Линн Эбби
ВИДЕТЬ — ЗНАЧИТ ВЕРИТЬ, ИЛИ ЛЮБОВЬ СЛЕПА…
Иллира проснулась от детского плача и от того, что у нее затекли шея и плечи. Она продолжала лежать, напрягшись, пока кормилица не выбралась из-под одеяла и не прошлепала через темную комнату. Плач сменился довольным чмоканьем. Иллира закрыла глаза и прижалась к руке Даброу. Даброу, не просыпаясь, обнял жену. Плач не потревожил его сна. С какой вдруг стати? Детьми должны заниматься женщины. А этот ребенок так и вовсе не его.
Ясновидящая С'данзо перевела дыхание и теперь лежала, ожидая, пока к ней вернется сон. Иллира слышала, как кормилица уложила ребенка обратно в колыбель и вернулась в собственную постель. Вскоре оттуда донеслось тихое посапывание. Кольцо сильных рук Даброу больше не было удобным и приятным. Оно сделалось ловушкой, из которой Иллира никак не могла освободиться, — ощутимый символ того бремени, которое женщина несла на себе с того летнего вечера, когда ее сводный брат, Уэлгрин, явился к ним в дом с новорожденным ребенком на руках.
Эта идея никогда не казалась Иллире хорошей. Три года назад Иллира родила двойню, мальчика и девочку. Теперь она потеряла обоих детей. Мальчика, Артона, забрали из мира смертных. Прошлой весной он попал под влияние полубога Гискураса и уплыл на Бандаранские острова. Если даже Артон и вернется, то это будет уже не ее сын, а незнакомый бог-воитель. Но этим несчастья Иллиры не ограничились. Примерно тогда же, во время мятежа Ложной Чумы, шайка рыскавших в поисках добычи уличных стервятников убила Лиллис, ее голубоглазую дочь. Иллира пыталась прикрыть малышку своим телом, защитить ценой собственной жизни, но судьба не приняла ее самопожертвования. От этого случая у Иллиры остался глубокий багровый шрам на животе, но он не шел ни в какое сравнение со шрамом, оставшимся у нее на сердце.
Иллира лелеяла свое горе и думать забыла о таких вещах, как жизнь или радость. Она ненавидела пищащий сверток, который Уэлгрин сунул ей в руки. Ей хотелось размозжить голову младенца о ступеньки, потому что он был жив, а Лиллис, ее Лиллис умерла. Но малышка уцепилась своими крохотными пальчиками за палец Иллиры и заглянула ей в глаза. И Иллира увидела, что это дитя останется с ней.
Присущее С'данзо Видение работало странным образом. Оно редко обращалось на них самих, их семью или близких людей, но прекрасно и отчетливо показывало то, что было связано с чужими. Иллира не любила — не могла себе позволить полюбить — свою не-дочь, которую назвала Тревией, и потому образ младенца постоянно мелькал перед ее внутренним зрением, откуда брало начало Видение.
Разве ножки Тревии не были искалечены тяжелыми родами, отнявшими жизнь у родной матери девочки? Разве Иллира не Увидела — эта картинка затмила своей яркостью многие другие — конструкцию из китового уса и толстой кожи, которая должна была помочь выпрямить еще не затвердевшие младенческие кости? Разве Даброу не сделал это приспособление, в точности следуя указаниям Иллиры, и разве кривенькие ножки не стали уже прямыми, как и предсказало Видение?
Иллира совершила чудо для Тревии, которая не была ее дочерью и которую она не любила. Она дала Тревии свободу, а для себя построила несокрушимую западню. Горячие слезы закапали из глаз Иллиры и собрались в маленькую лужицу на сгибе руки Даброу. Молодая женщина, которая однажды уже была матерью, внутренне взмолилась, чтобы слезы не разбудили мужа, и приготовилась коротать долгие часы до рассвета, когда она наконец сможет освободиться.
На эту не-дочь у Даброу и Иллиры уходило куда больше времени и денег, чем когда-то на их собственных детей. Они предпочли держать ребенка при себе, на Базаре, а не отсылать за прочные стены Дома сладострастия, где зачастую оставляли своих ненаглядных малышей небогатые горожане. Поэтому им пришлось нанять кормилицу, женщину, ребенок которой родился мертвым. Кормилица поселилась у них, рядом с кузницей Даброу. В доме сказалось слишком тесно для них, Тревии и кормилицы Сайян, которая сама походила на бездомного ребенка, и они наняли рабочих, чтобы сделать пристройку.
И конечно же, Сайян нужна была еда, одежда и лекарства, когда ей нездоровилось.
К счастью, в эти дни в Санктуарии было много работы. Камень для новых городских стен добывался в каменоломнях, а потом шлифовался. Кирки и деревянные молоты требовали то починки, то замены. В кузне вместе с Даброу работали еще нанятый им кузнец и подмастерье, и хозяин уже поговаривал, а не построить ли еще один горя, побольше. Поистине, тот из жителей Санктуария, кто не зевал, мог в эти дни поймать удачу за хвост. Но и расходы росли, и Иллире часто казалось, что их запас монет скорее тает, чем растет.
Иллира была С'данзо-полукровкой, сполна наделенной их сверхъестественной способностью к ясновидению, но лишенная их терпимого отношения к превратностям судьбы и сопряженной с этим бедности. Иллира была наполовину ранканкой и, видимо, под влиянием отцовской крови жаждала материальной обеспеченности, присущей среднему классу империи. Но последнее время ситуация становилась все хуже и хуже. Даже и без мыслей о Тревии Иллире пришлось в последнее время провести много бессонных ночей.
Вот и сейчас, когда женщина балансировала на грани между сном и бодрствованием, ее мысли вышли из-под контроля и крутились вокруг насущных проблем. Вот вновь проплыло лицо Тревии, словно лист на ветру или щепка в потоке. Иллира попыталась обуздать внутреннее зрение, но у нее ничего не вышло, и случайная картинка переросла в полноценное Видение. Девочка — Тревия — бежала по ухоженному цветущему саду, раскинув руки, беззвучно смеялась и напевала одно и то же слово, повторяя его раз за разом.
Иллира вскрикнула, разорвав оковы Видения. Даброу не проснулся. По правде говоря, он привык к тому, что его жена кричит по ночам. С'данзо, все еще лежавшая в кольце рук Даброу, уставилась в темноту. Теперь она решила не смыкать глаз до рассвета. Видение нельзя будет изгнать из мыслей, если предварительно его не истолковать.
Это казалось достаточно легким. Раз Тревия бежала, значит, ее ножки вырастут прямыми и сильными. Раз она бежала по саду, значит, ее детство пройдет в таком месте, где красота будет вполне позволительной роскошью. Раз она пела на бегу, значит, она будет счастлива. Раз слово, которое произносила девочка, было «мама»…
Нет, Иллира не желала признавать эту часть своего Видения, хотя такое Видение могло сообщить, что она получит тот материальный достаток, которого жаждет. Вместо этого тревога и ощущение одиночества лишь усилились, и вокруг женщины плотным одеялом свернулась тьма. Так длилось до тех пор, пока в щели ставней не начал пробиваться утренний свет.
Даброу пошевелился и отпустил жену. Кузнец был склонен к размеренной и упорядоченной жизни. Он круглый год вставал с рассветом, и к тому времени, когда солнце поднималось над горизонтом, его кузня уже была готова к работе. Обычно вида Даброу, натягивающего на свои широкие плечи кожаную тунику, хватало, чтобы развеять порожденные ночью сомнения Иллиры. Обычно, но не сегодня. Иллира даже не стала рассказывать мужу о посетившем ее Видении. Она оставалась в постели до тех пор, пока Сайян не принялась кормить ребенка. А потом принялась облачаться в свои яркие разноцветные одежды так, словно находилась в трансе.
— Плохо чувствуете себя? — с искренним беспокойством спросила Сайян.
Иллира отрицательно покачала головой и туго зашнуровала розовый лиф. Сегодня утром хриплый голос кормилицы и ее странная, но ритмичная манера построения фраз раздражали Иллиру, и женщина решила игнорировать Сайян.
— Девочка плакала, но только раз. В такое неудачное время, что не спали вы до утра?
Голос Сайян висел в воздухе, словно завитки дыма. Вопросы она строила так, что они непременно требовали ответа. Но сегодня утром этот номер не сработал.
— Травы, что остались от Машицил-Инил — может, заварить их?
— Со мной все в порядке, Сайян, — решила наконец ответить Иллира. — Я спала хорошо. Ребенок меня не беспокоил. Ты тоже. И мне не нужны никакие травы, а только… — Иллира запнулась на вдохе и подумала, что же ей может быть нужно. — Пойду пройдусь по городу. Что мне на самом деле нужно, так это перемена обстановки.
Сайян кивнула. Она недостаточно хорошо знала свою хозяйку и не могла понять, насколько мало Иллира нуждается в каких бы то ни было переменах — а если бы и могла, это вряд ли бы что-то изменило.
Даже не посмотрев на флаконы с косметикой, Иллира уложила волосы узлом и накинула на плечи неброскую тускло-коричневую шаль. В таком виде ее, конечно, не примут за модницу, но зато не соотнесут со С'данзо.
— Вы будете завтракать? — спросила из угла Сайян. Странный ритм придавал ее речи строгие и какие-то материнские нотки.
— Нет, — отозвалась Иллира и впервые за утро посмотрела в глаза кормилице. Той явно сделалось не по себе. — Хочу сладких пирожков, которыми торгует Хакон. Куплю несколько штук по дороге.
Огромные глаза Сайян осветились радостным пониманием:
— Ага, пирожки…
Иллира вдруг обнаружила, что сложила пальцы в знаке опеки. Сайян тоже хотела быть уверенной в завтрашнем дне, а гарантией этого для кормилицы могла быть только беременность ее хозяйки. Не проходило дня без того, чтобы как-нибудь исподтишка, косвенными намеками не затрагивался вопрос о бесплодии Иллиры. Как бы ни заставляла Иллира себя относиться к этому спокойно, несправедливость подобного отношения сокрушала ее. С'данзо поняла, что если она задержится здесь еще хотя бы на минуту, то ударится в слезы, и это отнюдь не пойдет ей на пользу.
— Ну, я пошла, — пробормотала Иллира. Ее голос звучал настолько скверно, что почти соответствовал ее самочувствию.
Даброу наставлял своего нового подмастерье в искусстве раздувания мехов. По низкому голосу кузнеца слышно было, что он с трудом сохраняет терпение. Поскольку сейчас Иллире от мужа ничего не было нужно, женщина решила его не тревожить. Она лишь запахнула поплотнее шаль, чтобы укрыться от летящего со стороны порта обжигающе холодного ветра, и собралась незаметно ускользнуть.
— Госпожа… госпожа Иллира! Подождите!
Иллира отпрянула к стене, не решаясь сделать вид, что не видит и не слышит молодую женщину, которая спешила к ней, пробираясь через толпу, — а толпа по случаю базарного дня была довольно плотной.
— Ох, подождите, госпожа Иллира! Умоляю, подождите!
Иллира подождала, пока незнакомка перевела дыхание и сунула ей в ладонь грязную, выщербленную медную монету.
— Помогите мне, пожалуйста. Я должна его найти. Я искала повсюду. Вы — моя последняя надежда. Вы должны мне помочь.
Иллира заторможенно кивнула и сделала несколько шагов назад, к приемной, где она держала свои карты и прочие принадлежности ремесла С'данзо. Она не могла отказать этой женщине — и вовсе не из-за монеты, как ошибочно полагали сувеш. Не плата вынуждала пускать в ход Видение, а ментальный контакт с посетителем. У Иллиры уже начала кружиться голова от ощущения соприкосновения с иной реальностью. Она бы сильно рискнула, если бы попыталась бежать от возникающей картины.
Иллира толкнула колоду к посетительнице и чуть ли не упала на табурет.
— Разложите их на три стопки! — приказала гадалка. Тасовать колоду было уже некогда.
Посетительница указала, как именно она желает разделить колоду.
— Найдите моего Джимми, пока не стало слишком поздно!
Иллира проглотила готовое вырваться замечание о том, что уже поздно, и выложила возникшие образы: к себе — Копье Воздуха, Семерка Кораблей, Пятерка Руд, от себя — Ураган, Военный Флот и Железный Ключ. Карты преобразились в замок. Замок повлек за собой цепь, а цепь — сырой трюм покачивающегося на волнах корабля. Цепь была не якорной, а галерной. Она тянулась от киля к лодыжке, от лодыжки к запястью, а от запястья к веслу. Воздух пах вином, в которое было подмешано зелье; гулко раздавалось щелканье плети.
Незнакомка опоздала. Иллира видела лица рабов, одно — ясно, остальные — словно сквозь туман, и слышала (это было частью ее дара), как Джимми произнес свое имя. Иллира отделила себя от Видения и попыталась подобрать слова, которые могли бы смягчить безнадежность ее ответа.
— Другую карту, — услышала она собственный шепот. — Ту, которая под Ураганом.
Сувеш, — слово, которым С'данзо называли все другие народы, — могли ничего не знать о ритуалах гадания, но они знали, как должно протекать гадание после того, как они вкладывали монету в ладонь Ясновидящей, — и любое отклонение от привычного порядка вещей наверняка означало плохие новости. Посетительница всхлипнула уже в открытую и потянулась к первой стопке карт.
От стопки отделились две — не одна — карты: сотканный из света и тьмы туннель — Тройка Огня, и темноликое изображение Князя Мира. Иллира взяла обе карты. Лучше от этого не стало.
— Его забрали на корабль, — медленно произнесла С'данзо, собирая ставшие безжизненными кусочки тонкого пергамента. — Он ушел не по собственной воле, — продолжала она, иносказательно сообщив тем самым, что Джимми был продан в рабство. Потом без особой убежденности Иллира добавила:
— И не ему выбирать время или способ возвращения.
С'данзо не смогла заставить себя сказать, что максимумом выбора, который предполагало будущее для Джимми, был выбор между могилой в земле и могилой в пучине морской.
— И что, нет никакой надежды? Не может же быть, чтобы я ничего не могла сделать! Ну хоть что-нибудь! В какой храм мне нужно пойти? Какому богу молиться?
Иллира покачала головой, потом произнесла — уже скорее как женщина, чем как Гадалка:
— Надежда есть всегда.
Посетительница неловко поднялась. Иллира утвердилась в подозрении, что ее клиентке осталось несколько месяцев до родов и что она беднее, чем была Сайян до того, как они взяли ее к себе в дом.
— Возьмите назад вашу монету.
— А от этого что-нибудь изменится?
— Нет, но сегодня и завтра вы сможете купить себе еду.
— Завтра мне не нужна будет еда! — выкрикнула женщина сквозь прорвавшиеся рыдания и выбежала из комнаты.
«Нет, все-таки будет, — подумала Иллира. Перед ее внутренним зрением возникла картинка: бледная женщина и худой ребенок. — Смерть ее минует. Но и жизни тоже не будет».
Грохот трех молотов оборвал Видение. Даброу отстукивал ритм, а двое его помощников били по раскаленному железу. Один делал это правильно: бум — дзынь, бум — дзынь, но второй — наверное, подмастерье, — торопился и выбивался из ритма. Этот рваный, прерывистый ритм эхом отражался от стен кузницы и бил в виски Иллиры, а у нее и так болела голова после бессонной ночи.
— Не могли бы вы держать ритм?! — рявкнула Иллира, высунувшись из-за занавески.
Перестук тут же оборвался. На лицах помощников появилось ошеломленное выражение, а на лице Даброу — обеспокоенное, но понимающее.
— Научиться этому нелегко, — осторожно произнес муж гадалки. Его голубые глаза превратились в узкие щели, и понять, что в них отражается, стало невозможно.
— И чему, спрашивается, он учится? Как доводить меня до мигрени?
Даброу дважды кивнул. Один кивок предназначался помощникам и давал им понять, что можно пока положить молоты, а второй — жене, говоря, что он сейчас подойдет к ней. Кузнец мягко обнял жену за плечи, осторожно подтолкнул ее в сторону приемной и сам вошел следом. Точно так же, как его настоящим домом была кузня, так и эта комната для гаданий была настоящим домом Иллиры. Даброу чувствовал себя здесь непрошеным гостем. Ему все время казалось, что он вот-вот заденет головой за потолочную балку. Он даже присесть не мог, потому что стул для посетителей не выдержал бы его веса.
— Лира, если хочешь, я отошлю их по домам. Но думаю, что дело не в шуме. Что тебя беспокоит, Лира?
Иллира уселась на табурет и почувствовала себя хозяйкой положения. Ей пришлось бы выгнуть шею дугой, чтобы заглянуть в лицо Даброу, но она не собиралась смотреть мужу в глаза. Женщина чувствовала себя так же неуютно, как и Даброу. Она машинально положила руки на гадательный столик и принялась перебирать карты. А потом наконец заговорила, наклонившись к столику, и ее тихий голос только подчеркивал неуклюжесть кузнеца:
— Все и ничего, муж мой. Я не знаю, что меня беспокоит — это уже почти перестало меня волновать.
Карты выскользнули из тонких пальцев и рассыпались по зеленой скатерти.
С тяжелым вздохом Даброу опустился на одно колено. Теперь он смог посмотреть в глаза Иллире, и ей пришлось ответить на этот взгляд.
— Тогда почитай карты для меня. Спроси у них, что я должен сделать, чтобы ты была счастлива.
Иллира отвела глаза и уткнулась в карты — она как раз собирала их в колоду.
— Ты же знаешь, что я не могу этого сделать. Я люблю тебя. Я не могу Видеть тех, кого люблю.
Иллира подняла глаза, думая смутить Даброу, и смутилась сама, без всякого Видения прочитав то, что было написано на лице ее мужа. Даброу сомневался в ее любви. Теперь Иллира признала, что он имеет на это право: она и сама сомневалась. Позвоночник Иллиры пронзила острая боль — она никогда еще не испытывала подобного приступа. Карты рассыпались по столу, а Иллира спрятала лицо в ладонях. Ей и в голову не могло прийти, что Даброу внимательно рассмотрит и изучит каждую открывшуюся карту, прежде чем перегнуться через столик и размять ей шею и плечи.
— Если бы у нас были богатые родственники, а у них было имение, окруженное озерами и лесами, я бы обязательно отослал тебя туда. Тебе вреден сам воздух Санктуария, — сказал Даброу со всем красноречием, на какое только был способен.
Иллира представила себе такое имение и узнала его — именно оно появилось в недавнем Видении, связанном с Тревией. У Иллиры снова вырвалось рыдание, и она затрясла головой, отгоняя пасторальный образ.
— Что с тобой? — спросил Даброу, все меньше понимая происходящее.
— Не знаю. Не знаю… — Но тут, хотя Иллира все еще не понимала сути мучившей ее проблемы, не говоря уже о том, чтобы приблизиться к ее решению, она краем сознания зацепилась за нечто, что могло бы, при определенных обстоятельствах, объяснить ее отчаяние. По крайней мере для Даброу.
— Я проснулась сегодня утром с предчувствием, — призналась Иллира. Она не лгала, а говорила полуправду — она привыкла кормить такой полуправдой всех своих посетителей. — Я хотела уйти из дома, но меня перехватила одна женщина, и предчувствие перешло в Видение. Она хотела знать, куда делся ее любимый, и я нашла его — в цепях, на борту какого-то корабля. И хотя я ясно Видела только его лицо, я совершенно отчетливо понимала, что он там не один, что продали многих в рабство.
Даброу впал в задумчивость. Иллира знала, что так оно и будет. Цепи делались из железа, а потому Даброу знал в Санктуарии каждого, кто мог сделать такой заказ. Взгляд голубых глаз теперь был устремлен куда-то в пространство, — так всегда бывало со всеми лишенными дара сувеш, когда они приводили в порядок свои мысли.
Иллира видела, как сужались его зрачки каждый раз, когда очередная крупица знаний вставала на свое место. Угрызения совести поослабли. Да, она обманом повернула мысли мужа в другое русло, — но ведь она сделала это ради него самого! Иллира собрала карты и завернула их в шелковый платок. Она не обратила внимания на то, что некоторые карты лежали картинками кверху.
— У меня есть кое-что для твоего брата, Уэлгрина, — сказал Даброу и подчеркнул свою мысль решительным кивком.
— Тогда скажи ему об этом сам. Я пойду пройдусь. Но идти в казармы у меня нет никакого желания.
Даброу заворчал, и Иллира подавила вздох. Год назад, даже меньше, ее муж впадал в гнев при одном лишь упоминании имени Уэлгрина. Он обвинял соломенно-волосого брата Иллиры во всех несчастьях. Теперь же, с тех пор, как Уэлгрин вложил в руки Иллиры Тревию, офицер стал желанным гостем в их доме, и двое мужчин частенько посиживали по вечерам в таверне. Даброу зашел так далеко, что предложил оплатить расходы на оформление для ребенка гражданства Ранканской империи, — хотя сейчас само понятие империи стремительно теряло смысл.
Иллира никак не могла представить себе, о чем могут говорить эти два молчаливых человека, пока не поняла, что разговаривают они о ней. Именно она толкнула их друг к другу, когда возвела вокруг себя стену. Но понимание этого факта не вызвало у нее желания что-либо менять.
— Поговори с ним. Можете вместе пообедать. Я не думаю, что вернусь до захода солнца.
Иллира поправила шаль и прошла мимо мужа к двери, не коснувшись его, даже подолом юбки не задела. Подмастерье и наемный работник ушли. Тревия хныкала, невзирая на все попытки Сайян ее успокоить. Это не тронуло сердца Иллиры. Она влилась в базарную толпу, ни разу не оглянувшись назад.
В Санктуарии было всего около двух десятков С'данзо, считая маленьких девочек. Мужчины и дети бродили по городу, оставаясь незамеченными — особенно теперь, когда в Санктуарии начались крупные строительные работы, и сюда каждый день прибывали чужаки со всех концов империи. Но женщины, настоящие или самозваные Ясновидящие, просто-таки прирастали к Базару и редко покидали его пределы. Пройдя по Базару, Иллира узнала множество лиц, но ее, хвала богам, не узнал никто. Она чувствовала себя свободной — и одинокой, каждый шаг, удалявший ее от Базара и кузни, заставлял женщину внутренне сжиматься.
Наконец Иллира добралась до дворцовых ворот. Ее здесь знали — с тех пор, как она навещала своего сына, который рос в королевской детской вместе с богом-ребенком, Дгискурасом. Узнали и на этот раз. Но пока Ил-лира шла по коридорам дворца, с ней не поздоровался никто — именно потому, что ее узнали.
Знавшие ее люди отводили глаза, глядя на Иллиру, и старались как можно быстрее пройти мимо. Возможно, это большая честь — быть матерью будущего божества. Наверняка рабыня-танцовщица, мать второго ребенка, теперь имела собственных слуг и множество нарядов и драгоценностей. Но родство с богом не внушает дружеских чувств смертным. Впрочем, если говорить начистоту, Сейлалха с ее изяществом и красотой свила бы себе роскошное гнездышко и без помощи Дгискураса и Иллиры. Гадалка же была наперсницей чуть ли не половины жителей Санктуария, но при этом у нее сроду не было ни одного друга.
Если не считать Даброу и Уэлгрина, чье отношение к ней по определению отличалось от дружбы. Оставался лишь один человек, перед которым Иллира могла бы излить душу — Молин Факельщик. Что за странная ирония судьбы: безбожная С'данзо идет просить совета у Ранканского жреца. Она решительно зашагала по лестнице, которая вела в не отличавшиеся порядком апартаменты Молина. Иллира отчетливо видела место, к которому стремилась: крытая аркада, согреваемая солнечными лучами и укрытая от ветра. Там даже в такое время года наверняка должны быть цветы.
Маленький внутренний дворик был пуст — его давно уже забросили, и никто не утруждал себя прополкой сорняков. Две отважные розы выпустили бутоны с коричневыми кромками на лепестках. Их запах особенно усиливался перед морозами, несущими цветам гибель. Кроме роз, здесь еще росли желтянки и белые кружевницы, а в самом защищенном от ветра уголке разросся пятачок ярко-красных «демоновых глазок». Иллира была очень рада, что у нее нет аллергии. Она набрала целую охапку цветов, уселась на нагревшуюся на солнышке каменную скамейку и принялась плести гирлянду.
Иллира научилась этому из Видений. Наяву Иллиру не учили этому ни ее мать, ни Даброу, ни даже Лунный Цветок, которая рассказала Иллире все, что та хотела знать о доле женщины и о своем даре. Точно так же Иллира научилась и множеству других вещей: песням и стихам, некоторым тонкостям искусства любви, отдельным приемам в обращении с мечом или ножом. Она знала слишком много для одного человека и потому так любила Лиллис, что стремилась поделиться с ней всеми своими знаниями и обрести наконец человека, который сможет ее понять.
Вот Тревия никогда ее не поймет.
Солнце согрело плечи женщины и наконец-то раскрепостило мышцы, закаменевшие с того самого зимнего дня, когда Иллира последний раз держала на руках свою родную дочь живой. Иллира подняла лицо к солнцу, закрыла глаза и представила себе взрослеющую Лиллис — ребенка, женщину, друга… Она взяла недавнее Видение и изменяла его до тех пор, пока не увидела на месте Тревии Лиллис и не услышала ее смех и единственное слово: «Мама, мама, мама…»
Но смех — как поняла Иллира после краткого мгновения блаженства, — звучал не в воображении, а на самом деле, эхом отдаваясь от стен дворика. Иллира открыла глаза и увидела стайку детей, вторгшихся со своими играми в облюбованное С'данзо убежище. Никого из этих детей она во время своих визитов в детскую не встречала — кроме двух, которые явно были бейсибцами. Это были две девочки — судя по их возрасту, покинувшие родную страну вместе с родителями.
— Теперь ты водишь!
— И не подглядывай!
Водящая — младшая из двух девочек-бейсибок — неохотно отделилась от группы. Ее руки и ноги, выглядывавшие из-под дорогой, но грязной и какой-то бесформенной туники, все сохраняли младенческую пухлость. Походка девочки тоже была еще младенческой, ковыляющей. По мере того как другие дети, так и не заметившие Иллиру, которая тихонько сидела на своей скамейке, потихоньку пытались спрятаться, на лице девочки все отчетливее проступало желание зареветь.
Потом она пожала плечами и закрыла глаза ладошками.