Страница:
Успех вдохновил Шекспира написать продолжение - вторую часть "Генриха IV", построенную по такому же принципу, что и первая: после сцены во дворце или замке следует комический эпизод с участием старого рыцаря. Шекспир принялся за вторую пьесу вскоре после того, как пошла на сцене первая.
Прежнее имя персонажа еще не изгладилось из его памяти. Сочиняя вторую часть, Шекспир сделал в рукописи ошибку и написал перед одной репликой вместо имени Фальстафа прежнее имя персонажа в сокращенном виде - "Олд". Когда впоследствии печатали эту пьесу, то набор производился с этой самой рукописи. Наборщик прочитал "Олд" и, не задумываясь, сохранил эту пометку в печатном тексте пьесы.
Имя Олдкасла еще долго сохранялось за персонажем. Несколько лет спустя, 6 марта 1600 года, лорд-камергер принимал в своем доме посольство из Нидерландов. Газет тогда еще не было, новости распространялись посредством писем, и в одном таком письме можно было прочитать: "В четверг лорд-камергер принимал его (посла) и устроил в его честь великолепный и изысканный обед, а после полудня его актеры сыграли перед гостем "Сэра Джона Олдкасла", что доставило ему большое удовольствие".
Шекспир искал новое имя для персонажа, зная, что надо быть осторожным, дабы не попасть впросак вторично. Вместе с тем он считал нужным соблюсти минимальное историческое правдоподобие и искал имя среди дворян, живших в XV веке.
В летописях Шекспир нашел имя сэра Джона Фастольфа. Он уже однажды упомянул это лицо в первой части "Генриха VI"., где говорится о том, что он якобы бежал с поля боя. Таким образом, одной из черт шекспировского персонажа Джон Фастольф обладал. Но можно было опасаться и родственников Фастольфа, тем более что один из них владел лондонской таверной "Кабанья голова" {Редактор сочинений Шекспира Льюис Теоболд в издании 1733 года ввел ремарки, согласно которым таверна, где бражничают Фальстаф и принц Генри, называется "Кабанья голова". С тех пор место их встреч принято обозначать этим названием. Между тем в тексте Шекспира таверна не имеет названия. По-видимому, Теоболда навело на это то обстоятельство, что имя Фальстафа каким-то образом связано с этой таверной. Кроме того, известно, что она была одной из лучших в Лондоне, и где же развлечься принцу, как не в лучшем кабаке столицы? Дать таверне название было хороший идеей Теоболда, и, как некоторые другие его остроумные редакторские поправки, оно вошло в традицию. Никто теперь иначе не называет место гулянок Фальстафа и принца.}.
Во избежание недоразумений Шекспир немного изменил историческое имя Фастольфа и назвал своего веселого рыцаря сэром Джоном Фальстафом. Чтобы совершенно утихомирить потомка Олдкасла лорда Кобхема, Шекспир вставил в эпилог второй части "Генриха IV" слова о том, что, "как известно, Олдкасл умер смертью мученика, но это совсем другое лицо". Со своей стороны, Кобхем принял меры для более эффективной реабилитации своего предка, которого лондонцы продолжали считать пьяницей и забулдыгой. Он обратился к "слугам лорда-адмирала" с пожеланием, чтобы они поставили пьесу о подвигах его предка. Такую пьесу в двух частях написали Антони Манди, Майкл Дрейтон, Роберт Уилсон и Ричард Хе-теуэй. Получилась скучная хроника под названием "Истинная и благородная история жизни сэра Джона Олдкасла, лорда Кобхема".
Поэт Джон Уивер, рассчитывая на богатое вознаграждение от лорда Кобхема, написал стихотворную повесть "Зерцало мучеников, или Жизнь и смерть трижды храброго воина и мученика за веру сэра Джона Олдкасла, лорда Кобхема" (1601).
Олдкасл - Фальстаф стал одним из самых больших любимцев лондонских театралов. Об этом в один голос свидетельствовали отзывы современников в различных стихах и эпиграммах. Так как поэтические достоинства этих стихотворных произведений не имеют для нас значения, я позволю себе передавать их содержание прозой, чтобы точнее воспроизвести мнение современников Шекспира.
Много лет спустя поэт Леонард Диггз отмечал, что даже произведения более академичного Бена Джонсона не могли сравниться с успехом "Генриха IV". Хотя "Вольпоне" и "Алхимик" Бена Джонсона, по его мнению, превосходят творения древних авторов, представления их подчас не собирали денег на оплату угля, когда спектакли шли зимой в закрытом помещении театра Блекфрайерс. "Но стоило появиться Фальстафу, Гарри, Пойнсу и остальным, как уже не хватало места, - столько набивалось публики".
Шумных зрителей, толпой стоявших у сцены, не просто было заставить вести себя тихо во время спектакля, но, по свидетельству Томаса Палмера, "Фальстаф заставлял толпу надолго прекращать щелкать орехи". Следом за Фальстафом самым популярным персонажем стал придурковатый и глуховатый судья Шеллоу, появляющийся во второй части "Генриха IV".
Слух о том, что "слуги лорда-камергера" играют какие-то очень смешные пьесы, дошел до королевы. Она соизволила посмотреть забавные приключения сэра Джона Фальстафа. Реакция королевы была несколько неожиданной. Предание об этом сохранилось в театральной среде и было сообщено много десятилетий спустя, но оно вполне достоверно. Елизавета уже была одной ногой в могиле, а у нее на уме все были амуры, что подтверждается покровительством, которое она оказывала Эссексу. Королева выразила желание "увидеть Фальстафа влюбленным". Идея показалась ей очень забавной. Но едва ли смеялся Шекспир, когда ему это было сказано. Его Фальстаф, как известно, давно перезрел для любви. Пушкин писал: "Разбирая характер Фальстафа, мы видим, что главная черта его есть сластолюбие; смолоду, вероятно, грубое дешевое волокитство было первою для него заботою, но ему уже за пятьдесят, он растолстел, одрях; обжорство и вино приметно взяли верх над Венерою" {"Пушкин-критик", М., 1950, стр. 413.}.
Елизавете не дано было понять замысел Шекспира. Она смотрела комедию глазами одряхлевшей кокетки, которая пыталась скрывать свой возраст интересом к любовным увлечениям. Власть, которая была в руках этой старухи, превращала любой ее каприз в закон. Шекспир выполнил заказ королевы, и выполнил в неимоверно быстрый срок, написав, как гласит предание, за две-три недели комедию "Виндзорские насмешницы". Шекспир торопился и, можно подумать, в общем довольно небрежно отнесся к заказу королевы. Он не потрудился сочинить комедию в стихах, как большинство своих пьес, а почти всю пьесу написал в прозе. Впрочем, для этого у него могли быть и другие мотивы - уже художественного порядка, - ведь это единственная вещь Шекспира, где все действие происходит в буржуазной среде.
Пьеса полна намеков, над которыми современники очень смеялись, но впоследствии они стали непонятными, ибо исчезла память о том, что подало повод для многих шуток. Мы уже говорили о том, что изображение Виндзора в комедии отражает стратфордские впечатления ранних лет. Образы горожан и горожанок, смело можно это сказать, были типичны для "всей провинциальной Англии, как и фигуры школьного учителя и местного священника. В сэре Хью Эвансе мы уже признали одного из педагогов в шекспировской школе. Священник тоже наверняка был из Стратфорда, но Шекспир и его сделал не портретом, а типом.
Один из самых дотошливых современных исследователей, сделавший своей специальностью изучение окружения Шекспира, Лесли Хотсон, обратил внимание на то, что в комедии есть несколько намеков на орден Подвязки, а также на некоторые другие детали, и установил, что некоторые шутки и каламбуры в пьесе были рассчитаны на придворную публику, знавшую историю немецкого графа Момпельгарта, которому королева обещала в 1592 году орден Подвязки. Елизавета была мастерица обещать, но не торопилась с выполнением своих посулов. В 1598 году, когда "Виндзорские насмешницы" игрались перед королевой, от графа прибыло новое посольство с просьбой выдать орден. Можно представить себе усмешку старой королевы в рыжем парике и подобострастные смешки придворных по поводу безуспешных домогательств немецкого князька. Лишь два года спустя, когда Елизавете надоела вся эта история, она вручила Момпельгарту знаки высшего ордена Англии.
История создания "Виндзорских насмешниц" интересна тем, что показывает Шекспира как драматурга, выполняющего королевский заказ. Предание сохранило память о том, что Елизавета осталась довольна комедией.
Задание королевы Шекспир выполнил не очень точно. Фальстаф не влюблен, он просто волочится за двумя горожанками, а те ловко водят его за нос. Фальстаф в конце понимает это и признается: "Вот пример того, как умный человек может оказаться в дураках, если ум его занят глупостями".
Виндзорская эскапада Фальстафа не была предусмотрена Шекспиром. У него был совсем другой замысел. В конце второй части "Генриха IV" актер, произносивший эпилог, обращался к зрителям со следующими словами: "Если вы еще не пресытились жирной пищей, то ваш смиренный автор предложит вам историю, в которой выведен сэр Джон, и развеселит вас, показав прекрасную Екатерину Французскую. В этой истории, насколько я знаю, Фальстаф умрет от испарины, если его уже не убил ваш суровый приговор..."
Шекспир не выполнил обещания и больше не показал Фальстафа на сцене. Когда он писал третью пьесу о Генрихе, изображая, как он стал королем и одержал победы над французами, а затем для примирения с прежними врагами женился на французской принцессе, Фальстаф мог ему только помешать своим балагурством. Из-за того, что он мог затенить героическую фигуру Генриха V, Шекспир пожертвовал им. Хозяйка таверны, у которой (и с которой) Фальстаф жил, сообщает зрителям, что он не может принять участие в походе англичан во Францию: он умер. Его товарищи по пьянству, грабежам и проказам поражены горем. Пистоль восклицает: "Умер наш Фальстаф, и мы должны скорбеть!" Красноносый Бардольф вторит ему: "Хотел бы я быть с ним, где бы он ни был сейчас, на небесах или в аду!" И тогда хозяйка рассказывает о том, как умер Фальстаф: "Нет, уж он-то наверняка не в аду, а в лоне Артуровом, сели только кому удавалось туда попасть. Он так хорошо отошел, ну, совсем как новорожденный младенец; скончался он между двенадцатью и часом, как раз с наступлением отлива. Вижу я, стал он простыни руками перебирать да играть цветами, потом посмотрел на свои пальцы и усмехнулся. "Ну, - думаю, - не жилец он больше на свете". Нос у него заострился, как перо, и начал он бормотать все про какие-то зеленые луга. "Ну как дела, сэр Джон? - говорю я ему. - Не унывайте, дружок". А он как вскрикнет: "Боже мой! Боже мой! Боже мой!" - так раза три или четыре подряд. Ну, я, чтобы его утешить, сказала, что ему, мол, незачем думать о боге; мне думалось, что ему еще рано расстраивать себя такими мыслями. Тут он велел мне потеплее закутать ему ноги. Я сунула руку под одеяло и пощупала ему ступни - они были холодные как камень; потом пощупала колени - то же самое, потом еще выше, еще выше, - все было холодное как камень" {"Генрих V", I, 3. Перевод Е. Бируковой.}.
Во всей мировой литературе нет такого потрясающего реквиема в честь величайшего из жизнелюбов, выведенных когда-либо на сцене...
На одной старинной гравюре, изображающей театр, запечатлены любимцы публики. На авансцене стоят толстый гигант Фальстаф и низкорослая худенькая хозяйка. Позы, в каких они стоят, весьма характерны: Фальстаф властно протягивает ей осушенный кубок, а хозяйка покорно протянула руки, чтобы принять его от Фальстафа и, конечно, наполнить снова.
О том, как опасно ссориться с актерами
Кроме Фальстафа, в "Виндзорских насмешницах" есть еще комические персонажи другого рода. Это судья Шеллоу и его племянник Слендер. Судья глуповат, племянник просто тупица.
Комедия начинается с выхода судьи Шеллоу, Слендера и виндзорского учителя сэра Хью Эванса. Шеллоу жалуется на то, что его оскорбил Фальстаф. Судья возмущен: "Да будь он хоть двадцать раз сэром Джоном Фальстафом, он не смеет оскорблять меня, эсквайра Роберта Шеллоу!" Племянник поддакивает ему: "Все наши покойные потомки были джентльменами, и все наши будущие предки будут джентльмены. Они носили, носят и будут носить двенадцать серебряных ершей на своем гербе!" Учитель Эванс не расслышал или притворяется, что не расслышал, и переспрашивает: "Двенадцать серебряных вшей на своем горбе?" Шеллоу: "Да, на своем гербе". Эванс продолжает в том же духе: "Я и говорю, на своем старом горбе... Ну, что ж, человек давно свыкся с этой божьей тварью и даже видит в ней весьма хорошую примету: счастливую любовь, говорят". Племянник, столь гордый своим дворянством, похваляется гербом рода: "Я имею право рассчитывать по крайней мере на четверть этой дюжины. Не так ли, дядюшка?" Тот подтверждает: "Женись - и ты получишь свою долю". А Эванс твердит свое: "И будешь носить ее на своем горбе".
Каламбур насчет ершей и вшей давно привлек внимание исследователей, почувствовавших в нем личный выпад против кого-то. Долго было принято мнение исследователей, считавших, что это выпад против сэра Томаса Люси, стратфордского мирового судьи, якобы преследовавшего Шекспира за браконьерство в его заповедном лесу. Подтверждалось это будто бы и тем, что в произношении шекспировского времени фамилия Люси (Lucy) и слово "вшивый" (lousy) были очень близки и каламбур, основанный на созвучии их, был вполне возможен. Странно было только то, что Шекспир вставил в комедию намек на события десятилетней давности, к тому же столь местного значения, что никто из лондонцев, видевших комедию, не мог бы усмотреть во всем этом никакого личного выпада. Заряд пропадал вхолостую.
Когда было доказано, что вся история с браконьерством - миф, то версия о том, что каламбур насчет ершей и вшей направлен против сэра Томаса Люси, совершенно отпала. Но от идеи злободневности этого намека не хотелось отказываться. И тут неутомимый Лесли Хотсон сделал открытие: он установил, что был в Лондоне судья, на чей счет Шекспир изощрялся в остротах, когда писал "Виндзорских насмешниц". Но прежде чем мы расскажем об открытии Хотсона, надо хотя бы отчасти ввести читателя в среду людей, с которыми Шекспир проработал бок о бок всю жизнь.
В стране, несмотря на обилие законов и юристов, царило почти полное беззаконие. К помощи закона люди прибегали лишь тогда, когда у них не оставалось других средств. Кулачное право еще сохранялось в быту. Побои служили действенным средством улаживания споров. В крайних случаях прибегали к оружию. Актеры ничем не отличались в этом отношении от других.
Да, не только актеры вообще, но даже наш хороший знакомый Уильям Шекспир не составлял исключения, хотя, вероятно, многие его почитатели не ожидали этого от него. Но факты - упрямая вещь, и в данном вопросе мы вынуждены верить документу. Прежде чем привести документ, расскажем об обстоятельствах, предшествующих его возникновению.
На правом берегу Темзы среди других развлекательных учреждений в 1595 году было выстроено здание театра "Лебедь". Власть лондонского муниципалитета на этот театр не распространялась, так как территория, на которой он был выстроен, входила в состав графства Сарри.
Владелец театра Франсис Лэнгли рассорился с судьей графства Уильямом Гардинером, который славился как хапуга и самодур. Лэнгли не побоялся обвинить Гардинера публично в том, что он "лжец, обманщик, клятвопреступник и негодяй". Видимо, у него были такие основания для этого, что даже славившийся самоуправством Гардинер не посмел вчинить ему иск за клевету и оскорбление. Он стал ждать удобного случая, чтобы придраться и отомстить. Ему помогал его пасынок Уильям Уэйт. Положение дошло до того, что Лэнгли подал заявление, что он "опасается быть убитым". Угроза исходила от пасынка судьи, "человека беспутного и нестоящего".
Такие заявления были тогда в порядке вещей. Лет за двенадцать до этого Джон Шекспир подал подобное заявление против стратфордца Ральфа Коудри. В таких случаях обвиняемого в злонамеренности вызывали в суд и требовали от него подписки о том, что он не причинит вреда заявителю.
Заявление Лэнгли осталось без последствий. Тогда он обратился за поддержкой к знакомым. То ли приятели поддержали Лэнгли, то ли судья решил скомпрометировать Лэнгли - так или иначе, теперь уже Уильям Уэйт подал заявление о том, что он "опасается быть убитым или потерпеть членовредительство". Лица, которых он "опасается": "Уильям Шекспир, Франсис Лэнгли, Дороти Сойер, жена Джона Сойера, и Энн Ли". Кто такие амазонки Дороти Сойер и Энн Ли, мы не знаем, как не знаем, почему эти женщины ввязались в склоку. Что же касается Шекспира, то его знакомство с Лэнгли -факт естественный: люди, работавшие в театре, постоянно общались. Шекспир и "слуги лорда-камергера" могли играть в "Лебеди". Вместе с остальными упомянутыми в заявлении Шекспир явился в суд, и на него было наложено обязательство не покушаться на Уильяма Уэйта.
По мнению Хотсона, невольное знакомство Шекспира с судьей Гардинером и его пасынком и получило отражение в "Виндзорских насмешницах". Хотсон нашел ершей в гербе Гардинера и полагает, что в отместку за все неприятности, связанные с этим делом, Шекспир вписал ему в герб вшей.
Актеры вообще были драчливы. Они не раз решали споры между собой ударами шпаг. Одно убийство было на совести Марло, другое - у Габриэла Спенсера. Драматурги тоже были горячи: дуэль двух малоизвестных коллег Шекспира, Джона Дэя и Генри Портера, закончилась смертью второго. Сам Бен Джонсон, этот великий эрудит среди драматургов, прикончил в драке только что названного Габриэла-Спенсера. В такой компании Шекспир выглядит сравнительно мирным человеком.
"Наипревосходнейший в обоих видах пьес"
В 1597 году в Лондоне поселился некто Франсис Мерез. Ему было в это время тридцать два года. За плечами он имел годы учения в Кембридже, где ему присвоили звание бакалавра, и в Оксфорде, где он получил титул магистра искусств. Франсис Мерез не терял зря времени в столице. Он посещал сборища поэтов, слушал их стихи, запоминал, кто чем прославился, и аккуратно записывал все, что узнавал. Он часто посещал театры, вероятно, стал вхож за сцену и водил знакомство с актерами.
Теперь, когда Мерез напитался духом столицы и ее культуры, - перед ним открылась картина изумительного расцвета отечественной литературы. Сердце его переполнилось гордостью. Он решил, что надо об этом написать. Ему и самому хотелось приобщиться к числу тех, кто содействовал процветанию английской литературы.
В 1598 году вышла в свет его книжица с двойным названием, по-гречески и по-английски: "Palladis Tamia, или Сокровищница ума". Увы, старательный Франсис не обнаружил в ней никакого таланта. Он заполнил страницы книги плоскими наблюдениями и тривиальными сентенциями. Но одна часть его сочинения оказалась примечательной. Дело в том, что он включил в него обзор всей английской литературы за три века - от Чосера до Спенсера.
Мерез хотел показать, что Англия обладала к концу XVI века замечательными писателями во всех родах и видах литературы, не уступая в этом ни античности, ни Италии того времени.
Если Мерез не был талантливым писателем, зато он собрал много ценных сведений о писателях. Его критический труд состоял в следующем: во-первых, он составлял каталоги авторов по разным родам и жанрам литературы; во-вторых, для того чтобы определить характер данного писателя, он сравнивал его с кем-нибудь из древних авторов. И только иногда Мерез сопровождал свой перечень краткими оценками и определениями.
Что он не был выдающимся критиком, видно из того, как он ставит в один ряд писателей гениальных и посредственных. Но Мерез понаслушался все же в литературных кругах Лондона, кого сами писатели считали лучшими в своей среде, и это помогло ему. Нескольких авторов он выделил, довольно дельно определив их значение и сообщив даже кое-какие сведения о них. В пользу Мереза надо все же сказать то, что он был осведомленным и добросовестным человеком. В этом отношении ему вполне можно довериться.
Вскоре после опубликования своей книги он уехал из Лондона, став где-то в провинции священником и учителем. Едва ли ему приходило в голову, что этим сочинением он завоюет своего рода бессмертие. А случилось именно так. Его "Рассуждение о наших английских поэтах сравнительно с греческими, латинскими и итальянскими поэтами" приобрело значение одного из важнейших документальных свидетельств о Шекспире, и ни одна биография великого драматурга не обходится без ссылок на Мереза.
Имя Шекспира встречается в сочинении Мереза несколько раз. Прежде всего он упоминает его в своем обзоре лирической и эпической поэзии: "Подобно тому, как полагали, что душа Эвфорба жила в Пифагоре, так сладостный, остроумный дух Овидия живет в сладкозвучном и медоточивом Шекспире, о чем свидетельствуют его "Венера и Адонис", его "Лукреция", его сладостные сонеты, известные его личным друзьям, и т. д.".
Особенно большое значение имеет то место сочинения Мереза, где он характеризует деятельность. Шекспира как драматурга: "Подобно тому как Плавт и Сенека считались у римлян лучшими по части комедии и трагедии, так Шекспир у англичан является наипревосходнейшим в обоих видах пьес, предназначенных для сцены; в отношении комедий об этом свидетельствуют его "Веронцы", его "Ошибки", его "Бесплодные усилия любви", его "Вознагражденные усилия любви", его "Сон в летнюю ночь" и его "Венецианский купец"; в отношении трагедий об этом свидетельствуют его "Ричард II", "Рича'рд III", "Генрих IV", "Король Джон", "Тит Андроник" и его "Ромео и Джульетта".
Высоко оценивает Мерез достоинства поэтического языка Шекспира: "Подобно тому как Эпий Столо сказал, что если бы музы говорили по-латыни, то они стали бы говорить языком Плавта, так я говорю, что, умей музы говорить по-английски, они стали бы говорить изящными фразами Шекспира..."
Перечисляя лучших лирических поэтов, Мерез называет Спенсера, Дэньела, Дрейтона, Шекспира, Бретона. Затем он пишет: "Вот кто наши лучшие авторы трагедий: лорд Бэкхерст, доктор Лег из Кембриджа, доктор Ид из Оксфорда, мастер Эдуард Феррис, автор "Зерцала правителей", Марло, Пиль, Уотсон, Кид, Шекспир, Дрейтон, Чапмен, Деккер и Бенджамин Джонсон... Лучшими авторами комедий у нас являются: Эдуард граф Оксфордский, доктор Гэгер из Оксфорда, мастер Раули, бывший прежде замечательным знатоком в ученом колледже Пембрука, один из капелланов ее величества мастер Эдуарде, красноречивый и остроумный Джон Лили, Лодж, Гаскойн, Грин, Шекспир, Томас Нэш, Томас Хейвуд, Антони Манди - наш лучший составитель фабул, Чапмен, Портер, Уилсон, Хетеуэй и Генри Четл". Наконец, имя Шекспира упоминается еще Мерезом среди тех, "кто у нас с наибольшей страстью оплакал несчастную любовь".
Мы привели все суждения Мереза о Шекспире.
Об осведомленности Мереза можно судить хотя бы по тому, что ему были известны не только печатные произведения Шекспира, но так же еще не опубликованные тогда "Сонеты", ходившие в рукописных списках в кругу личных друзей Шекспира. Но надо обратить внимание не только на это первое упоминание "Сонетов". Вглядимся внимательнее в список драматических произведений Шекспира, приводимый Мерезом.
Мерез явно любил симметрию в изложении, и это было в стиле изящной прозы того времени. Он называет поэтому шесть комедий и шесть трагедий Шекспира. Значит ли это, что ему были известны только эти произведения, или он сознательно подобрал шесть лучших образцов того и другого жанра? На это трудно ответить. В списке Мереза, насколько мы теперь можем судить, есть упущения - это три пьесы-хроники "Генрих VI" и комедия "Укрощение строптивой". Возможно, что они к 1598 году сошли с репертуара, и Мерез поэтому о них ничего не слышал. Зато о других пьесах Шекспира он хорошо осведомлен. Ему известны не только те, которые были напечатаны до 1598 года, но и те, которые еще не появились в печатных изданиях. Напечатаны были уже "Тит Андроник", "Ричард II", "Ричард III", "Генрих IV", "Ромео и Джульетта" и "Бесплодные усилия любви", то есть лишь половина пьес его списка.
Еще больше говорит нам об осведомленности Мереза тот факт, что из этих шести напечатанных пьес только две, а именно "Ричард III" и "Бесплодные усилия любви", были изданы с обозначением Шекспира в качестве автора их. Остальные четыре пьесы были изданы до 1598 года анонимно. Мерез, следовательно, знал из достоверных источников, кто был автором этих пьес. Мы можем также предположить, что в этом не было никакого секрета. Вполне вероятно, что авторство Шекспира было известно в кругах людей, интересовавшихся литературой и театром. Мерез, по-видимому, был близок к этим кругам, благодаря чему и мог сообщить читателям эти сведения.
Но одно название в списке Мереза является загадочным. Это комедия, носящая название "Вознагражденные усилия любви". Пьесы Шекспира с таким названием не сохранилось. Но это не значит, что такой пьесы не было. Пьеса, несомненно, существовала. Недавно было найдено документальное подтверждение того, что пьеса Шекспира под названием "Вознагражденные усилия любви" на самом деле существовала. Был обнаружен инвентарь, составленный для себя одним книготорговцем в 1603 году. В его перечне упоминаются "Венецианский купец", "Укрощение строптивой", "Бесплодные усилия любви" и "Вознагражденные усилия любви". Таким образом подтвердилось, что такая пьеса существовала и даже была напечатана. Это издание, однако, не сохранилось.
Какая же это была пьеса? Исследователи высказывают два предположения: 1) что она просто не дошла до нас и 2) что она дошла до нас под другим названием. Большинство сходится на том, что речь идет о какой-то из известных нам пьес Шекспира, первоначально имевшей одно название и после переработки получившей другое наименование. Некоторые ученые думают, будто в данном случае речь идет о комедии "Укрощение строптивой", которая в то время еще не была напечатана, но на сцене уже шла. Это предположение мало вероятно. Название "Вознагражденные усилия любви" не подходит к этой комедии. Более вероятно предположение, к которому склоняется большинство ученых, а именно, что так именовался первый вариант комедии, которую мы знаем под названием "Конец - делу венец". В ней действительно изображено, как были вознаграждены успехом усилия героини, стремившейся завоевать любовь мужчины, отвергнувшего ее.
Прежнее имя персонажа еще не изгладилось из его памяти. Сочиняя вторую часть, Шекспир сделал в рукописи ошибку и написал перед одной репликой вместо имени Фальстафа прежнее имя персонажа в сокращенном виде - "Олд". Когда впоследствии печатали эту пьесу, то набор производился с этой самой рукописи. Наборщик прочитал "Олд" и, не задумываясь, сохранил эту пометку в печатном тексте пьесы.
Имя Олдкасла еще долго сохранялось за персонажем. Несколько лет спустя, 6 марта 1600 года, лорд-камергер принимал в своем доме посольство из Нидерландов. Газет тогда еще не было, новости распространялись посредством писем, и в одном таком письме можно было прочитать: "В четверг лорд-камергер принимал его (посла) и устроил в его честь великолепный и изысканный обед, а после полудня его актеры сыграли перед гостем "Сэра Джона Олдкасла", что доставило ему большое удовольствие".
Шекспир искал новое имя для персонажа, зная, что надо быть осторожным, дабы не попасть впросак вторично. Вместе с тем он считал нужным соблюсти минимальное историческое правдоподобие и искал имя среди дворян, живших в XV веке.
В летописях Шекспир нашел имя сэра Джона Фастольфа. Он уже однажды упомянул это лицо в первой части "Генриха VI"., где говорится о том, что он якобы бежал с поля боя. Таким образом, одной из черт шекспировского персонажа Джон Фастольф обладал. Но можно было опасаться и родственников Фастольфа, тем более что один из них владел лондонской таверной "Кабанья голова" {Редактор сочинений Шекспира Льюис Теоболд в издании 1733 года ввел ремарки, согласно которым таверна, где бражничают Фальстаф и принц Генри, называется "Кабанья голова". С тех пор место их встреч принято обозначать этим названием. Между тем в тексте Шекспира таверна не имеет названия. По-видимому, Теоболда навело на это то обстоятельство, что имя Фальстафа каким-то образом связано с этой таверной. Кроме того, известно, что она была одной из лучших в Лондоне, и где же развлечься принцу, как не в лучшем кабаке столицы? Дать таверне название было хороший идеей Теоболда, и, как некоторые другие его остроумные редакторские поправки, оно вошло в традицию. Никто теперь иначе не называет место гулянок Фальстафа и принца.}.
Во избежание недоразумений Шекспир немного изменил историческое имя Фастольфа и назвал своего веселого рыцаря сэром Джоном Фальстафом. Чтобы совершенно утихомирить потомка Олдкасла лорда Кобхема, Шекспир вставил в эпилог второй части "Генриха IV" слова о том, что, "как известно, Олдкасл умер смертью мученика, но это совсем другое лицо". Со своей стороны, Кобхем принял меры для более эффективной реабилитации своего предка, которого лондонцы продолжали считать пьяницей и забулдыгой. Он обратился к "слугам лорда-адмирала" с пожеланием, чтобы они поставили пьесу о подвигах его предка. Такую пьесу в двух частях написали Антони Манди, Майкл Дрейтон, Роберт Уилсон и Ричард Хе-теуэй. Получилась скучная хроника под названием "Истинная и благородная история жизни сэра Джона Олдкасла, лорда Кобхема".
Поэт Джон Уивер, рассчитывая на богатое вознаграждение от лорда Кобхема, написал стихотворную повесть "Зерцало мучеников, или Жизнь и смерть трижды храброго воина и мученика за веру сэра Джона Олдкасла, лорда Кобхема" (1601).
Олдкасл - Фальстаф стал одним из самых больших любимцев лондонских театралов. Об этом в один голос свидетельствовали отзывы современников в различных стихах и эпиграммах. Так как поэтические достоинства этих стихотворных произведений не имеют для нас значения, я позволю себе передавать их содержание прозой, чтобы точнее воспроизвести мнение современников Шекспира.
Много лет спустя поэт Леонард Диггз отмечал, что даже произведения более академичного Бена Джонсона не могли сравниться с успехом "Генриха IV". Хотя "Вольпоне" и "Алхимик" Бена Джонсона, по его мнению, превосходят творения древних авторов, представления их подчас не собирали денег на оплату угля, когда спектакли шли зимой в закрытом помещении театра Блекфрайерс. "Но стоило появиться Фальстафу, Гарри, Пойнсу и остальным, как уже не хватало места, - столько набивалось публики".
Шумных зрителей, толпой стоявших у сцены, не просто было заставить вести себя тихо во время спектакля, но, по свидетельству Томаса Палмера, "Фальстаф заставлял толпу надолго прекращать щелкать орехи". Следом за Фальстафом самым популярным персонажем стал придурковатый и глуховатый судья Шеллоу, появляющийся во второй части "Генриха IV".
Слух о том, что "слуги лорда-камергера" играют какие-то очень смешные пьесы, дошел до королевы. Она соизволила посмотреть забавные приключения сэра Джона Фальстафа. Реакция королевы была несколько неожиданной. Предание об этом сохранилось в театральной среде и было сообщено много десятилетий спустя, но оно вполне достоверно. Елизавета уже была одной ногой в могиле, а у нее на уме все были амуры, что подтверждается покровительством, которое она оказывала Эссексу. Королева выразила желание "увидеть Фальстафа влюбленным". Идея показалась ей очень забавной. Но едва ли смеялся Шекспир, когда ему это было сказано. Его Фальстаф, как известно, давно перезрел для любви. Пушкин писал: "Разбирая характер Фальстафа, мы видим, что главная черта его есть сластолюбие; смолоду, вероятно, грубое дешевое волокитство было первою для него заботою, но ему уже за пятьдесят, он растолстел, одрях; обжорство и вино приметно взяли верх над Венерою" {"Пушкин-критик", М., 1950, стр. 413.}.
Елизавете не дано было понять замысел Шекспира. Она смотрела комедию глазами одряхлевшей кокетки, которая пыталась скрывать свой возраст интересом к любовным увлечениям. Власть, которая была в руках этой старухи, превращала любой ее каприз в закон. Шекспир выполнил заказ королевы, и выполнил в неимоверно быстрый срок, написав, как гласит предание, за две-три недели комедию "Виндзорские насмешницы". Шекспир торопился и, можно подумать, в общем довольно небрежно отнесся к заказу королевы. Он не потрудился сочинить комедию в стихах, как большинство своих пьес, а почти всю пьесу написал в прозе. Впрочем, для этого у него могли быть и другие мотивы - уже художественного порядка, - ведь это единственная вещь Шекспира, где все действие происходит в буржуазной среде.
Пьеса полна намеков, над которыми современники очень смеялись, но впоследствии они стали непонятными, ибо исчезла память о том, что подало повод для многих шуток. Мы уже говорили о том, что изображение Виндзора в комедии отражает стратфордские впечатления ранних лет. Образы горожан и горожанок, смело можно это сказать, были типичны для "всей провинциальной Англии, как и фигуры школьного учителя и местного священника. В сэре Хью Эвансе мы уже признали одного из педагогов в шекспировской школе. Священник тоже наверняка был из Стратфорда, но Шекспир и его сделал не портретом, а типом.
Один из самых дотошливых современных исследователей, сделавший своей специальностью изучение окружения Шекспира, Лесли Хотсон, обратил внимание на то, что в комедии есть несколько намеков на орден Подвязки, а также на некоторые другие детали, и установил, что некоторые шутки и каламбуры в пьесе были рассчитаны на придворную публику, знавшую историю немецкого графа Момпельгарта, которому королева обещала в 1592 году орден Подвязки. Елизавета была мастерица обещать, но не торопилась с выполнением своих посулов. В 1598 году, когда "Виндзорские насмешницы" игрались перед королевой, от графа прибыло новое посольство с просьбой выдать орден. Можно представить себе усмешку старой королевы в рыжем парике и подобострастные смешки придворных по поводу безуспешных домогательств немецкого князька. Лишь два года спустя, когда Елизавете надоела вся эта история, она вручила Момпельгарту знаки высшего ордена Англии.
История создания "Виндзорских насмешниц" интересна тем, что показывает Шекспира как драматурга, выполняющего королевский заказ. Предание сохранило память о том, что Елизавета осталась довольна комедией.
Задание королевы Шекспир выполнил не очень точно. Фальстаф не влюблен, он просто волочится за двумя горожанками, а те ловко водят его за нос. Фальстаф в конце понимает это и признается: "Вот пример того, как умный человек может оказаться в дураках, если ум его занят глупостями".
Виндзорская эскапада Фальстафа не была предусмотрена Шекспиром. У него был совсем другой замысел. В конце второй части "Генриха IV" актер, произносивший эпилог, обращался к зрителям со следующими словами: "Если вы еще не пресытились жирной пищей, то ваш смиренный автор предложит вам историю, в которой выведен сэр Джон, и развеселит вас, показав прекрасную Екатерину Французскую. В этой истории, насколько я знаю, Фальстаф умрет от испарины, если его уже не убил ваш суровый приговор..."
Шекспир не выполнил обещания и больше не показал Фальстафа на сцене. Когда он писал третью пьесу о Генрихе, изображая, как он стал королем и одержал победы над французами, а затем для примирения с прежними врагами женился на французской принцессе, Фальстаф мог ему только помешать своим балагурством. Из-за того, что он мог затенить героическую фигуру Генриха V, Шекспир пожертвовал им. Хозяйка таверны, у которой (и с которой) Фальстаф жил, сообщает зрителям, что он не может принять участие в походе англичан во Францию: он умер. Его товарищи по пьянству, грабежам и проказам поражены горем. Пистоль восклицает: "Умер наш Фальстаф, и мы должны скорбеть!" Красноносый Бардольф вторит ему: "Хотел бы я быть с ним, где бы он ни был сейчас, на небесах или в аду!" И тогда хозяйка рассказывает о том, как умер Фальстаф: "Нет, уж он-то наверняка не в аду, а в лоне Артуровом, сели только кому удавалось туда попасть. Он так хорошо отошел, ну, совсем как новорожденный младенец; скончался он между двенадцатью и часом, как раз с наступлением отлива. Вижу я, стал он простыни руками перебирать да играть цветами, потом посмотрел на свои пальцы и усмехнулся. "Ну, - думаю, - не жилец он больше на свете". Нос у него заострился, как перо, и начал он бормотать все про какие-то зеленые луга. "Ну как дела, сэр Джон? - говорю я ему. - Не унывайте, дружок". А он как вскрикнет: "Боже мой! Боже мой! Боже мой!" - так раза три или четыре подряд. Ну, я, чтобы его утешить, сказала, что ему, мол, незачем думать о боге; мне думалось, что ему еще рано расстраивать себя такими мыслями. Тут он велел мне потеплее закутать ему ноги. Я сунула руку под одеяло и пощупала ему ступни - они были холодные как камень; потом пощупала колени - то же самое, потом еще выше, еще выше, - все было холодное как камень" {"Генрих V", I, 3. Перевод Е. Бируковой.}.
Во всей мировой литературе нет такого потрясающего реквиема в честь величайшего из жизнелюбов, выведенных когда-либо на сцене...
На одной старинной гравюре, изображающей театр, запечатлены любимцы публики. На авансцене стоят толстый гигант Фальстаф и низкорослая худенькая хозяйка. Позы, в каких они стоят, весьма характерны: Фальстаф властно протягивает ей осушенный кубок, а хозяйка покорно протянула руки, чтобы принять его от Фальстафа и, конечно, наполнить снова.
О том, как опасно ссориться с актерами
Кроме Фальстафа, в "Виндзорских насмешницах" есть еще комические персонажи другого рода. Это судья Шеллоу и его племянник Слендер. Судья глуповат, племянник просто тупица.
Комедия начинается с выхода судьи Шеллоу, Слендера и виндзорского учителя сэра Хью Эванса. Шеллоу жалуется на то, что его оскорбил Фальстаф. Судья возмущен: "Да будь он хоть двадцать раз сэром Джоном Фальстафом, он не смеет оскорблять меня, эсквайра Роберта Шеллоу!" Племянник поддакивает ему: "Все наши покойные потомки были джентльменами, и все наши будущие предки будут джентльмены. Они носили, носят и будут носить двенадцать серебряных ершей на своем гербе!" Учитель Эванс не расслышал или притворяется, что не расслышал, и переспрашивает: "Двенадцать серебряных вшей на своем горбе?" Шеллоу: "Да, на своем гербе". Эванс продолжает в том же духе: "Я и говорю, на своем старом горбе... Ну, что ж, человек давно свыкся с этой божьей тварью и даже видит в ней весьма хорошую примету: счастливую любовь, говорят". Племянник, столь гордый своим дворянством, похваляется гербом рода: "Я имею право рассчитывать по крайней мере на четверть этой дюжины. Не так ли, дядюшка?" Тот подтверждает: "Женись - и ты получишь свою долю". А Эванс твердит свое: "И будешь носить ее на своем горбе".
Каламбур насчет ершей и вшей давно привлек внимание исследователей, почувствовавших в нем личный выпад против кого-то. Долго было принято мнение исследователей, считавших, что это выпад против сэра Томаса Люси, стратфордского мирового судьи, якобы преследовавшего Шекспира за браконьерство в его заповедном лесу. Подтверждалось это будто бы и тем, что в произношении шекспировского времени фамилия Люси (Lucy) и слово "вшивый" (lousy) были очень близки и каламбур, основанный на созвучии их, был вполне возможен. Странно было только то, что Шекспир вставил в комедию намек на события десятилетней давности, к тому же столь местного значения, что никто из лондонцев, видевших комедию, не мог бы усмотреть во всем этом никакого личного выпада. Заряд пропадал вхолостую.
Когда было доказано, что вся история с браконьерством - миф, то версия о том, что каламбур насчет ершей и вшей направлен против сэра Томаса Люси, совершенно отпала. Но от идеи злободневности этого намека не хотелось отказываться. И тут неутомимый Лесли Хотсон сделал открытие: он установил, что был в Лондоне судья, на чей счет Шекспир изощрялся в остротах, когда писал "Виндзорских насмешниц". Но прежде чем мы расскажем об открытии Хотсона, надо хотя бы отчасти ввести читателя в среду людей, с которыми Шекспир проработал бок о бок всю жизнь.
В стране, несмотря на обилие законов и юристов, царило почти полное беззаконие. К помощи закона люди прибегали лишь тогда, когда у них не оставалось других средств. Кулачное право еще сохранялось в быту. Побои служили действенным средством улаживания споров. В крайних случаях прибегали к оружию. Актеры ничем не отличались в этом отношении от других.
Да, не только актеры вообще, но даже наш хороший знакомый Уильям Шекспир не составлял исключения, хотя, вероятно, многие его почитатели не ожидали этого от него. Но факты - упрямая вещь, и в данном вопросе мы вынуждены верить документу. Прежде чем привести документ, расскажем об обстоятельствах, предшествующих его возникновению.
На правом берегу Темзы среди других развлекательных учреждений в 1595 году было выстроено здание театра "Лебедь". Власть лондонского муниципалитета на этот театр не распространялась, так как территория, на которой он был выстроен, входила в состав графства Сарри.
Владелец театра Франсис Лэнгли рассорился с судьей графства Уильямом Гардинером, который славился как хапуга и самодур. Лэнгли не побоялся обвинить Гардинера публично в том, что он "лжец, обманщик, клятвопреступник и негодяй". Видимо, у него были такие основания для этого, что даже славившийся самоуправством Гардинер не посмел вчинить ему иск за клевету и оскорбление. Он стал ждать удобного случая, чтобы придраться и отомстить. Ему помогал его пасынок Уильям Уэйт. Положение дошло до того, что Лэнгли подал заявление, что он "опасается быть убитым". Угроза исходила от пасынка судьи, "человека беспутного и нестоящего".
Такие заявления были тогда в порядке вещей. Лет за двенадцать до этого Джон Шекспир подал подобное заявление против стратфордца Ральфа Коудри. В таких случаях обвиняемого в злонамеренности вызывали в суд и требовали от него подписки о том, что он не причинит вреда заявителю.
Заявление Лэнгли осталось без последствий. Тогда он обратился за поддержкой к знакомым. То ли приятели поддержали Лэнгли, то ли судья решил скомпрометировать Лэнгли - так или иначе, теперь уже Уильям Уэйт подал заявление о том, что он "опасается быть убитым или потерпеть членовредительство". Лица, которых он "опасается": "Уильям Шекспир, Франсис Лэнгли, Дороти Сойер, жена Джона Сойера, и Энн Ли". Кто такие амазонки Дороти Сойер и Энн Ли, мы не знаем, как не знаем, почему эти женщины ввязались в склоку. Что же касается Шекспира, то его знакомство с Лэнгли -факт естественный: люди, работавшие в театре, постоянно общались. Шекспир и "слуги лорда-камергера" могли играть в "Лебеди". Вместе с остальными упомянутыми в заявлении Шекспир явился в суд, и на него было наложено обязательство не покушаться на Уильяма Уэйта.
По мнению Хотсона, невольное знакомство Шекспира с судьей Гардинером и его пасынком и получило отражение в "Виндзорских насмешницах". Хотсон нашел ершей в гербе Гардинера и полагает, что в отместку за все неприятности, связанные с этим делом, Шекспир вписал ему в герб вшей.
Актеры вообще были драчливы. Они не раз решали споры между собой ударами шпаг. Одно убийство было на совести Марло, другое - у Габриэла Спенсера. Драматурги тоже были горячи: дуэль двух малоизвестных коллег Шекспира, Джона Дэя и Генри Портера, закончилась смертью второго. Сам Бен Джонсон, этот великий эрудит среди драматургов, прикончил в драке только что названного Габриэла-Спенсера. В такой компании Шекспир выглядит сравнительно мирным человеком.
"Наипревосходнейший в обоих видах пьес"
В 1597 году в Лондоне поселился некто Франсис Мерез. Ему было в это время тридцать два года. За плечами он имел годы учения в Кембридже, где ему присвоили звание бакалавра, и в Оксфорде, где он получил титул магистра искусств. Франсис Мерез не терял зря времени в столице. Он посещал сборища поэтов, слушал их стихи, запоминал, кто чем прославился, и аккуратно записывал все, что узнавал. Он часто посещал театры, вероятно, стал вхож за сцену и водил знакомство с актерами.
Теперь, когда Мерез напитался духом столицы и ее культуры, - перед ним открылась картина изумительного расцвета отечественной литературы. Сердце его переполнилось гордостью. Он решил, что надо об этом написать. Ему и самому хотелось приобщиться к числу тех, кто содействовал процветанию английской литературы.
В 1598 году вышла в свет его книжица с двойным названием, по-гречески и по-английски: "Palladis Tamia, или Сокровищница ума". Увы, старательный Франсис не обнаружил в ней никакого таланта. Он заполнил страницы книги плоскими наблюдениями и тривиальными сентенциями. Но одна часть его сочинения оказалась примечательной. Дело в том, что он включил в него обзор всей английской литературы за три века - от Чосера до Спенсера.
Мерез хотел показать, что Англия обладала к концу XVI века замечательными писателями во всех родах и видах литературы, не уступая в этом ни античности, ни Италии того времени.
Если Мерез не был талантливым писателем, зато он собрал много ценных сведений о писателях. Его критический труд состоял в следующем: во-первых, он составлял каталоги авторов по разным родам и жанрам литературы; во-вторых, для того чтобы определить характер данного писателя, он сравнивал его с кем-нибудь из древних авторов. И только иногда Мерез сопровождал свой перечень краткими оценками и определениями.
Что он не был выдающимся критиком, видно из того, как он ставит в один ряд писателей гениальных и посредственных. Но Мерез понаслушался все же в литературных кругах Лондона, кого сами писатели считали лучшими в своей среде, и это помогло ему. Нескольких авторов он выделил, довольно дельно определив их значение и сообщив даже кое-какие сведения о них. В пользу Мереза надо все же сказать то, что он был осведомленным и добросовестным человеком. В этом отношении ему вполне можно довериться.
Вскоре после опубликования своей книги он уехал из Лондона, став где-то в провинции священником и учителем. Едва ли ему приходило в голову, что этим сочинением он завоюет своего рода бессмертие. А случилось именно так. Его "Рассуждение о наших английских поэтах сравнительно с греческими, латинскими и итальянскими поэтами" приобрело значение одного из важнейших документальных свидетельств о Шекспире, и ни одна биография великого драматурга не обходится без ссылок на Мереза.
Имя Шекспира встречается в сочинении Мереза несколько раз. Прежде всего он упоминает его в своем обзоре лирической и эпической поэзии: "Подобно тому, как полагали, что душа Эвфорба жила в Пифагоре, так сладостный, остроумный дух Овидия живет в сладкозвучном и медоточивом Шекспире, о чем свидетельствуют его "Венера и Адонис", его "Лукреция", его сладостные сонеты, известные его личным друзьям, и т. д.".
Особенно большое значение имеет то место сочинения Мереза, где он характеризует деятельность. Шекспира как драматурга: "Подобно тому как Плавт и Сенека считались у римлян лучшими по части комедии и трагедии, так Шекспир у англичан является наипревосходнейшим в обоих видах пьес, предназначенных для сцены; в отношении комедий об этом свидетельствуют его "Веронцы", его "Ошибки", его "Бесплодные усилия любви", его "Вознагражденные усилия любви", его "Сон в летнюю ночь" и его "Венецианский купец"; в отношении трагедий об этом свидетельствуют его "Ричард II", "Рича'рд III", "Генрих IV", "Король Джон", "Тит Андроник" и его "Ромео и Джульетта".
Высоко оценивает Мерез достоинства поэтического языка Шекспира: "Подобно тому как Эпий Столо сказал, что если бы музы говорили по-латыни, то они стали бы говорить языком Плавта, так я говорю, что, умей музы говорить по-английски, они стали бы говорить изящными фразами Шекспира..."
Перечисляя лучших лирических поэтов, Мерез называет Спенсера, Дэньела, Дрейтона, Шекспира, Бретона. Затем он пишет: "Вот кто наши лучшие авторы трагедий: лорд Бэкхерст, доктор Лег из Кембриджа, доктор Ид из Оксфорда, мастер Эдуард Феррис, автор "Зерцала правителей", Марло, Пиль, Уотсон, Кид, Шекспир, Дрейтон, Чапмен, Деккер и Бенджамин Джонсон... Лучшими авторами комедий у нас являются: Эдуард граф Оксфордский, доктор Гэгер из Оксфорда, мастер Раули, бывший прежде замечательным знатоком в ученом колледже Пембрука, один из капелланов ее величества мастер Эдуарде, красноречивый и остроумный Джон Лили, Лодж, Гаскойн, Грин, Шекспир, Томас Нэш, Томас Хейвуд, Антони Манди - наш лучший составитель фабул, Чапмен, Портер, Уилсон, Хетеуэй и Генри Четл". Наконец, имя Шекспира упоминается еще Мерезом среди тех, "кто у нас с наибольшей страстью оплакал несчастную любовь".
Мы привели все суждения Мереза о Шекспире.
Об осведомленности Мереза можно судить хотя бы по тому, что ему были известны не только печатные произведения Шекспира, но так же еще не опубликованные тогда "Сонеты", ходившие в рукописных списках в кругу личных друзей Шекспира. Но надо обратить внимание не только на это первое упоминание "Сонетов". Вглядимся внимательнее в список драматических произведений Шекспира, приводимый Мерезом.
Мерез явно любил симметрию в изложении, и это было в стиле изящной прозы того времени. Он называет поэтому шесть комедий и шесть трагедий Шекспира. Значит ли это, что ему были известны только эти произведения, или он сознательно подобрал шесть лучших образцов того и другого жанра? На это трудно ответить. В списке Мереза, насколько мы теперь можем судить, есть упущения - это три пьесы-хроники "Генрих VI" и комедия "Укрощение строптивой". Возможно, что они к 1598 году сошли с репертуара, и Мерез поэтому о них ничего не слышал. Зато о других пьесах Шекспира он хорошо осведомлен. Ему известны не только те, которые были напечатаны до 1598 года, но и те, которые еще не появились в печатных изданиях. Напечатаны были уже "Тит Андроник", "Ричард II", "Ричард III", "Генрих IV", "Ромео и Джульетта" и "Бесплодные усилия любви", то есть лишь половина пьес его списка.
Еще больше говорит нам об осведомленности Мереза тот факт, что из этих шести напечатанных пьес только две, а именно "Ричард III" и "Бесплодные усилия любви", были изданы с обозначением Шекспира в качестве автора их. Остальные четыре пьесы были изданы до 1598 года анонимно. Мерез, следовательно, знал из достоверных источников, кто был автором этих пьес. Мы можем также предположить, что в этом не было никакого секрета. Вполне вероятно, что авторство Шекспира было известно в кругах людей, интересовавшихся литературой и театром. Мерез, по-видимому, был близок к этим кругам, благодаря чему и мог сообщить читателям эти сведения.
Но одно название в списке Мереза является загадочным. Это комедия, носящая название "Вознагражденные усилия любви". Пьесы Шекспира с таким названием не сохранилось. Но это не значит, что такой пьесы не было. Пьеса, несомненно, существовала. Недавно было найдено документальное подтверждение того, что пьеса Шекспира под названием "Вознагражденные усилия любви" на самом деле существовала. Был обнаружен инвентарь, составленный для себя одним книготорговцем в 1603 году. В его перечне упоминаются "Венецианский купец", "Укрощение строптивой", "Бесплодные усилия любви" и "Вознагражденные усилия любви". Таким образом подтвердилось, что такая пьеса существовала и даже была напечатана. Это издание, однако, не сохранилось.
Какая же это была пьеса? Исследователи высказывают два предположения: 1) что она просто не дошла до нас и 2) что она дошла до нас под другим названием. Большинство сходится на том, что речь идет о какой-то из известных нам пьес Шекспира, первоначально имевшей одно название и после переработки получившей другое наименование. Некоторые ученые думают, будто в данном случае речь идет о комедии "Укрощение строптивой", которая в то время еще не была напечатана, но на сцене уже шла. Это предположение мало вероятно. Название "Вознагражденные усилия любви" не подходит к этой комедии. Более вероятно предположение, к которому склоняется большинство ученых, а именно, что так именовался первый вариант комедии, которую мы знаем под названием "Конец - делу венец". В ней действительно изображено, как были вознаграждены успехом усилия героини, стремившейся завоевать любовь мужчины, отвергнувшего ее.