Страница:
Первые мечи по такой технологии начали изготавливаться в начале XIII века и в ту пору считались величайшей редкостью. По сути, самураи стали широко использовать мечи долгой проковки лишь два века спустя, но они всегда оставались весьма дорогим оружием.
Особо «стильными» долгое время считались мечи мастера Пуды Сукэхиро (XVII в.) из Осаки, отличавшиеся характерными мягкими плавными линиями и формой в виде листка гвоздики (сёдзи мидарэ). Никто не мог соперничать с Сукэхиро в этом искусстве. Но сам мастер, будучи уже убеленным сединами старцем, страшно переживал, что у него не останется достойного преемника. Когда силы совсем оставили его, отчаявшись, он взмолился перед алтарем Будды, прося продлить хотя бы ненамного его жизнь, чтобы он смог найти ученика. Через несколько дней к нему явился юноша по фамилии Этидзэн, который, всего лишь один раз взглянув на меч, мог в точности не только скопировать его форму, но даже тончайшую инкрустацию на клинке! Старый Цуда Сукэхиро был поражен: он как бы видел самого себя в молодости. Будда услышал его молитвы! На смертном одре мастер вдруг понял божественную суть событий: ведь он просил у Будды продлить его жизнь, и тот действительно сделал это. Он возродил старого Цуду Сукэхиро в его ученике! С той поры ученик Цуды взял имя своего учителя, а в 1657 году высочайшим указом ему было присвоено почетное имя «чудесный». Теперь его звали Этидзэн-но-ками Сукэхиро.
Этидзэн (1637–1682) прославился как создатель особого стиля украшения клинка. Вдоль всего лезвия он пускал светлую полосу в виде океанской волны, что символизировало древний принцип: «податливая волна одолевает даже гигантскую скалу». Этот стиль, называемый «торан мидарэ», стал весьма популярен, и позже его копировали многие оружейные мастера.
Существовало несколько типов проковки мечей, в результате чего у клинка получались различные поверхности. Наиболее распространены были поверхности «итамэ» – «древесных зерен» (или «волокон») и «масамэ» – «больших зерен». Мастера специально создавали волнистую, чуть неровную поверхность мечей (конотарэ), имитируя древнее и как бы плохо обработанное оружие.
С изменением нравов менялась и мода на катаны. В одну эпоху предпочитали длинные узкие лезвия без всякой инкрустации, в другую – клинки, инкрустированные изображением океанских волн и божеств-хранителей буддийского пантеона. В середине периода Камакура (XIII в.) стали популярными катаны с толстым и широким лезвием, с поверхностью «древесных зерен». По форме они представляли собой сочетание знаменитого листка гвоздики (сёдзи и малой дуги (гуномэ).
Интересно, что среди первых мастеров изготовления катан были буддийские монахи. Например, в конце периода Хэй-ан своими клинками прославились монахи из горного буддийского центра Хико-сан. Один их них – Тэйсу – воспитал немало светских учеников.
Своё имя или прозвище (као) мастер обычно инкрустировал золотом на той части меча, которая служила рукоятью, а, следовательно, зажималась деревянными пластинами, обматывалась кожей и была не видна. Делалось это не случайно – имя мастера всегда скрывалось от злых духов и взглядов врагов и было известно лишь владельцу оружия – только тогда оно могло принести ему удачу в бою.
Меч инкрустировался изображениями, которые должны были обеспечить защиту его хозяину. Часто это были духи-хранители и воители буддийского пантеона, стоящие в угрожающих позах и со свирепыми лицами: Фудо Миё, Дзидзо Босацу Бисамонтэн, Мариситэн (богиня – хранительница воинов) и др. Их мог заменять не менее свирепый на вид огромный дракон Курикара (символ божества Фудо Миё), который кусал себя за хвост или заглатывал ритуальный меч с рукоятью в форме буддийского пучка молний (ваджра).
Естественно, такой меч стоил так дорого, что был недоступен обычным самураям. Катаны с многослойным лезвием всегда изготавливались на заказ для богатых даймё и переходили из поколения в поколение. Лишиться такого меча означало «потерять лицо», запятнать честь своего рода. Самураи не расставались с ним даже ночью, его ставили по правую сторону от лежанки или клали под соломенную подушку, причем тренировали себя таким образом, чтобы при любом непонятном звуке мгновенно схватиться за меч. Не случайно среди ниндзя считалось особым мастерством выкрасть меч из-под головы спящего самурая.
Многие знатные воины считали за честь держать оружейную мастерскую или хотя бы одного высококлассного изготовителя мечей. На это тратились порой огромные деньги. Например, сёгун Тоётоми Хидэёси (1537–1598) держал личного мастера Хонами Котоку. Кузнец Симосака Итидзаэмон (?—1646) настолько поразил своим мастерством фудай-даймё и самого сёгуна Токугава Иэясу, что последний позволил ему подписывать работы одним из иероглифов имени сёгуна – «ясу». С той поры самурайская Япония узнала нового оружейника Ясуцугу.
Мастера-оружейники жили кланами. В первой четверти XVI века самый крупный из таких кланов – школа Итимондзи – располагался в провинции Бизэн. В нем состояло до сотни мастеров с учениками и помощниками, но лишь десять из них имели право подписывать меч собственным именем. В тот период мечи типа тати почти перестали изготавливаться, зато стали популярными короткие катаны длиной чуть более 60 см. Их носили, засунув за широкий пояс лезвием вверх. Мечи из Бизэн отличались и особой техникой инкрустации – вдоль лезвия пускалась неровная линия (гуномэ мидарэ), пики которой несколько напоминали по форме вершину Фудзиямы.
В оружейном деле не было мелочей. Даже две полоски, которыми ножны меча-танто крепились к поясу, и те становились предметом искусства. Если у первых боевых танто они изготавливались из крепкой и практичной кожи, то затем их стали делать из толстых золотых нитей, вплетая небольшие серебряные или золотые пластины со священными знаками. Такой тип крепления назывался «плетеная цепь» («хиго гусари»), его заказывали для своих мечей богатые даймё в X–XIII веков. Но позже он вышел из моды (равно как и сами мечи-танто) и стал использоваться только при изготовлении ритуальных или храмовых мечей.
Как только меч-танто становится ритуальным предметом, тут же усложняются и его детали, в том числе способ крепления к поясу. Уже к XVIII веку подвеска столь усложнилась, что появились даже специальные мастера, которые занимались ее изготовлением. Возник новый тип ножен – итомаки. Их оправа была золотой или позолоченной с выгравированными на ней знаками владельца (мон) или с прорезанными точками, составляющими причудливый орнамент (нанако). Ножны покрывались тонкими золотыми пластинами (иро-э), отдельно вытачивались головка эфеса меча (касира) и верхнее кольцо рукоятки (фуси). Кольцо представляло собой отголосок древней китайской традиции – когда-то в него продевались кисти или матерчатые платки, которыми, вращая меч, можно было хлестать противника по лицу.
Каждая деталь японского меча – произведение искусства, причем большинству из них придавалось магическое значение. В орнаменте и символике этих деталей явно прослеживалась китайская традиция. Например, в XVII веке усиливается интерес к китайской военной истории, и мечи начинают инкрустироваться сюжетами из знаменитого китайского «боевого» романа «Троецарствие». Особенно много таких изображений, посвященных герою романа, воителю Лю Бэю, помещалось на гарде меча (цуба). Постепенно с развитием оружейного дела в Японии цуба из простого щитка для руки превращается в символ самурайской жизни. На эту особенность воинской культуры стоит обратить особое внимание.
Граница жизни и смерти – щиток на мече
Наряд японского воина – лев и пион
Кэндо: «истинный удар из пустоты»
Особо «стильными» долгое время считались мечи мастера Пуды Сукэхиро (XVII в.) из Осаки, отличавшиеся характерными мягкими плавными линиями и формой в виде листка гвоздики (сёдзи мидарэ). Никто не мог соперничать с Сукэхиро в этом искусстве. Но сам мастер, будучи уже убеленным сединами старцем, страшно переживал, что у него не останется достойного преемника. Когда силы совсем оставили его, отчаявшись, он взмолился перед алтарем Будды, прося продлить хотя бы ненамного его жизнь, чтобы он смог найти ученика. Через несколько дней к нему явился юноша по фамилии Этидзэн, который, всего лишь один раз взглянув на меч, мог в точности не только скопировать его форму, но даже тончайшую инкрустацию на клинке! Старый Цуда Сукэхиро был поражен: он как бы видел самого себя в молодости. Будда услышал его молитвы! На смертном одре мастер вдруг понял божественную суть событий: ведь он просил у Будды продлить его жизнь, и тот действительно сделал это. Он возродил старого Цуду Сукэхиро в его ученике! С той поры ученик Цуды взял имя своего учителя, а в 1657 году высочайшим указом ему было присвоено почетное имя «чудесный». Теперь его звали Этидзэн-но-ками Сукэхиро.
Этидзэн (1637–1682) прославился как создатель особого стиля украшения клинка. Вдоль всего лезвия он пускал светлую полосу в виде океанской волны, что символизировало древний принцип: «податливая волна одолевает даже гигантскую скалу». Этот стиль, называемый «торан мидарэ», стал весьма популярен, и позже его копировали многие оружейные мастера.
Существовало несколько типов проковки мечей, в результате чего у клинка получались различные поверхности. Наиболее распространены были поверхности «итамэ» – «древесных зерен» (или «волокон») и «масамэ» – «больших зерен». Мастера специально создавали волнистую, чуть неровную поверхность мечей (конотарэ), имитируя древнее и как бы плохо обработанное оружие.
С изменением нравов менялась и мода на катаны. В одну эпоху предпочитали длинные узкие лезвия без всякой инкрустации, в другую – клинки, инкрустированные изображением океанских волн и божеств-хранителей буддийского пантеона. В середине периода Камакура (XIII в.) стали популярными катаны с толстым и широким лезвием, с поверхностью «древесных зерен». По форме они представляли собой сочетание знаменитого листка гвоздики (сёдзи и малой дуги (гуномэ).
Интересно, что среди первых мастеров изготовления катан были буддийские монахи. Например, в конце периода Хэй-ан своими клинками прославились монахи из горного буддийского центра Хико-сан. Один их них – Тэйсу – воспитал немало светских учеников.
Своё имя или прозвище (као) мастер обычно инкрустировал золотом на той части меча, которая служила рукоятью, а, следовательно, зажималась деревянными пластинами, обматывалась кожей и была не видна. Делалось это не случайно – имя мастера всегда скрывалось от злых духов и взглядов врагов и было известно лишь владельцу оружия – только тогда оно могло принести ему удачу в бою.
Меч инкрустировался изображениями, которые должны были обеспечить защиту его хозяину. Часто это были духи-хранители и воители буддийского пантеона, стоящие в угрожающих позах и со свирепыми лицами: Фудо Миё, Дзидзо Босацу Бисамонтэн, Мариситэн (богиня – хранительница воинов) и др. Их мог заменять не менее свирепый на вид огромный дракон Курикара (символ божества Фудо Миё), который кусал себя за хвост или заглатывал ритуальный меч с рукоятью в форме буддийского пучка молний (ваджра).
Естественно, такой меч стоил так дорого, что был недоступен обычным самураям. Катаны с многослойным лезвием всегда изготавливались на заказ для богатых даймё и переходили из поколения в поколение. Лишиться такого меча означало «потерять лицо», запятнать честь своего рода. Самураи не расставались с ним даже ночью, его ставили по правую сторону от лежанки или клали под соломенную подушку, причем тренировали себя таким образом, чтобы при любом непонятном звуке мгновенно схватиться за меч. Не случайно среди ниндзя считалось особым мастерством выкрасть меч из-под головы спящего самурая.
Многие знатные воины считали за честь держать оружейную мастерскую или хотя бы одного высококлассного изготовителя мечей. На это тратились порой огромные деньги. Например, сёгун Тоётоми Хидэёси (1537–1598) держал личного мастера Хонами Котоку. Кузнец Симосака Итидзаэмон (?—1646) настолько поразил своим мастерством фудай-даймё и самого сёгуна Токугава Иэясу, что последний позволил ему подписывать работы одним из иероглифов имени сёгуна – «ясу». С той поры самурайская Япония узнала нового оружейника Ясуцугу.
Мастера-оружейники жили кланами. В первой четверти XVI века самый крупный из таких кланов – школа Итимондзи – располагался в провинции Бизэн. В нем состояло до сотни мастеров с учениками и помощниками, но лишь десять из них имели право подписывать меч собственным именем. В тот период мечи типа тати почти перестали изготавливаться, зато стали популярными короткие катаны длиной чуть более 60 см. Их носили, засунув за широкий пояс лезвием вверх. Мечи из Бизэн отличались и особой техникой инкрустации – вдоль лезвия пускалась неровная линия (гуномэ мидарэ), пики которой несколько напоминали по форме вершину Фудзиямы.
В оружейном деле не было мелочей. Даже две полоски, которыми ножны меча-танто крепились к поясу, и те становились предметом искусства. Если у первых боевых танто они изготавливались из крепкой и практичной кожи, то затем их стали делать из толстых золотых нитей, вплетая небольшие серебряные или золотые пластины со священными знаками. Такой тип крепления назывался «плетеная цепь» («хиго гусари»), его заказывали для своих мечей богатые даймё в X–XIII веков. Но позже он вышел из моды (равно как и сами мечи-танто) и стал использоваться только при изготовлении ритуальных или храмовых мечей.
Как только меч-танто становится ритуальным предметом, тут же усложняются и его детали, в том числе способ крепления к поясу. Уже к XVIII веку подвеска столь усложнилась, что появились даже специальные мастера, которые занимались ее изготовлением. Возник новый тип ножен – итомаки. Их оправа была золотой или позолоченной с выгравированными на ней знаками владельца (мон) или с прорезанными точками, составляющими причудливый орнамент (нанако). Ножны покрывались тонкими золотыми пластинами (иро-э), отдельно вытачивались головка эфеса меча (касира) и верхнее кольцо рукоятки (фуси). Кольцо представляло собой отголосок древней китайской традиции – когда-то в него продевались кисти или матерчатые платки, которыми, вращая меч, можно было хлестать противника по лицу.
Каждая деталь японского меча – произведение искусства, причем большинству из них придавалось магическое значение. В орнаменте и символике этих деталей явно прослеживалась китайская традиция. Например, в XVII веке усиливается интерес к китайской военной истории, и мечи начинают инкрустироваться сюжетами из знаменитого китайского «боевого» романа «Троецарствие». Особенно много таких изображений, посвященных герою романа, воителю Лю Бэю, помещалось на гарде меча (цуба). Постепенно с развитием оружейного дела в Японии цуба из простого щитка для руки превращается в символ самурайской жизни. На эту особенность воинской культуры стоит обратить особое внимание.
Граница жизни и смерти – щиток на мече
Эта маленькая деталь – небольшой щиток для руки диаметром около 9 см (цуба) – становится священной частью самурайского меча. Парадокс заключался в том, что многие гарды были настолько тонко выполнены, что вряд ли смогли бы сдержать мощный удар катаны по руке. Самураи нередко использовали такую тактику: «скользящим» движением меча вдоль клинка противника отрубали ему кисть руки.
В этой особенности цубы – сама суть самурайского видения жизни как вечного поединка. И гарда меча или ножа, сколь тонка бы она ни была, выполняет свою защитную, магическую функцию.
Цуба, как правило, была авторской работой и выполнялась в единственном экземпляре. Если богато декорированный меч был недоступен большинству самураев, то цубу мог приобрести каждый, и она часто становилась визитной карточкой самурая.
Цуба использовалась не только как щиток для меча, но и как держатель для малого оружия, например, ножей для добивания противника или коротких мечей, в том числе мечей для харакири. Нередко в цубе проделывалось не одно отверстие, а два или даже три. Обычно в цубу вставлялся небольшой нож (кодзука) или длинный узкий стилет для добивания противника (когаи).
В чем символический смысл этого предмета? Цуба служит своеобразной границей, которая отделяет не просто клинок от рукояти, но войну от мира, жизнь от смерти. Это и есть тончайшая грань между «тем и этим», бытием и небытием.
Узор на цубе всегда носил сложный символический характер. Шестой сёгун из рода Асикага Ёсимори (1394–1441) специально приказал продолжать изготавливать цубы именно в Киото, а не в Эдо, где находилась ставка сёгунов. Считалось, что киотские мастера умеют придавать своим гардам магические защитные свойства: на них вырезали, например, изображения растения «миога», название которого звучало так же, как слова «священная защита», или бамбука, символизировавшего стойкость и дзэнскую «пустоту». Защитную функцию выполняли и изображения «ринбо» – буддийского колеса Дхармы (т. е. учения Будды), спицы которого заменялись мечами. Это типично самурайский подход к жизни: колесо как символ кармического перерождения, следовательно, отсутствия страха перед смертью, и обнаженный клинок, намекающий на высшую ценность существования самурая.
В периоды Муромати (XIV в.) и Момояма (конец XVI – начало XVII в.) мастера из Киото фактически держали монополию на изготовление священных цуб. Хорошая цуба изготавливалась в течение нескольких месяцев, при этом мастер должен был находиться в «светлом и спокойном состоянии духа». Основание щитка выполнялось из стали, а затем покрывалось либо золотой и серебряной насечкой, либо черным лаком. После изготовления цуба освящалась обычно в синтоистском храме и лишь после этого считалась пригодной для использования.
Сложились целые кланы мастеров цубы, например, киотская фамилия Гото, с которой никто не мог сравниться в течение почти двухсот лет. Правители награждали Гото званиями, делали им дорогие подарки, считая их мастерство «чудесным и священным». Мастер Гото Итидзё (1791–1876) сначала служил императорскому двору в Киото, затем перешел на службу к бакуфу в Эдо, вероятно, из-за выгодных заказов. В 1834 году его возводят в ранг «хоккю», а в 1863 году повышают до одного из самых престижных в Японии рангов «хогэн», что вообще можно считать исключительным случаем для оружейника. Итидзё стал изготавливать принципиально новые цубы – вместо прежнего перегородчатого орнамента на них теперь появились настоящие картины. Его работы, скорее, напоминали миниатюрные пейзажи, нежели боевые предметы. На цубе изображались, например, драконы символизируют и «сиси» – мифологические животные, похожие на львов. Это символизировало сочетание двух противоположных начал – Неба и Земли, или ян и инь.
Долгое время изображения на цубах выполнялись в технике перегородчатого орнамента с пустотами внутри. Благодаря этому гарда становилась легкой и изящной. Орнамент часто имел магический смысл: во внешний круг, т. е. «круг Вселенной», Небо, вплетались изображения растений и животных – символ Земли, а человек, держащий меч, выступал как точка соположения этих двух начал мира. Пограничное положение гарды на мече, дающем власть и силу, но и отбирающем жизнь, символизировало как бы посредническую функцию человека в этом мире.
Но в конце XVI века традиция «пустой», или перегородчатой, гарды была нарушена, причем нарушена столь умело, что вскоре большинство цуб стали изготавливаться в виде цельных металлических пластин со сложными изображениями на них. Считается, что впервые такую технику применил мастер Канэи (конец XVI – начало XVII вв.) из провинции Ямасиро, который принадлежал к киотской школе. В этот период вошли в моду живописные свитки, выполненные тушью. Находясь под впечатлением от такой живописи, мастер захотел воспроизвести ее на неподатливой стали. Теперь изображение на цубе гравировалось, а затем ретушировалось золотом или серебром, что создавало полную имитацию живописи тушью по тончайшей рисовой бумаге.
С мастерами киотской школы соперничали изготовители гард из древней столицы Японии – города Нары. В историю вошли «три великих из Нары» – мастера Цутия Ясутика (1670–1744), Нара Тосинага (1667–1736) и Сугиюра Дзэй (1700–1761). Работы каждого из них отличались своими особенностями. Например, Цутия Ясутика, уроженец провинции Дэва (сегодня – префектуры Ямагата и Акита), прославился изображениями людей на фоне гор и восходящего солнца. Общий фон картины он покрывал медью, что придавало ей некоторую объемность и создавало иллюзию освещения первыми лучами солнца.
Другой великий представитель нарской школы Нара Тосинага имел мастерскую в Эдо и обслуживал двор сёгуна и даймё высших рангов. Он предпочитал выпуклое изображение глубокой гравировке, причем на его гардах можно найти чисто исторические сюжеты. Однажды он поразил сёгунский двор искусно выполненной цубой. Кто-то заказал ему «героический сюжет» из истории войны домов Минамото и Тайра, потребовав отразить нелегкую, но славную победу Минамото. Как передать весь драматизм тех событий? А тут еще и требование заказчика, чтобы обязательно было изображено преследование войск Тайра и победная переправа на другой берег большого озера! Да какой, даже самый искусный, мастер справится с этим?
Но фантазия Тосинаги подсказала ему оригинальный выход. На одной стороне цубы он изображает лидера клана Минамото Ёсицунэ (1159–1189), стоящего под сосной в полном боевом облачении с копьем. Воин явно готов к бою, а взгляд его устремлен на озеро, что находится у его ног. Причем и в этом случае Тосинага нашел неординарное решение – вместо озера в гарде проделано отверстие с неровными краями, и свет, проникающий через него, дает по контрасту с темной цубой впечатление светлой глади воды. Отверстие, т. е. озеро, расположено справа от воина, и именно на этой детали решил сыграть мастер. Ёсицунэ явно прячется за сосной, выжидая врага. Несложно понять, что перед нами преддверие тяжелого сражения. А окончание этой истории можно увидеть на другой стороне пластины: самурай с победным флажком в руках горделиво гарцует на могучем коне – он успешно переправился через озеро!
В этой особенности цубы – сама суть самурайского видения жизни как вечного поединка. И гарда меча или ножа, сколь тонка бы она ни была, выполняет свою защитную, магическую функцию.
Цуба, как правило, была авторской работой и выполнялась в единственном экземпляре. Если богато декорированный меч был недоступен большинству самураев, то цубу мог приобрести каждый, и она часто становилась визитной карточкой самурая.
Цуба использовалась не только как щиток для меча, но и как держатель для малого оружия, например, ножей для добивания противника или коротких мечей, в том числе мечей для харакири. Нередко в цубе проделывалось не одно отверстие, а два или даже три. Обычно в цубу вставлялся небольшой нож (кодзука) или длинный узкий стилет для добивания противника (когаи).
В чем символический смысл этого предмета? Цуба служит своеобразной границей, которая отделяет не просто клинок от рукояти, но войну от мира, жизнь от смерти. Это и есть тончайшая грань между «тем и этим», бытием и небытием.
Узор на цубе всегда носил сложный символический характер. Шестой сёгун из рода Асикага Ёсимори (1394–1441) специально приказал продолжать изготавливать цубы именно в Киото, а не в Эдо, где находилась ставка сёгунов. Считалось, что киотские мастера умеют придавать своим гардам магические защитные свойства: на них вырезали, например, изображения растения «миога», название которого звучало так же, как слова «священная защита», или бамбука, символизировавшего стойкость и дзэнскую «пустоту». Защитную функцию выполняли и изображения «ринбо» – буддийского колеса Дхармы (т. е. учения Будды), спицы которого заменялись мечами. Это типично самурайский подход к жизни: колесо как символ кармического перерождения, следовательно, отсутствия страха перед смертью, и обнаженный клинок, намекающий на высшую ценность существования самурая.
В периоды Муромати (XIV в.) и Момояма (конец XVI – начало XVII в.) мастера из Киото фактически держали монополию на изготовление священных цуб. Хорошая цуба изготавливалась в течение нескольких месяцев, при этом мастер должен был находиться в «светлом и спокойном состоянии духа». Основание щитка выполнялось из стали, а затем покрывалось либо золотой и серебряной насечкой, либо черным лаком. После изготовления цуба освящалась обычно в синтоистском храме и лишь после этого считалась пригодной для использования.
Сложились целые кланы мастеров цубы, например, киотская фамилия Гото, с которой никто не мог сравниться в течение почти двухсот лет. Правители награждали Гото званиями, делали им дорогие подарки, считая их мастерство «чудесным и священным». Мастер Гото Итидзё (1791–1876) сначала служил императорскому двору в Киото, затем перешел на службу к бакуфу в Эдо, вероятно, из-за выгодных заказов. В 1834 году его возводят в ранг «хоккю», а в 1863 году повышают до одного из самых престижных в Японии рангов «хогэн», что вообще можно считать исключительным случаем для оружейника. Итидзё стал изготавливать принципиально новые цубы – вместо прежнего перегородчатого орнамента на них теперь появились настоящие картины. Его работы, скорее, напоминали миниатюрные пейзажи, нежели боевые предметы. На цубе изображались, например, драконы символизируют и «сиси» – мифологические животные, похожие на львов. Это символизировало сочетание двух противоположных начал – Неба и Земли, или ян и инь.
Долгое время изображения на цубах выполнялись в технике перегородчатого орнамента с пустотами внутри. Благодаря этому гарда становилась легкой и изящной. Орнамент часто имел магический смысл: во внешний круг, т. е. «круг Вселенной», Небо, вплетались изображения растений и животных – символ Земли, а человек, держащий меч, выступал как точка соположения этих двух начал мира. Пограничное положение гарды на мече, дающем власть и силу, но и отбирающем жизнь, символизировало как бы посредническую функцию человека в этом мире.
Но в конце XVI века традиция «пустой», или перегородчатой, гарды была нарушена, причем нарушена столь умело, что вскоре большинство цуб стали изготавливаться в виде цельных металлических пластин со сложными изображениями на них. Считается, что впервые такую технику применил мастер Канэи (конец XVI – начало XVII вв.) из провинции Ямасиро, который принадлежал к киотской школе. В этот период вошли в моду живописные свитки, выполненные тушью. Находясь под впечатлением от такой живописи, мастер захотел воспроизвести ее на неподатливой стали. Теперь изображение на цубе гравировалось, а затем ретушировалось золотом или серебром, что создавало полную имитацию живописи тушью по тончайшей рисовой бумаге.
С мастерами киотской школы соперничали изготовители гард из древней столицы Японии – города Нары. В историю вошли «три великих из Нары» – мастера Цутия Ясутика (1670–1744), Нара Тосинага (1667–1736) и Сугиюра Дзэй (1700–1761). Работы каждого из них отличались своими особенностями. Например, Цутия Ясутика, уроженец провинции Дэва (сегодня – префектуры Ямагата и Акита), прославился изображениями людей на фоне гор и восходящего солнца. Общий фон картины он покрывал медью, что придавало ей некоторую объемность и создавало иллюзию освещения первыми лучами солнца.
Другой великий представитель нарской школы Нара Тосинага имел мастерскую в Эдо и обслуживал двор сёгуна и даймё высших рангов. Он предпочитал выпуклое изображение глубокой гравировке, причем на его гардах можно найти чисто исторические сюжеты. Однажды он поразил сёгунский двор искусно выполненной цубой. Кто-то заказал ему «героический сюжет» из истории войны домов Минамото и Тайра, потребовав отразить нелегкую, но славную победу Минамото. Как передать весь драматизм тех событий? А тут еще и требование заказчика, чтобы обязательно было изображено преследование войск Тайра и победная переправа на другой берег большого озера! Да какой, даже самый искусный, мастер справится с этим?
Но фантазия Тосинаги подсказала ему оригинальный выход. На одной стороне цубы он изображает лидера клана Минамото Ёсицунэ (1159–1189), стоящего под сосной в полном боевом облачении с копьем. Воин явно готов к бою, а взгляд его устремлен на озеро, что находится у его ног. Причем и в этом случае Тосинага нашел неординарное решение – вместо озера в гарде проделано отверстие с неровными краями, и свет, проникающий через него, дает по контрасту с темной цубой впечатление светлой глади воды. Отверстие, т. е. озеро, расположено справа от воина, и именно на этой детали решил сыграть мастер. Ёсицунэ явно прячется за сосной, выжидая врага. Несложно понять, что перед нами преддверие тяжелого сражения. А окончание этой истории можно увидеть на другой стороне пластины: самурай с победным флажком в руках горделиво гарцует на могучем коне – он успешно переправился через озеро!
Наряд японского воина – лев и пион
Особый эстетический принцип сочетания красоты и смерти пронизывает всю воинскую культуру Японии.
Этому принципу подчинены даже самурайские латы, демонстрирующие одновременно утонченное изящество и непобедимую мощь грубой силы. Если первоначально латы выполняли лишь свою непосредственную функцию защиты тела, то в XVI–XVII веках они превращаются в настоящие произведения искусства, а «скромные и неприхотливые» самураи внимательно следят за модой на украшения, позолоту, «фасон» шлема и доспехов. Всего насчитывалось до десятка различных типов лат – парадных, повседневных, боевых. В любом случае их вид должен был соответствовать статусу и достатку самурая.
Самыми мощными самурайскими латами считались «большие латы» (оёри), которые из-за их тяжести могли носить только конные всадники. Эти латы стали использовать с конца периода Хэйан; обычно они представляли собой мастерское произведение кузнецов того времени.
Обычные оёри изготавливались из кожи и металлических полос, составляющих горизонтальные ряды. Полосы покрывались лаками сложного состава, а кожа пропитывалась смолами, придающими латам особую прочность. Затем на горизонтальные ряды накладывались вертикальные полосы, в результате чего получалась своеобразная «решетка». Оставлять железо «на виду» считалось неэстетичным, поэтому сверху оёри обтягивались дорогими шелками, обычно красным, зеленым или полосатыми – желтого, зеленого и белого цветов. Оёри были очень тяжелы и внешне походили на рубаху без рукавов, заканчивающуюся своеобразной «юбкой» ниже колен.
Передняя часть кирасы состояла из небольшой, но толстой металлической пластины (мунаита) и двух защитных полос (татэагэ). Такие же полосы шли и по спине, но пластина здесь отсутствовала. Руки прикрывали два широких защитных листа из тех же перекрещенных металлических полос. Хотя такие наручья и не сковывали движений, но чтобы поднять руку, требовалась немалая физическая сила: один щиток мог весить около десяти килограммов.
Особое внимание обращалось на защиту рук. К латам крепились двойные щитки. Первые, наиболее мощные (осодэ) представляли собой широкие односторонние нарукавники, состоящие по крайней мере из семи металлических пластин, наложенных друг на друга. Еще две отдельные пластины накладывались на плечи (именно сюда могли приходиться самые тяжелые удары мечом), они свисали в виде полосок по обе стороны груди. Правая полоска (сэнданно ита) делалась из нескольких кусочков железа, а левая полоска (кюби-но ита) была цельнокованой и предназначалась для защиты области сердца.
Нижняя часть лат (кабукидо) напоминала юбку и защищала нижнюю часть корпуса спереди, сзади и слева. Правая часть корпуса, наиболее подверженная ранам в бою, защищалась одной отдельной широкой пластиной (ваидатэ).
Все металлические пластины обтягивались мягкой кожей (цурубасири) без малейшего изъяна, чтобы рука могла свободно скользить по поверхности кирасы при натягивании лука. Цурубасири покрывалась тончайшим рисунком, имеющим магическое значение – правильно выполненный рисунок мог защитить воина от ран. Обычно это было изображение мифического существа «сиси», резвящегося на фоне пионов.
Последние ассоциировались с утонченностью и благородной красотой, а «сиси» символизировало доблесть.
Самурайский шлем являл собой отдельное произведение искусства. Он именовался «звездным шлемом» (хоси кабуту) из-за сотен маленьких звездочек и блесток, покрывающих его поверхность. Обычно самурайский шлем имел трапециевидную форму, чтобы меч при ударе соскальзывал с него. К макушке шлема крепились длинные металлические пластины (сикоро), которые свешивались на плечи, прикрывая шею.
Сверху к шлему приделывали металлические рога (кувагата), они служили как для устрашения противника, так и для неожиданного удара головой. В конце XIII – начале XIV веков рогатые шлемы обычно носились вместе с тяжелыми латами оёри и представляли собой часть парадного и ритуального костюма богатых даймё. Между рогами иногда укрепляли гладко отполированную металлическую пластинку, символизирующую синтоистское зеркало – оно отпугивало злых духов. Но к середине XIV века в моду входят более практичные шлемы без рогов. Центральная часть шлема покрывалась тонким орнаментом под названием синодарэ. Каких только изображений здесь не встретишь – и легкие облака, и хризантемы, и сцепившиеся дракон с тигром… Верхняя часть шлема (тэхэн-но ана) покрывалась позолоченными кругами – стилизованными лепестками хризантем.
Перед тем как надеть шлем, самурай повязывал голову особой повязкой (хатимаки), которая «в известной мере» амортизировала удары. Была у хатимаки и ритуально-символическая функция – перед боем воин обычно повязывал хатимаки очень медленно и тщательно, как бы «завязывая» свои мысли и концентрируясь. Даже водружение шлема на голову имело для самурая ритуальное значение: он готов к бою и не стремится его избежать, а потому шлем надевали непосредственно перед битвой.
Несложно догадаться, что в таком «цельном» виде латы существовали не очень долго. Несколько сильных ударов – и черный лак осыпался, латы покрывались вмятинами. Поскольку хорошие доспехи стоили порой целое состояние, то оёри надевались в основном для ритуалов, в то время как в бою самураи пользовались более практичными латами почти без украшений. К тому же рядовые пешие самураи-асигару были экипированы значительно скромнее, они носили просто деревянную каску или металлический полукруглый шлем без всяких украшений.
В экипировку самурая, помимо собственно лат и шлема, входил еще десяток предметов, применяемых в бою. В японской воинской среде особое отношение сложилось к щитам. Дело в том, что, с одной стороны, их использование в бою значительно уменьшало риск быть раненым или убитым, а, с другой стороны, могло показаться, что самурай боится смерти и не надеется на силу своего меча, что считалось тяжким позором. Поэтому только в ранний период буси по примеру китайских воинов использовали небольшие легкие щиты с изображением ликов божеств, а потом совсем отказались от них. И все же вести бой без щита, особенно с несколькими противниками, было очень тяжело, и хитроумные самураи нашли выход – стали снимать с головы шлем и, ухватив его за рога, использовали вместо щита.
Эту же роль исполнял и большой веер-тэссэн. Он представлял собой расписной лист рисовой бумаги, натянутый на металлические пластины, концы которых были заострены. Еще одно небольшое острие находилось в том месте, где веер брался рукой – его пропускали между пальцами. Благодаря этим хитростям веер использовали как колющее оружие, прикрывались им от стрел, ловили его металлическими пластинами лезвие меча, ловким поворотом вырывали оружие из рук противника. При всем этом веер представлял собой истинное произведение искусства: его поверхность разрисовывалась цветами и птицами, изображениями гор и потоков вод или жанровыми сценками. Тэссэн быстро превратился в тайное оружие самураев. Не считалось оскорбительным, если во время беседы человек обмахивался веером, но при этом он в любой момент мог нанести стремительный удар своему оппоненту в горло или в глаза. Металлический веер пришел в боевые искусства из практики китайских шаолиньских монахов, которым как последователям буддизма долгое время запрещалось носить оружие. В Китае он называется «тешань», и упражнения с ним практикуются до сих пор. Правда, в отличие от китайских боевых вееров, выглядевших достаточно скромно (монах не может иметь дорогую вещь), японские были столь изящны и так тонко расписаны, что ценились значительно выше, чем обычные, не боевые веера. Богато разрисованный веер закладывался за широкий пояс или крепился особым крючком к латам. Вооружение самурая, как и вся воинская культура, представляло собой союз ритуально-символического и практического. Например, даже тщательно изготовленные латы следовало освятить в синтоистском храме, отогнать от них злых духов. В мирное время они хранились в особом сундучке «ёрои карабицу», к которому никто не мог прикасаться, кроме хозяина. Человек, неосторожно дотронувшийся до сундучка или тем более до самих лат, рисковал быть тут же убитым, поскольку это рассматривалось как личное оскорбление хозяина лат и к тому же привлекало внимание злых духов. Кроваво-красный цвет, в который окрашивались ножны некоторых мечей, считался выражением презрения к смерти. Так, полководец И Наомаса (1561–1602), ближайший сподвижник сёгуна Токугавы Иэясу и активный борец против кланов ниндзя, прославился тем, что носил исключительно ножны, покрытые дорогим красным лаком, и такие же кроваво-красные доспехи типа «тосэй гусоку».
Японские воины были весьма практичны в своей экипировке. Сохранилось знаменитое наставление сёгуна Токугавы Иэясу своим воинам, предписывающее каждому пешему солдату иметь шлем особой конструкции: с одной стороны, он должен был хорошо защищать голову, а с другой – иметь особую рукоять, чтобы в нем было удобно готовить пищу. Классический пример японского практицизма!
Этому принципу подчинены даже самурайские латы, демонстрирующие одновременно утонченное изящество и непобедимую мощь грубой силы. Если первоначально латы выполняли лишь свою непосредственную функцию защиты тела, то в XVI–XVII веках они превращаются в настоящие произведения искусства, а «скромные и неприхотливые» самураи внимательно следят за модой на украшения, позолоту, «фасон» шлема и доспехов. Всего насчитывалось до десятка различных типов лат – парадных, повседневных, боевых. В любом случае их вид должен был соответствовать статусу и достатку самурая.
Самыми мощными самурайскими латами считались «большие латы» (оёри), которые из-за их тяжести могли носить только конные всадники. Эти латы стали использовать с конца периода Хэйан; обычно они представляли собой мастерское произведение кузнецов того времени.
Обычные оёри изготавливались из кожи и металлических полос, составляющих горизонтальные ряды. Полосы покрывались лаками сложного состава, а кожа пропитывалась смолами, придающими латам особую прочность. Затем на горизонтальные ряды накладывались вертикальные полосы, в результате чего получалась своеобразная «решетка». Оставлять железо «на виду» считалось неэстетичным, поэтому сверху оёри обтягивались дорогими шелками, обычно красным, зеленым или полосатыми – желтого, зеленого и белого цветов. Оёри были очень тяжелы и внешне походили на рубаху без рукавов, заканчивающуюся своеобразной «юбкой» ниже колен.
Передняя часть кирасы состояла из небольшой, но толстой металлической пластины (мунаита) и двух защитных полос (татэагэ). Такие же полосы шли и по спине, но пластина здесь отсутствовала. Руки прикрывали два широких защитных листа из тех же перекрещенных металлических полос. Хотя такие наручья и не сковывали движений, но чтобы поднять руку, требовалась немалая физическая сила: один щиток мог весить около десяти килограммов.
Особое внимание обращалось на защиту рук. К латам крепились двойные щитки. Первые, наиболее мощные (осодэ) представляли собой широкие односторонние нарукавники, состоящие по крайней мере из семи металлических пластин, наложенных друг на друга. Еще две отдельные пластины накладывались на плечи (именно сюда могли приходиться самые тяжелые удары мечом), они свисали в виде полосок по обе стороны груди. Правая полоска (сэнданно ита) делалась из нескольких кусочков железа, а левая полоска (кюби-но ита) была цельнокованой и предназначалась для защиты области сердца.
Нижняя часть лат (кабукидо) напоминала юбку и защищала нижнюю часть корпуса спереди, сзади и слева. Правая часть корпуса, наиболее подверженная ранам в бою, защищалась одной отдельной широкой пластиной (ваидатэ).
Все металлические пластины обтягивались мягкой кожей (цурубасири) без малейшего изъяна, чтобы рука могла свободно скользить по поверхности кирасы при натягивании лука. Цурубасири покрывалась тончайшим рисунком, имеющим магическое значение – правильно выполненный рисунок мог защитить воина от ран. Обычно это было изображение мифического существа «сиси», резвящегося на фоне пионов.
Последние ассоциировались с утонченностью и благородной красотой, а «сиси» символизировало доблесть.
Самурайский шлем являл собой отдельное произведение искусства. Он именовался «звездным шлемом» (хоси кабуту) из-за сотен маленьких звездочек и блесток, покрывающих его поверхность. Обычно самурайский шлем имел трапециевидную форму, чтобы меч при ударе соскальзывал с него. К макушке шлема крепились длинные металлические пластины (сикоро), которые свешивались на плечи, прикрывая шею.
Сверху к шлему приделывали металлические рога (кувагата), они служили как для устрашения противника, так и для неожиданного удара головой. В конце XIII – начале XIV веков рогатые шлемы обычно носились вместе с тяжелыми латами оёри и представляли собой часть парадного и ритуального костюма богатых даймё. Между рогами иногда укрепляли гладко отполированную металлическую пластинку, символизирующую синтоистское зеркало – оно отпугивало злых духов. Но к середине XIV века в моду входят более практичные шлемы без рогов. Центральная часть шлема покрывалась тонким орнаментом под названием синодарэ. Каких только изображений здесь не встретишь – и легкие облака, и хризантемы, и сцепившиеся дракон с тигром… Верхняя часть шлема (тэхэн-но ана) покрывалась позолоченными кругами – стилизованными лепестками хризантем.
Перед тем как надеть шлем, самурай повязывал голову особой повязкой (хатимаки), которая «в известной мере» амортизировала удары. Была у хатимаки и ритуально-символическая функция – перед боем воин обычно повязывал хатимаки очень медленно и тщательно, как бы «завязывая» свои мысли и концентрируясь. Даже водружение шлема на голову имело для самурая ритуальное значение: он готов к бою и не стремится его избежать, а потому шлем надевали непосредственно перед битвой.
Несложно догадаться, что в таком «цельном» виде латы существовали не очень долго. Несколько сильных ударов – и черный лак осыпался, латы покрывались вмятинами. Поскольку хорошие доспехи стоили порой целое состояние, то оёри надевались в основном для ритуалов, в то время как в бою самураи пользовались более практичными латами почти без украшений. К тому же рядовые пешие самураи-асигару были экипированы значительно скромнее, они носили просто деревянную каску или металлический полукруглый шлем без всяких украшений.
В экипировку самурая, помимо собственно лат и шлема, входил еще десяток предметов, применяемых в бою. В японской воинской среде особое отношение сложилось к щитам. Дело в том, что, с одной стороны, их использование в бою значительно уменьшало риск быть раненым или убитым, а, с другой стороны, могло показаться, что самурай боится смерти и не надеется на силу своего меча, что считалось тяжким позором. Поэтому только в ранний период буси по примеру китайских воинов использовали небольшие легкие щиты с изображением ликов божеств, а потом совсем отказались от них. И все же вести бой без щита, особенно с несколькими противниками, было очень тяжело, и хитроумные самураи нашли выход – стали снимать с головы шлем и, ухватив его за рога, использовали вместо щита.
Эту же роль исполнял и большой веер-тэссэн. Он представлял собой расписной лист рисовой бумаги, натянутый на металлические пластины, концы которых были заострены. Еще одно небольшое острие находилось в том месте, где веер брался рукой – его пропускали между пальцами. Благодаря этим хитростям веер использовали как колющее оружие, прикрывались им от стрел, ловили его металлическими пластинами лезвие меча, ловким поворотом вырывали оружие из рук противника. При всем этом веер представлял собой истинное произведение искусства: его поверхность разрисовывалась цветами и птицами, изображениями гор и потоков вод или жанровыми сценками. Тэссэн быстро превратился в тайное оружие самураев. Не считалось оскорбительным, если во время беседы человек обмахивался веером, но при этом он в любой момент мог нанести стремительный удар своему оппоненту в горло или в глаза. Металлический веер пришел в боевые искусства из практики китайских шаолиньских монахов, которым как последователям буддизма долгое время запрещалось носить оружие. В Китае он называется «тешань», и упражнения с ним практикуются до сих пор. Правда, в отличие от китайских боевых вееров, выглядевших достаточно скромно (монах не может иметь дорогую вещь), японские были столь изящны и так тонко расписаны, что ценились значительно выше, чем обычные, не боевые веера. Богато разрисованный веер закладывался за широкий пояс или крепился особым крючком к латам. Вооружение самурая, как и вся воинская культура, представляло собой союз ритуально-символического и практического. Например, даже тщательно изготовленные латы следовало освятить в синтоистском храме, отогнать от них злых духов. В мирное время они хранились в особом сундучке «ёрои карабицу», к которому никто не мог прикасаться, кроме хозяина. Человек, неосторожно дотронувшийся до сундучка или тем более до самих лат, рисковал быть тут же убитым, поскольку это рассматривалось как личное оскорбление хозяина лат и к тому же привлекало внимание злых духов. Кроваво-красный цвет, в который окрашивались ножны некоторых мечей, считался выражением презрения к смерти. Так, полководец И Наомаса (1561–1602), ближайший сподвижник сёгуна Токугавы Иэясу и активный борец против кланов ниндзя, прославился тем, что носил исключительно ножны, покрытые дорогим красным лаком, и такие же кроваво-красные доспехи типа «тосэй гусоку».
Японские воины были весьма практичны в своей экипировке. Сохранилось знаменитое наставление сёгуна Токугавы Иэясу своим воинам, предписывающее каждому пешему солдату иметь шлем особой конструкции: с одной стороны, он должен был хорошо защищать голову, а с другой – иметь особую рукоять, чтобы в нем было удобно готовить пищу. Классический пример японского практицизма!
Кэндо: «истинный удар из пустоты»
Ошибочно полагать, что все воины в равной степени сочетали в себе «любовь к мечу и кисти», как то предписывали многочисленные самурайские уложения. Изящными искусствами увлекались немногие, к тому же расцвет стихо-сложения, живописи, дзэнских искусств начался не раньше XVII века. Главным же занятием самураев всегда оставались тренировки бу-дзюцу, где большая часть времени отводилась отработке боя с мечом – кэн-дзюцу.
Содержать специальную школу кэн-дзюцу было престижно, не случайно многие состоятельные даймё приглашали к себе именитых фехтовальщиков в качестве инструкторов (кэнси) и назначали им неплохое ежегодное довольствие в 300–400 коку риса. Даймё стремились к тому, чтобы все их самураи, учившиеся кэн-дзюцу, имели достойное оружие, желательно несколько тренировочных мечей, новые, не помятые в сражениях доспехи, а все это стоило немалых денег. По тому, как содержалась школа кэн-дзюцу и кто преподавал в ней, можно было судить о состоятельности даймё.
Самые первые школы кэн-дзюцу стали открываться при синтоистских храмах, причем эта традиция сохранилась вплоть до XX века. Например, один из патриархов стиля Годзю-рю каратэ Ямагути Гогэн начал свой путь в боевых искусствах именно со школы кэндо при местном синтоистском храме.
Содержать специальную школу кэн-дзюцу было престижно, не случайно многие состоятельные даймё приглашали к себе именитых фехтовальщиков в качестве инструкторов (кэнси) и назначали им неплохое ежегодное довольствие в 300–400 коку риса. Даймё стремились к тому, чтобы все их самураи, учившиеся кэн-дзюцу, имели достойное оружие, желательно несколько тренировочных мечей, новые, не помятые в сражениях доспехи, а все это стоило немалых денег. По тому, как содержалась школа кэн-дзюцу и кто преподавал в ней, можно было судить о состоятельности даймё.
Самые первые школы кэн-дзюцу стали открываться при синтоистских храмах, причем эта традиция сохранилась вплоть до XX века. Например, один из патриархов стиля Годзю-рю каратэ Ямагути Гогэн начал свой путь в боевых искусствах именно со школы кэндо при местном синтоистском храме.