Страница:
Девочка даже не заметила, как после первых же звуков Бабушка с очень странным лицом выплыла за дверь, бормоча под нос непонятное: «Вот и дождались». Еще Лиза не заметила черно-белого кота, который устроился снаружи на подоконнике, прижав к стеклу розовый нос, – того самого кота, который вызволил ее из лабиринта проходных дворов.
Ровно в семь раздался звонок в дверь. Обещанный хороший человек оказался крепким пожилым бородачом небольшого роста, в серебряных очках. В одной руке гость держал букет очень красных роз, а в другой – огромный, поразивший Лизино воображение торт в коробке с прозрачной крышкой. Вручив Бабушке цветы, хороший человек галантно поцеловал ей руку и воскликнул:
– Все молодеешь, профессор!
– А вот Лиллибет, – зардевшись, представила Лизу Бабушка и многозначительно посмотрела в глаза гостя. – Елизавета, это Андрей Петрович Филин, мой старый друг.
– Счастлив познакомиться, Ваше высочество, – сказал Андрей Петрович и поклонился, блеснув из-за очков круглыми веселыми глазами. Лиза смутилась – ей не понравилось, что про игру в принцесс знают, оказывается, какие-то незнакомые, хотя и симпатичные люди. Еще ей не понравилось, что Бабушка при госте называет ее разными именами. Обычно она этого не делала, приберегая все сорок вариантов имени «Элизабет» (Лиза сама в словаре английских имен посчитала!) для общения наедине.
– Сначала послушаем музыку, а потом со спокойной совестью съедим тортик, – продолжил меж тем гость и вдруг подмигнул Лизе так, что она сразу же перестала смущаться. «Концерт» вполне удался: Лиза даже не боялась своего зрительного зала, состоявшего из взволнованной Бабушки с оранжевым вязаньем в руках, очень серьезного и сосредоточенного Филина и двух невидимых в вечерней тьме котов на подоконнике. Сыграв свою небольшую программу, она даже поклонилась, как положено, и вопросительно взглянула на Бабушку. Бабушка так же вопросительно поглядела на Филина.
– Весьма и весьма многообещающе, – сказал Филин. («Вполне удовлетворительно», – с облегчением перевела про себя Лиза на привычный горгонский язык.) – Итак, Наталья, ты считаешь, что теперь с Лизой пора заниматься мне? Я с радостью…
– Думаю, пора, только, Филин, похвали ее, пожалуйста, поподробнее, – вдруг попросила Бабушка. – Эта дама наговорила бедняжке такого, что и у тебя пропало бы всякое желание к инструменту прикасаться, не то что у бедного ребенка!
– Не знаю, что там сгоряча сказанула моя коллега, но мне представляется, что девочка у нас способная. Будет из тебя, Елизавета, толк, и какой! У тебя ведь абсолютный волшебный слух!
Лиза кивнула и потерла нос – иногда это помогало ей не краснеть слишком быстро.
– А ты знаешь, что это такое?
– Ну… – замялась Лиза. – Это значит, что я могу, например, скрипку без камертона настроить…
– Никто не объяснил! – Андрей Петрович даже руками всплеснул. – Нет, ты, конечно, права, но ты говоришь об абсолютном слухе – а он вовсе не редкость, вот и у меня он тоже есть. А вот абсолютный волшебный слух – это совсем, совсем другое дело, Лизавета. Похоже, ты можешь слышать то, что другие не могут. Давай-ка попробуй хоть прямо сейчас: послушай, как капает вода из крана на кухне, как шуршит сквозняк страницами раскрытой книги на Натальином столе, как до сих пор поют струны твоей скрипки – а ты ведь давно перестала играть! Попробуй! – он увлеченно блеснул очками и внимательно уставился на Лизу.
– Ой, – сказала Лиза пять секунд спустя. – Прямо волшебство какое-то!
– Не то чтобы волшебство, хотя в некотором смысле все музыканты – волшебники. Вот Паганини, например, или Лист. А Моцарт – вот был кудесник!
– Какой из нее Паганини, в самом деле! – вмешалась Бабушка.
– Пока, конечно, никакой, и слава Богу, – ответил Филин, – но есть основания полагать, что даже сейчас музыка нашей девочки вполне может производить… м-м-м… нетривиальное впечатление на… м-м-м… некоторых слушателей.
– На попугаев, – сказала Лиза. – Некоторых.
Она не знала, что такое «нетривиальное впечатление», но, кажется, догадывалась. Надо будет в словаре посмотреть для уверенности.
– Что еще за попугаи??! – удивился Андрей Петрович.
Бабушка кратко пересказала ему историю с Визирем. Филин помрачнел и задумался.
– Какая впечатлительная птица, – сказал Андрей Петрович наконец довольно озабоченно. – Будем считать, что он птица, хотя мне в это не верится… А как имя-отчество моей нелюбезной коллеги? Та-ак… – протянул он, услышав ответ, и почему-то посмотрел на Бабушку с глубокой укоризной. – А со старыми друзьями посоветоваться, а, Наталья? Сколько они уже занимаются – надеюсь, недавно?
Бабушка вдруг опустила глаза и втянула голову в плечи, а Лиза, увидев это, с усилием закрыла разинутый от изумления рот.
Филин продолжал:
– Ладно, предположим, что напортить ничего не успели. Значит, Гертруда Генриховна и ее новый попугай Визирь… И какого он цвета? Ах лазоревый? И говорящий? Тогда с ними обоими все ясно. Явились, значит, – пробормотал он себе под нос и продолжал: – Да, ходить к ней нашей Лизе, пожалуй, больше не стоит. Никогда. Расстались – и точка… Наталья, душа моя, нальют ли в этом доме чашку чаю? – добавил он совсем другим тоном.
Потом они долго пили на кухне чай с замечательным тортом, сырниками и яблочным пирогом, который Бабушка шутливо называла «И мы не лыком шиты». Лиза скромно сидела с краешку, воздавая должное угощению и почти не участвуя в беседе взрослых. У нее нашлось новое занятие, казавшееся ей лучше любых разговоров: она слушала, слушала, слушала звуки, на которые раньше не обращала внимания – шепоток оседающих взбитых сливок, чмоканье пузырьков в закипающем чайнике, стеклянный шорох песка в сахарнице, шелковый шелест снегопада за окном, бархатный перестук кошачьих лапок на карнизе. Да уж, «никто не объяснил», а сама она раньше не додумалась…
Глава 3,
Глава 4,
Ровно в семь раздался звонок в дверь. Обещанный хороший человек оказался крепким пожилым бородачом небольшого роста, в серебряных очках. В одной руке гость держал букет очень красных роз, а в другой – огромный, поразивший Лизино воображение торт в коробке с прозрачной крышкой. Вручив Бабушке цветы, хороший человек галантно поцеловал ей руку и воскликнул:
– Все молодеешь, профессор!
– А вот Лиллибет, – зардевшись, представила Лизу Бабушка и многозначительно посмотрела в глаза гостя. – Елизавета, это Андрей Петрович Филин, мой старый друг.
– Счастлив познакомиться, Ваше высочество, – сказал Андрей Петрович и поклонился, блеснув из-за очков круглыми веселыми глазами. Лиза смутилась – ей не понравилось, что про игру в принцесс знают, оказывается, какие-то незнакомые, хотя и симпатичные люди. Еще ей не понравилось, что Бабушка при госте называет ее разными именами. Обычно она этого не делала, приберегая все сорок вариантов имени «Элизабет» (Лиза сама в словаре английских имен посчитала!) для общения наедине.
– Сначала послушаем музыку, а потом со спокойной совестью съедим тортик, – продолжил меж тем гость и вдруг подмигнул Лизе так, что она сразу же перестала смущаться. «Концерт» вполне удался: Лиза даже не боялась своего зрительного зала, состоявшего из взволнованной Бабушки с оранжевым вязаньем в руках, очень серьезного и сосредоточенного Филина и двух невидимых в вечерней тьме котов на подоконнике. Сыграв свою небольшую программу, она даже поклонилась, как положено, и вопросительно взглянула на Бабушку. Бабушка так же вопросительно поглядела на Филина.
– Весьма и весьма многообещающе, – сказал Филин. («Вполне удовлетворительно», – с облегчением перевела про себя Лиза на привычный горгонский язык.) – Итак, Наталья, ты считаешь, что теперь с Лизой пора заниматься мне? Я с радостью…
– Думаю, пора, только, Филин, похвали ее, пожалуйста, поподробнее, – вдруг попросила Бабушка. – Эта дама наговорила бедняжке такого, что и у тебя пропало бы всякое желание к инструменту прикасаться, не то что у бедного ребенка!
– Не знаю, что там сгоряча сказанула моя коллега, но мне представляется, что девочка у нас способная. Будет из тебя, Елизавета, толк, и какой! У тебя ведь абсолютный волшебный слух!
Лиза кивнула и потерла нос – иногда это помогало ей не краснеть слишком быстро.
– А ты знаешь, что это такое?
– Ну… – замялась Лиза. – Это значит, что я могу, например, скрипку без камертона настроить…
– Никто не объяснил! – Андрей Петрович даже руками всплеснул. – Нет, ты, конечно, права, но ты говоришь об абсолютном слухе – а он вовсе не редкость, вот и у меня он тоже есть. А вот абсолютный волшебный слух – это совсем, совсем другое дело, Лизавета. Похоже, ты можешь слышать то, что другие не могут. Давай-ка попробуй хоть прямо сейчас: послушай, как капает вода из крана на кухне, как шуршит сквозняк страницами раскрытой книги на Натальином столе, как до сих пор поют струны твоей скрипки – а ты ведь давно перестала играть! Попробуй! – он увлеченно блеснул очками и внимательно уставился на Лизу.
– Ой, – сказала Лиза пять секунд спустя. – Прямо волшебство какое-то!
– Не то чтобы волшебство, хотя в некотором смысле все музыканты – волшебники. Вот Паганини, например, или Лист. А Моцарт – вот был кудесник!
– Какой из нее Паганини, в самом деле! – вмешалась Бабушка.
– Пока, конечно, никакой, и слава Богу, – ответил Филин, – но есть основания полагать, что даже сейчас музыка нашей девочки вполне может производить… м-м-м… нетривиальное впечатление на… м-м-м… некоторых слушателей.
– На попугаев, – сказала Лиза. – Некоторых.
Она не знала, что такое «нетривиальное впечатление», но, кажется, догадывалась. Надо будет в словаре посмотреть для уверенности.
– Что еще за попугаи??! – удивился Андрей Петрович.
Бабушка кратко пересказала ему историю с Визирем. Филин помрачнел и задумался.
– Какая впечатлительная птица, – сказал Андрей Петрович наконец довольно озабоченно. – Будем считать, что он птица, хотя мне в это не верится… А как имя-отчество моей нелюбезной коллеги? Та-ак… – протянул он, услышав ответ, и почему-то посмотрел на Бабушку с глубокой укоризной. – А со старыми друзьями посоветоваться, а, Наталья? Сколько они уже занимаются – надеюсь, недавно?
Бабушка вдруг опустила глаза и втянула голову в плечи, а Лиза, увидев это, с усилием закрыла разинутый от изумления рот.
Филин продолжал:
– Ладно, предположим, что напортить ничего не успели. Значит, Гертруда Генриховна и ее новый попугай Визирь… И какого он цвета? Ах лазоревый? И говорящий? Тогда с ними обоими все ясно. Явились, значит, – пробормотал он себе под нос и продолжал: – Да, ходить к ней нашей Лизе, пожалуй, больше не стоит. Никогда. Расстались – и точка… Наталья, душа моя, нальют ли в этом доме чашку чаю? – добавил он совсем другим тоном.
Потом они долго пили на кухне чай с замечательным тортом, сырниками и яблочным пирогом, который Бабушка шутливо называла «И мы не лыком шиты». Лиза скромно сидела с краешку, воздавая должное угощению и почти не участвуя в беседе взрослых. У нее нашлось новое занятие, казавшееся ей лучше любых разговоров: она слушала, слушала, слушала звуки, на которые раньше не обращала внимания – шепоток оседающих взбитых сливок, чмоканье пузырьков в закипающем чайнике, стеклянный шорох песка в сахарнице, шелковый шелест снегопада за окном, бархатный перестук кошачьих лапок на карнизе. Да уж, «никто не объяснил», а сама она раньше не додумалась…
Глава 3,
в которой происходят всяческие чудеса, и Лиза начинает слышать удивительные вещи
Спала Лиза в ту ночь отвратительно. Бабушка, должно быть, тоже, поскольку обе не услышали утром будильника, и Лиза в результате влетела в школу за минуту до звонка, не успев окончательно проснуться. Школа была непростая – гимназия, да еще и с историей, а к тому же в последнее время директору захотелось, чтобы во вверенном ему учебном заведении было очень красиво. Красоту он понимал по-своему, так что лестница, некогда просто мраморная, стала беломраморной и очень скользкой, повсюду появились дурацкие лампы в виде перламутровых шаров на высоченных серебряных ножках, новая мебель тоже сияла белизной и никелем, и Лиза теперь точно знала, как выглядел дворец Снежной Королевы. Правда, в ее ледяном дворце наверняка не водилось искусственных фикусов в кадках, но школе они не придавали никакого уюта – только собирали пыль. А еще везде, везде гуляли сквозняки – нерадивые батареи не желали делать свое дело.
Лиза огненным вихрем пронеслась по этому ледяному царству, ловко перепрыгнула традиционно подставленную Костей Царапкиным по прозвищу Цап-Царапыч ножку (меньшей пакостью он обойтись никак не мог) и уткнулась носом в живот высоченной соседки по парте – Ляльки Шевченко.
– Лизка! – драматическим шепотом воззвала Лялька вместо приветствия. – «Май Флэт» сочинила? Дай списать!
– Дать-то я дам, – ответила Лиза, роясь в рюкзаке и пытаясь отдышаться. – Лялька, чучело ты, моя квартира тебе не подойдет! Что же нам делать?
Лялькины глаза-озера немедленно наполнились слезами. Красавица Лялька была несчастным человеком. Попробуй-ка поучись английскому в престижной английской школе, когда тебя учит собственная мама, она же завуч, она же тигрица позубастей Горгоны Медузовны! Лялька боялась свою маму до икоты, похоже, с самого рождения. Впрочем, Ульяну Сергеевну боялись все, кто ее видел, даже Лиза, которая Бабушкиными стараниями знала английский гораздо лучше всех в классе. Лялька, медлительная и томная, на вид совсем взрослая барышня, на уроках английского цепенела, как маленький кролик перед огромным удавом, и не могла ответить на мамочкины вопросы ничего путного. Да и кто, как не родная мать, может точно знать, приготовил ее ребенок уроки или нет? Оставалось надеяться, что злая англичанка Ляльку сегодня не спросит. Что ж, надежда умирает последней.
Прозвенел звонок, и в класс вплыла Ульяна Сергеевна, она же Саблезубая, и прозвали ее так не только за любовь к тигриным полоскам на свитерах и блузках, а по заслугам – за общую саблезубость. Лиза в который раз с ужасом подумала, что Лялька поразительно похожа на маму – неужели из нее вырастет такой же коварный кошмар? Или дело ограничится только ослепительной красотой?
Между тем Саблезубая грациозно опустилась на стул. Обвела притихших шестиклашек тяжелым взглядом таких же громадных, как у Ляльки, глазищ, но не распахнутых, а прищуренных – вот и вся разница. Поправила тяжелый русый узел на затылке холеной рукой с оранжевым маникюром. Лялька, кажется, совсем перестала дышать.
– Good morning, children, – сказала Саблезубая своим тягучим голосом. – Take your seats. Who is on duty today?
Экзекуция началась. Саблезубая умела запугать учеников до дрожи, даже мирно объясняя про вопросительные предложения или записывая на доске слова песенки про человечка – скрюченные ножки, который гулял целый век по скрюченной дорожке. При этом было такое ощущение, что она видит все, что происходит не только в классе и даже не только у нее за спиной, но и на много километров окрест. На ее уроке нельзя было мигнуть безнаказанно, и поэтому даже Царапкин не подавал признаков жизни. Тот самый Царапкин, который на всех прочих уроках качался на стуле, писал вредные записки, тыкал острым карандашом тех, кто сидел перед ним, пулялся жеваной бумагой и вообще бурно проводил время, – даже он трепетал перед Саблезубой. Глядя на Ульяну Сергеевну, Лиза готова была благодарить Бабушку за введенный в доме год назад порядок говорить по пятницам только по-английски (утром по пятницам Лиза придерживалась другого мнения и вообще в этот день недели бывала против обыкновенного очень молчалива).
Когда за десять минут до звонка Саблезубая, любившая спрашивать домашнее задание под самый конец урока, открыла наконец журнал и занесла над ним ручку, воздух в классе заискрился и зазвенел. Лиза искоса взглянула на Ляльку – у той снова в глазах закипали слезы, – а потом на Саблезубую: та невыносимо медленно вела ручкой по странице сверху вниз, и оранжевые ногти зловеще поблескивали. Отличник Лева Аствацатуров, про которого Костя Царапкин как-то сказал, что раз уж он выучил собственную фамилию, то теперь ему ничего не страшно, чуть не уронил очки, надул и без того пухлые щеки и сначала побагровел, а потом побелел. Вот ручка уже миновала середину, где среди прочих была и Лизина фамилия, и явно двинулась в конец списка. (Лизу Кудрявцеву Саблезубая вызывала редко – скучно!) Слева от Лизы, через проход, картинно заломила руки с зеленым маникюром Юля Южина по прозвищу Ю-Ю. «Что же делать? Сейчас спросит Ляльку! Эх, вот бы Саблезубая сейчас шлепнулась со стула, как Визирь с жердочки! То-то громкий был бы треск!»
Разволновавшись, Лиза тихонько забарабанила пальцами по парте «Турецкий марш». Саблезубая отвлеклась от журнала: «What're you doing, Lise? Please stop it!» Лиза убрала левую руку под парту и продолжала барабанить, только беззвучно, по собственной коленке, и тут произошло нечто странное: ручка повисла над страницей, Саблезубая подняла голову и оглядела класс, но как-то рассеянно, а потом уставилась в дальнюю стену, где висели карта Великобритании и портрет Шекспира, и замерла с таким потрясенным выражением лица, словно великий драматург делал ей из рамы яростные знаки ушами.
Секунды капали, как вода из крана, но ничего не происходило. Лялька открыла от изумления рот и даже перестала плакать. Отличник Аствацатуров подхватил падающие очки. Юлечка Южина уронила голову на тетрадку. Костя Царапкин скомкал листок бумаги и сунул колючий комок за воротник зануде и ябеде Гарику Горшкову. Тот съежился и закряхтел, но очень тихо. Саблезубая не шелохнулась. Грянул звонок. Она снова посмотрела в журнал, вздохнула и произнесла долгожданное: «Your hometask for tomorrow…»
– Пронесло! – завопила, вырвавшись на волю, Лялька и заскакала по коридору на одной ножке.
Еще вчера Лиза поскакала бы за ней. Еще бы – до завтра никакого английского! Однако сейчас у нее было такое чувство, что она упустила во время урока какую-то очень важную мысль. Она отошла в угол, под искусственный фикус, села на краешек кадки и задумалась. Но тут, как всегда, мимо пронесся Царапкин, крикнул ей неизменную дразнилку про рыжую-конопатую, пришлось ответить, и остаток школьного дня прошел как обычно. На физкультуре даже удалось довольно далеко прыгнуть. Однако мысль о загадочном происшествии на английском все время скреблась у Лизы в голове, как мышка в подполе: попискивает, шуршит, а не показывается.
Правда, некоторую определенность эта мысль получила после того, как на большой перемене в очереди в буфете за булочками к ней вдруг подошел Гарик Горшков. Сам по себе этот факт был поразителен, потому что в нормальном состоянии Лиза про Горшкова не помнила, а он ее терпеть не мог за рыжесть и безупречный английский.
– Что, Лизка-Сосиска, – зашипел Горшков, состроив гнусную рожу (для него это труда не составляло), – мода теперь новая для рыжих – учителей гипнотизировать? Может, мне сходить к Марине Валерьевне и рассказать о твоих успехах?
Вообще говоря, классная руководительница Марина Валерьевна, она же Малина Вареньевна, учительница русского языка, была ни капельки не страшной, даже наоборот, но вопрос насчет гипноза Лизу потряс.
– Да иди, Горшков, ладно, не стесняйся, – растерянно ответила Лиза, а сама подумала: «Какой гипноз?!» – Она тебе доктора из дурдома вызовет, давно пора…
– Иди-иди, Гарик, – донесся из-за спины голос отличника Аствацатурова, которого чаще называли Левушкой. – И к Саблезубой завернуть не забудь. Расскажи ей все на своем превосходном английском языке! Тогда она тебя на следующем уроке точно спросит…
– Да-да, – ухватилась за соломинку Лиза. – Ты ведь так хотел к доске, а она никого не вызвала? Ой, беда-беда, огорчение, пожалейте несчастненького Горшкова…
Горшков глянул в насупленное лицо Левушки и обратился в бегство. Тот умел при случае посмотреть сквозь очки так, словно придавливал недруга гранитной плитой.
После уроков Лиза, все еще взволнованная странным происшествием, вышла на набережную. «И откуда Горшков взял про гипноз? – размышляла она. – Он ведь дубина стоеросовая, ему самому такое нипочем не сочинить!» Она на ходу застегнула рюкзачок и зажмурилась: сквозь рваные облака били лучи солнца. Сегодня настроение у погоды явно поменялось к лучшему – настырного ветра не было и в помине, а солнце даже пыталось пригревать, несмотря на то что в ноябре ему этого делать вроде бы и не полагается. Под ногами, правда, по-прежнему хлюпало и чавкало ничуть не меньше, чем накануне, но Лиза, воображая себя вчерашним котом, ловко обходила лужи и с удовольствием подставляла свои веснушки солнышку.
«Здорово, что Ляльку так и не вызвали. А то она всегда так ревет после английского… Правда, странно получилось, – подумала Лиза, перепрыгивая через очередную лужу. – Саблезубая прямо заснула над журналом…» И тут Лиза остановилась как вкопанная: «Неужели… неужели все-таки это я ее усыпила, как Визиря? Но я ведь ничего не делала! Честное слово! – мысленно оправдывалась она неизвестно перед кем. – Мне просто Ляльку жалко стало! А Саблезубая сказала: „Что ты делаешь, перестань «А что я такого делала? Ну, барабанила по парте…» У нее появилось странное чувство, как будто она изо всех сил пытается решить сложную задачку, а решение где-то рядом, но все время ускользает. Лиза замотала головой, так что шапочка чуть не слетела с непокорных волос, и поудобнее перехватила мешок с физкультурной формой. Сегодня даже физкультура проскочила как-то незаметно, наверно, потому что не было ненавистной эстафеты.
Лиза решила пойти домой пешком. Мысли ее все время возвращались к разговору с Филиным, но это было приятно: он ведь ее так хвалил! «Как же он сказал? – задумалась она. – Что моя игра будет производить на некоторых слушателей… Еще в словарь пришлось лезть… Не-три-ви-альное впечатление. Может быть, это и было нетривиальное? Да, хорошее слово… Но ведь я не играла, не напевала, я всего-навсего стучала пальцами по парте…»
Как обычно, Лиза направилась по набережной к Дворцовому мосту. На спуске у Адмиралтейства она по привычке замедлила шаг около своих любимых львов. Несмотря на их грозный вид и оскаленные зубы, Лиза в глубине души полагала, что на самом деле львы вовсе не такие уж и сердитые. Просто им надоело стоять на одном месте. Вообще-то Лизе всегда хотелось их погладить, но дотянуться она не могла. «Бедненькие, скучно им тут…», – и Лиза в который раз подошла поближе, поднялась на цыпочки, но, увы, не достала даже до львиных лап.
«Ничего стр-рашного», – и у нее над головой зазвучало громкое мурлыканье. Лиза посмотрела по сторонам. По набережной, как ни в чем не бывало, озабоченно спешили люди, и казалось, никто из них ничего особенного не слышит…
«Совер-р-ршенно все затекло! – прозвучал у Лизы над ухом негромкий, но отчетливый урчащий голос. – Леонарр-ррдо, я прр-осто одур-рел!»
Лиза быстро обернулась. Рядом никого не было.
«А ты потер-р-рпи, брр-ратец Леандр-р-ро. До полнолуния осталась кр-рошечная неделя. Успеем еще напрр-рыгаться…», – отозвался второй голос, очень похожий.
Лиза завертелась, как волчок. Но на спуске по-прежнему не было ни единой души, кроме нее самой и неподвижных каменных львов. «Тебе очень повезло, Лизавета. Ты можешь слышать то, чего не слышат другие», – раздались у нее в голове слова Андрея Петровича. Лиза впилась взглядом в ближайшего льва.
«Пр-р-риветствую!» – проурчал все тот же голос.
«Леандро… Леонардо?» – одними губами спросила Лиза.
«Леонар-рдо – это он. Р-рад вас видеть».
«Пр-риятной пр-рогулки, – присоединился второй лев. – До встр-речи в полнолуние! Мы непр-р-ременно за вами пр-р-ридем».
«До свидания!» – сказала Лиза львам, несколько озадаченная последней репликой, и уже хотела было свернуть на мост, но почему-то пошла совсем в другую сторону, по направлению к Александровскому саду.
«А может, я все это выдумала? Или мне показалось? – размышляла Лиза о разговоре со львами. – Пойду попробую проверить…» В саду обитал еще один ее любимец – верблюд у подножия памятника Пржевальскому. Лиза издалека увидела, как блестит в просветах между голыми стволами деревьев его спина, отполированная множеством ребят, которые норовили на нем покататься.
Подойдя поближе, Лиза сразу заметила, что сегодня на Арнольде (а именно так она про себя называла верблюда) не только катались, но и упражнялись в меткости: он был весь облеплен снегом, точнее снежками. Какой-то особенно меткий стрелок ухитрился даже попасть Арнольду в глаз. Лиза решительно бросила мешок с формой прямо на землю и, стащив варежки, принялась отколупывать снег, но снежки успели подмерзнуть в тени и поддавались с трудом.
Пальцы у Лизы скоро заледенели, а руки покраснели. «Бр-р! Вот сейчас еще глаз отчищу, и все…», – она так увлеклась спасением Арнольда, что напрочь забыла о том, зачем пришла его навестить. Но едва Лиза покончила со снежками и стала ожесточенно дуть на озябшие руки, верблюд ощутимо и мягко вздохнул ей прямо в ухо. Лиза вздрогнула и посмотрела на него повнимательнее. «Это ты?» – осторожно спросила она. «Конечно же, я, – отозвался Арнольд гортанным голосом. – Большое спасибо». Лиза уже хотела узнать у него, не болит ли глаз, но тут ее цепко взяла за плечо незаметно подкравшаяся старушенция с выцветшим ридикюлем из порыжелой кожи, которому, как и его хозяйке, на вид было не меньше ста лет.
– Девочка, ты зачем трогаешь скульптуру? – строго спросила она.
– Я не трогаю, – испуганно отозвалась Лиза. – Я так… я снег счищала.
– А на газон зачем залезла? – продолжала настырная старушка.
Лиза хотела было возразить, что все равно зима и на газоне ничего не растет, но, по счастью, обладательница ридикюля заметила неподалеку еще каких-то нарушителей и, забыв про Лизу, поспешила восстанавливать порядок. А Лиза, которая больше всего на свете не любила оправдываться перед такими вот старушками, подобрала мешок с формой и помчалась прочь.
…Она перевела дух только на Петроградской. С карнизов звонко капало, сосульки сверкали, как бриллианты, а из водосточных труб время от времени с грохотом рушилось ледяное крошево. Приходилось то и дело задирать голову и проверять, не целит ли тебе на голову очередная сосулька. И тут Лиза снова услышала какой-то голос, нет, даже два – скрипучие и сварливые, они громко переругивались где-то наверху:
– О, глянь, рыжая идет. А давай ей на голову бабахнемся?
– Да ладно, висим себе и висим. Солнышко, высоко, красивый вид… Бабахнешься – разобьешься, а тебе что, жить надоело?
– Так ведь все равно потом когда-нибудь или упадем, или растаем. Давай хоть напакостим кому-нибудь напоследок, а?..
– Отстань! Дай повисеть спокойно!
– Ага, спокойно, как же! Щас ка-а-ак придут эти, с лопатами да ломами, да ка-а-ак стукнут тебя – мокрого места не останется… вон, смотри, бабулька ковыляет, давай на нее свалимся, а?
– Слушай, ну что ты пристала?! Мало того, что у тебя из носу каплет, так еще зудишь над ухом!
– Это где же это у меня нос, а у тебя уши, а?! Все, ты как хочешь, а я прыгаю! Счастливо оставаться!
Лиза так заслушалась, что едва успела отскочить в сторону: одна из двух переругивавшихся сосулек (а это были явно их голоса) внезапно оторвалась от карниза, на котором держалась только чудом, и с грохотом разбилась на мелкие кусочки прямо перед Лизой.
– Ничего себе! – громко сказала Лиза в полном изумлении, отскочив к краю тротуара.
В тот день ей долго не удавалось сосредоточиться на уроках. До самого вечера она просидела над тетрадками и учебниками, мечтательно глядя в окно и заново переживая сегодняшние события. Ей и в голову не приходило, что дальше будет еще интереснее…
Если бы второй голос прозвучал, он оказался бы молодым и очень тихим. Но пленник не сказал ничего.
– Итак, помогла тебе твоя ученость? – продолжал первый голос. В нем был холод непроглядной зимней ночи, и каждое слово падало, как тяжелый камень в бездонный колодец тьмы. – Может быть, ты стал так мудр и сведущ, что сам найдешь отсюда вход в твою разлюбезную Библиотеку? Попробуй. Я жду!
Пленник молчал.
От темной, закутанной в черный плащ фигуры исходило невыносимое ощущение леденящего холода и чудовищной силы.
– Все книги на свете, – глумливо протянул голос. – Подумать только, какая драгоценность! Осталось совсем недолго, дорогой мой, – скоро никакие книжки тебе не понадобятся.
«Зачем он тратит на меня время? – подумал пленник в тоске. – Хотя он ведь бессмертный… а моя жизнь уходит по капельке…»
– Да, кстати, – добавил голос вкрадчиво. От этой вкрадчивости мурашки пробежали у пленника по спине. – Я разыскал твою сестру. Бедная сиротка.
Пленник вздрогнул и мысленно выругал себя: нельзя показывать свою слабость.
– Как ты понимаешь, она мне особенно не нужна, – нарочито равнодушно бросил голос. Его обладатель пошевелился со странным шелестом, напоминавшим шорох сухих листьев. – Но добраться до нее я могу в любую минуту. Я еще не придумал, что с ней делать, и это зависит от тебя, дорогой мой.
Пленник стиснул зубы. «Не доберется, – подумал он. – Иначе бы не хвастался».
– Вот видишь, – сказал голос, – я и подарил тебе кусочек королевской власти. Судьба сестры в твоих руках. Подумай об этом. Иди.
В дверях пленник обернулся. Там, в глубине, под каменными сводами, тьма, казалось, собралась в плотный сгусток – темнее беззвездной ночи, темнее морских глубин, и в этой темноте был словно провал в ничто, для которого не существовало слово «тьма», потому что существо, таившееся под плащом, само было этой тьмой. Пленник всем телом почувствовал взгляд, давящий, жалящий, сверляще-пристальный, и от того, что ни лица, ни тем более глаз под капюшоном было не различить, взгляд казался еще страшнее.
Пленник миновал несколько темных комнат и вышел, щурясь, на свет. Пройдя несколько шагов по галерее, он обернулся: за ним, не таясь, шлепал гоблин-соглядатай.
У себя в комнате пленник попытался было запереться на задвижку, которую по недосмотру не сняли, но задвижка, как и почти все в этом заброшенном, умирающем дворце, сломалась, и пленник швырнул ее в открытое окно. Потом придвинул к двери тяжелое пыльное кресло и рухнул на постель лицом вниз, вдыхая неизменный запах лежалой пыли и плесени. Под дверью возился гоблин-шпион.
Лиза огненным вихрем пронеслась по этому ледяному царству, ловко перепрыгнула традиционно подставленную Костей Царапкиным по прозвищу Цап-Царапыч ножку (меньшей пакостью он обойтись никак не мог) и уткнулась носом в живот высоченной соседки по парте – Ляльки Шевченко.
– Лизка! – драматическим шепотом воззвала Лялька вместо приветствия. – «Май Флэт» сочинила? Дай списать!
– Дать-то я дам, – ответила Лиза, роясь в рюкзаке и пытаясь отдышаться. – Лялька, чучело ты, моя квартира тебе не подойдет! Что же нам делать?
Лялькины глаза-озера немедленно наполнились слезами. Красавица Лялька была несчастным человеком. Попробуй-ка поучись английскому в престижной английской школе, когда тебя учит собственная мама, она же завуч, она же тигрица позубастей Горгоны Медузовны! Лялька боялась свою маму до икоты, похоже, с самого рождения. Впрочем, Ульяну Сергеевну боялись все, кто ее видел, даже Лиза, которая Бабушкиными стараниями знала английский гораздо лучше всех в классе. Лялька, медлительная и томная, на вид совсем взрослая барышня, на уроках английского цепенела, как маленький кролик перед огромным удавом, и не могла ответить на мамочкины вопросы ничего путного. Да и кто, как не родная мать, может точно знать, приготовил ее ребенок уроки или нет? Оставалось надеяться, что злая англичанка Ляльку сегодня не спросит. Что ж, надежда умирает последней.
Прозвенел звонок, и в класс вплыла Ульяна Сергеевна, она же Саблезубая, и прозвали ее так не только за любовь к тигриным полоскам на свитерах и блузках, а по заслугам – за общую саблезубость. Лиза в который раз с ужасом подумала, что Лялька поразительно похожа на маму – неужели из нее вырастет такой же коварный кошмар? Или дело ограничится только ослепительной красотой?
Между тем Саблезубая грациозно опустилась на стул. Обвела притихших шестиклашек тяжелым взглядом таких же громадных, как у Ляльки, глазищ, но не распахнутых, а прищуренных – вот и вся разница. Поправила тяжелый русый узел на затылке холеной рукой с оранжевым маникюром. Лялька, кажется, совсем перестала дышать.
– Good morning, children, – сказала Саблезубая своим тягучим голосом. – Take your seats. Who is on duty today?
Экзекуция началась. Саблезубая умела запугать учеников до дрожи, даже мирно объясняя про вопросительные предложения или записывая на доске слова песенки про человечка – скрюченные ножки, который гулял целый век по скрюченной дорожке. При этом было такое ощущение, что она видит все, что происходит не только в классе и даже не только у нее за спиной, но и на много километров окрест. На ее уроке нельзя было мигнуть безнаказанно, и поэтому даже Царапкин не подавал признаков жизни. Тот самый Царапкин, который на всех прочих уроках качался на стуле, писал вредные записки, тыкал острым карандашом тех, кто сидел перед ним, пулялся жеваной бумагой и вообще бурно проводил время, – даже он трепетал перед Саблезубой. Глядя на Ульяну Сергеевну, Лиза готова была благодарить Бабушку за введенный в доме год назад порядок говорить по пятницам только по-английски (утром по пятницам Лиза придерживалась другого мнения и вообще в этот день недели бывала против обыкновенного очень молчалива).
Когда за десять минут до звонка Саблезубая, любившая спрашивать домашнее задание под самый конец урока, открыла наконец журнал и занесла над ним ручку, воздух в классе заискрился и зазвенел. Лиза искоса взглянула на Ляльку – у той снова в глазах закипали слезы, – а потом на Саблезубую: та невыносимо медленно вела ручкой по странице сверху вниз, и оранжевые ногти зловеще поблескивали. Отличник Лева Аствацатуров, про которого Костя Царапкин как-то сказал, что раз уж он выучил собственную фамилию, то теперь ему ничего не страшно, чуть не уронил очки, надул и без того пухлые щеки и сначала побагровел, а потом побелел. Вот ручка уже миновала середину, где среди прочих была и Лизина фамилия, и явно двинулась в конец списка. (Лизу Кудрявцеву Саблезубая вызывала редко – скучно!) Слева от Лизы, через проход, картинно заломила руки с зеленым маникюром Юля Южина по прозвищу Ю-Ю. «Что же делать? Сейчас спросит Ляльку! Эх, вот бы Саблезубая сейчас шлепнулась со стула, как Визирь с жердочки! То-то громкий был бы треск!»
Разволновавшись, Лиза тихонько забарабанила пальцами по парте «Турецкий марш». Саблезубая отвлеклась от журнала: «What're you doing, Lise? Please stop it!» Лиза убрала левую руку под парту и продолжала барабанить, только беззвучно, по собственной коленке, и тут произошло нечто странное: ручка повисла над страницей, Саблезубая подняла голову и оглядела класс, но как-то рассеянно, а потом уставилась в дальнюю стену, где висели карта Великобритании и портрет Шекспира, и замерла с таким потрясенным выражением лица, словно великий драматург делал ей из рамы яростные знаки ушами.
Секунды капали, как вода из крана, но ничего не происходило. Лялька открыла от изумления рот и даже перестала плакать. Отличник Аствацатуров подхватил падающие очки. Юлечка Южина уронила голову на тетрадку. Костя Царапкин скомкал листок бумаги и сунул колючий комок за воротник зануде и ябеде Гарику Горшкову. Тот съежился и закряхтел, но очень тихо. Саблезубая не шелохнулась. Грянул звонок. Она снова посмотрела в журнал, вздохнула и произнесла долгожданное: «Your hometask for tomorrow…»
– Пронесло! – завопила, вырвавшись на волю, Лялька и заскакала по коридору на одной ножке.
Еще вчера Лиза поскакала бы за ней. Еще бы – до завтра никакого английского! Однако сейчас у нее было такое чувство, что она упустила во время урока какую-то очень важную мысль. Она отошла в угол, под искусственный фикус, села на краешек кадки и задумалась. Но тут, как всегда, мимо пронесся Царапкин, крикнул ей неизменную дразнилку про рыжую-конопатую, пришлось ответить, и остаток школьного дня прошел как обычно. На физкультуре даже удалось довольно далеко прыгнуть. Однако мысль о загадочном происшествии на английском все время скреблась у Лизы в голове, как мышка в подполе: попискивает, шуршит, а не показывается.
Правда, некоторую определенность эта мысль получила после того, как на большой перемене в очереди в буфете за булочками к ней вдруг подошел Гарик Горшков. Сам по себе этот факт был поразителен, потому что в нормальном состоянии Лиза про Горшкова не помнила, а он ее терпеть не мог за рыжесть и безупречный английский.
– Что, Лизка-Сосиска, – зашипел Горшков, состроив гнусную рожу (для него это труда не составляло), – мода теперь новая для рыжих – учителей гипнотизировать? Может, мне сходить к Марине Валерьевне и рассказать о твоих успехах?
Вообще говоря, классная руководительница Марина Валерьевна, она же Малина Вареньевна, учительница русского языка, была ни капельки не страшной, даже наоборот, но вопрос насчет гипноза Лизу потряс.
– Да иди, Горшков, ладно, не стесняйся, – растерянно ответила Лиза, а сама подумала: «Какой гипноз?!» – Она тебе доктора из дурдома вызовет, давно пора…
– Иди-иди, Гарик, – донесся из-за спины голос отличника Аствацатурова, которого чаще называли Левушкой. – И к Саблезубой завернуть не забудь. Расскажи ей все на своем превосходном английском языке! Тогда она тебя на следующем уроке точно спросит…
– Да-да, – ухватилась за соломинку Лиза. – Ты ведь так хотел к доске, а она никого не вызвала? Ой, беда-беда, огорчение, пожалейте несчастненького Горшкова…
Горшков глянул в насупленное лицо Левушки и обратился в бегство. Тот умел при случае посмотреть сквозь очки так, словно придавливал недруга гранитной плитой.
После уроков Лиза, все еще взволнованная странным происшествием, вышла на набережную. «И откуда Горшков взял про гипноз? – размышляла она. – Он ведь дубина стоеросовая, ему самому такое нипочем не сочинить!» Она на ходу застегнула рюкзачок и зажмурилась: сквозь рваные облака били лучи солнца. Сегодня настроение у погоды явно поменялось к лучшему – настырного ветра не было и в помине, а солнце даже пыталось пригревать, несмотря на то что в ноябре ему этого делать вроде бы и не полагается. Под ногами, правда, по-прежнему хлюпало и чавкало ничуть не меньше, чем накануне, но Лиза, воображая себя вчерашним котом, ловко обходила лужи и с удовольствием подставляла свои веснушки солнышку.
«Здорово, что Ляльку так и не вызвали. А то она всегда так ревет после английского… Правда, странно получилось, – подумала Лиза, перепрыгивая через очередную лужу. – Саблезубая прямо заснула над журналом…» И тут Лиза остановилась как вкопанная: «Неужели… неужели все-таки это я ее усыпила, как Визиря? Но я ведь ничего не делала! Честное слово! – мысленно оправдывалась она неизвестно перед кем. – Мне просто Ляльку жалко стало! А Саблезубая сказала: „Что ты делаешь, перестань «А что я такого делала? Ну, барабанила по парте…» У нее появилось странное чувство, как будто она изо всех сил пытается решить сложную задачку, а решение где-то рядом, но все время ускользает. Лиза замотала головой, так что шапочка чуть не слетела с непокорных волос, и поудобнее перехватила мешок с физкультурной формой. Сегодня даже физкультура проскочила как-то незаметно, наверно, потому что не было ненавистной эстафеты.
Лиза решила пойти домой пешком. Мысли ее все время возвращались к разговору с Филиным, но это было приятно: он ведь ее так хвалил! «Как же он сказал? – задумалась она. – Что моя игра будет производить на некоторых слушателей… Еще в словарь пришлось лезть… Не-три-ви-альное впечатление. Может быть, это и было нетривиальное? Да, хорошее слово… Но ведь я не играла, не напевала, я всего-навсего стучала пальцами по парте…»
Как обычно, Лиза направилась по набережной к Дворцовому мосту. На спуске у Адмиралтейства она по привычке замедлила шаг около своих любимых львов. Несмотря на их грозный вид и оскаленные зубы, Лиза в глубине души полагала, что на самом деле львы вовсе не такие уж и сердитые. Просто им надоело стоять на одном месте. Вообще-то Лизе всегда хотелось их погладить, но дотянуться она не могла. «Бедненькие, скучно им тут…», – и Лиза в который раз подошла поближе, поднялась на цыпочки, но, увы, не достала даже до львиных лап.
«Ничего стр-рашного», – и у нее над головой зазвучало громкое мурлыканье. Лиза посмотрела по сторонам. По набережной, как ни в чем не бывало, озабоченно спешили люди, и казалось, никто из них ничего особенного не слышит…
«Совер-р-ршенно все затекло! – прозвучал у Лизы над ухом негромкий, но отчетливый урчащий голос. – Леонарр-ррдо, я прр-осто одур-рел!»
Лиза быстро обернулась. Рядом никого не было.
«А ты потер-р-рпи, брр-ратец Леандр-р-ро. До полнолуния осталась кр-рошечная неделя. Успеем еще напрр-рыгаться…», – отозвался второй голос, очень похожий.
Лиза завертелась, как волчок. Но на спуске по-прежнему не было ни единой души, кроме нее самой и неподвижных каменных львов. «Тебе очень повезло, Лизавета. Ты можешь слышать то, чего не слышат другие», – раздались у нее в голове слова Андрея Петровича. Лиза впилась взглядом в ближайшего льва.
«Пр-р-риветствую!» – проурчал все тот же голос.
«Леандро… Леонардо?» – одними губами спросила Лиза.
«Леонар-рдо – это он. Р-рад вас видеть».
«Пр-риятной пр-рогулки, – присоединился второй лев. – До встр-речи в полнолуние! Мы непр-р-ременно за вами пр-р-ридем».
«До свидания!» – сказала Лиза львам, несколько озадаченная последней репликой, и уже хотела было свернуть на мост, но почему-то пошла совсем в другую сторону, по направлению к Александровскому саду.
«А может, я все это выдумала? Или мне показалось? – размышляла Лиза о разговоре со львами. – Пойду попробую проверить…» В саду обитал еще один ее любимец – верблюд у подножия памятника Пржевальскому. Лиза издалека увидела, как блестит в просветах между голыми стволами деревьев его спина, отполированная множеством ребят, которые норовили на нем покататься.
Подойдя поближе, Лиза сразу заметила, что сегодня на Арнольде (а именно так она про себя называла верблюда) не только катались, но и упражнялись в меткости: он был весь облеплен снегом, точнее снежками. Какой-то особенно меткий стрелок ухитрился даже попасть Арнольду в глаз. Лиза решительно бросила мешок с формой прямо на землю и, стащив варежки, принялась отколупывать снег, но снежки успели подмерзнуть в тени и поддавались с трудом.
Пальцы у Лизы скоро заледенели, а руки покраснели. «Бр-р! Вот сейчас еще глаз отчищу, и все…», – она так увлеклась спасением Арнольда, что напрочь забыла о том, зачем пришла его навестить. Но едва Лиза покончила со снежками и стала ожесточенно дуть на озябшие руки, верблюд ощутимо и мягко вздохнул ей прямо в ухо. Лиза вздрогнула и посмотрела на него повнимательнее. «Это ты?» – осторожно спросила она. «Конечно же, я, – отозвался Арнольд гортанным голосом. – Большое спасибо». Лиза уже хотела узнать у него, не болит ли глаз, но тут ее цепко взяла за плечо незаметно подкравшаяся старушенция с выцветшим ридикюлем из порыжелой кожи, которому, как и его хозяйке, на вид было не меньше ста лет.
– Девочка, ты зачем трогаешь скульптуру? – строго спросила она.
– Я не трогаю, – испуганно отозвалась Лиза. – Я так… я снег счищала.
– А на газон зачем залезла? – продолжала настырная старушка.
Лиза хотела было возразить, что все равно зима и на газоне ничего не растет, но, по счастью, обладательница ридикюля заметила неподалеку еще каких-то нарушителей и, забыв про Лизу, поспешила восстанавливать порядок. А Лиза, которая больше всего на свете не любила оправдываться перед такими вот старушками, подобрала мешок с формой и помчалась прочь.
…Она перевела дух только на Петроградской. С карнизов звонко капало, сосульки сверкали, как бриллианты, а из водосточных труб время от времени с грохотом рушилось ледяное крошево. Приходилось то и дело задирать голову и проверять, не целит ли тебе на голову очередная сосулька. И тут Лиза снова услышала какой-то голос, нет, даже два – скрипучие и сварливые, они громко переругивались где-то наверху:
– О, глянь, рыжая идет. А давай ей на голову бабахнемся?
– Да ладно, висим себе и висим. Солнышко, высоко, красивый вид… Бабахнешься – разобьешься, а тебе что, жить надоело?
– Так ведь все равно потом когда-нибудь или упадем, или растаем. Давай хоть напакостим кому-нибудь напоследок, а?..
– Отстань! Дай повисеть спокойно!
– Ага, спокойно, как же! Щас ка-а-ак придут эти, с лопатами да ломами, да ка-а-ак стукнут тебя – мокрого места не останется… вон, смотри, бабулька ковыляет, давай на нее свалимся, а?
– Слушай, ну что ты пристала?! Мало того, что у тебя из носу каплет, так еще зудишь над ухом!
– Это где же это у меня нос, а у тебя уши, а?! Все, ты как хочешь, а я прыгаю! Счастливо оставаться!
Лиза так заслушалась, что едва успела отскочить в сторону: одна из двух переругивавшихся сосулек (а это были явно их голоса) внезапно оторвалась от карниза, на котором держалась только чудом, и с грохотом разбилась на мелкие кусочки прямо перед Лизой.
– Ничего себе! – громко сказала Лиза в полном изумлении, отскочив к краю тротуара.
В тот день ей долго не удавалось сосредоточиться на уроках. До самого вечера она просидела над тетрадками и учебниками, мечтательно глядя в окно и заново переживая сегодняшние события. Ей и в голову не приходило, что дальше будет еще интереснее…
* * *
– Не хорохоришься больше, – произнес в кромешной темноте голос, который был хуже любых слов, даже самых жестоких и злых. Принадлежал он очень высокому сутуловатому силуэту, понемногу обрисовывавшемуся в темноте. – Что, дома оказалось не так уж уютно, а?Если бы второй голос прозвучал, он оказался бы молодым и очень тихим. Но пленник не сказал ничего.
– Итак, помогла тебе твоя ученость? – продолжал первый голос. В нем был холод непроглядной зимней ночи, и каждое слово падало, как тяжелый камень в бездонный колодец тьмы. – Может быть, ты стал так мудр и сведущ, что сам найдешь отсюда вход в твою разлюбезную Библиотеку? Попробуй. Я жду!
Пленник молчал.
От темной, закутанной в черный плащ фигуры исходило невыносимое ощущение леденящего холода и чудовищной силы.
– Все книги на свете, – глумливо протянул голос. – Подумать только, какая драгоценность! Осталось совсем недолго, дорогой мой, – скоро никакие книжки тебе не понадобятся.
«Зачем он тратит на меня время? – подумал пленник в тоске. – Хотя он ведь бессмертный… а моя жизнь уходит по капельке…»
– Да, кстати, – добавил голос вкрадчиво. От этой вкрадчивости мурашки пробежали у пленника по спине. – Я разыскал твою сестру. Бедная сиротка.
Пленник вздрогнул и мысленно выругал себя: нельзя показывать свою слабость.
– Как ты понимаешь, она мне особенно не нужна, – нарочито равнодушно бросил голос. Его обладатель пошевелился со странным шелестом, напоминавшим шорох сухих листьев. – Но добраться до нее я могу в любую минуту. Я еще не придумал, что с ней делать, и это зависит от тебя, дорогой мой.
Пленник стиснул зубы. «Не доберется, – подумал он. – Иначе бы не хвастался».
– Вот видишь, – сказал голос, – я и подарил тебе кусочек королевской власти. Судьба сестры в твоих руках. Подумай об этом. Иди.
В дверях пленник обернулся. Там, в глубине, под каменными сводами, тьма, казалось, собралась в плотный сгусток – темнее беззвездной ночи, темнее морских глубин, и в этой темноте был словно провал в ничто, для которого не существовало слово «тьма», потому что существо, таившееся под плащом, само было этой тьмой. Пленник всем телом почувствовал взгляд, давящий, жалящий, сверляще-пристальный, и от того, что ни лица, ни тем более глаз под капюшоном было не различить, взгляд казался еще страшнее.
Пленник миновал несколько темных комнат и вышел, щурясь, на свет. Пройдя несколько шагов по галерее, он обернулся: за ним, не таясь, шлепал гоблин-соглядатай.
У себя в комнате пленник попытался было запереться на задвижку, которую по недосмотру не сняли, но задвижка, как и почти все в этом заброшенном, умирающем дворце, сломалась, и пленник швырнул ее в открытое окно. Потом придвинул к двери тяжелое пыльное кресло и рухнул на постель лицом вниз, вдыхая неизменный запах лежалой пыли и плесени. Под дверью возился гоблин-шпион.
Глава 4,
в которой бронзовые звери показывают Лизе дорогу на Бродячий мост, и ей достаются бесконечное мороженое и серьезный нагоняй
Жизнь с волшебным слухом оказалась куда более интересной и насыщенной, чем без него. Даже холодная поздняя осень и неумолимо надвигавшаяся зима казались теперь Лизе вполне терпимыми. И дело было не только в мелодичном звоне снежинок и лимонадном шипении тающего снега, но и в том, что занятия музыкой с новым учителем были совсем-совсем другими.