Страница:
Аниаллу вплыла во Внешний двор, непривычно пустой и тихий. Его устилал упругий тускло светящийся мох. На противоположном конце овальной площади этот живой ковёр прорезали два огромных серых корня. Они огибали широкую лестницу и бычьими рогами загибались вперёд и вниз, взрывая землю в четырёх десятках хвостов от ворот. На корнях были вырезаны имена всех членов семейства, и, прикоснувшись к любой из подписей, можно было узнать, дома ли её хозяин (если, конечно, он не пожелал скрыть своё присутствие). Правда, тем, кто не обладал развитой интуицией, сделать это было не так-то просто: попробуй отыщи нужное среди нескольких тысяч имён, хаотично разбросанных по корню и имеющих гадкое свойство переползать с места на место – в этом так и сквозила горячая любовь эалов к незваным гостям.
Время от времени на корнях появлялись похабные карикатуры на правящую верхушку Бриаэллара за авторством его высоконагломордия Энаора – сына бедняжки Меори, матриарха дома ан Ал Эменаит. Художник из этого великовозрастного пакостника был никудышный, зато подмечать чужие недостатки он умел, как никто. Может быть, потому, что сам был весь один сплошной недостаток.
У основания корней из гладкой древесины выныривали перекошенные ужасом лица – портреты воров, в разные годы изловленных в стенах замка. Поговаривали, что патриарха Селорна по молодости посещала крамольная мысль заточить в этих же корнях и их души – так сказать, в целях предотвращения рецидива. Но то ли жрецы Веиндора Милосердного помешали, то ли сам Селорн придумал что-то поинтереснее.
Справа и слева двор ограничивало трёхэтажное здание, за которым виднелись крыши других строений, витражные купола и, конечно, деревья, деревья, деревья… По фасаду его тянулись галереи с лёгкими арками, куда и направила свой глимлай Аниаллу. Ироничные взгляды статуй, цепляющихся за резьбу стен острыми серебряными когтями, напомнили ей о том, что летать во владениях дома ан Ал Эменаит себе дороже: патриарх Селорн буквально зверел, когда его подданные «изменяли Аласаис (даровавшей им прыгучие и лазучие тела) с презренным Повелителем Ветров». Волшебная доска послушно опустилась, Аниаллу спрыгнула на пол и от души пнула «некотоугодный» глимлай пяткой. Ветви, из которых он был сплетён, разом пришли в движение – доска превратилась в клубок золотистых змей, быстро уменьшающийся, словно гады уползали в какое-то невидимое отверстие. Не прошло и пары секунд, как глимлай обернулся коротким жезлом, мягко опустившимся на ковёр. Аниаллу подняла его, сунула в сапог, а распрямившись… порадовалась, что так вовремя скрыла улики преступления – к ней направлялся патриарх Селорн собственной персоной.
Как и все эалы, он был густо, идеально чёрен – от ступней ног до внутренней стороны прижатых ушей, от кончика мощного хвоста до недовольно кривящихся губ. Патриарх не отличался особенно высоким ростом или шириной плеч, на нём не было плаща или чего-нибудь в этом же духе, но Аниаллу не могла избавиться от ощущения, что его сумрачная фигура заполняет собой всё пространство галереи, неумолимо надвигаясь на замершую сианай подобно грозовой туче. Глядя на него, хотелось юркнуть куда-нибудь в неприметную узкую щёлочку и затаиться там, зажмурившись и стараясь не дышать. Но никаких щёлочек поблизости не оказалось, и Алу оставалось только, замерев, смотреть на эала, гневно прищурившего ядовито-зелёные глаза.
– Я разочарован, – прорычал он, остановившись в нескольких шагах от неё. – Как ты посмела, недостойная дочь, так опорочить имя своей семьи?! Понимаешь ли ты, что могла тем самым навлечь гнев Аласаис на всех нас? Я проклинаю тот день, когда взял тебя, приблудную, в свой дом!
– Прости меня, отец! Прости, что разочаровала тебя. Я готова понести любое наказание, – Аниаллу опустилась на одно колено и склонила голову. Её пальцы сплелись в замок за спиной в знак искреннего раскаяния за содеянное.
– То, что ты сотворила, невозможно простить.
В коридоре повисло тяжкое молчание. Аниаллу и Селорн застыли друг напротив друга. Стайка светляков, круживших под низким сводом, отбрасывала на их окаменевшие лица дрожащие золотистые блики. С этих двоих, пожалуй, можно было бы слепить парочку отличных статуй – аллегории стыда и праведного гнева… Вот только работать скульптору пришлось бы очень быстро. Селорн не выдержал первым – сурово сжатые губы его дрогнули и расплылись в довольной улыбке.
– Я вижу, актриса из тебя явно лучше, чем змеюшная жрица, – заявил он, подняв голову Аниаллу за подбородок и заставив приёмную дочь посмотреть себе в глаза.
– Ты более не гневаешься, отец? – шаловливо пошевелив ушами, но всё ещё умудряясь выдерживать извиняющийся тон, спросила Алу.
Эал не стал отвечать – Аниаллу и так было хорошо известно, что во всём Бесконечном не отыщется существа, которое её отставка порадовала бы больше, чем его. Он протянул дочери руку, в кои-то веки не забыв вежливо втянуть когти, помог ей подняться с колен и, обняв за плечи, повёл вглубь дома. Светляки следовали за ними, пока Селорн небрежным жестом не отослал их прочь.
– Тебя можно поздравить с первым нормальным заданием? – спросил он, миновав открытую галерею и ступив под своды Внешнего замка.
– Да. Не знаю, правда, насколько оно нормальное, но уж точно ни с какими змеями и Путями не связано, – хмыкнула Алу.
Селорн не расспрашивал, догадываясь, что молчание было одним из условий её контракта. Несмотря на то что патриарх был родом из Великого леса, представители мужского населения которого были самыми лучшими телепатами в Энхиарге, он не смог бы прочитать мысли Аниаллу – её разум находился под защитой самой Аласаис (что, конечно, мало радовало эала).
– Ты давно меня почувствовал?
– Нет. Я охотился… мы охотились. Сейчас увидишь, – ускоряя шаг, пообещал патриарх.
В проломе посреди пола булькал небольшой фонтан. Над ним снежным комом нависал крупный кот – эдакий упитанный, обросший длинной шерстью леопард-альбинос. С выражением непередаваемой брезгливости на розовоносой морде он купал одну из своих сахарных лап в низких струях фонтана – как и другие три, она была забрызгана кровью. Завидев Селорна, бедняга поспешно выдернул лапу из воды и попятился – точь-в-точь кухонный котяра, пойманный за похищением печёнки. Но было поздно. Патриарх сгрёб его за ухо и, не слушая его жалобных криков, потащил прочь от фонтана, приговаривая:
– Кошки моются языком. Я-зы-ком. Языком они моются.
Его жертва продолжала вопить, выкатив голубые глаза и прижав второе ухо. Где-то на полпути к стене она вдруг упёрлась в пол растопыренными лапами и вцепилась в камень когтями. Селорн остановился.
– О, да я смотрю, ты вспомнил, зачем тебе эти крючки на пальцах. Прогресс, – осклабился он и отшвырнул от себя кота.
Аниаллу с улыбкой наблюдала за этой «душераздирающей» сценой. В ней был весь Селорн – бдительный страж своей и чужой Кошачести.
– Посмотри, какого красавца мы с этим олухом завалили. Едва не ушёл. Матёрый, – сказал патриарх, подводя дочь к мохнатой окровавленной туше. – Я уж думал, господин волшебник набегался за ним, проголодался и с ушами зарылся в добычу. Но нет. Его могущество не может донести кусок мяса до морды, не левитируя его!
«Господин волшебник», подёргивая растерзанным ухом, потупил взор. Он был ан Меанором – одним из котов-магов. И, видимо, довёл себя работой до такого состояния, что попал на лечение к патриарху Селорну. Лично.
Что может свести алая с ума? Жизнь в Нель-Илейне, где, куда ни ступишь, везде мокро? Или почётная обязанность изо дня в день ужинать в компании элиданских аристократов, когда нельзя подбирать под себя ноги, урчать, заглатывать большие куски и помогать себе руками? И Аниаллу, и патриарх Селорн прекрасно знали ответ – это усиленные занятия магией.
У ворот замка ан Меаноров частенько можно было увидеть, как очередной посетитель, теряя бумаги и остатки собственного достоинства, стремглав скатывается с лестницы с воплем: «Да они там все помешанные!» И с этим диагнозом, при всём желании, было очень трудно поспорить. Каждый бриаэлларец знает – от ан Меаноров можно ждать любой выходки. Абсолютно любой. Словно кто-то, обладающий изощрённым и извращённым воображением, сидел и выдумывал каждому из них свой набор невообразимых привычек.
Алаи неплохие колдуны, однако они явно не созданы для постоянных фундаментальных магических исследований – таковые вредят не только их физическому и умственному здоровью, но и, что куда страшнее, самому тел алаит, духу Кошки. Увлекшись колдовством, многие из ан Меаноров забывали о своей природе, теряли связь со своей кошачьей сущностью и, как следствие, большинство свойственных каждому алаю способностей. Когда какой-то рубеж в их саморазрушении оказывался пройденным, они впадали в депрессию, могли неделями апатично сидеть, уставившись в стену или же в книгу, где были не в состоянии понять ни слова. Иногда лекарям душ удавалось вытащить их из этого состояния, но часто они доводили себя до той грани, что их уже не могло спасти ничто, кроме полного стирания памяти и нового рождения (так что алайское восклицание «Родите меня заново!» приобретало в устах ан Меаноров особое значение).
Патриарх Селорн, всегда ратовавший за то, чтобы его соплеменники-эалы уважительно относились к своей сути, разумеется, не мог спокойно смотреть на умерщвление ан Меанорами своего духа Кошки. Он старался облегчить их участь. И отнюдь не путём нежного убиения во сне, как можно было подумать, зная его… методы. Он увещевал их, одёргивал, когда они забывались, запугивал до полусмерти, а на особо упорных надевал антимагический ошейник, не позволявший принять двуногую форму, и выкидывал где-нибудь в глухом лесу (или, в исключительных случаях, в дикой части собственного замка).
Надо сказать, такая «охототерапия» оказалась наиболее действенным методом для возвращения заплутавших в магических дебрях ан Меаноров к природе. Все они потом благодарили Селорна. Но это отнюдь не означало, что сам процесс исцеления был лёгок и приятен… впрочем, как и общение с эалийским патриархом.
Вот и сейчас помятый кот-волшебник бросал на патриарха ненавидящие взгляды. Поглядывал он и на Аниаллу – недоуменно и сочувственно, словно спрашивая: «Почему он ещё на свободе? Он же совершенно выжил из ума!». Алу только улыбалась в ответ.
Ей нравилось изображать эдакую любимую кошку тирана, которую он ласково гладит одной рукой в тот момент, когда другая сжимается у кого-то на горле (о чём, впрочем, наивная мурлыка не имеет ни малейшего представления – ведь она знает своего хозяина только с лучшей его стороны). Она обожала делать большие глаза и рассказывать окружающим, что «Селорн совсем не такой».
Однако, сказать по правде, характер у Селорна был тот ещё. Патриарх дома ан Ал Эменаит был непредсказуем, как дикий зверь, его вспышки гнева давно вошли в легенды. Мало кому удавалось чувствовать себя комфортно рядом с этим беспардонным телепатом, способным в любой момент грубо вломиться в твоё сознание… или, напротив – выбить из тебя дух ударом мощной лапы.
И хотя Аниаллу прекрасно знала, что ни безумным тираном, ни банальным бытовым извергом Селорн не был, поначалу она тоже не совсем понимала, как ей удаётся чувствовать себя в уютной безопасности рядом с существом, при одном упоминании имени которого у большинства кровь леденеет в жилах, губы начинают шептать молитвы, а руки тянутся к оружию. Более того, почему именно в его присутствии все её душевные терзания сходят на нет? Конечно, всем кошкам по нраву дразнящее, щекочущее чувство близкой угрозы, но… Но в последнее время Аниаллу стала догадываться (а вернее, решилась признаться себе), что причина всё же совсем в другом: патриарх Селорн был единственным, кто так и не принял её служение Тиалианне, единственным, кто всегда был готов защитить её внутреннюю кошку от внутренней змеи – как защищал тел алаит вот этого брезгливого ан Меанора от пожирающей его разум магии. И Алу была бесконечно благодарна ему и за себя, и за горе-волшебника.
– Да наткнулась тут на одну подозрительную компанию. Вот и подумала, если ты следил за мной, то мог заметить что-нибудь интересное.
– Что за компания? – полюбопытствовал Селорн.
Аниаллу рассказала о загнанной на дерево кошке и обнаруженном благодаря этому тайном пристанище чёрных магов, но это нисколько не обеспокоило патриарха. Однако стоило дочери поделиться с ним своими опасениями насчёт исчезнувшего в портале незнакомца и упомянуть Свечи Вопросов, эал насторожился, оба его уха повернулись к Аниаллу, и он начал подробно расспрашивать её обо всех деталях. Алу терпеливо повторила свой рассказ, стараясь ничего не упустить. Заинтересованность на лице Селорна сменилась недоумением, а затем и раздражением.
– Не понимаю, как ты могла не вмешаться! – наконец не выдержал он. – Почему не разобралась во всём этом? Неужели эти старики были настолько сильны, чтобы представлять угрозу для Тени Аласаис?
– Нет. Дело не в угрозе… – Аниаллу замялась, подбирая слова.
– А в чём тогда?
– Не знаю. Может быть, я почувствовала, что могу что-то испортить, если полезу туда сама: выдам себя – и мы не узнаем что-то важное, отвлекусь на этих стариков – и прогляжу или не успею сделать что-то… более значительное.
– Более значительное? – едва не зашипел Селорн. – Тебя не волнует, что кто-то смог подкупить или запугать одного из принятых в нашу семью чужаков? Заставить этого подонка работать на себя, украсть из нашей сокровищницы эти проклятые свечи?
– Они хранились у нас? – вскинула брови Аниаллу. – Почему?
– Совет не дал мне их уничтожить, – скривился патриарх, хлестнув себя по боку хвостом.
– Не злись, – примирительно поскребла его плечо сианай. – Всё это тревожит меня ничуть не меньше, чем тебя самого. Вместо того, чтобы рычать друг на друга, давай лучше подумаем, кто бы это мог быть. Точно не алай – он был слишком высок, как эльф или даже дракон, да и глаза его не светились. Постой, – спохватилась она, – ведь матриарх Меори совсем недавно взяла под своё покровительство какого-то дарларонца, верно? Энаор всё ныл, упрашивая её сделать это.
– Это точно не он, – отмахнулся Селорн. – Эти двое со вчерашнего утра возятся с очередным изобретением. Ломали над ним головы несколько месяцев и вчера перешли от теории к практике. Ты знаешь, чем обычно заканчиваются эксперименты Энаора.
Аниаллу вжала голову в плечи.
– Вот я и велел ему наложить на свой заклинательный покой чары, которые не позволят выбраться оттуда наружу или проникнуть внутрь ничему и никому. Срок их действия ещё не закончился.
– Значит, нужно думать дальше, – развела руками Алу.
– Несомненно, – склонил голову Селорн. – Я уже послал Разноглаза проверить твой подвал. Посмотрим, что он там найдёт.
На пороге одного из залов Алу насторожилась – на неё нахлынули волны чужой печали. Не успела сианай отыскать их источник, как одна из створок дверей, темнеющих в стене справа, немного приоткрылась, и в образовавшуюся щель проскользнул какой-то эал. Он метнулся к текшему через зал ручью и, зачерпнув из него воды кувшином, всё так же быстро и бесшумно выскользнул на улицу. Селорн не придал значения этому происшествию, но Аниаллу всё же остановилась и окинула зал взглядом, ища причину столь стремительного исчезновения «водоноса». Вокруг ничего не двигалось – лишь журчала вода, да полотнища гобеленов, украшающие стены, слегка колыхались, словно от дыхания вытканных на них эалов.
Но когда Алу перевела взгляд на группу статуй, у ног которых брал начало ручей, яркое пятно тепла выдало в одной из них живую эалийку. Она сидела у статуи Аласаис, уронив голову на руку, опиравшуюся о постамент. Тёплые струи пропитали её длинные рукава, увлекли их за собой и прозрачный шёлк фиолетовой дымкой расстелился по зыбкой поверхности потока. Именно её боль, войдя в зал, разделила Аниаллу.
– Ты часто видишь их такими в последние дни? – шёпотом спросила Селорна Аниаллу, без труда разгадав причину её горя – общего для всех алаев.
– Слишком часто. Мир изменился, – звучный низкий голос патриарха раздался в её сознании, – и изменился к худшему. Это чувствуют все, но не все могут поверить самим себе.
– Селорн, я не сомневаюсь, что это недоразумение уладится, и все вер… – начала было Алу, но грозный мысленный рык патриарха прервал её.
– Вернутся?! Из обители Смерти?!
– Вот именно, Веиндор – Смерть, а не какой-нибудь смертный судья, которого можно ввести в заблуждение. И я не верю в то, что он может покарать невиновных, – куда менее убеждённо, чем ей хотелось бы, сказала Аниаллу. – Он никогда не совершит такой страшной несправедливости, как та, о которой ты сейчас подумал.
– И что же помешает ему заставить моих котов родиться полуграмотными пастухами в какой-нибудь глухомани? В теле, которое не позволит их дару проявиться? А что, отличный способ обезопасить от них всех этих овец из Канирали!
– Веиндор подбирает существу воплощение согласно природе его души. А не в качестве наказания. Этот основа основ того порядка, которому он служит. Путь…
– Путь?! Теперь из тебя полезет эта змеиная дрянь?! Приди в себя! – вслух рявкнул Селорн, и Аниаллу невольно отшатнулась. – Клянусь Её клыками, я доберусь до этой танайской богини, которая ворует у Аласаис её жриц и превращает их в своих марионеток! А вместо ниточек – навязанное им раздутое чувство жалости. Ко всем подряд!
Стоило патриарху заговорить о вечной проблеме своей дочери, и, как и много раз до этого, он разъярился не на шутку. Лицо его превратилось в грозную маску, а уши плотно прижались к голове. Обычно Аниаллу обращала на это мало внимания, но сейчас ей стало не по себе. Селорн пугал её. Ей показалось, что на сей раз, как бы дико это не звучало, за угрозами отца в адрес Тиалианны стоит решимость воплотить их в реальность.
– Папа, я, конечно, тоже совсем не в восторге от своей судьбы. Но Тиана сделала мою жизнь… такой не из прихоти, не надо делать из неё циничного кукловода… самодура, – тихо возразила Алу. – Она служит Бесконечному… Дело во мне самой. Это я какая-то чересчур негибкая. Вот Эталианна – она тоже тал сианай, но это не мешает ей быть счастливой, – наверное, в тысячный раз привела сестру в пример Аниаллу.
И в тысячный же раз Селорн медленно проговорил, словно выплёвывал каждое слово:
– Твоя Эталианна слишком глупа, чтобы осознать всю плачевность своего положения и противоестественность поступков.
– Возможно, в чём-то ты… мы и правы, – вздохнула Алу. – Но мстить Тиане – это безумие. Без неё мир изменится до неузнаваемости, и, кто знает, будет ли в нём место для Аниаллу, Селорна или Аласаис. Таков порядок вещей. Не забывай, что на юго-востоке нас ждёт куда более страшный враг. Именно враг, а не союзник, чьих действий мы иногда не понимаем. Ты же не хочешь сделать Лайнаэн такой царский подарок ко дню Тысячи свечей? Только представь, как радуются сейчас элаанцы[9], думая, что согласию среди остальных наэй пришёл конец.
Патриарх молчал, и Аниаллу продолжала:
– Так что и с Веиндором мы тоже не можем позволить себе воевать…
– Они взяли на себя право судить! – бешено сверкнул глазами Селорн. – Словно они боги, а мы какие-нибудь люди! Кто они такие, эти серебристые твари, чтобы лезть в наши дела? Было ли хоть раз, чтобы кого-то из наших несправедливо осудили, а мы сидели, втянув когти? Город всегда вступался за своих, освобождал их от тюрьмы или казни, даже ценой крови осудивших его! Если из этого правила сделать исключение, то нашей прежней жизни придёт конец!
Теперь настала очередь замолчать Аниаллу. Она понимала, что доводы патриарха сильны, но одновременно знала, что если к этим доводам прислушаться, то всем им несдобровать.
– Видно, змеиный яд, которым она травит твою душу вот уже двадцать веков, настолько разъел твои глаза, что ты не видишь, что происходит. На нас напали, забрали в плен наших собратьев, а мне не позволено ответить?!
– Это всё так. Но твои братья из Великого леса не совершали никаких преступлений. Рано или поздно Веиндор поймёт это, если уже не понял. Он не причинит им вреда, нам не от чего их спасать.
– Аниаллу, – Селорн показался ей сейчас таким старым, как человек, проживший сотню лет, – они там уже больше двух месяцев. Вряд ли всё кончится хорошо. Мы должны собрать все силы и отбить пленников.
– Это не только не имеет смысла, но может погубить всех нас. Если дети наэй перестанут жить в мире, то неизвестно, что ждёт Энхиарг. Я понимаю, что ты испытываешь сейчас, очень хорошо понимаю. Но ты алай, ты не должен позволять эмоциям погубить себя и свой народ. Ты учишь нас, что такое быть кошками, почему же сам сейчас забываешь об этом? Ты же не можешь не чувствовать, что мы должны ждать, а не собираться в поход. И давай забудем об этом хотя бы на сегодня, – попросила Аниаллу, которой очень хотелось поскорее увести рассерженного Селорна подальше от этого зала и оставить замершую у статуи эалийку наедине с её грустью. – Мы всё равно не можем сейчас что-либо изменить.
Патриарх ничего не ответил. Он только резко мотнул густой смоляной гривой, словно пытаясь вытряхнуть какой-то мусор, нападавший с ветвей, и молча пошёл к выходу.
– Сейчас всем нам не помешает немного веселья, – объяснил Селорн, а потом чуть слышно и как-то странно горько добавил: – Перед боем.
Аниаллу кивнула, отдавая должное мудрому решению патриарха. Она чувствовала: если замолкнет эта музыка, стихнут пение и смех, то в доме повиснет душная, тяжёлая тишина… Да и несколько сбывшихся желаний – а они сейчас у большинства эалов одинаковы – тоже не будут лишними.
Алу сбросила сапоги у входа и босиком пошла вслед за патриархом. Моховая дорожка щекотала ей пятки, разминала ступни ног, так и не привыкших ходить в обуви. Нечасто Аниаллу приходилось видеть столько эалов, собравшихся вместе – разве что во время религиозных праздников. Ещё реже дом ан Ал Эменаит приглашал такое количество гостей: больше сотни кошек других пород, а также всевозможных неалаев. Здесь был даже дракон: он полумесяцем возлежал на поляне, закрывая своим могучим телом нижний этаж ближайшего здания. Он был ещё молод (чтобы не сказать – мал) и посему мог с лёгкостью уместиться в этом дворе. Кто-то прилепил на спину дракона несколько свечек, и их яркие жёлтые огоньки, отражаясь в чёрных зеркальцах его щёгольски отполированных чешуй, солнечными зайчиками прыгали по каменной кладке.
Множество разноцветных алайских глаз, постоянно жмурящихся от удовольствия, сияли рядом с сотнями свечей. Их обладатели валялись на подушках, раскиданных повсюду, прохаживались, беседовали, лакомились эльфийскими деликатесами, затевали шутливые потасовки, танцевали или просто наблюдали за своими соплеменниками, устроившись в дуплах и на ветвях деревьев.
Аниаллу на ходу отвечала на приветствия и улыбки, стараясь не отстать от Селорна. Её удивило, как далеко отошли эалы от своего обыкновения, устраивая этот праздник: и меню, и костюмы, и музыка – всё было продумано, воссоздано с несвойственным им уважением к чужой, эльфийской, культуре. Словно озлившись на драконов Веиндора, эалы вдруг обнаружили, что на фоне этих чешуйчатых остальные расы не так уж плохи и не будет большого стыда, если они позволят себе перенять кое-какие из их обычаев.
Впрочем, картину то и дело нарушали то чьи-то когти, пропоровшие мысок сапога, то чья-то слишком высоко задранная, разорванная по шву юбка, демонстрирующая ногу с сухими, сильными мышцами охотницы. Некая прелестная дама, склонив изящную, увенчанную диадемой головку, сосредоточенно слизывала с пальцев мясной сок. Через стол от неё господин в рубашке с высоким воротником и расшитом еловыми лапами жилете угощал свою подругу канапе, нанизанным на собственный коготь…
Время от времени на корнях появлялись похабные карикатуры на правящую верхушку Бриаэллара за авторством его высоконагломордия Энаора – сына бедняжки Меори, матриарха дома ан Ал Эменаит. Художник из этого великовозрастного пакостника был никудышный, зато подмечать чужие недостатки он умел, как никто. Может быть, потому, что сам был весь один сплошной недостаток.
У основания корней из гладкой древесины выныривали перекошенные ужасом лица – портреты воров, в разные годы изловленных в стенах замка. Поговаривали, что патриарха Селорна по молодости посещала крамольная мысль заточить в этих же корнях и их души – так сказать, в целях предотвращения рецидива. Но то ли жрецы Веиндора Милосердного помешали, то ли сам Селорн придумал что-то поинтереснее.
Справа и слева двор ограничивало трёхэтажное здание, за которым виднелись крыши других строений, витражные купола и, конечно, деревья, деревья, деревья… По фасаду его тянулись галереи с лёгкими арками, куда и направила свой глимлай Аниаллу. Ироничные взгляды статуй, цепляющихся за резьбу стен острыми серебряными когтями, напомнили ей о том, что летать во владениях дома ан Ал Эменаит себе дороже: патриарх Селорн буквально зверел, когда его подданные «изменяли Аласаис (даровавшей им прыгучие и лазучие тела) с презренным Повелителем Ветров». Волшебная доска послушно опустилась, Аниаллу спрыгнула на пол и от души пнула «некотоугодный» глимлай пяткой. Ветви, из которых он был сплетён, разом пришли в движение – доска превратилась в клубок золотистых змей, быстро уменьшающийся, словно гады уползали в какое-то невидимое отверстие. Не прошло и пары секунд, как глимлай обернулся коротким жезлом, мягко опустившимся на ковёр. Аниаллу подняла его, сунула в сапог, а распрямившись… порадовалась, что так вовремя скрыла улики преступления – к ней направлялся патриарх Селорн собственной персоной.
Как и все эалы, он был густо, идеально чёрен – от ступней ног до внутренней стороны прижатых ушей, от кончика мощного хвоста до недовольно кривящихся губ. Патриарх не отличался особенно высоким ростом или шириной плеч, на нём не было плаща или чего-нибудь в этом же духе, но Аниаллу не могла избавиться от ощущения, что его сумрачная фигура заполняет собой всё пространство галереи, неумолимо надвигаясь на замершую сианай подобно грозовой туче. Глядя на него, хотелось юркнуть куда-нибудь в неприметную узкую щёлочку и затаиться там, зажмурившись и стараясь не дышать. Но никаких щёлочек поблизости не оказалось, и Алу оставалось только, замерев, смотреть на эала, гневно прищурившего ядовито-зелёные глаза.
– Я разочарован, – прорычал он, остановившись в нескольких шагах от неё. – Как ты посмела, недостойная дочь, так опорочить имя своей семьи?! Понимаешь ли ты, что могла тем самым навлечь гнев Аласаис на всех нас? Я проклинаю тот день, когда взял тебя, приблудную, в свой дом!
– Прости меня, отец! Прости, что разочаровала тебя. Я готова понести любое наказание, – Аниаллу опустилась на одно колено и склонила голову. Её пальцы сплелись в замок за спиной в знак искреннего раскаяния за содеянное.
– То, что ты сотворила, невозможно простить.
В коридоре повисло тяжкое молчание. Аниаллу и Селорн застыли друг напротив друга. Стайка светляков, круживших под низким сводом, отбрасывала на их окаменевшие лица дрожащие золотистые блики. С этих двоих, пожалуй, можно было бы слепить парочку отличных статуй – аллегории стыда и праведного гнева… Вот только работать скульптору пришлось бы очень быстро. Селорн не выдержал первым – сурово сжатые губы его дрогнули и расплылись в довольной улыбке.
– Я вижу, актриса из тебя явно лучше, чем змеюшная жрица, – заявил он, подняв голову Аниаллу за подбородок и заставив приёмную дочь посмотреть себе в глаза.
– Ты более не гневаешься, отец? – шаловливо пошевелив ушами, но всё ещё умудряясь выдерживать извиняющийся тон, спросила Алу.
Эал не стал отвечать – Аниаллу и так было хорошо известно, что во всём Бесконечном не отыщется существа, которое её отставка порадовала бы больше, чем его. Он протянул дочери руку, в кои-то веки не забыв вежливо втянуть когти, помог ей подняться с колен и, обняв за плечи, повёл вглубь дома. Светляки следовали за ними, пока Селорн небрежным жестом не отослал их прочь.
– Тебя можно поздравить с первым нормальным заданием? – спросил он, миновав открытую галерею и ступив под своды Внешнего замка.
– Да. Не знаю, правда, насколько оно нормальное, но уж точно ни с какими змеями и Путями не связано, – хмыкнула Алу.
Селорн не расспрашивал, догадываясь, что молчание было одним из условий её контракта. Несмотря на то что патриарх был родом из Великого леса, представители мужского населения которого были самыми лучшими телепатами в Энхиарге, он не смог бы прочитать мысли Аниаллу – её разум находился под защитой самой Аласаис (что, конечно, мало радовало эала).
– Ты давно меня почувствовал?
– Нет. Я охотился… мы охотились. Сейчас увидишь, – ускоряя шаг, пообещал патриарх.
* * *
Они свернули за угол и вышли в круглую комнату с потолком-куполом, похожим на черепаший панцирь, из которого выпилили большинство пластин, заменив их толстыми, мутными зеленовато-бурыми стёклами. Их неровная поверхность кое-где вздувалась пузырями, её покрывали коричневые разводы и тёмные пятна лишайников. С костяных рам свисали пучки седой травы. Неудивительно, что этот маленький зал прозвали Болотом.В проломе посреди пола булькал небольшой фонтан. Над ним снежным комом нависал крупный кот – эдакий упитанный, обросший длинной шерстью леопард-альбинос. С выражением непередаваемой брезгливости на розовоносой морде он купал одну из своих сахарных лап в низких струях фонтана – как и другие три, она была забрызгана кровью. Завидев Селорна, бедняга поспешно выдернул лапу из воды и попятился – точь-в-точь кухонный котяра, пойманный за похищением печёнки. Но было поздно. Патриарх сгрёб его за ухо и, не слушая его жалобных криков, потащил прочь от фонтана, приговаривая:
– Кошки моются языком. Я-зы-ком. Языком они моются.
Его жертва продолжала вопить, выкатив голубые глаза и прижав второе ухо. Где-то на полпути к стене она вдруг упёрлась в пол растопыренными лапами и вцепилась в камень когтями. Селорн остановился.
– О, да я смотрю, ты вспомнил, зачем тебе эти крючки на пальцах. Прогресс, – осклабился он и отшвырнул от себя кота.
Аниаллу с улыбкой наблюдала за этой «душераздирающей» сценой. В ней был весь Селорн – бдительный страж своей и чужой Кошачести.
– Посмотри, какого красавца мы с этим олухом завалили. Едва не ушёл. Матёрый, – сказал патриарх, подводя дочь к мохнатой окровавленной туше. – Я уж думал, господин волшебник набегался за ним, проголодался и с ушами зарылся в добычу. Но нет. Его могущество не может донести кусок мяса до морды, не левитируя его!
«Господин волшебник», подёргивая растерзанным ухом, потупил взор. Он был ан Меанором – одним из котов-магов. И, видимо, довёл себя работой до такого состояния, что попал на лечение к патриарху Селорну. Лично.
Что может свести алая с ума? Жизнь в Нель-Илейне, где, куда ни ступишь, везде мокро? Или почётная обязанность изо дня в день ужинать в компании элиданских аристократов, когда нельзя подбирать под себя ноги, урчать, заглатывать большие куски и помогать себе руками? И Аниаллу, и патриарх Селорн прекрасно знали ответ – это усиленные занятия магией.
У ворот замка ан Меаноров частенько можно было увидеть, как очередной посетитель, теряя бумаги и остатки собственного достоинства, стремглав скатывается с лестницы с воплем: «Да они там все помешанные!» И с этим диагнозом, при всём желании, было очень трудно поспорить. Каждый бриаэлларец знает – от ан Меаноров можно ждать любой выходки. Абсолютно любой. Словно кто-то, обладающий изощрённым и извращённым воображением, сидел и выдумывал каждому из них свой набор невообразимых привычек.
Алаи неплохие колдуны, однако они явно не созданы для постоянных фундаментальных магических исследований – таковые вредят не только их физическому и умственному здоровью, но и, что куда страшнее, самому тел алаит, духу Кошки. Увлекшись колдовством, многие из ан Меаноров забывали о своей природе, теряли связь со своей кошачьей сущностью и, как следствие, большинство свойственных каждому алаю способностей. Когда какой-то рубеж в их саморазрушении оказывался пройденным, они впадали в депрессию, могли неделями апатично сидеть, уставившись в стену или же в книгу, где были не в состоянии понять ни слова. Иногда лекарям душ удавалось вытащить их из этого состояния, но часто они доводили себя до той грани, что их уже не могло спасти ничто, кроме полного стирания памяти и нового рождения (так что алайское восклицание «Родите меня заново!» приобретало в устах ан Меаноров особое значение).
Патриарх Селорн, всегда ратовавший за то, чтобы его соплеменники-эалы уважительно относились к своей сути, разумеется, не мог спокойно смотреть на умерщвление ан Меанорами своего духа Кошки. Он старался облегчить их участь. И отнюдь не путём нежного убиения во сне, как можно было подумать, зная его… методы. Он увещевал их, одёргивал, когда они забывались, запугивал до полусмерти, а на особо упорных надевал антимагический ошейник, не позволявший принять двуногую форму, и выкидывал где-нибудь в глухом лесу (или, в исключительных случаях, в дикой части собственного замка).
Надо сказать, такая «охототерапия» оказалась наиболее действенным методом для возвращения заплутавших в магических дебрях ан Меаноров к природе. Все они потом благодарили Селорна. Но это отнюдь не означало, что сам процесс исцеления был лёгок и приятен… впрочем, как и общение с эалийским патриархом.
Вот и сейчас помятый кот-волшебник бросал на патриарха ненавидящие взгляды. Поглядывал он и на Аниаллу – недоуменно и сочувственно, словно спрашивая: «Почему он ещё на свободе? Он же совершенно выжил из ума!». Алу только улыбалась в ответ.
Ей нравилось изображать эдакую любимую кошку тирана, которую он ласково гладит одной рукой в тот момент, когда другая сжимается у кого-то на горле (о чём, впрочем, наивная мурлыка не имеет ни малейшего представления – ведь она знает своего хозяина только с лучшей его стороны). Она обожала делать большие глаза и рассказывать окружающим, что «Селорн совсем не такой».
Однако, сказать по правде, характер у Селорна был тот ещё. Патриарх дома ан Ал Эменаит был непредсказуем, как дикий зверь, его вспышки гнева давно вошли в легенды. Мало кому удавалось чувствовать себя комфортно рядом с этим беспардонным телепатом, способным в любой момент грубо вломиться в твоё сознание… или, напротив – выбить из тебя дух ударом мощной лапы.
И хотя Аниаллу прекрасно знала, что ни безумным тираном, ни банальным бытовым извергом Селорн не был, поначалу она тоже не совсем понимала, как ей удаётся чувствовать себя в уютной безопасности рядом с существом, при одном упоминании имени которого у большинства кровь леденеет в жилах, губы начинают шептать молитвы, а руки тянутся к оружию. Более того, почему именно в его присутствии все её душевные терзания сходят на нет? Конечно, всем кошкам по нраву дразнящее, щекочущее чувство близкой угрозы, но… Но в последнее время Аниаллу стала догадываться (а вернее, решилась признаться себе), что причина всё же совсем в другом: патриарх Селорн был единственным, кто так и не принял её служение Тиалианне, единственным, кто всегда был готов защитить её внутреннюю кошку от внутренней змеи – как защищал тел алаит вот этого брезгливого ан Меанора от пожирающей его разум магии. И Алу была бесконечно благодарна ему и за себя, и за горе-волшебника.
* * *
– А почему ты спросила, давно ли я тебя почувствовал? – спохватился патриарх, вдоволь натыкав своего подопечного мордой в дымящуюся тушу и оставив его выбирать между голодом и отвращением к сырому мясу.– Да наткнулась тут на одну подозрительную компанию. Вот и подумала, если ты следил за мной, то мог заметить что-нибудь интересное.
– Что за компания? – полюбопытствовал Селорн.
Аниаллу рассказала о загнанной на дерево кошке и обнаруженном благодаря этому тайном пристанище чёрных магов, но это нисколько не обеспокоило патриарха. Однако стоило дочери поделиться с ним своими опасениями насчёт исчезнувшего в портале незнакомца и упомянуть Свечи Вопросов, эал насторожился, оба его уха повернулись к Аниаллу, и он начал подробно расспрашивать её обо всех деталях. Алу терпеливо повторила свой рассказ, стараясь ничего не упустить. Заинтересованность на лице Селорна сменилась недоумением, а затем и раздражением.
– Не понимаю, как ты могла не вмешаться! – наконец не выдержал он. – Почему не разобралась во всём этом? Неужели эти старики были настолько сильны, чтобы представлять угрозу для Тени Аласаис?
– Нет. Дело не в угрозе… – Аниаллу замялась, подбирая слова.
– А в чём тогда?
– Не знаю. Может быть, я почувствовала, что могу что-то испортить, если полезу туда сама: выдам себя – и мы не узнаем что-то важное, отвлекусь на этих стариков – и прогляжу или не успею сделать что-то… более значительное.
– Более значительное? – едва не зашипел Селорн. – Тебя не волнует, что кто-то смог подкупить или запугать одного из принятых в нашу семью чужаков? Заставить этого подонка работать на себя, украсть из нашей сокровищницы эти проклятые свечи?
– Они хранились у нас? – вскинула брови Аниаллу. – Почему?
– Совет не дал мне их уничтожить, – скривился патриарх, хлестнув себя по боку хвостом.
– Не злись, – примирительно поскребла его плечо сианай. – Всё это тревожит меня ничуть не меньше, чем тебя самого. Вместо того, чтобы рычать друг на друга, давай лучше подумаем, кто бы это мог быть. Точно не алай – он был слишком высок, как эльф или даже дракон, да и глаза его не светились. Постой, – спохватилась она, – ведь матриарх Меори совсем недавно взяла под своё покровительство какого-то дарларонца, верно? Энаор всё ныл, упрашивая её сделать это.
– Это точно не он, – отмахнулся Селорн. – Эти двое со вчерашнего утра возятся с очередным изобретением. Ломали над ним головы несколько месяцев и вчера перешли от теории к практике. Ты знаешь, чем обычно заканчиваются эксперименты Энаора.
Аниаллу вжала голову в плечи.
– Вот я и велел ему наложить на свой заклинательный покой чары, которые не позволят выбраться оттуда наружу или проникнуть внутрь ничему и никому. Срок их действия ещё не закончился.
– Значит, нужно думать дальше, – развела руками Алу.
– Несомненно, – склонил голову Селорн. – Я уже послал Разноглаза проверить твой подвал. Посмотрим, что он там найдёт.
* * *
Долгое время Селорн и Аниаллу шли через покои Внешнего замка, направляясь к его сердцу, туда, где зеленела огромная поляна Внутреннего двора.На пороге одного из залов Алу насторожилась – на неё нахлынули волны чужой печали. Не успела сианай отыскать их источник, как одна из створок дверей, темнеющих в стене справа, немного приоткрылась, и в образовавшуюся щель проскользнул какой-то эал. Он метнулся к текшему через зал ручью и, зачерпнув из него воды кувшином, всё так же быстро и бесшумно выскользнул на улицу. Селорн не придал значения этому происшествию, но Аниаллу всё же остановилась и окинула зал взглядом, ища причину столь стремительного исчезновения «водоноса». Вокруг ничего не двигалось – лишь журчала вода, да полотнища гобеленов, украшающие стены, слегка колыхались, словно от дыхания вытканных на них эалов.
Но когда Алу перевела взгляд на группу статуй, у ног которых брал начало ручей, яркое пятно тепла выдало в одной из них живую эалийку. Она сидела у статуи Аласаис, уронив голову на руку, опиравшуюся о постамент. Тёплые струи пропитали её длинные рукава, увлекли их за собой и прозрачный шёлк фиолетовой дымкой расстелился по зыбкой поверхности потока. Именно её боль, войдя в зал, разделила Аниаллу.
– Ты часто видишь их такими в последние дни? – шёпотом спросила Селорна Аниаллу, без труда разгадав причину её горя – общего для всех алаев.
– Слишком часто. Мир изменился, – звучный низкий голос патриарха раздался в её сознании, – и изменился к худшему. Это чувствуют все, но не все могут поверить самим себе.
– Селорн, я не сомневаюсь, что это недоразумение уладится, и все вер… – начала было Алу, но грозный мысленный рык патриарха прервал её.
– Вернутся?! Из обители Смерти?!
– Вот именно, Веиндор – Смерть, а не какой-нибудь смертный судья, которого можно ввести в заблуждение. И я не верю в то, что он может покарать невиновных, – куда менее убеждённо, чем ей хотелось бы, сказала Аниаллу. – Он никогда не совершит такой страшной несправедливости, как та, о которой ты сейчас подумал.
– И что же помешает ему заставить моих котов родиться полуграмотными пастухами в какой-нибудь глухомани? В теле, которое не позволит их дару проявиться? А что, отличный способ обезопасить от них всех этих овец из Канирали!
– Веиндор подбирает существу воплощение согласно природе его души. А не в качестве наказания. Этот основа основ того порядка, которому он служит. Путь…
– Путь?! Теперь из тебя полезет эта змеиная дрянь?! Приди в себя! – вслух рявкнул Селорн, и Аниаллу невольно отшатнулась. – Клянусь Её клыками, я доберусь до этой танайской богини, которая ворует у Аласаис её жриц и превращает их в своих марионеток! А вместо ниточек – навязанное им раздутое чувство жалости. Ко всем подряд!
Стоило патриарху заговорить о вечной проблеме своей дочери, и, как и много раз до этого, он разъярился не на шутку. Лицо его превратилось в грозную маску, а уши плотно прижались к голове. Обычно Аниаллу обращала на это мало внимания, но сейчас ей стало не по себе. Селорн пугал её. Ей показалось, что на сей раз, как бы дико это не звучало, за угрозами отца в адрес Тиалианны стоит решимость воплотить их в реальность.
– Папа, я, конечно, тоже совсем не в восторге от своей судьбы. Но Тиана сделала мою жизнь… такой не из прихоти, не надо делать из неё циничного кукловода… самодура, – тихо возразила Алу. – Она служит Бесконечному… Дело во мне самой. Это я какая-то чересчур негибкая. Вот Эталианна – она тоже тал сианай, но это не мешает ей быть счастливой, – наверное, в тысячный раз привела сестру в пример Аниаллу.
И в тысячный же раз Селорн медленно проговорил, словно выплёвывал каждое слово:
– Твоя Эталианна слишком глупа, чтобы осознать всю плачевность своего положения и противоестественность поступков.
– Возможно, в чём-то ты… мы и правы, – вздохнула Алу. – Но мстить Тиане – это безумие. Без неё мир изменится до неузнаваемости, и, кто знает, будет ли в нём место для Аниаллу, Селорна или Аласаис. Таков порядок вещей. Не забывай, что на юго-востоке нас ждёт куда более страшный враг. Именно враг, а не союзник, чьих действий мы иногда не понимаем. Ты же не хочешь сделать Лайнаэн такой царский подарок ко дню Тысячи свечей? Только представь, как радуются сейчас элаанцы[9], думая, что согласию среди остальных наэй пришёл конец.
Патриарх молчал, и Аниаллу продолжала:
– Так что и с Веиндором мы тоже не можем позволить себе воевать…
– Они взяли на себя право судить! – бешено сверкнул глазами Селорн. – Словно они боги, а мы какие-нибудь люди! Кто они такие, эти серебристые твари, чтобы лезть в наши дела? Было ли хоть раз, чтобы кого-то из наших несправедливо осудили, а мы сидели, втянув когти? Город всегда вступался за своих, освобождал их от тюрьмы или казни, даже ценой крови осудивших его! Если из этого правила сделать исключение, то нашей прежней жизни придёт конец!
Теперь настала очередь замолчать Аниаллу. Она понимала, что доводы патриарха сильны, но одновременно знала, что если к этим доводам прислушаться, то всем им несдобровать.
– Видно, змеиный яд, которым она травит твою душу вот уже двадцать веков, настолько разъел твои глаза, что ты не видишь, что происходит. На нас напали, забрали в плен наших собратьев, а мне не позволено ответить?!
– Это всё так. Но твои братья из Великого леса не совершали никаких преступлений. Рано или поздно Веиндор поймёт это, если уже не понял. Он не причинит им вреда, нам не от чего их спасать.
– Аниаллу, – Селорн показался ей сейчас таким старым, как человек, проживший сотню лет, – они там уже больше двух месяцев. Вряд ли всё кончится хорошо. Мы должны собрать все силы и отбить пленников.
– Это не только не имеет смысла, но может погубить всех нас. Если дети наэй перестанут жить в мире, то неизвестно, что ждёт Энхиарг. Я понимаю, что ты испытываешь сейчас, очень хорошо понимаю. Но ты алай, ты не должен позволять эмоциям погубить себя и свой народ. Ты учишь нас, что такое быть кошками, почему же сам сейчас забываешь об этом? Ты же не можешь не чувствовать, что мы должны ждать, а не собираться в поход. И давай забудем об этом хотя бы на сегодня, – попросила Аниаллу, которой очень хотелось поскорее увести рассерженного Селорна подальше от этого зала и оставить замершую у статуи эалийку наедине с её грустью. – Мы всё равно не можем сейчас что-либо изменить.
Патриарх ничего не ответил. Он только резко мотнул густой смоляной гривой, словно пытаясь вытряхнуть какой-то мусор, нападавший с ветвей, и молча пошёл к выходу.
* * *
Миновав решетчатые двери, Селорн и Аниаллу вышли на широкую лестницу из подогретого камня. И Алу застыла как вкопанная. Внутренний двор был освещён тысячами свечей. Они гроздьями опят вырастали из стволов деревьев, прятались среди листвы, кувшинками покачивались на зеленоватой воде прудов. Плоская поверхность стриженых живых изгородей превратилась в длинные столешницы, уставленные кушаньями и напитками. Отовсюду доносились пение, музыка, мяуканье и смех. Это могло означать только одно – эалы Ал Эменаит, эти ревнители алайских традиций, подобно остальным горожанам Бриаэллара, праздновали иноземный день Тысячи свечей.– Сейчас всем нам не помешает немного веселья, – объяснил Селорн, а потом чуть слышно и как-то странно горько добавил: – Перед боем.
Аниаллу кивнула, отдавая должное мудрому решению патриарха. Она чувствовала: если замолкнет эта музыка, стихнут пение и смех, то в доме повиснет душная, тяжёлая тишина… Да и несколько сбывшихся желаний – а они сейчас у большинства эалов одинаковы – тоже не будут лишними.
Алу сбросила сапоги у входа и босиком пошла вслед за патриархом. Моховая дорожка щекотала ей пятки, разминала ступни ног, так и не привыкших ходить в обуви. Нечасто Аниаллу приходилось видеть столько эалов, собравшихся вместе – разве что во время религиозных праздников. Ещё реже дом ан Ал Эменаит приглашал такое количество гостей: больше сотни кошек других пород, а также всевозможных неалаев. Здесь был даже дракон: он полумесяцем возлежал на поляне, закрывая своим могучим телом нижний этаж ближайшего здания. Он был ещё молод (чтобы не сказать – мал) и посему мог с лёгкостью уместиться в этом дворе. Кто-то прилепил на спину дракона несколько свечек, и их яркие жёлтые огоньки, отражаясь в чёрных зеркальцах его щёгольски отполированных чешуй, солнечными зайчиками прыгали по каменной кладке.
Множество разноцветных алайских глаз, постоянно жмурящихся от удовольствия, сияли рядом с сотнями свечей. Их обладатели валялись на подушках, раскиданных повсюду, прохаживались, беседовали, лакомились эльфийскими деликатесами, затевали шутливые потасовки, танцевали или просто наблюдали за своими соплеменниками, устроившись в дуплах и на ветвях деревьев.
Аниаллу на ходу отвечала на приветствия и улыбки, стараясь не отстать от Селорна. Её удивило, как далеко отошли эалы от своего обыкновения, устраивая этот праздник: и меню, и костюмы, и музыка – всё было продумано, воссоздано с несвойственным им уважением к чужой, эльфийской, культуре. Словно озлившись на драконов Веиндора, эалы вдруг обнаружили, что на фоне этих чешуйчатых остальные расы не так уж плохи и не будет большого стыда, если они позволят себе перенять кое-какие из их обычаев.
Впрочем, картину то и дело нарушали то чьи-то когти, пропоровшие мысок сапога, то чья-то слишком высоко задранная, разорванная по шву юбка, демонстрирующая ногу с сухими, сильными мышцами охотницы. Некая прелестная дама, склонив изящную, увенчанную диадемой головку, сосредоточенно слизывала с пальцев мясной сок. Через стол от неё господин в рубашке с высоким воротником и расшитом еловыми лапами жилете угощал свою подругу канапе, нанизанным на собственный коготь…