Страница:
– Ланселот, – в отчаянии обратился юный бард к великому воину, – что же я делаю не так?
– Ничего, сынок. Ровным счетом ничего.
– Ну так почему же она?..
– Потому что она женщина, Корс, Корс Кант устремил взгляд в сторону стола, за которым в дальнем конце зала восседал Аргус. Dux Bellomm по-прежнему о чем-то серьезно беседовал с Меровием. Не зря короля прозвали Цезарем, то есть Волосатым. Его черные волосы водопадом струились по спине.
От противоположного угла триклиния к Ланселоту направилась одна из амазонок Моргаузы. Ростом она была почти с сикамбрийца, и шрамов у нее было не меньше, а может, и побольше, чем у того.
– Тебя зовет королева Моргауза, – сообщила амазонка с каменным выражением лица.
– Где она? – спросил сикамбриец.
– Где она? – подхватил Корс Кант. – В своих покоях, где же еще?
– О? – пожал плечами сикамбриец. – Она ушла отсюда? Я не заметил.
Корс Кант подозрительно глянул на Ланселота. Уже во второй или в третий раз Ланселот говорил так, словно ему неведомы подводные течения Камланна – и это после того, как он прожил здесь не один год. «С чего это он сегодня ведет себя так странно – не как „наглый сикамбриец“? И с чего это вдруг он взял и превратился в „забывчивого сикамбрийца“?»
Бард сделал было шаг, собираясь сопровождать Ланселота, но тот знаком остановил его.
– Корс Кант, не возражаешь, если я поговорю с дамой наедине?
– Хочешь, чтобы я… Ланселот велел ему удалиться. Корс Кант устремил задумчивый взгляд в сторону кухни – туда, где несколько минут назад исчезла Анлодда.
– Пойду, пожалуй, перекушу немного, – сказал он.
Глава 18
Глава 19
Глава 20
– Ничего, сынок. Ровным счетом ничего.
– Ну так почему же она?..
– Потому что она женщина, Корс, Корс Кант устремил взгляд в сторону стола, за которым в дальнем конце зала восседал Аргус. Dux Bellomm по-прежнему о чем-то серьезно беседовал с Меровием. Не зря короля прозвали Цезарем, то есть Волосатым. Его черные волосы водопадом струились по спине.
От противоположного угла триклиния к Ланселоту направилась одна из амазонок Моргаузы. Ростом она была почти с сикамбрийца, и шрамов у нее было не меньше, а может, и побольше, чем у того.
– Тебя зовет королева Моргауза, – сообщила амазонка с каменным выражением лица.
– Где она? – спросил сикамбриец.
– Где она? – подхватил Корс Кант. – В своих покоях, где же еще?
– О? – пожал плечами сикамбриец. – Она ушла отсюда? Я не заметил.
Корс Кант подозрительно глянул на Ланселота. Уже во второй или в третий раз Ланселот говорил так, словно ему неведомы подводные течения Камланна – и это после того, как он прожил здесь не один год. «С чего это он сегодня ведет себя так странно – не как „наглый сикамбриец“? И с чего это вдруг он взял и превратился в „забывчивого сикамбрийца“?»
Бард сделал было шаг, собираясь сопровождать Ланселота, но тот знаком остановил его.
– Корс Кант, не возражаешь, если я поговорю с дамой наедине?
– Хочешь, чтобы я… Ланселот велел ему удалиться. Корс Кант устремил задумчивый взгляд в сторону кухни – туда, где несколько минут назад исчезла Анлодда.
– Пойду, пожалуй, перекушу немного, – сказал он.
Глава 18
Марк Бланделл смотрел на показатели электрического тока, стараясь (не без труда) сосредоточиться только на «реальном» времени. Что-то шло явно не так, как должно было бы. Цепь потребляла энергии на десять процентов больше, чем требовалось.
Он щелкнул клавишей «мыши», направил курсор на главную «иконку», открыл меню. На миг он растерялся, гадая, какая именно из главных интегрированных микросхем давала сбой.
Так мирно. Так тихо. Он наконец услышал птиц, увидел, как они перелетают с дерева на дерево. Наверное, ему это только показалось, но вроде бы он успел заметить двух всадников. Они проскакали вдалеке и тащили между лошадьми какое-то странное, похожее на машину, приспособление. Но тут Бланделла отвлек Уиллкс, а когда он снова повернулся к экрану, всадники уже исчезли. А может, их и не было вовсе.
– Проклятие, не время же… – пробормотал Бланделл и принялся открывать по очереди файл каждой микросхемы, быстро сканируя их, надеясь, что что-нибудь вскроется, выплывет.
– Усиль фокус поля, – прокричал Гамильтон с другого конца лаборатории.
«Не смотри на монитор когни-сканера! – мысленно уговаривал себя Бланделл.
– Не смотри на монитор!»
Не вышло. Не уговорил. Марк глянул-таки на монитор. Даже в пятнадцати футах он разглядел поле сознания. Оно мерцало и каждую секунду становилось то вдвое больше, то, наоборот, меньше.
– Джейк, – крикнул Уиллкс. – А как теперь?
– Осцилляции, два и одна десятая герца. «Пик-пик!»
– А теперь?
– Осцилляции. «Пик-пик!»
– Ну а теперь как, проклятие?
– Осцилляции. Марк, что с питанием? Бланделл вздрогнул, вскочил и вернулся к пульту. Сосредоточившись, он увидел, что потребление тока составляет сто сорок три процента от нормы.
– Кошмарный перебор! – крикнул он. А потом ощутил запах озона. – Проклятие! Отрубайте! – в ужасе прокричал он. От витков пошли струйки дыма, почти невидимые на фоне серых стен полуподвала.
– Да вы что! – крикнул в ответ Гамильтон. – Он слишком далеко! Если мы сейчас отрубим питание, он погибнет!
Марк продолжал сканировать микросхемы. Наконец он нашел отклонение. Оно локализовалось в одной из частей чипа.
– Господи, утечка микротока на двадцать третьем. Это на чипе. Ничего не остается – надо менять чип.
«Менять чип». Легко сказать! На это минимум день нужно. Марк медленно поднялся, посмотрел на «пончик». Тот светился ярче, чем следовало бы. Тело Смита конвульсивно подергивалось, пропуская через его нервную систему электрические разряды, создаваемые магнитным полем, которое теперь не имело адекватной мощности. Даже тело Селли дрогнуло.
– Джейкоб, – взмолился Бланделл. – Ради всего святого, верни его обратно, если можешь. Он же.., он там умирает!
Гамильтон отвернулся, сжал губы так, что они у него побелели. Бланделл и сам понимал, что просьба невыполнима.
– Марк, – проговорил Уиллкс тихо-тихо – прежде он никогда так не разговаривал. – Марк, он, может быть, и сам вернулся. В свое тело. Но нам не узнать, так это или нет, если мы не восстановим нормальное питание за три минуты.
– Если мы сможем восстановить, – прошептал Бланделл.
– Мы можем его уменьшить.
– Треклятая машина сама себя поджаривает! Она дымится – посмотри!
– Марк!
Бланделл обернулся и посмотрел на старика. Щеки Уиллкса стали белее снега.
– Марк, мы не можем остановиться посередине. Ты это отлично знаешь!
Бланделл кивнул, уставился на пульт. Перебор в потреблении тока составлял уже сто пятьдесят один процент, но больше не увеличивался. В какой-то миг чипы сами начнут поджариваться. Однако эта точка располагалась выше теперешнего показателя питания, «Если только показатель снова не подскочит, – в отчаянии думал Бланделл, сжав кулаки. – Как тихо. Ни тебе машины времени, ни Раундхейвена. Ни уличного движения. Нирри М-5, вообще ничего. Неужели все действительно так худо? Но, о Господи, что же она натворила?»
– Сожмите поле, – умоляюще проговорил Гамильтон. – Если можете.
– Радиус – ноль, – отозвался Уиллкс. – Большего нам не добиться. Жизнь нашего» юного коммандос целиком и полностью в руках волновых уравнений Шредингера. Будем надеяться, что старик знал, что делал, когда составлял их.
Еще три минуты все стояли, не шевелясь, и смотрели на «пончик». Голубоватое свечение мало-помалу пошло на убыль.
Он щелкнул клавишей «мыши», направил курсор на главную «иконку», открыл меню. На миг он растерялся, гадая, какая именно из главных интегрированных микросхем давала сбой.
Так мирно. Так тихо. Он наконец услышал птиц, увидел, как они перелетают с дерева на дерево. Наверное, ему это только показалось, но вроде бы он успел заметить двух всадников. Они проскакали вдалеке и тащили между лошадьми какое-то странное, похожее на машину, приспособление. Но тут Бланделла отвлек Уиллкс, а когда он снова повернулся к экрану, всадники уже исчезли. А может, их и не было вовсе.
– Проклятие, не время же… – пробормотал Бланделл и принялся открывать по очереди файл каждой микросхемы, быстро сканируя их, надеясь, что что-нибудь вскроется, выплывет.
– Усиль фокус поля, – прокричал Гамильтон с другого конца лаборатории.
«Не смотри на монитор когни-сканера! – мысленно уговаривал себя Бланделл.
– Не смотри на монитор!»
Не вышло. Не уговорил. Марк глянул-таки на монитор. Даже в пятнадцати футах он разглядел поле сознания. Оно мерцало и каждую секунду становилось то вдвое больше, то, наоборот, меньше.
– Джейк, – крикнул Уиллкс. – А как теперь?
– Осцилляции, два и одна десятая герца. «Пик-пик!»
– А теперь?
– Осцилляции. «Пик-пик!»
– Ну а теперь как, проклятие?
– Осцилляции. Марк, что с питанием? Бланделл вздрогнул, вскочил и вернулся к пульту. Сосредоточившись, он увидел, что потребление тока составляет сто сорок три процента от нормы.
– Кошмарный перебор! – крикнул он. А потом ощутил запах озона. – Проклятие! Отрубайте! – в ужасе прокричал он. От витков пошли струйки дыма, почти невидимые на фоне серых стен полуподвала.
– Да вы что! – крикнул в ответ Гамильтон. – Он слишком далеко! Если мы сейчас отрубим питание, он погибнет!
Марк продолжал сканировать микросхемы. Наконец он нашел отклонение. Оно локализовалось в одной из частей чипа.
– Господи, утечка микротока на двадцать третьем. Это на чипе. Ничего не остается – надо менять чип.
«Менять чип». Легко сказать! На это минимум день нужно. Марк медленно поднялся, посмотрел на «пончик». Тот светился ярче, чем следовало бы. Тело Смита конвульсивно подергивалось, пропуская через его нервную систему электрические разряды, создаваемые магнитным полем, которое теперь не имело адекватной мощности. Даже тело Селли дрогнуло.
– Джейкоб, – взмолился Бланделл. – Ради всего святого, верни его обратно, если можешь. Он же.., он там умирает!
Гамильтон отвернулся, сжал губы так, что они у него побелели. Бланделл и сам понимал, что просьба невыполнима.
– Марк, – проговорил Уиллкс тихо-тихо – прежде он никогда так не разговаривал. – Марк, он, может быть, и сам вернулся. В свое тело. Но нам не узнать, так это или нет, если мы не восстановим нормальное питание за три минуты.
– Если мы сможем восстановить, – прошептал Бланделл.
– Мы можем его уменьшить.
– Треклятая машина сама себя поджаривает! Она дымится – посмотри!
– Марк!
Бланделл обернулся и посмотрел на старика. Щеки Уиллкса стали белее снега.
– Марк, мы не можем остановиться посередине. Ты это отлично знаешь!
Бланделл кивнул, уставился на пульт. Перебор в потреблении тока составлял уже сто пятьдесят один процент, но больше не увеличивался. В какой-то миг чипы сами начнут поджариваться. Однако эта точка располагалась выше теперешнего показателя питания, «Если только показатель снова не подскочит, – в отчаянии думал Бланделл, сжав кулаки. – Как тихо. Ни тебе машины времени, ни Раундхейвена. Ни уличного движения. Нирри М-5, вообще ничего. Неужели все действительно так худо? Но, о Господи, что же она натворила?»
– Сожмите поле, – умоляюще проговорил Гамильтон. – Если можете.
– Радиус – ноль, – отозвался Уиллкс. – Большего нам не добиться. Жизнь нашего» юного коммандос целиком и полностью в руках волновых уравнений Шредингера. Будем надеяться, что старик знал, что делал, когда составлял их.
Еще три минуты все стояли, не шевелясь, и смотрели на «пончик». Голубоватое свечение мало-помалу пошло на убыль.
Глава 19
Питер проводил глазами поспешившего на кухню юношу. «Не туда ли умчалась и эта рыжеволосая девица? – подумал он, но тут же отбросил эту мысль. – Я здесь для того, чтобы изловить террористку, а не для того, чтобы влезать в любовные истории мальчика, умершего пятнадцать сотен лет назад».
«Моргауза…» Питер быстро проиграл в уме эпос Томаса Мэлори. Королева Маргауза, которая спала с Артуром и родила Мордреда, ублюдка, который впоследствии убил Артура и уничтожил Камелот.
Он шал за амазонкой к покоям Моргаузы, готовясь встретиться с падшей королевой спокойно и хладнокровно. Чувствовал он себя, однако, далеко не спокойно. Она в его списке подозреваемых значилась в самом начале в отличие от Гиневры. Судя по легенде, Маргауза обладала как раз теми чертами характера, которые подошли бы и Селли Корвин.
Да и потом с каждым новым знакомством вероятность того, что он совершит роковую ошибку и его сочтут клеветником и самозванцем, возрастала. «Сколько всего нужно помнить, – думал Питер, – и как легко все испортить – легче и не бывает».
Высоченная деваха-воин увела его из триклиния, провела по вычищенному до блеска внутреннему дворику с пожухлой травой, вереском и рощицей осин в самой середине. Дрожащие листья осин уже начинали краснеть. Амазонка шагала напрямик, по стриженым газонам, хотя по дворику вела мощенная булыжником дорожка. Вскоре они с Питером оказались в арочном переходе, своды которого подпирало несколько декоративных мраморных колонн. Переход вел к трехэтажной пристройке. Стены внутри, как и других крыльях дворца, оказались покрытыми белой штукатуркой, на которой кое-где пестрела яркая мозаика или красовались фрески.
Покои Моргаузы располагались на нижнем этаже и охранялись устрашающего вида амазонками. Питер незаметно улыбнулся, гадая, какую часть своей жизни отстаивала Моргауза, и что она пыталась доказать. «Любую из них я бы завалил за двадцать секунд, – подумал он. – Лучше бы выставила отряд легионеров, честное слово».
Моргауза восседала на плетеном стуле с высокой спинкой в окружении нескольких обнаженных женщин. Те, склонив головы, стояли на коленях. На Питера королева взирала, словно богиня, к которой приближался ее верховный жрец. Ее волосы, цвета «соль с перцем», свисали на грудь десятками отдельных, похожих на змей прядок. Прической королева на полторы тысячи лет опередила свое, время. На сооружение такого куафюра наверняка уходил не один час.
«С ней будет просто, – решил Питер. – Пожалуй, мне удастся ее очаровать и польстить ей». Сделать это стоило. Ее сынок Мордред – вполне подходящая мишень для внедрения ирландской террористки. Питер решил, что и с мамаши, и с сынка нужно будет глаз не спускать.
Но понял он и другое: что сейчас не спускает глаз с обнаженных дамочек.., рабыни, что ли? Дабы взгляд его не блуждал, он устремил его на лицо королевы.
– Рада видеть тебя, благородный Ланселот, – приветствовала Питера королева, и чуть саркастичная улыбка как-то сразу понизила температуру предстоящей беседы.
– Рад видеть тебя, – эхом отозвался Питер. – Женщина сказала мне, что ты желаешь поговорить со мной. Губы Моргаузы дрогнули, но она не улыбалась.
– С тех пор, как сегодня вечером взошла луна, твой выговор изменился, – отметила она. – Вероятно, твое sensus следует твоему cogitatio?
«Cogitatio»? To есть мышление? A «sensus» – что значит?
– Соображаю я нынче плохо, королева Марг… Моргауза, – поправился Питер и мысленно выругал себя, велев выучить наизусть все здешние имена. Руководствоваться книгами Мэлори в качестве туристического справочника оказалось делом ненадежным.
– Не стал ли ты соображать лучше из-за того, что задумался о предстоящем поединке с Кугой из Уэссекса?
– Пожалуй. Уверен, я смогу одолеть его. Я слыхал, что он…
Моргауза небрежно махнула рукой и не дала Питеру договорить.
– Меня нисколько не интересуют твои стратегия и тактика, Ланселот, я тебе и раньше об этом говорила. Ты лучше подумай о ставках и последствиях. Надеюсь, ты не настолько туп, чтобы замышлять убийство этого вонючего сакса?
«Наплюй на эту сучку, заколи свинью!» – приказал грубый голос Ланселота в сознании у Питера. Голос прозвучал так ясно, что Питер чуть не обернулся посмотреть, кто это сказал. Питер отвлекся: ему пришлось несколько секунд потратить на то, чтобы утихомирить разбушевавшегося Ланселота, и потому он пропустил следующую фразу королевы.
– Ты меня слушаешь или нет, сикамбрийская деревенщина? Я приказываю тебе: оставить Кугу в живых! Не убивай его, понял?
Питер вздрогнул, припомнив о предупреждении, – А почему нет? Что такого, если он подохнет? У Моргаузы стали такие глаза, словно ее собеседник только что нагло помочился в корзинку для пикника.
– Ланселот, Ланселот, сколько же раз я должна тебе повторять: Куга – посланник Кадвина, он пользуется римским правом свободного перемещения, а также находится под защитой наших законов гостеприимства. И как ты думаешь – если ты умеешь думать, – что случится, если ты заколешь его прямо во внутреннем дворе нашего замка?
– Ладно. Закалывать не стану.
– И голову не отрубишь, и руки, и ноги. Поклянись, легат.
Питер облизнул губы и осенил грудь крестом. Моргауза, похоже, не очень-то ему поверила.
– Что это – такой особый сикамбрийский клятвенный ритуал?
– Вроде того, – кивнул Питер.
– Забудь. Поклянись, как римлянин, варвар-пес. Как римлянин? А как, интересно, клянутся римляне?
– Клянусь Юпитером…
Моргауза заговорила отрывисто, чеканя каждый слог:
– Вытащи руку из-за спины и положи между ног. Да как следует! А теперь клянись Митрой и Sol Invictus. И даже не вздумай нарушить клятву, иначе та часть твоего тела, которую ты сейчас сожмешь в руке, усохнет, как гнилой плод!
Неохотно, гадая, уже не уловка ли это Селли, дабы раскусить его, Ланселот сунул руку между ног.
– К-клянусь Митрой и Sol Invictus, что не убью Кугу! Он протараторил клятву как можно скорее, поспешно выпустил из пальцев свой орган оплодотворения – ему показалось, что в пальцах у него что-то живое.
Затем он попытался изобразить очаровательную, соблазнительную улыбку. При этом он незаметно за спиной вытер руку о штаны.
– Ну а теперь.., теперь, Моргауза, и ты должна отплатить мне услугой за услугу.
– Услугу? – Королева удивленно подняла брови, едва заметно наклонила голову набок. – Какую услугу?
«Ты же не будешь возражать, если я начну прислеживать за твоим сынком Мордредом, а? Ну, конечно, не будешь…»
– Я.., а-а-а, мне хотелось бы побыть с тобой наедине. Попозже. – И Питер
нагло улыбнулся, изо всех сил стараясь стать похожим на Эррола Флинна . «Ага, попозже, когда я тебя маленько подопрашиваю и выясню, не сидит ли в тебе Селли Корвин».
Не изменившись в лице, королева ухитрилась с болью в голосе воскликнуть:
– О! Я так и думала, что все этим кончится. Ты ведь иначе не умеешь, верно? Ведь ты привык быть в победителях!
Она рассеянно играла длинной прядью седеющих волос, скрывая злость под маской бесстрастности.
– Договорились, Ланселот. После поединка, в твоих покоях, в полночь. Только недолго.
«Неужели у Моргаузы с Ланселотом действительно что-то было?»
Что-то шло не так, и это Питеру не нравилось, но он решил выдержать свою роль до конца. Его грубоватые чары действовали на Гвинифру, так почему бы не соблазнить и Моргаузу?
– «Недолго» – никогда! – нагло заявил он. – Только в меру и ради удовлетворения. Будешь довольна, – добавил он, подмигнув королеве, поклонился и ретировался.
Только дойдя до середины комнаты, он понял, что произошло на самом деле: это не он соблазнил Моргаузу, нет. Она предложила ему себя взамен, за то, что он сохранит жизнь Куты. Судя по всему, нахал Ланселот на такое был вполне способен.
«Я победитель! Что вижу, то и беру!» – воскликнул потаенный голос, и у Питера стрельнуло в голове.
Он замер на полушаге, и чуть было не обернулся и не отменил назначенную Моргаузой встречу. Но нет, нельзя. Это привлекло бы к нему еще больше внимания. «Но это же… Это же самая настоящая проституция!»
У Питера вдруг ужасно заболело в паху и он поморщился. Он на миг задумался и решил, что нужно будет в поединке получить нечаянное ранение, и тогда ему не придется принимать у себя королеву Моргаузу.
А потом пришла другая мысль: «Господи Всевышний, вдруг мне и не придется получать ранение нечаянно? Вдруг меня действительно ранит или убьет этот Куга? А если так, то что случится с моим телом – там, дома?» Они с Бланделлом о такой возможности не говорили, а что, если…
Питер вдруг понял, что уже вышел из флигеля и шагает по усаженному осинами внутреннему двору. Наконец он вошел в триклиний.
Вечеринка выдохлась. Мужчины и женщины слонялись по пиршественному залу или лежали – полураздетые или раздетые донага. Свечи одна за другой догорали, и зал все больше и больше погружался во мрак. Только несколько свечей на столе у Артура и Меровия слуги постепенно заменяли свежими. А хозяин замка и гость продолжали тихо беседовать.
Питер вдруг ощутил страшную усталость – будто бы дня полтора не присаживался, шагал. Он пересек зал в дальнем конце, под колоннами, и добрался до лестницы. Поднялся на второй этаж, отыскал комнату, в которой произошло его вселение в тело Ланселота, и повалился на кровать, даже не задернув занавес на двери.
«Конец первого дня», – успел подумать он перед тем, как крепко уснуть. Во сне ему снились конные рыцари из ИРА, палящие из автоматов.
«Моргауза…» Питер быстро проиграл в уме эпос Томаса Мэлори. Королева Маргауза, которая спала с Артуром и родила Мордреда, ублюдка, который впоследствии убил Артура и уничтожил Камелот.
Он шал за амазонкой к покоям Моргаузы, готовясь встретиться с падшей королевой спокойно и хладнокровно. Чувствовал он себя, однако, далеко не спокойно. Она в его списке подозреваемых значилась в самом начале в отличие от Гиневры. Судя по легенде, Маргауза обладала как раз теми чертами характера, которые подошли бы и Селли Корвин.
Да и потом с каждым новым знакомством вероятность того, что он совершит роковую ошибку и его сочтут клеветником и самозванцем, возрастала. «Сколько всего нужно помнить, – думал Питер, – и как легко все испортить – легче и не бывает».
Высоченная деваха-воин увела его из триклиния, провела по вычищенному до блеска внутреннему дворику с пожухлой травой, вереском и рощицей осин в самой середине. Дрожащие листья осин уже начинали краснеть. Амазонка шагала напрямик, по стриженым газонам, хотя по дворику вела мощенная булыжником дорожка. Вскоре они с Питером оказались в арочном переходе, своды которого подпирало несколько декоративных мраморных колонн. Переход вел к трехэтажной пристройке. Стены внутри, как и других крыльях дворца, оказались покрытыми белой штукатуркой, на которой кое-где пестрела яркая мозаика или красовались фрески.
Покои Моргаузы располагались на нижнем этаже и охранялись устрашающего вида амазонками. Питер незаметно улыбнулся, гадая, какую часть своей жизни отстаивала Моргауза, и что она пыталась доказать. «Любую из них я бы завалил за двадцать секунд, – подумал он. – Лучше бы выставила отряд легионеров, честное слово».
Моргауза восседала на плетеном стуле с высокой спинкой в окружении нескольких обнаженных женщин. Те, склонив головы, стояли на коленях. На Питера королева взирала, словно богиня, к которой приближался ее верховный жрец. Ее волосы, цвета «соль с перцем», свисали на грудь десятками отдельных, похожих на змей прядок. Прической королева на полторы тысячи лет опередила свое, время. На сооружение такого куафюра наверняка уходил не один час.
«С ней будет просто, – решил Питер. – Пожалуй, мне удастся ее очаровать и польстить ей». Сделать это стоило. Ее сынок Мордред – вполне подходящая мишень для внедрения ирландской террористки. Питер решил, что и с мамаши, и с сынка нужно будет глаз не спускать.
Но понял он и другое: что сейчас не спускает глаз с обнаженных дамочек.., рабыни, что ли? Дабы взгляд его не блуждал, он устремил его на лицо королевы.
– Рада видеть тебя, благородный Ланселот, – приветствовала Питера королева, и чуть саркастичная улыбка как-то сразу понизила температуру предстоящей беседы.
– Рад видеть тебя, – эхом отозвался Питер. – Женщина сказала мне, что ты желаешь поговорить со мной. Губы Моргаузы дрогнули, но она не улыбалась.
– С тех пор, как сегодня вечером взошла луна, твой выговор изменился, – отметила она. – Вероятно, твое sensus следует твоему cogitatio?
«Cogitatio»? To есть мышление? A «sensus» – что значит?
– Соображаю я нынче плохо, королева Марг… Моргауза, – поправился Питер и мысленно выругал себя, велев выучить наизусть все здешние имена. Руководствоваться книгами Мэлори в качестве туристического справочника оказалось делом ненадежным.
– Не стал ли ты соображать лучше из-за того, что задумался о предстоящем поединке с Кугой из Уэссекса?
– Пожалуй. Уверен, я смогу одолеть его. Я слыхал, что он…
Моргауза небрежно махнула рукой и не дала Питеру договорить.
– Меня нисколько не интересуют твои стратегия и тактика, Ланселот, я тебе и раньше об этом говорила. Ты лучше подумай о ставках и последствиях. Надеюсь, ты не настолько туп, чтобы замышлять убийство этого вонючего сакса?
«Наплюй на эту сучку, заколи свинью!» – приказал грубый голос Ланселота в сознании у Питера. Голос прозвучал так ясно, что Питер чуть не обернулся посмотреть, кто это сказал. Питер отвлекся: ему пришлось несколько секунд потратить на то, чтобы утихомирить разбушевавшегося Ланселота, и потому он пропустил следующую фразу королевы.
– Ты меня слушаешь или нет, сикамбрийская деревенщина? Я приказываю тебе: оставить Кугу в живых! Не убивай его, понял?
Питер вздрогнул, припомнив о предупреждении, – А почему нет? Что такого, если он подохнет? У Моргаузы стали такие глаза, словно ее собеседник только что нагло помочился в корзинку для пикника.
– Ланселот, Ланселот, сколько же раз я должна тебе повторять: Куга – посланник Кадвина, он пользуется римским правом свободного перемещения, а также находится под защитой наших законов гостеприимства. И как ты думаешь – если ты умеешь думать, – что случится, если ты заколешь его прямо во внутреннем дворе нашего замка?
– Ладно. Закалывать не стану.
– И голову не отрубишь, и руки, и ноги. Поклянись, легат.
Питер облизнул губы и осенил грудь крестом. Моргауза, похоже, не очень-то ему поверила.
– Что это – такой особый сикамбрийский клятвенный ритуал?
– Вроде того, – кивнул Питер.
– Забудь. Поклянись, как римлянин, варвар-пес. Как римлянин? А как, интересно, клянутся римляне?
– Клянусь Юпитером…
Моргауза заговорила отрывисто, чеканя каждый слог:
– Вытащи руку из-за спины и положи между ног. Да как следует! А теперь клянись Митрой и Sol Invictus. И даже не вздумай нарушить клятву, иначе та часть твоего тела, которую ты сейчас сожмешь в руке, усохнет, как гнилой плод!
Неохотно, гадая, уже не уловка ли это Селли, дабы раскусить его, Ланселот сунул руку между ног.
– К-клянусь Митрой и Sol Invictus, что не убью Кугу! Он протараторил клятву как можно скорее, поспешно выпустил из пальцев свой орган оплодотворения – ему показалось, что в пальцах у него что-то живое.
Затем он попытался изобразить очаровательную, соблазнительную улыбку. При этом он незаметно за спиной вытер руку о штаны.
– Ну а теперь.., теперь, Моргауза, и ты должна отплатить мне услугой за услугу.
– Услугу? – Королева удивленно подняла брови, едва заметно наклонила голову набок. – Какую услугу?
«Ты же не будешь возражать, если я начну прислеживать за твоим сынком Мордредом, а? Ну, конечно, не будешь…»
– Я.., а-а-а, мне хотелось бы побыть с тобой наедине. Попозже. – И Питер
нагло улыбнулся, изо всех сил стараясь стать похожим на Эррола Флинна . «Ага, попозже, когда я тебя маленько подопрашиваю и выясню, не сидит ли в тебе Селли Корвин».
Не изменившись в лице, королева ухитрилась с болью в голосе воскликнуть:
– О! Я так и думала, что все этим кончится. Ты ведь иначе не умеешь, верно? Ведь ты привык быть в победителях!
Она рассеянно играла длинной прядью седеющих волос, скрывая злость под маской бесстрастности.
– Договорились, Ланселот. После поединка, в твоих покоях, в полночь. Только недолго.
«Неужели у Моргаузы с Ланселотом действительно что-то было?»
Что-то шло не так, и это Питеру не нравилось, но он решил выдержать свою роль до конца. Его грубоватые чары действовали на Гвинифру, так почему бы не соблазнить и Моргаузу?
– «Недолго» – никогда! – нагло заявил он. – Только в меру и ради удовлетворения. Будешь довольна, – добавил он, подмигнув королеве, поклонился и ретировался.
Только дойдя до середины комнаты, он понял, что произошло на самом деле: это не он соблазнил Моргаузу, нет. Она предложила ему себя взамен, за то, что он сохранит жизнь Куты. Судя по всему, нахал Ланселот на такое был вполне способен.
«Я победитель! Что вижу, то и беру!» – воскликнул потаенный голос, и у Питера стрельнуло в голове.
Он замер на полушаге, и чуть было не обернулся и не отменил назначенную Моргаузой встречу. Но нет, нельзя. Это привлекло бы к нему еще больше внимания. «Но это же… Это же самая настоящая проституция!»
У Питера вдруг ужасно заболело в паху и он поморщился. Он на миг задумался и решил, что нужно будет в поединке получить нечаянное ранение, и тогда ему не придется принимать у себя королеву Моргаузу.
А потом пришла другая мысль: «Господи Всевышний, вдруг мне и не придется получать ранение нечаянно? Вдруг меня действительно ранит или убьет этот Куга? А если так, то что случится с моим телом – там, дома?» Они с Бланделлом о такой возможности не говорили, а что, если…
Питер вдруг понял, что уже вышел из флигеля и шагает по усаженному осинами внутреннему двору. Наконец он вошел в триклиний.
Вечеринка выдохлась. Мужчины и женщины слонялись по пиршественному залу или лежали – полураздетые или раздетые донага. Свечи одна за другой догорали, и зал все больше и больше погружался во мрак. Только несколько свечей на столе у Артура и Меровия слуги постепенно заменяли свежими. А хозяин замка и гость продолжали тихо беседовать.
Питер вдруг ощутил страшную усталость – будто бы дня полтора не присаживался, шагал. Он пересек зал в дальнем конце, под колоннами, и добрался до лестницы. Поднялся на второй этаж, отыскал комнату, в которой произошло его вселение в тело Ланселота, и повалился на кровать, даже не задернув занавес на двери.
«Конец первого дня», – успел подумать он перед тем, как крепко уснуть. Во сне ему снились конные рыцари из ИРА, палящие из автоматов.
Глава 20
Анлодды не оказалось ни на кухне, ни в триклинии – нигде. Корс Кант немного поискал ее, а потом без сил опустился на ступени у входа в зал.
Он уронил голову на руки, вызвав в воображении дикую богиню с волосами цвета крови. В ушах его звучал голос, до ужаса похожий на голос его возлюбленной: «Багряные, а не алые! Корс Кант Эвин, и как ты только можешь надеяться на то, что станешь настоящим бардом, если не разбираешься в таких простых…» Юноше казалось, что ее пальцы нежно касаются его шеи, руки обнимают его…
Позади скрипнули половицы. Бард напрягся, затаил дыхание и медленно обернулся.
Перед ним в ожидании стоял король Меровий. Корс Кант неуклюже вскочил и жестом предложил королю садиться.
– Давай сядем вместе, – сказал Меровий так, словно говорил с равным. Он вытащил из кармана глиняную трубку с длинным мундштуком, набил ее персидским гашишем, снял светильник с ближайшей колонны, закурил.
Корс Кант вдыхал вьющийся над чашечкой трубки Меровия дымок. Король молча курил, а Корс Кант обрел зрение настоящего барда: он разглядел причудливый, едва заметный геометрический орнамент вышивки на тунике Меровия – связанные друг с другом треугольники, образовывавшие шестиконечные звезды. Странно.., казалось, звезды медленно завращались, а потом так же медленно поползли по одеждам короля, будто муравьи…
Корс Кант глубоко дышал… Вдох – раз, два, три.., выдох – четыре, пять… Вскоре странный геометрический рисунок распространился дальше – на колонны, на резные поручни лестницы и даже на звездное небо.
– Корс Кант, – проговорил наконец Меровий. – У тебя такой подавленный вид.., ты похож на Атласа, держащего на плечах небесный свод. Откуда столько бед в столь нежном возрасте?
– Никогда не думал… – пробормотал бард, – как это.., звезды… Хотел сказать, как они похожи на звезды. Были похожи. Были. Они всегда были так совершенны?
Меровий улыбнулся и подал Корсу Канту белую глиняную трубку. Бард растерялся, вспомнив предложение Мирддина: «Прожигатели жизни, никчемные людишки с отвисшими челюстями и остекленевшими очами, транжиры, у которых денег больше, чем чести, законники, философы, не стоящие одного серебряного milliarensi!
Но все же Корс Кант взял у короля трубку, почему-то доверяя Меровию, и затянулся плотным, густым дымом.
«Какое глупое занятие – вдыхать дым. Природа заставляет нас бежать от дыма и кашлять, вдыхая его. Просто удивительно, как это вельможи быстро пристрастились к этому пороку, стоило Артусу приучить их…
Подумать только… И ведь все остальные нововведения Артуса они легче восприняли после того, как пристрастились к курению… Не взаимосвязано ли это? А может быть, это пример того, что ораторы зовут «post hoc, ergo proter hoc» : неспособность поверить в то, что нечто, следующее за чем-то, может быть вызвано первым? И почему прежде я никогда об этом не задумывался?»
Корс Кант заморгал, поняв, что уже довольно долго молчит, а надо бы из вежливости поддерживать разговор.
– Я как-то раз сочинил песнь об Атласе, – поспешно проговорил он, стараясь не вспоминать о том, что сказал по поводу этой песни король. В моей песне он изнемог от тяжести небесного свода и в один прекрасный день сбросил со своих плеч надоевшую ношу. И тогда каждому из нас пришлось взвалить на себя по кусочку небес.
– Могу ли я когда-нибудь послушать эту песнь?
– Но она.., не по канону сложена. Меровий удивленно поднял бровь.
– Я хотел сказать.., она не по правилам сочинена, – пояснил Корс Кант. – Ни стиля, ни… Там нет ни великих героев, ни морали в конце. Даже одноглазого великана нет. Честное слово, получилось примерно так, словно это поет какой-нибудь забулдыга в винной лавке, пьяно бряцая на лире. – Юноша уткнул подбородок в колени. – Вот мне все и твердят, уши прожужжали.., говорят, что у меня песни.., не правильные.
Горько ему было произносить эти слова, но правда есть правда.
– Знаешь, что? Таковы же песни и моего придворного барда. Но я все равно заставляю его петь их.
– И он поет? Поет песни.., которые бросают тень сомнения на правление его повелителя?
Меровий рассмеялся и разжег потухшую трубку.
– Сомнения! Да он.., порой он выставляет меня бессмысленным младенцем. Но поэтому он и остается моим придворным бардом уже восемь лет. Я дорожу его мнением, он говорит мне то, что другие не осмелятся. Не бойся своих песен, Корс Кант. Артус добрее и умнее, чем ты думаешь.
Он молча затянулся, изучая, по-видимому, какие-то только ему видимые геометрические фигуры, после чего сказал:
– Но нет, не сомнения в собственных песнях так удручают тебя. Тут есть что-то еще. Как ее имя?
– Ч-чье? – ошарашенно переспросил бард.
– Той женщины, чья поступь тебе послышалась в моих шагах.
У юноши засосало под ложечкой. Он в испуге отодвинулся подальше от Меровия.
– Значит.., это правда! – прошептал он. – Ты воистину полубог, и читаешь в сердцах людских, так как мы, простые смертные, в книгах!
– Про меня говорят, что я полурыба, а не полубог. Но я не полудурок, и о твоих мыслях очень легко догадаться. А особенно – после беседы с супругой твоего повелителя, у которой имеется одна багряноволосая вышивальщица, и эта вышивальщица страшно раздражена «всем бардовским отродьем, а особенно – одним бардом».
– О… – обескураженно выдавил Корс Кант, радуясь тому, что темно, и король не может разглядеть его пылающих щек. – Государь, и ты тоже их такими считаешь?
– Их?
– Ее волосы. Ты сказал – «багряные», государь. Но они алые, не правда ли?
Меровий на миг задумался.
– Дитя, а сама она как их зовет?
– Гм-м-м. Если ты полурыба, государь, то та рыба, которая составляет эту половину, – самая мудрая рыба.
– Кое-кто так и говорит. Корс Кант покачал головой.
– Она что-то еще скрывает. Вера… Я знаю, что здесь и спрятан ключик, но как его подобрать… Я не в силах, государь…
Меровий улыбнулся, вытянул длинные ноги и положил их на спину каменного дракона.
– Правду говоря, Корс Кант Эвин, не жди, что она явится к тебе – она не явится. Они, женщины.., гордячки, и не любят уступать.
– Так что же мне делать? Преследовать ее? Что?
– Умоляй, льсти, обещай, а главное – увлекай ее.
– Чем? Во мне нет ничего увлекательного! Меровий запрокинул голову, и его пышные черные волосы стали похожими на львиную гриву. Если бы не волосы, он бы походил на римлянина больше, чем Артус.
«Так ведь и римского в нем больше», – напомнил себе Корс Кант. Губернатор Меровий был избран королем Сикамбрии и народа Лангедока императором Валентинианом из рода Флавиев, когда римские легионы навсегда покинули западные провинции. Бард изловил надоедливую блоху, попытался раздавить ее между пальцами. «Пора снова помыться», – решил он.
– Так-таки ничего занятного и нет в придворном барде? – хмыкнул Меровий и покачал головой, отчего чешуя его кольчуги заскрипела, как пригоршня морских раковин. – А разве ты сам только что не поведал мне о своих песнях – таких еретических, что ты даже не осмеливаешься петь их при короле Артусе? Так спой их Анлодде! Этого достаточно, чтобы заинтересовать любую девицу. А еще.., сочини песнь, восхваляющую ее багряные волосы, бард.
Корс Кант улыбнулся – замысел пришелся ему по душе. Странный геометрический орнамент начал таять. Юноша уже собрался попросить короля снова дать ему затянуться трубкой, но тот сказал:
– Ну, а теперь расскажи мне о том, что тебя воистину тревожит, бард. То, что ты прячешь глубоко-глубоко и скрываешь даже от себя самого.
Корсу Канту вдруг стало не по себе. Он встал и отошел подальше от круга света, распространяемого факелом. Взгляд Меровия колол его спину подобно острой игле.
– Не знаю, о чем ты говоришь, государь, – солгал юноша. Его слова повисли в воздухе, словно дым персидского гашиша, – потаенные, но в то же время озаренные светом. «Я не лгу! Я просто.., сам ничего не знаю».
– Признание благостно для души, – проговорил король так тихо, что бард едва расслышал его.
И тут Корс Кант услышал другой голос. На этот раз голос уж точно звучал у него в голове. Внутренний голос или…
«Сорок дней Он провел в пустыне в поисках ответа. Сорок дней и ночей Он постился, ожидая, что ему откроется правый путь. Скипетр или меч?»
Корс Кант тряхнул головой. Совсем не друидские мысли!
– Я не могу признаться тебе, государь. Я знаю слишком мало.
– Ты понял вопрос. Расскажи мне то малое, что тебе ведомо.
«Он избрал меч и проклял всех нас, но что толку в разуме без пророчества? Царство небесное должно быть основано до того, как его покорят. Одному разуму никогда не под силу создать бога!»
В страхе Корс Кант закрыл уши ладонями.
«Уйди, уйди, уйди прочь из моей головы! – беззвучно приказывал он своему внутреннему голосу. Ночной воздух вдруг показался ему затхлым: полным алчности, похоти, тщетного стремления к славе. – Камланн, очнись! Что мы все теперь, если не свора африканских шакалов, живущих, подбирая падаль уже сто лет, и еще больше! Уйдите, оставьте меня, шептуньи!»
Он больше не мог молчать, он вдруг проговорился о том, что воистину страшило его:
– Что-то.., что-то не то.., с Ланселотом! Он стал другим. Я чувствую.., нет, это глупо. Я не друид и не сивилла, чтобы предсказывать будущее!
«И меч, и крест – это и начало и конец. Скипетр, от которого Он уже отказался. Сердце, или Грааль, который он вынул из своего тела и показал нам. Тридцать сребреников, которые он заставил взять избранного им предателя. Меч, скипетр, чаша и монета. Это все было у него, но никогда их не было вместе.
Он уронил голову на руки, вызвав в воображении дикую богиню с волосами цвета крови. В ушах его звучал голос, до ужаса похожий на голос его возлюбленной: «Багряные, а не алые! Корс Кант Эвин, и как ты только можешь надеяться на то, что станешь настоящим бардом, если не разбираешься в таких простых…» Юноше казалось, что ее пальцы нежно касаются его шеи, руки обнимают его…
Позади скрипнули половицы. Бард напрягся, затаил дыхание и медленно обернулся.
Перед ним в ожидании стоял король Меровий. Корс Кант неуклюже вскочил и жестом предложил королю садиться.
– Давай сядем вместе, – сказал Меровий так, словно говорил с равным. Он вытащил из кармана глиняную трубку с длинным мундштуком, набил ее персидским гашишем, снял светильник с ближайшей колонны, закурил.
Корс Кант вдыхал вьющийся над чашечкой трубки Меровия дымок. Король молча курил, а Корс Кант обрел зрение настоящего барда: он разглядел причудливый, едва заметный геометрический орнамент вышивки на тунике Меровия – связанные друг с другом треугольники, образовывавшие шестиконечные звезды. Странно.., казалось, звезды медленно завращались, а потом так же медленно поползли по одеждам короля, будто муравьи…
Корс Кант глубоко дышал… Вдох – раз, два, три.., выдох – четыре, пять… Вскоре странный геометрический рисунок распространился дальше – на колонны, на резные поручни лестницы и даже на звездное небо.
– Корс Кант, – проговорил наконец Меровий. – У тебя такой подавленный вид.., ты похож на Атласа, держащего на плечах небесный свод. Откуда столько бед в столь нежном возрасте?
– Никогда не думал… – пробормотал бард, – как это.., звезды… Хотел сказать, как они похожи на звезды. Были похожи. Были. Они всегда были так совершенны?
Меровий улыбнулся и подал Корсу Канту белую глиняную трубку. Бард растерялся, вспомнив предложение Мирддина: «Прожигатели жизни, никчемные людишки с отвисшими челюстями и остекленевшими очами, транжиры, у которых денег больше, чем чести, законники, философы, не стоящие одного серебряного milliarensi!
Но все же Корс Кант взял у короля трубку, почему-то доверяя Меровию, и затянулся плотным, густым дымом.
«Какое глупое занятие – вдыхать дым. Природа заставляет нас бежать от дыма и кашлять, вдыхая его. Просто удивительно, как это вельможи быстро пристрастились к этому пороку, стоило Артусу приучить их…
Подумать только… И ведь все остальные нововведения Артуса они легче восприняли после того, как пристрастились к курению… Не взаимосвязано ли это? А может быть, это пример того, что ораторы зовут «post hoc, ergo proter hoc» : неспособность поверить в то, что нечто, следующее за чем-то, может быть вызвано первым? И почему прежде я никогда об этом не задумывался?»
Корс Кант заморгал, поняв, что уже довольно долго молчит, а надо бы из вежливости поддерживать разговор.
– Я как-то раз сочинил песнь об Атласе, – поспешно проговорил он, стараясь не вспоминать о том, что сказал по поводу этой песни король. В моей песне он изнемог от тяжести небесного свода и в один прекрасный день сбросил со своих плеч надоевшую ношу. И тогда каждому из нас пришлось взвалить на себя по кусочку небес.
– Могу ли я когда-нибудь послушать эту песнь?
– Но она.., не по канону сложена. Меровий удивленно поднял бровь.
– Я хотел сказать.., она не по правилам сочинена, – пояснил Корс Кант. – Ни стиля, ни… Там нет ни великих героев, ни морали в конце. Даже одноглазого великана нет. Честное слово, получилось примерно так, словно это поет какой-нибудь забулдыга в винной лавке, пьяно бряцая на лире. – Юноша уткнул подбородок в колени. – Вот мне все и твердят, уши прожужжали.., говорят, что у меня песни.., не правильные.
Горько ему было произносить эти слова, но правда есть правда.
– Знаешь, что? Таковы же песни и моего придворного барда. Но я все равно заставляю его петь их.
– И он поет? Поет песни.., которые бросают тень сомнения на правление его повелителя?
Меровий рассмеялся и разжег потухшую трубку.
– Сомнения! Да он.., порой он выставляет меня бессмысленным младенцем. Но поэтому он и остается моим придворным бардом уже восемь лет. Я дорожу его мнением, он говорит мне то, что другие не осмелятся. Не бойся своих песен, Корс Кант. Артус добрее и умнее, чем ты думаешь.
Он молча затянулся, изучая, по-видимому, какие-то только ему видимые геометрические фигуры, после чего сказал:
– Но нет, не сомнения в собственных песнях так удручают тебя. Тут есть что-то еще. Как ее имя?
– Ч-чье? – ошарашенно переспросил бард.
– Той женщины, чья поступь тебе послышалась в моих шагах.
У юноши засосало под ложечкой. Он в испуге отодвинулся подальше от Меровия.
– Значит.., это правда! – прошептал он. – Ты воистину полубог, и читаешь в сердцах людских, так как мы, простые смертные, в книгах!
– Про меня говорят, что я полурыба, а не полубог. Но я не полудурок, и о твоих мыслях очень легко догадаться. А особенно – после беседы с супругой твоего повелителя, у которой имеется одна багряноволосая вышивальщица, и эта вышивальщица страшно раздражена «всем бардовским отродьем, а особенно – одним бардом».
– О… – обескураженно выдавил Корс Кант, радуясь тому, что темно, и король не может разглядеть его пылающих щек. – Государь, и ты тоже их такими считаешь?
– Их?
– Ее волосы. Ты сказал – «багряные», государь. Но они алые, не правда ли?
Меровий на миг задумался.
– Дитя, а сама она как их зовет?
– Гм-м-м. Если ты полурыба, государь, то та рыба, которая составляет эту половину, – самая мудрая рыба.
– Кое-кто так и говорит. Корс Кант покачал головой.
– Она что-то еще скрывает. Вера… Я знаю, что здесь и спрятан ключик, но как его подобрать… Я не в силах, государь…
Меровий улыбнулся, вытянул длинные ноги и положил их на спину каменного дракона.
– Правду говоря, Корс Кант Эвин, не жди, что она явится к тебе – она не явится. Они, женщины.., гордячки, и не любят уступать.
– Так что же мне делать? Преследовать ее? Что?
– Умоляй, льсти, обещай, а главное – увлекай ее.
– Чем? Во мне нет ничего увлекательного! Меровий запрокинул голову, и его пышные черные волосы стали похожими на львиную гриву. Если бы не волосы, он бы походил на римлянина больше, чем Артус.
«Так ведь и римского в нем больше», – напомнил себе Корс Кант. Губернатор Меровий был избран королем Сикамбрии и народа Лангедока императором Валентинианом из рода Флавиев, когда римские легионы навсегда покинули западные провинции. Бард изловил надоедливую блоху, попытался раздавить ее между пальцами. «Пора снова помыться», – решил он.
– Так-таки ничего занятного и нет в придворном барде? – хмыкнул Меровий и покачал головой, отчего чешуя его кольчуги заскрипела, как пригоршня морских раковин. – А разве ты сам только что не поведал мне о своих песнях – таких еретических, что ты даже не осмеливаешься петь их при короле Артусе? Так спой их Анлодде! Этого достаточно, чтобы заинтересовать любую девицу. А еще.., сочини песнь, восхваляющую ее багряные волосы, бард.
Корс Кант улыбнулся – замысел пришелся ему по душе. Странный геометрический орнамент начал таять. Юноша уже собрался попросить короля снова дать ему затянуться трубкой, но тот сказал:
– Ну, а теперь расскажи мне о том, что тебя воистину тревожит, бард. То, что ты прячешь глубоко-глубоко и скрываешь даже от себя самого.
Корсу Канту вдруг стало не по себе. Он встал и отошел подальше от круга света, распространяемого факелом. Взгляд Меровия колол его спину подобно острой игле.
– Не знаю, о чем ты говоришь, государь, – солгал юноша. Его слова повисли в воздухе, словно дым персидского гашиша, – потаенные, но в то же время озаренные светом. «Я не лгу! Я просто.., сам ничего не знаю».
– Признание благостно для души, – проговорил король так тихо, что бард едва расслышал его.
И тут Корс Кант услышал другой голос. На этот раз голос уж точно звучал у него в голове. Внутренний голос или…
«Сорок дней Он провел в пустыне в поисках ответа. Сорок дней и ночей Он постился, ожидая, что ему откроется правый путь. Скипетр или меч?»
Корс Кант тряхнул головой. Совсем не друидские мысли!
– Я не могу признаться тебе, государь. Я знаю слишком мало.
– Ты понял вопрос. Расскажи мне то малое, что тебе ведомо.
«Он избрал меч и проклял всех нас, но что толку в разуме без пророчества? Царство небесное должно быть основано до того, как его покорят. Одному разуму никогда не под силу создать бога!»
В страхе Корс Кант закрыл уши ладонями.
«Уйди, уйди, уйди прочь из моей головы! – беззвучно приказывал он своему внутреннему голосу. Ночной воздух вдруг показался ему затхлым: полным алчности, похоти, тщетного стремления к славе. – Камланн, очнись! Что мы все теперь, если не свора африканских шакалов, живущих, подбирая падаль уже сто лет, и еще больше! Уйдите, оставьте меня, шептуньи!»
Он больше не мог молчать, он вдруг проговорился о том, что воистину страшило его:
– Что-то.., что-то не то.., с Ланселотом! Он стал другим. Я чувствую.., нет, это глупо. Я не друид и не сивилла, чтобы предсказывать будущее!
«И меч, и крест – это и начало и конец. Скипетр, от которого Он уже отказался. Сердце, или Грааль, который он вынул из своего тела и показал нам. Тридцать сребреников, которые он заставил взять избранного им предателя. Меч, скипетр, чаша и монета. Это все было у него, но никогда их не было вместе.