Наконец, пробудившись, Мусаси невозмутимо выпил воды из тазика для умывания и неторопливо пошел к лодке.
Сато сел на весла, а Мусаси, наспех подвязав волосы грязным полотенцем и перехватив бумажными лентами рукава кимоно, чтобы не мешали в бою, принялся обстругивать обломок старого весла, пытаясь превратить его в некое подобие меча, – свой меч он «где-то позабыл». Так и не завершив работы и решив, что обструганной рукояти будет вполне достаточно, он вновь заснул в мерно покачивающейся лодке.
Лодка причалила, и великий Мусаси с обломком весла в руках сошел на берег. Кодзиро и его свита, пораженные, взирали на встрепанного и неопрятно одетого Мусаси, у которого даже не было меча. Сам же Мусаси, нимало не смутившись, ринулся с деревяшкой на Кодзиро. Тот едва успел выхватить свой меч и отбросить ножны в сторону. Этот жест был встречен колким замечанием Мусаси: «Правильно, они тебе больше не понадобятся!»
Никто не ожидал, что дуэль будет столь быстротечна. Первым же ударом Сасаки рассек хатимаки на голове Мусаси, но в ответ тотчас получил в ответ сокрушительный удар в голову. Сасаки рухнул ничком, лицом вниз, но собравшись с силами, сделал последний взмах мечом и… рассек подол куртки Мусаси (сусо). После этого он уже не двигался, а из ушей и носа у него хлынула кровь. Мусаси опустился рядом с ним на колени, положил руки на голову и наклонился, чтобы понять, убит ли он. Убедившись, что Сасаки мертв, Мусаси поклонился распростертому телу, его секундантам, и после этого удалился. Хакама сползли, открыв изумленным секундантам и ученикам некоторые интимные части тела великого Миямото Мусаси. Тот же невозмутимо поклонился присутствующим (самурайский ритуал обязывает!), развернулся и направился обратно к лодке.
Но откуда же возник этот миф о «благородном воине»? Следует осознать, что в западной и японской традиции понятия «благородство» и «честь» могут иметь совсем разное содержание. Для самурая благородство, в частности, заключалось в том, чтобы любой ценой не уронить честь своего рода и господина, а отнюдь не в любезностях и мушкетерской куртуазности по отношению к противнику. Поэтому допускались любые уловки. Мусаси, конечно, не случайно регулярно опаздывает на бой, заставляя противников нервничать, терять самообладание; постоянно демонстрирует презрение к сопернику: он топчет ногами лежащего на земле Ёсиоки, убивает из засады юношу, который ожидает открытого боя, убивает даже тех, кто заведомо слабее его. Это – самурайская культура в чистом виде без мифов и прикрас.
Идеал благородства по отношению к врагу так и оставался идеалом, он существовал в основном оторванно от реальной самурайской жизни. И в то же время составлял ее весьма важную часть – именно из идеалов, мифов и преданий ткалась материя самурайской культуры.
Но разве все эти жестокие убийства не противоречат благородному духу Бусидо?
Не противоречат и не могут противоречить по самой логике японской культуры. В Японии, равно как и в Китае, сложилось особое понимание «гуманности», или «человеколюбия» (япон. – ниндзё, кит. – жэнь), отнюдь не схожее с аналогичным европейским понятием. По конфуцианским представлениям, каждый человек должен выполнять множество ритуальных норм, прежде всего по отношению к своему господину, родителям, друзьям. Как только человек переставал выполнять эти нормы (что считалось признаком утраты необходимых моральных качеств), например, выказывал нелояльность по отношению к своему господину, он как бы переставал быть человеком. А об убийстве нечеловека вряд ли стоит сожалеть.
В японской культуре выше гуманности стоит практицизм. Скажем, намного практичнее добить упавшего и даже сдающегося противника, нежели помиловать его, дабы он не успел прийти в себя и броситься опять в бой.
Отношение к человеческой жизни в традиционной Японии было утилитарным, и все поступки определялись только практическим результатом, а не отвлеченными нормами морали. Так, в XVIII–XIX веках в японских деревнях существовал обычай регулярного детоубийства, который именовался «прореживанием» и сдерживал прирост населения. Делали это отнюдь не из патологической жестокости, а из чисто практических соображений: урожай был небогатым, а крестьянский труд малопроизводительным. Считалось, что намного гуманнее убить ребенка еще в колыбели, нежели обрекать его на голодную смерть.
На государственном уровне жестокость считалась признаком могучей власти, которая карает того, кто «утратил облик человека». Казни проходили обычно при большом стечении народа. Людей зарывали по пояс в землю и убивали, пронзая бамбуковыми палками, четвертовали, варили на медленном огне. Даже самурай мог подвергнуться мучительной пытке и столь же чудовищной смерти. Нередко ниндзя из числа самураев низкого ранга (а именно из этой среды происходило большинство ниндзя) умирали в котлах с кипящей водой.
Самураи рождались и умирали в обстановке чрезвычайной жестокости и умаления ценности человеческой жизни. Да и что есть жизнь? «Лишь отблеск предутреннего луча в капле росы на листке». За нее не стоит держаться и о ней не надо сожалеть, ценности сама по себе жизнь не представляет. Для самурая намного важнее были мысли не о том, как избежать смерти, но как правильно умереть.
Нередко трупы казненных преступников отдавались самураям на опробование мечей. Впрочем, не только преступников. Например, свод самурайских законов XVII века недвусмысленно предписывал: «Если же лицо низшего сословия, такое, как горожанин или крестьянин, будет виновно в оскорблении самурая речью или грубым поведением, его можно тут же зарубить». Это самурайское право распоряжаться чужой жизнью вошло в историю под названием кирисутэ гомэн – «разрешение зарубить или оставить» [28]. Печально знаменитым стало и разрешение сёгуна Тоэтоми Хидэёси «на пробу меча», согласно которому самурай мог опробовать клинок своей новой катаны на любом прохожем.
Характерно, что фольклорные герои японской воинской традиции также поступали на удивление «не по-геройски». Тем не менее рассказы о таких героях распространились в XIV–XVI веках, т. е. тогда, когда законы Бусидо уже сложились.
Посмотрим теперь, какими чертами характера в действительности восхищались японцы во времена расцвета самурайской культуры. В одном из небольших анонимных повествований, которые были широко распространены в народной среде, рассказывается о Минамото-но Ёсицунэ. Ёсицунэ – реальная личность, он принадлежал к роду Гэндзи. В японской традиции Ёсицунэ считается отчаянно храбрым воином, владеющим многими чудесными приёмами бу-дзюцу. О том, как Ёсицунэ узнал секреты воинского искусства, повествует следующая история.
Ёсицунэ захотел стать полновластным правителем Японии. Его вассал и советник Фудзивара Хидэхара заметил, что для этого нужно овладеть всеми секретами боевого ремесла. В далекой земле Эдзогасима (Остров айнов), или Тисима (Тысяча островов) в замке правителя Канэхиры хранится тайная рукопись «Закон будды Дайнити», где изложены самые сокровенные секреты боевых искусств. Ёсицунэ тотчас загорелся идеей заполучить эту рукопись, купил корабль и после долгих приключений причалил к берегам Острова айнов.
Ёсицунэ блестяще играл на флейте, и звуки его музыки так очаровали правителя местных земель Канэхиру, что тот решил посвятить Ёсицунэ в тайны боевых искусств. Но предварительно он потребовал от Ёсицунэ принести «клятву учителя и ученика на семь жизней», т. е. на вечные времена. Ёсицунэ также должен был проходить очищение в реке каждый день по 333 раза утром и вечером, усердно совершенствоваться три года и три месяца, чтобы затем «познать великую истину».
Казалось бы, здесь все происходит по классической самурайской схеме приобщения ученика к истине через абсолютную верность своему учителю. К тому же правитель Канэхира слыл блестящим наставником воинских искусств, и даже чудесные существа тэнгу являлись его учениками. Они и должны были по истечении положенного срока передать Ёсицунэ чудесную книгу об искусстве боя. После чего Канэхира хотел побеседовать со своим учеником с глазу на глаз, дабы «передать важное».
Но герой самурайской традиции Ёсицунэ и не думал учиться, а тем более соблюдать «клятву учителя и ученика на семь жизней». Он очаровал дочь правителя – прекрасную принцессу Асахи, которая выкрала для него священную рукопись. Примечательно, что женщине нельзя было входить в пещеру, где хранились свитки, но Ёсицунэ настоял на том, чтобы принцесса проникла в склеп, хотя знал, что этим она осквернит рукопись и нарушит многие ритуальные предписания. Но такое прегрешение, как и клятвопреступление, ничуть не смутило нашего героя, равно как и страдания девушки.
Как только Ёсицунэ прочел рукопись, все иероглифы исчезли с листов бумаги, а значит, вернуть трактат на место было уже невозможно, правитель сразу бы догадался о проступке Ёсицунэ. «Мужественный» воин решил спастись бегством, бросив свою возлюбленную. Правитель Канэхира безжалостно разорвал принцессу на восемь кусков и выбросил их.
Когда Ёсицунэ рассказал о своих приключениях вассалу Фудзиваре Хидэхирэ, тот решил, что благодаря секретам воинского искусства, которые узнал его господин, род Гэндзи, или Минамото, удержит Японию в своих руках. «Радости не было предела» [6].
Весьма странно выглядят поступки этого героя по отношению к заповедям Бусидо. Перед нами – человек, предавший своего учителя, вор, соблазнитель и в общем-то трус, не решившийся ни разу сразиться со своими преследователями. И тем не менее – это герой, поскольку именно так относится к нему фольклорная традиция. Он победитель – и это оправдывает всё.
В сущности Ёсицунэ поступал точно так же, как и другие полулегендарные герои японской культуры, например, знаменитый Ямато. Не случайно Японию нередко именуют «страной Ямато», а японцев – «народом Ямато» (первоначально народ Ямато был лишь одним из племенных образований). Приключения Ямато изложены в двух важнейших сводах легенд: «Кодзики» («Записи о делах древности», 712 г.) и «Нихон секи» («Анналы Японии», 720 г.). Ямато, вероятно, жил на рубеже I–II веков н. э. и возглавлял одно из самых крупных племенных объединений на территории Японии. Но в мифах все походы, предпринимаемые этим племенем, приписывались одному человеку – Ямато Такэру. Само прозвище «Такэру» («смельчак», «богатырь», «силач») говорит об уважении к этому человеку.
Как же относился Ямато Такэру к своим родственникам и чувству долга? Когда Ямато был еще юношей, его отец царь Кэйко разгневался на старшего сына. Кэйко попросил его привезти из далёких земель двух красавиц себе в наложницы, а сын сам женился на них. И вот младший сын – Ямато Такэру – решил научить старшего «брата сыновней почтительности». Он сам так рассказал об этом: «Когда рано утром брат зашел в отхожее место, я поджидал его. Я напал на него, схватил, убил его, руки-ноги повыдергал, завернул тело в циновку и выкинул» [18]. После этого царь Кэйко решил послать Ямато на переговоры с вождями соседних племен, он и их коварно убил. Однажды, встретившись с силачом Идзумо, Ямато поклялся ему в дружественных чувствах и предложил обменяться мечами. Идзумо согласился, не зная, что Ямато заранее сделал деревянный меч и повесил его у пояса. Эту деревяшку он и вручил Идзумо, а затем, вызвав его на дуэль, без труда убил.
Практически ни одного своего подвига Ямато не совершил «по самурайским правилам», которые через тысячелетие были оформлены в концепции Бусидо. Конечно, эпические сказания о Ямато начали складываться задолго до того, как на японской земле утвердились идеалы конфуцианства и буддизма. И все же примечательно, что именно этот герой считается прародителем всего японского народа, а в японский лексикон вошёл термин «дух Ямато» как выражение национальных традиций и самурайских идеалов.
Глава 5
Тело камня
Сато сел на весла, а Мусаси, наспех подвязав волосы грязным полотенцем и перехватив бумажными лентами рукава кимоно, чтобы не мешали в бою, принялся обстругивать обломок старого весла, пытаясь превратить его в некое подобие меча, – свой меч он «где-то позабыл». Так и не завершив работы и решив, что обструганной рукояти будет вполне достаточно, он вновь заснул в мерно покачивающейся лодке.
Лодка причалила, и великий Мусаси с обломком весла в руках сошел на берег. Кодзиро и его свита, пораженные, взирали на встрепанного и неопрятно одетого Мусаси, у которого даже не было меча. Сам же Мусаси, нимало не смутившись, ринулся с деревяшкой на Кодзиро. Тот едва успел выхватить свой меч и отбросить ножны в сторону. Этот жест был встречен колким замечанием Мусаси: «Правильно, они тебе больше не понадобятся!»
Никто не ожидал, что дуэль будет столь быстротечна. Первым же ударом Сасаки рассек хатимаки на голове Мусаси, но в ответ тотчас получил в ответ сокрушительный удар в голову. Сасаки рухнул ничком, лицом вниз, но собравшись с силами, сделал последний взмах мечом и… рассек подол куртки Мусаси (сусо). После этого он уже не двигался, а из ушей и носа у него хлынула кровь. Мусаси опустился рядом с ним на колени, положил руки на голову и наклонился, чтобы понять, убит ли он. Убедившись, что Сасаки мертв, Мусаси поклонился распростертому телу, его секундантам, и после этого удалился. Хакама сползли, открыв изумленным секундантам и ученикам некоторые интимные части тела великого Миямото Мусаси. Тот же невозмутимо поклонился присутствующим (самурайский ритуал обязывает!), развернулся и направился обратно к лодке.
Но откуда же возник этот миф о «благородном воине»? Следует осознать, что в западной и японской традиции понятия «благородство» и «честь» могут иметь совсем разное содержание. Для самурая благородство, в частности, заключалось в том, чтобы любой ценой не уронить честь своего рода и господина, а отнюдь не в любезностях и мушкетерской куртуазности по отношению к противнику. Поэтому допускались любые уловки. Мусаси, конечно, не случайно регулярно опаздывает на бой, заставляя противников нервничать, терять самообладание; постоянно демонстрирует презрение к сопернику: он топчет ногами лежащего на земле Ёсиоки, убивает из засады юношу, который ожидает открытого боя, убивает даже тех, кто заведомо слабее его. Это – самурайская культура в чистом виде без мифов и прикрас.
Идеал благородства по отношению к врагу так и оставался идеалом, он существовал в основном оторванно от реальной самурайской жизни. И в то же время составлял ее весьма важную часть – именно из идеалов, мифов и преданий ткалась материя самурайской культуры.
Но разве все эти жестокие убийства не противоречат благородному духу Бусидо?
Не противоречат и не могут противоречить по самой логике японской культуры. В Японии, равно как и в Китае, сложилось особое понимание «гуманности», или «человеколюбия» (япон. – ниндзё, кит. – жэнь), отнюдь не схожее с аналогичным европейским понятием. По конфуцианским представлениям, каждый человек должен выполнять множество ритуальных норм, прежде всего по отношению к своему господину, родителям, друзьям. Как только человек переставал выполнять эти нормы (что считалось признаком утраты необходимых моральных качеств), например, выказывал нелояльность по отношению к своему господину, он как бы переставал быть человеком. А об убийстве нечеловека вряд ли стоит сожалеть.
В японской культуре выше гуманности стоит практицизм. Скажем, намного практичнее добить упавшего и даже сдающегося противника, нежели помиловать его, дабы он не успел прийти в себя и броситься опять в бой.
Отношение к человеческой жизни в традиционной Японии было утилитарным, и все поступки определялись только практическим результатом, а не отвлеченными нормами морали. Так, в XVIII–XIX веках в японских деревнях существовал обычай регулярного детоубийства, который именовался «прореживанием» и сдерживал прирост населения. Делали это отнюдь не из патологической жестокости, а из чисто практических соображений: урожай был небогатым, а крестьянский труд малопроизводительным. Считалось, что намного гуманнее убить ребенка еще в колыбели, нежели обрекать его на голодную смерть.
На государственном уровне жестокость считалась признаком могучей власти, которая карает того, кто «утратил облик человека». Казни проходили обычно при большом стечении народа. Людей зарывали по пояс в землю и убивали, пронзая бамбуковыми палками, четвертовали, варили на медленном огне. Даже самурай мог подвергнуться мучительной пытке и столь же чудовищной смерти. Нередко ниндзя из числа самураев низкого ранга (а именно из этой среды происходило большинство ниндзя) умирали в котлах с кипящей водой.
Самураи рождались и умирали в обстановке чрезвычайной жестокости и умаления ценности человеческой жизни. Да и что есть жизнь? «Лишь отблеск предутреннего луча в капле росы на листке». За нее не стоит держаться и о ней не надо сожалеть, ценности сама по себе жизнь не представляет. Для самурая намного важнее были мысли не о том, как избежать смерти, но как правильно умереть.
Нередко трупы казненных преступников отдавались самураям на опробование мечей. Впрочем, не только преступников. Например, свод самурайских законов XVII века недвусмысленно предписывал: «Если же лицо низшего сословия, такое, как горожанин или крестьянин, будет виновно в оскорблении самурая речью или грубым поведением, его можно тут же зарубить». Это самурайское право распоряжаться чужой жизнью вошло в историю под названием кирисутэ гомэн – «разрешение зарубить или оставить» [28]. Печально знаменитым стало и разрешение сёгуна Тоэтоми Хидэёси «на пробу меча», согласно которому самурай мог опробовать клинок своей новой катаны на любом прохожем.
Характерно, что фольклорные герои японской воинской традиции также поступали на удивление «не по-геройски». Тем не менее рассказы о таких героях распространились в XIV–XVI веках, т. е. тогда, когда законы Бусидо уже сложились.
Посмотрим теперь, какими чертами характера в действительности восхищались японцы во времена расцвета самурайской культуры. В одном из небольших анонимных повествований, которые были широко распространены в народной среде, рассказывается о Минамото-но Ёсицунэ. Ёсицунэ – реальная личность, он принадлежал к роду Гэндзи. В японской традиции Ёсицунэ считается отчаянно храбрым воином, владеющим многими чудесными приёмами бу-дзюцу. О том, как Ёсицунэ узнал секреты воинского искусства, повествует следующая история.
Ёсицунэ захотел стать полновластным правителем Японии. Его вассал и советник Фудзивара Хидэхара заметил, что для этого нужно овладеть всеми секретами боевого ремесла. В далекой земле Эдзогасима (Остров айнов), или Тисима (Тысяча островов) в замке правителя Канэхиры хранится тайная рукопись «Закон будды Дайнити», где изложены самые сокровенные секреты боевых искусств. Ёсицунэ тотчас загорелся идеей заполучить эту рукопись, купил корабль и после долгих приключений причалил к берегам Острова айнов.
Ёсицунэ блестяще играл на флейте, и звуки его музыки так очаровали правителя местных земель Канэхиру, что тот решил посвятить Ёсицунэ в тайны боевых искусств. Но предварительно он потребовал от Ёсицунэ принести «клятву учителя и ученика на семь жизней», т. е. на вечные времена. Ёсицунэ также должен был проходить очищение в реке каждый день по 333 раза утром и вечером, усердно совершенствоваться три года и три месяца, чтобы затем «познать великую истину».
Казалось бы, здесь все происходит по классической самурайской схеме приобщения ученика к истине через абсолютную верность своему учителю. К тому же правитель Канэхира слыл блестящим наставником воинских искусств, и даже чудесные существа тэнгу являлись его учениками. Они и должны были по истечении положенного срока передать Ёсицунэ чудесную книгу об искусстве боя. После чего Канэхира хотел побеседовать со своим учеником с глазу на глаз, дабы «передать важное».
Но герой самурайской традиции Ёсицунэ и не думал учиться, а тем более соблюдать «клятву учителя и ученика на семь жизней». Он очаровал дочь правителя – прекрасную принцессу Асахи, которая выкрала для него священную рукопись. Примечательно, что женщине нельзя было входить в пещеру, где хранились свитки, но Ёсицунэ настоял на том, чтобы принцесса проникла в склеп, хотя знал, что этим она осквернит рукопись и нарушит многие ритуальные предписания. Но такое прегрешение, как и клятвопреступление, ничуть не смутило нашего героя, равно как и страдания девушки.
Как только Ёсицунэ прочел рукопись, все иероглифы исчезли с листов бумаги, а значит, вернуть трактат на место было уже невозможно, правитель сразу бы догадался о проступке Ёсицунэ. «Мужественный» воин решил спастись бегством, бросив свою возлюбленную. Правитель Канэхира безжалостно разорвал принцессу на восемь кусков и выбросил их.
Когда Ёсицунэ рассказал о своих приключениях вассалу Фудзиваре Хидэхирэ, тот решил, что благодаря секретам воинского искусства, которые узнал его господин, род Гэндзи, или Минамото, удержит Японию в своих руках. «Радости не было предела» [6].
Весьма странно выглядят поступки этого героя по отношению к заповедям Бусидо. Перед нами – человек, предавший своего учителя, вор, соблазнитель и в общем-то трус, не решившийся ни разу сразиться со своими преследователями. И тем не менее – это герой, поскольку именно так относится к нему фольклорная традиция. Он победитель – и это оправдывает всё.
В сущности Ёсицунэ поступал точно так же, как и другие полулегендарные герои японской культуры, например, знаменитый Ямато. Не случайно Японию нередко именуют «страной Ямато», а японцев – «народом Ямато» (первоначально народ Ямато был лишь одним из племенных образований). Приключения Ямато изложены в двух важнейших сводах легенд: «Кодзики» («Записи о делах древности», 712 г.) и «Нихон секи» («Анналы Японии», 720 г.). Ямато, вероятно, жил на рубеже I–II веков н. э. и возглавлял одно из самых крупных племенных объединений на территории Японии. Но в мифах все походы, предпринимаемые этим племенем, приписывались одному человеку – Ямато Такэру. Само прозвище «Такэру» («смельчак», «богатырь», «силач») говорит об уважении к этому человеку.
Как же относился Ямато Такэру к своим родственникам и чувству долга? Когда Ямато был еще юношей, его отец царь Кэйко разгневался на старшего сына. Кэйко попросил его привезти из далёких земель двух красавиц себе в наложницы, а сын сам женился на них. И вот младший сын – Ямато Такэру – решил научить старшего «брата сыновней почтительности». Он сам так рассказал об этом: «Когда рано утром брат зашел в отхожее место, я поджидал его. Я напал на него, схватил, убил его, руки-ноги повыдергал, завернул тело в циновку и выкинул» [18]. После этого царь Кэйко решил послать Ямато на переговоры с вождями соседних племен, он и их коварно убил. Однажды, встретившись с силачом Идзумо, Ямато поклялся ему в дружественных чувствах и предложил обменяться мечами. Идзумо согласился, не зная, что Ямато заранее сделал деревянный меч и повесил его у пояса. Эту деревяшку он и вручил Идзумо, а затем, вызвав его на дуэль, без труда убил.
Практически ни одного своего подвига Ямато не совершил «по самурайским правилам», которые через тысячелетие были оформлены в концепции Бусидо. Конечно, эпические сказания о Ямато начали складываться задолго до того, как на японской земле утвердились идеалы конфуцианства и буддизма. И все же примечательно, что именно этот герой считается прародителем всего японского народа, а в японский лексикон вошёл термин «дух Ямато» как выражение национальных традиций и самурайских идеалов.
Глава 5
Путь воина – путь смерти
Свободный человек менее всего думает о смерти, мудрость же его основана на размышлениях о жизни, а не о смерти.
Бенедикт Спиноза. Этика
Тело камня
Часто ли мы задумываемся о том дне, когда покинем наш суетный мир? Самурай думал над этим всегда, он фактически готовился к смерти с самого раннего возраста. Но надо было ещё уметь покинуть этот мир, чему следовало тщательно и долго обучаться, готовя свой дух к «истинному уходу».
Самурай намеренно искал встречи со смертью, точнее, с ощущением смерти. Он переживал свою смерть десятки, сотни раз, он знал уже это сладостно-томительное ожидание умирания, ухода в инобытие. Самурай при жизни учился умирать, учился постоянно и напряжённо. Он знал и как умереть, и когда умереть. Самурай тщательно ухаживал за своей внешностью, чтобы после смерти его одежды не были в беспорядке и он не подвергся бы насмешкам врагов. Самурай не должен был начинать таких дел, которые не смог бы закончить до заката дня, – иначе, если он погибнет, то предприятие окажется незавершённым, и он, таким образом, нарушит данное кому-то слово.
Бусидо начинался именно с осознания себя мёртвым, чтобы уже ничто не могло остановить его на Пути воина. В этом контексте Бусидо приобретает совсем иной характер – характер Кодекса смерти. Весьма показательно наставление Миямото Мусаси своим последователям:
«Путь воина есть решительное, окончательное и абсолютное принятие смерти, тщательное соблюдение кодекса Бусидо. Самурай обязан следовать Пути воина.
Я нахожу, что сегодня многие пренебрегают этим.
Кто же ответит сейчас: «Что есть Путь воина?»
Никто.
Потому что людские сердца закрыты перед истиной.
Под Путём воина следует понимать смерть».
Для великого Мусаси, равно как и для сотен самураев той эпохи, понятия «истина», «Путь воина» и «смерть» были абсолютно равноценны. Смерть – высшая истина…
Самураю нужно научиться «умереть истинно», т. е. уйти из жизни, следуя предписаниям и ритуалам. Умереть во славу своего господина, во славу своего рода – это ещё не всё. Здесь важно именно само внутреннее переживание смерти воином. Великий фехтовальщик Миямото Мусаси в своих рассуждениях о связи «истинной смерти» с Путём воина заметил: «Конечно, не только самураи, но и монахи, и женщины, и крестьяне, и даже совсем низкородные люди порой с готовностью умирают во имя долга или чтобы избежать позора. Но это всё не то. Воин отличается от этих людей, потому что изучение воинского искусства основано именно на одолении соперника. Добиваясь победы, скрещивая свои мечи с противниками-одиночками или участвуя в битвах, самурай добывает славу не для себя, а для даймё. И в этом – высшая добродетель воинского искусства» [147].
Итак, даже самим фактом своей смерти истинный воин должен был побеждать соперника, а абсолютная преданность мастеру и господину становилась принципом не только жизни, но и смерти всякого самурая. «Хроники дома Тэрао» («Тэрао-ка ки») рассказывают историю о том, как Миямото Мусаси пытался растолковать некоему даймё один из принципов своего воинского искусства, который назывался «тело камня». Сам Мусаси так разъяснял его: «Когда ты, наконец, овладеешь воинским искусством, ты сумеешь уподобить своё тело камню, мириады вещей не смогут коснуться тебя». Даймё никак не мог уяснить, когда, наконец, можно считать, что ты достиг такого «тела камня». И тогда Мусаси пригласил своего ученика Тэрао Риума Сукэ и приказал ему без всяких объяснений сделать себе харакири. Ученик, не медля ни секунды, вытащил меч, встал на колени и уже поднес остриё к животу. Но в последний момент Мусаси остановил его руку и сказал, обращаясь к даймё: «Вот оно – тело камня».
Полная готовность умереть оказывается здесь равной совершенному овладению воинским искусством. Тот же Мусаси объяснял это достаточно просто и недвусмысленно:
«Под Путём воина понимается смерть. Он означает стремление к гибели всегда, когда есть выбор между жизнью и смертью. И ничего более. Это значит прозревать вещи, зная, на что идёшь… В смерти нет стыда. Смерть – самое важное обстоятельство в жизни воина. Если ты живёшь, свыкнувшись с мыслью о возможной гибели и решившись на неё, если думаешь о себе как о мёртвом, слившись с идеей Пути воина, то можешь быть уверен, что сумеешь пройти по жизни так, что любая неудача станет невозможной и ты исполнишь свои обязанности как должно» [147].
Самурай не только должен презирать собственную смерть, но столь же легко относиться и к жизни и смерти других. Классическими стали истории о том, как самураи испытывали новый меч на случайных прохожих. Сам сёгун Тоэтоми Хидэёси лично подписал эдикт о «тамэсигири» – праве самурая «на пробу меча». Конечно, до нас не дошло точных сведений о том, сколько невинных горожан и крестьян пострадало от новоприобретённой катаны. Но ясно, что самураи наносили свой удар ловко и точно, не испытывая при этом ни малейших угрызений совести.
Нам, людям, воспитанным в традициях европейского гуманизма и христианства, такая «проба меча», безусловно, покажется чудовищной жестокостью. Однако в рамках японской культуры она веками считалась вполне нормальной. Разве сама жизнь не есть всего лишь прелюдия к чему-то более высокому, более настоящему – к реальности вечного бытия? И самурая с детства приучали осознавать жизнь как нечто временное, некий случайный всполох в вечности. Это миросозерцание в равной степени может вести и к восхищению мельчайшей подробностью существования, например, предутренней дымкой в полях, которая растает через несколько минут, каплей росы, падающим лепестком, и к пренебрежению жизнью человека – всё равно ей суждено осыпаться, как цветку сакуры.
Самурай намеренно искал встречи со смертью, точнее, с ощущением смерти. Он переживал свою смерть десятки, сотни раз, он знал уже это сладостно-томительное ожидание умирания, ухода в инобытие. Самурай при жизни учился умирать, учился постоянно и напряжённо. Он знал и как умереть, и когда умереть. Самурай тщательно ухаживал за своей внешностью, чтобы после смерти его одежды не были в беспорядке и он не подвергся бы насмешкам врагов. Самурай не должен был начинать таких дел, которые не смог бы закончить до заката дня, – иначе, если он погибнет, то предприятие окажется незавершённым, и он, таким образом, нарушит данное кому-то слово.
Бусидо начинался именно с осознания себя мёртвым, чтобы уже ничто не могло остановить его на Пути воина. В этом контексте Бусидо приобретает совсем иной характер – характер Кодекса смерти. Весьма показательно наставление Миямото Мусаси своим последователям:
«Путь воина есть решительное, окончательное и абсолютное принятие смерти, тщательное соблюдение кодекса Бусидо. Самурай обязан следовать Пути воина.
Я нахожу, что сегодня многие пренебрегают этим.
Кто же ответит сейчас: «Что есть Путь воина?»
Никто.
Потому что людские сердца закрыты перед истиной.
Под Путём воина следует понимать смерть».
Для великого Мусаси, равно как и для сотен самураев той эпохи, понятия «истина», «Путь воина» и «смерть» были абсолютно равноценны. Смерть – высшая истина…
Самураю нужно научиться «умереть истинно», т. е. уйти из жизни, следуя предписаниям и ритуалам. Умереть во славу своего господина, во славу своего рода – это ещё не всё. Здесь важно именно само внутреннее переживание смерти воином. Великий фехтовальщик Миямото Мусаси в своих рассуждениях о связи «истинной смерти» с Путём воина заметил: «Конечно, не только самураи, но и монахи, и женщины, и крестьяне, и даже совсем низкородные люди порой с готовностью умирают во имя долга или чтобы избежать позора. Но это всё не то. Воин отличается от этих людей, потому что изучение воинского искусства основано именно на одолении соперника. Добиваясь победы, скрещивая свои мечи с противниками-одиночками или участвуя в битвах, самурай добывает славу не для себя, а для даймё. И в этом – высшая добродетель воинского искусства» [147].
Итак, даже самим фактом своей смерти истинный воин должен был побеждать соперника, а абсолютная преданность мастеру и господину становилась принципом не только жизни, но и смерти всякого самурая. «Хроники дома Тэрао» («Тэрао-ка ки») рассказывают историю о том, как Миямото Мусаси пытался растолковать некоему даймё один из принципов своего воинского искусства, который назывался «тело камня». Сам Мусаси так разъяснял его: «Когда ты, наконец, овладеешь воинским искусством, ты сумеешь уподобить своё тело камню, мириады вещей не смогут коснуться тебя». Даймё никак не мог уяснить, когда, наконец, можно считать, что ты достиг такого «тела камня». И тогда Мусаси пригласил своего ученика Тэрао Риума Сукэ и приказал ему без всяких объяснений сделать себе харакири. Ученик, не медля ни секунды, вытащил меч, встал на колени и уже поднес остриё к животу. Но в последний момент Мусаси остановил его руку и сказал, обращаясь к даймё: «Вот оно – тело камня».
Полная готовность умереть оказывается здесь равной совершенному овладению воинским искусством. Тот же Мусаси объяснял это достаточно просто и недвусмысленно:
«Под Путём воина понимается смерть. Он означает стремление к гибели всегда, когда есть выбор между жизнью и смертью. И ничего более. Это значит прозревать вещи, зная, на что идёшь… В смерти нет стыда. Смерть – самое важное обстоятельство в жизни воина. Если ты живёшь, свыкнувшись с мыслью о возможной гибели и решившись на неё, если думаешь о себе как о мёртвом, слившись с идеей Пути воина, то можешь быть уверен, что сумеешь пройти по жизни так, что любая неудача станет невозможной и ты исполнишь свои обязанности как должно» [147].
Самурай не только должен презирать собственную смерть, но столь же легко относиться и к жизни и смерти других. Классическими стали истории о том, как самураи испытывали новый меч на случайных прохожих. Сам сёгун Тоэтоми Хидэёси лично подписал эдикт о «тамэсигири» – праве самурая «на пробу меча». Конечно, до нас не дошло точных сведений о том, сколько невинных горожан и крестьян пострадало от новоприобретённой катаны. Но ясно, что самураи наносили свой удар ловко и точно, не испытывая при этом ни малейших угрызений совести.
Нам, людям, воспитанным в традициях европейского гуманизма и христианства, такая «проба меча», безусловно, покажется чудовищной жестокостью. Однако в рамках японской культуры она веками считалась вполне нормальной. Разве сама жизнь не есть всего лишь прелюдия к чему-то более высокому, более настоящему – к реальности вечного бытия? И самурая с детства приучали осознавать жизнь как нечто временное, некий случайный всполох в вечности. Это миросозерцание в равной степени может вести и к восхищению мельчайшей подробностью существования, например, предутренней дымкой в полях, которая растает через несколько минут, каплей росы, падающим лепестком, и к пренебрежению жизнью человека – всё равно ей суждено осыпаться, как цветку сакуры.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента