Страница:
– И поэтому ты взяла убийство на себя? – догадался Коновалов.
– Я боюсь его! Мне страшно!
В эту секунду, осветив зал, за окном сверкнула молния. Анечка испуганно вскрикнула. В дверях, с поленьями в охапку, настороженно глядя на нас, стоял Максим Валерьянович.
И тут… Одновременно с раскатом грома Коновалов бросился на него! Выбил дрова из рук и, грозясь разорвать, как Тузик грелку, заломил руку. В ответ Рыльский ударил его лбом по переносице и коленом в пах. Не давая опомниться, обхватил Коновалова двумя руками за туловище, приподнял и, несмотря на то что был на полголовы ниже и килограммов на двадцать легче, с размаха бросил его на рассыпанные по ковру дрова. Обвел нас внимательным взглядом и, наклонив голову, выбежал из зала.
Я пустился за ним вдогонку. Однако у порога остановился, решив, что разумнее в этой ситуации остаться в зале, поддержать своим присутствием бабушку. И, как оказалось, правильно сделал. Бабушка, едва я приблизился к ней, обняла меня за голову, прижала к себе и попросила хотя бы в эту ночь не отходить от нее ни на шаг.
Коновалову понадобилось немало усилий и времени для того, чтобы прийти в себя. Держась одной рукой за спину, а другой, опираясь на плечо Романова, он поднялся с пола и сел на диван. Неотрывно глядя на то, как в камине догорают дрова, посидел несколько секунд в раздумье и попросил разрешения позвонить в милицию.
Пока Коновалов звонил, все молчали. Стоило ему вернуть телефон Виктору и поблагодарить за оказанную любезность, как все разом заговорили о Рыльском. Кто-то вспоминал его прошлое, кто-то предсказывал будущее, а я сидел, уткнувшись лицом в ладони, прокручивал в памяти события последних часов и думал о настоящем. И пришел к выводу: ничего удивительного в том, что Максим Валерьянович стал вурдалаком, нет. У меня самого после общения с Худобиными не раз и не два возникало ответное желание попить их кровушки.
Вернулся и спросил: во что был обут Рыльский.
Бабушка сказала: в тапочки.
– Я спрашиваю, – повысил голос Коновалов, – в какой обуви он приехал сюда?
Все молчали.
– Хорошо, поставлю вопрос по-другому. Чьи черные туфли стоят в прихожей?
Виктор ответил, что если туфли дорогие и с пряжкой, то его.
– Чьи кроссовки?
Я сказал, что если кроссовки дешевые и без пряжки, то мои.
– Старые сандалии?
Романов молча поднял руку.
– Мужские серые ботинки?
Все молчали.
– Мужские серые ботинки? – еще раз громко повторил вопрос Коновалов.
Все снова молчали.
– Ясно, – Коновалов развернулся и быстрым шагом вышел из зала.
Я проводил его до порога. Закрыл дверь и первым высказал предположение о том, что Рыльский с испуга убежал в одних тапочках. Виктор, естественно, тут же возразил мне. Пренебрежительно махнул рукой в мою сторону и заявил, что, по его мнению, важно не то, в чем именно убежал Рыльский: в тапочках или без, а то: зачем.
– Зачем, спрашивается, бежать, если бежать некуда?
Романов попросил объяснить: почему некуда.
– Потому, что, с одной стороны, Мыскино окружает река, а с другой – лес, – ответил Виктор. – А до нормального шоссе, между прочим, восемь километров, и то, если идти не по нашей дороге, где в это время машины не ходят, а напрямую.
«А это значит, – тут же сделал я утешительный для себя вывод, – что никакого следственного эксперимента завтра не будет».
Что и говорить: повезло.
Коновалов вернулся в дом, когда за окном стихли голоса людей и прекратился лай собак. Сел на корточки перед камином, поворошил кочергой дрова в топке и, сладко сощурив глаза, сообщил о том, что ищейки взяли след Рыльского.
– Ну и хорошо! – с облегчением вздохнула бабушка. – А то как бы он еще чего не натворил.
– Да, – не отводя глаз от костра, согласился Коновалов. – Хорошо…
Судя по тому, каким тоном это было произнесено: задумчивым и абсолютно безрадостным, я подумал: на самом деле всё не так хорошо, как кажется.
И не ошибся. Словно подтверждая мои мысли, Коновалов в следующую секунду покачал головой и добавил, что, к его великому сожалению, статьи для вурдалаков в уголовном кодексе, увы, нет.
– А ведь если есть вурдалак, – развел он руками, – значит, должна быть и статья для него, правильно? А иначе-то как?
– Зато есть статья за убийство, – заметил Виктор.
– Да! Но убийство – это, понимаешь, убийство, оно разным бывает, а тут… – Не закончив фразу, Коновалов вздохнул. Поставил кочергу на место и, с видом человека, сделавшего тяжелую, но, как оказалось, во многом бессмысленную работу, сел в кресло.
Странно, но только теперь, после того как речь зашла о вурдалаках, я впервые по-настоящему задумался над тем, как погиб Константин. Нельзя сказать, чтобы я не думал об этом раньше (не думать об этом было просто невозможно), но думал как-то мельком, вскользь, словно боялся, что воспоминание о событиях этой ночи укоренится в моей памяти и отравит ее на долгие годы.
А вот Виктор, похоже, ничего не боялся. Он окликнул Романова и потребовал, чтобы тот как можно подробнее рассказал ему о вурдалаках и вампирах.
– И, главное дело, научите, как бороться с ними!
Прежде чем ответить на вопрос, Романов, как всегда, задумчиво пожал плечами. Сказал, что с вурдалаками, насколько ему известно из книг, бороться практически невозможно. Их можно только убить: серебряной пулей или, на худой конец, осиновым колом в сердце.
– Считается, что они физически необыкновенно сильны и живучи…
– Почему это «считается»? – не удержался, чтобы не уколоть Коновалова, Виктор. – Милиция, например, теперь уже точно знает об этом! Я ведь правильно говорю, товарищ капитан?
Испугавшись, что вот-вот вспыхнет новая ссора, бабушка, не давая Коновалову ответить, повернулась к Романову и громко спросила: как он думает, существуют ли вурдалаки на самом деле или это просто суеверие и вымысел.
– Какое еще суеверие? – всплеснула руками Анечка. – Я же сама, собственными глазами видела, как дядя Максим…
– И все-таки! – Бабушка нетерпеливо кивнула Романову, дескать, говори скорее, пока Коновалов не принялся выяснять отношения с Виктором. Сложила руки на животе и демонстративно приготовилась слушать.
Романов, занятый своими мыслями, не сразу понял, что от него требуется. И только после того, как бабушка призывно кашлянула в его сторону, сказал, что, несмотря на красный диплом, полученный им в те времена, когда учеба в университете давала не только высшее образование, но и знания, уверенности в том, что это суеверие и вымысел, у него нет.
Бабушка попросила объяснить почему.
– Видите ли, – задумчиво произнес Романов. – Меня смущает одно обстоятельство. Боюсь ошибиться, но, по-моему, на планете просто не существует мест, где бы ни слышали о вурдалаках. Они только называются везде по-разному. В некоторых германских землях – альпами, в Индии – бхута или бхуту, не помню, как правильно, на Среднем Востоке – ассамитами, в Румынии – носферату…
– Как?
– Носферату! Это, знаете, такая разновидность незаконнорожденного вампира, чьи родители, в свою очередь, тоже были незаконнорожденными детьми… А есть еще инкубус – существо, которое посещает по ночам женщин, занимается с ними любовью и воплощает наяву их заветные мечты. В отличие, кстати, от суккубуса – существа женского рода, которое приходит к мужчинам во сне и мучает их… Так вот! Объяснить это обычными интеграционными процессами или простым совпадением нельзя. На мой взгляд, кроме совпадения и процессов, о которых я только что говорил, должно существовать еще что-то.
– Что?
Романов покачал головой:
– Не знаю.
– А что по этому поводу говорит наука? – спросил Коновалов.
– Молчит. Были, правда, попытки описать это явление, но насколько они научны, сказать не могу… А вообще, если мне не изменяет память, первое упоминание в русской литературе слова «упырь» датировано одиннадцатым веком. В Англии – двенадцатым: Уолтер Меп написал работу о вампироподобных существах. Ну а самый первый вампир был, конечно, описан в греческой мифологии… Про царицу Ламию что-нибудь слышали?
Бабушка отрицательно покачала головой.
– Нет? Тогда позвольте, я расскажу… Царица Ламия родила от громовержца Зевса детей, а затем по велению богини Геры – ревнивой жены Зевса – съела их. После чего свихнулась, пошла вразнос и стала пить кровь у всех младенцев подряд.
– Ужас какой, – прошептала Анечка.
– Ужас, – подтвердил Романов. – И тем не менее это не столь редкий случай, как кажется.
– Точно-точно, – подтвердил Коновалов. – У меня тут не так давно тоже был один такой эпизод…
Борис Сергеевич повернулся лицом к Романову и стал подробно, с упоминанием дат и фамилий, рассказывать про то, как одна бомжиха съела одного за другим трех своих дружков.
– Она, понятное дело, не царица и ела далеко не младенцев, но все же, согласитесь, что-то общее между ними есть!
Здесь я хотел встать и уйти. Но потом подумал и решил остаться. Во-первых, потому что одному в такую ночь довольно скучно, а во-вторых, и это главная причина, не хотелось нарушать обещание – оставлять бабушку.
А бабушка, как назло, даже и не думала никуда. Едва Коновалов закончил рассказ про бомжиху и трех бомжей, как она, подхватив эстафету, стала вспоминать о том, как у них в деревне кто-то по ночам высасывал кровь из кур.
– Глянешь утром, а у нее на шее следы от зубов!
Следы от зубов – это, конечно, противно, слов нет, однако куда противнее то, о чем начал рассказывать Виктор. А начал он рассказывать самую что ни на есть правдивую, по его, естественно, словам, историю о черном-черном человеке, регулярно появлявшемся на городском кладбище в минуту, когда на черном-черном небе появлялась кроваво-красная луна… На этом месте я не выдержал и сказал, что умный человек, если он действительно умный, подобные истории забывает сразу после того, как у него выпадает последний молочный зуб. Меня, как обычно в таких случаях, перебили и, фигурально похлопав по плечу, посоветовали посидеть, послушать старших.
Тогда я окончательно решил идти спать. Но тут тучи за окном раздвинулись, и всю комнату, от пола до потолка, залил лунный свет. Свет, конечно, был не кроваво-красный, как в рассказе Виктора, но тоже довольно неприятный. Белый, будто люминесцентный, он густым слоем окутал фигуры находящихся в зале людей, превратив их и без того не самые прекрасные лица в фантасмагорические маски.
Не успел я обрадовать родственничков сравнением с Рыльским, как на улице раздались возбужденное тявканье овчарок и голоса возвращающихся из леса милиционеров. Через минуту открылась дверь, и в зал, громко топая сапогами, вошел заляпанный грязью офицер.
На вопрос Коновалова: как дела, виновато развел руками и доложил о том, что, несмотря на все старания людей и собак, Рыльского поймать им так и не удалось.
– Как сквозь землю провалился, гад! – сплюнул он на пол.
Бабушка ахнула и трижды перекрестилась. Виктор недовольно покосился на офицера, встал, подкинул в камин полено, чтобы в зале стало светлее, и сказал, что завтра утром, сразу после того, как из города вернется Михаил, он прикажет вытесать специально для Рыльского парочку острых осиновых кольев.
Стараясь не привлекать внимания, я прилег на диван. Заткнул уши, чтобы не слушать начатую Романовым историю о трансильванском дворянине графе Дракуле, и, пожелав себе спокойной ночи, закрыл глаза.
– Проснулся? – поймав мой взгляд, спросила бабушка.
Я подумал и согласно кивнул: вроде бы.
– Тогда, давай, вставай, чисти зубы, завтрак через десять минут!
– Завтрак – это хорошо!
Я вскочил на ноги, поинтересовался: не появлялся ли ночью Рыльский, а если появлялся, нет ли у кого на шее следов от укусов, и пошел умываться. Привел себя в порядок и вернулся в зал.
Спросил: где Романов.
Не отрывая глаз от ногтей, Виктор презрительно скривил губы. Лениво проговаривая каждое слово, ответил, что интересующая меня личность в данное время занимается тем, чем и полагается подобным личностям заниматься в здоровом обществе – трудом.
– А конкретно?
– А конкретно, помогает Михаилу тесать осиновые колья.
Странный он все-таки человек – Худобин. Любой другой на элементарный вопрос: где? – ответил бы не менее элементарно: там! А он ответил: чем! И не просто ответил, а так, чтобы не только мне, но и всем, кто слышал его, стало ясно: Романов помогает Михаилу тесать колья не по своей, а по его воле.
Решив проверить это, я вышел из дома.
И действительно, сидя на ступеньках лестницы, ведущей во внутренний двор, Романов, чем мог, помогал Михаилу. А поскольку мог он, как я давно понял, работать только головой и языком, то вся его помощь заключалась исключительно в разговорах о полезных свойствах осины.
– …осина, – подставив солнцу лицо, разглагольствовал он тоном профессионального лектора, – не только поглощает отрицательную энергию человека, но и восстанавливает, как сейчас модно выражаться, его ауру! О чем, между прочим, знали еще наши предки. Они этим пользовались, когда хотели отогнать от себя недоброжелательно настроенных духов. Не знаю, правда или нет, но считается, что прикосновение к осине или к изготовленным из нее предметам очищает душу от страха, истерии, навязчивых идей и даже… – в этом месте Романов поднял указательный палец вверх, – отводит смерть!
Работник Худобиных – Михаил, накануне погулявший у подруги и оттого пребывавший в хорошем настроении, испортить которое не смогло даже известие об убийстве Константина, в ответ рассмеялся.
– Скажете тоже: смерть!
– Ну, может, не смерть, но что-то вроде этого!
Воткнув в землю готовый кол, Михаил рассмеялся громче.
– Не веришь? – Увидев меня, Романов приветливо помахал рукой. – Ладно! Тогда ответь мне, пожалуйста, на один вопрос. Для каких таких целей осину, как тебе должно быть хорошо известно, не самое полезное в хозяйстве дерево, сажают возле жилья? А? Чего молчишь? Или сказать нечего?
– Почему это нечего? Есть чего! – Михаил достал из ящика с инструментами початую бутылку портвейна со стаканом, насаженным на горлышко, и сказал: – Давайте еще по одной!
Романов бросил на меня быстрый взгляд, словно хотел по выражению лица определить мое отношение к поступившему предложению. Немного подумал и, решив не стесняться, согласно махнул рукой: давай.
Михаил налил в стакан вина на три пальца и протянул мне.
Поблагодарив за угощение, я отказался. Сказал, что еще не обзавелся привычкой пить по утрам.
– И это правильно! – одобрил Михаил. – Молодец! Я в твоем возрасте тоже не пил до открытия магазина… Я тогда, как это сказать, тоже, типа, следил за собой.
– А сейчас, выходит, уже, типа, не следишь?
– А сейчас мне следить, Игорек, за собой некогда! – вздохнул Михаил. – Сейчас мне за газоном твоего дядюшки следить надо!
Он передал стакан Романову. Вытер ладонь о штанину и полез в карман за конфеткой.
Романов выпил. Закусил протянутой карамелькой и, заметно повеселев, с довольным видом обозрел газон.
– Да, – сказал он, покачивая головой. – Поле деятельности, я погляжу, у тебя большое!
Михаил уточнил: тридцать соток. И добавил, налив себе вина:
– И вот ведь что обидно… Все думают, раз это трава, так, значит, и расти она должна чуть ли не сама по себе! А я вроде здесь как бы и ни при чем. И хоть бы кто подумал, что хлопот с ней поболее, чем с некоторыми культурами! Честное слово! Ее только косить полагается два раза в неделю, чтоб сорняки заглушить!
– Так часто? – удивился Романов.
– А то! Правда, в нашем климате будешь столько косить, через месяц от нее одни корешки останутся, но вот раз в две, в три недели заводить газонокосилку – будь любезен! А куда деваться? Надо.
Михаил тяжело вздохнул. Посмотрел на стакан с таким видом, словно забыл, зачем взял его в руки, и выпил.
А я сразу вспомнил бабушку. Та, помнится, до конца дяди Толиных дней пилила его за то, что тот на своем участке, вместо того чтобы как всякий нормальный дачник, сажать овощи, разводил траву, чем, по ее мнению, выставлял себя на всеобщее посмешище. Дядя Толя в ответ смеялся и на все обвинения в лени говорил, что не выращивает овощи исключительно из экономии.
«Посчитай сама, – предлагал ей. – Сколько нужно денег на семена, рассаду, удобрения, бензин, чтобы возить все это в сад, энергозатраты на полив? Так и разориться недолго!»
Чтобы доказать: разорение хорошему овощеводу не грозит, бабушка брала ручку, листок и считала. У нее выходило – сажать выгодно. Но стоило дяди Толе взяться за расчеты, как оказывалось, что покупать овощи в соседней деревне гораздо дешевле, чем выращивать их самим. Бабушка спорила, психовала, но убедить Худобина в своей правоте ни разу так и не смогла.
В эту минуту в доме хлопнула дверь. Едва Михаил успел спрятать бутылку портвейна в ящик с инструментами, как на крыльце показался Виктор. Спустился вниз, осмотрел кол и, скорчив недовольную гримасу, сделал замечание по поводу недостаточно острого, по его мнению, наконечника.
– Таким орудием не то что сердце вампира, его дерьмо, захочешь, не проткнешь!
Потребовав переделать, он швырнул кол под ноги Михаила. И добавил, что если мы, три лодыря, не способны справиться с одним простым заданием, то нечего было и браться за него. После чего обозвал нас одним нехорошим, но емким словом, вместившим в себя не только отношение к тем, кому оно адресовано, но и душевное состояние того, кто его адресовал, развернулся и, прыгая со ступеньки на ступеньку, быстро поднялся на крыльцо.
Подождав, когда фигура Худобина скроется из вида, Михаил тяжело вздохнул. Достал из ящика бутылку портвейна, протянул Романову стакан и высказал мнение о том, что люди с таким характером, как у танцора, могут жить исключительно на воле, поскольку в других местах, не столь отдаленных, они не протянут и пяти минут.
Я рассмеялся. Сказал, что как раз, по мнению Василия Сергеевича, одно из других отдаленных мест в скором времени может стать для Виктора достаточно близким.
– Это правда? – спросил Михаил.
Романов поморщился. Пожал плечами и заявил, что, с одной стороны, он, конечно, ошибался, когда бездоказательно обвинял Виктора в убийстве брата, а с другой стороны, нет, так потому как никто, кроме него, убить Константина не мог.
– А разве Константина убил не Рыльский?
– Нет, что ты! Только не Рыльский!
Романов задумчиво повертел в ладони стакан. Медленно выпил и, на секунду задержав дыхание, сказал, что в тюрьме, наверное, жить тяжело всем, а не только таким, как Виктор, которого Михаил почему-то обозвал танцором.
– А кстати, почему танцор?
Михаил налил себе портвейна ровно на три пальца и ответил: танцор – он потому танцор, что танцевал танцы.
– А что касается тюрьмы, то тут вы, Василий, правы – там плохо всем. Но Виктору, говорю я вам, будет много хуже.
В эту секунду на крыльце показалась бабушка. Увидев стакан в руке Михаила, она укоризненно покачала головой. Велела быстро заканчивать работу и мыть руки: завтрак на столе.
Заканчивая разговор о «других местах», я дружески похлопал Романова по плечу и посоветовал не строить иллюзий по поводу того, что Виктору когда-нибудь в обозримом будущем будет тяжело за решеткой. И объяснил почему.
– Худобины, и иже с ними, интересуют нашу милицию ровно столько, сколько лису в голодную пору интересует спелый виноград… Помните, как у Крылова? «И видит глаз, да зуб неймёт»!
– Что значит «неймёт»? – нахмурился Михаил. – Ты что, хочешь сказать: тюряга только для таких, как я? Да? А для танцора тогда что?
– А для танцора – скользкая танцплощадка во второсортном казино!
Кажется, шутка вышла не совсем удачной. Михаил нахмурился еще больше, отчего показалось, будто его глаза утонули в дебрях густых бровей, а над носом появилась густая сеточка морщин.
Романов, стараясь не глядеть в мою сторону, опустил голову и прошмыгнул мимо сразу вслед за бабушкой.
Ну и ладно. Я окинул взглядом аккуратно скошенный газон, на краю которого с не выпитым стаканом стоял расстроенный Михаил и молча, вслед за Романовым, вошел в дом.
Завтрак, как и вчерашний обед, проходил в полном молчании: никто ни у кого ничего не спрашивал, никто ни с кем не разговаривал, никто ни к кому не приставал.
Первой не выдержала Анечка. Обратив внимание на то, что Коновалов положил себе вторую порцию черной икры, она, предварительно извинившись, посоветовала быть осторожным.
– Вчера Витя съел натощак две ложечки, и вот вам результат…
– Какой результат? – не понял Борис Сергеевич.
– Отравился! Я сказала Екатерине Николаевне, чтобы она выбросила ее, но Екатерина Николаевна не захотела.
Коновалов нагнулся к блюдцу. Понюхал воздух над столом и, удивленно пожав плечами, сказал, что, может, для кого-то икра и несвежая, а вот для него, мента непривередливого, так в самый раз. С этими словами он зачерпнул ложку и демонстративно отправил ее содержимое в рот.
После этого все опять замолчали. Стало так тихо, что можно было услышать, как в углу под диваном скребла мышь. Она то старательно царапала по дереву, то, испугавшись издаваемого ею шума, замирала на несколько секунд: не выдала ли себя, и осторожно принималась за работу дальше.
Вторым не выдержал Виктор. Резко отодвинув стул, он вышел из-за стола. Подошел к бару, достал бутылку «Мартеля» и, на ходу свертывая пробку, вернулся обратно. Решив не тратить время на хождение за бокалом, наполнил коньяком стоявшую рядом чайную чашку, поднял ее… и только тогда вспомнил о гостях.
Поставил чашку на стол и вопросительно посмотрел на Коновалова.
Коновалов сказал: нет.
Виктор пожал плечами: нет так нет, и, словно не замечая того, что рядом с Коноваловым сижу я, перевел взгляд на Романова.
Спросил: не налить ли ему.
Словно не слыша вопроса, Романов опустил глаза.
– Значит, налить!
Полностью, до самых краев, Виктор наполнил его чашку, после чего встал и, расправив плечи, предложил помянуть Константина.
К тому, что меня постоянно унижали в доме Худобиных, я давно привык. Меня, бывало, не замечали в нем, пренебрегали моим мнением, игнорировали мои желания, но такого, чтобы обнести куском хлеба или рюмкой коньяка, еще не было… А я в первую минуту даже не понял, что произошло! Не отрывая глаз, я смотрел на то, как Романов, растягивая удовольствие, мелкими глотками опорожнял чашку, как Виктор, обливая подбородок, давился, но продолжал пить дальше, и удивлялся своему спокойствию. Тому, что сижу, как сидел, жую, как жевал, молчу, как молчал всю жизнь, вместо того чтобы вскочить со стула, сдернуть скатерть со стола и высказать все, что скопилось за эти годы у меня на душе… Ах, если бы кто только знал, как мне хотелось, чтобы в эту минуту Романов взял в руки бутылку, поднял ее над столом и обратился ко мне с предложением выпить с ними! И я бы ответил ему: «С удовольствием!» И поблагодарил бы его! И взял бы чашку – понюхал, достаточно ли у «Мартеля» вонючий запах, пожелал бы всем присутствующим приятного аппетита, а потом спокойно, не торопясь, выплеснул коньяк в ненавистную рожу хозяина!
– Не человек – глыба! – сказал я в ответ на предложение помянуть Константина. – Стопроцентный Худобин! Без изъяна!
– Да, это правда, – приняв мои слова за похвалу, согласилась бабушка. – Он был очень похож на своего отца.
Виктор покосился на меня, пытаясь понять: прикалываюсь ли я или говорю серьезно. Не найдя к чему придраться, кивнул.
– Согласен… Вот только не повезло ему в жизни. Родителей молодыми похоронил, и сам умер рано. Даже жениться, блин, не успел.
– Никого у него не было, – вздохнула бабушка.
Виктор тут же поправил ее:
– Никого, кроме нас!
В эту минуту в зал вошел Михаил. Стараясь говорить как можно медленнее и внятнее, потому что говорить как обычно он уже не мог – язык заплетался – спросил: согрелись ли мы и не надо ли прибавить еще тепла.
Бабушка поблагодарила его. Сказала: не надо.
– Ну, тогда к вам гость! – Михаил махнул рукой куда-то себе за спину и вышел.
Вместо него появился парень, примерно моего возраста. Высокий, худой, я бы даже сказал тощий, с заплетенной на затылке косичкой, золотой серьгой в ухе и шелковой косынкой, повязанной замысловатым узлом на шее, он выглядел так, как, по его мнению, должна выглядеть творческая личность. И, надо признать, ему это удалось. Причем настолько, что ни у кого из нас, глядя на это чучело, ручаюсь, даже мысль не мелькнула о том, что оно может оказаться каким-нибудь банальным инспектором госэнергонадзора.
Парень представился дизайнером фирмы «Интерьер-сервис». Выдержал паузу, во время которой, видимо, ждал приглашения войти, а мы ждали, чего он нам скажет дальше, и выказал желание увидеть господина Худобина.
– А ты кто такой? – Коновалов сделал вид, что не расслышал его слов. – А ну-ка предъяви документы!
– Я боюсь его! Мне страшно!
В эту секунду, осветив зал, за окном сверкнула молния. Анечка испуганно вскрикнула. В дверях, с поленьями в охапку, настороженно глядя на нас, стоял Максим Валерьянович.
И тут… Одновременно с раскатом грома Коновалов бросился на него! Выбил дрова из рук и, грозясь разорвать, как Тузик грелку, заломил руку. В ответ Рыльский ударил его лбом по переносице и коленом в пах. Не давая опомниться, обхватил Коновалова двумя руками за туловище, приподнял и, несмотря на то что был на полголовы ниже и килограммов на двадцать легче, с размаха бросил его на рассыпанные по ковру дрова. Обвел нас внимательным взглядом и, наклонив голову, выбежал из зала.
Я пустился за ним вдогонку. Однако у порога остановился, решив, что разумнее в этой ситуации остаться в зале, поддержать своим присутствием бабушку. И, как оказалось, правильно сделал. Бабушка, едва я приблизился к ней, обняла меня за голову, прижала к себе и попросила хотя бы в эту ночь не отходить от нее ни на шаг.
Коновалову понадобилось немало усилий и времени для того, чтобы прийти в себя. Держась одной рукой за спину, а другой, опираясь на плечо Романова, он поднялся с пола и сел на диван. Неотрывно глядя на то, как в камине догорают дрова, посидел несколько секунд в раздумье и попросил разрешения позвонить в милицию.
Пока Коновалов звонил, все молчали. Стоило ему вернуть телефон Виктору и поблагодарить за оказанную любезность, как все разом заговорили о Рыльском. Кто-то вспоминал его прошлое, кто-то предсказывал будущее, а я сидел, уткнувшись лицом в ладони, прокручивал в памяти события последних часов и думал о настоящем. И пришел к выводу: ничего удивительного в том, что Максим Валерьянович стал вурдалаком, нет. У меня самого после общения с Худобиными не раз и не два возникало ответное желание попить их кровушки.
* * *
Прошло, наверное, около часа после звонка Коновалова, как у ворот, осветив фарами улицу и часть дома с окном, остановился автобус, из которого выскочили люди с автоматами. Коновалов вышел, поздоровался и принялся о чем-то горячо говорить с одним из них. Потом взял у кого-то фонарик и, освещая себе путь, вернулся в зал.Вернулся и спросил: во что был обут Рыльский.
Бабушка сказала: в тапочки.
– Я спрашиваю, – повысил голос Коновалов, – в какой обуви он приехал сюда?
Все молчали.
– Хорошо, поставлю вопрос по-другому. Чьи черные туфли стоят в прихожей?
Виктор ответил, что если туфли дорогие и с пряжкой, то его.
– Чьи кроссовки?
Я сказал, что если кроссовки дешевые и без пряжки, то мои.
– Старые сандалии?
Романов молча поднял руку.
– Мужские серые ботинки?
Все молчали.
– Мужские серые ботинки? – еще раз громко повторил вопрос Коновалов.
Все снова молчали.
– Ясно, – Коновалов развернулся и быстрым шагом вышел из зала.
Я проводил его до порога. Закрыл дверь и первым высказал предположение о том, что Рыльский с испуга убежал в одних тапочках. Виктор, естественно, тут же возразил мне. Пренебрежительно махнул рукой в мою сторону и заявил, что, по его мнению, важно не то, в чем именно убежал Рыльский: в тапочках или без, а то: зачем.
– Зачем, спрашивается, бежать, если бежать некуда?
Романов попросил объяснить: почему некуда.
– Потому, что, с одной стороны, Мыскино окружает река, а с другой – лес, – ответил Виктор. – А до нормального шоссе, между прочим, восемь километров, и то, если идти не по нашей дороге, где в это время машины не ходят, а напрямую.
«А это значит, – тут же сделал я утешительный для себя вывод, – что никакого следственного эксперимента завтра не будет».
Что и говорить: повезло.
Коновалов вернулся в дом, когда за окном стихли голоса людей и прекратился лай собак. Сел на корточки перед камином, поворошил кочергой дрова в топке и, сладко сощурив глаза, сообщил о том, что ищейки взяли след Рыльского.
– Ну и хорошо! – с облегчением вздохнула бабушка. – А то как бы он еще чего не натворил.
– Да, – не отводя глаз от костра, согласился Коновалов. – Хорошо…
Судя по тому, каким тоном это было произнесено: задумчивым и абсолютно безрадостным, я подумал: на самом деле всё не так хорошо, как кажется.
И не ошибся. Словно подтверждая мои мысли, Коновалов в следующую секунду покачал головой и добавил, что, к его великому сожалению, статьи для вурдалаков в уголовном кодексе, увы, нет.
– А ведь если есть вурдалак, – развел он руками, – значит, должна быть и статья для него, правильно? А иначе-то как?
– Зато есть статья за убийство, – заметил Виктор.
– Да! Но убийство – это, понимаешь, убийство, оно разным бывает, а тут… – Не закончив фразу, Коновалов вздохнул. Поставил кочергу на место и, с видом человека, сделавшего тяжелую, но, как оказалось, во многом бессмысленную работу, сел в кресло.
Странно, но только теперь, после того как речь зашла о вурдалаках, я впервые по-настоящему задумался над тем, как погиб Константин. Нельзя сказать, чтобы я не думал об этом раньше (не думать об этом было просто невозможно), но думал как-то мельком, вскользь, словно боялся, что воспоминание о событиях этой ночи укоренится в моей памяти и отравит ее на долгие годы.
А вот Виктор, похоже, ничего не боялся. Он окликнул Романова и потребовал, чтобы тот как можно подробнее рассказал ему о вурдалаках и вампирах.
– И, главное дело, научите, как бороться с ними!
Прежде чем ответить на вопрос, Романов, как всегда, задумчиво пожал плечами. Сказал, что с вурдалаками, насколько ему известно из книг, бороться практически невозможно. Их можно только убить: серебряной пулей или, на худой конец, осиновым колом в сердце.
– Считается, что они физически необыкновенно сильны и живучи…
– Почему это «считается»? – не удержался, чтобы не уколоть Коновалова, Виктор. – Милиция, например, теперь уже точно знает об этом! Я ведь правильно говорю, товарищ капитан?
Испугавшись, что вот-вот вспыхнет новая ссора, бабушка, не давая Коновалову ответить, повернулась к Романову и громко спросила: как он думает, существуют ли вурдалаки на самом деле или это просто суеверие и вымысел.
– Какое еще суеверие? – всплеснула руками Анечка. – Я же сама, собственными глазами видела, как дядя Максим…
– И все-таки! – Бабушка нетерпеливо кивнула Романову, дескать, говори скорее, пока Коновалов не принялся выяснять отношения с Виктором. Сложила руки на животе и демонстративно приготовилась слушать.
Романов, занятый своими мыслями, не сразу понял, что от него требуется. И только после того, как бабушка призывно кашлянула в его сторону, сказал, что, несмотря на красный диплом, полученный им в те времена, когда учеба в университете давала не только высшее образование, но и знания, уверенности в том, что это суеверие и вымысел, у него нет.
Бабушка попросила объяснить почему.
– Видите ли, – задумчиво произнес Романов. – Меня смущает одно обстоятельство. Боюсь ошибиться, но, по-моему, на планете просто не существует мест, где бы ни слышали о вурдалаках. Они только называются везде по-разному. В некоторых германских землях – альпами, в Индии – бхута или бхуту, не помню, как правильно, на Среднем Востоке – ассамитами, в Румынии – носферату…
– Как?
– Носферату! Это, знаете, такая разновидность незаконнорожденного вампира, чьи родители, в свою очередь, тоже были незаконнорожденными детьми… А есть еще инкубус – существо, которое посещает по ночам женщин, занимается с ними любовью и воплощает наяву их заветные мечты. В отличие, кстати, от суккубуса – существа женского рода, которое приходит к мужчинам во сне и мучает их… Так вот! Объяснить это обычными интеграционными процессами или простым совпадением нельзя. На мой взгляд, кроме совпадения и процессов, о которых я только что говорил, должно существовать еще что-то.
– Что?
Романов покачал головой:
– Не знаю.
– А что по этому поводу говорит наука? – спросил Коновалов.
– Молчит. Были, правда, попытки описать это явление, но насколько они научны, сказать не могу… А вообще, если мне не изменяет память, первое упоминание в русской литературе слова «упырь» датировано одиннадцатым веком. В Англии – двенадцатым: Уолтер Меп написал работу о вампироподобных существах. Ну а самый первый вампир был, конечно, описан в греческой мифологии… Про царицу Ламию что-нибудь слышали?
Бабушка отрицательно покачала головой.
– Нет? Тогда позвольте, я расскажу… Царица Ламия родила от громовержца Зевса детей, а затем по велению богини Геры – ревнивой жены Зевса – съела их. После чего свихнулась, пошла вразнос и стала пить кровь у всех младенцев подряд.
– Ужас какой, – прошептала Анечка.
– Ужас, – подтвердил Романов. – И тем не менее это не столь редкий случай, как кажется.
– Точно-точно, – подтвердил Коновалов. – У меня тут не так давно тоже был один такой эпизод…
Борис Сергеевич повернулся лицом к Романову и стал подробно, с упоминанием дат и фамилий, рассказывать про то, как одна бомжиха съела одного за другим трех своих дружков.
– Она, понятное дело, не царица и ела далеко не младенцев, но все же, согласитесь, что-то общее между ними есть!
Здесь я хотел встать и уйти. Но потом подумал и решил остаться. Во-первых, потому что одному в такую ночь довольно скучно, а во-вторых, и это главная причина, не хотелось нарушать обещание – оставлять бабушку.
А бабушка, как назло, даже и не думала никуда. Едва Коновалов закончил рассказ про бомжиху и трех бомжей, как она, подхватив эстафету, стала вспоминать о том, как у них в деревне кто-то по ночам высасывал кровь из кур.
– Глянешь утром, а у нее на шее следы от зубов!
Следы от зубов – это, конечно, противно, слов нет, однако куда противнее то, о чем начал рассказывать Виктор. А начал он рассказывать самую что ни на есть правдивую, по его, естественно, словам, историю о черном-черном человеке, регулярно появлявшемся на городском кладбище в минуту, когда на черном-черном небе появлялась кроваво-красная луна… На этом месте я не выдержал и сказал, что умный человек, если он действительно умный, подобные истории забывает сразу после того, как у него выпадает последний молочный зуб. Меня, как обычно в таких случаях, перебили и, фигурально похлопав по плечу, посоветовали посидеть, послушать старших.
Тогда я окончательно решил идти спать. Но тут тучи за окном раздвинулись, и всю комнату, от пола до потолка, залил лунный свет. Свет, конечно, был не кроваво-красный, как в рассказе Виктора, но тоже довольно неприятный. Белый, будто люминесцентный, он густым слоем окутал фигуры находящихся в зале людей, превратив их и без того не самые прекрасные лица в фантасмагорические маски.
Не успел я обрадовать родственничков сравнением с Рыльским, как на улице раздались возбужденное тявканье овчарок и голоса возвращающихся из леса милиционеров. Через минуту открылась дверь, и в зал, громко топая сапогами, вошел заляпанный грязью офицер.
На вопрос Коновалова: как дела, виновато развел руками и доложил о том, что, несмотря на все старания людей и собак, Рыльского поймать им так и не удалось.
– Как сквозь землю провалился, гад! – сплюнул он на пол.
Бабушка ахнула и трижды перекрестилась. Виктор недовольно покосился на офицера, встал, подкинул в камин полено, чтобы в зале стало светлее, и сказал, что завтра утром, сразу после того, как из города вернется Михаил, он прикажет вытесать специально для Рыльского парочку острых осиновых кольев.
Стараясь не привлекать внимания, я прилег на диван. Заткнул уши, чтобы не слушать начатую Романовым историю о трансильванском дворянине графе Дракуле, и, пожелав себе спокойной ночи, закрыл глаза.
* * *
Ночь пролетела незаметно. Под стук топора, доносящегося со двора, я поднял голову и обвел взглядом комнату. Виктор, аккуратно причесанный, как та лужайка, которую из окна задумчиво разглядывал Коновалов, сидел в кресле, полировал пилочкой ногти, а Анечка с бабушкой накрывали на стол.– Проснулся? – поймав мой взгляд, спросила бабушка.
Я подумал и согласно кивнул: вроде бы.
– Тогда, давай, вставай, чисти зубы, завтрак через десять минут!
– Завтрак – это хорошо!
Я вскочил на ноги, поинтересовался: не появлялся ли ночью Рыльский, а если появлялся, нет ли у кого на шее следов от укусов, и пошел умываться. Привел себя в порядок и вернулся в зал.
Спросил: где Романов.
Не отрывая глаз от ногтей, Виктор презрительно скривил губы. Лениво проговаривая каждое слово, ответил, что интересующая меня личность в данное время занимается тем, чем и полагается подобным личностям заниматься в здоровом обществе – трудом.
– А конкретно?
– А конкретно, помогает Михаилу тесать осиновые колья.
Странный он все-таки человек – Худобин. Любой другой на элементарный вопрос: где? – ответил бы не менее элементарно: там! А он ответил: чем! И не просто ответил, а так, чтобы не только мне, но и всем, кто слышал его, стало ясно: Романов помогает Михаилу тесать колья не по своей, а по его воле.
Решив проверить это, я вышел из дома.
И действительно, сидя на ступеньках лестницы, ведущей во внутренний двор, Романов, чем мог, помогал Михаилу. А поскольку мог он, как я давно понял, работать только головой и языком, то вся его помощь заключалась исключительно в разговорах о полезных свойствах осины.
– …осина, – подставив солнцу лицо, разглагольствовал он тоном профессионального лектора, – не только поглощает отрицательную энергию человека, но и восстанавливает, как сейчас модно выражаться, его ауру! О чем, между прочим, знали еще наши предки. Они этим пользовались, когда хотели отогнать от себя недоброжелательно настроенных духов. Не знаю, правда или нет, но считается, что прикосновение к осине или к изготовленным из нее предметам очищает душу от страха, истерии, навязчивых идей и даже… – в этом месте Романов поднял указательный палец вверх, – отводит смерть!
Работник Худобиных – Михаил, накануне погулявший у подруги и оттого пребывавший в хорошем настроении, испортить которое не смогло даже известие об убийстве Константина, в ответ рассмеялся.
– Скажете тоже: смерть!
– Ну, может, не смерть, но что-то вроде этого!
Воткнув в землю готовый кол, Михаил рассмеялся громче.
– Не веришь? – Увидев меня, Романов приветливо помахал рукой. – Ладно! Тогда ответь мне, пожалуйста, на один вопрос. Для каких таких целей осину, как тебе должно быть хорошо известно, не самое полезное в хозяйстве дерево, сажают возле жилья? А? Чего молчишь? Или сказать нечего?
– Почему это нечего? Есть чего! – Михаил достал из ящика с инструментами початую бутылку портвейна со стаканом, насаженным на горлышко, и сказал: – Давайте еще по одной!
Романов бросил на меня быстрый взгляд, словно хотел по выражению лица определить мое отношение к поступившему предложению. Немного подумал и, решив не стесняться, согласно махнул рукой: давай.
Михаил налил в стакан вина на три пальца и протянул мне.
Поблагодарив за угощение, я отказался. Сказал, что еще не обзавелся привычкой пить по утрам.
– И это правильно! – одобрил Михаил. – Молодец! Я в твоем возрасте тоже не пил до открытия магазина… Я тогда, как это сказать, тоже, типа, следил за собой.
– А сейчас, выходит, уже, типа, не следишь?
– А сейчас мне следить, Игорек, за собой некогда! – вздохнул Михаил. – Сейчас мне за газоном твоего дядюшки следить надо!
Он передал стакан Романову. Вытер ладонь о штанину и полез в карман за конфеткой.
Романов выпил. Закусил протянутой карамелькой и, заметно повеселев, с довольным видом обозрел газон.
– Да, – сказал он, покачивая головой. – Поле деятельности, я погляжу, у тебя большое!
Михаил уточнил: тридцать соток. И добавил, налив себе вина:
– И вот ведь что обидно… Все думают, раз это трава, так, значит, и расти она должна чуть ли не сама по себе! А я вроде здесь как бы и ни при чем. И хоть бы кто подумал, что хлопот с ней поболее, чем с некоторыми культурами! Честное слово! Ее только косить полагается два раза в неделю, чтоб сорняки заглушить!
– Так часто? – удивился Романов.
– А то! Правда, в нашем климате будешь столько косить, через месяц от нее одни корешки останутся, но вот раз в две, в три недели заводить газонокосилку – будь любезен! А куда деваться? Надо.
Михаил тяжело вздохнул. Посмотрел на стакан с таким видом, словно забыл, зачем взял его в руки, и выпил.
А я сразу вспомнил бабушку. Та, помнится, до конца дяди Толиных дней пилила его за то, что тот на своем участке, вместо того чтобы как всякий нормальный дачник, сажать овощи, разводил траву, чем, по ее мнению, выставлял себя на всеобщее посмешище. Дядя Толя в ответ смеялся и на все обвинения в лени говорил, что не выращивает овощи исключительно из экономии.
«Посчитай сама, – предлагал ей. – Сколько нужно денег на семена, рассаду, удобрения, бензин, чтобы возить все это в сад, энергозатраты на полив? Так и разориться недолго!»
Чтобы доказать: разорение хорошему овощеводу не грозит, бабушка брала ручку, листок и считала. У нее выходило – сажать выгодно. Но стоило дяди Толе взяться за расчеты, как оказывалось, что покупать овощи в соседней деревне гораздо дешевле, чем выращивать их самим. Бабушка спорила, психовала, но убедить Худобина в своей правоте ни разу так и не смогла.
В эту минуту в доме хлопнула дверь. Едва Михаил успел спрятать бутылку портвейна в ящик с инструментами, как на крыльце показался Виктор. Спустился вниз, осмотрел кол и, скорчив недовольную гримасу, сделал замечание по поводу недостаточно острого, по его мнению, наконечника.
– Таким орудием не то что сердце вампира, его дерьмо, захочешь, не проткнешь!
Потребовав переделать, он швырнул кол под ноги Михаила. И добавил, что если мы, три лодыря, не способны справиться с одним простым заданием, то нечего было и браться за него. После чего обозвал нас одним нехорошим, но емким словом, вместившим в себя не только отношение к тем, кому оно адресовано, но и душевное состояние того, кто его адресовал, развернулся и, прыгая со ступеньки на ступеньку, быстро поднялся на крыльцо.
Подождав, когда фигура Худобина скроется из вида, Михаил тяжело вздохнул. Достал из ящика бутылку портвейна, протянул Романову стакан и высказал мнение о том, что люди с таким характером, как у танцора, могут жить исключительно на воле, поскольку в других местах, не столь отдаленных, они не протянут и пяти минут.
Я рассмеялся. Сказал, что как раз, по мнению Василия Сергеевича, одно из других отдаленных мест в скором времени может стать для Виктора достаточно близким.
– Это правда? – спросил Михаил.
Романов поморщился. Пожал плечами и заявил, что, с одной стороны, он, конечно, ошибался, когда бездоказательно обвинял Виктора в убийстве брата, а с другой стороны, нет, так потому как никто, кроме него, убить Константина не мог.
– А разве Константина убил не Рыльский?
– Нет, что ты! Только не Рыльский!
Романов задумчиво повертел в ладони стакан. Медленно выпил и, на секунду задержав дыхание, сказал, что в тюрьме, наверное, жить тяжело всем, а не только таким, как Виктор, которого Михаил почему-то обозвал танцором.
– А кстати, почему танцор?
Михаил налил себе портвейна ровно на три пальца и ответил: танцор – он потому танцор, что танцевал танцы.
– А что касается тюрьмы, то тут вы, Василий, правы – там плохо всем. Но Виктору, говорю я вам, будет много хуже.
В эту секунду на крыльце показалась бабушка. Увидев стакан в руке Михаила, она укоризненно покачала головой. Велела быстро заканчивать работу и мыть руки: завтрак на столе.
Заканчивая разговор о «других местах», я дружески похлопал Романова по плечу и посоветовал не строить иллюзий по поводу того, что Виктору когда-нибудь в обозримом будущем будет тяжело за решеткой. И объяснил почему.
– Худобины, и иже с ними, интересуют нашу милицию ровно столько, сколько лису в голодную пору интересует спелый виноград… Помните, как у Крылова? «И видит глаз, да зуб неймёт»!
– Что значит «неймёт»? – нахмурился Михаил. – Ты что, хочешь сказать: тюряга только для таких, как я? Да? А для танцора тогда что?
– А для танцора – скользкая танцплощадка во второсортном казино!
Кажется, шутка вышла не совсем удачной. Михаил нахмурился еще больше, отчего показалось, будто его глаза утонули в дебрях густых бровей, а над носом появилась густая сеточка морщин.
Романов, стараясь не глядеть в мою сторону, опустил голову и прошмыгнул мимо сразу вслед за бабушкой.
Ну и ладно. Я окинул взглядом аккуратно скошенный газон, на краю которого с не выпитым стаканом стоял расстроенный Михаил и молча, вслед за Романовым, вошел в дом.
Завтрак, как и вчерашний обед, проходил в полном молчании: никто ни у кого ничего не спрашивал, никто ни с кем не разговаривал, никто ни к кому не приставал.
Первой не выдержала Анечка. Обратив внимание на то, что Коновалов положил себе вторую порцию черной икры, она, предварительно извинившись, посоветовала быть осторожным.
– Вчера Витя съел натощак две ложечки, и вот вам результат…
– Какой результат? – не понял Борис Сергеевич.
– Отравился! Я сказала Екатерине Николаевне, чтобы она выбросила ее, но Екатерина Николаевна не захотела.
Коновалов нагнулся к блюдцу. Понюхал воздух над столом и, удивленно пожав плечами, сказал, что, может, для кого-то икра и несвежая, а вот для него, мента непривередливого, так в самый раз. С этими словами он зачерпнул ложку и демонстративно отправил ее содержимое в рот.
После этого все опять замолчали. Стало так тихо, что можно было услышать, как в углу под диваном скребла мышь. Она то старательно царапала по дереву, то, испугавшись издаваемого ею шума, замирала на несколько секунд: не выдала ли себя, и осторожно принималась за работу дальше.
Вторым не выдержал Виктор. Резко отодвинув стул, он вышел из-за стола. Подошел к бару, достал бутылку «Мартеля» и, на ходу свертывая пробку, вернулся обратно. Решив не тратить время на хождение за бокалом, наполнил коньяком стоявшую рядом чайную чашку, поднял ее… и только тогда вспомнил о гостях.
Поставил чашку на стол и вопросительно посмотрел на Коновалова.
Коновалов сказал: нет.
Виктор пожал плечами: нет так нет, и, словно не замечая того, что рядом с Коноваловым сижу я, перевел взгляд на Романова.
Спросил: не налить ли ему.
Словно не слыша вопроса, Романов опустил глаза.
– Значит, налить!
Полностью, до самых краев, Виктор наполнил его чашку, после чего встал и, расправив плечи, предложил помянуть Константина.
К тому, что меня постоянно унижали в доме Худобиных, я давно привык. Меня, бывало, не замечали в нем, пренебрегали моим мнением, игнорировали мои желания, но такого, чтобы обнести куском хлеба или рюмкой коньяка, еще не было… А я в первую минуту даже не понял, что произошло! Не отрывая глаз, я смотрел на то, как Романов, растягивая удовольствие, мелкими глотками опорожнял чашку, как Виктор, обливая подбородок, давился, но продолжал пить дальше, и удивлялся своему спокойствию. Тому, что сижу, как сидел, жую, как жевал, молчу, как молчал всю жизнь, вместо того чтобы вскочить со стула, сдернуть скатерть со стола и высказать все, что скопилось за эти годы у меня на душе… Ах, если бы кто только знал, как мне хотелось, чтобы в эту минуту Романов взял в руки бутылку, поднял ее над столом и обратился ко мне с предложением выпить с ними! И я бы ответил ему: «С удовольствием!» И поблагодарил бы его! И взял бы чашку – понюхал, достаточно ли у «Мартеля» вонючий запах, пожелал бы всем присутствующим приятного аппетита, а потом спокойно, не торопясь, выплеснул коньяк в ненавистную рожу хозяина!
– Не человек – глыба! – сказал я в ответ на предложение помянуть Константина. – Стопроцентный Худобин! Без изъяна!
– Да, это правда, – приняв мои слова за похвалу, согласилась бабушка. – Он был очень похож на своего отца.
Виктор покосился на меня, пытаясь понять: прикалываюсь ли я или говорю серьезно. Не найдя к чему придраться, кивнул.
– Согласен… Вот только не повезло ему в жизни. Родителей молодыми похоронил, и сам умер рано. Даже жениться, блин, не успел.
– Никого у него не было, – вздохнула бабушка.
Виктор тут же поправил ее:
– Никого, кроме нас!
В эту минуту в зал вошел Михаил. Стараясь говорить как можно медленнее и внятнее, потому что говорить как обычно он уже не мог – язык заплетался – спросил: согрелись ли мы и не надо ли прибавить еще тепла.
Бабушка поблагодарила его. Сказала: не надо.
– Ну, тогда к вам гость! – Михаил махнул рукой куда-то себе за спину и вышел.
Вместо него появился парень, примерно моего возраста. Высокий, худой, я бы даже сказал тощий, с заплетенной на затылке косичкой, золотой серьгой в ухе и шелковой косынкой, повязанной замысловатым узлом на шее, он выглядел так, как, по его мнению, должна выглядеть творческая личность. И, надо признать, ему это удалось. Причем настолько, что ни у кого из нас, глядя на это чучело, ручаюсь, даже мысль не мелькнула о том, что оно может оказаться каким-нибудь банальным инспектором госэнергонадзора.
Парень представился дизайнером фирмы «Интерьер-сервис». Выдержал паузу, во время которой, видимо, ждал приглашения войти, а мы ждали, чего он нам скажет дальше, и выказал желание увидеть господина Худобина.
– А ты кто такой? – Коновалов сделал вид, что не расслышал его слов. – А ну-ка предъяви документы!