогда не думается так, как ночью. Темень и тишина. Те, двое, уснули сразу. Наверное, они все уже передумали. Особенно тот, постарше. На Хасане воевал. А этот, молодой? Пришел искупить вину. Перед кем? Врагами своей Родины, своего народа? Как все это понять? О Родине ни тот, ни другой ни слова. За весь вечер. Почему? Неужели забыли? Ту Родину, которая дала им жизнь? И им самим, и их отцам и дедам, прадедам и прапрадедам… Всем людям этой земли, живым и мертвым!
   Как жить с ними? Есть, пить, дышать одним воздухом? Ходить на занятия, где тебя будут учить враги? И чему учить! Завтра они начнут делать из тебя шпиона. Своего шпиона. Тебе страшно? Мурашки по спине бегут? Привыкай, Александр, привыкай. И учись по-настоящему, с усердием. Эта игра потруднее двадцати одного, здесь ставишь на жизнь. Не на оккупационные марки.
   Только не теряйся с самого начала. Твой боевой строй не здесь, а за линией фронта. И если судьбе было угодно забросить тебя в логово зверя, оставайся самим собой. Еще раз, по-военному, оцени обстановку, уясни свои задачи. Поступай так, как если бы тебя послало сюда командование Красной армии. Прежде всего считай, что первая часть боевого задания успешно выполнена: тебе удалось пробраться в разведывательную школу «Абверкоманды-103». Для разведчика это не так уж мало. Далее: ты лично познакомился с самим шефом команды. По его указанию зачислен в группу радистов. С завтрашнего дня приступай к сбору сведений о школе, ее составе – преподавательском и курсантском, о подготовленных для заброски в тыл Красной армии агентах.