Страница:
Стада скота исчезли из виду еще до того, как отряд Джека Тарранта успел покинуть Нью-Мексико. Два раза на пути встречались заброшенные ранчо. Краснокожие опустошали поселения бледнолицых, а правительству было не до того: штаты готовы были вцепиться друг другу в глотку, войска не успевали подавлять очаги сопротивления — семь лет прошло после отправки остальных индейцев в резервацию Аппоматтокс, а ужас перед команчами оставался главной приметой здешнего края.
Восходящее солнце слепило глаза, и Таррант не сразу разглядел, куда показывает Франсиско Герейра Карильо.
— Humo, — говорил торговец. — No proviene de ningua campamento*. [Дым. Но это не лагерные костры (исп.).]
Этот смуглый остролицый человек даже в дороге ухитрялся регулярно бриться, подстригать усы и содержать одежду в порядке — словно стремился напомнить всем окружающим, что ведет свое происхождение от конкистадоров.
Таррант немного походил на Герейру орлиным носом и большими, слегка раскосыми глазами. Спустя мгновение он тоже; сумел разглядеть стелющееся над горизонтом марево.
— Да, на дым костров непохоже — костров за горизонтом не заметишь, — по-испански подтвердил он. — Что же тогда? Степной пожар?
— Нет, пожар пошел бы более широкой полосой. Это горит какой-то дом. Кажется, мы нашли ваших индейцев.
Тут к ним сзади подскакал крупный рыжебородый Руфус Баллен. Из правого рукава у него вместо кисти торчал новенький блестящий крюк. Двух передних зубов недоставало, что делало его речь невнятной. Правда, сквозь десны уже проглядывали белые кончики новых зубов, но если кто-нибудь, кроме Тарранта, и замечал это, то предпочитал помалкивать.
— Господи! — по-английски выкрикнул Руфус. — Там ранчо подожгли, что ли?
— А что ж еще? — невозмутимо ответил Герейра на родном языке. — Я давненько не бывал в этих краях, но если правильно помню и ничего не перепутал, то это имение Лэнгфорда. По крайней мере, бывшее.
— Так чего ж мы дожидаемся?! Нельзя же им позволить… — и тут Руфус осекся. Понурив голову и ссутулившись, он пробормотал: — Inutilis est*. [Бесполезно (лат.).]
— Во-первых, мы почти наверняка опоздали, — на той же латыни напомнил ему Таррант, — а во-вторых, нам не справиться с целым отрядом.
Герейра лишь пожал плечами — он уже привык, что двое янки то и дело переходят на какой-то иной язык. Время от времени его ухо ловило в незнакомых звуках одно-два слова из церковной службы, но и только — тем более что выговор у них был совсем не такой, как у пастора. Просто они сумасшедшие, вот и все — кто ж еще, кроме сумасшедших, примется разыскивать ступивших на тропу войны команчей?
— Так вы хотите говорить с команчами или нет? — вклинился он в разговор. — Если полезете в драку, то навряд ли сумеете столковаться с ними. Так что давайте подкрепимся и двинемся в путь. Если повезет, они не успеют убраться оттуда до нашего появления.
Двое сыновей Герейры, Мигель и Педро, поднялись еще с рассветом и принялись хлопотать у костра. Оба юноши выросли в странствиях и прекрасно знали уклад походной жизни. Над углями исходил паром кипящий кофейник, а рядом шипели сковородки, где плавали в жиру кусочки бизоньего мяса и бобы мескито. Поиски непоседливых индейцев гнали путников вперед и вперед, охотиться они не успевали, а запасы бекона уже вышли, осталось только сало для стряпни — зато вполне хватало кукурузной муки, чтобы печь лепешки тортилья, а два дня назад Герейре-старшему повезло подстрелить пекари, причем с изрядного расстояния. Каждый степной охотник волей-неволей должен был научиться бить без промаха.
Отложив мытье и бритье на потом, путешественники быстро поели, привели в порядок снаряжение, справили нужду, а затем вскочили в седла и поспешили на восток. Герейра иногда срывался с рыси на легкий галоп, но случалось, что и придерживал лошадь до шага. Спутники старательно подлаживались под него, стараясь перенять его манеру верховой езды. Хоть с виду в этом не было ничего хитрого, бережное отношение к лошадям позволяло проскакать за день много миль; да и позволить себе дурно обращаться с животными они не могли — в отряде на каждого было всего по одной запасной лошади, да три вьючных мула на всех.
Солнце поднималось все выше, ветер стих, и воздух начал прогреваться. От разгоряченных лошадей исходил терпкий запах пота. Тишину прерии нарушал лишь топот копыт, поскрипывание ремней да шелест расступающейся сухой травы. Дымок на горизонте сначала стал гуще, потом ветер мало-помалу развеял его — над тем местом, откуда он поднимался, высоко в небе кружили черные точки.
— Лагерь команчей всегда виден издалека, — заметил Герейра. — Стервятники дожидаются подачки.
Казалось, лицо Руфуса вспыхнуло, но наверняка сказать было трудно — чувствительная, как у всех рыжих, кожа давно покраснела от солнца и ветра; не спасала даже широкополая шляпа.
— Трупов, что ли? — прорычал он по-испански. Руфус тоже владел этим языком, хоть и с грехом пополам.
— Ну почему непременно трупов, может быть, костей или требухи. Команчи, знаете ли, живут охотой — когда не воюют. — Помолчав, Герейра добавил: — А ваши охотники на бизонов лишают их пропитания.
— Порой мне кажется, что вы питаете к ним симпатию, — проговорил Таррант.
— Я познакомился с команчами, когда мне было столько же, сколько сейчас Педро, и с той поры веду с ними дела, как до меня — отец и дед. А когда постоянно с ними общаешься, то начинаешь их понимать, хочешь ты того или нет.
Таррант кивнул. Команчеро из Санта-Фе занимаются торговлей с индейцами уже целый век, с тех пор как де Анца серьезно потрепал команчей и заключил с ними мирный договор. Мира никто не нарушал, потому что де Анца завоевал уважение краснокожих, — но договор распространялся только на жителей Нью-Мексико. Всех остальных — испанцев, европейцев, мексиканцев, сменивших их американцев, будь то техасцы, конфедераты или янки — индейцы по-прежнему считали достойной дичью. За годы вражды обеими сторонами было пролито столько крови, совершено столько зверств, что теперь перемирие между команчами и жителями Техаса казалось столь же немыслимым, как между команчами и апачами.
Таррант заставил себя вернуться мыслями к цели этой поездки и к лошади под седлом. Они с Руфусом выучились неплохо держаться верхом, не хуже старожилов, — но черт побери, они же не пастухи, а моряки! Ведь могли же поиски завести их на юг Тихого океана, или к берегам Азии, или еще куда-нибудь — а взамен океанских просторов лишь бескрайние пустоши!
Ну ничего, поиски уже идут к концу. И хотя он часто раздумывал на одну и ту же тему, кровь все равно побежала в жилах быстрее, а вдоль хребта прокатился холодок. О Хирам, Псамметих, Пифеос, Алтея, Атенаис-Алият, кардинал Ришелье, Бенджамин Франклин — как далеко унесла меня от вас река времени! И все прочие, коим несть числа, — вы прошли, исчезли, развеялись в прах, не оставив по себе даже имен; а если и сбереглось что-то от вас, то лишь отблеск былого в памяти одного человека, выборочно сохранившей ваши лица согласно каким-то своим неведомым капризам. Вот друг, прослуживший верой и правдой пару десятилетий, а вот случайный собутыльник в таверне; тут верная жена и рожденные ею дети, а тут — блудница, пробывшая рядом лишь одну ночь…
— Alto! [Стой! (исп.)] — резкий, как удар бича, гортанный окрик Герейры вернул его к действительности. Руфус положил левую руку на пистолет, но Таррант жестом остановил его. Мальчишки придержали вьючных животных, так и стреляя глазами по сторонам. Для них происходящее было в новинку, а оттого вызывало и любопытство, и тревогу. Даже у Тарранта, не раз глядевшего смерти в лицо, невольно участился пульс.
Из-за поросшего серым кустарником холма на полном скаку вылетели двое всадников — должно быть, часовые. Их потрепанные мустанги буквально стелились над землей, распластав гривы по ветру. Седоки правили скакунами, неуловимо для глаза сжимая их коленями и едва заметно трогая примитивные веревочные поводья; и хотя седлами они не пользовались, сидя прямо на попонах, обняв бока животных ногами — конь и всадник действовали слаженно, как единый организм, подобный мифическому кентавру. Коренастые кривоногие воины были одеты в сорочки из буйволовой кожи, такие же брюки и мокасины. Черные как вороново крыло волосы расчесаны на две стороны, в косицы, обрамляющие смуглые широкие лица, расписанные красными и черными цветами смерти. Ни кожаных козырьков, ни пышных боевых плюмажей, как у индейцев севера, — только несколько перьев на стягивающей лоб кожаной ленте у одного да мохнатая шапка с бизоньими рогами у другого. Обладатель шапки сжимал в руках магазинную винтовку Генри, грудь его крест-накрест опоясывали патронташи. Второй индеец накладывал на тетиву короткого лука стрелу. Тарранту говорили, что в последнее время лучники стали редкостью; быть может, этот воин беден — или просто предпочитает надежное, проверенное оружие предков. Впрочем, какая разница — зазубренный стальной наконечник легко войдет между ребер и пронзит сердце не хуже пули, а стрел в колчане хватает.
Герейра подал голос. Шапка С Рогами что-то буркнул, лучник ослабил тетиву. Переговорив с индейцами, Герейра повернулся в седле к чудаковатым янки.
— Битва еще не кончилась, но нас примут. Здесь сам вождь Кванах.
Лицо его поблескивало от выступившей испарины, крылья носа чуточку побледнели. Напоследок испанец добавил по-английски, потому что многие команчи понимали его родной язык:
— Будьте очень осторожный. Сильно они сердитый. Легко убивают белый.
3
4
Восходящее солнце слепило глаза, и Таррант не сразу разглядел, куда показывает Франсиско Герейра Карильо.
— Humo, — говорил торговец. — No proviene de ningua campamento*. [Дым. Но это не лагерные костры (исп.).]
Этот смуглый остролицый человек даже в дороге ухитрялся регулярно бриться, подстригать усы и содержать одежду в порядке — словно стремился напомнить всем окружающим, что ведет свое происхождение от конкистадоров.
Таррант немного походил на Герейру орлиным носом и большими, слегка раскосыми глазами. Спустя мгновение он тоже; сумел разглядеть стелющееся над горизонтом марево.
— Да, на дым костров непохоже — костров за горизонтом не заметишь, — по-испански подтвердил он. — Что же тогда? Степной пожар?
— Нет, пожар пошел бы более широкой полосой. Это горит какой-то дом. Кажется, мы нашли ваших индейцев.
Тут к ним сзади подскакал крупный рыжебородый Руфус Баллен. Из правого рукава у него вместо кисти торчал новенький блестящий крюк. Двух передних зубов недоставало, что делало его речь невнятной. Правда, сквозь десны уже проглядывали белые кончики новых зубов, но если кто-нибудь, кроме Тарранта, и замечал это, то предпочитал помалкивать.
— Господи! — по-английски выкрикнул Руфус. — Там ранчо подожгли, что ли?
— А что ж еще? — невозмутимо ответил Герейра на родном языке. — Я давненько не бывал в этих краях, но если правильно помню и ничего не перепутал, то это имение Лэнгфорда. По крайней мере, бывшее.
— Так чего ж мы дожидаемся?! Нельзя же им позволить… — и тут Руфус осекся. Понурив голову и ссутулившись, он пробормотал: — Inutilis est*. [Бесполезно (лат.).]
— Во-первых, мы почти наверняка опоздали, — на той же латыни напомнил ему Таррант, — а во-вторых, нам не справиться с целым отрядом.
Герейра лишь пожал плечами — он уже привык, что двое янки то и дело переходят на какой-то иной язык. Время от времени его ухо ловило в незнакомых звуках одно-два слова из церковной службы, но и только — тем более что выговор у них был совсем не такой, как у пастора. Просто они сумасшедшие, вот и все — кто ж еще, кроме сумасшедших, примется разыскивать ступивших на тропу войны команчей?
— Так вы хотите говорить с команчами или нет? — вклинился он в разговор. — Если полезете в драку, то навряд ли сумеете столковаться с ними. Так что давайте подкрепимся и двинемся в путь. Если повезет, они не успеют убраться оттуда до нашего появления.
Двое сыновей Герейры, Мигель и Педро, поднялись еще с рассветом и принялись хлопотать у костра. Оба юноши выросли в странствиях и прекрасно знали уклад походной жизни. Над углями исходил паром кипящий кофейник, а рядом шипели сковородки, где плавали в жиру кусочки бизоньего мяса и бобы мескито. Поиски непоседливых индейцев гнали путников вперед и вперед, охотиться они не успевали, а запасы бекона уже вышли, осталось только сало для стряпни — зато вполне хватало кукурузной муки, чтобы печь лепешки тортилья, а два дня назад Герейре-старшему повезло подстрелить пекари, причем с изрядного расстояния. Каждый степной охотник волей-неволей должен был научиться бить без промаха.
Отложив мытье и бритье на потом, путешественники быстро поели, привели в порядок снаряжение, справили нужду, а затем вскочили в седла и поспешили на восток. Герейра иногда срывался с рыси на легкий галоп, но случалось, что и придерживал лошадь до шага. Спутники старательно подлаживались под него, стараясь перенять его манеру верховой езды. Хоть с виду в этом не было ничего хитрого, бережное отношение к лошадям позволяло проскакать за день много миль; да и позволить себе дурно обращаться с животными они не могли — в отряде на каждого было всего по одной запасной лошади, да три вьючных мула на всех.
Солнце поднималось все выше, ветер стих, и воздух начал прогреваться. От разгоряченных лошадей исходил терпкий запах пота. Тишину прерии нарушал лишь топот копыт, поскрипывание ремней да шелест расступающейся сухой травы. Дымок на горизонте сначала стал гуще, потом ветер мало-помалу развеял его — над тем местом, откуда он поднимался, высоко в небе кружили черные точки.
— Лагерь команчей всегда виден издалека, — заметил Герейра. — Стервятники дожидаются подачки.
Казалось, лицо Руфуса вспыхнуло, но наверняка сказать было трудно — чувствительная, как у всех рыжих, кожа давно покраснела от солнца и ветра; не спасала даже широкополая шляпа.
— Трупов, что ли? — прорычал он по-испански. Руфус тоже владел этим языком, хоть и с грехом пополам.
— Ну почему непременно трупов, может быть, костей или требухи. Команчи, знаете ли, живут охотой — когда не воюют. — Помолчав, Герейра добавил: — А ваши охотники на бизонов лишают их пропитания.
— Порой мне кажется, что вы питаете к ним симпатию, — проговорил Таррант.
— Я познакомился с команчами, когда мне было столько же, сколько сейчас Педро, и с той поры веду с ними дела, как до меня — отец и дед. А когда постоянно с ними общаешься, то начинаешь их понимать, хочешь ты того или нет.
Таррант кивнул. Команчеро из Санта-Фе занимаются торговлей с индейцами уже целый век, с тех пор как де Анца серьезно потрепал команчей и заключил с ними мирный договор. Мира никто не нарушал, потому что де Анца завоевал уважение краснокожих, — но договор распространялся только на жителей Нью-Мексико. Всех остальных — испанцев, европейцев, мексиканцев, сменивших их американцев, будь то техасцы, конфедераты или янки — индейцы по-прежнему считали достойной дичью. За годы вражды обеими сторонами было пролито столько крови, совершено столько зверств, что теперь перемирие между команчами и жителями Техаса казалось столь же немыслимым, как между команчами и апачами.
Таррант заставил себя вернуться мыслями к цели этой поездки и к лошади под седлом. Они с Руфусом выучились неплохо держаться верхом, не хуже старожилов, — но черт побери, они же не пастухи, а моряки! Ведь могли же поиски завести их на юг Тихого океана, или к берегам Азии, или еще куда-нибудь — а взамен океанских просторов лишь бескрайние пустоши!
Ну ничего, поиски уже идут к концу. И хотя он часто раздумывал на одну и ту же тему, кровь все равно побежала в жилах быстрее, а вдоль хребта прокатился холодок. О Хирам, Псамметих, Пифеос, Алтея, Атенаис-Алият, кардинал Ришелье, Бенджамин Франклин — как далеко унесла меня от вас река времени! И все прочие, коим несть числа, — вы прошли, исчезли, развеялись в прах, не оставив по себе даже имен; а если и сбереглось что-то от вас, то лишь отблеск былого в памяти одного человека, выборочно сохранившей ваши лица согласно каким-то своим неведомым капризам. Вот друг, прослуживший верой и правдой пару десятилетий, а вот случайный собутыльник в таверне; тут верная жена и рожденные ею дети, а тут — блудница, пробывшая рядом лишь одну ночь…
— Alto! [Стой! (исп.)] — резкий, как удар бича, гортанный окрик Герейры вернул его к действительности. Руфус положил левую руку на пистолет, но Таррант жестом остановил его. Мальчишки придержали вьючных животных, так и стреляя глазами по сторонам. Для них происходящее было в новинку, а оттого вызывало и любопытство, и тревогу. Даже у Тарранта, не раз глядевшего смерти в лицо, невольно участился пульс.
Из-за поросшего серым кустарником холма на полном скаку вылетели двое всадников — должно быть, часовые. Их потрепанные мустанги буквально стелились над землей, распластав гривы по ветру. Седоки правили скакунами, неуловимо для глаза сжимая их коленями и едва заметно трогая примитивные веревочные поводья; и хотя седлами они не пользовались, сидя прямо на попонах, обняв бока животных ногами — конь и всадник действовали слаженно, как единый организм, подобный мифическому кентавру. Коренастые кривоногие воины были одеты в сорочки из буйволовой кожи, такие же брюки и мокасины. Черные как вороново крыло волосы расчесаны на две стороны, в косицы, обрамляющие смуглые широкие лица, расписанные красными и черными цветами смерти. Ни кожаных козырьков, ни пышных боевых плюмажей, как у индейцев севера, — только несколько перьев на стягивающей лоб кожаной ленте у одного да мохнатая шапка с бизоньими рогами у другого. Обладатель шапки сжимал в руках магазинную винтовку Генри, грудь его крест-накрест опоясывали патронташи. Второй индеец накладывал на тетиву короткого лука стрелу. Тарранту говорили, что в последнее время лучники стали редкостью; быть может, этот воин беден — или просто предпочитает надежное, проверенное оружие предков. Впрочем, какая разница — зазубренный стальной наконечник легко войдет между ребер и пронзит сердце не хуже пули, а стрел в колчане хватает.
Герейра подал голос. Шапка С Рогами что-то буркнул, лучник ослабил тетиву. Переговорив с индейцами, Герейра повернулся в седле к чудаковатым янки.
— Битва еще не кончилась, но нас примут. Здесь сам вождь Кванах.
Лицо его поблескивало от выступившей испарины, крылья носа чуточку побледнели. Напоследок испанец добавил по-английски, потому что многие команчи понимали его родной язык:
— Будьте очень осторожный. Сильно они сердитый. Легко убивают белый.
3
А вот и ранчо. Чем ближе они подъезжали, тем сильнее охватывало Тарранта чувство, что это одинокий ничтожный островок посреди бескрайнего простора. Глинобитные строения — хозяйский домик, барак для работников и три пристройки поменьше — почти не пострадали, а вот от деревянного амбара остались лишь зола да обугленные обломки. Должно быть, владелец изрядно потратился, добывая доски в этом безлесном краю, а во время постройки тешил себя надеждами на будущее. И вот теперь эти надежды развеялись, как дым от пожарища. Индейцы сожгли еще два стоявших во дворе фургона, а курятник попросту разнесли вдребезги. Саженцы, сулившие в будущем тень и защиту от ветра, были поломаны и измочалены копытами.
Индейцы разбили свой лагерь рядом с ажурным ветряком, качающим из глубокого колодца воду для скота, оказавшись вне досягаемости выстрелов из дома — и, наверное, даже вне поля зрения его защитников. На бывшем пастбище стояло десятка три индейских типи. Их пестро разукрашенные полотнища были сшиты из бизоньих шкур. Посреди лагеря хлопотали у костра женщины в кожаных же платьях, разделывая и поджаривая захваченных на ранчо бычков. Впрочем, женщин было довольно мало, зато воинов — без малого сотня. Одни без дела бродили среди конических шатров, другие отсыпались, играли в кости, чистили оружие или точили ножи. Из некоторых шатров неслись причитания, перед ними сидели мрачные индейцы, оплакивающие убитых родственников. Человек пять-шесть верховых присматривали за пасущимися поодаль лошадьми, такими же неприхотливыми, как и их хозяева. Этим мустангам вполне хватало жесткой прошлогодней травы.
Появление путников вызвало среди индейцев большое волнение, они начали собираться кучками и загомонили. Распространенный среди белых миф об аскетической молчаливости индейцев являл собой не более чем миф. Краснокожий замыкал рот на замок только на ложе смерти или пыток — гордость воина не позволяла ему кричать, какие бы изощренные издевательства ни изобретали его мучители или их женщины. В те дни попасть в плен было поистине страшной участью.
Шапка С Рогами, то и дело крича, пробирался сквозь бедлам, заставляя своего мустанга расталкивать зевак грудью. Герейра обменивался приветствиями со знакомыми. Ему отвечали улыбками, махали руками, и Таррант почувствовал себя намного спокойнее — если не лезть на рожон, есть шансы пережить сегодняшний день. В конце концов, традиции гостеприимства для этого народа святы.
Рядом с ветряком стоял большой вигвам, расписанный знаками, в которых Герейра признал символы власти, о чем и сообщил шепотом попутчикам. Перед входом, гордо сложив руки на груди, стоял рослый метис — чувство собственного достоинства не позволяло ему присоединиться к общему переполоху. Подъехав поближе, путники натянули поводья. Значит, это и есть Кванах, боевой вождь кверхар-регнугов, понял Таррант. Название племени означало «Антилопы». Эти странные американцы почему-то ввели множество новых слов для обозначения старых понятий: называют вилорогов «антилопами», бизонов — «буффало», а маис — «кукурузой». Кверхар-регнуги заслужили славу самого кровожадного племени среди еще не покорившихся Соединенным Штатам команчей.
Не считая украшавших лицо желтых и охряных молний, в одежде вождь ничем не выделялся среди прочих индейцев — на нем была простая набедренная повязка и мокасины, да на поясе висел в ножнах длинный охотничий нож, — но не признать его было все равно невозможно. Унаследовав от белой матери прямую линию носа и высокий рост, мускулистый Кверхар возвышался над остальными чуть не на голову; хотя, как ни странно, кожа его была даже темнее, чем у чистокровных индейцев. На пришельцев он взирал невозмутимо, с сознанием собственной силы, будто отдыхающий лев.
Герейра почтительно поздоровался с ним на языке народа нермернугов.
— Bienvenidos* [Добрый день (исп.).], — кивнув, пророкотал Кванах по-испански. Несмотря на явный акцент, говорил он довольно бегло. — Спешивайтесь и входите.
Таррант вздохнул с облегчением — можно будет говорить с вождем по-человечески. В Санта-Фе он изучил основы языка жестов индейцев прерий, хотя владел им с запинкой, — однако Герейра предупредил, что команчи не склонны к подобному способу общения, попутно поведав, что вождь может снизойти и до общения с американцами по-испански. Английским он тоже в какой-то мере владеет, но не станет прибегать к нему без крайней нужды.
— Muchas gracias, senior* [Большое спасибо, сеньор (исп.).], — ответил за всех Таррант, давая тем самым понять, что главный здесь — он, и одновременно про себя раздумывая, надо ли добавлять уважительное «дон Кванах».
Герейра оставил лошадей на попечение одному из сыновей, а сам вместе с Таррантом и Руфусом вошел в типи вождя. Обстановка жилища роскошью не отличалась — кроме спальных принадлежностей, почти ничего и не было: воину не до излишеств. После ослепительного солнца царивший внутри полумрак был приятен для глаза; пахло кожами и дымом. Мужчины уселись в круг, скрестив ноги, а обе жены вождя встали у входа на случай, если мужу что-нибудь понадобится.
Возжечь трубку мира Кванах не собирался, но Герейра говорил, что вождь не откажется от сигарет, и, пока шло официальное знакомство, Таррант предложил ему закурить. Руфус проворно вынул из кармана коробок, ухитрившись единственной левой рукой извлечь спичку и чиркнуть ею, поднеся огонь вождю и Тарранту. Обоим высокородным мужам польстило, что им прислуживает столь внушительный человек.
— Чтобы отыскать вас, — представившись, добавил Таррант, — нам пришлось проделать долгий изнурительный путь. Мы надеялись встретить вас на земле ваших предков, но вы успели покинуть ее, и нам пришлось не только расспрашивать о вас каждого встречного, но и читать следы на земле.
— Значит, вы приехали не торговать? Кванах посмотрел на Герейру. Тот ответил:
— Сеньор Таррант нанял меня в Санта-Фе, когда узнал, что я могу отвести его к вам. Но я взял с собой патроны и ружья. Одно я привез вам в дар, а остальные… Вы наверняка захватили много скота.
Не удержавшись, Руфус от досады зашипел сквозь зубы. Скотоводы Нью-Мексико славились тем, что скупали скот в любых количествах, не интересуясь его происхождением, и команчеро в обмен на оружие получали от индейцев угнанные из Техаса стада. Заметив гнев рыжеволосого друга, Таррант сжал рукой его колено и сказал по-латыни:
— Держи себя в руках. Ты знал об этом заранее.
— Ставьте свои шатры к нам, — пригласил Кванах. — Наверно, мы задержимся здесь до завтра.
— Так вы пощадите тех, что в доме? — оживился Руфус.
— Нет, — грозно сдвинул брови Кванах, — они отняли у нас товарищей. Враг не сумеет похвастать, что противостоял нам и остался жить. — Вождь помолчал, пожал плечами и добавил: — А еще нам нужно передохнуть от лишений пути, чтобы крепче потом бить солдат.
Да, подумалось Тарранту, это не одиночная вылазка, это начало самой настоящей военной кампании. Проведя осторожную разведку загодя, он выяснил, что шаман племени киова по имени Пророчащий Филин призвал индейцев объединить усилия и вышвырнуть бледнолицых из прерий; за прошедший год этот край превратился в пылающий ад, и все попытки Вашингтона добиться мира потерпели крах. А осенью сюда пришел Рэндал Маккензи с чернокожими кавалеристами Четвертой бригады и повел их против Антилоп. Кванах отступил в непрерывных летучих боях. Силы оказались равными, сам Маккензи был ранен стрелой. Отступление загнало краснокожих чуть не на Льяно-Эстакадо, но зима погнала американцев прочь. И вот теперь Антилопы двигались обратно.
— И что тебе от нас нужно?
Вождь сурово глянул на Тарранта.
— Я тоже принес дары, сеньор.
Одежду, одеяла, украшения, алкоголь. Как ни безразличен был Тарранту исход-этого конфликта, он не смог бы заставить себя подлить масла в огонь и привезти оружие, тем более что Руфус этого ни в коем случае не одобрил бы.
— Я и мой друг пришли из дальней земли Калифорнии, что у западных вод. Ты, конечно, слыхал о ней. Мы ни с кем тут не ссорились, — тут же торопливо проговорил он, ведь упомянутый край принадлежал врагам индейцев, — и наши народы вовсе не приговорены к кровной мести. Ведь твоя мать принадлежала к нашему племени, — отправляясь в путь, я узнал о ней все, что мог. Если у тебя есть вопросы, я готов ответить на них…
Что и говорить, попытка рискованная, но может окупиться. Наступило напряженное молчание. Гомон за стенами казался далеким и каким-то нереальным. Герейра беспокойно стрелял глазами по сторонам. Кванах продолжал невозмутимо курить. Уже казалось, что молчание не кончится никогда, когда вождь сказал, роняя слова, будто камни:
— Теханос украли ее вместе с моей младшей сестрой. Мой отец, боевой вождь Пета Наукони, оплакивал ее, пока полученная в боях рана не воспалилась и не убила его. Я слышал, что и она, и девочка мертвы.
— Твоя сестра умерла восемь лет назад, — тихо отвечал Таррант. — Мать вскоре последовала за ней. Она тоже была больна от горя и тоски. Но теперь, Кванах, они покоятся в мире.
Узнать подробности оказалось нетрудно: история наделала много шума, и ее помнили по сей день. В 1836 году индейский отряд напал на Форт-Паркерс, поселение в долине Брасос. Захватив его, они убили пятерых мужчин, предварительно зверски их изувечив, а бабушку Паркер пригвоздили копьем к земле и устроили групповое изнасилование. Примерно та же участь постигла еще двух женщин, а еще двух женщин и трех детей индейцы увезли с собой. В числе детей была девятилетняя Синтия Энн Паркер.
Женщин и мальчиков вскоре выкупили. Разумеется, команчи далеко не в первый раз захватывали женщин, превращая их в рабынь, но рассказ этих двух несчастных о пережитых лишениях всколыхнул техасцев — и рейнджеры двинулись в рейд с мыслью отомстить за всех.
Синтии Энн относительно повезло. По какой-то неведомой прихоти индейцы приняли ее как родную дочь и растили в традициях племени. Со временем она забыла и родной английский, и предыдущую жизнь, став настоящей Антилопой во всем, кроме крови, а потом и матерью индейца. В замужестве она во всех отношениях была счастлива — Пета Наукони любил свою жену и, когда ее отняли, не захотел сойтись ни с какой другой женщиной. Случилось это в 1860 году, когда предводительствуемый Сэлом Россом отряд рейнджеров наткнулся на лагерь команчей. Мужчины были на охоте, так что техасцы перестреляли всех нерасторопных женщин и детей, не успевших найти укрытие, а заодно ухлопали раба-мексиканца, которого Росс посчитал за самого вождя. Только чудом один из рейнджеров, прежде чем нажать на курок, разглядел, что грязные, сальные волосы одной из индианок отсвечивают золотом.
Род Паркеров и правительство Техаса старались ублажить ее, чем только могли, но все втуне. Она оставалась скво Надуа, мечтавшей лишь о просторах прерий и о том, чтобы вернуться к своему народу. Неоднократные попытки бежать вынудили ее родственников в конце концов приставить к ней охрану. Когда же болезнь унесла ее дочь, Синтия-Надуа встретила известие воем и самоистязаниями, а потом замкнулась в молчании и отказалась принимать пищу. Скончалась она от истощения.
Ее младший сын, оставшийся на свободе, зачах от недугов — болезни всегда свирепствовали среди индейцев. Туберкулез, артрит, аскаридоз, катаракта, завезенная европейцами черная оспа и бесчисленное множество других хворей взимали с них обильную дань. Зато старший сын вырос крепким и сильным, собрал боевой отряд и стал верховным предводителем Антилоп. Подписать договор Шаманской Хижины, согласно которому индейцы уходили в резервации, он отказался наотрез, а вместо того скрылся в прериях — и с тех пор бушевал на их просторах, как ураган, сеющий смерть и разрушение налево и направо. Звали этого вождя Кванах.
— Ты видел их могилы? — совершенно ровным голосом спросил он.
— Нет, — отвечал Таррант, — но если ты пожелаешь, я навещу их и поведаю им о твоей любви.
Кванах продолжал молча курить. По крайней мере, у него нет повода обвинить бледнолицего во лжи. Наконец вождь решил уйти от горькой темы:
— Зачем ты искал меня?
Сердце Тарранта забилось сильнее.
— Не тебя я искал, о вождь, хоть и велика твоя слава! Но долетела до меня весть об одном из тех, кто следует за тобой. Если слухи верны, он выходец с севера, и путь его был далек и долог — так долог, что никто не в силах исчислить. И все-таки он ничуть не старится. Он наделен странным могуществом. На родине твоих предков оставшийся там… э-э… нермернуг поведал нам, что этот странник двинулся вслед за тобой. Меня привело сюда желание поговорить с ним.
— Зачем? — без недомолвок спросил вождь, и несвойственная индейцу прямолинейность выдала напряжение, таящееся за маской невозмутимости.
— Я уверен, что беседа со мной доставит ему удовольствие. Руфус курил, глубоко затягиваясь и с пыхтением выпуская дым сквозь сжатые зубы. Лежащая на колене культя с крюком заметно дрожала.
Кванах что-то крикнул своим женам, одна из них вышла, а вождь обратился к гостю:
— Я послал за Дертсахнавьегом. Перегрино, — перевел он на испанский слово из языка команчей, означающее «Странник». — Надеешься обучиться его колдовству?
— Я пришел узнать, в чем его секрет.
— Сомневаюсь, что он может поделиться им с тобой, даже если бы захотел. Но вряд ли захочет.
— А мне вы говорили, что хотите только узнать, что кроется за этими слухами, — с удивлением воззрился на Тарранта торговец. — Путаться в дела воинов опасно.
— Я считаю себя ученым, — отрезал Таррант и обернулся к вождю: — То есть человеком, отыскивающим истину, скрытую за внешним обликом вещей. Отчего светят солнце и звезды? Как возникла жизнь на земле? Что было до нашего появления на свет?
— Знаю, — кивнул Кванах. — Вы, бледнолицые, получаете знание, а потом обращаете его в дело, творите много ужасных вещей, и железная дорога ложится там, где паслись буффало. — Воцарилась тишина, прежде чем вождь опять подал голос: — Однако, пожалуй, Дертсахнавьег может сам о себе позаботиться. — И напоследок резко бросил: — Мне надлежит думать, как захватить вон тот дом.
Все слова были сказаны. Больше никто не проронил ни звука.
Треугольник входа потемнел. Вошедший индеец был одет так же, как и остальные, но на лице его не было боевой раскраски. Высокий рост, стройная фигура и более светлый оттенок кожи выдавали в нем уроженца нездешних мест. Увидев гостей Кванаха, он тихо заговорил по-английски:
— Зачем я вам понадобился?
Индейцы разбили свой лагерь рядом с ажурным ветряком, качающим из глубокого колодца воду для скота, оказавшись вне досягаемости выстрелов из дома — и, наверное, даже вне поля зрения его защитников. На бывшем пастбище стояло десятка три индейских типи. Их пестро разукрашенные полотнища были сшиты из бизоньих шкур. Посреди лагеря хлопотали у костра женщины в кожаных же платьях, разделывая и поджаривая захваченных на ранчо бычков. Впрочем, женщин было довольно мало, зато воинов — без малого сотня. Одни без дела бродили среди конических шатров, другие отсыпались, играли в кости, чистили оружие или точили ножи. Из некоторых шатров неслись причитания, перед ними сидели мрачные индейцы, оплакивающие убитых родственников. Человек пять-шесть верховых присматривали за пасущимися поодаль лошадьми, такими же неприхотливыми, как и их хозяева. Этим мустангам вполне хватало жесткой прошлогодней травы.
Появление путников вызвало среди индейцев большое волнение, они начали собираться кучками и загомонили. Распространенный среди белых миф об аскетической молчаливости индейцев являл собой не более чем миф. Краснокожий замыкал рот на замок только на ложе смерти или пыток — гордость воина не позволяла ему кричать, какие бы изощренные издевательства ни изобретали его мучители или их женщины. В те дни попасть в плен было поистине страшной участью.
Шапка С Рогами, то и дело крича, пробирался сквозь бедлам, заставляя своего мустанга расталкивать зевак грудью. Герейра обменивался приветствиями со знакомыми. Ему отвечали улыбками, махали руками, и Таррант почувствовал себя намного спокойнее — если не лезть на рожон, есть шансы пережить сегодняшний день. В конце концов, традиции гостеприимства для этого народа святы.
Рядом с ветряком стоял большой вигвам, расписанный знаками, в которых Герейра признал символы власти, о чем и сообщил шепотом попутчикам. Перед входом, гордо сложив руки на груди, стоял рослый метис — чувство собственного достоинства не позволяло ему присоединиться к общему переполоху. Подъехав поближе, путники натянули поводья. Значит, это и есть Кванах, боевой вождь кверхар-регнугов, понял Таррант. Название племени означало «Антилопы». Эти странные американцы почему-то ввели множество новых слов для обозначения старых понятий: называют вилорогов «антилопами», бизонов — «буффало», а маис — «кукурузой». Кверхар-регнуги заслужили славу самого кровожадного племени среди еще не покорившихся Соединенным Штатам команчей.
Не считая украшавших лицо желтых и охряных молний, в одежде вождь ничем не выделялся среди прочих индейцев — на нем была простая набедренная повязка и мокасины, да на поясе висел в ножнах длинный охотничий нож, — но не признать его было все равно невозможно. Унаследовав от белой матери прямую линию носа и высокий рост, мускулистый Кверхар возвышался над остальными чуть не на голову; хотя, как ни странно, кожа его была даже темнее, чем у чистокровных индейцев. На пришельцев он взирал невозмутимо, с сознанием собственной силы, будто отдыхающий лев.
Герейра почтительно поздоровался с ним на языке народа нермернугов.
— Bienvenidos* [Добрый день (исп.).], — кивнув, пророкотал Кванах по-испански. Несмотря на явный акцент, говорил он довольно бегло. — Спешивайтесь и входите.
Таррант вздохнул с облегчением — можно будет говорить с вождем по-человечески. В Санта-Фе он изучил основы языка жестов индейцев прерий, хотя владел им с запинкой, — однако Герейра предупредил, что команчи не склонны к подобному способу общения, попутно поведав, что вождь может снизойти и до общения с американцами по-испански. Английским он тоже в какой-то мере владеет, но не станет прибегать к нему без крайней нужды.
— Muchas gracias, senior* [Большое спасибо, сеньор (исп.).], — ответил за всех Таррант, давая тем самым понять, что главный здесь — он, и одновременно про себя раздумывая, надо ли добавлять уважительное «дон Кванах».
Герейра оставил лошадей на попечение одному из сыновей, а сам вместе с Таррантом и Руфусом вошел в типи вождя. Обстановка жилища роскошью не отличалась — кроме спальных принадлежностей, почти ничего и не было: воину не до излишеств. После ослепительного солнца царивший внутри полумрак был приятен для глаза; пахло кожами и дымом. Мужчины уселись в круг, скрестив ноги, а обе жены вождя встали у входа на случай, если мужу что-нибудь понадобится.
Возжечь трубку мира Кванах не собирался, но Герейра говорил, что вождь не откажется от сигарет, и, пока шло официальное знакомство, Таррант предложил ему закурить. Руфус проворно вынул из кармана коробок, ухитрившись единственной левой рукой извлечь спичку и чиркнуть ею, поднеся огонь вождю и Тарранту. Обоим высокородным мужам польстило, что им прислуживает столь внушительный человек.
— Чтобы отыскать вас, — представившись, добавил Таррант, — нам пришлось проделать долгий изнурительный путь. Мы надеялись встретить вас на земле ваших предков, но вы успели покинуть ее, и нам пришлось не только расспрашивать о вас каждого встречного, но и читать следы на земле.
— Значит, вы приехали не торговать? Кванах посмотрел на Герейру. Тот ответил:
— Сеньор Таррант нанял меня в Санта-Фе, когда узнал, что я могу отвести его к вам. Но я взял с собой патроны и ружья. Одно я привез вам в дар, а остальные… Вы наверняка захватили много скота.
Не удержавшись, Руфус от досады зашипел сквозь зубы. Скотоводы Нью-Мексико славились тем, что скупали скот в любых количествах, не интересуясь его происхождением, и команчеро в обмен на оружие получали от индейцев угнанные из Техаса стада. Заметив гнев рыжеволосого друга, Таррант сжал рукой его колено и сказал по-латыни:
— Держи себя в руках. Ты знал об этом заранее.
— Ставьте свои шатры к нам, — пригласил Кванах. — Наверно, мы задержимся здесь до завтра.
— Так вы пощадите тех, что в доме? — оживился Руфус.
— Нет, — грозно сдвинул брови Кванах, — они отняли у нас товарищей. Враг не сумеет похвастать, что противостоял нам и остался жить. — Вождь помолчал, пожал плечами и добавил: — А еще нам нужно передохнуть от лишений пути, чтобы крепче потом бить солдат.
Да, подумалось Тарранту, это не одиночная вылазка, это начало самой настоящей военной кампании. Проведя осторожную разведку загодя, он выяснил, что шаман племени киова по имени Пророчащий Филин призвал индейцев объединить усилия и вышвырнуть бледнолицых из прерий; за прошедший год этот край превратился в пылающий ад, и все попытки Вашингтона добиться мира потерпели крах. А осенью сюда пришел Рэндал Маккензи с чернокожими кавалеристами Четвертой бригады и повел их против Антилоп. Кванах отступил в непрерывных летучих боях. Силы оказались равными, сам Маккензи был ранен стрелой. Отступление загнало краснокожих чуть не на Льяно-Эстакадо, но зима погнала американцев прочь. И вот теперь Антилопы двигались обратно.
— И что тебе от нас нужно?
Вождь сурово глянул на Тарранта.
— Я тоже принес дары, сеньор.
Одежду, одеяла, украшения, алкоголь. Как ни безразличен был Тарранту исход-этого конфликта, он не смог бы заставить себя подлить масла в огонь и привезти оружие, тем более что Руфус этого ни в коем случае не одобрил бы.
— Я и мой друг пришли из дальней земли Калифорнии, что у западных вод. Ты, конечно, слыхал о ней. Мы ни с кем тут не ссорились, — тут же торопливо проговорил он, ведь упомянутый край принадлежал врагам индейцев, — и наши народы вовсе не приговорены к кровной мести. Ведь твоя мать принадлежала к нашему племени, — отправляясь в путь, я узнал о ней все, что мог. Если у тебя есть вопросы, я готов ответить на них…
Что и говорить, попытка рискованная, но может окупиться. Наступило напряженное молчание. Гомон за стенами казался далеким и каким-то нереальным. Герейра беспокойно стрелял глазами по сторонам. Кванах продолжал невозмутимо курить. Уже казалось, что молчание не кончится никогда, когда вождь сказал, роняя слова, будто камни:
— Теханос украли ее вместе с моей младшей сестрой. Мой отец, боевой вождь Пета Наукони, оплакивал ее, пока полученная в боях рана не воспалилась и не убила его. Я слышал, что и она, и девочка мертвы.
— Твоя сестра умерла восемь лет назад, — тихо отвечал Таррант. — Мать вскоре последовала за ней. Она тоже была больна от горя и тоски. Но теперь, Кванах, они покоятся в мире.
Узнать подробности оказалось нетрудно: история наделала много шума, и ее помнили по сей день. В 1836 году индейский отряд напал на Форт-Паркерс, поселение в долине Брасос. Захватив его, они убили пятерых мужчин, предварительно зверски их изувечив, а бабушку Паркер пригвоздили копьем к земле и устроили групповое изнасилование. Примерно та же участь постигла еще двух женщин, а еще двух женщин и трех детей индейцы увезли с собой. В числе детей была девятилетняя Синтия Энн Паркер.
Женщин и мальчиков вскоре выкупили. Разумеется, команчи далеко не в первый раз захватывали женщин, превращая их в рабынь, но рассказ этих двух несчастных о пережитых лишениях всколыхнул техасцев — и рейнджеры двинулись в рейд с мыслью отомстить за всех.
Синтии Энн относительно повезло. По какой-то неведомой прихоти индейцы приняли ее как родную дочь и растили в традициях племени. Со временем она забыла и родной английский, и предыдущую жизнь, став настоящей Антилопой во всем, кроме крови, а потом и матерью индейца. В замужестве она во всех отношениях была счастлива — Пета Наукони любил свою жену и, когда ее отняли, не захотел сойтись ни с какой другой женщиной. Случилось это в 1860 году, когда предводительствуемый Сэлом Россом отряд рейнджеров наткнулся на лагерь команчей. Мужчины были на охоте, так что техасцы перестреляли всех нерасторопных женщин и детей, не успевших найти укрытие, а заодно ухлопали раба-мексиканца, которого Росс посчитал за самого вождя. Только чудом один из рейнджеров, прежде чем нажать на курок, разглядел, что грязные, сальные волосы одной из индианок отсвечивают золотом.
Род Паркеров и правительство Техаса старались ублажить ее, чем только могли, но все втуне. Она оставалась скво Надуа, мечтавшей лишь о просторах прерий и о том, чтобы вернуться к своему народу. Неоднократные попытки бежать вынудили ее родственников в конце концов приставить к ней охрану. Когда же болезнь унесла ее дочь, Синтия-Надуа встретила известие воем и самоистязаниями, а потом замкнулась в молчании и отказалась принимать пищу. Скончалась она от истощения.
Ее младший сын, оставшийся на свободе, зачах от недугов — болезни всегда свирепствовали среди индейцев. Туберкулез, артрит, аскаридоз, катаракта, завезенная европейцами черная оспа и бесчисленное множество других хворей взимали с них обильную дань. Зато старший сын вырос крепким и сильным, собрал боевой отряд и стал верховным предводителем Антилоп. Подписать договор Шаманской Хижины, согласно которому индейцы уходили в резервации, он отказался наотрез, а вместо того скрылся в прериях — и с тех пор бушевал на их просторах, как ураган, сеющий смерть и разрушение налево и направо. Звали этого вождя Кванах.
— Ты видел их могилы? — совершенно ровным голосом спросил он.
— Нет, — отвечал Таррант, — но если ты пожелаешь, я навещу их и поведаю им о твоей любви.
Кванах продолжал молча курить. По крайней мере, у него нет повода обвинить бледнолицего во лжи. Наконец вождь решил уйти от горькой темы:
— Зачем ты искал меня?
Сердце Тарранта забилось сильнее.
— Не тебя я искал, о вождь, хоть и велика твоя слава! Но долетела до меня весть об одном из тех, кто следует за тобой. Если слухи верны, он выходец с севера, и путь его был далек и долог — так долог, что никто не в силах исчислить. И все-таки он ничуть не старится. Он наделен странным могуществом. На родине твоих предков оставшийся там… э-э… нермернуг поведал нам, что этот странник двинулся вслед за тобой. Меня привело сюда желание поговорить с ним.
— Зачем? — без недомолвок спросил вождь, и несвойственная индейцу прямолинейность выдала напряжение, таящееся за маской невозмутимости.
— Я уверен, что беседа со мной доставит ему удовольствие. Руфус курил, глубоко затягиваясь и с пыхтением выпуская дым сквозь сжатые зубы. Лежащая на колене культя с крюком заметно дрожала.
Кванах что-то крикнул своим женам, одна из них вышла, а вождь обратился к гостю:
— Я послал за Дертсахнавьегом. Перегрино, — перевел он на испанский слово из языка команчей, означающее «Странник». — Надеешься обучиться его колдовству?
— Я пришел узнать, в чем его секрет.
— Сомневаюсь, что он может поделиться им с тобой, даже если бы захотел. Но вряд ли захочет.
— А мне вы говорили, что хотите только узнать, что кроется за этими слухами, — с удивлением воззрился на Тарранта торговец. — Путаться в дела воинов опасно.
— Я считаю себя ученым, — отрезал Таррант и обернулся к вождю: — То есть человеком, отыскивающим истину, скрытую за внешним обликом вещей. Отчего светят солнце и звезды? Как возникла жизнь на земле? Что было до нашего появления на свет?
— Знаю, — кивнул Кванах. — Вы, бледнолицые, получаете знание, а потом обращаете его в дело, творите много ужасных вещей, и железная дорога ложится там, где паслись буффало. — Воцарилась тишина, прежде чем вождь опять подал голос: — Однако, пожалуй, Дертсахнавьег может сам о себе позаботиться. — И напоследок резко бросил: — Мне надлежит думать, как захватить вон тот дом.
Все слова были сказаны. Больше никто не проронил ни звука.
Треугольник входа потемнел. Вошедший индеец был одет так же, как и остальные, но на лице его не было боевой раскраски. Высокий рост, стройная фигура и более светлый оттенок кожи выдавали в нем уроженца нездешних мест. Увидев гостей Кванаха, он тихо заговорил по-английски:
— Зачем я вам понадобился?
4
Они втроем шагали по прерии — Таррант и Перегрино впереди, Руфус поотстав на шаг-другой. Бескрайний небосвод источал мягкий свет, от почвы струилось тепло, сухая выгоревшая трава шелестела под ногами. Лагерь индейцев и ранчо давным-давно затерялись вдали, среди рыжих просторов, и лишь дым костров отвесно возносился к небесам, достигая круживших там стервятников.
Откровенность далась им как-то удивительно безболезненно. А может статься, в этом и не было ничего удивительного — ведь ожидание этой встречи длилось так долго! Надежды Тарранта и Руфуса обратились в уверенность еще во время поисков. А Перегрино сумел взлелеять в душе такой покой, что любое удивление проносилось в ней, как легкое дуновение ветра, — иначе он не смог бы перенести своей обособленности и дожить до этого дня, когда одиночеству пришел конец.
— Я был рожден почти три тысячи лет назад, — говорил Таррант, — а мой друг вполовину моложе.
— До недавнего времени я не вел счета годам, — отвечал Перегрино. Это имя подходило ему ничуть не меньше множества других, прежних. — Но мне кажется, что от роду мне лет пятьсот — шестьсот.
Откровенность далась им как-то удивительно безболезненно. А может статься, в этом и не было ничего удивительного — ведь ожидание этой встречи длилось так долго! Надежды Тарранта и Руфуса обратились в уверенность еще во время поисков. А Перегрино сумел взлелеять в душе такой покой, что любое удивление проносилось в ней, как легкое дуновение ветра, — иначе он не смог бы перенести своей обособленности и дожить до этого дня, когда одиночеству пришел конец.
— Я был рожден почти три тысячи лет назад, — говорил Таррант, — а мой друг вполовину моложе.
— До недавнего времени я не вел счета годам, — отвечал Перегрино. Это имя подходило ему ничуть не меньше множества других, прежних. — Но мне кажется, что от роду мне лет пятьсот — шестьсот.