— Познакомься, Зоя, — подвела ее Реня к ребятам. — Это наш электротехник Женя. Тот самый Женя, который ублажает нас музыкой.
   — Сегодня целый день ставил грустные пластинки, наверное, давно не получал писем от жены, — вставила Валя.
   — А это — Володя. Ты его видишь каждый день, но, наверное, не знаешь, что он у нас руководит туристским кружком. Сейчас он немного освоится и начнет тебя вербовать в туристы.
   Пришли еще ребята и девушки. Тоненькая чернявая Катя Белякова и Олег — невысокий, с черными усиками.
   — Это наше конструкторское бюро, они придумывают новые модели часов, — представила их Реня Зое.
   Хозяйка пригласила всех за стол. Зоя оказалась между именинницей и Женей. Налили рюмки.
   — За здоровье именинницы!
   — За твое здоровье!
   — За твое счастье, Реня! — зашумели веселые голоса.
   Немного спустя, когда слегка перекусили, для второго тоста слово попросил Олег. Его знали как записного шутника, и когда он встал, все заулыбались, наперед ожидая смешного. Валя так и стреляла в него глазами, уже готовая захохотать.
   — Вот вы тут улыбаетесь, а я хочу говорить о серьезном, — сказал он. — Реня, — он повернулся к хозяйке и слегка ей поклонился, — второй тост, насколько мне известно, полагается поднимать за родителей, которые вырастили именинницу. Но все мы знаем, что родителей у тебя нет, что выросла ты в детдоме. — Олег слегка запнулся, переступил с ноги на ногу. Все давно перестали улыбаться, внимательно и серьезно слушали, что будет дальше. — Но ты выросла очень хорошим человеком. На заводе работаешь, в институте учишься и товарищ замечательный. Так давайте выпьем за тех, кто тебя воспитал. Назови нам из тех людей кого захочешь, и мы выпьем за их здоровье!
   Все весело повернулись к Рене, поддерживая тост. А Реня сидела растерянная и не находила слов.
   — Наговорил, — пожала она плечами. — Уж такая я хорошая! Да и задачку задал — назвать кого-нибудь из чудесных людей… Их много было… Но если так, — наконец решила она, — давайте выпьем за Анну Владимировну.
   Никто не знал Анны Владимировны, но все дружно подняли рюмки за незнакомую женщину.
   Зоя впервые услышала, что Реня выросла в детдоме, и теперь с особым интересом и уважением посмотрела на нее. Зое казалось, что человек, который вырос в детском доме, должен быть не таким, как все. Она представляла себе таких людей постоянно печальными, несчастными. А Реня вовсе не такая. Красивая, веселая, она выглядела совершенно счастливым человеком. Наоборот, несчастной на какую-то минуту ощутила себя Зоя. «Как хорошо им всем, — подумала она. — Работать никому из них не трудно и жить в общежитии весело. А я… Имела ли я вообще право приходить сюда?..» Зоя опустила глаза. Это сразу заметил Женя.
   — Вам что, скучно? — спросил он. — Ну, я не допущу, чтоб моя соседка да скучала, — заявил он, доливая вина в Зоину рюмку.
   Женя пустился болтать с Зоей, шутить, и она постепенно ожила, а потом и вовсе развеселилась.
   Скоро отодвинули стол, включили радиолу и стали танцевать. Женя сразу пригласил Зою. Танцевал он превосходно, это стало особенно ясно, когда после него Зою пригласил Володя. Тот поминутно сбивался с такта, наступал на ногу и краснел, как девочка. Дальше Зоя танцевала только с Женей. Он все время стоял рядом, и стоило зазвучать музыке, как тут же брал ее за руку, и ей это очень нравилось, нравилось, что такой красивый, совсем взрослый и даже женатый парень выделил ее среди других.
   Несколько раз подходила Реня, спрашивала, хорошо ли ей, весело ли. И Зоя искренне отвечала, что ей хорошо, весело.
   Потом снова сели за стол. Снова пили вино, ели виноград, яблоки. Конструкторша Катя прикрыла глаза, откинулась на спинку стула и завела звонким голосом:
 
Ой, березы да сосны,
Партизанские сестры…
 
   Валя выбежала из-за стола, взяла гитару. Песню сразу подхватили. Пели хорошо, слаженно. Валя хорошо аккомпанировала. Было видно, что не в первый раз собираются друзья, не в первый раз поют эту песню. Только Зоя не знала слов и все никак не могла попасть в лад. Немного лучше пошло у нее, когда запели «Подмосковные вечера». Зоя смотрела на Олега, который сидел напротив и дирижировал хором. Он то поднимал ладони кверху, показывая, где взять выше, то опускал их вниз, веля петь потише. Когда Зоя фальшивила, он грозил ей пальцем.
 
   Вдруг Зоя почувствовала, что на плечи ей легла рука. Рука была Женина, она сразу догадалась, хотя не поворачивалась и не видела его. Стол и все, кто сидел за ним, на мгновение куда-то уплыли. Потом все снова вернулось на место. Словно откуда-то издалека возвращалась и песня. А Женина рука лежала на ее плечах — тяжелая, теплая, приятная. «Не видит ли кто-нибудь? Надо сбросить его руку, нехорошо так», — подумала Зоя и слегка повела плечом. Но Женя не убрал руку, наоборот, кажется, еще сильнее прижал ее к плечу. И Зоя больше не сопротивлялась. Только запела громче, словно голосом своим хотела отвлечь внимание от Жениной руки, показать, что ничего особенного с нею не происходит.
   «Но ведь он женат», — на какой-то миг спутала слова песни тревожная мысль. Но слово «женат» совсем не подходило Жене — такому молодому, красивому и хорошему, и Зоя перестала об этом думать. Ей хорошо — и пусть. Она не собирается отбивать его у жены.
 
   Хотя час был поздний, Антонина Ивановна не спала. Она отперла Зое дверь, спросила, не хочет ли дочка есть.
   — Что ты, мамочка, я же в гостях была, — засмеялась та.
   Лежа в своей мягкой, теплой постели, Зоя вспоминала сегодняшний вечер. В ушах еще звучала музыка, звенели песни. Она так и видела перед собою веселые лица Вали, Любы, Рени, Володи. Но чаще всех вставали перед нею глаза Жени, которые с таким вниманием следили за нею весь вечер. Женя провожал ее домой. Они шли по притихшему ночному проспекту. Изредка их обгоняли полупустые троллейбусы, временами мелькал зеленый огонек такси. Но скоро они свернули с проспекта, пошли малоосвещенной и, казалось, совсем уже уснувшей улицей.
   — Вы такая красивая, Зоенька, — говорил Женя, склонясь к ней и стараясь заглянуть в глаза. — Я сегодня как увидел вас, так прямо испугался, как бы не влюбиться…
   Женины слова сладко волновали.
   — Я намного старше вас, мне уже двадцать пять, и, поверьте, знаю, что такое случается не часто. Я уже очень давно не чувствовал того, что чувствую сейчас, — и он взял Зоину руку. Зоя осторожно высвободила пальцы.
   — Но ведь у вас… жена, — сказала она, как-то робко выговаривая слово — «жена».
   — Да, есть, я ни от кого этого не скрываю, — сказал Женя глуховатым голосом. Зое показалось, что он чего-то недоговаривает, и она вопросительно взглянула на него. В зеленоватом свете магазинной витрины лицо Жени показалось ей бледным и грустным, ей стало его жаль. — Вот видите, — вздохнул Женя. — Говорите, жена есть. А жена не хочет ехать ко мне, не хочет делить со мною трудностей… Не желает она ехать, пока мне не дадут квартиру. Живет у своих родителей, в Полоцке…
   Женя говорил все это таким тоном, что Зое всё больше и больше становилось его жаль.
   — Но хватит о печальном, — улыбнулся он. — Мне с вами так хорошо, так радостно, что я позабыл сегодня все свои житейские невзгоды, — и снова он взял Зоину руку. Зоя снова хотела ее отнять, но на этот раз он так крепко сжал ее пальцы, что они так и остались в его руке.
   — Мне очень хотелось бы встретиться с вами еще когда-нибудь, — сказал Женя, когда они подошли к Зоиному дому.
   — Что вы, разве можно? — несмело отозвалась Зоя.
   — О, да вы, оказывается, не Зоечка, а зайчик, трусливый такой зайчишка, — Женя уже держал обе Зоины руки в своих.
   Зое понравилось, что он назвал ее школьной кличкой.
   — Откуда вы знаете, как меня в школе звали? — засмеялась она.
   — Я все знаю, — многозначительно сказал Женя. — И знаю, что нам с вами непременно надо встретиться. Ну неужели вы такая, извините, мещанка, что не захотите со мною встречаться только потому, что я женат? Я ведь предлагаю вам дружбу, а от дружбы отказываться грех. Ну как, согласны?
   Зоя молчала. Она не знала, что отвечать. Так славно, так серьезно с нею еще никто никогда не говорил. Зое вспомнился Витя Кудревич, который учился с ней в одном классе и был в нее влюблен. Зоя пользовалась этим и часто просила, чтобы Витя дал ей списать трудную задачку, на которую у самой Зои не хватило терпения. Витя ворчал: «И сама могла бы, если б посидела», — но потом вытаскивал из портфеля тетрадку и клал ей на парту.
   Бывало, Витя вечерами приходил к ней, но как придет, как сядет у приемника, так весь вечер и головы не поднимет. «Умеет ли этот парень говорить?» — интересовалась Антонина Ивановна, когда Витя, просидев целый вечер и не вымолвив ни словечка, уходил домой.
   Стоя с нею у подъезда, Витя только тем и занимался, что выковыривал носком ботинка камешки из земли. А разве сказал он хоть раз что-нибудь ласковое? Когда оставались вдвоем, подолгу рассказывал о спортивных соревнованиях, называл имена и фамилии каких-то левых и правых защитников, боксеров каких-то, как-будто все это было интересно Зое. А Женя… С ним так необычно, он какой-то таинственный — как герой романа. И от каждого прикосновения его руки сердце замирает.
   — Так вы согласны? — снова спросил Женя.
   «Ну, и что тут плохого, если я согласилась, — лежа в постели, с кем-то спорила Зоя. — Как будто и в самом деле нельзя дружить с парнем только потому, что он женат? Бедный Женя…» — вздыхала она, вспоминая, какое грустное было у него лицо, когда говорил о жене.
   «Интересно, а что сказали бы все, кто был сегодня на вечере, если бы узнали, что они с Женей договорились о встрече? Что сказала бы Реня? Это ведь только подумать, она, оказывается, в детдоме жила… А я ничего и не знала».
   — Мама, — вполголоса позвала Зоя Антонину Ивановну, глянув на дверь спальни. — А эта Реня, знаешь, в детдоме воспитывалась… У нее нет ни отца, ни матери…
   Но Антонина Ивановна ничего не ответила, наверно, уже спала. Зоя поднялась на кровати — в длинной белой, с тонким кружевом у шеи, ночной рубашке, потянулась к выключателю, надавила на черную кнопку. Сразу исчезла зубчатая тень от люстры, и сама люстра, и стены. Зоя опустила голову на подушку, и как только коснулась ее, словно бы подхватил, закружил ее танец. Еще раз глянули на нее Женины глаза, а потом все — и музыка, и танец, и девчата, и Женя — все смешалось вместе и исчезло. Зоя крепко уснула.
 
   — Посмотри, Реня, хорошо ли так? — Зоя подала Рене пинцетом баланс с волоском.
   Реня закончила править свой баланс, вынула его из лявциркуля, положила под прозрачный пластмассовый колпачок и взяла Зоин. Она толкнула пальцем желтое колесико, внимательно через лупу посмотрела, как оно крутится.
   — Еще немного бьет, — сказала Реня. Не отрывая глаз от баланса, привычным движением взяла пинцет, поправила в одном месте, в другом, высвободила баланс из лявциркуля и передала пинцетом Зое. — Вот так будет хорошо. Ты не спеши, работай потихоньку, — посоветовала она своей ученице.
   Зое было досадно и стыдно. Стыдно, что Реня поправляла работу, на которую она потратила пятнадцать минут. Хорошо Рене говорить: «Не спеши». Если она не будет спешить, придется по полчаса сидеть над каждым балансом. А лента конвейера двигается через каждые две минуты. Когда же она начнет работать самостоятельно? Даже за конвейер для учеников, который двигается через каждые пять минут, ее посадят неизвестно когда. Нет, кажется, ничего из нее не выйдет.
   Зоя толкает и толкает баланс, выправленный Реней, и не хочется ей вынимать его и вставлять другой. Как это все, оказывается, долго и нудно. Если бы можно было скоренько выучиться, скоренько сесть и работать самостоятельно — совсем другое дело. А так — нет, где ей набраться терпения? За сто лет не научится она работать так быстро и ловко, как Реня. Но ведь еще недавно ей казалось, что вовек не научится вставлять баланс в лявциркуль, что вовек не выправит ни одного баланса. А вот научилась же. И совсем неожиданно. Еще накануне не могла сладить с балансом — то выпадал из лявциркуля, то так зажимался, что и повернуть невозможно, то ломались цапфы. А назавтра утром взяла пинцет в руки, подхватила баланс, и он словно сам собою вскочил в лявциркуль. В тот день так легко было ей работать, и время быстро проскочило, и спина не болела. Но скоро выяснилось, что это была только одна, первая победа, и Зоя снова приуныла. А сейчас — ни конца не видно, ни краю.
   Только что она спешила сделать свою операцию как можно быстрее, а теперь сидит и без всякого смысла толкает желтое колесико, зажатое в лявциркуле, и не жаль ей минут, уходящих впустую.
   Сердце начинает точить скука, а за скукой приходит усталость, хотя рабочий день еще только начался. Если скука приходила на уроке, можно было пошептаться с подружкой, переброситься с кем-нибудь запиской или просто тайком почитать интересную книжку. А тут с кем пошепчешься? Все заняты, все работают.
   С каким-то полным безразличием вынула она баланс из лявциркуля, вставила другой, неправленый. Долго вертела, примеривала пинцетом, снова вертела. Когда уже показалось, что колесико двигается ровнюсенько и всюду одинаковое расстояние от линеечки, заметила, что в одном месте оно чуточку ближе к черной полоске. Снова брала пинцет, снова правила. Вдруг показалось, что теперь уже она сама все испортила. Сама искривила деталь. А лента конвейера плывет, плывет. Уже несколько раз загорался красный огонек, уже не один баланс выправила и отослала в путь Реня — они поплыли, поехали с лентой конвейера. А у Зои окончательно опустились руки. С тоской поглядывает она на большие электрические часы, висящие в цехе. «Хоть бы уж гимнастика скорее, что ли», — думает она. Но и до гимнастики еще больше, чем полчаса.
   — Смотрите, да она, кажется, спит, — услышала Зоя приглушенный шепот Любы. Зоя встрепенулась, показалось, что это про нее. Взглянула на Любу, но та смотрела куда-то в конец конвейера. Реня с Зоей тоже посмотрели туда и поняли, о ком это Люба. Инна Горбач сидела в какой-то неловкой позе. Рот слегка приоткрыт, лицо какое-то неживое, бессмысленное, как и правда бывает у человека, который спит.
   — Разбудить Горбач, — сказала Люба Рене таким тоном, каким обычно передают на конвейере какую-то просьбу или приказ. Реня передала то же Вале.
   — Разбудить Горбач, — передала дальше Валя.
   Но Инна, оказывается, не спала. Она услышала Валины слова и, не поворачивая головы, скосила на Валю светлые, немного навыкате глаза.
   — А мы думали, ты спишь, — засмеялась Валя.
   — Это она работает так — как сонная муха, — сказала Люба. — А потом снова будут часы возвращать на декотаж.
   Зоя поглядывала на Инну. Позу та переменила, но лицо у нее оставалось таким же сонным и безразличным. Оно не ожило даже тогда, когда по радио зазвучал спортивный марш.
   Скоро все уже стояли возле своих конвейеров. Прибежал физкультурник — низенький и полный Сергей Петрович. Просто удивительно, чтобы физкультурник, спортсмен был таким толстым. Тем не менее упражнения он выполнял очень ловко.
   Зое стало веселее. Она стояла между Реней и Валей, повторяла все за Сергеем Петровичем и поглядывала на стоявшую перед нею Инну. Реня и Валя тоже поглядывали на нее, подмигивали друг дружке и улыбались. В самом деле смешно выглядела неповоротливая Инна. Звучит команда руки кверху, все давно подняли, а у Инны пальцы еще дотрагиваются до носков туфель. Команда руки опустить, а она еще только поднимает. А начали бег на месте, никак не могла попасть в ногу.
   Десять минут смеха, и снова за работу. Какое-то время после зарядки Зое работается веселее, а потом снова начинает поглядывать на часы: ждет обеда. А после обеда ждет конца рабочего дня. Зато вечером — знакомая остановка автобуса у рекламного щита, здесь будет ждать ее Женя, у него уже есть билеты в кино.
   Поначалу Зое было не по себе, что она ходит на свидания с женатым парнем, а потом как-то перестала об этом думать. С каждым днем Женя становился ей все ближе, ей нравилось слушать от него, какая она красивая, что ему так нужна ее дружба. При этом Женя всегда вздыхал, и ей казалось, что он чего-то недоговаривает.
   Зое хотелось думать, что он чего-то недоговаривает о своей жене. «Наверно, она у него некрасивая, злая женщина, — думала Зоя. — Наверно, она не любит Женю, не хочет ехать к нему, не понимает, как ему тоскливо одному».
   Зоя воображала себе, как они будут с Женей сидеть в зале кино, как он будет все время держать ее руку в своей, а потом провожать домой и говорить ласковые слова. От таких мыслей время шло быстрее, и Зоя с радостью в них погружалась.
   В конце рабочего дня захрипел репродуктор, словно прочищая голос.
   — Пускай бы мою любимую поставил, — вздохнула Валя.
   Но по радио послышалась не музыка, секретарь комсомольского бюро Степан Шугалов передавал объявление.
   — Внимание, внимание, — говорил Степан, — сегодня после работы объявляется субботник по посадке деревьев на территории завода. На субботник выходит первый сборочный цех. Собираться около первого корпуса.
   Степан повторил объявление еще раз, потом зазвучала музыка. Загорелась красная лампочка конвейера и лента двинулась, поднося новые комплекты к рукам работниц. Лента плыла медленно, словно под музыку вальса, которая звучала из репродуктора. Потом лента остановилась, но Зое казалось, что она все еще плывет.
   «Субботник… а как же кино… У Жени сегодня выходной, он будет ждать меня…»
   — А знаешь, Реня, во дворе часового завода нельзя сажать тополя, — слышит Зоя Валин голос.
   — Знаю, — отвечает Реня. — Когда тополя зацветают, летит пух. Нельзя, чтобы он попадал в цеха завода, потому и не сажают.
   Зоя слышит голоса подруг, но не очень соображает, о чем они.
   «Что же делать, может, не пойти на свидание… или не идти на субботник?» — вертится у нее в голове.
   Она чувствует, как взмокают у нее ладони. Это от волнения. А влажными руками, она знает, нельзя работать с деталями.
   «А, мои детали все равно не идут в дело, — безразлично думает она. — Так какая разница, влажные или не влажные руки…»
 
   — Послушай, Реня, а не пересадить ли нам твою ученицу на другую операцию? — спросил Игорь Борисович.
   Он стоял за спиною у Зои. Наверно, давно уже подошел и наблюдал за ее работой. Зоя робела перед начальником цеха. Боялась взгляда его строгих глаз, постоянно нахмуренных бровей. Стоило ей увидеть, что начальник цеха направляется к их конвейеру, сердце начинало стучать чаще. Сейчас же, услышав слова Игоря Борисовича, она совсем отложила лявциркуль.
   — А почему, Игорь Борисович? — опустила руку с пинцетом Реня.
   — Ну, операция сложная, и, я вижу, не очень у нее получается. Может, лучше ей что-нибудь попроще?
   — Ой, Игорь Борисович, жаль бросать, когда уже столько сделано. Ей теперь главное скорость набрать. Да вы ведь и сами говорили, что на нашу операцию людей не хватает… Ничего, научится.
   Игорь Борисович постоял, подумал, постукивая по широкой ладони лявциркулем, который всегда носил с собою в кармане халата.
   — Ну, смотри, — решил он наконец, — на твою ответственность эта барышня.
   — Ха-ха… барышня! — засмеялась Валя. — А она у нас, и правда, немножко барышня. Скажи, почему ты вчера на субботнике не была? — стрельнула она глазами в Зою.
   Нет, сейчас Зоя не ждала этого вопроса. Она ждала его весь день и стала уже радоваться, что не спрашивают, что не придется ни лгать, ни оправдываться. Думала, что после слов Игоря Борисовича подруги станут успокаивать ее, сочувствовать, может, даже скажут, что вот, мол, какой злой и несправедливый этот Игорь Борисович, нет у него «индивидуального подхода».
   — Молчишь. Думаешь, не знаю почему, — лукаво сощурилась Валя. Она наклонилась к Любе и тихонько, чтобы, кроме Любы и Рени, не услышал никто, прошептала: — Она в кино была… Да не одна, а с нашим Женечкой… А я должна тебя предупредить, — неожиданно становясь серьезной и глядя Зое прямо в глаза, сказала Валя, — что с Женькой тебе нечего в кино ходить и вообще встречаться. Поняла?
   Валя снова принялась за работу.
   — Ой, смотри, Зойка, — строго глянула и Люба, — приедет Женина жена, мало чего останется от твоей прически.
   — А что… что тут такого, — заикнулась Зоя. — Что тут такого, если в кино сходили.
   — Если все идут на субботник, нечего в кино идти, — отрезала Люба.
   Все замолчали, занятые работой. Зое очень хотелось, чтобы что-то сказала и Реня. Ей очень важно было знать, что думает о ней Реня. Она все время ждала, что Реня вступится за нее. Заступилась же она перед Игорем Борисовичем. Но Реня молчала. Зоя подняла на нее взгляд, чтобы хоть по глазам понять, что о ней думает, но Реня сидела, низко склонившись над работой, только две небольшие морщинки сбежались у нее на переносице. Теперь Зоя не могла припомнить — всегда у Рени за работой эти морщинки или только сейчас…
   — После работы собрание бригады, — пришло по конвейеру. — После работы собрание бригады, — передали дальше.
   — Накачка будет, — шепнула Валя.
   — Тебе больше всех, потому что болтаешь за конвейером много, — отрезала Реня.
   — А что, — пожала плечами Валя, — я со своим справляюсь. Могу еще кому-нибудь помогать.
 
   Собрания бригады обычно проходили здесь же, около конвейера, и теперь все поплотнее сдвигали стулья, чтобы сидеть всей группой, вместе. В центре группы стояла мастер бригады Ольга Николаевна, женщина лет сорока, полноватая, с мягким добродушным лицом. В красивых белых пальцах с розовым маникюром она вертела платину, дожидаясь, пока рассядутся девушки.
   Пришел Игорь Борисович. Он остановился немного в сторонке, держа руки в карманах и ожидая начала. Люба поднялась со своего места и пригласила его сесть. Он поблагодарил и сел, а Люба примостилась на одном стуле с Реней, обняв ее и прижавшись плотнее, чтобы удобнее было сидеть.
   — Говорить сегодня будем о качестве нашей работы, — начала Ольга Николаевна. — В последнее время контроль стал возвращать больше часов — и на декотаж и с контрольно-испытательной станции. А проверка показала, что виноваты здесь не детали, на которые вы часто ссылаетесь, а сборка. Основной брак идет по ангренажу и по стрелкам.
   Девушки сидели притихшие, с опущенными головами.
   — Все вы не первый день здесь работаете и не вам объяснять, — продолжала Ольга Николаевна, — что именно на сборке, как ни на каком другом участке, вся работа зависит от слаженности коллектива. Труд одного человека вливается в труд всех остальных. И если хотя бы один работает плохо, плохой будет работа всего конвейера. И как бы хорошо ни работала одна из вас, если остальные будут работать неаккуратно, весь ее труд пойдет насмарку. Так неужели же не стыдно тебе, Рая, — повернулась она к белокурой девушке, — подводить своих подруг? А ведь раньше ангренаж у нас был в порядке. Небрежность я за тобою заметила в первый раз, пускай он будет и последний… Еще часто у нас идут грязные часы, — Ольга Николаевна обращалась теперь не к одной Рае, а ко всем. — Значит, недостаточно еще мы боремся за чистоту. А грязь в нашем деле — главный враг.
   Ольга Николаевна стала говорить о необходимости внимательно и с душой относиться к работе на своем участке. Она называла имена и фамилии девушек, за которыми замечала неаккуратность, и строго, но как-то доброжелательно, по-матерински их распекала.
   — И еще один вопрос, — Ольга Николаевна вынула руки из карманов халата, переплела красивые белые пальцы. — Это по поводу Горбач. Я потому пригласила и вас, Игорь Борисович, что сама уже в тупик зашла.
   Девушки и до этого слушали внимательно, но как только Ольга Николаевна заговорила о Горбач, тишина стала напряженной.
   — Так что же тут думать, — прозвучал в этой тишине строгий голос Игоря Борисовича. — Надо принимать административные меры.
   — Думала уже и об этом, — махнула рукой Ольга Николаевна. — Мы-то без нее обойдемся. Но куда она от нас пойдет? Она ведь живой человек… Где-то ж ей надо работать. Что же, сбыть ее куда попало, да еще с хорошей характеристикой, чтоб поскорее взяли… И такое бывает. На тебе, боже, что мне негоже… Не поблагодарят нас те, куда она от нас попадет. — Ольга Николаевна остановилась, взглянула на Инну. А та смотрела куда-то в окно, словно до того привыкла к подобным проработкам, что принимает их как совсем обыкновенное. — Ума не приложу, как из нее человека сделать, — пожала плечами Ольга Николаевна. — И если бы уж совсем не умела работать. Так нет же. Если захочет, работает нормально, а потом опять как что-то в ней перевернется. Сидит за конвейером, будто сонная, работа из рук валится. И какие меры принимать — не знаю. Переставить на другую операцию? Так переставляли. На стрелках она сидит после ангренажа… Когда мы обнаруживаем среди нас вора, бандита, хулигана, — то есть, я хочу сказать, не среди нас, среди нас, слава богу, таких нет, а вообще — есть же еще и такие, — так не очень ломаем голову, как с ними быть. На вора, на хулигана существует закон, который привлекает его к ответственности. Таких людей временно изолируют от общества, воспитывают их в иных условиях. А что делать с лодырем, лежебокой? Выбросить из коллектива? Так он зашьется в другой и там будет ни богу свечка ни черту, как говорят, кочерга. Бойтесь, девочки, этого порока — лентяйства, — горячо продолжала Ольга Николаевна. — Лентяй — самый худший инвалид, и пенсии ему не дают, инвалиду этому. Одна ему пенсия — неуважение людей, которые сами работают честно и старательно.