Страница:
— Давай! — крикнул Кья-696, и миламанский агент тотчас же ударил по своим землякам моторо-мотогалам из всех боевых излучателей, по числу и мощи которых парадный катер генерала Забазара не уступал иному крейсеру.
Обоим линкорам пришлось уклоняться от удара и на время забыть об атаке. Через считанные секунды их сменили тяжелые крейсеры, но какое-то время было выиграно, и этого времени миламанскому агенту с моторо-мотогальским именем Забатаган из мотогальника Заба хватило, чтобы подготовить следующий удар.
Двум крейсерам пришлось уходить от мощных фотонных торпед, а два других испытали на себе всю мощь боевых излучателей катера.
Их капитаны в панике докладывали на флагманский линкор, что боевые характеристики противника не соответствуют стандартному вооружению парадных катеров генеральского уровня. Но на флагмане это заметили и без чужой подсказки.
Правда, контр-адмирал, стоявший во главе эскадры, никак не мог понять, в чем тут дело, потому что генерал Забазар, сообщая наверх о бегстве с Рамбияра группы партизан, благоразумно умолчал о некоторых особенностях своего катера, искренне надеясь, что эти особенности не помешают эскадре регулярного моторо-мотогальского флота разнести этот катер на мелкие частицы, по которым ничего нельзя будет определить.
А дело было в том, что стандартное вооружение парадного катера казалось Забазару слишком слабым, и начальник Главного штаба союзнических войск, используя свои более чем обширные связи, самовольно и тайно перевооружил этот катер (равно как и другие челноки, которыми он пользовался) — так что по боевой мощности захваченный партизанами кораблик превосходил даже парадный катер Дважды Генералиссимуса.
Изменивший Всеобщему Побеждателю моторо-мотогал Забатаган даже рычал от восторга, пуляя в разные стороны из всех стволов и демонстрируя удивительную меткость. А тунганцы, половина из которых неожиданно оказалась под его началом, поскольку тех, кто не имел навыков управления звездолетом, посадили к оружейным пультам, то и дело бросали на него сначала изумленные, а потом и восхищенные взгляды.
Пришедший в себя второй линкор успел еще раз ударить по катеру гравитационным тараном, но только с дальнего расстояния, поскольку ближе было не подойти. Пассажиров катера лишь немного тряхнуло, а в следующую секунду указатель мощности энергоисточника пересек контрольную отметку, и Кья-696 скомандовал экстренное погружение.
Уже в гиперпространстве, когда стало ясно, что во второй раз выбить катер из сверхсвета моторо-мотогалам не удастся, старый колдун спросил у Забатагана:
— Там ведь были твои сородичи?
— Да, — ответил моторо-мотогал без тени эмоций.
— И тебе не жалко было их убивать?
По поводу жертв на линкорах и крейсерах можно было сомневаться, но одну канонерку Забатаган точно разнес в пух и прах, и там наверняка погибли все от капитана до последнего матроса.
— Для них величайшее счастье — умереть за Всеобщего Побеждателя, — сказал Забатаган.
— А для тебя? — не унимался волшебник.
— Я отказался от высшего счастья ради благ и удовольствий этого мира, — ответил моторо-мотогал, но колдун, умеющий отличать правду от лжи, сразу понял, что собеседник говорит не то, что думает.
И это насторожило мудрого старика, который прежде не замечал за моторо-мотогалом по имени Забатаган ничего подобного.
26
27
28
Обоим линкорам пришлось уклоняться от удара и на время забыть об атаке. Через считанные секунды их сменили тяжелые крейсеры, но какое-то время было выиграно, и этого времени миламанскому агенту с моторо-мотогальским именем Забатаган из мотогальника Заба хватило, чтобы подготовить следующий удар.
Двум крейсерам пришлось уходить от мощных фотонных торпед, а два других испытали на себе всю мощь боевых излучателей катера.
Их капитаны в панике докладывали на флагманский линкор, что боевые характеристики противника не соответствуют стандартному вооружению парадных катеров генеральского уровня. Но на флагмане это заметили и без чужой подсказки.
Правда, контр-адмирал, стоявший во главе эскадры, никак не мог понять, в чем тут дело, потому что генерал Забазар, сообщая наверх о бегстве с Рамбияра группы партизан, благоразумно умолчал о некоторых особенностях своего катера, искренне надеясь, что эти особенности не помешают эскадре регулярного моторо-мотогальского флота разнести этот катер на мелкие частицы, по которым ничего нельзя будет определить.
А дело было в том, что стандартное вооружение парадного катера казалось Забазару слишком слабым, и начальник Главного штаба союзнических войск, используя свои более чем обширные связи, самовольно и тайно перевооружил этот катер (равно как и другие челноки, которыми он пользовался) — так что по боевой мощности захваченный партизанами кораблик превосходил даже парадный катер Дважды Генералиссимуса.
Изменивший Всеобщему Побеждателю моторо-мотогал Забатаган даже рычал от восторга, пуляя в разные стороны из всех стволов и демонстрируя удивительную меткость. А тунганцы, половина из которых неожиданно оказалась под его началом, поскольку тех, кто не имел навыков управления звездолетом, посадили к оружейным пультам, то и дело бросали на него сначала изумленные, а потом и восхищенные взгляды.
Пришедший в себя второй линкор успел еще раз ударить по катеру гравитационным тараном, но только с дальнего расстояния, поскольку ближе было не подойти. Пассажиров катера лишь немного тряхнуло, а в следующую секунду указатель мощности энергоисточника пересек контрольную отметку, и Кья-696 скомандовал экстренное погружение.
Уже в гиперпространстве, когда стало ясно, что во второй раз выбить катер из сверхсвета моторо-мотогалам не удастся, старый колдун спросил у Забатагана:
— Там ведь были твои сородичи?
— Да, — ответил моторо-мотогал без тени эмоций.
— И тебе не жалко было их убивать?
По поводу жертв на линкорах и крейсерах можно было сомневаться, но одну канонерку Забатаган точно разнес в пух и прах, и там наверняка погибли все от капитана до последнего матроса.
— Для них величайшее счастье — умереть за Всеобщего Побеждателя, — сказал Забатаган.
— А для тебя? — не унимался волшебник.
— Я отказался от высшего счастья ради благ и удовольствий этого мира, — ответил моторо-мотогал, но колдун, умеющий отличать правду от лжи, сразу понял, что собеседник говорит не то, что думает.
И это насторожило мудрого старика, который прежде не замечал за моторо-мотогалом по имени Забатаган ничего подобного.
26
Легкий крейсер «Лилия Зари» без эксцессов совершил вторую корректировку курса и двигался теперь прямо к точке рандеву, где его ожидала канонерка «Тень Бабочки».
Носитель гена бесстрашия Же Ни Йя, казалось, смирился с этим, хотя и был не в меру напряжен, почти не выходил из каюты и с членами экипажа разговаривал невежливо.
Члены экипажа, однако, старались не грубить ему в ответ, хотя и были по миламанским меркам чересчур раздражительны. По кораблю разнесся слух, что капитан нарушил свое обещание не вести ни за кем индивидуальной слежки, и после взрыва аннигиляционного маяка наблюдение ведется чуть ли не за половиной команды.
Это была неправда. Начальник службы безопасности приставил «хвост» лишь к четырем зачинщикам акции протеста. Но об этом никто не знал, и взбудораженная команда начинала бурлить и закипать.
Все, конечно, понимали, что вражеского агента надо обезвредить как можно скорее, иначе он может натворить неописуемых бед.
Но одно дело — понимать такие элементарные вещи рассудком, и совсем другое — жертвовать ради этого привычным комфортом. Подумать только — некоторым особо стыдливым мужчинам приходилось теперь полностью воздерживаться от вкушения плодов сладострастия. Ведь если даже они сами вне подозрений, микробот наружного наблюдения может быть приставлен к какой-нибудь из партнерш.
Тут уж поневоле станешь раздражительным.
И в довершение всего по крейсеру пошли разговоры, что носитель гена бесстрашия плохо обращается с женщинами. Он взял моду каждой женщине, вошедшей в его каюту, командовать: «Раздевайся!» — и овладевать ими в циничной форме с применением силы и причинением боли сразу по выполнении этого приказания.
Но что самое удивительное, женщины, узнав про такое дело, чуть ли не в очередь выстроились у каюты землянина и ломились в дверь поодиночке и группами.
Увы, все то нисколько не способствовало достижению главной цели и только усугубляло напряженность на корабле.
Чтобы хоть немного приблизиться к решению первоочередной задачи, надо было уговорить Же Ни Йя продолжать сотрудничество, которое заключается вовсе не в том, чтобы давать миламанкам сеансы первобытной любви, а в том, чтобы самому пройти курс комплексной генетической адаптации, который позволит довести биосовместимость земного организма до уровня, приемлемого для скрещивания.
— Ни за что! — неизменно отвечал на все предложения такого рода Же Ни Йя. — Мало того, что вы готовы угробить меня в своих звездных войнах, так еще предлагаете, чтобы я добровольно дал превратить себя в мутанта.
Никакие объяснения в том духе, что он вовсе не превратится в мутанта, а лишь приобретет способность к скрещиванию с миламанами, на Неустроева не действовали.
Конечно, можно было проделать все необходимые процедуры и без согласия Же Ни Йя. Однако это нельзя проделать незаметно. И все может очень плохо кончиться. Землянин попросту откажется участвовать в финальной стадии процесса, и вся работа пойдет насмарку.
В то, что даже в этом крайнем случае сохранится надежда на успех, верили только самые крайние оптимисты. Конечно, существует еще искусственное оплодотворение, но при таком невысоком уровне биосовместимости оно скорее всего не даст результатов.
А времени становилось все меньше, и когда казалось, что его уже нет совсем, один из старших медиков произнес вслух то, о чем многие специалисты знали, но боялись даже подумать.
— Есть еще один вариант. Изменить генотип миламанской женщины. Успех почти гарантирован, но эта женщина практически наверняка лишится способности иметь детей от миламанских мужчин и даже вести полноценную половую жизнь. И я не готов поручиться, что мы сможем потом вернуть ее генотип в исходное состояние. Одну операцию подобного рода женщина скорее всего выдержит, но вторую — вряд ли.
— Мы не можем сделать такую операцию, — категорически заявил другой старший медик. — Это противоречит закону о вивисекциях и закону о генофонде миламанской расы.
— Этим законам противоречит сама затея с геном бесстрашия, заметил первый медик, и его поддержал капитан корабля.
— Хочу напомнить, что законы мирного времени не всегда действуют на борту боевого корабля, — сказал он. — Я, как капитан крейсера, могу в боевой обстановке приостановить действие любого закона, кроме тех, которые касаются непосредственно боевых действий.
Об одном никто из участников совещания не спорил. Ни у капитана крейсера, ни у самой королевы, ни даже у Господа Бога нет права принудить миламанскую женщину к участию в подобном эксперименте.
Единственное, что мог сделать капитан — это пригласить на совещание младшего офицера Ли Май Лим.
Персонально ей ничего не стали излагать и предлагать. Просто посадили в одно из свободных кресел и продолжили обсуждение проблемы.
Минут через пятнадцать Ли Май Лим вскочила сама и воскликнула в необычайном возбуждении:
— Что же вы раньше молчали? Я хочу, чтобы мне сделали эту операцию немедленно.
— Но после операции ты не сможешь иметь нормального потомства и нормальных половых сношений с миламанами, — предостерег ее старший из медиков, опасаясь, что Ли Май Лим не все поняла.
— Но я смогу иметь детей от носителя гена бесстрашия? — уточнила Ли Май Лим.
— Одного — почти наверняка. Но это может быть опасно само по себе. Противоестественные генетические изменения могут дать непредсказуемый результат. Нельзя ручаться, что развитие инфанта пойдет по обычному пути. Нельзя исключить вероятности тяжелых осложнений, которые могут даже привести к смерти.
— Моей или ребенка?
— Очень может быть, что придется выбирать.
— Если вы готовы сделать выбор в пользу ребенка, я согласна.
Однако медики колебались, и на этом совещании не было принято никакого конкретного решения.
Ли Май Лим пришлось еще два дня доставать медиков, убеждая их, что она действительно согласна на генетическую коррекцию и если даже будет потом об этом жалеть, то упрекать станет только себя.
Медики пугали девушку мутациями, изменением внешнего облика, осложнениями, болезнями и смертью в мучениях, но она была непреклонна. И на третий день специалисты сдались.
Они решились подсадить в организм Ли Май Лим вирус генетической коррекции, который в считанные дни изменит ее генотип, максимально сблизив его с генотипом гуманоидов вида Homo sapiens. Это не превратит Ли Май Лим в человеческую самку — такое превращение не имело бы смысла. Но и полноценной миламанкой она тоже больше не будет.
И главный риск состоит в том, что она может быстро утратить способность к деторождению вообще. Земной и миламанский способы размножения очень сильно отличаются друг от друга и внутренние органы, отвечающие за эту сферу, также весьма различны. И компьютер предсказывает 50‑процентную вероятность того, что миламанские органы у Ли Май Лим после генетического вмешательства атрофируются, а человеческие не разовьются.
Но даже это не испугало Ли Май Лим. Она только спросила:
— Первый инфант родится наверняка?
— Скорее всего да. Стопроцентной гарантии дать нельзя, но мы почти уверены в этом.
— Тогда я готова.
И операция началась. Она ничем не напоминала хирургическое вмешательство — даже такое чистое и бескровное, какое практикуют миламаны, использующие лазерные скальпели и регенераторы тканей. Всего несколько безболезненных инъекций.
Правда, без наркоза не обошлось. Уже через несколько минут после инъекций тело Ли Май Лим забилось в жутких судорогах, и если бы не наркоз, то мучения были бы невыносимы.
Однако глубокий сон избавил ее от страданий, а проснулась Ли Май Лим только через три дня, когда все самое страшное было уже позади. Правда, чувствовала она себя отвратительно, а до прихода в точку рандеву оставались всего одни сутки.
Эти сутки еще не истекли, когда врачи сообщили одновременно капитану и Ли Май Лим, что биосовместимость ее яйцеклеток со сперматозоидами землянина достигла максимального уровня. Если зачатие не удастся совершить сейчас, то это не получится никогда.
И тогда Ли Май Лим пришла к носителю гена бесстрашия и сказала:
— Я хочу родить от тебя ребенка. Может быть, после этого у меня не будет детей, может быть, я даже умру, но если мой ребенок унаследует от тебя ген бесстрашия, то я умру счастливой. Пожалуйста, не лишай меня этого счастья.
Неустроев нашел, что речь ее прозвучала чересчур патетически, но ничего по этому поводу не сказал. Только спросил:
— А почему ты так уверена, что на этот раз у тебя получится? И чего это ты вдруг заговорила о смерти?
— Потому что я больше не миламанка. Я монстр, который создан специально для того, чтобы родить от тебя ребенка.
Говоря это, Ли Май Лим раздевалась, не ожидая напоминаний, и когда она предстала перед Неустроевым нагой, он, придирчиво оглядев ее с ног до головы, не нашел лучших слов, чем банальное:
— Надо сказать, ты очень привлекательный монстр.
«Кажется, он заметил!» — подумала Ли Май Лим про себя. Дело в том, что этим утром она обнаружила странную вещь. Ее груди ощутимо увеличились, хотя она еще не родила инфанта, и значит, для роста молочных желез не было никаких оснований. Похоже, это начали сказываться генетические изменения.
Но Евгений Неустроев по прозвищу Же Ни Йя ничего не заметил. Ему просто нравилась Ли Май Лим, и его слова были всего лишь очередным комплиментом.
И все-таки он был в восторге от Ли Май Лим. Более того, ему нравились все миламанки без исключения, и он не стал возражать, когда вслед за младшим офицером спецназа в каюту вошли еще четыре девушки с медовой кожей.
Носитель гена бесстрашия Же Ни Йя, казалось, смирился с этим, хотя и был не в меру напряжен, почти не выходил из каюты и с членами экипажа разговаривал невежливо.
Члены экипажа, однако, старались не грубить ему в ответ, хотя и были по миламанским меркам чересчур раздражительны. По кораблю разнесся слух, что капитан нарушил свое обещание не вести ни за кем индивидуальной слежки, и после взрыва аннигиляционного маяка наблюдение ведется чуть ли не за половиной команды.
Это была неправда. Начальник службы безопасности приставил «хвост» лишь к четырем зачинщикам акции протеста. Но об этом никто не знал, и взбудораженная команда начинала бурлить и закипать.
Все, конечно, понимали, что вражеского агента надо обезвредить как можно скорее, иначе он может натворить неописуемых бед.
Но одно дело — понимать такие элементарные вещи рассудком, и совсем другое — жертвовать ради этого привычным комфортом. Подумать только — некоторым особо стыдливым мужчинам приходилось теперь полностью воздерживаться от вкушения плодов сладострастия. Ведь если даже они сами вне подозрений, микробот наружного наблюдения может быть приставлен к какой-нибудь из партнерш.
Тут уж поневоле станешь раздражительным.
И в довершение всего по крейсеру пошли разговоры, что носитель гена бесстрашия плохо обращается с женщинами. Он взял моду каждой женщине, вошедшей в его каюту, командовать: «Раздевайся!» — и овладевать ими в циничной форме с применением силы и причинением боли сразу по выполнении этого приказания.
Но что самое удивительное, женщины, узнав про такое дело, чуть ли не в очередь выстроились у каюты землянина и ломились в дверь поодиночке и группами.
Увы, все то нисколько не способствовало достижению главной цели и только усугубляло напряженность на корабле.
Чтобы хоть немного приблизиться к решению первоочередной задачи, надо было уговорить Же Ни Йя продолжать сотрудничество, которое заключается вовсе не в том, чтобы давать миламанкам сеансы первобытной любви, а в том, чтобы самому пройти курс комплексной генетической адаптации, который позволит довести биосовместимость земного организма до уровня, приемлемого для скрещивания.
— Ни за что! — неизменно отвечал на все предложения такого рода Же Ни Йя. — Мало того, что вы готовы угробить меня в своих звездных войнах, так еще предлагаете, чтобы я добровольно дал превратить себя в мутанта.
Никакие объяснения в том духе, что он вовсе не превратится в мутанта, а лишь приобретет способность к скрещиванию с миламанами, на Неустроева не действовали.
Конечно, можно было проделать все необходимые процедуры и без согласия Же Ни Йя. Однако это нельзя проделать незаметно. И все может очень плохо кончиться. Землянин попросту откажется участвовать в финальной стадии процесса, и вся работа пойдет насмарку.
В то, что даже в этом крайнем случае сохранится надежда на успех, верили только самые крайние оптимисты. Конечно, существует еще искусственное оплодотворение, но при таком невысоком уровне биосовместимости оно скорее всего не даст результатов.
А времени становилось все меньше, и когда казалось, что его уже нет совсем, один из старших медиков произнес вслух то, о чем многие специалисты знали, но боялись даже подумать.
— Есть еще один вариант. Изменить генотип миламанской женщины. Успех почти гарантирован, но эта женщина практически наверняка лишится способности иметь детей от миламанских мужчин и даже вести полноценную половую жизнь. И я не готов поручиться, что мы сможем потом вернуть ее генотип в исходное состояние. Одну операцию подобного рода женщина скорее всего выдержит, но вторую — вряд ли.
— Мы не можем сделать такую операцию, — категорически заявил другой старший медик. — Это противоречит закону о вивисекциях и закону о генофонде миламанской расы.
— Этим законам противоречит сама затея с геном бесстрашия, заметил первый медик, и его поддержал капитан корабля.
— Хочу напомнить, что законы мирного времени не всегда действуют на борту боевого корабля, — сказал он. — Я, как капитан крейсера, могу в боевой обстановке приостановить действие любого закона, кроме тех, которые касаются непосредственно боевых действий.
Об одном никто из участников совещания не спорил. Ни у капитана крейсера, ни у самой королевы, ни даже у Господа Бога нет права принудить миламанскую женщину к участию в подобном эксперименте.
Единственное, что мог сделать капитан — это пригласить на совещание младшего офицера Ли Май Лим.
Персонально ей ничего не стали излагать и предлагать. Просто посадили в одно из свободных кресел и продолжили обсуждение проблемы.
Минут через пятнадцать Ли Май Лим вскочила сама и воскликнула в необычайном возбуждении:
— Что же вы раньше молчали? Я хочу, чтобы мне сделали эту операцию немедленно.
— Но после операции ты не сможешь иметь нормального потомства и нормальных половых сношений с миламанами, — предостерег ее старший из медиков, опасаясь, что Ли Май Лим не все поняла.
— Но я смогу иметь детей от носителя гена бесстрашия? — уточнила Ли Май Лим.
— Одного — почти наверняка. Но это может быть опасно само по себе. Противоестественные генетические изменения могут дать непредсказуемый результат. Нельзя ручаться, что развитие инфанта пойдет по обычному пути. Нельзя исключить вероятности тяжелых осложнений, которые могут даже привести к смерти.
— Моей или ребенка?
— Очень может быть, что придется выбирать.
— Если вы готовы сделать выбор в пользу ребенка, я согласна.
Однако медики колебались, и на этом совещании не было принято никакого конкретного решения.
Ли Май Лим пришлось еще два дня доставать медиков, убеждая их, что она действительно согласна на генетическую коррекцию и если даже будет потом об этом жалеть, то упрекать станет только себя.
Медики пугали девушку мутациями, изменением внешнего облика, осложнениями, болезнями и смертью в мучениях, но она была непреклонна. И на третий день специалисты сдались.
Они решились подсадить в организм Ли Май Лим вирус генетической коррекции, который в считанные дни изменит ее генотип, максимально сблизив его с генотипом гуманоидов вида Homo sapiens. Это не превратит Ли Май Лим в человеческую самку — такое превращение не имело бы смысла. Но и полноценной миламанкой она тоже больше не будет.
И главный риск состоит в том, что она может быстро утратить способность к деторождению вообще. Земной и миламанский способы размножения очень сильно отличаются друг от друга и внутренние органы, отвечающие за эту сферу, также весьма различны. И компьютер предсказывает 50‑процентную вероятность того, что миламанские органы у Ли Май Лим после генетического вмешательства атрофируются, а человеческие не разовьются.
Но даже это не испугало Ли Май Лим. Она только спросила:
— Первый инфант родится наверняка?
— Скорее всего да. Стопроцентной гарантии дать нельзя, но мы почти уверены в этом.
— Тогда я готова.
И операция началась. Она ничем не напоминала хирургическое вмешательство — даже такое чистое и бескровное, какое практикуют миламаны, использующие лазерные скальпели и регенераторы тканей. Всего несколько безболезненных инъекций.
Правда, без наркоза не обошлось. Уже через несколько минут после инъекций тело Ли Май Лим забилось в жутких судорогах, и если бы не наркоз, то мучения были бы невыносимы.
Однако глубокий сон избавил ее от страданий, а проснулась Ли Май Лим только через три дня, когда все самое страшное было уже позади. Правда, чувствовала она себя отвратительно, а до прихода в точку рандеву оставались всего одни сутки.
Эти сутки еще не истекли, когда врачи сообщили одновременно капитану и Ли Май Лим, что биосовместимость ее яйцеклеток со сперматозоидами землянина достигла максимального уровня. Если зачатие не удастся совершить сейчас, то это не получится никогда.
И тогда Ли Май Лим пришла к носителю гена бесстрашия и сказала:
— Я хочу родить от тебя ребенка. Может быть, после этого у меня не будет детей, может быть, я даже умру, но если мой ребенок унаследует от тебя ген бесстрашия, то я умру счастливой. Пожалуйста, не лишай меня этого счастья.
Неустроев нашел, что речь ее прозвучала чересчур патетически, но ничего по этому поводу не сказал. Только спросил:
— А почему ты так уверена, что на этот раз у тебя получится? И чего это ты вдруг заговорила о смерти?
— Потому что я больше не миламанка. Я монстр, который создан специально для того, чтобы родить от тебя ребенка.
Говоря это, Ли Май Лим раздевалась, не ожидая напоминаний, и когда она предстала перед Неустроевым нагой, он, придирчиво оглядев ее с ног до головы, не нашел лучших слов, чем банальное:
— Надо сказать, ты очень привлекательный монстр.
«Кажется, он заметил!» — подумала Ли Май Лим про себя. Дело в том, что этим утром она обнаружила странную вещь. Ее груди ощутимо увеличились, хотя она еще не родила инфанта, и значит, для роста молочных желез не было никаких оснований. Похоже, это начали сказываться генетические изменения.
Но Евгений Неустроев по прозвищу Же Ни Йя ничего не заметил. Ему просто нравилась Ли Май Лим, и его слова были всего лишь очередным комплиментом.
И все-таки он был в восторге от Ли Май Лим. Более того, ему нравились все миламанки без исключения, и он не стал возражать, когда вслед за младшим офицером спецназа в каюту вошли еще четыре девушки с медовой кожей.
27
После того, как парадный катер генерала Забазара с рамбиярскими партизанами и колдунами на борту ушел от погони, его чуть было не обстреляли миламанские корабли, охраняющие священные рубежи родного скопления. Однако миламаны вовремя сообразили, что генеральский катер без эскорта не станет прорываться через линию фронта на вражескую территорию просто так.
К тому же миламанская разведка уже слышала о том, что у прославленного генерала Забазара угнали катер. Доблестным разведчикам удалось перехватить переговоры самого Забазара с заместителем, оставшимся на хозяйстве в Главном штабе союзнических войск.
В этом штабе вообще было больше миламанских шпионов, чем в любом другом подразделении моторо-мотогальских войск. Когда кого-то заставляют воевать из-под палки, он невольно задумывается о том, не поработать ли ему на противника. Как знать — может, это приблизит окончание войны.
Свои три медали «За образцовое растерзание врага» генерал Забазар заработал тем, что лично порвал в клочья четверых миламанских агентов. Но это не остановило их последователей, и начальник Главного штаба союзнических войск никогда не мог быть уверен, что его секретные переговоры остаются тайной для врага.
Правда, в случае с Рамбияром секретность соблюдалась особенно строго, и прокол случился лишь после того, как у Забазара угнали катер. Паника на временной базе привела к ослаблению бдительности, и в результате миламанская разведка узнала об инциденте.
Правда, миламаны так и не смогли выяснить, где находится планета Рамбияр и для чего она понадобилась моторо-мотогалам. И аналитики решили поначалу, что это просто очередное территориальное приобретение, до которых моторо-мотогалы так охочи.
Но тут появился этот самый парадный катер, который вышел на связь с миламанами по каналу, предназначенному специально для агентов, нуждающихся в экстренной помощи.
Как раз в этот момент катеру пытались преградить путь фронтовые силы моторо-мотогалов — космическая бронекавалерия. Но миламанский шпион Забатаган по специальному каналу сообщил коллегам нечто такое, из-за чего пришли в движение все миламанские корабли на большом участке фронта.
Из парковочных туннелей в пространство посыпались истребители, и бронекавалеристам стало не до погони за парадным катером генерала Забазара. Мотогальские мотошлюпки и миламанские истребители закружились в стремительной карусели, которая очень напоминала воздушный бой «Яков» против «Мессершмиттов» с той поправкой, что скорости измерялись в сотнях и тысячах километров в секунду, и поле боя растягивалось соответственно.
Верховые мотошлюпки, похожие на гибрид мотоцикла с самолетом, были менее массивны и более маневренны, нежели истребители, но это их не спасало. Миламанские пилоты умело теснили мотогальских всадников на периферию, растаскивая их по сторонам и отбивая от стаи, после чего расправиться с одиночными кавалеристами не составляло никакого труда.
Тем временем миламанские крейсера прикрыли парадный катер от линкоров противника, и один из них втянул маленькое суденышко в свое чрево, после чего стремительно покинул поле боя.
Бой вскоре затих сам собой, поскольку моторо-мотогалы не имели на этом участке фронта никаких сиюминутных интересов, кроме захвата беглого катера.
Катер захватить не удалось, и мотогалы благоразумно отошли на исходные позиции.
Когда об этом узнал генерал Забазар было уже поздно. Чтобы захватить катер теперь, потребовалось бы проникнуть в самое сердце скопления Ми Ла Ман, а для этого надо прорвать фронт, чего моторо-мотогалы не могли сделать уже несколько лет.
Крах последней надежды поверг Забазара в такой шок, что он даже осмелился грубо разговаривать с маршалом Караказаром, который выбрал этот крайне неудачный момент для того, чтобы сделать выговор начальнику Главного штаба союзнических войск.
Для выговора у младшего помощника запасного адъютанта Всеобщего Побеждателя были все основания. Миламанский шпион, сбежавший на катере вместе с партизанами и предателями из числа добровольцев, не просто был с генералом Забазаром из одного мотогальника, но и пользовался мощной протекцией начальника Главного штаба, что вовсе не редкость среди моторо-мотогалов, приходящихся друг другу родственниками.
Однако теперь выходило, что именно Забазар виноват в том, что вражеский агент занял высокую должность в Главном штабе союзнических войск — должность, которая открывала ему доступ к самым серьезным военным секретам.
И вот вам результат. Эти секреты — как те, которые хранятся в мозгу Забатагана, так и те, которые сосредоточены в памяти бортового компьютера парадного катера — попали к миламанам. Чем это может обернуться, страшно даже подумать, и не будь Забазар таким прославленным военачальником, он бы одним выговором не отделался. Как пить дать, пошел бы под трибунал и отправился командовать какой-нибудь штрафной эскадрой.
Но когда у генерала столько орденов и прочих знаков отличия, отдать его под трибунал не так-то просто. Это подрывает авторитет верховной власти, которая увешала его этими наградами. Поэтому сначала надо отобрать у провинившегося знаки отличия и только потом думать о трибунале.
Но отнять все награды сразу тоже нельзя. Вина должна быть соизмерима с подвигом, и чем выше рангом наказуемый, тем это очевиднее. Рядового можно расстрелять на месте без суда и следствия, и никто о его наградах даже не вспомнит. Но с генералами такие вещи не проходят.
Правда, в горячке скандала обезумевший от ярости маршал кричал:
— Я вырву твое кровавое сердце и скормлю его мурбазанским пиявкам!
Но эта фраза, несмотря на зловещее звучание, относилась не к собственному сердцу начальника Главного штаба союзнических войск, а лишь к наградной броши, которую Забазар носил приколотой к своему носовому платку. Эта брошь была изготовлена из синего жемчуга, которым охотно питаются хищные мурбазанские пиявки, чья слюна на две трети состоит из чистого спирта, а спирт, как известно, растворяет жемчуг в два счета.
И Караказар-таки выполнил свою угрозу, когда в ответ на упреки расстроенный генерал начал ему грубить, говоря:
— Я не согласен с вами, достопочтенный маршал. Я повышаю офицеров в чине и должности, исходя из той пользы, которую они приносят. А выявление шпионов в мои функции не входит. Для этого в войсках полно сексотов.
Спорить с самим младшим помощником запасного адъютанта Всеобщего Побеждателя было верхом хамства, бестактности и непочтительности, и маршал Караказар не мог оставить это без последствий.
— Загрызу! — прорычал он, обнажая свои огромные даже для моторо-мотогала клыки, и сразу вслед за тем от имени лично запасного адъютанта Всеобщего Побеждателя вице-генералиссимуса Загогура объявил о лишении генерала Забазара знака особого отличия «Кровавое сердце».
— Мне нужен письменный приказ самого вице-генералиссимуса, — еще раз нагрубил маршалу Забазар.
Оба собеседника прекрасно понимали, что Забазар никогда не стал бы прославленным военачальником, если бы не имел родственных связей, простирающихся далеко наверх. Его родной мотогальник Заба был ответвлением большого мотогальника За’ — и надо ли говорить, что именно к этому мотогальнику принадлежал великий и могучий запасной адъютант Всеобщего Побеждателя Загогур.
А большой мотогальник За’ был через обмен гнездовыми самками связан родством с мотогальником Набу, к которому принадлежал старший помощник второго адъютанта Всеобщего Побеждателя, что поднимало волосатую лапу генерала Забазара на недосягаемую, прямо-таки астрономическую высоту. Ведь у Всеобщего Побеждателя было в общей сложности шестнадцать основных и восемь дополнительных адъютантов, и запасной адъютант Загогур занимал лишь седьмое место среди дополнительных, тогда как второй адъютант Тартакан находился на третьем месте среди основных после главного и первого. Недаром он носил звание Четырежды Генералиссимуса.
Даже если бы генерал Забазар не был столь ценен для моторо-мотогальских войск, следовало ожидать, что родичи не оставят его в беде и возьмут под защиту хотя бы ради поддержания чести мотогальника.
Однако Забазар оставался ценнейшим кадром, даже несмотря на грубый прокол с непредсказуемыми последствиями. И он знал, что делает, когда хамил вышестоящему начальнику в маршальском звании.
Потому что начальник этот — штабная крыса без роду и племени, приставленная к вице-генералиссимусу из мотогальника За’ в качестве соглядатая, а Забазар — боевой генерал, мундир которого рвется под тяжестью наград, а волосатая лапа скребет подножие трона Всеобщего Побеждателя.
К тому же миламанская разведка уже слышала о том, что у прославленного генерала Забазара угнали катер. Доблестным разведчикам удалось перехватить переговоры самого Забазара с заместителем, оставшимся на хозяйстве в Главном штабе союзнических войск.
В этом штабе вообще было больше миламанских шпионов, чем в любом другом подразделении моторо-мотогальских войск. Когда кого-то заставляют воевать из-под палки, он невольно задумывается о том, не поработать ли ему на противника. Как знать — может, это приблизит окончание войны.
Свои три медали «За образцовое растерзание врага» генерал Забазар заработал тем, что лично порвал в клочья четверых миламанских агентов. Но это не остановило их последователей, и начальник Главного штаба союзнических войск никогда не мог быть уверен, что его секретные переговоры остаются тайной для врага.
Правда, в случае с Рамбияром секретность соблюдалась особенно строго, и прокол случился лишь после того, как у Забазара угнали катер. Паника на временной базе привела к ослаблению бдительности, и в результате миламанская разведка узнала об инциденте.
Правда, миламаны так и не смогли выяснить, где находится планета Рамбияр и для чего она понадобилась моторо-мотогалам. И аналитики решили поначалу, что это просто очередное территориальное приобретение, до которых моторо-мотогалы так охочи.
Но тут появился этот самый парадный катер, который вышел на связь с миламанами по каналу, предназначенному специально для агентов, нуждающихся в экстренной помощи.
Как раз в этот момент катеру пытались преградить путь фронтовые силы моторо-мотогалов — космическая бронекавалерия. Но миламанский шпион Забатаган по специальному каналу сообщил коллегам нечто такое, из-за чего пришли в движение все миламанские корабли на большом участке фронта.
Из парковочных туннелей в пространство посыпались истребители, и бронекавалеристам стало не до погони за парадным катером генерала Забазара. Мотогальские мотошлюпки и миламанские истребители закружились в стремительной карусели, которая очень напоминала воздушный бой «Яков» против «Мессершмиттов» с той поправкой, что скорости измерялись в сотнях и тысячах километров в секунду, и поле боя растягивалось соответственно.
Верховые мотошлюпки, похожие на гибрид мотоцикла с самолетом, были менее массивны и более маневренны, нежели истребители, но это их не спасало. Миламанские пилоты умело теснили мотогальских всадников на периферию, растаскивая их по сторонам и отбивая от стаи, после чего расправиться с одиночными кавалеристами не составляло никакого труда.
Тем временем миламанские крейсера прикрыли парадный катер от линкоров противника, и один из них втянул маленькое суденышко в свое чрево, после чего стремительно покинул поле боя.
Бой вскоре затих сам собой, поскольку моторо-мотогалы не имели на этом участке фронта никаких сиюминутных интересов, кроме захвата беглого катера.
Катер захватить не удалось, и мотогалы благоразумно отошли на исходные позиции.
Когда об этом узнал генерал Забазар было уже поздно. Чтобы захватить катер теперь, потребовалось бы проникнуть в самое сердце скопления Ми Ла Ман, а для этого надо прорвать фронт, чего моторо-мотогалы не могли сделать уже несколько лет.
Крах последней надежды поверг Забазара в такой шок, что он даже осмелился грубо разговаривать с маршалом Караказаром, который выбрал этот крайне неудачный момент для того, чтобы сделать выговор начальнику Главного штаба союзнических войск.
Для выговора у младшего помощника запасного адъютанта Всеобщего Побеждателя были все основания. Миламанский шпион, сбежавший на катере вместе с партизанами и предателями из числа добровольцев, не просто был с генералом Забазаром из одного мотогальника, но и пользовался мощной протекцией начальника Главного штаба, что вовсе не редкость среди моторо-мотогалов, приходящихся друг другу родственниками.
Однако теперь выходило, что именно Забазар виноват в том, что вражеский агент занял высокую должность в Главном штабе союзнических войск — должность, которая открывала ему доступ к самым серьезным военным секретам.
И вот вам результат. Эти секреты — как те, которые хранятся в мозгу Забатагана, так и те, которые сосредоточены в памяти бортового компьютера парадного катера — попали к миламанам. Чем это может обернуться, страшно даже подумать, и не будь Забазар таким прославленным военачальником, он бы одним выговором не отделался. Как пить дать, пошел бы под трибунал и отправился командовать какой-нибудь штрафной эскадрой.
Но когда у генерала столько орденов и прочих знаков отличия, отдать его под трибунал не так-то просто. Это подрывает авторитет верховной власти, которая увешала его этими наградами. Поэтому сначала надо отобрать у провинившегося знаки отличия и только потом думать о трибунале.
Но отнять все награды сразу тоже нельзя. Вина должна быть соизмерима с подвигом, и чем выше рангом наказуемый, тем это очевиднее. Рядового можно расстрелять на месте без суда и следствия, и никто о его наградах даже не вспомнит. Но с генералами такие вещи не проходят.
Правда, в горячке скандала обезумевший от ярости маршал кричал:
— Я вырву твое кровавое сердце и скормлю его мурбазанским пиявкам!
Но эта фраза, несмотря на зловещее звучание, относилась не к собственному сердцу начальника Главного штаба союзнических войск, а лишь к наградной броши, которую Забазар носил приколотой к своему носовому платку. Эта брошь была изготовлена из синего жемчуга, которым охотно питаются хищные мурбазанские пиявки, чья слюна на две трети состоит из чистого спирта, а спирт, как известно, растворяет жемчуг в два счета.
И Караказар-таки выполнил свою угрозу, когда в ответ на упреки расстроенный генерал начал ему грубить, говоря:
— Я не согласен с вами, достопочтенный маршал. Я повышаю офицеров в чине и должности, исходя из той пользы, которую они приносят. А выявление шпионов в мои функции не входит. Для этого в войсках полно сексотов.
Спорить с самим младшим помощником запасного адъютанта Всеобщего Побеждателя было верхом хамства, бестактности и непочтительности, и маршал Караказар не мог оставить это без последствий.
— Загрызу! — прорычал он, обнажая свои огромные даже для моторо-мотогала клыки, и сразу вслед за тем от имени лично запасного адъютанта Всеобщего Побеждателя вице-генералиссимуса Загогура объявил о лишении генерала Забазара знака особого отличия «Кровавое сердце».
— Мне нужен письменный приказ самого вице-генералиссимуса, — еще раз нагрубил маршалу Забазар.
Оба собеседника прекрасно понимали, что Забазар никогда не стал бы прославленным военачальником, если бы не имел родственных связей, простирающихся далеко наверх. Его родной мотогальник Заба был ответвлением большого мотогальника За’ — и надо ли говорить, что именно к этому мотогальнику принадлежал великий и могучий запасной адъютант Всеобщего Побеждателя Загогур.
А большой мотогальник За’ был через обмен гнездовыми самками связан родством с мотогальником Набу, к которому принадлежал старший помощник второго адъютанта Всеобщего Побеждателя, что поднимало волосатую лапу генерала Забазара на недосягаемую, прямо-таки астрономическую высоту. Ведь у Всеобщего Побеждателя было в общей сложности шестнадцать основных и восемь дополнительных адъютантов, и запасной адъютант Загогур занимал лишь седьмое место среди дополнительных, тогда как второй адъютант Тартакан находился на третьем месте среди основных после главного и первого. Недаром он носил звание Четырежды Генералиссимуса.
Даже если бы генерал Забазар не был столь ценен для моторо-мотогальских войск, следовало ожидать, что родичи не оставят его в беде и возьмут под защиту хотя бы ради поддержания чести мотогальника.
Однако Забазар оставался ценнейшим кадром, даже несмотря на грубый прокол с непредсказуемыми последствиями. И он знал, что делает, когда хамил вышестоящему начальнику в маршальском звании.
Потому что начальник этот — штабная крыса без роду и племени, приставленная к вице-генералиссимусу из мотогальника За’ в качестве соглядатая, а Забазар — боевой генерал, мундир которого рвется под тяжестью наград, а волосатая лапа скребет подножие трона Всеобщего Побеждателя.
28
Млечные слезы источали аромат ванили и сочились, как сладкий сок из тропических плодов.
Ли Май Лим, которая поначалу выглядела усталой, изможденной и осунувшейся, буквально расцвела под благотворным воздействием этих волшебных капель, которыми было покрыто все ее тело. На ее медовой коже смешивалась влага из пяти источников — или даже из десяти, если быть совсем уж точным. Ведь сама Ли Май Лим тоже источала эту влагу.
Млечные слезы действовали, как ведьмин крем. Ли Май Лим молодела на глазах и казалось, она вот-вот взлетит — настолько одухотворенным было ее лицо и окрыленным казалось тело.
Зато Евгений Неустроев по прозвищу Же Ни Йя был по-настоящему изможден. Он не чувствовал усталости, поскольку все его ощущения были вытеснены одним — беспредельным наслаждением. Но когда он попытался в очередной раз переменить позу, оказалось, что мышцы больше не повинуются ему, и единственное, на что он еще способен — это лежать пластом на спине, отдав свое тело в распоряжение пятерых девушек, которые продолжали без устали покрывать его поцелуями и натирать своим божественным напитком.
Похоже, этот напиток все-таки действовал и на него, поскольку Же Ни Йя при всей своей усталости и неподвижности продолжал исправно выполнять свою главную функцию, снова и снова извергая в чрево Ли Май Лим водопады семени, которое миламаны называют «плодоносным дождем».
Такого с ним не бывало еще никогда, и он опасался, что и впредь никогда не будет, потому что эти ненасытные нимфоманки выжмут его без остатка.
— Я больше не могу! — хрипло шептал он пересохшими губами, но тотчас же у этих губ появлялся чей-то влажный сосок, и новая порция волшебного напитка растворяла сухость во рту и в горле и заставляла забыть о протестах.
А где-то далеко внизу тем временем попарно колдовали над предметом гордости Же Ни Йя другие девушки, и казалось бы, навеки поникший цветок сладострастия, как называют его миламанские поэты, снова обретал силу.
Чем все это кончилось, Же Ни Йя не знал. Он не то потерял сознание, не то просто заснул, но и во сне не было ему покоя. Его преследовали видения райского сада, и нагие гурии не миламанского, а вполне земного вида, белокожие, черноокие и длинноволосые девственницы, преследовали его среди тропических растений, и было их столько, что убежать от них и вырваться из окружения не было никакой надежды.
Когда круг сомкнулся и нагие девственницы числом не меньше миллиона навалились на него все сразу, Неустроев громко и протяжно закричал, но не проснулся, как это обычно бывает при кошмарах, а наоборот, потерял сознание еще раз.
Дальше он спал без сновидений и нисколько не удивился, узнав потом, что провалялся на ложе целые сутки и даже больше — полночи, день и еще целую ночь.
А в то утро, когда Же Ни Йя проснулся, Ли Май Лим снова вошла в его каюту и остановилась посередине, лучась счастьем и преисполненная гордости.
В руках она держала большое телесного цвета яйцо, от которого отходила тонкая длинная трубка с расширением на конце. Эта трубка тянулась к соску ее левой груди и раструб охватывал его, как присоска.
— Что это? — спросил Неустроев, не скрывая удивления.
— Это твой сын, — ответила Ли Май Лим, и улыбка на ее лице, казалось, могла осветить непроглядную космическую тьму лучше всякого солнца.
— Вы что, несете яйца? — тупо произнес он, безуспешно пытаясь собрать в кучу свои мысли.
Ли Май Лим, которая поначалу выглядела усталой, изможденной и осунувшейся, буквально расцвела под благотворным воздействием этих волшебных капель, которыми было покрыто все ее тело. На ее медовой коже смешивалась влага из пяти источников — или даже из десяти, если быть совсем уж точным. Ведь сама Ли Май Лим тоже источала эту влагу.
Млечные слезы действовали, как ведьмин крем. Ли Май Лим молодела на глазах и казалось, она вот-вот взлетит — настолько одухотворенным было ее лицо и окрыленным казалось тело.
Зато Евгений Неустроев по прозвищу Же Ни Йя был по-настоящему изможден. Он не чувствовал усталости, поскольку все его ощущения были вытеснены одним — беспредельным наслаждением. Но когда он попытался в очередной раз переменить позу, оказалось, что мышцы больше не повинуются ему, и единственное, на что он еще способен — это лежать пластом на спине, отдав свое тело в распоряжение пятерых девушек, которые продолжали без устали покрывать его поцелуями и натирать своим божественным напитком.
Похоже, этот напиток все-таки действовал и на него, поскольку Же Ни Йя при всей своей усталости и неподвижности продолжал исправно выполнять свою главную функцию, снова и снова извергая в чрево Ли Май Лим водопады семени, которое миламаны называют «плодоносным дождем».
Такого с ним не бывало еще никогда, и он опасался, что и впредь никогда не будет, потому что эти ненасытные нимфоманки выжмут его без остатка.
— Я больше не могу! — хрипло шептал он пересохшими губами, но тотчас же у этих губ появлялся чей-то влажный сосок, и новая порция волшебного напитка растворяла сухость во рту и в горле и заставляла забыть о протестах.
А где-то далеко внизу тем временем попарно колдовали над предметом гордости Же Ни Йя другие девушки, и казалось бы, навеки поникший цветок сладострастия, как называют его миламанские поэты, снова обретал силу.
Чем все это кончилось, Же Ни Йя не знал. Он не то потерял сознание, не то просто заснул, но и во сне не было ему покоя. Его преследовали видения райского сада, и нагие гурии не миламанского, а вполне земного вида, белокожие, черноокие и длинноволосые девственницы, преследовали его среди тропических растений, и было их столько, что убежать от них и вырваться из окружения не было никакой надежды.
Когда круг сомкнулся и нагие девственницы числом не меньше миллиона навалились на него все сразу, Неустроев громко и протяжно закричал, но не проснулся, как это обычно бывает при кошмарах, а наоборот, потерял сознание еще раз.
Дальше он спал без сновидений и нисколько не удивился, узнав потом, что провалялся на ложе целые сутки и даже больше — полночи, день и еще целую ночь.
А в то утро, когда Же Ни Йя проснулся, Ли Май Лим снова вошла в его каюту и остановилась посередине, лучась счастьем и преисполненная гордости.
В руках она держала большое телесного цвета яйцо, от которого отходила тонкая длинная трубка с расширением на конце. Эта трубка тянулась к соску ее левой груди и раструб охватывал его, как присоска.
— Что это? — спросил Неустроев, не скрывая удивления.
— Это твой сын, — ответила Ли Май Лим, и улыбка на ее лице, казалось, могла осветить непроглядную космическую тьму лучше всякого солнца.
— Вы что, несете яйца? — тупо произнес он, безуспешно пытаясь собрать в кучу свои мысли.