Лишь в последний момент немного уже подслеповатый писатель заметил в руках у одного из «пулеметчиков» велосипедную «звездочку», а чуть в стороне – и сам полуразобранный двухколесный агрегат со снятым задним движителем. Почудится же такое! Чертовщина какая-то…
От облегчения Владислав даже начал насвистывать какой-то фривольный мотивчик.
Магазин был расположен неподалеку, буквально за углом. Сколько раз в детстве маленький Владик бегал туда вприпрыжку с авоськой, в которой позвякивали пустые широкогорлые бутылки, и с теплыми желтыми и белыми монетками, зажатыми в потной от усердия ладошке. Тогда магазин назывался просто «Молоко», а вовсе не ООО «Александр Козейко и Ко. Молочные продукты». Причем «Александр» почему-то заканчивался крупным твердым знаком, больше смахивающим на царскую букву «ять», что, вероятно, должно было означать неразрывную связь времен и преемственность поколений. Никакой, конечно, преемственности не было и в помине: магазин размещался в цокольном этаже такого же «сталинского» дома, как и родной, построенного незадолго до знаменитой мясорубки тридцать седьмого года. Ранее, по словам отца, на этом месте размещался женский монастырь, сначала закрытый большевиками в послереволюционное лихолетье, а потом и снесенный за ненадобностью, когда потребовалось место под величественные строения, призванные увековечить эпоху Великого Вождя.
Как же продолжить заказное повествование? А если?..
Знакомый до мельчайших деталей пейзаж снова стал размываться, уплощаться, терять краски, а сквозь него, обретая реальность и плоть, проступили иные очертания…
«Вот ведь неугомонный! – мелькнула в мозгу крамольная мысль. – И тут не отстает от меня, паршивый…»
Закончить совершенно неуместную в доме Бога фразу помешала оборвавшаяся на высокой ноте песнь муэдзина. Внимая возникшему перед молящимися правоверными мулле, Мансур поклонился в первый раз, выбирая место, куда преклонит колени…
5
6
От облегчения Владислав даже начал насвистывать какой-то фривольный мотивчик.
Магазин был расположен неподалеку, буквально за углом. Сколько раз в детстве маленький Владик бегал туда вприпрыжку с авоськой, в которой позвякивали пустые широкогорлые бутылки, и с теплыми желтыми и белыми монетками, зажатыми в потной от усердия ладошке. Тогда магазин назывался просто «Молоко», а вовсе не ООО «Александр Козейко и Ко. Молочные продукты». Причем «Александр» почему-то заканчивался крупным твердым знаком, больше смахивающим на царскую букву «ять», что, вероятно, должно было означать неразрывную связь времен и преемственность поколений. Никакой, конечно, преемственности не было и в помине: магазин размещался в цокольном этаже такого же «сталинского» дома, как и родной, построенного незадолго до знаменитой мясорубки тридцать седьмого года. Ранее, по словам отца, на этом месте размещался женский монастырь, сначала закрытый большевиками в послереволюционное лихолетье, а потом и снесенный за ненадобностью, когда потребовалось место под величественные строения, призванные увековечить эпоху Великого Вождя.
Как же продолжить заказное повествование? А если?..
Знакомый до мельчайших деталей пейзаж снова стал размываться, уплощаться, терять краски, а сквозь него, обретая реальность и плоть, проступили иные очертания…
«Вот ведь неугомонный! – мелькнула в мозгу крамольная мысль. – И тут не отстает от меня, паршивый…»
Закончить совершенно неуместную в доме Бога фразу помешала оборвавшаяся на высокой ноте песнь муэдзина. Внимая возникшему перед молящимися правоверными мулле, Мансур поклонился в первый раз, выбирая место, куда преклонит колени…
5
Умиротворенный и успокоенный, очистившийся от всех лишних мыслей Мансур расслабленно вышел из прохладной мечети на раскаленную площадь перед мечетью. Все проблемы остались далеко позади, он даже снисходительно позволил себе не заметить выскользнувшего следом Мустафу, хотя перед началом молитвы просто кипел, намереваясь на выходе высказать все, что думает о его заботе и опеке.
«Пусть его! – благодушно решил Мансур, жестом подзывая такси. – Работа у человека такая…»
Хотя от мечети до здания штаб-квартиры МПР было рукой подать, Рахимбеков мстительно приказал шоферу, смуглолицему и сухому, как саксаул, – явно уроженцу Центральной Азии – ехать кружным путем.
За неплотно сидящим в обрезиненной раме, слегка дребезжащим боковым стеклом проплывала знакомая до мелочей панорама Москвы. Если бы не по-восточному крикливая расцветка двигавшихся сплошным потоком автомобилей, та сторона бывшего Нового Арбата, на которую взирал сейчас Мансур, мало отличалась бы от знакомой с юношеских лет. Те же высотные дома, похожие на сигаретные пачки, светящиеся окна которых, по рассказам старших, в советские, естественно, времена по праздникам складывались в огромные буквы «СССР», то же здание «Дома книги», превращенное теперь в продуктовый супермаркет, та же яркая зелень…
– Куда дальше, эфенди? – почтительно спросил таксист, старавшийся пореже дышать, чтобы своим дыханием, пропитанным ароматами чеснока и бобовой похлебки, не осквернить воздуха, который с ним вынужден делить один из «небожителей», после того, как, проехав проспект из конца в конец и развернувшись, они оказались почти в том месте, откуда и начался маршрут, – то есть напротив мечети.
– Останови здесь, – бросил Мансур, лениво роясь двумя пальцами в кармашке бумажника.
Небо сегодня было несказанно милосердно к бедняку: когда, не слушая благодарностей шофера, блистательный господин покинул автомобиль и Ахмет разглядел большую блестящую монету, которой тот одарил его за странную поездку никуда, то едва не лишился чувств – целых десять томанов, настоящее серебро! Суетливо попробовав на зуб монету и убедившись, что не спит и не бредит, Ахмет выскочил из такси и помчался за удаляющейся по тротуару фигурой в белом костюме.
– Эфенди, эфенди! Подождите! Вы, наверное, ошиблись!
Господин в белом махнул рукой, даже не обернувшись, как на надоевшую муху, а плечо таксиста вдруг оказалось зажатым, словно стальными тисками.
– Ты свободен! – прошипел ему прямо в лицо невзрачный, смахивающий на ящерицу-геккона человечек, гораздо ниже ростом, чем Ахмет, но почему-то показавшийся вчерашнему крестьянину, и так перепуганному насмерть, громадным и свирепым сказочным дэвом. – Убирайся отсюда пока цел, земляной червяк!
Стальные тиски, сжимавшие плечо, разжались, и таксист опрометью кинулся к оставленной машине, не помня себя от страха.
Десять томанов – это как раз та сумма, которой не хватало Ахмету на взятку, необходимую для поступления его старшего сына на первый курс аграрного колледжа! Вот и не верь после этого мулле Раджаб-Ходже, который всегда готов проповедовать односельчанам о неизбывных милостях Аллаха к скромным и покорным труженикам. Ведь этот господин в белом – наверняка ни кто иной, как сам Господь, сошедший с небес, чтобы отблагодарить Ахмета за все его горести и нужду, перенесенные на родине и на чужбине. Недаром это чудо случилось около этой прекрасной мечети! Да и сама эта поездка – от мечети к мечети – не доказательство ли святости странного пассажира? А суровый страж его – не архангел ли Азраил? Просто огненный меч его не виден на грешной земле…
Старенький «ниссан» уверовавшего Ахмета на этом месте чуть было не въехал в сияющее лаком крыло какого-то роскошного лимузина. Вжав голову в плечи, под разъяренные гудки едва не пострадавшего авто и свист и улюлюканье прохожих, он быстренько смылся из такого щедрого сегодня к нему, но такого опасного Центра…
«Аллах велик!..» – думал Ахмет, выруливая на очередном перекрестке…
Возникший на огромном, во всю стену гостиной, экране, как всегда элегантный и подтянутый, «нефтяной Али» дежурно сверкнул в камеру белоснежной улыбкой и начал, несколько отстраняясь от микрофона с табличкой «TVI», который настырный телерепортер тыкал прямо ему в лицо:
– Для начала я хотел бы поприветствовать всех моих сограждан, истинных правоверных России.
Упомянутые вами санкции, окончательно снятые сегодня, касались в основном поставки так называемых товаров двойного назначения, компонентов для оружия массового поражения и средств их доставки, М-компонентов и еще нескольких неинтересных вашим зрителям позиций.
Как вам известно, большая часть санкций была снята больше десяти лет назад, когда инспекторы ООН убедились своими глазами в нерушимости прав человека и достижений демократии в России. Против полного снятия санкций еще тогда выступали те же силы, что и сегодня, но сейчас положительный облик Правоверной России в глазах Мирового Сообщества сыграл свою роль. Хотя санкции касались поставок вооружений и их компонентов, а наша страна идет исключительно по мирному пути, снятие их позволит России встать не только в один ряд со всеми полноправными членами ООН, но и претендовать на членство в Совете Безопасности.
– Поблагодарим нашего уважаемого шейха Али-Ходжу и перейдем к другим новостям дня…
Симпатичная брюнетка на экране телевизора (слава богу, хоть телеведущих пока не заставляют надевать эти проклятые хиджабы) помолчала, перекладывая какие-то бумажки на столе, и продолжила:
– По сообщению агентства Аль-Джазира, 12 июля на границе Ирана и Афганистана, впервые после завершения перемирия, длившегося месяц, продолжились позиционные бои и артиллерийские дуэли между войсками Антиисламской Коалиции и Стражами Исламской Революции. Совет безопасности России, возглавляемый Президентом и Шахиншахом, рассматривает возможность посылки ограниченного контингента вооруженных сил России в зону конфликта, с целью разъединения враждующих сторон…
Мансур с досадой ударил кулаком по широкому подлокотнику кресла, едва не расплескав высокий бокал с налитым туда на два пальца виски. Чертовы политиканы! Едва только выкарабкались из одного кризиса, а они, словно камикадзе, пытаются втянуть страну в другой. И лед в бокале совсем растаял!
– Перейдем к событиям в стране. По заключению специальной комиссии, созданной по распоряжению Президента и Шахиншаха, многоцелевой вертолет ВВС России Ми-185 «Ифрит», потерпевший несколько дней назад аварию при штатном облете участка демаркационной линии вдоль одного из отрогов хребта Таганай на Урале, был сбит огнем с земли. Напомним, что катастрофа, повлекшая гибель экипажа в составе майора ВВС Наджафова и поручика Акраммуло, произошла 8 июля. Министр Обороны России Шариф Гассанов выразил обеспокоенность усилением активности незаконных вооруженных формирований не признанной мировой общественностью Республики Россия. Войска по всему участку Уральской демаркационной линии приведены в состояние повышенной боевой готовности. Начата переброска в район возможного конфликта дополнительных воинских частей и фронтовой авиации…
Нет, все-таки в военном министерстве еще те головы заседают. За полгода до выборов…
Танечка вошла в комнату неслышно, как кошка, и по-кошачьи же опустилась у ног мужа, только что не мурлыча. Изящная, немного полная рука, белая и нежная, обвилась вокруг колена Мансура.
– Любимый, господин мой, зачем ты опять смотришь эти проклятые новости, прости меня Аллах? У тебя же опять подскочит давление! Вот и Карим Ибрагимбекович говорит, что любые стрессы, при твоей склонности к гипертонии, тебе категорически противопоказаны…
Узкая ладошка Танечки мягко, но непреклонно вынула из руки Мансура бокал и отставила его, чуть слышно звякнувший, на низкий столик к бутылке «Генерала Гранта».
– Лучше посмотри, любимый, на это…
Проказница легко вскочила на ноги и, щелчком пульта заставив экран свернуться в одну яркую точку, начала плавный танец под неожиданно полившуюся неизвестно откуда приятную музыку. На ней было надето что-то настолько полупрозрачное и легкое, что невесомая ткань не только не скрывала упоительных изгибов ее тела, но и подчеркивала их, выделяла, делая танцующую Танечку еще более желанной и привлекательной, чем если бы была полностью обнаженной…
Мансур, разбитый и опустошенный за день, просто выжатый сегодня досуха, как плод граната в умелых руках кулинара, одержимый еще полчаса назад единственным желанием добраться до постели и закрыть утомленные глаза, неожиданно для себя почувствовал прилив сил. Силы эти, правда, проистекали откуда-то снизу, но это только к лучшему… Видно, сам Аллах привел его три года назад в ночной клуб для очень-очень-очень избранных, существовавший вопреки шариатским законам, чтобы увидеть зажигательное выступление одной из танцовщиц по имени Зульфия. Лишь потом оказалось, что Зульфию по настоящему зовут Таней…
Ритм музыкального аккомпанемента нарастал, понемногу, еще робко, но с каждым мгновением смелея, вступал бубен. Татьяна уже вращалась на месте так, что скрывающие ее пелены взметнулись вверх, открывая стройные ноги в совершенно прозрачных шароварах…
Мансур уже не мог сдерживаться. Он поднялся с кресла и тоже, слегка пританцовывая на месте, медленно пошел к извивающейся в танце жене, по дороге освобождаясь от мешающей одежды…
Несмотря на полную физическую опустошенность, рука как бы сама собой, с каждым поглаживанием, поднималась все выше, к самому заветному, скрытому под целомудренно наброшенной простыней.
– Мансурчик, – томно промурлыкала Татьяна и, словно и впрямь была огромной игривой кошкой, потерлась щекой о его предплечье, густо поросшее черными курчавыми волосами: эту часть его тела, не считая, естественно, хм-м, некоторых других, она особенно любила. – Неужели ты после всего этого сможешь еще?.. Ты у меня просто богатырь…
Сможет или нет, Мансур еще и сам не знал, но почувствовал, что за него уже решил кто-то другой…
Плавно, несмотря на погрузневшую фигуру, Рахимбеков перекатился по огромной кровати и… Мягкий, даже, можно сказать, нежный телефонный звонок, раздавшийся из соседней комнаты, испортил все.
Постояв, опершись на локти, над распростертым телом жены, острые соски упругой груди которой волнующе щекотали его кожу, Мансур почувствовал, что сексуальное возбуждение покидает его.
«Какой шайтан изобрел этот проклятый телефон?» – чертыхнулся он и, несмотря на умоляющий взгляд жены и распахнутые для него Врата Наслаждений, сел на постели, нащупывая босыми ногами ночные туфли с загнутыми носами (Танечка спальню обставила в стиле гарема Гаруна-аль-Рашида, каким его представляла по дешевым сериалам).
Телефон изобрел, конечно, никакой не шайтан, а шотландец Александр Белл сто пятьдесят лет тому назад, и Мансур, конечно, это знал, но удержаться от крепкого словца не мог. Звонить на этот аппарат мог далеко не каждый…
Пока телефон деликатно, но настойчиво подавал свой голос, Рахимбеков накинул расшитый золотом халат и несколькими энергичными гримасами попытался стереть с лица следы только что пережитого наслаждения. Он уже видел высветившийся на дисплее номер…
– Я не разбудил тебя, случайно, Мансур? – как обычно, улыбался своей лучезарной улыбкой, развалившись в огромном, обтянутом кожей кресле «нефтяной Али».
Мансур уселся перед видеофоном так, чтобы голые колени оказались в «мертвой» для камеры зоне, и тоже попытался натянуть на лицо одну из наиболее приветливых своих улыбок. В этом ему немало помогло зеркало, прикрепленное заботливой Фаимой прямо за видеофоном специально для подобных случаев.
– Конечно же нет, уважаемый Али-Ходжа, я еще только собирался ложиться. Поздравляю вас: сегодня в вашем выступлении по телевидению вы выглядели бесподобно!
Али-Ходжа самодовольно усмехнулся: тщеславие было одной из основных его черт, и именно оно привело паренька из захудалого киргизского кишлака, когда-то, очень давно, просившего милостыню у входа в метро, на вершины богатства и известности, а теперь продолжало возносить еще выше – к власти. За те пятнадцать с лишним лет, которые Мансур находился при патроне, он давно уже разобрался в пружинах, приводивших в движение не знающую преград и отступлений боевую машину по имени Али-Ходжа. Нужно заметить, что это знание сыграло не последнюю роль и в его возвышении, причем останавливаться он тоже не собирался…
– Ну и что у нас там с программным заявлением? – поинтересовался Али-Ходжа, всем своим видом давая понять, что лирическое вступление завершено. – Ты уже привел его в удобоваримую форму?
«Привел в удобоваримую форму». Скажет тоже! А кому принадлежала сама идея проекта «Две нации – одна страна»? Мустафе, что ли? Или этому мешку с деньгами, способному только жонглировать мировыми ценами на нефть, пользуясь своими связями в ОПЕК? Нет, все продумал и не просто привел в удобоваримую форму, а вообще, провел от невнятной мысли, посетившей, помнится, за утренним кофе, до практически готовой к воплощению в жизнь реальной программы. Этому ишаку просто лень читать материалы, которые каждый день ложатся на его стол. Не-е-ет! Ему нужно подчеркнуть свою «руководящую и направляющую» роль. Чего стоят только звонки типа: «Мансур, зайди ко мне!» или «Мансур, ты чем сейчас занимаешься?» Причем зачастую, при посторонних людях, даже при подчиненных…
– Конечно, конечно, уважаемый Али-Ходжа. Я детально проработал программу поэтапного сглаживания противоречий между двумя основными составляющими нашего общества, рассчитанную на ближайшие семь лет. Как вы понимаете, срок выбран не случайно…
Еще бы случайно! Все знают, как ты, ишак облезлый, лезешь в президентское кресло, спишь и видишь себя на месте престарелого Абдулкашифа. И не на семь лет, конечно, метишь, а на большее, гораздо большее. Для этого и мечтаешь о лавровом венке «замирителя славян» – ни для кого не секрет, что десятилетиями тлеющая, то разгораясь, то слегка подергиваясь пеплом, война чрезвычайно напрягает и без того некрепко стоящую на ногах экономику, поэтому и ухватился за мой проект обеими руками, сразу же начав выдавать его за свой. Собственно, трамплин для прыжка в Кремль уже готов, да, пожалуй, повыше, чем у других кандидатов…
Продолжая убедительно, как он это очень хорошо умел, развивать свою мысль, Мансур заметил, как на экране видеофона Али-Ходжа весь подобрался и длинно сглотнул, глядя куда-то мимо собеседника. Через мгновение его интерес стал понятен: из спальни, обнаженная и соблазнительная до дрожи, появилась Татьяна, чтобы демонстративно, не скрывая своих прелестей, прошествовать в ванную. Как она при этом покачивала умопомрачительными бедрами, как гордо держала голову со стекающей по голой спине ниже ягодиц гривой чудесных, пшеничного оттенка, волос…
Спасительное зеркало позволило Мансуру ничем не выдать своих чувств, хотя в этот момент бывший снайпер холодно выискивал на теле патрона место, куда всадил бы разрывную пулю из верной СВД, чтобы и надежд на выздоровление у похотливого козла, так любящего распинаться о шариатских традициях, не осталось и помучился бы он как можно дольше. Скорее всего, именно в ЭТО место или чуть-чуть выше… А может быть, воспользоваться прадедовским кинжалом? Именно для таких дел он и выкован был неизвестными мастерами из чистейшей дамасской стали.
Рахимбеков так красочно представил себе все процедуры, которым подверг бы своего благодетеля и мучителя, что вынужден был зажмурить глаза, чтобы не выдать себя сладострастным их выражением.
Когда мгновением позже он поднял веки, за его спиной, отражаясь в зеркале, уже возвышался, укоризненно покачивая головой, дедушка Магомед в своей неизменной папахе и черной бурке…
«Почему ты считаешь, что я продался „нефтяному Али“, дедушка?»
Вопрос был обращен к пустому, как он точно знал, креслу, в котором серебристый свет полной луны, струившийся сквозь полупрозрачную занавесь на окне, рисовал смутный абрис знакомого с детских лет профиля.
«А как же можно назвать это по-другому, внучек! – усмехался призрачный старик. – Во все времена и у нас, и у русских гяуров это и называлось „продаться с потрохами“!»
«Ты не прав, – в миллионный раз принимался объяснять Мансур. – Просто нужно же как-то жить, зарабатывать…»
«Ага, зарабатывать… – усмешка в голосе дедушки Магомеда улетучилась, – на девок из ночных клубов, которые ублажают тебя в постели, на подпольные казино, где ты просаживаешь за вечер столько денег, что можно купить весь родной аул вместе с горой, на которой он стоит, на белый порошок, который ты прячешь от жен и без которого тебе уже не уснуть, потому что опять придут кошмары, опять придет Рамазан… Друг твой Ромка, которого ты…»
Мансур уже тихо поднимался с постели, стараясь не разбудить сладко спавшую Танечку.
«Замолчи, дед! Я не хочу с тобой спорить вот так. Когда приедешь по-настоящему, мы поспорим с тобой вволю, а пока не мучай меня, ладно?»
Проходя мимо кресла, он не удержался и дотронулся ладонью до его велюровой обшивки. Существовавший только в мозгу и утомленных глазных нервах образ медленно растаял, превратившись в невесомую деталь Таниного одеяния, брошенного на спинку кресла вечером, во время лихорадочного разоблачения. Иллюзия, как всегда иллюзия… Иллюзия, как и многое из окружающего, кажущегося таким прочным и настоящим…
Запершись в своем кабинете, Мансур, как был, не одеваясь, плюхнулся в кресло пред монитором и ткнул в клавиатуру.
Под мерное усыпляющее гудение он торопливо извлек из потайного ящичка зеркало, баночку с порошком и остальные причиндалы «счастья». Еще мгновение, и заряд качественного кокаина обжег ледяным пламенем слизистую оболочку носа, обволок ее морозом и ледяной стрелой вошел в мозг, казалось пробив насквозь, словно винтовочная пуля череп…
Душу Мансура плавно подняло и втянуло во все набирающий скорость водоворот, хотя тело его оставалось сидеть перед мерцающим монитором…
«Так ты ничего и не понял, – горестно протянул дедушка Магомед, проплывая перед глазами на очередном витке. – Так ничего и не понял…»
Мансур еще пробовал трепыхаться, сопротивляться волне, увлекающей его куда-то в сияющую даль, полную огромных лучистых звезд с алмазно-острыми гранями.
«Дедушка, я…»
«Пусть его! – благодушно решил Мансур, жестом подзывая такси. – Работа у человека такая…»
Хотя от мечети до здания штаб-квартиры МПР было рукой подать, Рахимбеков мстительно приказал шоферу, смуглолицему и сухому, как саксаул, – явно уроженцу Центральной Азии – ехать кружным путем.
За неплотно сидящим в обрезиненной раме, слегка дребезжащим боковым стеклом проплывала знакомая до мелочей панорама Москвы. Если бы не по-восточному крикливая расцветка двигавшихся сплошным потоком автомобилей, та сторона бывшего Нового Арбата, на которую взирал сейчас Мансур, мало отличалась бы от знакомой с юношеских лет. Те же высотные дома, похожие на сигаретные пачки, светящиеся окна которых, по рассказам старших, в советские, естественно, времена по праздникам складывались в огромные буквы «СССР», то же здание «Дома книги», превращенное теперь в продуктовый супермаркет, та же яркая зелень…
– Куда дальше, эфенди? – почтительно спросил таксист, старавшийся пореже дышать, чтобы своим дыханием, пропитанным ароматами чеснока и бобовой похлебки, не осквернить воздуха, который с ним вынужден делить один из «небожителей», после того, как, проехав проспект из конца в конец и развернувшись, они оказались почти в том месте, откуда и начался маршрут, – то есть напротив мечети.
– Останови здесь, – бросил Мансур, лениво роясь двумя пальцами в кармашке бумажника.
Небо сегодня было несказанно милосердно к бедняку: когда, не слушая благодарностей шофера, блистательный господин покинул автомобиль и Ахмет разглядел большую блестящую монету, которой тот одарил его за странную поездку никуда, то едва не лишился чувств – целых десять томанов, настоящее серебро! Суетливо попробовав на зуб монету и убедившись, что не спит и не бредит, Ахмет выскочил из такси и помчался за удаляющейся по тротуару фигурой в белом костюме.
– Эфенди, эфенди! Подождите! Вы, наверное, ошиблись!
Господин в белом махнул рукой, даже не обернувшись, как на надоевшую муху, а плечо таксиста вдруг оказалось зажатым, словно стальными тисками.
– Ты свободен! – прошипел ему прямо в лицо невзрачный, смахивающий на ящерицу-геккона человечек, гораздо ниже ростом, чем Ахмет, но почему-то показавшийся вчерашнему крестьянину, и так перепуганному насмерть, громадным и свирепым сказочным дэвом. – Убирайся отсюда пока цел, земляной червяк!
Стальные тиски, сжимавшие плечо, разжались, и таксист опрометью кинулся к оставленной машине, не помня себя от страха.
Десять томанов – это как раз та сумма, которой не хватало Ахмету на взятку, необходимую для поступления его старшего сына на первый курс аграрного колледжа! Вот и не верь после этого мулле Раджаб-Ходже, который всегда готов проповедовать односельчанам о неизбывных милостях Аллаха к скромным и покорным труженикам. Ведь этот господин в белом – наверняка ни кто иной, как сам Господь, сошедший с небес, чтобы отблагодарить Ахмета за все его горести и нужду, перенесенные на родине и на чужбине. Недаром это чудо случилось около этой прекрасной мечети! Да и сама эта поездка – от мечети к мечети – не доказательство ли святости странного пассажира? А суровый страж его – не архангел ли Азраил? Просто огненный меч его не виден на грешной земле…
Старенький «ниссан» уверовавшего Ахмета на этом месте чуть было не въехал в сияющее лаком крыло какого-то роскошного лимузина. Вжав голову в плечи, под разъяренные гудки едва не пострадавшего авто и свист и улюлюканье прохожих, он быстренько смылся из такого щедрого сегодня к нему, но такого опасного Центра…
«Аллах велик!..» – думал Ахмет, выруливая на очередном перекрестке…
* * *
– Совет Безопасности ООН оставил в силе свое решение по окончательному снятию экономических санкций с Российской Федерации, введенных еще в 2010 году после печальных событий предыдущих лет. Против решительно выступили делегации Соединенных Штатов Америки, Шотландии, Австралии и нескольких других стран. В ответном слове полномочный представитель Российской Федерации Махмуд Али-заде поблагодарил все прогрессивные силы планеты за помощь в преодолении последствий кризиса, отголоски которого мешают нормальной жизни миллионов правоверных россиян десятилетия спустя после трагедии. Мы попросили прокомментировать сегодняшнее эпохальное событие лидера Мусульманской партии России, уважаемого шейха Али-Ходжу.Возникший на огромном, во всю стену гостиной, экране, как всегда элегантный и подтянутый, «нефтяной Али» дежурно сверкнул в камеру белоснежной улыбкой и начал, несколько отстраняясь от микрофона с табличкой «TVI», который настырный телерепортер тыкал прямо ему в лицо:
– Для начала я хотел бы поприветствовать всех моих сограждан, истинных правоверных России.
Упомянутые вами санкции, окончательно снятые сегодня, касались в основном поставки так называемых товаров двойного назначения, компонентов для оружия массового поражения и средств их доставки, М-компонентов и еще нескольких неинтересных вашим зрителям позиций.
Как вам известно, большая часть санкций была снята больше десяти лет назад, когда инспекторы ООН убедились своими глазами в нерушимости прав человека и достижений демократии в России. Против полного снятия санкций еще тогда выступали те же силы, что и сегодня, но сейчас положительный облик Правоверной России в глазах Мирового Сообщества сыграл свою роль. Хотя санкции касались поставок вооружений и их компонентов, а наша страна идет исключительно по мирному пути, снятие их позволит России встать не только в один ряд со всеми полноправными членами ООН, но и претендовать на членство в Совете Безопасности.
– Поблагодарим нашего уважаемого шейха Али-Ходжу и перейдем к другим новостям дня…
Симпатичная брюнетка на экране телевизора (слава богу, хоть телеведущих пока не заставляют надевать эти проклятые хиджабы) помолчала, перекладывая какие-то бумажки на столе, и продолжила:
– По сообщению агентства Аль-Джазира, 12 июля на границе Ирана и Афганистана, впервые после завершения перемирия, длившегося месяц, продолжились позиционные бои и артиллерийские дуэли между войсками Антиисламской Коалиции и Стражами Исламской Революции. Совет безопасности России, возглавляемый Президентом и Шахиншахом, рассматривает возможность посылки ограниченного контингента вооруженных сил России в зону конфликта, с целью разъединения враждующих сторон…
Мансур с досадой ударил кулаком по широкому подлокотнику кресла, едва не расплескав высокий бокал с налитым туда на два пальца виски. Чертовы политиканы! Едва только выкарабкались из одного кризиса, а они, словно камикадзе, пытаются втянуть страну в другой. И лед в бокале совсем растаял!
– Перейдем к событиям в стране. По заключению специальной комиссии, созданной по распоряжению Президента и Шахиншаха, многоцелевой вертолет ВВС России Ми-185 «Ифрит», потерпевший несколько дней назад аварию при штатном облете участка демаркационной линии вдоль одного из отрогов хребта Таганай на Урале, был сбит огнем с земли. Напомним, что катастрофа, повлекшая гибель экипажа в составе майора ВВС Наджафова и поручика Акраммуло, произошла 8 июля. Министр Обороны России Шариф Гассанов выразил обеспокоенность усилением активности незаконных вооруженных формирований не признанной мировой общественностью Республики Россия. Войска по всему участку Уральской демаркационной линии приведены в состояние повышенной боевой готовности. Начата переброска в район возможного конфликта дополнительных воинских частей и фронтовой авиации…
Нет, все-таки в военном министерстве еще те головы заседают. За полгода до выборов…
Танечка вошла в комнату неслышно, как кошка, и по-кошачьи же опустилась у ног мужа, только что не мурлыча. Изящная, немного полная рука, белая и нежная, обвилась вокруг колена Мансура.
– Любимый, господин мой, зачем ты опять смотришь эти проклятые новости, прости меня Аллах? У тебя же опять подскочит давление! Вот и Карим Ибрагимбекович говорит, что любые стрессы, при твоей склонности к гипертонии, тебе категорически противопоказаны…
Узкая ладошка Танечки мягко, но непреклонно вынула из руки Мансура бокал и отставила его, чуть слышно звякнувший, на низкий столик к бутылке «Генерала Гранта».
– Лучше посмотри, любимый, на это…
Проказница легко вскочила на ноги и, щелчком пульта заставив экран свернуться в одну яркую точку, начала плавный танец под неожиданно полившуюся неизвестно откуда приятную музыку. На ней было надето что-то настолько полупрозрачное и легкое, что невесомая ткань не только не скрывала упоительных изгибов ее тела, но и подчеркивала их, выделяла, делая танцующую Танечку еще более желанной и привлекательной, чем если бы была полностью обнаженной…
Мансур, разбитый и опустошенный за день, просто выжатый сегодня досуха, как плод граната в умелых руках кулинара, одержимый еще полчаса назад единственным желанием добраться до постели и закрыть утомленные глаза, неожиданно для себя почувствовал прилив сил. Силы эти, правда, проистекали откуда-то снизу, но это только к лучшему… Видно, сам Аллах привел его три года назад в ночной клуб для очень-очень-очень избранных, существовавший вопреки шариатским законам, чтобы увидеть зажигательное выступление одной из танцовщиц по имени Зульфия. Лишь потом оказалось, что Зульфию по настоящему зовут Таней…
Ритм музыкального аккомпанемента нарастал, понемногу, еще робко, но с каждым мгновением смелея, вступал бубен. Татьяна уже вращалась на месте так, что скрывающие ее пелены взметнулись вверх, открывая стройные ноги в совершенно прозрачных шароварах…
Мансур уже не мог сдерживаться. Он поднялся с кресла и тоже, слегка пританцовывая на месте, медленно пошел к извивающейся в танце жене, по дороге освобождаясь от мешающей одежды…
* * *
«Нет, тридцать семь лет – это далеко еще не старость! – расслабленно думал Мансур, умиротворенный и немного уставший, рассеянно лаская ладонью нежное, чуть влажное от пота, бедро безмятежно раскинувшейся рядом Танечки. – Есть еще порох в пороховницах, как говорят русские…»Несмотря на полную физическую опустошенность, рука как бы сама собой, с каждым поглаживанием, поднималась все выше, к самому заветному, скрытому под целомудренно наброшенной простыней.
– Мансурчик, – томно промурлыкала Татьяна и, словно и впрямь была огромной игривой кошкой, потерлась щекой о его предплечье, густо поросшее черными курчавыми волосами: эту часть его тела, не считая, естественно, хм-м, некоторых других, она особенно любила. – Неужели ты после всего этого сможешь еще?.. Ты у меня просто богатырь…
Сможет или нет, Мансур еще и сам не знал, но почувствовал, что за него уже решил кто-то другой…
Плавно, несмотря на погрузневшую фигуру, Рахимбеков перекатился по огромной кровати и… Мягкий, даже, можно сказать, нежный телефонный звонок, раздавшийся из соседней комнаты, испортил все.
Постояв, опершись на локти, над распростертым телом жены, острые соски упругой груди которой волнующе щекотали его кожу, Мансур почувствовал, что сексуальное возбуждение покидает его.
«Какой шайтан изобрел этот проклятый телефон?» – чертыхнулся он и, несмотря на умоляющий взгляд жены и распахнутые для него Врата Наслаждений, сел на постели, нащупывая босыми ногами ночные туфли с загнутыми носами (Танечка спальню обставила в стиле гарема Гаруна-аль-Рашида, каким его представляла по дешевым сериалам).
Телефон изобрел, конечно, никакой не шайтан, а шотландец Александр Белл сто пятьдесят лет тому назад, и Мансур, конечно, это знал, но удержаться от крепкого словца не мог. Звонить на этот аппарат мог далеко не каждый…
Пока телефон деликатно, но настойчиво подавал свой голос, Рахимбеков накинул расшитый золотом халат и несколькими энергичными гримасами попытался стереть с лица следы только что пережитого наслаждения. Он уже видел высветившийся на дисплее номер…
– Я не разбудил тебя, случайно, Мансур? – как обычно, улыбался своей лучезарной улыбкой, развалившись в огромном, обтянутом кожей кресле «нефтяной Али».
Мансур уселся перед видеофоном так, чтобы голые колени оказались в «мертвой» для камеры зоне, и тоже попытался натянуть на лицо одну из наиболее приветливых своих улыбок. В этом ему немало помогло зеркало, прикрепленное заботливой Фаимой прямо за видеофоном специально для подобных случаев.
– Конечно же нет, уважаемый Али-Ходжа, я еще только собирался ложиться. Поздравляю вас: сегодня в вашем выступлении по телевидению вы выглядели бесподобно!
Али-Ходжа самодовольно усмехнулся: тщеславие было одной из основных его черт, и именно оно привело паренька из захудалого киргизского кишлака, когда-то, очень давно, просившего милостыню у входа в метро, на вершины богатства и известности, а теперь продолжало возносить еще выше – к власти. За те пятнадцать с лишним лет, которые Мансур находился при патроне, он давно уже разобрался в пружинах, приводивших в движение не знающую преград и отступлений боевую машину по имени Али-Ходжа. Нужно заметить, что это знание сыграло не последнюю роль и в его возвышении, причем останавливаться он тоже не собирался…
– Ну и что у нас там с программным заявлением? – поинтересовался Али-Ходжа, всем своим видом давая понять, что лирическое вступление завершено. – Ты уже привел его в удобоваримую форму?
«Привел в удобоваримую форму». Скажет тоже! А кому принадлежала сама идея проекта «Две нации – одна страна»? Мустафе, что ли? Или этому мешку с деньгами, способному только жонглировать мировыми ценами на нефть, пользуясь своими связями в ОПЕК? Нет, все продумал и не просто привел в удобоваримую форму, а вообще, провел от невнятной мысли, посетившей, помнится, за утренним кофе, до практически готовой к воплощению в жизнь реальной программы. Этому ишаку просто лень читать материалы, которые каждый день ложатся на его стол. Не-е-ет! Ему нужно подчеркнуть свою «руководящую и направляющую» роль. Чего стоят только звонки типа: «Мансур, зайди ко мне!» или «Мансур, ты чем сейчас занимаешься?» Причем зачастую, при посторонних людях, даже при подчиненных…
– Конечно, конечно, уважаемый Али-Ходжа. Я детально проработал программу поэтапного сглаживания противоречий между двумя основными составляющими нашего общества, рассчитанную на ближайшие семь лет. Как вы понимаете, срок выбран не случайно…
Еще бы случайно! Все знают, как ты, ишак облезлый, лезешь в президентское кресло, спишь и видишь себя на месте престарелого Абдулкашифа. И не на семь лет, конечно, метишь, а на большее, гораздо большее. Для этого и мечтаешь о лавровом венке «замирителя славян» – ни для кого не секрет, что десятилетиями тлеющая, то разгораясь, то слегка подергиваясь пеплом, война чрезвычайно напрягает и без того некрепко стоящую на ногах экономику, поэтому и ухватился за мой проект обеими руками, сразу же начав выдавать его за свой. Собственно, трамплин для прыжка в Кремль уже готов, да, пожалуй, повыше, чем у других кандидатов…
Продолжая убедительно, как он это очень хорошо умел, развивать свою мысль, Мансур заметил, как на экране видеофона Али-Ходжа весь подобрался и длинно сглотнул, глядя куда-то мимо собеседника. Через мгновение его интерес стал понятен: из спальни, обнаженная и соблазнительная до дрожи, появилась Татьяна, чтобы демонстративно, не скрывая своих прелестей, прошествовать в ванную. Как она при этом покачивала умопомрачительными бедрами, как гордо держала голову со стекающей по голой спине ниже ягодиц гривой чудесных, пшеничного оттенка, волос…
Спасительное зеркало позволило Мансуру ничем не выдать своих чувств, хотя в этот момент бывший снайпер холодно выискивал на теле патрона место, куда всадил бы разрывную пулю из верной СВД, чтобы и надежд на выздоровление у похотливого козла, так любящего распинаться о шариатских традициях, не осталось и помучился бы он как можно дольше. Скорее всего, именно в ЭТО место или чуть-чуть выше… А может быть, воспользоваться прадедовским кинжалом? Именно для таких дел он и выкован был неизвестными мастерами из чистейшей дамасской стали.
Рахимбеков так красочно представил себе все процедуры, которым подверг бы своего благодетеля и мучителя, что вынужден был зажмурить глаза, чтобы не выдать себя сладострастным их выражением.
Когда мгновением позже он поднял веки, за его спиной, отражаясь в зеркале, уже возвышался, укоризненно покачивая головой, дедушка Магомед в своей неизменной папахе и черной бурке…
* * *
Мансур долго лежал в постели, без сна, рядом с давно посапывающей Танечкой, уставив глаза в темноту и продолжая спорить с дедушкой Магомедом.«Почему ты считаешь, что я продался „нефтяному Али“, дедушка?»
Вопрос был обращен к пустому, как он точно знал, креслу, в котором серебристый свет полной луны, струившийся сквозь полупрозрачную занавесь на окне, рисовал смутный абрис знакомого с детских лет профиля.
«А как же можно назвать это по-другому, внучек! – усмехался призрачный старик. – Во все времена и у нас, и у русских гяуров это и называлось „продаться с потрохами“!»
«Ты не прав, – в миллионный раз принимался объяснять Мансур. – Просто нужно же как-то жить, зарабатывать…»
«Ага, зарабатывать… – усмешка в голосе дедушки Магомеда улетучилась, – на девок из ночных клубов, которые ублажают тебя в постели, на подпольные казино, где ты просаживаешь за вечер столько денег, что можно купить весь родной аул вместе с горой, на которой он стоит, на белый порошок, который ты прячешь от жен и без которого тебе уже не уснуть, потому что опять придут кошмары, опять придет Рамазан… Друг твой Ромка, которого ты…»
Мансур уже тихо поднимался с постели, стараясь не разбудить сладко спавшую Танечку.
«Замолчи, дед! Я не хочу с тобой спорить вот так. Когда приедешь по-настоящему, мы поспорим с тобой вволю, а пока не мучай меня, ладно?»
Проходя мимо кресла, он не удержался и дотронулся ладонью до его велюровой обшивки. Существовавший только в мозгу и утомленных глазных нервах образ медленно растаял, превратившись в невесомую деталь Таниного одеяния, брошенного на спинку кресла вечером, во время лихорадочного разоблачения. Иллюзия, как всегда иллюзия… Иллюзия, как и многое из окружающего, кажущегося таким прочным и настоящим…
Запершись в своем кабинете, Мансур, как был, не одеваясь, плюхнулся в кресло пред монитором и ткнул в клавиатуру.
Под мерное усыпляющее гудение он торопливо извлек из потайного ящичка зеркало, баночку с порошком и остальные причиндалы «счастья». Еще мгновение, и заряд качественного кокаина обжег ледяным пламенем слизистую оболочку носа, обволок ее морозом и ледяной стрелой вошел в мозг, казалось пробив насквозь, словно винтовочная пуля череп…
Душу Мансура плавно подняло и втянуло во все набирающий скорость водоворот, хотя тело его оставалось сидеть перед мерцающим монитором…
«Так ты ничего и не понял, – горестно протянул дедушка Магомед, проплывая перед глазами на очередном витке. – Так ничего и не понял…»
Мансур еще пробовал трепыхаться, сопротивляться волне, увлекающей его куда-то в сияющую даль, полную огромных лучистых звезд с алмазно-острыми гранями.
«Дедушка, я…»
6
Старик, вытянув тощую и сморщенную, похожую на черепашью, шею и приставив к уху «лодочкой» скрюченную артритом ладонь, долго вслушивался в звуки, доносящиеся из прихожей. Зрение, конечно, уже не то, что в молодости, но слухом Бог пока не обидел. Так, суетливое копошение сына, затем крик: «Пап, я за молоком! Не скучай!» (будто он глухой, в самом деле), скрежет ключа в скважине и удаляющийся топот по лестнице.
Ушел. Ну и славненько!
Удовлетворенно кивнув головой, Георгий Владимирович прокатил безбожно скрипящую коляску в комнату сына.
Ох, не нравился Владик, кровиночка единственная, отцу в последнее время. Связался, что ли, снова с бизнесом этим богомерзким? Все неймется ему. И книги потихоньку таскает куда-то, и безделушки всякие, когда думает, что никто не видит… Ну прямо как Варька-профура! Ладно, той-то всю жизнь не хватало. Всю жизнь свою никчемную от этого дома кормилась, и все-то ей не хватало, а ему? И так ведь все ему достанется, приберет ведь Господь скоро раба своего забытого…
Так, ящики стола, конечно, закрыты. Секретничаем, значит. Ну и ладушки: значит, считает сынок старика-отца не совсем еще выжившим из ума, уважает… А может, просто по привычке? Работал-то ведь в закрытом институте, чуть ли не в «почтовом ящике»… «Болтун – находка для шпиона!», «Храни документы под замком! Помни – к ним тянется рука врага!» и все такое… Ладно, проверим.
Ключи сейчас искать – дело гиблое, да и лежать они могут где-нибудь высоко, не достать ему безногому, ох не достать… Не беда, вспомним годы молодые!
Старик пошарил глазами по столу и, протянув дрожащую руку, сцапал массивную скрепку. Чего это он такой железякой скалывает, а? Не скрепка – ломик какой-то скрученный! Теперь главное, чтобы руки не подвели, не те руки-то в последние годы, не те… А что у тебя «то», развалина ты древняя?
Разгибалась добротная скрепка, зарубежной, конечно, качественной работы, с трудом. Хорошая, видимо, сталь на нее пущена золингеновская поди! А может быть, просто руки совсем ослабли… Ну ладно, хватит вроде. Теперь сюда вот, в замочек…
Хорошо помнил Георгий Владимирович, как привезли в квартиру этот вот самый стол. В каком это было году? Пятьдесят третий? Нет, эпитафию Хозяину он писал еще за старым столом, за тем, который сейчас стоит в кабинете… В пятьдесят пятом? Да, точно, в пятьдесят пятом! Или в пятьдесят шестом… Может быть… А когда Владька пошел в школу, в шестьдесят третьем, стол перекочевал в его комнату, Татьяна настояла. А Сотников-старший и не спорил: ничего путного за этим столом все равно не писалось – время-то было смутное и мутное…
«Мы живем, под ногами не чуя страны…» Кто, бишь, это написал, а? Совсем памяти не стало…
А как только старый заслуженный стол извлекли из чулана, протерли и перетащили в кабинет – пошло дело, и поперло, и поперло… Роман «Летящие быстрее звука», помнится, тогда накропал за ним. Всего за пару месяцев, между прочим, накропал. А за него Леня позже, к пятидесятой годовщине переворота, «картавого» дал. Любил Генеральный почитать Сотникова, любил… Брешут много теперь про Брежнева, а он-то Леонида Ильича хорошо знал, выпивали вместе, то да се… Писал для него, помнится, грешным делом. Вернее, ЗА него – писатель-то из Леонида Ильича был никакой, хотя чуть не целую библиотеку трудов оставил… Знал Леня, знал, хоть и крутил… Хитрован был «кустобровый» наш, не чета иным. Не зря же подкатывался мелким бесом в пятьдесят восьмом… Или в пятьдесят седьмом?..
Импровизированная отмычка, наконец, провернулась в бронзовой скважине (не алюминий какой-нибудь анодированный – ишь, как позеленела!), и тяжелый ящик со скрипом выдвинулся из чрева стола.
«Совсем Варька-зараза запустила мебель, надо будет…»
Какая тебе Варька, склеротик старый? Варьку рассчитали давно. Ты же и рассчитал: пастушку фарфоровую фрицевскую, трофейную, видите ли, пожалел, да пару паршивых серебряных ложек. Твои, что ли, ложки, фамильные? Колька ведь Ежов прислал в тридцать восьмом целый ящик, подлизывался сучонок мелкий! Чувствовал что-то…
Нет, не чувствовал. Знал. Зна-а-ал, точно знал! Поэтому Хозяин и убрал его с доски, словно пешку… А ложки-то остались и ничего, супа не портили, не горчил супец, кровушкой не отдавал… Варька-то где сейчас?.. Поди, хворает, сердешная. Лет-то ей сколько… Ведь это только он – Кощей Бессмертный… А ну как померла? Надо Владика попросить разузнать, как там и чего…
А может, если жива, старая, обратно взять? Пусть Владька чуток отдохнет. Не дело ведь: совсем молодой, полтинник еще когда стукнет, а со стариком как с малым дитем возится… Только что пеленки не стирает… Хотя пеленки-то они, может, и лучше будут… Согласиться, что ли, на эти «сникерсы» богомерзкие буржуйские? Нет, не «сникерсы» – «памперсы»… Черт их там разберет. Да и с Варькой-то не так стыдно… Ее ведь, Варьку-то, чего стыдиться? Она его во всех видах видывала, прости Господи. Помнится, лет эдак сорок – пятьдесят назад, ого-го была, оторва каких поискать, хм-м… Только Татьяна за порог, она тут как тут…
Что-то он разнюнился сегодня, развоспоминался. Дело нужно делать, пока Владька не вернулся. Потом время будет повспоминать.
Так, здесь ничего особенного: карандаши всякие, ручки… Это все со школьных Владькиных времен, со студенческих, валяется. И к чему такое барахло запирать? А вот этот карандашик памятный. Сам из братской ГДР привез Владику целую коробку. Удобный карандаш: одним концом пишешь, а на другом, в гильзе металлической, – ластик зажат… Смотри-ка, все еще стирает. Лет тридцать пять ему, не меньше, а стирает, как миленький. Умели делать, не то, что сейчас… Владька, видно, любил эти карандашики – один только и остался, на две трети источенный. А может, наоборот, раздарил кому ни попадя, добрая душа… А вот обычный ластик. «Koh-i-Nor», со слоником, Чехословакия, вроде бы шестьдесят девятый год, сразу после памятного шестьдесят восьмого… Ладно, нет здесь ничего интересного!
Второй ящик открылся уже быстрее – вот что значит сноровка и тренировка. Тут бумаги какие-то. Почитаем, почитаем…
Почерк какой хороший у Владьки, четкий, ровный! Не испортил со школьных пор, не разучился красиво писать мальчик. Другие, смотришь, как курица лапой скребут – ни слова не разберешь, а тут: буковка к буковке, с завитушками, как в старой прописи… Эх, зря чернильные ручки отменили в свое время. Шариковая – совсем не то… Ну-ну, что мы тут прописуем?
«О недавнем шторме напоминают только клочья серых, как госпитальная вата, туч, стремительно несущихся по низкому северному небу, да тяжелая зыбь, недаром называемая моряками „мертвой“. Ленивые серые валы мерно переваливают с боку на бок гигантскую тушу судна, больше всего похожего сейчас на отдыхающее на поверхности после жестокой трепки морское животное. Георгию Владимировичу (хм-м, тоже Георгий Владимирович, смотри-ка!) кажется, что эта мерная качка выворачивает все его внутренности наружу, несмотря на недешевые патентованные лекарства от укачивания, поглощаемые (прости печень!) в огромных количествах.
Ушел. Ну и славненько!
Удовлетворенно кивнув головой, Георгий Владимирович прокатил безбожно скрипящую коляску в комнату сына.
Ох, не нравился Владик, кровиночка единственная, отцу в последнее время. Связался, что ли, снова с бизнесом этим богомерзким? Все неймется ему. И книги потихоньку таскает куда-то, и безделушки всякие, когда думает, что никто не видит… Ну прямо как Варька-профура! Ладно, той-то всю жизнь не хватало. Всю жизнь свою никчемную от этого дома кормилась, и все-то ей не хватало, а ему? И так ведь все ему достанется, приберет ведь Господь скоро раба своего забытого…
Так, ящики стола, конечно, закрыты. Секретничаем, значит. Ну и ладушки: значит, считает сынок старика-отца не совсем еще выжившим из ума, уважает… А может, просто по привычке? Работал-то ведь в закрытом институте, чуть ли не в «почтовом ящике»… «Болтун – находка для шпиона!», «Храни документы под замком! Помни – к ним тянется рука врага!» и все такое… Ладно, проверим.
Ключи сейчас искать – дело гиблое, да и лежать они могут где-нибудь высоко, не достать ему безногому, ох не достать… Не беда, вспомним годы молодые!
Старик пошарил глазами по столу и, протянув дрожащую руку, сцапал массивную скрепку. Чего это он такой железякой скалывает, а? Не скрепка – ломик какой-то скрученный! Теперь главное, чтобы руки не подвели, не те руки-то в последние годы, не те… А что у тебя «то», развалина ты древняя?
Разгибалась добротная скрепка, зарубежной, конечно, качественной работы, с трудом. Хорошая, видимо, сталь на нее пущена золингеновская поди! А может быть, просто руки совсем ослабли… Ну ладно, хватит вроде. Теперь сюда вот, в замочек…
Хорошо помнил Георгий Владимирович, как привезли в квартиру этот вот самый стол. В каком это было году? Пятьдесят третий? Нет, эпитафию Хозяину он писал еще за старым столом, за тем, который сейчас стоит в кабинете… В пятьдесят пятом? Да, точно, в пятьдесят пятом! Или в пятьдесят шестом… Может быть… А когда Владька пошел в школу, в шестьдесят третьем, стол перекочевал в его комнату, Татьяна настояла. А Сотников-старший и не спорил: ничего путного за этим столом все равно не писалось – время-то было смутное и мутное…
«Мы живем, под ногами не чуя страны…» Кто, бишь, это написал, а? Совсем памяти не стало…
А как только старый заслуженный стол извлекли из чулана, протерли и перетащили в кабинет – пошло дело, и поперло, и поперло… Роман «Летящие быстрее звука», помнится, тогда накропал за ним. Всего за пару месяцев, между прочим, накропал. А за него Леня позже, к пятидесятой годовщине переворота, «картавого» дал. Любил Генеральный почитать Сотникова, любил… Брешут много теперь про Брежнева, а он-то Леонида Ильича хорошо знал, выпивали вместе, то да се… Писал для него, помнится, грешным делом. Вернее, ЗА него – писатель-то из Леонида Ильича был никакой, хотя чуть не целую библиотеку трудов оставил… Знал Леня, знал, хоть и крутил… Хитрован был «кустобровый» наш, не чета иным. Не зря же подкатывался мелким бесом в пятьдесят восьмом… Или в пятьдесят седьмом?..
Импровизированная отмычка, наконец, провернулась в бронзовой скважине (не алюминий какой-нибудь анодированный – ишь, как позеленела!), и тяжелый ящик со скрипом выдвинулся из чрева стола.
«Совсем Варька-зараза запустила мебель, надо будет…»
Какая тебе Варька, склеротик старый? Варьку рассчитали давно. Ты же и рассчитал: пастушку фарфоровую фрицевскую, трофейную, видите ли, пожалел, да пару паршивых серебряных ложек. Твои, что ли, ложки, фамильные? Колька ведь Ежов прислал в тридцать восьмом целый ящик, подлизывался сучонок мелкий! Чувствовал что-то…
Нет, не чувствовал. Знал. Зна-а-ал, точно знал! Поэтому Хозяин и убрал его с доски, словно пешку… А ложки-то остались и ничего, супа не портили, не горчил супец, кровушкой не отдавал… Варька-то где сейчас?.. Поди, хворает, сердешная. Лет-то ей сколько… Ведь это только он – Кощей Бессмертный… А ну как померла? Надо Владика попросить разузнать, как там и чего…
А может, если жива, старая, обратно взять? Пусть Владька чуток отдохнет. Не дело ведь: совсем молодой, полтинник еще когда стукнет, а со стариком как с малым дитем возится… Только что пеленки не стирает… Хотя пеленки-то они, может, и лучше будут… Согласиться, что ли, на эти «сникерсы» богомерзкие буржуйские? Нет, не «сникерсы» – «памперсы»… Черт их там разберет. Да и с Варькой-то не так стыдно… Ее ведь, Варьку-то, чего стыдиться? Она его во всех видах видывала, прости Господи. Помнится, лет эдак сорок – пятьдесят назад, ого-го была, оторва каких поискать, хм-м… Только Татьяна за порог, она тут как тут…
Что-то он разнюнился сегодня, развоспоминался. Дело нужно делать, пока Владька не вернулся. Потом время будет повспоминать.
Так, здесь ничего особенного: карандаши всякие, ручки… Это все со школьных Владькиных времен, со студенческих, валяется. И к чему такое барахло запирать? А вот этот карандашик памятный. Сам из братской ГДР привез Владику целую коробку. Удобный карандаш: одним концом пишешь, а на другом, в гильзе металлической, – ластик зажат… Смотри-ка, все еще стирает. Лет тридцать пять ему, не меньше, а стирает, как миленький. Умели делать, не то, что сейчас… Владька, видно, любил эти карандашики – один только и остался, на две трети источенный. А может, наоборот, раздарил кому ни попадя, добрая душа… А вот обычный ластик. «Koh-i-Nor», со слоником, Чехословакия, вроде бы шестьдесят девятый год, сразу после памятного шестьдесят восьмого… Ладно, нет здесь ничего интересного!
Второй ящик открылся уже быстрее – вот что значит сноровка и тренировка. Тут бумаги какие-то. Почитаем, почитаем…
Почерк какой хороший у Владьки, четкий, ровный! Не испортил со школьных пор, не разучился красиво писать мальчик. Другие, смотришь, как курица лапой скребут – ни слова не разберешь, а тут: буковка к буковке, с завитушками, как в старой прописи… Эх, зря чернильные ручки отменили в свое время. Шариковая – совсем не то… Ну-ну, что мы тут прописуем?
«О недавнем шторме напоминают только клочья серых, как госпитальная вата, туч, стремительно несущихся по низкому северному небу, да тяжелая зыбь, недаром называемая моряками „мертвой“. Ленивые серые валы мерно переваливают с боку на бок гигантскую тушу судна, больше всего похожего сейчас на отдыхающее на поверхности после жестокой трепки морское животное. Георгию Владимировичу (хм-м, тоже Георгий Владимирович, смотри-ка!) кажется, что эта мерная качка выворачивает все его внутренности наружу, несмотря на недешевые патентованные лекарства от укачивания, поглощаемые (прости печень!) в огромных количествах.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента