Амор Мария. Скажи «Goodbye»

   Только спасительно всплывшая в памяти деловая встреча, на которую опаздывали Гринберги, избавила их от необходимости подробно ознакомиться и с этой важной составляющей жизни полноценного американского капиталиста.
   В приемной секретарша с лучезарной улыбкой всучила Сергею счет.
   — Шестьсот четырнадцать долларов тридцать семь центов? — изумился Сергей. — Как он набрел именно на эту цифру?
   Но это, по-видимому, являлось финансовым секретом самого Бугерхольца.

* * *

   Весной, когда растаял снег, и были сняты толстые куртки, оказалось, что Мурка беременна. Больше всего этому радовалась добрая Марина, предвкушая множество приятных домашних хлопот. Но Мурка и Сергей тоже были счастливы. Для нее это было единственным способом отплатить любимому за всю ту ласку и любовь, которой он наполнил ее жизнь. От мужа к Муре перелилось так много нежности и преданности, что стало необходимо излить эти чувства на другое человеческое существо — их ребенка. Будущая мать толстела, как на дрожжах, объясняя Сергею, что в народном фольклоре понятия «потолстела, похорошела» являются синонимами, тогда как глаголы «похудела, подурнела» во всех русских романах тоже пишутся через запятую. Теперь Мурка жила в свое удовольствие без малейших угрызений совести, с твердым знанием того, что как бы она не ленилась, и не бездельничала, самое главное и нужное дело продолжает постоянно подспудно совершаться, и жизнь сама собой враз обрела и глубокий смысл, и ясную цель. Сергей тоже радовался, только сам это еще не полностью осознал. Он был настолько счастлив до сих пор, что был вполне готов пожить еще некоторое время и без каких-либо перемен, но видел, что Мурке хорошо, и полностью на нее в этом вопросе полагался. Ему больше прежнего нравилось ее полневшее тело, и в глубине души льстило, что он скоро станет отцом.
   Анна тоже была довольна, может быть, надеясь, что в следующем поколении ее гены наконец-то получат более рачительного и амбициозного хозяина. К сожалению, множество проектов, в которых она была задействована, не позволяли ей планировать какое-либо личное участие в воспитании будущего поколения, и она сразу объявила Муре, что внуки — это не дети. «Уж как я любила своих детей, сколько я в вас вложила, так внуков любить нельзя», честно предупредила будущая бабушка, но Муркины ожидания от своих родителей были соответствующими, и она была убеждена, что она с Сережей сами будут любить своего ребенка так, что ему хватит за глаза. Михаил Александрович тоже обрадовался, сразу предложив взять своего еще неродившегося потомка на раскопки, и даже Данька заявил, что сестра превзошла все его ожидания. Мурка решила принять это, как комплимент.
   Но больше всех волновалась и переживала Александра.
   — Мура! Это так потрясающе здорово! Я так за тебя рада!
   Александра недавно сообщила ей, что Максим сделал ей предложение, и она его приняла. Конкретная дата планируемой свадьбы зависела от сроков задерживающегося назначения Максима и их отъезда в Москву.
   А тем временем Александра зашивалась между исполнением взятых на себя обязательств по отношению к Банку а-Поалим, подготовкой к ведению пасхального концерта на телевидении, позированием для портрета у Рины и пристальным курированием Максимовой карьеры. Дела Сашки шли в гору. Ей было ясно, что поход к гадалке оказался одним из самых верных решений ее жизни. Не напрасно Оделия, ее вернейшая опора и наставница в жизни, с великим трудом доставала для нее камеи и благословения самого действенного рава. На это не было жалко никаких денег! Если в первом гадании в кофейной гуще и виднелся некий мрачный силуэт, то тень, покрывавшая ее, явно исчезла. Вдруг как врата распахнулись — представители банка без препон и томительных оттяжек подписали с ней весьма выгодный контракт. Собственно, контракт был сущим рабством: мало того, что надо было весь год сниматься в серийных рекламных роликах, но пришлось еще и объезжать всю страну, представительствуя в филиалах банка по всем городам и весям, и встречаться с репатриантами во всех центрах абсорбции, и вызубрить условия выдачи ипотечных ссуд и всех сберегательных программ… Но Александре было не впервой тяжело работать, тем более, что каждое такое выступление способствовало ее популярности. Вслед за этим моментально позвонила Вика с русского канала и просто умоляла участвовать в праздничном вечере. И уже просто в качестве приятного пустячка оказалось, что Нимрода за шашни с подчиненными сотрудницами выперли с канала. Рине Вольман портрет Александра заказала сама, решив не мелочиться. Давно уже пора было вдохновить собой хорошего художника, а у Рины предполагалась выставка в Доме Художника на Крымском Валу, и весьма удачно получалось, что портрет поедет на выставку, и будет табличка «Из частного собрания Александры Де Нисс», и честно говоря, стоило это сущие копейки. Наблюдая весь этот подъем, Максим, не будь дурак, понял, какой ему выпал в жизни шанс, и тут же предложил ей руку и сердце. Так бывает всегда — если тебя хочет кто-то, пусть это даже будет банк, то тебя тут же хотят все. Но у Сашки голова не закружилась ни на одну минуту. Ее успех жил сам по себе, а все ее страхи, опасения и комплексы жили в ней сами по себе. Она прекрасно отдавала себе отчет, как мимолетен этот успех, что через год банковская рекламная кампания может окончиться, и если почить на лаврах, то все снова могут её забыть. Даже долгожданная готовность Максима связать с ней свою судьбу иногда казалась подозрительно расчетливой. Но Александра понимала, что не такой он человек, чтобы очертя голову совершить что-то необдуманное, и может, так ей было даже и легче. В конце концов, самой себе она отдавала отчет, что в своем решении выйти за него замуж она тоже не была полностью лишена соображений пользы дела.
   Сашка твердо знала, что успокаиваться ей еще рано: до долгожданного отъезда в Москву, подальше от всех осточертевших ужасов интифады, ей нужно успеть выкачать все возможное из ее израильского профессионального успеха.
   И хотя Саша никогда не согласилась бы поменяться судьбой с подругой, иногда она самую чуточку, по-хорошему, все же завидовала Мурке, так спокойно приплывшей в тихую гавань, и толстеющей там под восхищенными взглядами влюбленного, преданного Сергея.

* * *

   Муре пришлось хотя бы временно отложить все любезные женскому сердцу глупости. Надвигающееся прибавление семейства и посещение Бугерхольца убедило ее спешно покупать дом, тем более, что цены на недвижимость стремительно росли, и все вокруг старались побыстрее вскочить в этот поезд. Предполагалось, что младенец Гринбергов не пойдет в своих родителей, родившихся один в коммуналке, а вторая — в хрущевской малогабаритке, и категорически не сможет расти в убогости съемного жилья. К тому же Муре некуда стало складывать свои приобретения, и со страшной силой взыграл инстинкт свивания гнезда. Судя по тому, что ей нравилось в толстых цветных каталогах местной недвижимости, предполагаемое гнездо вырисовывалось порядка 400–500 квадратных метров, с двумя гостиными, библиотекой, столовой парадной и семейной, несколькими спальнями, офисом, большим полуподвалом под бильярдную и спортзал, с оранжереей и верандами, окруженное лесистым цветущим садом, с подогретым открытым джакузи на террасе и, желательно, с журчащим скалистым водопадиком.
   Оказалось, что поиски будущего дома могут быть едва ли не столь же волнительными и сложными, как поиски любимого человека или красивых и одновременно удобных туфель.
   — Чем же ты целыми днями занимаешься? — недоуменно спрашивала Муру Анна.
   Ну совершенно невозможно были признаться ни в своих походах по магазинам, ни в многочасовых гуляниях по интернету, ни в своих операциях с акциями, облигациями и фондами. Анна тряпками не интересовалась, к тому же ей не приходилось подавать налоговый отчет, откладывать на старость, заключать страховки и вообще ломать голову над правильным вложением излишков, поскольку излишков этих у нее не образовывалось.
   — Ищу дом, — объясняла Мура.
   — Неужели так трудно найти дом?
   — Очень трудно, — искренне отвечала дочь.
   — Зато я тебе, наконец, выслала все твои оценки и все документы из университета.
   — Зачем? — изумилась Мура.
   — Как зачем? Чем болтаться без дела, срочно начинай делать докторат!
   — А как же будущее поколение?
   — Вот именно поэтому сейчас самое главное — не погрязнуть полностью в пеленках, иметь собственное интеллектуальное занятие! Уж как я своих детей любила… — растрогавшись от воспоминаний настолько, что детсад-шестидневка из головы напрочь вылетел, начала увещевать Анна, но Мура недослушала знакомую песню:
   — Нет, мама, — отвергла непутевая дочь добрый материнский совет. — Я так любить не сумею.
   Никакие доктораты в Муриных мечтах о будущем не вырисовывались. Еще в Иерусалиме, после того, как Мура согласилась выйти за Сергея и переехать в Висконсин, штат десяти тысяч озер, и до того, как это осуществилось, она провела не одну бессонную ночь, воображая себе свою предстоящую жизнь. В своих мечтах Мура, одетая в длинное цветастое ситцевое платье, босая, хлопотала по хозяйству в просторной солнечной уютной кухне с дощатым полом. Вокруг ее подола вертелись маленькая толстая девочка и большая добрая овчарка. Похлопотав, Мура брала ребенка на руки, выходила из распахнутой настежь двери на порог и, сопровождаемая верной собакой, брела через сосновый лесок на берег озера, у которого стоял их дом, и с деревянного пирса, подобно Асоль, долго махала рукой и зазывала лодку с рыбачившим Сергеем и их сынишкой. Лодка, поскрипывая уключинами, выплывала из клубящегося над водой тумана, и вся семья вместе, как и каждый вечер, разводила на берегу озера огромный костер, жарила на нем пойманную рыбу, Мура с Сергеем пили вино и смеялись, а дети шалили и бросали палки в костер…
   В соответствии с этими, выношенными еще на исторической родине представлениями о своей будущей жизни, Мурка и начала поиски недвижимости, и один из домов в хорошем районе рядом с озером Мичиган сразу ей понравился. Договорившись с продающим его маклером, она поехала посмотреть на поместье. Стоял месяц март, сад вокруг дома был голым, с черно-серыми пятнами снега, сквозь ветви сирени на горизонте виднелось озеро. И сам дом, — барский, невероятно основательный, хоть и требовавший капитального ремонта, и местоположение — от озера отделяли только парк и шоссе — Мурке понравились до чрезвычайности. Но после того, как она, задыхаясь, обошла все 12 комнат, посредник объяснил ей, что на дом уже имеются покупатели, и они уже сделали финансовое предложение, которое называлось «офер», и «офер» этот уже был принят. На вопрос Муры — зачем же тогда он все-таки потащил ее сюда? — он терпеливо объяснил иностранке, что она может сделать второе предложение, поскольку первое, хоть и обязывало юридически обе стороны, было обставлено столь многими условиями, что оставляло возможности пойти на попятный.
   На следующий день Гринберги приехали вдвоем, и снова обошли все этажи и все помещения. Тут же на месте вдохновенно сочинили собственный «офер», в надежде соблазнить корыстолюбивых продавцов переметнуться к ним. В мучительном ожидании ответа они водили всех своих знакомых любоваться домом снаружи. Знакомые одобряли и поздравляли. Потом пришел отказ. Посредник намекнул, что офер можно улучшить, но в Мурке взыграла израильская гордость, и она решила, что попытка стравления двух покупателей — настоящее вымогательство, на которые не поддастся бывший израильский офицер, и с болью в сердце отказалась от дома. Следом за ним нашелся другой, тоже замечательный, кирпичный, со старым запущенным садом с туевой аллеей, такими непривычно российскими в этой стране открытых подстриженных газонов, но стоил он совершенно запредельные деньги, и пока вновь влюбившиеся Мура и Сергей прикидывали свои возможности, нашлись более состоятельные люди, на месте предложившие сумму, намного превышающую просимую. Не в ближневосточной натуре Муры было платить больше того, что требовал продавец, так что пришлось отказаться и от этой мечты.
   Отрезвев и повзрослев от пережитых разочарований, Гринберги, точнее — Мура, так как Сергей всегда соглашался с ней во всем, что не касалось его работы, решили в дальнейшем искать дом не повинуясь велениям неразумного сердца, а лишь по твердому расчету. Мура связалась с маклером Володей, услугами которого пользовался весь русский Милуоки, и четко сформулировала ожидания от будущего дома. Больше не требовалось, чтобы он был похож на старое дворянское гнездо, можно было наплевать на отсутствие аллей и пирсов, смириться с удаленностью от озера, бог с ними, со спортзалами и водопадиками. Володя водил ее осматривать дома в предместьях — с иголочки новые, шикарные, огромные, герметически теплоизолированные, с «батлер-румс» для несуществующих «батлеров», барами в подвалах, гаражами на три машины, газовыми каминами, гигантскими окнами на соседние точно такие же пластиковые дома, все тесно сидящие на крохотных лысых участках. Но у Мурки сердце не лежало к этим по сути не домам, а потенциальным вложениям в недвижимость с опцией ночлега. Пусть не поместье и не усадьба, но все же в нем должно быть приятно растить детей и жить-поживать до старости.
   После долгих поисков такой нашелся. Все в нем было, как надо. Спальни все рядом, чтобы слышать малыша, семейная комната на первом этаже, а не в подвале, чтобы ребенок играл на глазах. Имелась даже большая оранжерея, с которой Мурке легче будет коротать бесконечные висконсийские зимы. И дровяные камины. И все такое уже немного старое, чтобы не страшно было сразу непоправимо изгадить. И всего пара улиц от озера. Сергей приехал посмотреть на дом после длинной ночной операции, все одобрил, поцеловал Мурку и поздравил с находкой. Потом, правда, оказалось, что был настолько усталым, что не соображал, ни сколько там спален, ни сколько ванных. Но если Мура была довольна, то доволен был и он.

* * *

   Рут устроила Александре участие в показе-аукционе израильской моды, который проводила в одном из самых респектабельных ночных клубов Нью-Йорка «Avalon» организация Israel Humanitarian Foundation. Как правило, Александра не годилась для дефилирований на подиуме, для этого нужно было быть такой худющей, какой Сашка не согласилась бы стать, даже если могла бы. Но в этом случае русское происхождение израильской манекенщицы, демонстрирующее успешную абсорбцию последней волны репатриантов в израильскую действительность, было важнее двух-трех лишних килограммов. Сашка немножко поныла, что каждый помыкает ею как хочет: «похудей, перекрасься, поезжай сюда, поезжай туда, вставай ни свет ни заря…», но, несмотря на свою чудовищную загруженность (избалованной успехом Сашке все, что мешало без помех дрыхнуть до полудня, валяться целыми днями напротив телевизора и ходить вечерами по ресторанам и тусовкам, представлялось чудовищной, непомерной жизненной ношей) она все же ни на секунду не собиралась отказываться от такой возможности. Во-первых, денег почему-то по-прежнему не хватало, а помыкание неплохо оплачивалось, во-вторых, хотелось съездить в Америку и заодно навестить Тома и Мурку, а в третьих, IHF занималась всякими благими делами, и участие в их показе по-существу можно было смело считать гуманитарной деятельностью на благо человечества, полезной в биографии любой будущей кинозвезды.
   В тот же вечер Александра позвонила Мурке и сообщила о намечающейся поездке. Погрязшей в домашних хлопотах Муре было наплевать, что на шоу будут представлены работы Исаака Мизрахи, Джуси, Кауфмана Франко, Стивена Двека, и прочих, ее интересовало только одно: когда Сашка к ней приедет.
   Несмотря на июльскую жару, Александра провела на Манхеттене чудесную неделю. Потрясающий город, и каждая улица открывается впечатляющим панорамным кадром с Сашкой на первом плане. Она жила у своего давнишнего приятеля Тома, и он все неделю трепетно о ней заботился — водил на концерты и в музеи. Вообще, окружил таким вниманием, что будь он нормальным мужиком, Сашка точно осталась бы с ним на всю жизнь — богатый, преуспевающий, чудесно воспитанный нью-йоркский адвокат, но, увы, судьба, как всегда, коварна: милый Том, меломан и эрудит — «педераст в хорошем смысле этого слова». Что ж, тем чище ее совесть перед Максимом. В сумке уже лежит пересланный Мурой билет из Нью-Йорка в Милуоки, и завтра с утра она к ней вылетает. Ужасно хочется навестить Муру, и увидеться с ней, и рассказать ей все-все про свою жизнь, и похвастаться нью-йоркскими покупками, и посмотреть, как она живет в своем захолустье.
   Последний день решено посвятить походу по магазинам. Том получал на дом «Нью-Йорк Таймс», и утром Саша усмотрела там огромную рекламу какой-то намечающейся в «Barneys» чудовищной распродаже, которую грех было упустить.
   Едва Александра вошла в дверь магазина, как ее сразу захлестнула волна счастья от пребывания в этом храме изящества, роскоши и элегантности. Со всех сторон ее окружили чудесные запахи, и волнующаяся толпа красиво одетых женщин, таких же страстных покупательниц, как она, и бесконечные блестящие флакончики духов, прилавки косметики, ряды бижутерии, все приводило в особое лихорадочно тревожное состояние. Саша попала в страну своей мечты. Единственное, что может сравниться с радостным волнением от изобилия красивых новых вещей, это, пожалуй, дефилирование по подиуму под восхищенными взглядами зрителей. Все остальное, включая секс, сильно уступает… Ну, кроме, может быть, первого раза с новым любовником… Но, к сожалению, от любовников далеко не всегда остается так много замечательных вещей, как от удачной распродажи.
   Александра любовно погладила нежную полупрозрачную юбочку. Какие потрясающие цвета: «Midnight blue» (полуночный синий), «wine», латте, шоколад, коньяк, маршмелло (пастила), «tobacco», чай с молоком, тосканский песок… Почему именно тосканский, не понятно, но все будит такие чудесные ассоциации, и все так и хочется съесть, и сама, во все это одевшись, чувствуешь себя лакомой конфеткой. А какие чудесные имена придумывают сегодня вещичкам: блузка «бизе-бизе» и «чит-чат», юбка «русалка», майка «политес». Платье «флёр де сель» (звучит впечатляюще, что бы это ни значило), сандалики «аль фреско», плащик «лет ит рейн» (пусть идет дождь), колготки «паризьен», сумка «Сьенна», жакет «Тукумкари» и гаучос «Тупак Амаро» («Где это? Хочу туда…»), жакет «Вуайяж» (спасибо тебе, Господи, за весь незаменимый французский), джинсы «7 For All Mankind» и «True Religion»… И Сашка бредет, завороженная, вдоль скользящих шелков, томного бархата, терпкой замши, влекущего кашемира, нежнейшего мерино, мягкой, как масло, кожи, и нежно гладит кружева, ленты, пуговки, воланы, блестки, перья и пряжки… Глуха и мертва душа того, кто не чувствует поэзии хорошей распродажи!
   В конце концов, охмелев от изобилия и роскоши, Александра выбрала платьице «Джуси Кутюр», коротенькое и шаловливое, всего за 90 долларов после 75 % уценки, и премиленький приталенный костюмчик «Тадаши» цвета «зимней белизны» с рюшками вокруг декольте, тоже очень недорого, да еще вместительную сумку-мешок цвета «камел» от Адриенн Виттадини, при виде которой Сашка сразу почувствовала себя отбывающей в далекие Алжиры и Марокко, всего за 290 баксов. И теперь заслужен самый кайф: в окружении сумок и пакетов с обновами пойти в «Старбакс» и выпить там карамельный фрапуччино, чувствуя себя в кадре «Притти вумен».

* * *

   Накрашенная, со светлыми распущенными волосами, в обтягивающем черном топе и в узеньких черных брючках, Александра вышла в зал ожидания, и на нее сразу набросилась неузнаваемо толстая Мура.
   — Привет, привет. Привет, Сережа. — Все со всеми расцеловались, и подружки жадно разглядывали друг друга.
   — Сашка, какая же ты тоненькая! Как девочка!
   — Ничего себе тоненькая! Мне совершенно необходимо срочно похудеть!
   — Ну, не у нас! У нас ты будешь есть, сколько душе угодно!
   — А ты, Мурка, смотри, какое у тебя пузо!
   Мурка гордо выпятила свое брюхо, и Александра нежно его погладила.
   Сергей поволок Сашкин необъятный багаж к стоянке, подружки, взявшись за руки, сели рядом на заднее сиденье, и Сергей повел машину, поминутно оборачиваясь и гостеприимно улыбаясь Александре.
   — Давай не сразу домой, сначала покатаемся по городу! — Мурка стала тыкать пальцем в местные достопримечательности, и рассказывать Сашке: — Здесь река, а это мое любимое кафе, мы потом обязательно сюда пойдем, а это — Мичиган — одно из Великих озер. А вот наша новая картинная галерея, похожая на чайку, ее Калатрава построил… Там сейчас интересная выставка картин из польских галерей, мы с тобой обязательно сходим…
   Александра на все кивала головой, и все хвалила, хоть после Нью-Йорка город не производил особого впечатления. Не терпелось увидеть Муркин дом и посмотреть, как живет подружка.
   Наконец подъехали к большому коричневому деревянному дому, и свернули на крутой въезд в гараж. Сергей нажал какую-то кнопочку в машине, дверь гаража поднялась, машина въехала, и они стали выбираться наружу, толкаясь в тесном проходе между двумя машинами, мотоциклом, несколькими велосипедами, баллонами газа и какими-то сельскохозяйственными агрегатами — может, комбайнами или тракторами, Сашка в этом не разбиралась.
   Сергей поволок все сумки и чемоданы по широкой лестнице наверх, на первый этаж. Пройдя за ним, Сашка с любопытством осматривалась, а Мурка с гордостью повела ее по анфиладе комнат.
   — Только полгода как переехали, и с моим пузом я еще ничего не успела здесь сделать…
   Она провела Сашу через большой вестибюль с высоким потолком и витражами:
   — Бывшая владелица дома их сама делала, но я их сразу полюбила, это такой оригинальный штрих в доме, самое ценное для меня…
   Через огромную белую кухню:
   — Ох, Сашка, эта белая кухня, это специально придумано, чтобы домохозяйку держать в форме, чтобы ни на секунду не расслаблялась…
   И в маленькую полукруглую столовую с пятью высокими окнами, за которыми виднелся большой газон, кусты и деревья.
   — Это наша семейная столовая.
   — А тебе не страшно без решеток на окнах?
   — Вообще-то здесь безопасно, у нас хороший район, и к тому же к нам не ходит автобус, и поэтому никакие посторонние сюда случайно не попадают. Но я все равно трушу, так что мы установили сигнализацию.
   А потом в другую столовую, с огромным дубовым столом и обитыми тканью стульями вокруг.
   — Это парадная столовая. А там дальше — гостиная. Ковровое покрытие мы здесь содрали и положили паркет розового дерева.
   Сашка вошла и огляделась.
   — Вот эту картину Сергей привез из Японии. Она изображает «Майку», так называют учениц гейши. Нравится? Моя любимая…
   — Очень нравится. Потрясающая картина. — Сашка задрала голову, рассматривая гигантское шелковое полотнище, висевшее высоко на стене, под самым скошенным потолком, подсвеченное юпитерами. — А я тебе рассказывала, какой успех имел мой портрет на московской выставке?
   — Да. Ты и статью из «Профиля» присылала. Я ужасно за Рину рада, она правда, замечательная художница.
   «Причем тут Рина?», ошалело подумала Александра. А потом догадалась:
   — Да, у нее удивительное чутье на выбор модели.
   — Хм… Почему-то меня рисовала, рисовала, а картины со мной что-то так и не выставлялось…
   Сашка немного смутилась, и перешла в гостиную. Израильское посольство было среди спонсоров выставки, но ей не хотелось начинать объяснять Муре все сложные соображения отбора картин.
   — А эту стену над камином я называю моей Стеной Плача, — продолжала Мура экскурсию.
   — Действительно, камень похож на иерусалимский. А там что?
   — Библиотека. Мы только недавно получили из Иерусалима контейнер с моими книгами, я еще даже не кончила их расставлять.
   Потом Мурка показывала еще много чего — семейную комнату с огромным телевизором и кожаной мебелью, супружескую спальню с камином и прислоненным к стене гигантским зеркалом в версальской раме, комнаты-шкафы, плотно увешанные одеждой по периметру, мраморные ванные с треугольным джакузи и многоструйчатыми душами, оранжерею, веранду, открытую террасу и даже большой подвал, служащий складом уже успевшего накопиться барахла.
   — Да, масштабы у вас не те, что у нас. Нечего даже и сравнивать, — заметила Александра, качаясь на носках и рассматривая галерею второго этажа, нависавшую над семейной комнатой. — А кто все это убирает?
   — Я убираю. Я этот дом обожаю.
   — Ну, если сравнить его с твоей иерусалимской квартиркой, то это и неудивительно. Но ты просто герой. А у меня убирает ужасно милая девушка-румынка.
   — Здесь это стоит огромных денег. Я как посчитаю, сколько я всего могу за эти деньги купить, так рука сама к швабре и тянется, — рассмеялась Мура.
   — У нас тоже недешево, но мне безумно надоело самой все это делать. Мне мою румынку Наташка порекомендовала, и я на нее не нахвалюсь. Я с ней совсем изленилась. Она мне даже постельное белье меняет.
   — Да ты не должна извиняться, ты же работаешь, а я дома сижу. Но я не представляю, чтобы кто-нибудь стал ковыряться в моей спальне. Я все сама, но у меня все для этого есть. Даже два пылесоса — один с такой кнопочкой, который показывает, когда уже стало чисто, а второй моет ковры специальным шампунем.
   — Ты — поистине счастливая женщина. А садовник у тебя есть? — спросила Сашка, выглядывая в сад.
   — Ну что ты, Саш. Какой садовник. Из фирмы одной приходят только траву удобрять, потому что я опасаюсь химикатов, а так все мы сами. И все вокруг нас тоже все делают сами. Все профессора университетские, адвокаты, врачи, все сами сажают, удобряют, пропалывают, поливают, траву косят, осенью листья собирают…