Страница:
* * *
Ну вот, пожалуйста. Вот биография. И как это объяснить? Жил-был на свете младший научный сотрудник. Как говорится, жил себе, никого не трогал. Потом какие-нибудь десять лет, и этот младший научный сотрудник – член преступного клана, расплачивается с киллерами. В какой сказке возможны такие превращения? В сказках, конечно, они тоже есть. Царевна в лягушку – это запросто. Обратно – уже с затруднениями и всевозможными испытаниями, что, в общем, справедливо и правдиво полностью. Потому что стать лягушкой из царевны легко, достаточно один раз ошибиться, а вот наоборот – это уже целый проект, требующий вложений, сил, времени, и вообще. Большого упорства и профессионализма. А вот в жизни почему-то превращения чаще всего необратимы. Жил младший научный сотрудник – стал наркоманом и бандитом, и все. Обратно младшим научным сотрудником, берусь утверждать, уже не станет. Не расколдуется. Стал лягушкой – ею и помрет. Кстати, лягушки полезны и занимают важную роль в экосистеме, а мне лично даже симпатичны, уважаю я их – за оптимизм. Так что использование их в этом примере – случайно. Да, о чем это я? Клерк. Ну и гад же ты, научный сотрудник!А почему, интересно, эти превращения так необратимы? Вот ни разу такого не видел, чтобы, например, получил человек власть большую – и вдруг бац, стал лучше в сто раз. Обычно становятся хуже. Пришлось с ним знакомиться заново. Знакомлюсь заново и вношу поправки в его файл: все, он теперь не такой, каким был много лет, он теперь вот такой – упырь. А вот чтобы наоборот, – к примеру, знал я одного упыря, а он потом – бац – и хорошим стал, каким до этого был, – такого я не видел. Получается, перемена человека от хорошего к плохому – необратима. То есть, если выпил водицы из лужицы и стал козленочком – все? Так и будешь козлом? До гробовой доски и алых подушечек? Но почему? Потому что стать хуже – легче, чем стать лучше? Да, наверное. Еще и потому, что для того, чтобы стать лучше, надо обязательно что-то потерять. А для того, чтобы стать хуже, – не обязательно.
Сколько же грустных мыслей может прийти в голову из-за одного младшего научного сотрудника! Да. Глазки у тебя нехорошие. Помяни мое слово, плохо кончишь ты, младший научный.
* * *
Суворовцев закрыл файл Клерка и открыл следующий.В нем были короткие досье на телохранителей Седого.
Приступив к ним, он снова едва заметно усмехнулся.
* * *
Щука. Один из подручных Седого «по специальным поручениям». Несколько раз арестовывали в ходе специальных мероприятий за незаконное хранение оружия и наркотиков. Благодаря покровительству Седого и его широким связям всегда уходил от правосудия. По агентурной информации, причастен как минимум к двум убийствам, жертвами которых стали конкуренты и должники босса. Самоуверен. Жесток. Дерзок. Склонен к психопатии и неадекватным действиям.
* * *
Скала. Профессиональный спортсмен. Начинал с занятий боксом в детской спортивной школе, где потом сам работал тренером. Став профессиональным боксером, спортивную карьеру продолжить не захотел, предпочел в начале 90-х годов зарабатывать деньги, принимая участие в нелегальных боях без правил. Охотно соглашался на предложения заработать, оказывая давление на конкурентов, должников. В 1996 году оказался под следствием по обвинению в убийстве совладельца крупной коммерческой фирмы. Был освобожден за недоказанностью вины, на самом деле – выкуплен Седым, искавшим опытного и исполнительного подручного. Имеет широкие связи с низовыми представителями криминального сообщества. В результате спортивных травм несколько заторможен. Склонен к агрессии. Скрытен. Немногословен.
* * *
Да, ну что тут скажешь. Красавцы. Показательные отморозки. Я таких люблю. Ходячие кувалды.Мы всегда считали в своей работе, что глупые – а встречаются иногда просто адски глупые, просто реально безмозглые – гораздо опаснее для общества. Потому что умному достаточно намекнуть, что с ним будет, если что-то пойдет не так, как нам бы хотелось, и он, умный, сам себе нарисует картину того, что с ним будет, причем гораздо страшнее, чем даже ему хотели нарисовать, и откажется от своих планов. Я не раз с успехом использовал этот прием. Иногда даже на грани блефа. Да, бывало и такое – предполагая, что данный персонаж может наделать больших глупостей, я иногда намекал ему – конечно, блефуя, – что мы «уже работаем по нему, и его ждет большой сюрприз», даже гораздо больший, чем те глупости, которые он задумал. И лицо, и интонация у меня, видимо, получались настолько убедительными, что «персонаж» отказывался от своих планов, а потом еще и благодарил меня – за то, что так «вовремя предупредил». Можно сказать, спас. Смешно даже.
Да, на самые разные, часто дерзкие, психологические ходы идешь в нашей работе. Конечно, спору нет, лучше работать «по фактам» и твердо стоять обеими ногами на земле, имея точные данные и проверенные сведения. Но не всегда так бывает – актером в нашей работе тоже надо быть. Хотя этот театр, увы, действует не на всех. Как всякий театр, он рассчитан только на тех, кто может понять мысль актеров и режиссера, кто обладает умом и, в конце концов, осознает, во что может вляпаться. Более того, иногда и сам способен «накрутить» себе страхи и мысли и благодаря им опомниться, остановиться. А есть ведь такие, кто никакую «режиссерскую мысль» понять не смогут – какое там.
Скала и Щука, по виду, именно из этих. Им пока кровь не пустишь, пока руку не сломаешь, или лучше обе, не то что не остановятся, вообще не поймут, о чем речь, будут идти напролом и шашкой махать во все стороны. Тут и страдают все, кто оказывается рядом. Вот это действительно страшно.
Увы, отсюда и частая жестокость оперов в отношении задержанных – на всякий случай, лучше «проработать материал», так сказать, «промять пюре» как следует. А то пока разберешься, умный он или глупый, этот задержанный такое наворотить может, что тебе же от начальства и достанется – опасного врага не разглядел.
Потом, когда начинаешь заниматься еще более «высоким эшелоном», понимаешь и другое. Что отморозки часто служат не тому, у кого физическая сила, а главное – у кого оружие. Потому что Зло считает так же, как я, – важно быть не столько с кулаками, сколько с головой.
Получается, что по ряду вопросов наши взгляды со злом совпадают? Получается так. А что делать? Умные все-таки действительно опаснее глупых. Впрочем, и эти двое – не такие уж дурачки, какими хотят получаться на фотографиях. Дурачки в этом мире так долго не живут и так близко к кашалоту типа Седого не подбираются. Для дурачков наезд на владельцев табачной палатки – потолок. Скала и Щука – ребята если не с мозгами, то уж совершенно точно – со своими планами.
Да, теплая компания. Нет, что ни говори, а в этой теплой компании Вершинина не могу себе представить. Конечно, со Скалой и Щукой он быстро нашел бы общий язык. Язык бейсбольных бит. А вот с Седым... Не могу представить их рядом. Нет, пока не могу. Хотя есть множество вещей, которые я себе не могу представить. Например, что я буду собирать досье на своих. Так, пожалуй, и на себя самого скоро папочку собрать попросят. Интересно, кстати, было бы почитать досье на меня. Есть ведь такое, и не одно. Надо будет почитать, при случае.
* * *
Суворовцев закрыл файлы с досье. Потом быстро и деловито проверил почту. Задержал на секунду взгляд на баннере, который отчаянно убеждал:Создай личный блог. Еще одна жизнь!Улыбнулся и закрыл ноутбук.
Еще одна. Куда уж больше. Нет, спасибо.
* * *
Все теперь у майора Вершинина было плохо. А начиналось, вроде бы, замечательно. Юридический факультет университета – отличником там, конечно, не был и усидчивостью в библиотеке не отличался. Но в общем учился не хуже многих, а главное – не хотел распределения в теплое спокойное местечко, о котором мечтали многие его сокурсники – сесть в мягкое кресло где-нибудь в адвокатской конторе или юридическом отделе нефтяной корпорации. Из возможных неприятностей в жизни – только неисправность кондиционера в кабинете, к тому же легко поправимая. Вершинин, напротив, еще на первом курсе заявил, что собирается стать оперативником, хочет туда – на улицы, в банды, в расклады, в группировки, в самое пекло, где никакого кондиционера и сплошные неприятности. Декан факультета сам был в молодости оперативником и таких, как Вершинин, любил. Поэтому опекал его буйну головушку все пять лет учебы, а потом позаботился, чтобы он получил хорошее распределение. Конечно, хорошим оно было в том только смысле, что гарантировало все, что угодно, кроме спокойной жизни. Вершинин попал тогда в едва образованное, лишенное опыта, профессиональных кадров, должного финансирования и должной юридической базы Управление по борьбе с незаконным оборотом наркотиков. Было это на заре 2000-х, когда сам факт незаконного оборота наркотиков только начали признавать как факт. Хотя наркомафия уже давно существовала – как факт и как класс. Ее ключевые руководители с усмешкой встретили новость о создании такого Управления. И неудивительно – ну какую угрозу оно могло для них представлять? Первоначальный состав был пестрым – кого здесь только не было: и бывшие милиционеры, и экономисты, вообще мало что понимавшие в оперативной работе, и крошечная группа бывших гэбэшников, у которых плачевно не сложилась карьера и которым вновь созданное Управление едва ли давало шанс эту карьеру начать заново – разве что дотянуть кое-как до пенсии. В общем, безобидный сброд – так восприняли поначалу эту команду в наркоэлите.Но уже через несколько лет все стало хоть и медленно, но неуклонно меняться. Случайные люди уходили, а вместо них приходили опытные профи, разочарованные в перестроечном мире, сулившем много денег за мало времени тем, кто бросал службу и уходил в бизнес. Те, для кого присяга и служба Родине в свое время не были пустым звуком или чисто меркантильным выбором, возвращались в спецслужбы, чтобы сделать их другими – обновленными, испытавшими много разочарований, но готовыми стать сильнее. Так формировалось Управление, которое уже через пять лет стало боеспособной машиной, с отличной аналитикой, отменной оперативной службой и разветвленной сетью информаторов, синтезировав в себе лучший опыт КГБ, МВД, ФСБ, а потом направив это грозное оружие, смесь опыта и спецтехнологий, на врага – наркотрафик. К этому времени непонятное словцо «наркотрафик», которое, казалось, выпрыгнуло из какого-то фильма о Джеймсе Бонде, стало обыденным и никого уже не удивляло. Россия была частью мирового наркотрафика и уже не боялась в этом себе признаться.
Весь этот непростой путь прошел вместе с Управлением и Вершинин. Карьера его шла в гору, как танк – медленно, но верно. Нельзя сказать, что он был любимчиком у начальства – этому мешал его непокорный характер, не умел он кланяться и вообще принимать правильные позы подчинения. Но и руководители, и коллеги знали, что делу он предан и дело свое знает. Так что генералом Вершинин не стал, конечно, но стал майором и даже замом начальника Управления. Можно было бы даже сказать, что к этому времени своей карьерой он был более чем доволен, если бы умел оперировать таким понятием, как карьера.
В личной жизни у него тоже все складывалось хорошо: красавица жена, а потом и славная дочка. Это было время, когда, просыпаясь, он мог сказать себе: все у меня хорошо! И так и делал. Это было. Когда-то, давным-давно.
Теперь же майор Вершинин лежал на потрепанном диване в своем кабинете и не мог уснуть.
«Когда же это началось, в какой момент?» – думал он. Так хотелось это понять, все последнее время хотелось понять. Для него это было очень важно.
Конечно, сказать по правде, мысли Вершинина выражались иначе, короче и выразительней, и полностью отражали понимание сути текущего момента в его биографии:
«Сука, как же я попал в эту ж..?»
Сегодня он четко вспомнил этот момент.
Эта большая «Ж» началась, когда его назначили заместителем начальника Управления по борьбе с незаконным оборотом наркотиков.
Точно. Он прекрасно помнил этот день. Помнил его не как день триумфа, потому что не особо рвался к этой должности. Вообще считал, что самая лучшая работа – реальная, оперативная, потому как она – живая. А кабинетную работу Вершинин не любил, не уважал и ни во что не ставил. По его глубокой убежденности, кабинетное начальство было придумано нечистой силой для того, чтобы мешать таким, как он, делать свое дело. Впрочем, вся система его мистических и религиозных взглядов была столь запутана и при этом столь примитивна, что пока ее следует опустить.
Да, Вершинин помнил, что его вызвал тогдашний начальник Управления и довольно долго хвалил, что сразу его насторожило, он понял, что против него готовится какая-то гадость. Давно привык, что его обычно обширно ругают – за самоуправство и нарушение субординации, ну, а в конце сдержанно хвалят за ликвидацию чего-то и кого-то. А тут его просто хвалили – за морально-волевые качества, например. И к концу похвал за морально-волевые качества до него дошло, что против него готовится не просто гадость, а полноценная диверсия.
И не ошибся – ему было предложено кресло заместителя начальника Управления. Шеф так и сказал – кресло, что совсем добило Вершинина. Он даже весь взмок и емко про себя подумал:
«Мне пипец».
Такие апокалипсические мысли редко посещали его, даже в крутых переделках. Чаще фразой «Тебе пипец» он сообщал о наступлении этого состояния другим – своим врагам, наркоторговцам.
Но в тот момент именно так подумал о себе, сразу представив себя сидящим в кресле, почему-то в нарукавниках, какие носили бухгалтеры во времена Остапа Бендера. Ему стало дурно.
Шеф воспринял его угрюмое молчание и растерянное выражение лица как знак согласия и долго тряс его руку, повторяя: «В добрый час, в добрый час, майор».
Но час, по всей вероятности, был недобрым.
После назначения нарукавники Вершинин, конечно, надевать не стал. Он остался верен своему боевому уличному стилю работы, но объективно работы прибавилось вдесятеро. Теперь надо было не только делать кучу своей работы, но и куче других людей сообщать, что им делать, и проверять, сделали ли, и бить по мозгам, а иногда и по мордам, тех, кто не сделал или сделал плохо.
Уже через пару месяцев такая работа полностью поглотила его. Он в ней буквально растворился.
* * *
Ничего удивительного. Я вообще считаю, что лидерами не становятся, ими рождаются. Это точно. Потому что лидер – это не профессия, даже не набор навыков. Это склад ума и состояние души. Конечно, из Вершинина начальник был никакой. Он ничего никому не доверял, во все дела впрягался сам, особенно в ответственные, и тащил этот воз, который со временем требовал все больших усилий, а главное, времени. А вот его-то как раз становилось все меньше и меньше. Финал такой истории известен: бесконечный аврал, потом – истощение, дефицит уже не только времени, но и сил, затем – усталость, снижение адекватности принимаемых решений. А дальше – все, обвал.Постепенно он, конечно, понял, что дорога от дома до работы и обратно, отнимавшая пятьдесят минут, – это, конечно, расточительство, и начал оставаться ночевать в своем кабинете. Я давно заметил такую интересную закономерность – все известные мне прирожденные руководители – тоже трудоголики по складу, но у них находится время и на семью, и на спорт, и на путешествия, на хобби и всякие глупости, даже на философские размышления. Вот у меня, например, всегда оно есть. Я очень много работал, но никогда не зашивался. Конечно, приходилось иногда работать в авральном режиме, не спать ночами или спать в машине – без этого работа оперативного сотрудника просто немыслима. Но все дело в пропорциях и в твоем отношении к ним. Если начинаешь думать, что спать в машине месяцами, пахнуть, как партизан, и питаться в «Мак-авто» – это круто, ты пропал. А вот все известные мне плохие руководители обязательно живут в постоянном аврале. У них всегда звонят два телефона, и они не понимают, кто звонит и, главное, в каком кармане звонит, у них всегда уже полчаса, как должна была начаться следующая встреча, а они никак не закончат текущую, потому что на нее на сорок минут опоздали, у них первое дело в блокноте назначено на восемь утра, а последнее – на полвторого ночи. Учитывая опоздание, нарастающее к концу дня, последнее дело приходится на три часа ночи, отбой – на пять утра. Ну, и так далее. Паранойя.
Как говорил один из моих бывших друзей... Ничего себе, сказанул и тут же споткнулся, как на бегу об упавшее дерево. Вот выражение – бывший друг... Я и сам не думал, что так бывает. Но бывает. Спотыкаешься. Бывший друг – он и есть упавшее дерево, которое прерывает твой бег, и ты падаешь, а потом нужны силы, чтобы подняться. Дзигоро Кано, отец дзюдо, которого считаю одним из своих духовных учителей, хоть мы никогда и не виделись и не беседовали, именно так, кстати, объяснял правильное использование ног при исполнении подножек в дзюдо. Твоя подставленная нога – это упавшее дерево, об которое должен споткнуться и упасть бегущий противник. Но это – противник. А почему сам падаешь, споткнувшись не о сухое, упавшее, мертвое дерево, а об живого человека, к тому же друга? Нет, не сейчас. Сейчас не хочу об этом, очень длинный разговор. И не очень веселый. Может быть, когда-нибудь, позже, тоже напишу об этом книжку.
Столько всего в голове, столько всего можно бы написать. А чем занят? Разбором полетов упырей? Хотя рожденный ползать, как обещал Горький, летать не может. А ничего подобного, Алексей Максимович. Да запросто летает, ну, конечно, не на своих крыльях, но на личном самолете – запросто. Когда-нибудь, когда мы победим... Нет, так не правильно. Ждать полной победы – неверно. Ждать победы – вообще неверно. Надо просто побеждать, и все. По-моему, у меня в духе Вершинина формулировочка получилась. И слово вылетело, ты смотри, явно вершининское – «формулировочка». Все-таки умею вживаться в образ мыслей объекта. Да. Книгу о бывших друзьях – напишу. Решено. Поставил в список задач.
Так вот, один из моих бывших друзей говорил: если сотрудники задерживаются допоздна и работают по ночам, значит, они плохие сотрудники, потому что не успевают сделать то, что должны сделать за «штатное время работы». Это так. И кстати, есть одно точное наблюдение: если вдруг «пришли поговорить» ночью, можешь с уверенностью на 99 процентов заключить – это, так сказать, бандиты или «оборотни». Настоящие опера «ходят» в правильное время, не боятся дневного света. А, как правило, это раннее утро, чтобы вместе с солнцем.
Опять все сводится к свету. Все светлое – стремится к свету, все темное – к себе подобному. Как же все-таки все на свете стройно, правильно устроено, если вдуматься. Почему не получается так же правильно и стройно организовать хотя бы свой рабочий день? Интересно, приходила ли хоть раз такая мысль Вершинину, в его крепкую, избегаемую сомнений голову? Нет.
* * *
Через три месяца после своего нового назначения Вершинин перестал бывать дома неделями. Он это вспомнил потому, что вдруг ясно увидел свою дочь, кричавшую на него:– Пап, после этого дебильного твоего повышения! Три месяца прошло! А посмотри! На кого ты стал похож! Ты не ночуешь дома – сколько уже, а?! Ты не живешь с нами – неделями!
Он вспомнил, как дочка кричала и плакала, а он ничего тогда не сказал, думая про себя, что она еще маленькая и просто не понимает, как это важно – работа.
Потом служебный кабинет Вершинина начал обрастать вещами, не имевшими, собственно говоря, к службе никакого отношения: постельное белье, домашние тапочки, полотенце, зубные щетка и паста, носки и прочее – вот далеко не полный перечень предметов неуставного характера. Кабинет стал его домом.
Потом случилась трагедия. Вернее, авария, которая сама по себе не была трагедией. Его жена попала под машину, но осталась жива, всего один перелом, да и тот, вроде бы, простой, ну, плюс ушибы, сотрясение – такой диагноз в мире, в котором под колесами гибнут целые города, не означает трагедии. Ее положили в больницу, он, конечно, ездил к ней, еще сильнее опаздывая на последующие встречи по работе. Однажды даже не доехал до нее. И на встречу с информатором-наркодилером так и пришел – с цветами и мандаринами. Жена тогда очень обиделась.
Потом врач вдруг сказал ему, что вынужден оставить жену еще на две недели – начались какие-то осложнения с легкими, вероятно, в результате ушиба грудной клетки.
Так в жизнь его семьи, в жизнь самого Вершинина вошла больница, этот кошмарный объект, который он ненавидел. Жена пролежала, в общей сложности, полтора месяца, но от этого не выздоровела. Скорее, наоборот, очень изменилась. Глаза стали пустыми. Она уже ничего не говорила, когда он не успевал заехать к ней. Вернее, просто равнодушно бросала: «А, ты... Привет», когда на следующий день он приезжал с цветами и неизменно с идиотскими мандаринами.
Это его дочка так сказала: «Пап, ты бы придумал хоть что-нибудь новое! Мандарины эти идиотские!» Одновременно – вдруг, как-то сразу, в один день, и, как назло, именно в это время – стала взрослой дочь. Вершинину пришлось узнать, что мировой наркотрафик порой ничто в сравнении с проблемами переходного возраста. Ему, Вершинину, можно сказать, грозе преступного мира, она заявляла: «Папа, ну ты что, совсем, да? Ни бум-бум, да? Пап, ты лучше молчи, а то как скажешь, мне прям стыдно за тебя... Пап, как тебе это объяснить, блин, даже не знаю, ты вряд ли поймешь...»
Теперь, уткнувшись в потрескавшийся старый диван, Вершинин пытался привести свои мысли хоть в какой-нибудь порядок. Пытался понять – почему, когда дела на работе, казалось бы, пошли в гору и он даже раздал часть мелких долгов, которые сопровождали его всю жизнь, как слепни – деревенского коня, почему именно в этот момент они тут же обрушились с этой горы. Хотя ему было трудно себя в чем-то обвинить.
* * *
Это всегда так, это меня не удивляет. Человеку всегда трудно себя обвинить. Каждый человек – суровый обвинитель, если речь идет о другом человеке, и все мы – блестящие адвокаты для самих себя. Почему? Потому что других мы видим со стороны, а себя – нет. Это верно, но это только часть правды. Все дело в любви – каждый любит себя гораздо больше, чем других. А разве можно обвинять того, кого любишь? Когда так любишь, прощаешь все. Трудно, правда, назвать Вершинина себялюбцем, да и в эту яму, я знаю, он попал не из-за яростной любви к себе.Вообще, тут что-то не так. Есть причина, по которой неприятности у него начались именно тогда, когда он стал что-то решать, что-то значить в Управлении. Стал влиятельной фигурой – и тут же был опутан сетью проблем. Кто-то грамотно спланировал эти неприятности? Возможно. Но кто?
* * *
Вершинин решительно отказывался себя в чем-то обвинить. Ну что, что сделал не так? Мало или, может быть, плохо работал? Нет. Работал много и, в общем, хорошо, что бы там кто ни говорил. Мало уделял времени жене и дочке? Ну, уделял, сколько мог. Не предпочитал ведь уделять его развлечениям и праздности, бутылке или симпатичным девчонкам, которых в секретариате Управления, кстати, было немало, и многие, между прочим, провожали плечистую фигуру Вершинина восхищенными взглядами. Ничего такого себе не позволял. Работа – дом. А потом и вовсе формула сократилась: работа – работа. Так, может быть, тут и искать ответ? В работе?Вершинин успел подумать, что, пожалуй, он близок к ответу и, пожалуй, что ни говори, он тоже мог бы стать хорошим аналитиком, если бы не считал, что на хрен вообще нужна эта хрень, но развить эту перспективную мысль не успел, потому что глупо провалился в сон.
Он уже крепко спал, когда в темноте, в двух шагах от него, вспыхнул луч фонарика. Кто-то тихо вошел в кабинет и бесшумно, как тень, скользнул по нему, стараясь лучом не попасть на спящего на диване Вершинина. Движения луча были уверенными, но торопливыми, из чего можно заключить, что незнакомец не знал точного местонахождения предмета или предметов, которые искал, и спешил, понимая, что пробуждение Вершинина означает катастрофу.
Луч погас почти одновременно с резким звуком телефонного звонка.
Вершинин проснулся не сразу, поэтому у незнакомца было время, чтобы спрятаться за шкаф.
В темноте сначала что-то грохнулось, потом зажегся неяркий свет настольной лампы, и, нащупав телефонную трубку, Вершинин поднял ее.
– Да? Да, это я. Какой клерк? Вы куда звоните? Чего?! Я не знаю никакого клерка. И вообще, я ненавижу банковских работников. Какие двести тысяч? На каком стадионе? Ты че, разбудил меня и прикалываешься надо мной, что ли?! Я щас вот вычислю, откуда звонишь, и засуну тебе трубку... – На последнее замечание трубка ответила испуганно короткими гудками. – Совсем охренели, что ли! – свирепо буркнул он и снова упал на диван, а еще через пять минут уже спал сном уставшего праведника.
Незнакомец мгновенно испарился из кабинета.
Ему предложили деньги, я знаю. Это серьезная вещь – деньги. О том, что такое деньги, написаны тысячи трудов экономистами, тысячи книг романистами. А что я сегодня об этом думаю? Наверное, я должен сказать, хотя бы сам себе. Деньги – это... В двух словах и не скажешь. Ну, ладно, попробую в нескольких предложениях. Деньги – это как бы суть сегодняшнего мира, его цель. Почему сегодняшнего? А что, в каком-нибудь Древнем Египте или Вавилоне было не так? Да точно так же. Всегда было так. С тех пор как мир существует в том виде, в котором он существует – как мир обмена ценностями и их накопления, с тех пор как накопивший их в большом количестве считается удачно прожившим жизнь, то есть всегда – всегда все так и было. Деньги – не просто мера обмена и какого-то там товарооборота, об этом кому интересно – идите к Марксу. Я просто скажу: деньги – это цель. У каждого человека должна быть цель, и не только должна, она обязательно есть. Люди различаются не прочитанными в детстве книгами (или непрочитанными), не ростом и не одежками – они различаются в первую очередь именно целями. А еще точнее, различаются по своему отношению к деньгам – сколько их хотят, что готовы для этого сделать и что сделать не готовы. Если знаешь, как на эти вопросы ответит некий конкретный человек, ты знаешь об этом человеке все. Знаешь его цель – значит, знаешь его суть, чего от него можно ожидать, на что он способен и на что – не способен.