Страница:
Весь следующий день Романов провел за конторкой вахтера студенческого общежития. Смотрел, как мимо ходят люди, тихо радовался тому, что все вошедшие внутрь здания в любое время имеют возможность спокойно выйти обратно, и с грустью думал о Георгии Коридзе – старом знакомом, накануне вечером убитом Демиургом.
Мысленно повторив: «старом знакомом», Романов подумал о том, что эти же самые слова, высказанные в адрес Георгия – Гоги, как звали его те, кого он считал своими друзьями, мог произнести любой, кто когда-либо бывал в небольшом ресторане грузинской кухни, владельцем которого тот был.
Романов провел ладонью по животу. Почувствовав легкий приступ голода, с ностальгией вспомнил время, когда у него были деньги и он мог позволить себе регулярно посещать этот ресторан.
Сначала – было дело – он приходил на Успенскую исключительно для того, чтобы вкусно покушать. Предварительно проголодавшись, садился за столик в углу зала, откуда, оставаясь в тени, удобно было наблюдать за посетителями ресторана, брал из рук официанта Кахи – двоюродного племянника Гоги – папку со списком блюд, листал ее и долго с нескончаемым наслаждением размышлял над тем, что заказать. Чахохбили – тушеную курицу с толченым чесноком, кинзой, мятой, укропом, петрушкой и черным перцем? Сациви – утку в соусе, приготовленном из бульона, полученном при варке птицы? Чанахи – баранину в горшочке с добавлением кусочков курдючного жира? Цоцхали – холодную рыбу в ткемалевом соусе, обрамленную венком пахучей зелени? Чихиртму – суп из курицы с бараньей грудинкой и огромным количеством различных приправ, главной из которых является пассерованный репчатый лук? А может, каурму с мчади? Всё хотелось заказать, всё хотелось попробовать, всё хотелось как можно скорее запить сухим «Напареули», изготовленным из винограда, возделываемого в Кахетии, или полусладким «Киндзмараули» из Кварели.
А когда он всё перепробовал: и блюда и вина, то приходил в ресторан, главным образом, ради того, чтобы встретиться с Гоги.
Интересный был человек – Гоги Коридзе. Казалось, он поставил перед собой цель подружиться со всеми, кто более-менее регулярно посещал его ресторан. Чего тут было больше – души и горячего гостеприимства пятидесятилетнего аджарца из Очхамури или ума и холодного расчета владельца далеко не самого дешевого ресторана в городе, Романов не знал. И не хотел знать. Ему было просто приятно приходить к Гоги, наблюдать за тем, как тот, едва услышав о его появлении, спешит навстречу, обнимает, интересуется тем: почему он, дорогой, совсем перестал бывать у него и как за разговорами о здоровье незаметно подводит к столику в углу зала, где уже стоят тарелка сулугуни и бутылка вина.
Этого было достаточно, чтобы множество людей, которых Гоги встречал так же, как встречал Романова – с теплотой и, верилось, искренней радостью, из десятков самых разнообразных ресторанов города выбирали ресторан грузинской кухни, полагая, что тем самым они не только вкусно отужинают, но и доставят огромное удовольствие его хозяину.
И вот Гоги убили. Что теперь будет с рестораном? Выживет ли он в условиях, когда чуть ли не каждый месяц в городе открываются новые питейные заведения? Станет ли наследник Коридзе закупать вина непосредственно на заводах Грузии, а не у перекупщиков, что, говорят, у многих вошло в моду? И главное, будут ли кормить там также вкусно и сытно, как кормили до сих пор?
Не зная ответов на свои вопросы, Романов с сомнением покачал головой.
«Всё может быть, – решил он. – Может, и виґна будут привозить оттуда, откуда их привозили раньше, может, и кормить будут не менее вкусно и сытно, чем кормили при Георгии Коридзе, вот только встречать так, как встречал сам Георгий – с теплотой и, верилось, искренней радостью, никто уже не будет».
Романов попросил коменданта Веру Юрьевну, гордящуюся тем, что в ее общежитии работает известный в городе поэт, и прощавшей по этой причине ему многочисленные прогулы, на время подменить его. Получив разрешение отлучиться на полчаса, оделся, вышел на улицу и направился в главный корпус университета. Поднялся на кафедру русского языка, заведующим которой был его бывший сокурсник, и сел за компьютер, подключенный к Интернету. Зашел на персональный сайт Михаила Харякина, открыл гостевую книгу и принялся внимательно читать ее.
Патриот 12.03.200310.42
Кто был вчера на митинге? Что скажите? Есть, есть еще на Руси люди, за кем можно пойти в огонь и в воду!
БезБашенный 12.03.200310.47
Идти ли за Троицким в огонь и в воду или остаться лежать на печи – решать каждому. Но на меня лично он произвел неплохое впечатление. Язык подвешен, как надо, и организатор сразу видно классный.
Rome 12.03.200310.55
Да что там говорить: клёвый он чувак! Это он меня из ментовки вытащил. Его помощник потренькал с кем надо. Я протокол подписал, дубинкой по ребрам пару раз получил и вышел! В общем, мне он конкретно понравился.
Ева 12.03.200311.03
Мне тоже. А ты, Rome, дурак, что витрину разбил! Люди делом занимаются, за правое дело бьются, а ты хулиганишь. Разве так можно? Ты не прав.
Саша А. 12.03.200311.07
Я, пацаны, решил в воскресенье пойти за Троицкого голосовать. По-моему, он того стоит.
Бумеранг 12.03.200311.10
Я уже давно решил голосовать за него. Будет хоть теперь кому постоять за нас.
Демиург 12.03.200311.11
Пирату. Двупалубный корабль, сбитый на поле Д7-Е7, отыгран. Имя прохожего – Георгий Коридзе. Адрес – Успенская, д. 32.
Пират 12.03.200311.12
Демиургу. А подробности?
Демиург 12.03.200311.13
Пирату. Перебьешься без подробностей. Твой ход!
Пират 12.03.200311.32
Демиургу. Скучный ты все-таки человек, Деми. Впрочем, я тебе об этом уже, кажется, говорил. Хожу В7! Кстати! А никого другого ты отыграть не мог? Зачем Гоги зарезал? Где теперь, скажешь, шашлык есть? На улице? Нет, Деми, так дело не пойдет. Я, конечно, поживу-помучаюсь без нормальной пищи неделю, а то и две, но за это, Деми, ты просто-таки обязан перерезать всех джигитов, торгующих шашлыками из собачатины, дабы остальные, недоперерезанные, кормили народ чем положено. Надеюсь, ты меня понял?
Демиург 12.03.200311.40
Пирату. У меня действительно был выбор: отыграть одного известного в городе человека – директора крупной фирмы – или Коридзе. В отместку за убитых тобой русских я выбрал грузина. Уж извини! В7 – сбит однопалубный корабль. Везет тебе!
Пират 12.03.200311.51
Демиургу. Я везучий! Впрочем, поговорим лучше о тебе, Деми. В связи с тем, что в твоей флотилии остался один корабль, хотелось бы поинтересоваться: а на что мы собственно играем? То есть какой приз ожидает счастливого победителя? Если нет идей, вношу конкретное предложение. Проигравший, после того как зарежет последнего прохожего, встанет перед зданием управления исполнения наказаний и прилюдно признает свое поражение. Думаю, подобный финал станет достойным украшением нашего противостояния!
Демиург 12.03.200312.04
Рано радуешься, Пират. Пока у меня есть хотя бы один корабль, я еще ничего не проиграл, а ты еще ничего не выиграл. И пусть подобные вопросы в среде порядочных людей принято обговаривать до начала игры, я согласен с тем, чтобы проигравший, застрелив последнего прохожего, добровольно сдался властям. Всего хорошего!
Пират 12.03.200312.05
Демиургу. И тебе, Деми, желаю не кашлять.
Рудольфио 12. 03.200312.08
Эх, и сообщить-то о том, что В7 – это район Нахаловки больше некому! Пират проклятый!
Романов бросил взгляд на часы – время, отпущенное комендантом общежития – Еленой Сергеевной – вышло. Закрыл компьютер, помахал на прощанье сидящим в комнате знакомым преподавателям кафедры и побежал на работу.
Больше о Георгии Коридзе – Гоги, как звали его друзья, он не вспоминал.
* * *
В конце рабочего дня позвонила Люда. Спросила: как дела.– Хорошо, – ответил Романов. – А у тебя как? Какие планы на вечер?
Словно боясь получить отрицательный ответ до того, как полностью прозвучит вопрос, Люда торопливо спросила: не желает ли он сходить в Нахаловку, где сегодня вечером Никита Иванович будет делать репортаж, и если желает, не мог бы отпроситься с работы, чтобы прийти туда до наступления темноты.
Несмотря на то что Романов этот вечер хотел провести на диване с газетой, возражать против того, чтобы сходить посмотреть то, как работает Никита, не стал. Во-первых, знал: бесполезно, а во-вторых, по интонации, по тому, как Люда спрашивала его, догадался: для нее это крайне важно.
И даже догадался почему.
«Наверняка, – предположил он, – ей захотелось похвастаться мной перед подружками, которые наверняка тоже придут туда».
И оказался прав. Подружки действительно туда пришли. Они стояли чуть поодаль от съемочной группы в толпе немногочисленных зрителей, не побоявшихся прийти на место объявленного убийства, и, окружив замерзшую Люду, о чем-то весело щебетали.
Увидев его, Люда подпрыгнула на месте и помахала варежкой. Крикнула, чтобы шел к ним.
Напевая про себя: «Смотрины, стало быть, у них», Романов перекинулся парой слов с Никитой Малявиным, не выказавшим особой радости от встречи с другом, поздоровался за руку со знакомым редактором программы – крупным парнем лет тридцати – и подошел к Люде. Та обхватила его двумя руками за шею и поцеловала в губы.
Судя по удивленным лицам окружающих, никто, кроме Малявина и ее близких подружек о том, что она встречается с Романовым, оказалось, не знал.
Режиссер передачи Анна Дмитриевна – немолодая безвкусно одетая женщина в толстых старомодных очках – смущенно кашлянула в кулачок. Отвела глаза в сторону и спросила Малявина: когда он планирует начать снимать.
– Как только стемнеет, – ответил тот.
Отошел от толпы курящих мужчин, загораживающих вид на улицу, и, недовольно поморщившись, еще раз внимательно осмотрел место, выбранное для съемки.
Романов тоже осмотрел его. И тоже недовольно поморщился.
Нахаловка – некогда торговый центр города, переживала далеко не лучшие времена. Здания, построенные в сталинские времена и еще не так давно казавшиеся ему верхом архитектурного изящества, особенно на фоне хрущевских строго прямоугольных коробок, совсем обветшали. Фонарные столбы выглядели грязными, а сами фонари, судя по отсутствию в них ламп, казалось, давным-давно забыли о том, что когда-то освещали город. Всё, куда ни падал взгляд Романова, говорило о старости, бедности, длительном упадке. И даже пожелтевшие таблички с сохранившими дух эпохи названиями улиц: Пищевиков, Мануфактурная, Торговый ряд, облетели с фасадов неизвестно в какую осень…
Переулок, который собирался снимать Малявин, прежде назывался Кооперативным. Потом его переименовали в Селькоров, а потом просто в Сельскохозяйственный. Как он назывался после перестройки, Романов точно не знал. Возможно, так же, как и раньше – Сельскохозяйственный. А может быть, снова – Кооперативный.
Узкий – расстояние между стоящими напротив домами едва достигало двадцати метров, короткий – в пять кварталов, он находился в начальной стадии реконструкции и был похож на коридор в коммуналке, где начали делать ремонт – расставили подмости, ободрали обои, подготовили стены к окраске, а затем по какой-то причине бросили. Крыши большинства зданий были разобраны, в окнах верхних этажей проглядывало небо, двери подъездов раскачивались под порывами мартовского ветра и нещадно скрипели.
Люда поежилась от холода. Кивнула в сторону стоящего рядом еще не разобранного дома и спросила Романова: не хочет ли он пойти погреться.
Романов отрицательно покачал головой. Сказал, что не замерз.
– А ты, если хочешь, иди. Я скоро тоже подойду.
Проводив взглядом Люду, забежавшую в первый подъезд, он осмотрелся по сторонам. Увидел знакомое лицо ассистентки режиссера Танечки Трофимовой и подошел к ней. Спросил: что здесь намечается.
Танечка – вечно хлопочущая, нервная, постоянно решающая то и дело возникающие проблемы, мило улыбнулась, едва он обратился к ней с вопросом, и принялась подробно объяснять идею передачи.
Как Романов понял из ее рассказа, задумка Малявина заключалась в том, чтобы воспроизвести атмосферу сегодняшней встречи Демиурга с прохожим. Передать страх, который испытает человек, столкнувшись в темном переулке с убийцей лицом к лицу, и на этом эмоциональном фоне поговорить о социальных причинах появления в городе маньяков.
По словам Танечки, лучшего места для подобных разговоров, чем Нахаловка, было не сыскать. Именно здесь, где так телегенично разрушены дома и живописно не горят фонари, где так пусто и гулко, а ночной воздух буквально наэлектризован ионами грядущего преступления, есть всё для того, чтобы случайный прохожий почувствовал себя обреченным еще задолго до появления Демиурга.
– Хорошая идея, правда? Я как услышала ее, а потом увидела этот переулок, так просто-таки обалдела! Как во время просмотра вашего выступления по телевизору. Помните, вы еще задали вопрос: «Кто мы? Люди одного города, для которых нет своей и нет чужой боли, или население, объединенное общей пропиской и общей ненавистью к соседям?» Потом подняли голову и посмотрели зрителям прямо в глаза. Или, точнее сказать, в душу.
Романов поправил Танечку. Сказал, что ему очень приятно слушать похвалу в свой адрес, особенно от такой симпатичной женщины, как она, но тем не менее вынужден заметить, что процитированные ею слова произнести с экрана телевизора он не мог.
– Что значит, не мог, – обиделась та. – Если я говорю, что вы говорили, значит, вы говорили! Чего спорить-то?
– Я не спорю. Просто хочу объяснить, что эта фраза, которую я приготовил заранее, была произнесена мной во время первого выступления, не попавшего в передачу!
Привстав на цыпочки, Танечка посмотрела куда-то ему за спину и сказала, что не знает, во время какого выступления им было это сказано: первого или второго, но вопрос, который она собственными ушами слышала по телевизору, запомнила хорошо. После чего сухо извинилась и с привычно озабоченным выражением лица направилась к операторам.
Бросив взгляд в сторону подъезда дома, куда ушла Люда и куда вслед за членами съемочной группы то и дело забегали погреться замерзшие зрители, Романов приподнял шапку и почесал лоб. Решив выяснить, кто же все-таки прав: он, считающий, что вопрос: «Кто мы?» прозвучал в первом варианте речи, тогда как показали второй, или же Танечка, якобы собственными ушами слышавшая его по телевизору, обратился за разъяснениями к Анне Дмитриевне – режиссеру передачи «Криминальный репортаж».
Оказалось: правы были оба. По словам Анны Дмитриевны, они вместе с Малявиным несколько раз просмотрели отснятый материал и, решив, что сползший на бок галстук картинки не портит, и даже наоборот, добавляет ему, Василию Сергеевичу, некоего писательского шарма, остановили свой выбор на первом варианте. Тем более что понравился он им несколько больше, чем второй.
Не придав факту замены особого значения, Романов молча пожал плечами: первый так первый, но буквально через секунду, когда до него дошло, что второй вариант выступления в эфир не выходил, и значит, никто, кроме тех, кто находился в студии, слышать его не мог, ахнул.
Анна Дмитриевна спросила: что с ним.
– Ничего, – покачал головой Романов. – Просто мне показалось, что я знаю, кто…
Он хотел сказать, что знает, кто такой Демиург, но не смог не то что говорить, даже думать об этом ему было страшно.
Решив не торопиться делать выводы, а тем более озвучивать их, он поискал глазами Малявина с Людой. Не найдя ни того, ни другого, поблагодарил Анну Дмитриевну за помощь и быстро направился в первый подъезд стоящего рядом дома.
На площадке между этажами, где раньше, до реконструкции дома, висели почтовые ящики, курили три еще совсем юные девушки. Увидев Романова, они спрятали самокрутки за спины и, стараясь скрыть смущенные улыбки, отвернулись.
Укоризненно покачав головой, Романов поднялся выше, на следующий этаж, и там…
И там, на середине лестничного пролета, на границе тени и тусклого света, пробивающегося сквозь заляпанное мелом окно, он наткнулся на Люду.
Словно большая механическая кукла, у которой кончился завод, она, уронив руки, сидела на ступеньках с вытянутыми вперед ногами в луже крови, и не двигалась.
То, что было потом, Романов помнил урывками. Помнил, как выскочил на улицу и, расталкивая телевизионщиков, криком искал Малявина. Как Малявин, застегивая на ходу ширинку, бежал из второго подъезда, соседнего с тем, где убили Люду. Помнил, что потом до прибытия «скорой помощи» не мог ни плакать, ни морщиться, ни шевелить губами. Что люди, заглядывая в лицо, испуганно шарахались от него. Помнил, хоть и смутно, врача в халате, сделавшего ему укол, и знакомого оперуполномоченного уголовного розыска капитана Коновалова, задававшего какие-то вопросы. И то, как сам, заново научившись шевелить губами, о чем-то просил Коновалова, тоже смутно помнил.
А всё, что происходило помимо этого, забыл.
13–16 марта
Из сообщения РИА «Новости»:«У нее было тусклое, как сороковаттная лампочка, лицо и худое веснушчатое тело… Она не стеснялась делать педикюр в моем присутствии и брить мужским станком волосы на ногах… Ей хотелось стать модным стилистом, но чем модный стилист отличается от хорошего парикмахера, сказать не могла… Ее постоянно обижали, ругали, обманывали, а она продолжала говорить людям лишь то, что те хотели слышать о себе… Ну не дура ли?»
Во втором туре голосования на выборах губернатора области на пятнадцать часов местного времени приняли участие 38,94 процента избирателей. Как сообщили РИА «Новости» в облизбиркоме, второй тур не зависит от процентной явки избирателей и будет признан состоявшимся при любом количестве участников, а победит кандидат, набравший простое большинство голосов. Во второй тур вышли руководитель регионального отделения партии «Родина» Егор Рева и независимый кандидат Евгений Троицкий.
Романов налил треть стакана водки. Поднял его над столом и, добавив к списку недостатков Люды обвислую грудь, залпом выпил. Занюхал рукавом рубашки и всхлипнул.
«А еще, – вспомнил он, – ей никогда не сиделось дома. Ее постоянно куда-то тянуло – то на съемки передач, как, например, в этот злополучный вечер, когда Малявин собирался делать репортаж с Нахаловки, то в гости, то на какой-нибудь там митинг или в кино…»
Романов сжал кулаки. Чтобы не разреветься, крепко зажмурил глаза и заставил себя думать о чем-нибудь другом, спокойном: о недописанном стихотворении, о своем будущем, о том, что будет делать дальше, когда закончится водка и ему волей-неволей придется выйти из дома.
«Как, оказывается, просто убить человека и остаться при этом незамеченным! Зашел в первый подъезд – ткнул ножом – поднялся на чердак. Прошел несколько шагов по чердаку – спустился – вышел из второго подъезда. И всё! Никаких улик! А если учесть, что по этим подъездам шлялись все, кому не лень, то можно не сомневаться в том, что и это преступление останется нераскрытым… Так, наверное, думал Демиург. И я бы тоже так думал, если бы не знал, что второй вариант моего выступления, где прозвучали слова о том, что страх смерти ничто по сравнению с самой смертью, не заменили на первый. Вроде бы мелочь, но из этой мелочи следует, что человек, который заставил меня шестнадцать часов пролежать на полу рядом с трупом Январского, услышал эти слова не по телевизору, и что ответ на вопрос: где он мог их услышать, может быть только один – в студии!.. В этом-то вся беда».
Романов выпил еще треть стакана водки. После чего снова подумал о Люде и о том, что в ее гибели есть немалая доля его вины.
«Если бы я сразу додумался до того, что тот, кого не побоялись впустить в свой дом такие известные люди, как полковник Власов, главный редактор книжного издательства Январский, журналист Солодовников, является их общим знакомым, и, следовательно, не менее известным в городе человеком, чем они сами, то я бы сумел спасти Люду. А если бы вдобавок ко всему вовремя вспомнил о том, что Малявин с каждым из этих людей встречался незадолго до убийств, то тогда…»
Что есть силы Романов грохнул кулаком по столу. Воскликнул: «Ах, дурак я, дурак!» – и потянулся к бутылке. Но, увидев, что водки мало, а день, когда он потерял любимую женщину, никак не заканчивается, решил минут пять повременить с выпивкой.
Поднес руку к лицу и, сощурившись, пристально вгляделся в циферблат часов. Длинная секундная стрелка, не сумев закончить круг, уснула на отметке пятьдесят девять.
– Ну и ладно, – пробормотал он.
Отодвинул пустой стакан в сторону, положил правую руку на стол, голову – на руку. Закрыл глаза и в ту же секунду мысленно перенесся на лестницу дома в Нахаловке. Увидел перед собой Люду, сидящую на ступеньках лестницы с вытянутыми вперед ногами в луже крови, услышал раздраженный голос Демиурга:
«В том, что случилось, вам, Василий Сергеевич, кроме себя, винить некого…»
«Вы же ремесленник…»
«Да за одно только выражение: „Страх смерти ничто в сравнении с самой смертью!“ – вас надо выгнать из Союза писателей и предать смерти…»
«Как же я вас всех ненавижу!»
Романов в испуге поднял голову. Услышал, как в прихожей раздался похожий на пистолетный выстрел короткий щелчок замка. Входная дверь тоскливо застонала и тихо хлопнула. Не успел Романов подумать о том, что всё это ему, возможно, почудилось со сна, как из коридора донесся слабый звук шагов. Кто-то, стараясь не шуметь, осторожно прошел в зал, постоял немного, видимо, размышляя над тем, что делать дальше, и направился в сторону кухни. Прошло еще секунд пять-шесть, а может, минут – Романов от страха потерял чувство времени, – и на пороге показался Никита Малявин. Не здороваясь, подошел к столу, посмотрел, где находится стул, и сел. Спросил, не поднимая глаз:
– Опять пьёшь?
Облизав засохшие губы, Романов с готовностью кивнул: опять.
– А на звонки чего не отвечаешь? Или решил уйти в подполье? Спрятаться?
– У меня это… – у Романова перехватило дыхание. – Городской за неуплату отключили, а трубку я сам… Но если хочешь, я включу ее! Прямо сейчас. Хочешь? Я сейчас!
Он достал из кармана брюк мобильный телефон. Трясущимся указательным пальцем нажал на красную кнопку и положил его перед Малявиным.
– Вот. Теперь можешь звонить мне, когда пожелаешь.
Не обращая внимания на телефон, Малявин взял в руки стоящую на столе бутылку водки. Прочитал этикетку и сказал о том, что его, Ваську, ищет милиция по всему городу.
– Ты, пишут в газетах, видел пиратского киллера, убившего Александра Пантелеева? Так? А почему я узнаю об этом в последнюю очередь?
Стараясь казаться веселым и раскованным, Романов засмеялся. Сказал, что если бы это было на самом деле так, то первым, кто узнал об этом, был бы он, Никита.
– Я, честное слово, ничего не видел… Вернее, видел, но издалека.
– Однако то, что киллер был одет в черную куртку, мохнатую шапку, темные ботинки, что на его волевом лице была написана решимость пристрелить любого, кто приблизится, ты все-таки заметил?
– Что было написано на его волевом лице? – удивился Романов. – Решимость застрелить любо… Что за чушь?!
Малявин привстал со стула. Залез во внутренний карман пальто, нащупал какой-то предмет и, не отрывая от хозяина насмешливого взгляда, медленно достал его.
Романов облегченно выдохнул, увидев в его руке обыкновенную газету.
– Вот, послушай, что пишут! – развернул ее Малявин. – «… у следствия, расследующего убийство Александра Пантелеева, похоже, появился важный свидетель. По сведениям, поступившим из надежных источников, речь идет о Василии Романове – поэте, чьи стихотворения мы не раз печатали на страницах нашей газеты… В ГУВД области, куда мы обратились за комментарием, отказались подтвердить этот факт. Однако то, что Василий Романов внезапно исчез (по пока неподтвержденным данным он находится под опекой одного из секретных подразделений УБОП), косвенно подтверждает сообщение нашего информатора о том, что сведения, которыми располагает Романов, являются весьма ценными. Нам также стали известны приметы киллера. Это мужчина славянской наружности. Рост – около ста восьмидесяти сантиметров. Одет – в мохнатую шапку, черную просторную куртку, темные ботинки. Лицо волевое и, как образно описал его Романов, полное решимости застрелить любого, кто встанет у него на пути…» Вот так!
Малявин свернул газету и положил ее обратно во внутренний карман пальто.
– Это «Вечерка»? – спросил Романов.
– Да. А что?
– Так там работает сестра Люды – Ольга. Это ее рук дело! Это она всё выдумала, врунья! Я только сказал ей, что куртка у него черная и шапка мохнатая!
Чтобы оттянуть время, Романов принялся взахлеб рассказывать Малявину о том, как он оказался у Ольги и что он на самом деле видел из ее окна. Однако чем больше он говорил, тем скучнее становилось лицо Малявина и тем явственнее читалось на нем нетерпение и желание закончить дело, ради которого пришел.
– Ладно, – Никита хлопнул ладонями по коленям. – Чего зря время терять? Приступим, пожалуй!