Страница:
— Да у них тут целый газоносный бассейн! — перекрыл нос Варшавский.
— Орехова точно не поднять — спит, как рельс. Когда не пьет человек, а напьется — обрубок! — плюнул Артамонов, развеивая бытовую завесу.
— Их надо отправлять на горно-обогатительный комбинат. Другого способа я не вижу, — предложил Артур.
— Развели, понимаешь ли, бытие! — запускал скандал Артамонов.
— Ну хорошо, — вдруг заговорил Макарон, тщетно усаживаясь а позу лотоса, — я к вам приеду. Насовсем.
— Он приедет, — подтвердил Орехов, пытаясь приподняться на локтях. Я его уболтал.
— А что ему здесь делать? — спросил Варшавский и, пособив Макарону сесть на стул, начал хулить тенденцию соратников: — Юристов набрали, а чем заниматься дальше, никто не знает! — выпалил он, исследуя будто лунную поверхность только что вынутый из кратера палец.
— Все очень просто, пятачок, — исторг Орехов горючие пары. — Берем минимальную конфигурацию…
— И выпускаем газету, — продолжил Артамонов.
— Вы сойдете с ума, — предрек Макарон. — Затевать нынче свое издание — такая головная боль! — он достал из-под кровати припасенную специально для пробуждения бутылку сидра. — Между тем в пустыне Каракумы существует крутой способ выращивать арбузы. Надрезают стебель саксаула, расщепляют его и вставляют в расселину семечко арбуза. И саксаул начинает качать своим сорокаметровым корнем-насосом влагу для паразита. Арбуз вырастает огромный, как кубометр! Артамонов не даст соврать.
— Не дам, — подтвердил Артамонов.
На бутылке сидра Макарон смог лишь приблизительно показать, как корень цедит жидкость сквозь толщу песка.
— Поэтому будет сподручнее, если присосаться к существующей газете и провернуть дело изнутри, — продолжил Макарон. — А демократия пусть пока сгущается, пусть нагуливает жир. — Идея через арбуз была высказана настолько развернуто и метафорично, что с Макароном согласились все, и даже стоявшая в дверях Галка. Чтобы возразить ему вот так же широко и размашисто, а главное — образно, нужно было как минимум на час отложить поход в «Старый чикен», на что никто не отважился.
— Правильно! — поддержал Орехов. — Предложим газетам компьютерные услуги. Может, кто и клюнет.
— Вот это разговор! — присоединился к нему Артамонов. — Что бы мы без тебя делали, аксакал?!
— И главное, господа, — подвел черту Макарон, — нас не должно покидать чувство локтя, — и, передернув желваками, поставил точку: Чувство локтя в собственном горле!
— Орехова точно не поднять — спит, как рельс. Когда не пьет человек, а напьется — обрубок! — плюнул Артамонов, развеивая бытовую завесу.
— Их надо отправлять на горно-обогатительный комбинат. Другого способа я не вижу, — предложил Артур.
— Развели, понимаешь ли, бытие! — запускал скандал Артамонов.
— Ну хорошо, — вдруг заговорил Макарон, тщетно усаживаясь а позу лотоса, — я к вам приеду. Насовсем.
— Он приедет, — подтвердил Орехов, пытаясь приподняться на локтях. Я его уболтал.
— А что ему здесь делать? — спросил Варшавский и, пособив Макарону сесть на стул, начал хулить тенденцию соратников: — Юристов набрали, а чем заниматься дальше, никто не знает! — выпалил он, исследуя будто лунную поверхность только что вынутый из кратера палец.
— Все очень просто, пятачок, — исторг Орехов горючие пары. — Берем минимальную конфигурацию…
— И выпускаем газету, — продолжил Артамонов.
— Вы сойдете с ума, — предрек Макарон. — Затевать нынче свое издание — такая головная боль! — он достал из-под кровати припасенную специально для пробуждения бутылку сидра. — Между тем в пустыне Каракумы существует крутой способ выращивать арбузы. Надрезают стебель саксаула, расщепляют его и вставляют в расселину семечко арбуза. И саксаул начинает качать своим сорокаметровым корнем-насосом влагу для паразита. Арбуз вырастает огромный, как кубометр! Артамонов не даст соврать.
— Не дам, — подтвердил Артамонов.
На бутылке сидра Макарон смог лишь приблизительно показать, как корень цедит жидкость сквозь толщу песка.
— Поэтому будет сподручнее, если присосаться к существующей газете и провернуть дело изнутри, — продолжил Макарон. — А демократия пусть пока сгущается, пусть нагуливает жир. — Идея через арбуз была высказана настолько развернуто и метафорично, что с Макароном согласились все, и даже стоявшая в дверях Галка. Чтобы возразить ему вот так же широко и размашисто, а главное — образно, нужно было как минимум на час отложить поход в «Старый чикен», на что никто не отважился.
— Правильно! — поддержал Орехов. — Предложим газетам компьютерные услуги. Может, кто и клюнет.
— Вот это разговор! — присоединился к нему Артамонов. — Что бы мы без тебя делали, аксакал?!
— И главное, господа, — подвел черту Макарон, — нас не должно покидать чувство локтя, — и, передернув желваками, поставил точку: Чувство локтя в собственном горле!
Глава 5. ПОПЫТКИ ЗАКРЕПИТЬСЯ НА ИНФОРМАЦИОННОМ ПРОСТРАНСТВЕ
Исследование газетных территорий проводилось методом исчерпывания. Начали с самого крупного издания — партийной газеты «Губернская правда».
В разгар исторических катаклизмов, когда страна утопала в путчах и народ жаждал информации, редактор «Губернской правды» Асбест Валерьянович Шимингуэй начинал писать рубленым боргесом о тереблении льна в Андреанаполисе и еловых балансах Максатихи, а по выходным соблюдал по науке трехпольного земледелия три дачных участка — под озимые, яровые и под пар.
В написании текстов Асбест Валерьянович слыл не новичком. Его перу принадлежало сочинение «Аптека на грядке». На авантитуле книги было указано, что копирайт по наследству не передается. Из произведения не вытекало, кому в своих фитонабросках автор импонирует больше — себе или грядкам. Своим именем Шимингуэй был обязан станции Асбест Свердловской области, где был произведен на свет старшиной линейной службы и дежурной по вокзалу. Прорезавшиеся сначала молочные — после ШРМ, а потом и настоящие — после ВПШ — литературные наклонности Асбеста Валерьяновича Шимина спровоцировали нарост на конце first name, с которым фамилия зазвучала краше — Шимингуэй.
Асбест Валерьянович считал себя естествоиспытателем. Таскался по еланям, любил поторчать по делу на кочке среди топей, пока не снимут спасатели.
По молодости Шимингуэй придумал неплохой ход — предложил возродить газету, выпуск которой был прерван в годы репрессий. Идея попала в жилу всякого рода реабилитации были в большом популяре. Газета получилась патриархальной, в ней публиковались постановления и решения.
Ренталловцы долго не могли выловить Асбеста Валериановича. То он был на сессии Верховного Совета, то на охоте. Как-то раз, ожидая его, Артамонов, Орехов и Варшавский курили на крыльце Дома печати. В компанию, под дымок не будет ли у вас папироски? а спичек? а сколько времени? — втесался некто Неудобин, предпенсионного возраста человек в подпоясанной косоворотке навыпуск. Мученики слова разговорились: то да се, трали-вали пассатижи. Выяснилось, что Неудобин — бывший работник «Губернской правды».
— Ха! — сказал Орехов.
— Вот, сужусь с ними, — поведал о себе Неудобин, кивнув головой на окна редакции. — А вы что, на практику?
— Вроде того. Асбеста Валериановича не можем отсканировать. То он отпуск догуливает, то в творческой командировке в Андреанаполисе, признался Орехов.
— Ни в какой он не в командировке! На месте он…
— Секретарша говорит, что нет.
— А вы подойдите под окна. Если доносятся переливы, значит, на месте. Его любимое занятие — запереться в кабинете и наяривать на баяне.
— Просто так, без свадьбы?
— Вот именно. А зачем вы его вылавливаете? Там есть замша — Ужакова, — подсказал самозваный маклак Неудобин. — Ольга Робертовна. Переговорите с ней. Кстати, на нее я тоже в суд подал.
— Хотелось бы потолковать с первым лицом, — сказал Артамонов. — На базе газеты мы намерены создать нечто современное, компьютеры поставить, объяснил он тонкости момента.
— Вы что, с ума сошли?! В этот гадюшник компьютеры!
Неудобин разнервничался и, как семечки, стал закидывать в себя таблетки. Потом увлек компанию в скверик и, поглядывая на окна, начал живо насаждать почти детективную эклогу:
— Вот они в показаниях пишут, что вор был свой. То есть Неудобин. Представляете! Какая наглость! Я работал при пяти редакторах! Все таланты. И только последний — выродок! Неудобин был вынужден уйти из редакции ошельмованным! — Рассказчик говорил о себе в третьем лице. — А в редакции, как до его ухода, так и после, продолжались кражи-пропажи. Ужакова посеяла сапоги, у Жеребятьевой увели кошелек. Да, я занимал один с ней кабинет. Но ведь мог кто-то зайти в кабинет, кроме меня! В редакции всегда полно проходимцев — Центр занятости на одном этаже. Неудобин обеспеченный человек, работал на Колыме! Кстати, о птичках. Их не удивляет тот факт, что человек, знающий из книг, что отпечатки пальцев остаются на гладких предметах — стекле, полированной мебели, — вдруг заявляет, что отпечатки могут быть обнаружены на кошельке из шершавой кожи! Я давно заметил двойную игру Жеребятьевой и лицемерное поведение Ужаковой.
По столь изысканным фамилиям — Ужакова, Жеребятьева — можно было решить, что на первых попавшихся слушателях обкатывается крутая современная пьеса-багатель, где характеры обусловлены не только именами дегероизированных персонажей, но и псевдонимом автора.
— Мне раскрылся авантюрный характер Асбеста, — продолжал Неудобин свое сказание, чувствуя, что попал в жилу. Похоже, эта повесть доселе не зачитывалась в один присест. — Асбест с ложным восторгом замечал в разговоре со мной: какой богатый опыт! таких людей надо беречь! А сам обратился в милицию. Будучи уверенным в бесполезности операции, я открыто заявил: не удивляйтесь, если на кошельке обнаружат мои отпечатки! Дело в том, что Неудобин обладает сложным характером. В силу сложности жизненного пути. До журналиста кем он только не работал: музыкантом, в театре кукол, инспектором роно в Сибири. Давайте будем правдивыми до мелочей — никто никогда не обращался в милицию с просьбой провести обыск на квартире Неудобина… Я сам настоял. Меня возмутила наглость, с которой Ужакова взялась руководить сыском… по телефону! Следователь, осмотрев квартиру, сказал: столько не наворовать! Я взял справку из милиции, что ни в чем не виноват, и подал в суд на Жеребятьеву и Ужакову. Кто-то купил говядину, а в холодильнике оказалась требуха… коллектив был вовлечен в интриги. Все говорили: Ужакова доведет дело до смертельной травли! Вы не знаете Ольгу Робертовну! Третьи молчали: поживем — увидим. Далее события развивались на дачных участках. Обратите внимание — Ольга Робертовна видела, как Неудобин сорвал с грядки Асбеста… морковку. И съел ее, не помыв. Вдумайтесь, сколько смысла — Неудобин ворует у самого Шимингуэя! То есть никаких приличий! А Неудобин непоколебим — с детства приучен есть овощи, исключительно помытые кипятком. Про главную битву на земельном участке скажу: никаких малолетних детей там не было. Просто Ужакова отторчала, как копорка, задом кверху излишек часов, обрела давление и набросилась на меня со словами: забери заявление! — Неудобин тек сплошным потоком, словно сосна при подсочке. Как из надрезанного ствола, из него выходила струей смолистая живица негодования. — Газету стряпают случайные в журналистике люди! Жеребятьева вообще перестала ходить на работу. Я пахал один. То ей голову проломят бокалом, то обострение язвы. Лошадь такая! Разве у нее может быть язва? Она силос переварит! Я понял, что массовкой руководит Асбест. Если выгнать меня, то у всех — повышение по службе. А я — неудобный.
Под животный эпос Неудобина сбегали за «Хванчкарой» и чуть не приняли квалифицированным большинством решение не сотрудничать с Шимингуэем — такой серпентарий эта его редакция! Но уж больно рассказ Неудобина смахивал на тайный план литературного террориста, у которого «посыпался винт». Вспотевшему декламатору пообещали помочь — сходить на очередное заседание суда и освистать ответчиков. Неудобин полез в карман за визиткой, но не нашел. Визиток не оказалось и у слушателей. Мелькнула надежда, что расстаться предстоит навсегда и бесповоротно.
Воспользовавшись подсказкой Неудобина, выпасли по баяну Шимингуэя. Когда вошли в приемную, секретарша нырнула в кабинет и долго не выходила. Наконец за двойной дверью стих инструмент, и делегацию попросили войти.
Шимингуэй даже и не пытался вникнуть в суть предложения. Единственное, что он спросил, как компьютерный комплекс стыкуется с линотипом.
— Никак, — огорчил его Орехов.
— Вот видите, возникнут проблемы! — просипел он с придыханием, как дырявые меха.
— Дело в том, что линотип вообще не нужен.
— Вот как? Занятно…
— Исключается вредный этап — отливка букв из металла. Бич высокой печати — злокачественные опухоли. Почти каждый работник, выходя на пенсию, заболевает раком.
— Но ведь мы не типография, — заметил Шимингуэй.
— Для вас — скорость верстки. В газету будут успевать последние новости.
— И этот ваш казус с лотереей, — с трудом выдавил Асбест Валерьянович. Одышка доставала его, даже если он никуда не поднимался.
— Мы могли бы на общественных началах, — предложил Артамонов.
— Эти излишне.
— Упустите время. Наступит момент, когда будет поздно.
— Успеем, — сказал Асбест Валерьянович, похрустывая «раковыми шейками», хорошо отбивающими запах. — Впрочем, я пришлю к вам компетентную комиссию.
Комиссия действительно через некоторое время появилась. Ее члены смотрелись однородной мазеобразной массой. Галка продемонстрировала им электронную верстку. Сотрудники закивали головами, как умные лошади, и, продолжая кивать, ушли.
— Здорово! — подытожил Орехов. — Кажется, им понравилось. Есть контакт!
— Да, похоже, их это поразило, — согласился Артамонов. — Лица, по крайней мере, окаменели.
На следующий день пришла одна Ужакова.
— Плотное сотрудничество вряд ли удастся, — передала она промежуточное решение Асбеста Валерьяновича, — но наметить точки соприкосновения можно. Чтобы перенять опыт.
Одна из точек — по соображению Шимингуэя — трактовалась следующим образом: «Ренталл» выгоняет пленку со шрифтами от малого кегля до великого, а редакция вырезает ножницами понравившиеся буквы и составляет заголовки на свой вкус.
— Видите ли, Ольга Робертовна, — обратился к ней сам-Артур. У него по ошибке вместо Ольга Робертовна чуть не вырвалось — пятачок. Видите ли, пятачок. — Видите ли, Ольга Робертовна, в памяти компьютера сидит миллион шрифтов и кеглей. Чтобы их выгнать вам напоказ, нужно сидеть месяц. Само по себе это занятие из серии бестолковых.
— Ну, тогда я пошла.
— Идите, Ольга Робертовна, — сказал на прощание Варшавский, добитый бесповоротной медноголовостью.
Никакого родственного скрещивания с «Губернской правдой» не получилось. Компьютерная верстка была освистана.
— Следует отметить, что инбридинг идет тяжело, — признался Артамонов. — Реакция пациентов — неадекватная. Налицо явная клиника.
— Я шкурой чувствовал, не поймут, — признался Варшавский.
— Один процент интеллигенции, — потряс словарем Орехов.
— Н-да, налицо полное неотражение действительности. Асбест путает «раковые шейки» с раком шейки матки, — сказал Орехов.
— Бардак, как в коммандитном товариществе! — подытожил Артамонов. Придется делать над аэродромом еще один круг.
Газета «Сестра» в планах захвата не значилась. Обе редактрисы идеолог издания Изнанкина и суррогатная мать газеты Флегманова — пришли на поклон незвано, прознав, что по городу рыщут частные издатели, скупающие на корню все СМИ, и в первую очередь те, которые дышат на ладан. Редактрисы пробились в офис «Ренталла», как два нарыва, объединенные одним мозолистым телом.
— Спасите нас! — выпалили они прямо с порога. — Если вы не приберете «Сестру» к рукам, нас надолго не хватит!
— Неужели здесь так сильно похоже на погост, что именно сюда, к нам, вы пришли умирать? — спросил Орехов у «сестер», усаживаясь поудобнее.
Обе дамы были имели форму восточных полушарий и топорщились нестыкующимися частями. Как лбами, упирались они друг в друга Африками, рассеченными нулевым меридианом, а с обратной стороны кололи себя в зад иззубренными островами Фиджи. Будучи равноправными хозяйками газеты, Изнанкина и Флегманова безбожно воевали меж собой на страницах. Ведомственные читатели, которым приходилось просматривать «Сестру» по нужде, советовали перед употреблением разрезать газету пополам. Отчасти поэтому цельная «Сестра» не имела никаких перспектив. Проблемы, которые в разной мере мучили повзрослевших за работой редактрис, вообще не трогали остальных женщин региона.
При ознакомительном контакте с Изнанкиной и Флегмой — так Флегманову звали близкие — дальше обмена мнениями на бытовую тематику у «Ренталла» дело не пошло.
— Посулов давать не будем, — сказал Артамонов. — Покупать вашу редакцию нет мотива. Вы не стоите ни гроша. У вас нет ни помещений, ничего.
— Зато есть торговая марка! — не постеснялась Изнанкина.
— Она не раскручена.
— И еще есть мы! — воззвала Флегма.
— Вас уже не раскрутить, — справедливо отметил Орехов.
— Неужели с нас вообще ничего нельзя заполучить?
— Разве что шанс опрохвоститься.
Через некоторое время вышел в свет поминальный номер «Сестры», и больше женские краски в регионе никто не сгущал. Молодые издатели были у редактрис последней надеждой.
Прекрасная половина области легко пережила крах феминистской газеты, хотя во время переговоров обе барышни — кормило и забрало «Сестры» убедительно доказывали: если единственную в городе женскую газету не спасти, тверитянки запутаются в жизни, побросают семьи, станут поголовно лесбиянками, уйдут в монастыри, поотпускают усы и баки, переполнят дома терпимости, попадут в женские колонии, поскольку, кроме как на страницах «Сестры», им больше негде познакомиться с партнером, поделиться своими переживаниями, достижениями, мужьями, счастьем, муками и адюльтером.
Следующим за партийной газетой шло молодежное издание «Смена». Затея Варшавского выйти на нее с офертой по телефону провалилась — редактор без распальцовки ничего не понял. Сговорились, что он устроит ознакомительный прием, после которого будут проведены деловые переговоры в несколько раутов.
«Смена» заигрывала с демократией. Сотрудники газеты ютились в подвале явно не от жиру. Помещение редакции сдавалось «Тверскому товариществу трезвенников» — аббревиатура «ТТТ» — с целью иметь хоть какие-то деньги. По численности товарищество превосходило редакцию. Зашитые амбалы из товарищества под началом председателя общества Завязьева и под надзором наркологов сутками играли в «Монополию». Плату за аренду редакционных помещений они вносили нерегулярно, поэтому «Смена» выходила с такой периодичностью, с какой возникала потребность устелить бумагой мусорное ведро.
Суровые будни «молодежки» отслеживал подстриженный в скобку редактор Фаддей, при котором газета из органа превратилась в эротический дайджест. Все номера открывались одним и тем же маргинальным коллажем: обезображенное высокой печатью черно-белое тело, подпертое обломком городского пейзажа. Натура для обложки заимствовалась из западных журналов, а текстура была самопальной — сочинял ее сам Фаддей. Слова из него выскакивали, как из комментаторской кабины, — озабоченно и с комсомольским задором. Они сразу вступали в противоречие со всем остальным на полосе, отчего потребительский спрос на газету стремился к нулю.
Фаддей принял делегацию частных издателей сдержанно, улыбнувшись одними коренными зубами. При разговоре он имел привычку зажимать нос средним и указательным пальцами. Получалась сизая фига. Угнувшись и ведя разговор себе под мышку, Фаддей думал, что собеседник не видит фиги. Но собеседник как раз ее одну и видел. От вечной зажатости нос Фаддея походил на чернослив.
— Наслышан про вас, премного наслышан! — начал он. — Ходят по городу трое молодых людей и скупают газеты.
— Четверо, — поправил Орехов. — К нам вчера подъехал Макарон с тосолом. Но он отсыпается.
Количество олигархов сбило Фаддея с толку.
— «Ренталл», насколько я помню, — попытался он прийти в себя и, чтобы показать осведомленность в языках, сделал вольный перевод идиомы. Арендуем все! Я правильно понял? И что же вы хотите взять в аренду у нас?
— Нет, вы поняли неправильно. Это переводится как «все схвачено».
— И, тем не менее, премного наслышан…
— Нет, это мы о вас премного наслышаны! — перешел в наступление Артамонов. — Ссорятся с учредителями, остаются без денег, а жить хочется…
— Гм… — откашлялся Фаддей.
— Но это — детали. Вообще мы планируем из кого-нибудь в регионе сделать что-нибудь удобоваримое.
— Вот как?
— И не только на русском, но и на немецком, английском, французском…
— А на карельском? — спросил Фаддей.
— Откровенно говоря, не думали.
— Мы демократы, — объявил Фаддей. — У нас нет денег, но мы единственная газета, которая не опубликовала обращение ГКЧП.
— А зря. Среди обнаженной натуры оно бы неплохо смотрелось, — пожалел Орехов.
— Это наша позиция. Мы работаем вне политики.
— Вы можете прославиться, — посулил Артамонов.
— В смысле?
— Если мы договоримся. Впервые комсомольскую газету будет издавать частная структура.
— Мы это переживем, мы демократы, у нас подвижный коллектив.
— А вы не могли бы показать Устав газеты? — попросил Орехов при очередной стыковке. — Интересно посмотреть на вас как на документ.
— Устав? — переспросил Фаддей.
— Ну да, или учредительный договор. Все равно.
— Нет вопросов, — сказал Фаддей и полез в шкаф. Оттуда хлынула лавина бутылок и заполнила комнату по колено. — Здесь, похоже, Устава нет… Помнится, я видел его в бухгалтерии. А деньги у вас есть?
— Нет. Но мы умеем их зарабатывать.
— Вы полагаете оформить отношения надолго или вам нужна временная пристежка? — полюбопытствовал Фаддей.
— Мы намерены заключить издательский договор. Лет эдак на сорок девять, — продолжил пробную дискуссию Орехов. — Все как у взрослых.
— А потом уволите всех, кто не понравится, — догадался заместитель редактора Кинолог.
— Может быть. Но такой цели мы не ставим. Наша цель, я повторюсь, сделать приличной хотя бы одну газету в регионе, — признался Артамонов.
— А что это значит — приличной?
— Ну, чтобы газету читали, чтобы рос тираж.
— Да, тираж — это наша самая больная панацея, — пожаловался фотокор Шерипо в солнцезащитных очках.
— А какой у вас тираж? — спросил Артамонов.
— Три тысячи, — сообщил зашедший на шум спортивный обозреватель Потак, который для цельности образа посещал работу в тренировочном костюме и слаксах. — Три тысячи или около того, — повторил он.
— Вы нас неправильно дезинформируете, — поправил его Орехов, — тираж у вас меньше. Это число, близкое к кончине.
Переговоры велись в режиме консультаций. Период узнавания длился недолго. Пустота расчетного счета «Смены» не замедлила сказаться на скорости взаимопонимания. Чтобы соблюсти политес, «Ренталл» снял кабину в «Старом чикене» и склонил коренной народ «Смены» к неформальному общению. По такому случаю стол в подвальчике был накрыт моющейся скатертью.
Путем встреч, усиленно обставленных исходящим реквизитом, вырабатывали форму сближения. Фотокор Шерипо учуял, что из всех доброжелателей Орехов наиболее сведущ в подборе «мази», и попросил его председательствовать на толковище.
Как потомственная ворожея, Орехов впроброс прошелся по безутешному будущему «Смены», которое наступит, если Фаддей со товарищи не передаст газету в перспективные руки. Далее Орехов расписал, как пореформенная «Смена» обретет вторую жизнь и с компьютерной версткой наперевес взовьется над местной прессой, потом приспустится, прижмет к груди тысячи новых подписчиков, и те, счастливые и информированные, заплачут навзрыд. Деньги от рекламы и продаж потекут рекой.
— А если договоренность с редакцией не будет достигнута, тогда… не обессудьте, — завершил безотвальную обработку Артамонов. Манера говорить у него была абразивной, а переговорные методы самые обычные — пиявки, воды, кровопускание…
Музыка в «Старом чикене» была приглушена. Взяв тайм-аут, чтобы осмыслить предложение, «сменщики» потягивали растворимый суп дня. Официант по первому зову обносил желающих куриными окорочками и излюбленными напитками из-под полы. От остальных посетителей «Старого чикена» «сменщиков» отличали вялый слог и сморщенные землистые лица, которые походили на ассорти из сухофруктов. Шерипо пил без закуси, три дня назад он объявил голодовку Фаддей мурыжил его с квартирой. Со стороны редакции переговоры велись по очереди то Кинологом, то самим Фаддеем. Решающее слово оставалось за тем из них, кто на момент ответа был в состоянии говорить, а не тщился удержать лицо над курганом трубчатых костей. Добиться от «Смены» чего-то конкретного долго не удавалось.
— Мы хотели бы получить откат, — намекнул Кинолог.
— Сбей пепел, паренек, — притормозил его Артамонов. — Какой, к черту, откат?! Это если б вы нас покупали…
— Но хоть что-то мы должны получить лично?
— Я вижу, вы вообще поплыли! — лечил пациентов Артамонов. — Издание не ваше, оно принадлежит общественной организации!
— Но какой нам тогда смысл? — пожимал плечами Фаддей.
— Газета станет краше, — увещевал Орехов.
— А на кой ляд она нам сперлась, красивая?! — заявил Кинолог, закуривая сигарету Орехова. — Нам и такая нравится.
— Что-то у вас с дальномером неладно, не видите перспектив, продолжал окучивать Артамонов.
— А зачем они нам, перспективы?
— Логично.
— Ну вот, вы и сами с этим согласны.
— Хорошо, — сдался Артамонов. — Денег мы вам дадим, но не в руки, а на развитие.
— На развитие нам не надо, — стоял на своем Фаддей.
Дебаты шли по конусу нарастания, темы становились все круче и круче.
— Ведете себя, как необеспеченная интеллигенция, — попирал «сменщиков» Орехов. — Ни себе, ни людям!
— Не мы же к вам пришли, — резал правду-матку Кинолог.
— Абдериты вы! — сорвался Орехов.
— Кто-кто?
— Провинциалы с ограниченными понятиями.
— Ну, это уже слишком! — Кинолог картинно привстал из-за стола.
— Это не редакция, а место компактного прозябания! — продолжал Макарон поносить пациентов. — Сидите тут, как почетные сорняки!
Если бы не смазка, дело дошло бы и до кулаков.
— Ну хорошо, а кто станет редактором? — пошел на попятную Фаддей.
— По Уставу, который мы сочиним вместе, редактор будет избираться коллективом, — терпеливо разъяснял Артамонов.
— Понятно. А кто будет распоряжаться финансами?
— Директор, которого назначит издатель.
— Ясно.
Разделить будущее с учетом интересов обеих сторон не получалось остаток зависал бесконечной десятичной дробью с нулем в периоде. Публичная контроферта «Смены» выглядела приблизительно так: «Давайте деньги и идите на фиг!»
Промежуточные итоги переговоров сбрасывались Варшавскому, который настраивал комплекс у себя в номере. Галка оттачивала компьютерную верстку. Рекламные блоки, над которыми она корпела в Page Maker 4.0, выгодно отличались от надгробий, выходивших из-под рук метранпажей высокой печати.
— С консенсусом или на консенсусе? — спрашивал с порога Варшавский. — А то техника уже копытом бьет, работать хочет.
— Все никак не сподобятся, — отвечал Орехов.
В разгар исторических катаклизмов, когда страна утопала в путчах и народ жаждал информации, редактор «Губернской правды» Асбест Валерьянович Шимингуэй начинал писать рубленым боргесом о тереблении льна в Андреанаполисе и еловых балансах Максатихи, а по выходным соблюдал по науке трехпольного земледелия три дачных участка — под озимые, яровые и под пар.
В написании текстов Асбест Валерьянович слыл не новичком. Его перу принадлежало сочинение «Аптека на грядке». На авантитуле книги было указано, что копирайт по наследству не передается. Из произведения не вытекало, кому в своих фитонабросках автор импонирует больше — себе или грядкам. Своим именем Шимингуэй был обязан станции Асбест Свердловской области, где был произведен на свет старшиной линейной службы и дежурной по вокзалу. Прорезавшиеся сначала молочные — после ШРМ, а потом и настоящие — после ВПШ — литературные наклонности Асбеста Валерьяновича Шимина спровоцировали нарост на конце first name, с которым фамилия зазвучала краше — Шимингуэй.
Асбест Валерьянович считал себя естествоиспытателем. Таскался по еланям, любил поторчать по делу на кочке среди топей, пока не снимут спасатели.
По молодости Шимингуэй придумал неплохой ход — предложил возродить газету, выпуск которой был прерван в годы репрессий. Идея попала в жилу всякого рода реабилитации были в большом популяре. Газета получилась патриархальной, в ней публиковались постановления и решения.
Ренталловцы долго не могли выловить Асбеста Валериановича. То он был на сессии Верховного Совета, то на охоте. Как-то раз, ожидая его, Артамонов, Орехов и Варшавский курили на крыльце Дома печати. В компанию, под дымок не будет ли у вас папироски? а спичек? а сколько времени? — втесался некто Неудобин, предпенсионного возраста человек в подпоясанной косоворотке навыпуск. Мученики слова разговорились: то да се, трали-вали пассатижи. Выяснилось, что Неудобин — бывший работник «Губернской правды».
— Ха! — сказал Орехов.
— Вот, сужусь с ними, — поведал о себе Неудобин, кивнув головой на окна редакции. — А вы что, на практику?
— Вроде того. Асбеста Валериановича не можем отсканировать. То он отпуск догуливает, то в творческой командировке в Андреанаполисе, признался Орехов.
— Ни в какой он не в командировке! На месте он…
— Секретарша говорит, что нет.
— А вы подойдите под окна. Если доносятся переливы, значит, на месте. Его любимое занятие — запереться в кабинете и наяривать на баяне.
— Просто так, без свадьбы?
— Вот именно. А зачем вы его вылавливаете? Там есть замша — Ужакова, — подсказал самозваный маклак Неудобин. — Ольга Робертовна. Переговорите с ней. Кстати, на нее я тоже в суд подал.
— Хотелось бы потолковать с первым лицом, — сказал Артамонов. — На базе газеты мы намерены создать нечто современное, компьютеры поставить, объяснил он тонкости момента.
— Вы что, с ума сошли?! В этот гадюшник компьютеры!
Неудобин разнервничался и, как семечки, стал закидывать в себя таблетки. Потом увлек компанию в скверик и, поглядывая на окна, начал живо насаждать почти детективную эклогу:
— Вот они в показаниях пишут, что вор был свой. То есть Неудобин. Представляете! Какая наглость! Я работал при пяти редакторах! Все таланты. И только последний — выродок! Неудобин был вынужден уйти из редакции ошельмованным! — Рассказчик говорил о себе в третьем лице. — А в редакции, как до его ухода, так и после, продолжались кражи-пропажи. Ужакова посеяла сапоги, у Жеребятьевой увели кошелек. Да, я занимал один с ней кабинет. Но ведь мог кто-то зайти в кабинет, кроме меня! В редакции всегда полно проходимцев — Центр занятости на одном этаже. Неудобин обеспеченный человек, работал на Колыме! Кстати, о птичках. Их не удивляет тот факт, что человек, знающий из книг, что отпечатки пальцев остаются на гладких предметах — стекле, полированной мебели, — вдруг заявляет, что отпечатки могут быть обнаружены на кошельке из шершавой кожи! Я давно заметил двойную игру Жеребятьевой и лицемерное поведение Ужаковой.
По столь изысканным фамилиям — Ужакова, Жеребятьева — можно было решить, что на первых попавшихся слушателях обкатывается крутая современная пьеса-багатель, где характеры обусловлены не только именами дегероизированных персонажей, но и псевдонимом автора.
— Мне раскрылся авантюрный характер Асбеста, — продолжал Неудобин свое сказание, чувствуя, что попал в жилу. Похоже, эта повесть доселе не зачитывалась в один присест. — Асбест с ложным восторгом замечал в разговоре со мной: какой богатый опыт! таких людей надо беречь! А сам обратился в милицию. Будучи уверенным в бесполезности операции, я открыто заявил: не удивляйтесь, если на кошельке обнаружат мои отпечатки! Дело в том, что Неудобин обладает сложным характером. В силу сложности жизненного пути. До журналиста кем он только не работал: музыкантом, в театре кукол, инспектором роно в Сибири. Давайте будем правдивыми до мелочей — никто никогда не обращался в милицию с просьбой провести обыск на квартире Неудобина… Я сам настоял. Меня возмутила наглость, с которой Ужакова взялась руководить сыском… по телефону! Следователь, осмотрев квартиру, сказал: столько не наворовать! Я взял справку из милиции, что ни в чем не виноват, и подал в суд на Жеребятьеву и Ужакову. Кто-то купил говядину, а в холодильнике оказалась требуха… коллектив был вовлечен в интриги. Все говорили: Ужакова доведет дело до смертельной травли! Вы не знаете Ольгу Робертовну! Третьи молчали: поживем — увидим. Далее события развивались на дачных участках. Обратите внимание — Ольга Робертовна видела, как Неудобин сорвал с грядки Асбеста… морковку. И съел ее, не помыв. Вдумайтесь, сколько смысла — Неудобин ворует у самого Шимингуэя! То есть никаких приличий! А Неудобин непоколебим — с детства приучен есть овощи, исключительно помытые кипятком. Про главную битву на земельном участке скажу: никаких малолетних детей там не было. Просто Ужакова отторчала, как копорка, задом кверху излишек часов, обрела давление и набросилась на меня со словами: забери заявление! — Неудобин тек сплошным потоком, словно сосна при подсочке. Как из надрезанного ствола, из него выходила струей смолистая живица негодования. — Газету стряпают случайные в журналистике люди! Жеребятьева вообще перестала ходить на работу. Я пахал один. То ей голову проломят бокалом, то обострение язвы. Лошадь такая! Разве у нее может быть язва? Она силос переварит! Я понял, что массовкой руководит Асбест. Если выгнать меня, то у всех — повышение по службе. А я — неудобный.
Под животный эпос Неудобина сбегали за «Хванчкарой» и чуть не приняли квалифицированным большинством решение не сотрудничать с Шимингуэем — такой серпентарий эта его редакция! Но уж больно рассказ Неудобина смахивал на тайный план литературного террориста, у которого «посыпался винт». Вспотевшему декламатору пообещали помочь — сходить на очередное заседание суда и освистать ответчиков. Неудобин полез в карман за визиткой, но не нашел. Визиток не оказалось и у слушателей. Мелькнула надежда, что расстаться предстоит навсегда и бесповоротно.
Воспользовавшись подсказкой Неудобина, выпасли по баяну Шимингуэя. Когда вошли в приемную, секретарша нырнула в кабинет и долго не выходила. Наконец за двойной дверью стих инструмент, и делегацию попросили войти.
Шимингуэй даже и не пытался вникнуть в суть предложения. Единственное, что он спросил, как компьютерный комплекс стыкуется с линотипом.
— Никак, — огорчил его Орехов.
— Вот видите, возникнут проблемы! — просипел он с придыханием, как дырявые меха.
— Дело в том, что линотип вообще не нужен.
— Вот как? Занятно…
— Исключается вредный этап — отливка букв из металла. Бич высокой печати — злокачественные опухоли. Почти каждый работник, выходя на пенсию, заболевает раком.
— Но ведь мы не типография, — заметил Шимингуэй.
— Для вас — скорость верстки. В газету будут успевать последние новости.
— И этот ваш казус с лотереей, — с трудом выдавил Асбест Валерьянович. Одышка доставала его, даже если он никуда не поднимался.
— Мы могли бы на общественных началах, — предложил Артамонов.
— Эти излишне.
— Упустите время. Наступит момент, когда будет поздно.
— Успеем, — сказал Асбест Валерьянович, похрустывая «раковыми шейками», хорошо отбивающими запах. — Впрочем, я пришлю к вам компетентную комиссию.
Комиссия действительно через некоторое время появилась. Ее члены смотрелись однородной мазеобразной массой. Галка продемонстрировала им электронную верстку. Сотрудники закивали головами, как умные лошади, и, продолжая кивать, ушли.
— Здорово! — подытожил Орехов. — Кажется, им понравилось. Есть контакт!
— Да, похоже, их это поразило, — согласился Артамонов. — Лица, по крайней мере, окаменели.
На следующий день пришла одна Ужакова.
— Плотное сотрудничество вряд ли удастся, — передала она промежуточное решение Асбеста Валерьяновича, — но наметить точки соприкосновения можно. Чтобы перенять опыт.
Одна из точек — по соображению Шимингуэя — трактовалась следующим образом: «Ренталл» выгоняет пленку со шрифтами от малого кегля до великого, а редакция вырезает ножницами понравившиеся буквы и составляет заголовки на свой вкус.
— Видите ли, Ольга Робертовна, — обратился к ней сам-Артур. У него по ошибке вместо Ольга Робертовна чуть не вырвалось — пятачок. Видите ли, пятачок. — Видите ли, Ольга Робертовна, в памяти компьютера сидит миллион шрифтов и кеглей. Чтобы их выгнать вам напоказ, нужно сидеть месяц. Само по себе это занятие из серии бестолковых.
— Ну, тогда я пошла.
— Идите, Ольга Робертовна, — сказал на прощание Варшавский, добитый бесповоротной медноголовостью.
Никакого родственного скрещивания с «Губернской правдой» не получилось. Компьютерная верстка была освистана.
— Следует отметить, что инбридинг идет тяжело, — признался Артамонов. — Реакция пациентов — неадекватная. Налицо явная клиника.
— Я шкурой чувствовал, не поймут, — признался Варшавский.
— Один процент интеллигенции, — потряс словарем Орехов.
— Н-да, налицо полное неотражение действительности. Асбест путает «раковые шейки» с раком шейки матки, — сказал Орехов.
— Бардак, как в коммандитном товариществе! — подытожил Артамонов. Придется делать над аэродромом еще один круг.
Газета «Сестра» в планах захвата не значилась. Обе редактрисы идеолог издания Изнанкина и суррогатная мать газеты Флегманова — пришли на поклон незвано, прознав, что по городу рыщут частные издатели, скупающие на корню все СМИ, и в первую очередь те, которые дышат на ладан. Редактрисы пробились в офис «Ренталла», как два нарыва, объединенные одним мозолистым телом.
— Спасите нас! — выпалили они прямо с порога. — Если вы не приберете «Сестру» к рукам, нас надолго не хватит!
— Неужели здесь так сильно похоже на погост, что именно сюда, к нам, вы пришли умирать? — спросил Орехов у «сестер», усаживаясь поудобнее.
Обе дамы были имели форму восточных полушарий и топорщились нестыкующимися частями. Как лбами, упирались они друг в друга Африками, рассеченными нулевым меридианом, а с обратной стороны кололи себя в зад иззубренными островами Фиджи. Будучи равноправными хозяйками газеты, Изнанкина и Флегманова безбожно воевали меж собой на страницах. Ведомственные читатели, которым приходилось просматривать «Сестру» по нужде, советовали перед употреблением разрезать газету пополам. Отчасти поэтому цельная «Сестра» не имела никаких перспектив. Проблемы, которые в разной мере мучили повзрослевших за работой редактрис, вообще не трогали остальных женщин региона.
При ознакомительном контакте с Изнанкиной и Флегмой — так Флегманову звали близкие — дальше обмена мнениями на бытовую тематику у «Ренталла» дело не пошло.
— Посулов давать не будем, — сказал Артамонов. — Покупать вашу редакцию нет мотива. Вы не стоите ни гроша. У вас нет ни помещений, ничего.
— Зато есть торговая марка! — не постеснялась Изнанкина.
— Она не раскручена.
— И еще есть мы! — воззвала Флегма.
— Вас уже не раскрутить, — справедливо отметил Орехов.
— Неужели с нас вообще ничего нельзя заполучить?
— Разве что шанс опрохвоститься.
Через некоторое время вышел в свет поминальный номер «Сестры», и больше женские краски в регионе никто не сгущал. Молодые издатели были у редактрис последней надеждой.
Прекрасная половина области легко пережила крах феминистской газеты, хотя во время переговоров обе барышни — кормило и забрало «Сестры» убедительно доказывали: если единственную в городе женскую газету не спасти, тверитянки запутаются в жизни, побросают семьи, станут поголовно лесбиянками, уйдут в монастыри, поотпускают усы и баки, переполнят дома терпимости, попадут в женские колонии, поскольку, кроме как на страницах «Сестры», им больше негде познакомиться с партнером, поделиться своими переживаниями, достижениями, мужьями, счастьем, муками и адюльтером.
Следующим за партийной газетой шло молодежное издание «Смена». Затея Варшавского выйти на нее с офертой по телефону провалилась — редактор без распальцовки ничего не понял. Сговорились, что он устроит ознакомительный прием, после которого будут проведены деловые переговоры в несколько раутов.
«Смена» заигрывала с демократией. Сотрудники газеты ютились в подвале явно не от жиру. Помещение редакции сдавалось «Тверскому товариществу трезвенников» — аббревиатура «ТТТ» — с целью иметь хоть какие-то деньги. По численности товарищество превосходило редакцию. Зашитые амбалы из товарищества под началом председателя общества Завязьева и под надзором наркологов сутками играли в «Монополию». Плату за аренду редакционных помещений они вносили нерегулярно, поэтому «Смена» выходила с такой периодичностью, с какой возникала потребность устелить бумагой мусорное ведро.
Суровые будни «молодежки» отслеживал подстриженный в скобку редактор Фаддей, при котором газета из органа превратилась в эротический дайджест. Все номера открывались одним и тем же маргинальным коллажем: обезображенное высокой печатью черно-белое тело, подпертое обломком городского пейзажа. Натура для обложки заимствовалась из западных журналов, а текстура была самопальной — сочинял ее сам Фаддей. Слова из него выскакивали, как из комментаторской кабины, — озабоченно и с комсомольским задором. Они сразу вступали в противоречие со всем остальным на полосе, отчего потребительский спрос на газету стремился к нулю.
Фаддей принял делегацию частных издателей сдержанно, улыбнувшись одними коренными зубами. При разговоре он имел привычку зажимать нос средним и указательным пальцами. Получалась сизая фига. Угнувшись и ведя разговор себе под мышку, Фаддей думал, что собеседник не видит фиги. Но собеседник как раз ее одну и видел. От вечной зажатости нос Фаддея походил на чернослив.
— Наслышан про вас, премного наслышан! — начал он. — Ходят по городу трое молодых людей и скупают газеты.
— Четверо, — поправил Орехов. — К нам вчера подъехал Макарон с тосолом. Но он отсыпается.
Количество олигархов сбило Фаддея с толку.
— «Ренталл», насколько я помню, — попытался он прийти в себя и, чтобы показать осведомленность в языках, сделал вольный перевод идиомы. Арендуем все! Я правильно понял? И что же вы хотите взять в аренду у нас?
— Нет, вы поняли неправильно. Это переводится как «все схвачено».
— И, тем не менее, премного наслышан…
— Нет, это мы о вас премного наслышаны! — перешел в наступление Артамонов. — Ссорятся с учредителями, остаются без денег, а жить хочется…
— Гм… — откашлялся Фаддей.
— Но это — детали. Вообще мы планируем из кого-нибудь в регионе сделать что-нибудь удобоваримое.
— Вот как?
— И не только на русском, но и на немецком, английском, французском…
— А на карельском? — спросил Фаддей.
— Откровенно говоря, не думали.
— Мы демократы, — объявил Фаддей. — У нас нет денег, но мы единственная газета, которая не опубликовала обращение ГКЧП.
— А зря. Среди обнаженной натуры оно бы неплохо смотрелось, — пожалел Орехов.
— Это наша позиция. Мы работаем вне политики.
— Вы можете прославиться, — посулил Артамонов.
— В смысле?
— Если мы договоримся. Впервые комсомольскую газету будет издавать частная структура.
— Мы это переживем, мы демократы, у нас подвижный коллектив.
— А вы не могли бы показать Устав газеты? — попросил Орехов при очередной стыковке. — Интересно посмотреть на вас как на документ.
— Устав? — переспросил Фаддей.
— Ну да, или учредительный договор. Все равно.
— Нет вопросов, — сказал Фаддей и полез в шкаф. Оттуда хлынула лавина бутылок и заполнила комнату по колено. — Здесь, похоже, Устава нет… Помнится, я видел его в бухгалтерии. А деньги у вас есть?
— Нет. Но мы умеем их зарабатывать.
— Вы полагаете оформить отношения надолго или вам нужна временная пристежка? — полюбопытствовал Фаддей.
— Мы намерены заключить издательский договор. Лет эдак на сорок девять, — продолжил пробную дискуссию Орехов. — Все как у взрослых.
— А потом уволите всех, кто не понравится, — догадался заместитель редактора Кинолог.
— Может быть. Но такой цели мы не ставим. Наша цель, я повторюсь, сделать приличной хотя бы одну газету в регионе, — признался Артамонов.
— А что это значит — приличной?
— Ну, чтобы газету читали, чтобы рос тираж.
— Да, тираж — это наша самая больная панацея, — пожаловался фотокор Шерипо в солнцезащитных очках.
— А какой у вас тираж? — спросил Артамонов.
— Три тысячи, — сообщил зашедший на шум спортивный обозреватель Потак, который для цельности образа посещал работу в тренировочном костюме и слаксах. — Три тысячи или около того, — повторил он.
— Вы нас неправильно дезинформируете, — поправил его Орехов, — тираж у вас меньше. Это число, близкое к кончине.
Переговоры велись в режиме консультаций. Период узнавания длился недолго. Пустота расчетного счета «Смены» не замедлила сказаться на скорости взаимопонимания. Чтобы соблюсти политес, «Ренталл» снял кабину в «Старом чикене» и склонил коренной народ «Смены» к неформальному общению. По такому случаю стол в подвальчике был накрыт моющейся скатертью.
Путем встреч, усиленно обставленных исходящим реквизитом, вырабатывали форму сближения. Фотокор Шерипо учуял, что из всех доброжелателей Орехов наиболее сведущ в подборе «мази», и попросил его председательствовать на толковище.
Как потомственная ворожея, Орехов впроброс прошелся по безутешному будущему «Смены», которое наступит, если Фаддей со товарищи не передаст газету в перспективные руки. Далее Орехов расписал, как пореформенная «Смена» обретет вторую жизнь и с компьютерной версткой наперевес взовьется над местной прессой, потом приспустится, прижмет к груди тысячи новых подписчиков, и те, счастливые и информированные, заплачут навзрыд. Деньги от рекламы и продаж потекут рекой.
— А если договоренность с редакцией не будет достигнута, тогда… не обессудьте, — завершил безотвальную обработку Артамонов. Манера говорить у него была абразивной, а переговорные методы самые обычные — пиявки, воды, кровопускание…
Музыка в «Старом чикене» была приглушена. Взяв тайм-аут, чтобы осмыслить предложение, «сменщики» потягивали растворимый суп дня. Официант по первому зову обносил желающих куриными окорочками и излюбленными напитками из-под полы. От остальных посетителей «Старого чикена» «сменщиков» отличали вялый слог и сморщенные землистые лица, которые походили на ассорти из сухофруктов. Шерипо пил без закуси, три дня назад он объявил голодовку Фаддей мурыжил его с квартирой. Со стороны редакции переговоры велись по очереди то Кинологом, то самим Фаддеем. Решающее слово оставалось за тем из них, кто на момент ответа был в состоянии говорить, а не тщился удержать лицо над курганом трубчатых костей. Добиться от «Смены» чего-то конкретного долго не удавалось.
— Мы хотели бы получить откат, — намекнул Кинолог.
— Сбей пепел, паренек, — притормозил его Артамонов. — Какой, к черту, откат?! Это если б вы нас покупали…
— Но хоть что-то мы должны получить лично?
— Я вижу, вы вообще поплыли! — лечил пациентов Артамонов. — Издание не ваше, оно принадлежит общественной организации!
— Но какой нам тогда смысл? — пожимал плечами Фаддей.
— Газета станет краше, — увещевал Орехов.
— А на кой ляд она нам сперлась, красивая?! — заявил Кинолог, закуривая сигарету Орехова. — Нам и такая нравится.
— Что-то у вас с дальномером неладно, не видите перспектив, продолжал окучивать Артамонов.
— А зачем они нам, перспективы?
— Логично.
— Ну вот, вы и сами с этим согласны.
— Хорошо, — сдался Артамонов. — Денег мы вам дадим, но не в руки, а на развитие.
— На развитие нам не надо, — стоял на своем Фаддей.
Дебаты шли по конусу нарастания, темы становились все круче и круче.
— Ведете себя, как необеспеченная интеллигенция, — попирал «сменщиков» Орехов. — Ни себе, ни людям!
— Не мы же к вам пришли, — резал правду-матку Кинолог.
— Абдериты вы! — сорвался Орехов.
— Кто-кто?
— Провинциалы с ограниченными понятиями.
— Ну, это уже слишком! — Кинолог картинно привстал из-за стола.
— Это не редакция, а место компактного прозябания! — продолжал Макарон поносить пациентов. — Сидите тут, как почетные сорняки!
Если бы не смазка, дело дошло бы и до кулаков.
— Ну хорошо, а кто станет редактором? — пошел на попятную Фаддей.
— По Уставу, который мы сочиним вместе, редактор будет избираться коллективом, — терпеливо разъяснял Артамонов.
— Понятно. А кто будет распоряжаться финансами?
— Директор, которого назначит издатель.
— Ясно.
Разделить будущее с учетом интересов обеих сторон не получалось остаток зависал бесконечной десятичной дробью с нулем в периоде. Публичная контроферта «Смены» выглядела приблизительно так: «Давайте деньги и идите на фиг!»
Промежуточные итоги переговоров сбрасывались Варшавскому, который настраивал комплекс у себя в номере. Галка оттачивала компьютерную верстку. Рекламные блоки, над которыми она корпела в Page Maker 4.0, выгодно отличались от надгробий, выходивших из-под рук метранпажей высокой печати.
— С консенсусом или на консенсусе? — спрашивал с порога Варшавский. — А то техника уже копытом бьет, работать хочет.
— Все никак не сподобятся, — отвечал Орехов.