Антон Грановский. Плащаница колдуна

   Слюдяные кружочки на глазах путешественника блеснули, отражая свет костра.
   – А в ту пору был в городе один странник, – продолжил, поглядывая на него, Хомыч. – Звали его Глеб. Вызвал его к себе князь и говорит: «Пойди, – говорит, – в Гиблое место и разыщи мне пробуди-траву…»
   – А почему он обратился к этому страннику? – поинтересовался седой.
   – Так ведь из наших никто в Гиблое место не пошел бы. Даже княжьи охоронцы и те бы струсили.
   – Это почему же?
   – Да потому что, кто в Гиблом месте погибнет, тот упырем станет и будет по свету бродить да кровушку людскую пить.
   Седой путешественник поправил пальцами слюдяные кружочки на глазах и сказал:
   – Ты это серьезно?
   – А то как же, – усмехнулся Хомыч. – Это всем известно. Вот и послал князь Глеба-чужеземца в Гиблое место. А с ним еще четырех полонцев.
   – Полонцев?
   Бродяга кивнул:
   – Угу.
   – За что ж их полонили?
   – Да за разное. Охотник Громол княжьего мытаря насмерть побил. Васька Ольха бурую пыль добывал в обход княжьего указу. Был с ними еще один печенег, да я его имя позабыл. И еще один старик – навроде меня.
   – Про бурую пыль я знаю, – кивнул путешественник. – Чрез ваших торговых людей она и до нас дошла. Так, значит, вы ее в Гиблом месте добываете?
   – Ясное дело, там. Все, что в нашем княжестве чудно́го есть, все оттудова. Так вот и послал князь отрядик в Гиблое место. Да только отрядик тот сгинул.
   – Сгинул? Весь?
   Хомыч покачал головой:
   – Не, не весь. Остался Глеб. И еще один охоронец, что с ними увязался, по имени Крысун.
   – А зачем он с ними увязался?
   – Мысль хитрую имел. И не прогадал. Когда он из места Гиблого вернулся, много чудных вещей принес. Да и бурой пыли, сказывают, немало нашел. Пришел из Гиблого места – и враз разбогател.
   Путешественник помолчал, обдумывая рассказ старого бродяги. Хомыч тем временем снова отхлебнул из бурдюка и подбросил в костер немного валежника. Пламя разгорелось ярче.
   – Значит, полонцы погибли, – задумчиво проговорил путешественник. – А как же они погибли?
   – Да кто как. Ваську Ольху, татарина и охотника газарцы лесные пиками проткнули. А старец Осьмий в упыря оборотился.
   Глаза путешественника моргнули два или три раза за прозрачными кружочками слюды.
   – Чудны́е дела у вас в княжестве творятся, – недоверчиво проговорил он.
   – Это верно, – согласился бродяга и снова потянул бурдюк к губам.
   Седой подождал, пока он отхлебнет, и спросил:
   – Так что ж теперь с Гиблым-то местом? И отчего здесь град Порочный вырос?
   – А это очень просто, – ухмыльнулся Хомыч. – После того как Крысун разбогател, много охочих нашлось в место Гиблое прогуляться. Да только обычный человек в Гиблом месте не уцелеет. Вот и стали люди для того ходоков нанимать. Вроде провожатых. Чтоб те им помогли из Гиблого леса чудных вещей принести.
   – И что, в Гиблое место постоянно кто-то ходит? – поинтересовался седой.
   Бродяга отрицательно качнул плешивой головой:
   – Да нет, конечно. Вот только ходоки… Те только Гиблым местом и живут. Если людишек не водят, то на нечисть охотятся. Силки на упырей да волколаков ставят.
   – Как силки? – не понял путешественник. – Зачем силки?
   Бродяга насмешливо прищурился.
   – А ты в местных кружалах еще не был?
   Путешественник покачал головой:
   – Нет.
   – Зайдешь – поймешь. – Хомыч отхлебнул из бурдюка, вытер рот ладонью и, усмехнувшись, добавил: – Нечисть нынче в цене. Бава Прибыток и Крысун за хорошего оборотня могут целую жменю золотых денег отвалить.
   – Зачем же им оборотни? – удивился путешественник.
   – Да ясно зачем. В здешних кружалах твари лесные в клетках дерутся, а пришлые люди на них денежку ставят. И людям развлечение, и Баве с Крысуном доход.
   Бродяга облизнул губы и, понизив голос, добавил:
   – А есть еще такие, которые с нелюдью да волколаками любовными утехами занимаются. Это, конечно, дороже.
   Лицо путешественника, освещенное пламенем костра, вытянулось от изумления. Слюдяные кружочки полыхнули рыжим огнем.
   – Тут и это дозволено?
   – Дозволено, – кивнул бродяга. – Волколачихи часто красивые попадаются. Не говоря уж про нелюдь.
   Седой путешественник задумался. Было видно, что ему стоит огромного труда осмыслить слова Хомыча.
   – Нда… – проговорил он наконец. – Скажи-ка, Хомыч, а кто из ходоков самый лучший?
   – Лучший-то? Гм… Многих я ходоков знавал, которые из Черного бора да из Гнилой чащобы не вернулись. А с ними и людишки, что за чудесами отправлялись, сгинули. А Глеб-Первоход уже пять годков в Гиблое место ходит. И по сию пору жив.
   Бродяга счел нужным подкрепить свои слова хорошим глотком водки. В голове у него уже слегка помутилось, и соображал он довольно туго, но зато на сердце с каждым глотком становилось теплее и радостнее.
   Все-таки какой молодец этот Глеб-Первоход, что водку изобрел. Жаль только, что секрет ее приготовления он купцу Баве продал. Продал и условие жестокое вместе с деньгами взамен получил – более никому секрет тот не раскрывать.
   Огонь в костре слегка поугас. Путешественник, продолжая о чем-то думать, поднял с земли парочку толстых палок и бросил их в костер. Пламя приподнялось, и слюдяные кружочки на глазах седого снова засверкали.
   – Послушай, Хомыч, ежели Гиблое место такое страшное, почему же в него люди ходят?
   Бродяга грустно улыбнулся.
   – Эх, мил человек… Людишки – они ведь мечтами живут. Жизнь кругом обрыдлая. Неурожаи, поборы, хворобы, зверье. А хуже зверья – люди. То хазары набегут и села огнем пожгут, то соседнее княжество войной пойдет. И некуда простому человеку от бед и несчастий деваться.
   – Ну, так и просили бы о помощи богов, – сказал на это седой странник. – Зачем в Гиблое место-то идти?
   Хомыч горестно усмехнулся.
   – На богов нынче уж никто не надеется. А из мест погиблых, коли живым вернешься, так и счастья с собой кусочек принесешь. Не всегда, конечно, но… Погоди-ка. А тебе самому-то Гиблое место зачем?
   Путешественник снял с глаз кружочки, протер их краем рубахи и снова посадил на нос. Потом посмотрел сквозь эти кружочки на бродягу и сказал:
   – Я, Хомыч, тоже чуда хочу.
   – Вона как. – Бродяга крякнул. – А голову за чудо сложить не боишься?
   Седой усмехнулся и проронил:
   – Недорого она нынче стоит, голова-то моя.
   – Что так? – прищурился бродяга.
   – Да вот так.
   Они немного помолчали, глядя на огонь. Седой хмурил брови, Хомыч улыбался. Языки пламени двоились и кружились в его глазах, и Хомычу это зрелище представлялось уморительно веселым.
   Вдруг где-то неподалеку ухнул филин. Седой вздрогнул и рассеянно перекрестил себя щепоткой. Брови Хомыча взлетели вверх. Вон оно что! Этот седой чудак – христианин! Ну и дела. А с виду нормальный человек.
   – Слышь-ка, – тихо заговорил Хомыч, глядя на путешественника любопытными глазами, – а ты часом не христианин?
   – Христианин, – тихо и серьезно ответил путешественник. – А что?
   – В единого бога веруешь?
   – Верую.
   – А правду говорят, что ваш бог к кресту прибит и плачет?
   – Он не просто так плачет, – сказал седой. – Он о тебе и обо мне плачет.
   Хомыч прищурил маленькие, насмешливые глазки:
   – Чего ж он обо мне плачет? Жалеет, что ли?
   – Жалеет, – согласился седой.
   Хомыч усмехнулся. Он никогда не мог понять, как это один бог может управляться с огромным миром. У лешего вон каждый пень в лесу наперечет. А кто за Даждьбога солнце зажжет? А кто тучку над посевами растянет, ежели Стрибога не станет? А мертвецов кто для помощи людям снарядит, коли Чернобог в тень не уйдет? Хозяйство-то вокруг огромное. Одному богу никак не справиться.
   И потом: куда ж все остальные боги подевались, если один Иисус остался? Нешто он их всех перебил?
   Хомыч хотел было расспросить обо всем этом путешественника, да передумал. Вместо этого он сузил морщинистые глаза и сказал:
   – Слышь-ка… Ты знай: у нас ваших не больно жалуют.
   – Почему? – удивился седой.
   – Потому, что вы своих мертвых в землю закапываете и дожидаться под землей второго пришествия заставляете. А мы наших мертвых на кострах погребальных сжигаем и чрез то – в небо отпускаем.
   Путешественник улыбнулся.
   – И что, хорошо вашим мертвым на небе?
   Хомыч подумал и ответил:
   – Пожалуй, что не очень.
   – Это потому, что все они жили в грехах и ничего о другой жизни не ведали, – объяснил седой. – А грехи – они ведь как путы железные. Опутай ими голубя, высоко ли голубь взлетит?
   Хомыч рассеянно сморгнул, но не нашелся, что на это сказать.
   – Ну вот, – удовлетворенно кивнул седой. – А Иисус научил, как людям от этих пут избавиться.
   Бродяга покачал головой:
   – Ты лучше никому про Иисуса своего не сказывай. А то могут и убить. У нас тут народ лютый. Чиркнут ножичком по горлу да в овраг бросят.
   – Кровь мучеников – семя христиан, – непонятно сказал путешественник. – Чем меня попусту пугать, ты лучше скажи: где мне Глеба-Первохода вашего найти?
   – Да где и всегда, – с усмешкой ответил бродяга. – Небось в большом кружале сидит. Он там завсегда обитает, когда в Гиблое место не ходит.
   – А узнать мне его как?
   – Спроси, любой покажет.
   Путешественник поднялся с бревна и слегка размял затекшие ноги.
   – Пойду познакомлюсь, – сказал он.
   – Познакомься, – кивнул бродяга. – Чего ж не познакомиться. Только, слышь-ка, ты с ним поосторожнее. Ольстра у него громовая, да и меч-всеруб на боку не для шутки висит.
   Седой улыбнулся:
   – Хорошо, что предупредил. У меня к тебе еще одна просьба, Хомыч. Покарауль, пожалуйста, мою подводу. Я человек небогатый, но отблагодарю.
   – Это мы можем, – кивнул Хомыч. – А с бурдюком-то как? Оставишь, что ли?
   – Оставлю. Только много не пей. Я слышал, от водки люди дуреют.
   – Насчет этого не беспокойся, – заверил его Хомыч. – Я свою меру знаю.
   Он подмигнул путешественнику и снова приложился к заметно отощавшему бурдюку.

5

   Комнатка была небольшая. Из мебели только кровать, стул да шкаф. И еще бронзовое зеркальце на стене. Снизу доносились отзвуки непрекращающейся гулянки. Играла музыка, орали пьяные мужики. В Порочном граде жизнь не останавливалась ни на секунду.
   Лежащая в постели девушка была тонка и изящна. Лицо скуластое, загорелое, с нежными чертами. Глаза большие, ярко-синие. Волосы темные, мягкие. Зовут Диона. Странное имя, нездешнее.
   Глеб Орлов опустил босые ноги на пол и покосился на кисти рук Дионы, обмотанные белыми тряпочками.
   – Ты так и не сказала, что у тебя с руками.
   Диона, едва прикрытая одеялом, отвела взгляд и удрученно вздохнула.
   – Кипятком обварила. А тебе было противно?
   Глеб покачал головой:
   – Нет. Ты показывала руки лекарю?
   – Показывала. Он дал мне траву и велел прикладывать.
   Глеб кивнул. Затем достал из берестяной коробки самодельную сигарету, набитую сушеной и измельченной бутовой травой. Не «Мальборо», конечно, но на безрыбье и рак рыба. Впрочем, Глеб давно забыл вкус настоящих сигарет. Как и многое другое из того, что связывало его с прошлой жизнью.
   – Первоход, – тихо окликнула его девушка. – Ты придешь ко мне еще?
   Глеб высек из огнива клочок огня и зажег сигарету. Скользнул взглядом по ладной фигурке девушки, затем перевел взгляд на ее загорелое лицо с темными губами.
   И акцент у нее какой-то странный.
   – Откуда ты, Диона? – спросил Глеб.
   – Издалека, – ответила девушка.
   – И давно здесь работаешь?
   – Четвертый день. А ты почему спрашиваешь?
   Глеб выдохнул густое облако дыма, посмотрел сквозь него на девушку и спросил:
   – Нравится работа?
   Диона улыбнулась и ответила томным голосом, явно повторяя преподанный сводней урок:
   – С тобой мне понравилось. Очень!
   И все-таки странно, как такая красивая и юная девушка оказалась в утешном доме, снова подумал Глеб.
   Впрочем, всякое бывает. Крепко затянувшись сигаретой, Глеб погасил окурок в кадке с геранью, обул кожаные ичиги, поднялся с кровати и привел в порядок одежду. Потом потянулся в карман за деньгами.
   – Сколько?
   Диона назвала цену.
   Орлов удивленно приподнял брови. Не слабо! Такую цену за людей обычно не платят. Вот если бы Диона была волколаком…
   Глеб представил себе собаку с головой Дионы и поморщился. Мерзость. Удивительно, как много вокруг извращенцев, готовых платить огромные деньги за коитус (иначе это и назвать нельзя) с лесной нечистью.
   – Хозяин дорого тебя ценит, Диона, – сказал Глеб и выложил на стол несколько золотых монет.
   Девушка хороша и мила, но жалеть ее не стоит. Силком ее сюда никто не тянул. В Порочном граде все работают по доброй воле. Кроме, конечно, запертых в клетки тварей, добытых Глебом и его коллегами-ходоками в Гиблом месте.
   Последние пять лет сильно изменили Глеба. Прошлая жизнь теперь представлялась ему далеким полузабытым сном. Новый альбом Алины Полях, кутежи русских олигархов в Куршевеле, репортажи из ночных клубов Москвы и Питера – все то, о чем он когда-то писал, теперь казалось ему сущим бредом.
   Реальность – настоящая, с запахом, вкусом и болью – была здесь. За много лет до наступления христианской эры, в жестоком языческом мире, по сравнению с чудесами которого все «чудеса» двадцать первого века представлялись ничтожными дешевыми фокусами.
   Попрощавшись с Дионой, он вышел в коридор и стал спускаться вниз по узкой деревянной лестнице.
   Глеб залпом выпил холодную водку и поставил оловянный стаканчик на стойку. Водка была неважная, хотя Фрол (Глеб сам его этому научил) прогонял ее для очистки сквозь древесный уголь.
   Занюхав водку горбушкой хлеба, Глеб достал из кармана самодельную оловянную вилку, наткнул на зубья соленый рыжик и отправил его в рот.
   В кружале играла музыка. Ритмичный грохот барабана перекрывал перезвон бубна и тонкое, бьющее по нервам завывание флейты. На стенах горели факелы, а на круглом возвышении, отгороженном от переполненного народом зала железными прутьями клетки, извивалась в нелепом танце женщина-нелюдь.
   Ее огромные молочно-белые груди размеренно колыхались из стороны в сторону, а шесть необычайно гибких рук складывались в удивительные фигуры, подчеркивая ритм музыки.
   Глеб знал, что эти грациозные руки, увенчанные длинными когтистыми пальцами, так сильны, что могут легко задушить даже быка.
   Эту грудастую мегеру он сам поймал позапрошлой зимой. Защищая свою жизнь, девчонка едва не сломала ему шею.
   – Озар! – окликнул Глеб целовальника. – Дай мне кувшин!
   Целовальник Озар, огромный флегматичный мужик, нагнулся, открыл крышку погребка, достал с ледника запотевшую глиняную крынку, запечатанную притертой пробкой, и поставил на стойку.
   – Из Гиблого места? – поинтересовался он, скользнув взглядом по усталому лицу Глеба.
   Тот взял стаканчик и кивнул:
   – Угу.
   – Понятно. – Озар помялся немного и сказал: – Тут такое дело, Первоход… Брательник мой младший хочет стать ходоком. Я ему пытался втолковать, что все это дурь да блажь. Рассказывал, что у ходоков не жизнь, а сплошное мучение. Что они мрут, как мухи. Что их не любят ни боги, ни духи, ни люди. А он ни в какую. Уперся, и все тут. Уж и не знаю, как его отговорить. Вот я и думаю: может, ты подсобишь?
   – Как?
   – Потолкуй с ним. Расскажи чего-нибудь. Тебе и выдумывать ничего не надо, от твоей правды любого человека наизнанку вывернет. Пусть он просто в глаза твои посмотрит. Подсобишь?
   Глеб усмехнулся:
   – Запросто.
   – Тогда я его как-нибудь приведу?
   – Валяй, – кивнул Глеб.
   Озар взял с полки тарелку с аккуратно нарезанным черным хлебом и несколькими шматочками соленого свиного сала, предназначенного для кого-то из посетителей, и поставил перед Глебом.
   – Заведение платит, – сказал он и отошел в другой конец стойки, чтобы не мозолить Глебу глаза.
   Люди побаивались и ненавидели ходоков, считая их, и не совсем безосновательно, существами Гиблого места. Менее жуткими, чем упыри и волколаки, но такими же чужими и непонятными.
   Глеб выпил водки, заел салом и краюхой хлеба и снова посмотрел по сторонам.
   Бава Прибыток и Крысун отгрохали великолепный злачный град, разместив его в трех верстах от пограничной межи, отделяющей Гиблое место от остального мира. Название «Порочный» полностью сответствовало тому, что здесь творилось.
   По периметру града стояли будки с дозорными, призванными отражать вылазки нечисти, буде такие произойдут. Впрочем, нечисть перла сюда из леса нечасто.
   Расцвел Порочный град быстро. Да и как тут не расцвести? Здешние заведения могли дать усталому человеку все, чего ему не хватало в обычной жизни: острые ощущения, сладострастные утехи, звериную разнузданность и полную безответственность.
   На Град Порочный не распространялись никакие княжьи законы и указы. В обмен на то, что князь Егра закрывал глаза на творящиеся здесь дела, Бава Прибыток и Крысун щедро и регулярно пополняли его казну.
   Иногда Глеб испытывал настоящую ненависть к этому средневековому «Лас-Вегасу». Знание о том, что сам он стоял у истоков возникновения Порочного града, заставляло его ненавидеть себя. И все же Порочный град давал ему возможность неплохо зарабатывать.
   Гиблое место – особый разговор. С каждым месяцем ходить туда становилось все труднее и труднее. В тех местах, которые считались безопасными, вдруг появлялись новые ловушки.
   Не было недостатка и в темных тварях. Оборотни и волколаки становились хитрее. Даже упыри, несмотря на всю свою тупость, проявляли чудеса изворотливости. Фактически каждая третья экспедиция заканчивалась гибелью ведомого. Глебу пока, тьфу-тьфу, везло. А вот другим…
   Глеб наполнил свой стаканчик водкой – светлая им память.
   Иногда у Глеба появлялось ощущение, что Гиблое место защищает себя от натиска непрошеных гостей. Глупость, конечно, но как объяснить эти постоянные метаморфозы?
   Месяц назад, прорубаясь сквозь чащобу, Глеб запутался в ветвях и вдруг понял, что ветви деревьев не просто хлещут его по лицу и груди, но пытаются схватить его, скрутить, обездвижить. А когда он стал рубить эти ветви, из зарубок потекла странная смола, похожая на кровь. Да и пахла она кровью.
   Или взять хоть тот случай с ягодами костяники, произошедший неделю назад. Один из ведомых не послушался и, сорвав на ходу гроздь костяники, отправил ягоды в рот. И тут же кожа на его лице стала деревенеть и темнеть. Не прошло и минуты, как ведомый из живого человека превратился в жуткое подобие деревянного идола, покрытого морщинистой, грубой корой.
   Случалось и кое-что пострашнее. Впрочем, Глеб предпочитал об этом не вспоминать.
   Несколько раз он пытался добраться до Пепельного озера, но все попытки закончились ничем. Вместо озера перед Глебом белели густые облака белого тумана, плотные, высотой в человеческий рост. Зайти в этот туман Глеб решился лишь один раз, но тут же с воплем выскочил из него. Ощущение было такое, словно на него разом навалились все страхи, которые он испытал в жизни. Больше Глеб такие опыты не повторял.
   Чудны́е вещи, которые люди таскали из Гиблого места, были удивительны и в большинстве своем абсолютно бесполезны. Многие из них отправляли своих хозяев на тот свет прежде, чем те добирались до дома.
   Впрочем, случалось и обратное. Иные владельцы чудны́х вещей становились неуязвимы. Другие богатели. Третьи излечивались от страшных болезней. Глядя на них, чуда жаждали и все остальные. Поток желающих отправиться за чудны́ми вещами не иссякал. А пока дело обстояло подобным образом, Глеб не оставался без работы.
   В очередной раз наполняя водкой стаканчик, Глеб обратил внимание на вошедшего в кружало мужчину.
   Явный новичок в подобных местах. Среднего роста, седой, со слюдяными кружочками на глазах. Глеб его сразу узнал. Это был тот странный субъект, которому вздумалось путешествовать вблизи Гиблого места в компании купца Жадана и тощей купчихи, которую разбойники едва не спалили заживо.
   «Приехал за острыми впечатлениями, – подумал Глеб неприязненно. – А насчет очков он молодец. Интересно, сам придумал или кто подсказал?»
   Седой некоторое время таращился по сторонам. Он был явно в шоке от всего увиденного. От матерного гвалта, от разнузданной музыки, от дыма факелов и, главное, от вида обнаженной нелюди, трясущей грудями за прутьями клетки.
   Очкастый остановился у стойки и взглянул на Глеба. В глазах его промелькнуло удивление.
   – Ты? – не веря своим глазам, спросил он и слегка попятился. – Значит, купчиха не ошиблась! Ты действительно ходок!
   Глеб нахмурился. Черт бы побрал этого очкарика. Пожалуй, если он не отстанет, стоит взять его за шиворот и вышвырнуть из кружала. Бава Прибыток, конечно, будет недоволен, он дорожит репутацией заведения, но уж с Бавой и Крысуном Глеб как-нибудь договорится.
   – Так ты и есть Глеб-Первоход? – спросил седой и приветливо улыбнулся.
   Глеб покосился на седого и хмыкнул.
   – Чувствую, что я еще об этом пожалею, но – да.
   Седой поправил пальцем очки и вдруг сказал, искоса поглядывая на Глеба:
   – Пятьсот золотых солидов. Я готов заплатить их тому, кто мне поможет.
   Глеб облизнул губы. Несколько секунд он сидел молча, уставившись в стаканчик с водкой. Пятьсот золотых солидов. Этой суммы ему хватило бы, чтобы «завязать» навсегда. Купить избу в Болгарском царстве, на берегу Черного моря. И чтобы больше никакого Гиблого места, никаких упырей и оборотней.
   Глеб холодно усмехнулся своим мыслям, медленно повернул голову, посмотрел на незнакомца и осведомился:
   – Как тебя кличут, чужеземец?
   – Имя по крещению Тимофей. Прозвище – Лагин, – представился седой и поправил пальцем очки. – Ученый муж. Приехал из Моравии, где прожил десять лет. Но родом отсюда.
   – Чего хочешь? Только коротко.
   – Мне нужно пройти в Гиблое место, – сказал Лагин тихо, почти шепотом. – Очень нужно. Ты мне поможешь?
   – Поведай о себе, – потребовал Глеб.
   – Ну… я много странствовал. Десять лет назад осел в Моравии и стал учеником алхимика Гербериуса.
   Глеб поморщился.
   – Меня не интересуешь ни ты, ни твой учитель. Мне интересны только твои золотые солиды. Если, конечно, они существуют в природе. Откуда они у тебя?
   – Солиды существуют. У меня есть рецепт превращения свинца в золото путем обработки свинца эдельфийской кислотой.
   Глеб напряг память, пытаясь вытащить из нее сведения, полученные на уроках химии целую вечность тому назад. Название «эдельфийская кислота» ничего ему не говорило.
   – Значит, ты богат? – сухо уточнил Глеб.
   Лагин усмехнулся и покачал головой:
   – Нет. У меня есть только шестьсот талеров. Запасы эдельфийской кислоты достались мне от Гербериуса. И они быстро иссякли.
   – Попроси у Гербериуса еще.
   – Не могу. Он давно умер.
   – Вот как, – неопределенно проговорил Глеб. – А от меня тебе чего надо?
   Седой очкарик чуть прищурился.
   – Я уже сказал тебе, что знаю состав эдельфийской кислоты. Но в нее входят три частины, которые можно добыть только в Гиблом месте.
   – Что за частины?
   – Бурая пыль, выжимка цветка эльфенита и грязь из голодной прогалины.
   Глеб усмехнулся.
   – Эта грязь разъедает все дочиста. Разве ты не знал?
   Лагин покачал седой головой:
   – Не все. А только живые организмы.
   Глеб нахмурился. За последние пять лет он много раз видел, как прогалины пожирали людям ноги, но штанины и сапоги при этом оставались целехоньки. Но откуда об этом известно приезжему ученому?
   – Значит, ты хочешь отправиться в Гиблое место за частинами для своей кислоты?
   – Да. Если дело выгорит, пятьсот солидов будут твоими.
   – Что ж… Хорошо. А теперь говори правду, – неожиданно потребовал Глеб.
   Очки Лагина удивленно блеснули.
   – Что ты имеешь в виду?
   Глеб стиснул стаканчик и процедил сквозь зубы:
   – Будешь и дальше валять дурака, выбью твоей головой окно.
   Несколько секунд Лагин молчал. Затем улыбнулся и проговорил с легкой досадой:
   – Ты очень проницателен, ходок. Хорошо, я скажу тебе правду. Мне действительно нужны частины для эдельфийской кислоты. Но приехал я сюда не только из-за них. В Хлынское княжество меня вызвал брат. Но, к несчастью, я не застал его в живых.
   – От чего он умер?
   – От внутреннего кровотечения. Он прислал мне весть с купцом Жаданом. Тот разыскал меня в Блатнограде и обо всем поведал. В вашем княжестве творятся странные вещи, Глеб-Первоход.
   – О каких именно странных вещах ты говоришь, ученый муж?
   Слова «ученый муж» Глеб произнес с торжественной насмешливостью. Однако Тимофея Лагина это, похоже, ничуть не смутило. Он поправил пальцем слюдяные очки и спокойно ответил:
   – Я говорю о нетленных.
   Стаканчик с водкой замер у губ Глеба.
   – Значит, слухи о них расползлись далеко за пределы нашего княжества? – сухо уточнил он.
   Лагин усмехнулся:
   – Как видишь. Купец Жадан рассказал мне, что трупы тех, кто при жизни нюхал много бурой пыли, не тлеют. Это ведь так, да?
   Глеб промолчал, сочтя этот вопрос риторическим. Тогда Лагин нахмурился и строго проговорил: