Страница:
– Не самый удачный маршрут, – проворчал Спицин. – На Шекспира может быть перекрыта верхняя воздушная трасса, придется по низу шпарить, а там не сильно разгонишься.
Так оно и вышло: над бульваром оказалась жутчайшая пробка, Спицин, матерясь, перевел «муху» в наземный режим, что намного уменьшило их скорость, но давало хоть какие-то шансы выбраться из этого столпотворения. (Многие летающие аппараты типа «блюдец» для езды приспособлены не были и поэтому уныло висели над бульваром, почти полностью закрывая небо, отчаянно сигналя и продвигаясь вперед по метру в полчаса. Верхняя воздушка, как и предсказывал ведомый, оказалась перекрыта: на ближайших небоскребах что-то ремонтировали, из-за этого и запретили движение.)
На повороте с Шекспира на улицу Полярников их «муха» наконец взлетела, но только начала набирать скорость – как тут же едва не врезалась в толпу. Здесь аварии происходили часто: очень неудачный поворот, да еще с развилкой, из одной полосы сразу на несколько других. В этот раз не повезло какому-то пареньку – решил перебежать поверху, хотя вон же, рядом совсем, подземный переход. Беднягу сшибло легковушкой, на асфальте отчетливо был виден след от покрышек и еще один, влажный…
– Зря я «перековался»! – подосадовал Арутюнов. – Сейчас имели бы эксклюзив. Эй, ты чего?!
– Машут, чтобы снижались.
– Забудь, сзади полно других «мух», мальчику мы уже ничем не поможем: смотри, сколько крови. Давай, Спицин, мы и так в цейтноте. Переходи на верхнюю и выжимай все, что сможешь, из этого драндулета!
Арутюнов оглянулся в последний раз: да, люди внизу махали, но след на асфальте был слишком красноречив, прости, Господи, за невольный каламбур. На помятом капоте легковушки сидел, тупо уставившись перед собой, бедолага-водитель. Наземная дорога дальше была перекрыта: развернувшийся фургон, когда тормозил, уходя от столкновения, закупорил ее наглухо. «Блюдце» здесь бы не село, но сзади, Арутюнов точно помнил, летели еще несколько «мух».
Потом вся эта картинка исчезла, Спицин вывел машину на верхнюю трассу и увеличил скорость до максимума.
На Песенной площади они приземлились и вышли из «мухи», поставив ее на сигнализацию. Арутюнов напомнил Спицину, чтобы включил сенсор-читчик; сам он активизировал его еще перед визитом к безымянному господину Я-Ваш-Шанс. («Так что в случае чего…»)
– Ну и?.. – Спицин демонстративно огляделся по сторонам. – Где эксклюзив, где сенсация? Тебя не обдурили часом, Борисыч?
Похоже было на то. Песенная издавна славилась своими концертными площадками, куда мог прийти любой – и в качестве зрителя, и в качестве выступающего. Певцы, клоуны, юмористы, фокусники, танцоры здесь оттачивали свое мастерство – или демонстрировали полную бездарность.
Арутюнов со Спициным обошли всю площадь, засняли несколько забавных номеров (больше всего порадовала опера «Телепузики»); наконец в полпятого Большой Босс позвонил по «инди-виду» и вызвал их в редакцию.
– Надо было ехать в зоопарк, у них вечно кто-то рождается, хоть это засняли бы, – подытожил Спицин, поднимая машину в воздух.
В это же время Арутюнову пришло сообщение: «К сожалению, мы вряд ли сможем быть вам полезны, Евгений Борисович. Не пытайтесь нас искать, это бессмысленно, там, где мы с вами беседовали, разумеется, никого уже нет».
– Что за чушь? Сами же предложили, а теперь…
– Наверное, не такие они надежные ребята, как тебе говорили. Вот и объяснение, почему Маргоша отказалась от их услуг.
– Очень оно поможет, это объяснение, когда придется отчитываться перед БоБо! Разве что запись ему покажем…
Но, как выяснилось позже, на кассете в том месте были сплошные помехи и больше ничего.
Вердикт Босса: «Будешь в «хорошистах», пока не найдем замены. Все равно «перековываться» раньше, чем через месяц, нельзя. Совершенствуйся. Если результатов не увижу, зарплату оставлю той же, но о своем проекте можешь забыть навсегда».
18:45
Старушки у подъезда – они везде одинаковые, что в пригороде, что в самом центре. Всегда всё знают. И готовы посочувствовать – дай только повод.
– Вы не отчаивайтесь, Женечка! Все у вас будет хорошо.
– Да, конечно, конечно. – Арутюнов выдавил из себя постную улыбочку и хотел уже идти дальше, но бабушки продолжали:
– А того мерзавца, ирода того бессердечного обязательно найдут! Никому не позволено так поступать!
– Не найдут, – отмахнулся он. – А если даже найдут – толку-то? Ничего противозаконного он не сделал.
– Противозаконного, может, и не сделал! Но это ж неслыханно! Он же видел, что нужна его помощь! А теперь неизвестно вообще, выживет ли мальчик!
– Какой мальчик?
Они изумленно уставились на Арутюнова: три совы, три парки, три мойры, у каждой в руке ножницы, и все нити – обрезаны, оборваны, спутаны в мохнатый клубок.
– Не знает… – шепнула одна, та, что вязала спортивную шапочку с задорным помпоном. – Ах ты, Господи!..
– Вы только успокойтесь, Женечка, – сказала другая, покачивая головой, словно китайский болванчик. – Только успокойтесь. Ничего еще неясно. Он пока живой. Он, может, вообще еще жить будет. И все у него будет хорошо. Если б тот паскудник остановился, Виталик бы, говорят, даже с ногами остался, а так… Но знаете, сейчас медицина такая, что куда там, сейчас что угодно человеку пришьют или прирастят, вон удоды… – Она осеклась, наткнувшись на его взгляд.
– Где? Когда?
Хотя ответ он знал заранее.
– На повороте с Шекспира на Полярников, там эта проклятая развилка, уж сколько на ней народу погибло. Но ваш обязательно будет жить, обязательно!..
Ступенька.
«…мы поехали тем маршрутом, потому что так сказал человек без возраста и имени».
Ступенька.
«Если бы паскудник остановился, Виталик бы даже с ногами остался…»
Ступенька.
«Ну, в путь, в путь, а то опоздаете!»
Ступенька.
«Мы каждому продаем особые, только для него одного подобранные новости».
Ступенька.
«…безымянный не говорил, что «хорошие новости» ждут именно на Песенной, просто нужно было ехать по указанному маршруту… «через ул. Инженерную и бульв. Шекспира».
Ступенька.
«Почему от них ушла Маргоша? Почему?! Что такого она узнала?..»
Ступенька.
«Не бывает плохих или хороших новостей, мы сами…»
Ступенька.
«…сами…»
Ступенька.
«…сами!»
Ступенька.
Ступенька.
«Нужную информацию порой значительно проще произвести, нежели собрать» (Антуан Лекуантре, «Рутинная радость»).
Ступенька.
Снизу – мерное бормотание всезнающих мойр, сверху – Сизифов (или Танталов? – проклятая память, ничего в ней не держится!) камень, который надлежит отныне и до скончания века вкатывать не на гору, всего лишь на пятый этаж по…
…ступенькам.
Последняя.
Звонок.
Нажать. Сильнее.
«Ах да, еще одно…»
Только потом заметила, как странно он улыбается. Как безумный.
– Что?..
– Я сегодня «перековался», – сказал Арутюнов. – И у меня… – его улыбка расползалась по лицу, как рваная рана, – у меня для тебя есть новости.
Кривя рот, он хохотнул, выдернул штырек из разъема и протянул Людмиле маленькую, размером со спичечный коробок кассету для сенсор-читчика:
– Хорошие новости!
Александра Давыдова. Черный дворецкий
Так оно и вышло: над бульваром оказалась жутчайшая пробка, Спицин, матерясь, перевел «муху» в наземный режим, что намного уменьшило их скорость, но давало хоть какие-то шансы выбраться из этого столпотворения. (Многие летающие аппараты типа «блюдец» для езды приспособлены не были и поэтому уныло висели над бульваром, почти полностью закрывая небо, отчаянно сигналя и продвигаясь вперед по метру в полчаса. Верхняя воздушка, как и предсказывал ведомый, оказалась перекрыта: на ближайших небоскребах что-то ремонтировали, из-за этого и запретили движение.)
На повороте с Шекспира на улицу Полярников их «муха» наконец взлетела, но только начала набирать скорость – как тут же едва не врезалась в толпу. Здесь аварии происходили часто: очень неудачный поворот, да еще с развилкой, из одной полосы сразу на несколько других. В этот раз не повезло какому-то пареньку – решил перебежать поверху, хотя вон же, рядом совсем, подземный переход. Беднягу сшибло легковушкой, на асфальте отчетливо был виден след от покрышек и еще один, влажный…
– Зря я «перековался»! – подосадовал Арутюнов. – Сейчас имели бы эксклюзив. Эй, ты чего?!
– Машут, чтобы снижались.
– Забудь, сзади полно других «мух», мальчику мы уже ничем не поможем: смотри, сколько крови. Давай, Спицин, мы и так в цейтноте. Переходи на верхнюю и выжимай все, что сможешь, из этого драндулета!
Арутюнов оглянулся в последний раз: да, люди внизу махали, но след на асфальте был слишком красноречив, прости, Господи, за невольный каламбур. На помятом капоте легковушки сидел, тупо уставившись перед собой, бедолага-водитель. Наземная дорога дальше была перекрыта: развернувшийся фургон, когда тормозил, уходя от столкновения, закупорил ее наглухо. «Блюдце» здесь бы не село, но сзади, Арутюнов точно помнил, летели еще несколько «мух».
Потом вся эта картинка исчезла, Спицин вывел машину на верхнюю трассу и увеличил скорость до максимума.
На Песенной площади они приземлились и вышли из «мухи», поставив ее на сигнализацию. Арутюнов напомнил Спицину, чтобы включил сенсор-читчик; сам он активизировал его еще перед визитом к безымянному господину Я-Ваш-Шанс. («Так что в случае чего…»)
– Ну и?.. – Спицин демонстративно огляделся по сторонам. – Где эксклюзив, где сенсация? Тебя не обдурили часом, Борисыч?
Похоже было на то. Песенная издавна славилась своими концертными площадками, куда мог прийти любой – и в качестве зрителя, и в качестве выступающего. Певцы, клоуны, юмористы, фокусники, танцоры здесь оттачивали свое мастерство – или демонстрировали полную бездарность.
Арутюнов со Спициным обошли всю площадь, засняли несколько забавных номеров (больше всего порадовала опера «Телепузики»); наконец в полпятого Большой Босс позвонил по «инди-виду» и вызвал их в редакцию.
– Надо было ехать в зоопарк, у них вечно кто-то рождается, хоть это засняли бы, – подытожил Спицин, поднимая машину в воздух.
В это же время Арутюнову пришло сообщение: «К сожалению, мы вряд ли сможем быть вам полезны, Евгений Борисович. Не пытайтесь нас искать, это бессмысленно, там, где мы с вами беседовали, разумеется, никого уже нет».
– Что за чушь? Сами же предложили, а теперь…
– Наверное, не такие они надежные ребята, как тебе говорили. Вот и объяснение, почему Маргоша отказалась от их услуг.
– Очень оно поможет, это объяснение, когда придется отчитываться перед БоБо! Разве что запись ему покажем…
Но, как выяснилось позже, на кассете в том месте были сплошные помехи и больше ничего.
Вердикт Босса: «Будешь в «хорошистах», пока не найдем замены. Все равно «перековываться» раньше, чем через месяц, нельзя. Совершенствуйся. Если результатов не увижу, зарплату оставлю той же, но о своем проекте можешь забыть навсегда».
18:45
Старушки у подъезда – они везде одинаковые, что в пригороде, что в самом центре. Всегда всё знают. И готовы посочувствовать – дай только повод.
– Вы не отчаивайтесь, Женечка! Все у вас будет хорошо.
– Да, конечно, конечно. – Арутюнов выдавил из себя постную улыбочку и хотел уже идти дальше, но бабушки продолжали:
– А того мерзавца, ирода того бессердечного обязательно найдут! Никому не позволено так поступать!
– Не найдут, – отмахнулся он. – А если даже найдут – толку-то? Ничего противозаконного он не сделал.
– Противозаконного, может, и не сделал! Но это ж неслыханно! Он же видел, что нужна его помощь! А теперь неизвестно вообще, выживет ли мальчик!
– Какой мальчик?
Они изумленно уставились на Арутюнова: три совы, три парки, три мойры, у каждой в руке ножницы, и все нити – обрезаны, оборваны, спутаны в мохнатый клубок.
– Не знает… – шепнула одна, та, что вязала спортивную шапочку с задорным помпоном. – Ах ты, Господи!..
– Вы только успокойтесь, Женечка, – сказала другая, покачивая головой, словно китайский болванчик. – Только успокойтесь. Ничего еще неясно. Он пока живой. Он, может, вообще еще жить будет. И все у него будет хорошо. Если б тот паскудник остановился, Виталик бы, говорят, даже с ногами остался, а так… Но знаете, сейчас медицина такая, что куда там, сейчас что угодно человеку пришьют или прирастят, вон удоды… – Она осеклась, наткнувшись на его взгляд.
– Где? Когда?
Хотя ответ он знал заранее.
– На повороте с Шекспира на Полярников, там эта проклятая развилка, уж сколько на ней народу погибло. Но ваш обязательно будет жить, обязательно!..
* * *
«…и лифт сломанный, придется по лестнице. На пятый этаж. А там Людмила. Она уже знает? Конечно, знает. Ей мойры рассказали. Или она им? Свободный обмен информацией – великое достижение, им можно гордиться. Если б я перед встречей с БоБо не отключил «инди-вид», тоже знал бы».Ступенька.
«…мы поехали тем маршрутом, потому что так сказал человек без возраста и имени».
Ступенька.
«Если бы паскудник остановился, Виталик бы даже с ногами остался…»
Ступенька.
«Ну, в путь, в путь, а то опоздаете!»
Ступенька.
«Мы каждому продаем особые, только для него одного подобранные новости».
Ступенька.
«…безымянный не говорил, что «хорошие новости» ждут именно на Песенной, просто нужно было ехать по указанному маршруту… «через ул. Инженерную и бульв. Шекспира».
Ступенька.
«Почему от них ушла Маргоша? Почему?! Что такого она узнала?..»
Ступенька.
«Не бывает плохих или хороших новостей, мы сами…»
Ступенька.
«…сами…»
Ступенька.
«…сами!»
Ступенька.
Ступенька.
«Нужную информацию порой значительно проще произвести, нежели собрать» (Антуан Лекуантре, «Рутинная радость»).
Ступенька.
Снизу – мерное бормотание всезнающих мойр, сверху – Сизифов (или Танталов? – проклятая память, ничего в ней не держится!) камень, который надлежит отныне и до скончания века вкатывать не на гору, всего лишь на пятый этаж по…
…ступенькам.
Последняя.
Звонок.
Нажать. Сильнее.
«Ах да, еще одно…»
* * *
Когда Людмила открыла дверь, она сразу поняла, что муж все знает. И даже испытала неуместное, кощунственное облегчение: не нужно ничего рассказывать.Только потом заметила, как странно он улыбается. Как безумный.
– Что?..
– Я сегодня «перековался», – сказал Арутюнов. – И у меня… – его улыбка расползалась по лицу, как рваная рана, – у меня для тебя есть новости.
Кривя рот, он хохотнул, выдернул штырек из разъема и протянул Людмиле маленькую, размером со спичечный коробок кассету для сенсор-читчика:
– Хорошие новости!
Александра Давыдова. Черный дворецкий
– Скажи, а если заниматься любовью с мухомором, то можно отравиться насмерть?
– Что? – я резко оборачиваюсь.
Мика – помятая со сна, в пижаме, с фиолетовым плюшевым слоном под мышкой – зябко переступает босыми ногами по кафельному полу и дрожит от утренней прохлады. Мне почему-то вспоминаются птенцы пингвинов, передачу о которых я недавно вырезал из ленты. Такие же взъерошенные и насупленные, они выбирались из гнезд и начинали бродить, путаясь среди взрослых и внося изрядную долю беспорядка в жизнь птичьего острова.
– А если сначала подарить ему букет цветов?
– Кому?
– Ну, мухомору же. Он тогда станет добрый и не будет тебя отравлять, да?
Я медленно, стараясь выиграть время на обдумывание ответа, откладываю в сторону надкушенный бутерброд. Машинально смахиваю крошки со стола. Осторожно интересуюсь:
– Почему ты решила спросить об этом?
– Не знаю, – пожимает плечами девочка. – А зачем влюбленные дарят друг другу цветы? Чтобы задобрить или для красоты?
– Давай ты сначала умоешься, почистишь зубы, оденешься и обуешься – сколько раз тебе говорили не ходить на террасу босиком? И потом, когда приведешь себя в порядок, приходи завтракать – я отвечу на все вопросы.
Мика рассеянно кивает, утаскивает из вазочки абрикос и убегает в дом. Я иду за ней следом и с порога слышу крики. На втором этаже ссорятся.
– Папа, но мне же его Марк подарил! А теперь эта… эта… – Алиса, старшая сестра, задыхается от возмущения. – Почему она вечно берет мои вещи без спроса? Ничего без присмотра оставить нельзя!
– Ты же обычно запираешь спальню на ключ?
– Да кто же знал, что она так рано вдруг проснется? На пять минут оставила дверь открытой – и пожалуйста!
– Сегодня после работы мы с тобой поедем и выберем точно такой же, как подарил Марк. Тем более, ты вроде не собиралась активировать сет срочно? Хотя бы до вечера дело ждет?
– Ждет…
– Вот и отлично. А теперь извини, я опаздываю. – Мистер Кейн спускается в холл. Смотрится в зеркало, снимает с вешалки плащ и подзывает меня: – У нас непредвиденная ситуация, Кристоф. Мика не пойдет сегодня в школу, вам придется посидеть с ней. Ничего сверхопасного, просто несвоевременная активация чужого сета. Мне не хотелось бы везти ее к психологу сейчас, лучше выждать пару дней, не находите?
Я киваю.
– Как обычно, накормите ее завтраком… потом, может быть, сводите на прогулку – погоду обещали хорошую. Главное, проследите, чтобы она не забила голову какой-нибудь ерундой. Я на вас надеюсь. С меня – лишний выходной в этом месяце и двойная ставка за сегодня. Договорились? Вот и ладненько.
С улицы слышится шорох. Служебный мобиль обычно забирает Говарда Кейна от самого крыльца.
Хотя неудивительно – у Алисы в голове ни капли «глупостей». С одной стороны, для карьеры это прекрасно, но, с другой стороны, в некоторых банальных душевных вопросах она навсегда останется как дитя малое. В самом деле, в двадцать пять лет бегать ко мне, чтобы выяснить «что такое стыдно?», – это слишком. Уж от загрузки морально-ценностного блока я бы на ее месте отказываться не стал…
– Крис, а если я полюблю кого-то сильно-сильно, мне обязательно придется выпить яду?
– Нет.
– Тогда надо будет заколоть себя кинжалом?
– Нет, Мика. – Я понимаю, что кто-то еще до завтрака успел добраться до Вильяма нашего Шекспира. Вот ведь, обычно девчонку из-под палки даже с экрана читать не заставишь, а тут сама пролезла в отцовскую библиотеку. Можно сказать, прикоснулась к антиквариату.
Мне приходится кричать:
– Доброе утро!
– Утро, – отзывается Стелла и делает звук чуть тише. – Как там моя девочка?
В отличие от своей старшей дочери миссис Кейн выглядит неважно. На щеках дорожки от слез, голос дрожит. Уж если кто в доме и волнуется за Мику, то это она.
– Мне так жаль, что я сама не могу… – она постукивает карандашом по столу, пальцы дрожат. – Понимаешь?
– Конечно, понимаю. – Я смотрю на Стеллу и вспоминаю, как десять лет назад сидел с ней на той же террасе за вечерним чаем и отвечал на вопрос: «Почему я люблю мужа?» А потом и на остальные вопросы. – Все будет хорошо. Мика – здоровая и умная девочка, она справится.
Стелла всхлипывает, вытирает глаза тыльной стороной ладони и врубает звук на полную катушку. Я поспешно ретируюсь в коридор.
Кроме «Ромео и Джульетты» на столе лежат только «Женщина французского лейтенанта» и «Война миров». И если первая грозит мне необходимостью ответов на довольно логичные вопросы в стиле «А почему та тетенька – вне общества? Ее за это нельзя любить?», то дизайнера обложки для уэллсовского романа я готов просто удушить собственными руками. Спрашивается, зачем было изображать влюбленную пару под прицелом треножника? И какие нервы мне теперь понадобятся, чтобы с хорошей миной выдержать град предположений о межвидовых связях людей с инопланетными захватчиками?
А вот книги – это же совсем другое…
Друзья во дворе один за другим хвастались, что им родители наконец разрешили смотреть познавательные передачи на TV, а я чувствовал себя больным изгоем. Самым отвратительным из детских кошмаров были слова доктора при выписке из больницы, куда я попал, неудачно слетев с качелей. Этот разговор потом снился мне почти каждую ночь:
– К сожалению, никаких сетов. Мальчик перенес слишком сильное сотрясение, и гематома передавила некоторые нервные окончания… Безопаснее будет записать его в «черные».
– А может?.. – Мама тогда так больно сжала мою руку, что я чуть не закричал.
– Вы же не хотите, чтобы ваш сын сошел с ума?
– Сам подумай, – сказал отец, вывалив на пол моей комнаты гору потрепанных томиков с разноцветными обложками. – Ты пока не можешь смотреть TV, зато некоторые из твоих друзей, вероятно, никогда в жизни не прочитают ни одной книжки. Не потому что не умеют – им просто покажется это ненужным. Зачем тратить время на чтение одной повести, если можно за десять минут прокрутить ленту о ней со всеми видеорядами и гиперссылками? А ты сможешь ее вдумчиво прочитать. Если понравится – посмотреть фильм по ней. Заинтересует – узнаешь все об авторе. Да, пусть не одновременно и не функционально, зато сможешь сам выбирать, что тебе надо. А не заглатывать весь ком образов разом.
Тогда я, пожалуй, не понял и половины того, что он хотел мне объяснить. Но, повзрослев и осмыслив отцовские слова, не раз сказал за них «спасибо». Конечно, порой я чувствовал зависть по отношению к пользователям сетов – без активации мне не хватало чувств для адекватного восприятия СМИ, потребления продуктов новейшего искусства и понимания нюансов научного прогресса. И, естественно, я даже не мог мечтать об интеллектуальной работе.
Зато получал хорошие деньги – «черным» в сфере обслуживания неплохо платят, если их уровень интеллекта позволяет устроиться на частную службу в семью. Еще – всегда мог ответить на вопрос из любой сферы: не в силу своего всезнайства, а потому что не барахтался во всей полноте образов и значений, которые неизбежно вываливались из ноосферы на любого пользователя сета.
А в выходные выбирался с хорошей книгой в сад и погружался в один, тщательно выбранный мир, не отвлекаясь на другие раздражители.
Рабочие мобили и первая волна общественного транспорта уже прокатилась, на улицах виднеются только «черные» воспитатели, провожающие детей ко второму уроку. Обычно я искренне сочувствую тем из них, кто работает с мальчиками – стоит отвернуться, те не только тянут в рот все, что плохо лежит, но и пытаются попробовать окружающий мир на прочность. На секунду ослабишь внимание, а воспитанник уже нашел палку и с упоением колотит ею – хорошо, если по ограде или дереву, а ну как по витрине магазина или даже по первому встречному?
Девочки в этом плане спокойнее. Женщины вообще легче адаптировались к сетам, гораздо лучше с ними сжились, вот почему на сотню «черных» девяносто девять – мужчины. Алиса, помнится, после активации восприятия всего через полтора месяца уже научилась себя контролировать и уяснила, что лучше спрашивать и смотреть, чем пробовать несъедобное и трогать осиные гнезда.
Но сегодня я, напротив, завидую встречным счастливцам. Я бы предпочел вести в школу двух мальчиков, даже если бы они были сверхлюбознательны и с полным отсутствием самоконтроля. Тут надо крепче держать за руки и полностью напрячь внимание – вот и все дела. И вовсе не требуется отвечать на лавину самых неудобных вопросов, которые только может придумать любознательное существо, «заглотившее» сет не по возрасту:
– А кто такие извращения? Как можно заниматься любовью с ними? Они будут третьи, да?.. А когда бабочка опыляет цветок, она его любит? А если не любит, то ягоды не получится?.. А почему любить детей и взрослых – это по-разному? Как именно по-разному? Какая любовь лучше? А какая сильнее?.. А могут ли любить друг друга человек и страшное инопланетное чудовище? А как же они могут сделать это технически?..
Спасибо тебе, старина Уэллс…
Мы собираем гербарий, и я рассказываю, почему сердце считается символом любви. Зачем именно его показывают в лентах о чувствах, и почему оно бьется, когда кто-то влюблен. Мика улыбается и перебирает собранные листья, бормоча под нос какую-то песенку. Различаю только «L’amour, l’amour…» с неправильным акцентом.
Я не понимаю, что случилось, но через секунду Мика начинает плакать. Сначала она просто всхлипывает, потом принимается горько рыдать и стучать кулачком о рукав моего пальто.
– Что такое, девочка моя?
Она со слезами на глазах показывает мне разорванный напополам листик:
– Что делать, если влюбленным приходится расстаться? У них так же рвется сердце? А как после этого жить?
Новые вопросы сыплются лавиной. Мика даже не слушает и не ждет моих ответов, ей надо просто выговориться, чтобы осознание обратной стороны чувства не расплавило ей мозг.
– Правда, что любящие люди могут обманывать друг друга?.. А если один любит, а другой ему изменил?.. А если оба изменили?.. Неужели любовь может умереть?..
А раньше был актером. Пять лет учился, готовился, проходил психологическую подготовку. Активировал все требуемые приложения, купил самую современную версию сета. И все равно – отыграл всего шесть лет, потом «сломался».
Так же как Мика только что, он за секунду мог упасть из объятий самой светлой радости в бездны черного отчаяния, если этого требовала роль. Он мог почувствовать и прожить десяток жизней за пять минут. Со своей партнершей они вдвоем играли любой спектакль, он – все мужские роли, она – женские. И каждый зритель в зале верил в перевоплощение, пусть даже молодой влюбленный мальчик всего через долю секунды становился старым озлобленным скрягой.
Сет выдает человеку всю палитру чувства или знания. Ты получаешь все точки зрения на вопрос, ноосфера вываливает их к тебе в черепную коробочку независимо от того, имел ли ты связанный с ними жизненный опыт и готов ли ты к ним.
Мой брат был готов, и тот сломался.
А Мика – не готова. Что там говорить, большинство из «цветных» так никогда и не активируют сет любви. Боятся. И не зря. Уж слишком широка палитра.
– А любовь вообще бывает счастливая?
– Бывает, девочка моя, конечно, бывает. Твои мама и папа – они же любят друг друга вот уже столько лет. Они вместе и никогда не расстанутся, у них есть ты и Алиса…
У Говарда Кейна этот сет не активирован вообще и никогда не будет – все платы заняты бизнес-приложениями. А Стелла считает, что любит своего мужа, потому что так спокойнее. Любит ли она его на самом деле – не ведаю. Я знаю ее с детства, но она давно перестала со мной откровенничать. Особенно после активации этого злосчастного сета – от скуки, перед рождением Мики.
Сейчас я как никогда чувствую себя счастливым. Наверное, это несправедливо по отношению к Мике, но, глядя на нее, я очень рад тому, что знаю о любви – да и о чем угодно! – не из сета. Пусть для меня она не многофункциональна, я чувствую лишь то, чему научился сам, но зато для меня она естественна.
Я «черный», а значит, поглощаю переживаемые чувства, они навечно остаются при мне в каком-то, пусть не всегда правильном, но однозначном виде. А те «цветные», что осмеливаются активировать эмоциональные сеты, не могут их принять полностью. Чувство преломляется на поверхности сознания и дробится во множество точек зрения, между которыми ум так и мечется до конца жизни, не в силах выбрать единственно правильную. Если же эмоция не активирована, то, вероятно, «цветной» никогда не сможет ее испытать. Потому что не научился извлекать ее из жизни и забирать внутрь. Только черный цвет способен поглощать все без остатка.
– Скажи, как мне теперь жить с этим? – У нее заплаканные огромные глаза, окруженные сетью морщинок, – кажется, что десятилетняя девочка вмиг постарела, как в страшных сказках, по мановению палочки злой колдуньи. – Вдруг я кого-нибудь полюблю и буду заранее знать, что любовь может умереть? И у меня разорвется сердце?
– Не знаю, Мика, – вздыхаю я. Надо убедить мистера Кейна не ждать, а завтра же везти дочь в больницу. Наверняка психологи смогут успокоить ее лучше, чем я. – Я сам никогда не думал о таком. Можно просто – любить, не предполагая ничего. А сложно – я не умею. Я же не «цветной», как ты.
А если Мике повезет, даже расскажет сказку. Из тех, что я рассказывал Стелле сорок лет назад, когда только пришел работать к ним в семью дворецким. Тем, кто отвечает воспитаннику на пороге, когда двери в палитру сета распахиваются настежь. И лишь надеется на то, что его слова потом окажутся нужными там, внутри, в пространстве многозадачности. Потому что сам никогда не смогу зайти туда.
– Что? – я резко оборачиваюсь.
Мика – помятая со сна, в пижаме, с фиолетовым плюшевым слоном под мышкой – зябко переступает босыми ногами по кафельному полу и дрожит от утренней прохлады. Мне почему-то вспоминаются птенцы пингвинов, передачу о которых я недавно вырезал из ленты. Такие же взъерошенные и насупленные, они выбирались из гнезд и начинали бродить, путаясь среди взрослых и внося изрядную долю беспорядка в жизнь птичьего острова.
– А если сначала подарить ему букет цветов?
– Кому?
– Ну, мухомору же. Он тогда станет добрый и не будет тебя отравлять, да?
Я медленно, стараясь выиграть время на обдумывание ответа, откладываю в сторону надкушенный бутерброд. Машинально смахиваю крошки со стола. Осторожно интересуюсь:
– Почему ты решила спросить об этом?
– Не знаю, – пожимает плечами девочка. – А зачем влюбленные дарят друг другу цветы? Чтобы задобрить или для красоты?
– Давай ты сначала умоешься, почистишь зубы, оденешься и обуешься – сколько раз тебе говорили не ходить на террасу босиком? И потом, когда приведешь себя в порядок, приходи завтракать – я отвечу на все вопросы.
Мика рассеянно кивает, утаскивает из вазочки абрикос и убегает в дом. Я иду за ней следом и с порога слышу крики. На втором этаже ссорятся.
* * *
– Ну, хватит, успокойся, купим тебе новый, – бубнит мистер Кейн, хозяин дома.– Папа, но мне же его Марк подарил! А теперь эта… эта… – Алиса, старшая сестра, задыхается от возмущения. – Почему она вечно берет мои вещи без спроса? Ничего без присмотра оставить нельзя!
– Ты же обычно запираешь спальню на ключ?
– Да кто же знал, что она так рано вдруг проснется? На пять минут оставила дверь открытой – и пожалуйста!
– Сегодня после работы мы с тобой поедем и выберем точно такой же, как подарил Марк. Тем более, ты вроде не собиралась активировать сет срочно? Хотя бы до вечера дело ждет?
– Ждет…
– Вот и отлично. А теперь извини, я опаздываю. – Мистер Кейн спускается в холл. Смотрится в зеркало, снимает с вешалки плащ и подзывает меня: – У нас непредвиденная ситуация, Кристоф. Мика не пойдет сегодня в школу, вам придется посидеть с ней. Ничего сверхопасного, просто несвоевременная активация чужого сета. Мне не хотелось бы везти ее к психологу сейчас, лучше выждать пару дней, не находите?
Я киваю.
– Как обычно, накормите ее завтраком… потом, может быть, сводите на прогулку – погоду обещали хорошую. Главное, проследите, чтобы она не забила голову какой-нибудь ерундой. Я на вас надеюсь. С меня – лишний выходной в этом месяце и двойная ставка за сегодня. Договорились? Вот и ладненько.
С улицы слышится шорох. Служебный мобиль обычно забирает Говарда Кейна от самого крыльца.
* * *
Когда я иду обратно на террасу со стаканом молока и тостами, мимо проносится Алиса. Аккуратно – волосок к волоску – уложенная прическа, бледно-фарфоровое лицо, крепко сжатые губы и шаг, как у манекенщицы на подиуме, – словно вбивая гвозди в паркет. Улыбается мне, легкий кивок, на лице ни тени волнения. Как будто и не она вовсе кричала десять минут назад.Хотя неудивительно – у Алисы в голове ни капли «глупостей». С одной стороны, для карьеры это прекрасно, но, с другой стороны, в некоторых банальных душевных вопросах она навсегда останется как дитя малое. В самом деле, в двадцать пять лет бегать ко мне, чтобы выяснить «что такое стыдно?», – это слишком. Уж от загрузки морально-ценностного блока я бы на ее месте отказываться не стал…
* * *
Мика стремительно допивает молоко, держа стакан обеими руками, облизывает белые усы и выдает очередной гениальный вопрос:– Крис, а если я полюблю кого-то сильно-сильно, мне обязательно придется выпить яду?
– Нет.
– Тогда надо будет заколоть себя кинжалом?
– Нет, Мика. – Я понимаю, что кто-то еще до завтрака успел добраться до Вильяма нашего Шекспира. Вот ведь, обычно девчонку из-под палки даже с экрана читать не заставишь, а тут сама пролезла в отцовскую библиотеку. Можно сказать, прикоснулась к антиквариату.
* * *
После завтрака мы начинаем срочно собираться в парк. Я пресекаю все попытки просочиться мимо меня к компьютеру «хоть на секу-у-ундочку!» и иду следом за Микой до самого порога ее комнаты, следя, чтобы она никуда не свернула. Говорю: «У тебя пять минут на сборы», запираю ее на ключ и направляюсь в библиотеку. Надо же выяснить, что еще она успела прочитать.* * *
Прохожу мимо родительской спальни. Судя по какофонии, доносящейся из-за прикрытой двери, Стелла Кейн сегодня дома. Я громко стучусь, потом заглядываю внутрь. Мама Мики слушает больше пяти звуковых дорожек одновременно – я не умею их считать, нормального слуха на это не хватает – от хип-хопа до тяжелого дума. И дирижирует карандашом в такт эквалайзеру на мониторе, закрыв глаза.Мне приходится кричать:
– Доброе утро!
– Утро, – отзывается Стелла и делает звук чуть тише. – Как там моя девочка?
В отличие от своей старшей дочери миссис Кейн выглядит неважно. На щеках дорожки от слез, голос дрожит. Уж если кто в доме и волнуется за Мику, то это она.
– Мне так жаль, что я сама не могу… – она постукивает карандашом по столу, пальцы дрожат. – Понимаешь?
– Конечно, понимаю. – Я смотрю на Стеллу и вспоминаю, как десять лет назад сидел с ней на той же террасе за вечерним чаем и отвечал на вопрос: «Почему я люблю мужа?» А потом и на остальные вопросы. – Все будет хорошо. Мика – здоровая и умная девочка, она справится.
Стелла всхлипывает, вытирает глаза тыльной стороной ладони и врубает звук на полную катушку. Я поспешно ретируюсь в коридор.
* * *
Книжная «добыча» Мики оказывается не такой уж и великой, к моему облегчению. Спасибо эстетическому вкусу мистера Кейна, у которого в библиотеке большинство томов без суперобложек, да и по названиям романы о любви среди классики отыскать не так-то просто.Кроме «Ромео и Джульетты» на столе лежат только «Женщина французского лейтенанта» и «Война миров». И если первая грозит мне необходимостью ответов на довольно логичные вопросы в стиле «А почему та тетенька – вне общества? Ее за это нельзя любить?», то дизайнера обложки для уэллсовского романа я готов просто удушить собственными руками. Спрашивается, зачем было изображать влюбленную пару под прицелом треножника? И какие нервы мне теперь понадобятся, чтобы с хорошей миной выдержать град предположений о межвидовых связях людей с инопланетными захватчиками?
* * *
Ставя книги обратно на полку, я не могу удержаться от соблазна и на несколько мгновений замираю, проводя подушечками пальцев по кожаным переплетам и вдыхая щекочущий запах пыли. Все-таки газеты для «черных» на бесчувственной глянцевой бумаге – это не то. И пусть к новостным лентам я уже привык… Не сказать, чтобы мне приятно было их читать, но, уменьшив скорость вдвое, я вполне могу воспринимать необходимую часть информации.А вот книги – это же совсем другое…
* * *
Когда меня только выписали из больницы, мама со слезами на глазах отдала для двоюродной сестры сет восприятия, накануне подаренный мне на семилетие. Это было гораздо обиднее, чем, например, отобранная в песочнице игрушка.Друзья во дворе один за другим хвастались, что им родители наконец разрешили смотреть познавательные передачи на TV, а я чувствовал себя больным изгоем. Самым отвратительным из детских кошмаров были слова доктора при выписке из больницы, куда я попал, неудачно слетев с качелей. Этот разговор потом снился мне почти каждую ночь:
– К сожалению, никаких сетов. Мальчик перенес слишком сильное сотрясение, и гематома передавила некоторые нервные окончания… Безопаснее будет записать его в «черные».
– А может?.. – Мама тогда так больно сжала мою руку, что я чуть не закричал.
– Вы же не хотите, чтобы ваш сын сошел с ума?
* * *
Именно книги тогда не позволили мне окончательно ощутить себя ущербным.– Сам подумай, – сказал отец, вывалив на пол моей комнаты гору потрепанных томиков с разноцветными обложками. – Ты пока не можешь смотреть TV, зато некоторые из твоих друзей, вероятно, никогда в жизни не прочитают ни одной книжки. Не потому что не умеют – им просто покажется это ненужным. Зачем тратить время на чтение одной повести, если можно за десять минут прокрутить ленту о ней со всеми видеорядами и гиперссылками? А ты сможешь ее вдумчиво прочитать. Если понравится – посмотреть фильм по ней. Заинтересует – узнаешь все об авторе. Да, пусть не одновременно и не функционально, зато сможешь сам выбирать, что тебе надо. А не заглатывать весь ком образов разом.
Тогда я, пожалуй, не понял и половины того, что он хотел мне объяснить. Но, повзрослев и осмыслив отцовские слова, не раз сказал за них «спасибо». Конечно, порой я чувствовал зависть по отношению к пользователям сетов – без активации мне не хватало чувств для адекватного восприятия СМИ, потребления продуктов новейшего искусства и понимания нюансов научного прогресса. И, естественно, я даже не мог мечтать об интеллектуальной работе.
Зато получал хорошие деньги – «черным» в сфере обслуживания неплохо платят, если их уровень интеллекта позволяет устроиться на частную службу в семью. Еще – всегда мог ответить на вопрос из любой сферы: не в силу своего всезнайства, а потому что не барахтался во всей полноте образов и значений, которые неизбежно вываливались из ноосферы на любого пользователя сета.
А в выходные выбирался с хорошей книгой в сад и погружался в один, тщательно выбранный мир, не отвлекаясь на другие раздражители.
* * *
Погода и вправду оказалась волшебная. На тротуары планируют желтые листья, в воздухе пахнет осенними цветами и чуть уловимо тянет запахом костра. Солнце выпуталось из редких облаков и весело скачет по следам поливальных машин и в окнах домов.Рабочие мобили и первая волна общественного транспорта уже прокатилась, на улицах виднеются только «черные» воспитатели, провожающие детей ко второму уроку. Обычно я искренне сочувствую тем из них, кто работает с мальчиками – стоит отвернуться, те не только тянут в рот все, что плохо лежит, но и пытаются попробовать окружающий мир на прочность. На секунду ослабишь внимание, а воспитанник уже нашел палку и с упоением колотит ею – хорошо, если по ограде или дереву, а ну как по витрине магазина или даже по первому встречному?
Девочки в этом плане спокойнее. Женщины вообще легче адаптировались к сетам, гораздо лучше с ними сжились, вот почему на сотню «черных» девяносто девять – мужчины. Алиса, помнится, после активации восприятия всего через полтора месяца уже научилась себя контролировать и уяснила, что лучше спрашивать и смотреть, чем пробовать несъедобное и трогать осиные гнезда.
Но сегодня я, напротив, завидую встречным счастливцам. Я бы предпочел вести в школу двух мальчиков, даже если бы они были сверхлюбознательны и с полным отсутствием самоконтроля. Тут надо крепче держать за руки и полностью напрячь внимание – вот и все дела. И вовсе не требуется отвечать на лавину самых неудобных вопросов, которые только может придумать любознательное существо, «заглотившее» сет не по возрасту:
– А кто такие извращения? Как можно заниматься любовью с ними? Они будут третьи, да?.. А когда бабочка опыляет цветок, она его любит? А если не любит, то ягоды не получится?.. А почему любить детей и взрослых – это по-разному? Как именно по-разному? Какая любовь лучше? А какая сильнее?.. А могут ли любить друг друга человек и страшное инопланетное чудовище? А как же они могут сделать это технически?..
Спасибо тебе, старина Уэллс…
* * *
Мы доходим до парка, и мне удается ненадолго отвлечь внимание Мики. Вытащить из океана новых смыслов, в которых ее умишко беспорядочно барахтается, и «прилепить» к привычному материальному миру. На земле лежат красноватые и бордовые листья, некоторые из них напоминают сердечки.Мы собираем гербарий, и я рассказываю, почему сердце считается символом любви. Зачем именно его показывают в лентах о чувствах, и почему оно бьется, когда кто-то влюблен. Мика улыбается и перебирает собранные листья, бормоча под нос какую-то песенку. Различаю только «L’amour, l’amour…» с неправильным акцентом.
Я не понимаю, что случилось, но через секунду Мика начинает плакать. Сначала она просто всхлипывает, потом принимается горько рыдать и стучать кулачком о рукав моего пальто.
– Что такое, девочка моя?
Она со слезами на глазах показывает мне разорванный напополам листик:
– Что делать, если влюбленным приходится расстаться? У них так же рвется сердце? А как после этого жить?
Новые вопросы сыплются лавиной. Мика даже не слушает и не ждет моих ответов, ей надо просто выговориться, чтобы осознание обратной стороны чувства не расплавило ей мозг.
– Правда, что любящие люди могут обманывать друг друга?.. А если один любит, а другой ему изменил?.. А если оба изменили?.. Неужели любовь может умереть?..
* * *
Я сочувственно глажу ее по голове, успокаиваю, как могу, и вспоминаю своего брата. Сейчас он уже на пенсии, хотя и младше меня на двенадцать лет, нежится где-то на юге, на пляже у теплого моря. Хочется верить, что под пальмами. Иногда звонит – спросит: «Как сам? Как родители?» – посетует на то, что никак не соберется навестить нас, – и до следующего звонка.А раньше был актером. Пять лет учился, готовился, проходил психологическую подготовку. Активировал все требуемые приложения, купил самую современную версию сета. И все равно – отыграл всего шесть лет, потом «сломался».
Так же как Мика только что, он за секунду мог упасть из объятий самой светлой радости в бездны черного отчаяния, если этого требовала роль. Он мог почувствовать и прожить десяток жизней за пять минут. Со своей партнершей они вдвоем играли любой спектакль, он – все мужские роли, она – женские. И каждый зритель в зале верил в перевоплощение, пусть даже молодой влюбленный мальчик всего через долю секунды становился старым озлобленным скрягой.
Сет выдает человеку всю палитру чувства или знания. Ты получаешь все точки зрения на вопрос, ноосфера вываливает их к тебе в черепную коробочку независимо от того, имел ли ты связанный с ними жизненный опыт и готов ли ты к ним.
Мой брат был готов, и тот сломался.
А Мика – не готова. Что там говорить, большинство из «цветных» так никогда и не активируют сет любви. Боятся. И не зря. Уж слишком широка палитра.
– А любовь вообще бывает счастливая?
– Бывает, девочка моя, конечно, бывает. Твои мама и папа – они же любят друг друга вот уже столько лет. Они вместе и никогда не расстанутся, у них есть ты и Алиса…
У Говарда Кейна этот сет не активирован вообще и никогда не будет – все платы заняты бизнес-приложениями. А Стелла считает, что любит своего мужа, потому что так спокойнее. Любит ли она его на самом деле – не ведаю. Я знаю ее с детства, но она давно перестала со мной откровенничать. Особенно после активации этого злосчастного сета – от скуки, перед рождением Мики.
* * *
Мы идем домой медленно. Мика устала, она загребает листья ногами и беззвучно шепчет что-то под нос. Вопросы кончились или она ищет новые формулировки? Не знаю.Сейчас я как никогда чувствую себя счастливым. Наверное, это несправедливо по отношению к Мике, но, глядя на нее, я очень рад тому, что знаю о любви – да и о чем угодно! – не из сета. Пусть для меня она не многофункциональна, я чувствую лишь то, чему научился сам, но зато для меня она естественна.
Я «черный», а значит, поглощаю переживаемые чувства, они навечно остаются при мне в каком-то, пусть не всегда правильном, но однозначном виде. А те «цветные», что осмеливаются активировать эмоциональные сеты, не могут их принять полностью. Чувство преломляется на поверхности сознания и дробится во множество точек зрения, между которыми ум так и мечется до конца жизни, не в силах выбрать единственно правильную. Если же эмоция не активирована, то, вероятно, «цветной» никогда не сможет ее испытать. Потому что не научился извлекать ее из жизни и забирать внутрь. Только черный цвет способен поглощать все без остатка.
* * *
Уже на пороге Мика спрашивает меня почти шепотом:– Скажи, как мне теперь жить с этим? – У нее заплаканные огромные глаза, окруженные сетью морщинок, – кажется, что десятилетняя девочка вмиг постарела, как в страшных сказках, по мановению палочки злой колдуньи. – Вдруг я кого-нибудь полюблю и буду заранее знать, что любовь может умереть? И у меня разорвется сердце?
– Не знаю, Мика, – вздыхаю я. Надо убедить мистера Кейна не ждать, а завтра же везти дочь в больницу. Наверняка психологи смогут успокоить ее лучше, чем я. – Я сам никогда не думал о таком. Можно просто – любить, не предполагая ничего. А сложно – я не умею. Я же не «цветной», как ты.
* * *
Вечером Стелла набирается храбрости и уводит Мику в свою комнату. Нет, я уверен, у нее не хватит духу поговорить с дочерью, она просто обнимет ее, может быть, укачает, как маленькую. Включит на мониторе заставку с розовыми сердцами и «L’amour» в наушниках.А если Мике повезет, даже расскажет сказку. Из тех, что я рассказывал Стелле сорок лет назад, когда только пришел работать к ним в семью дворецким. Тем, кто отвечает воспитаннику на пороге, когда двери в палитру сета распахиваются настежь. И лишь надеется на то, что его слова потом окажутся нужными там, внутри, в пространстве многозадачности. Потому что сам никогда не смогу зайти туда.