Страница:
Покончив с этой работой, она огляделась по сторонам и уверенным шагом направилась к березовой рощице, сплошь обвитой пышно разросшимся ломоносом. Она потащила один из его вьющихся побегов на себя и вытянула неожиданно длинную и прочную плеть, после чего вернулась назад, обрывая с нее листья. Эйла разложила на земле шкуру зубра и высыпала на нее содержимое корзины. Пришло время навести порядок и уложить вещи по-новому.
Эйла положила свои меховые чулки и рукава на самое дно корзины вместе с теплой меховой накидкой — они могли понадобиться ей только следующей зимой. На ней осталась легкая летняя накидка, служившая до сего времени поддевкой. Эйла на миг задумалась, силясь представить себе, где она может оказаться следующей зимой, но тут же решила не ломать голову понапрасну. Увидев среди прочих вещей хорошо выделанную мягкую шкуру, которой она подвязывала к своему боку маленького Дарка, она вновь впала в задумчивость.
Шкура эта ей была уже не нужна — она могла обойтись и без нее. Эйла взяла ее с собой только потому, что она касалась его тельца… Эйла поднесла ее к щеке и, аккуратно свернув, спрятала в корзину. Сверху она положила полоски мягкой, впитывающей влагу кожи, которыми она пользовалась во время кровотечений. Далее следовала запасная пара кожаных чулок. Сейчас она ходила босиком, но в сырую холодную погоду натягивала на ноги эту быстро снашивающуюся обувку. Как хорошо, что она взяла с собой запасную пару…
Дальше следовала еда. У нее остался большой кусок кленового сахара, завернутый в бересту. Эйла развернула тонкую эластичную кору и, отломив маленький кусочек, положила его себе в рот, с сожалением подумав о том, что сахар скоро кончится и она уже никогда не сможет им полакомиться.
Помимо прочего, у нее оставалось несколько кусков дорожной снеди, которую берут с собой мужчины, отправляясь на охоту. Она делается из топленого жира, перетертого вяленого мяса и сушеных фруктов. При мысли о жирной пище у нее потекли слюнки. Зверьки, которых ей случалось добыть, как правило, были тощими и жилистыми. Если бы не собираемая ею растительная пища, она быстро оголодала бы на этой белковой диете. Без жиров и углеводов обойтись невозможно.
Она засунула дорожные лепешки в корзину, не отломив ни кусочка, — их следовало сохранить на крайний случай. За лепешками последовали несколько полосок вяленого мяса, жесткого, словно кожа, но очень питательного, немного сушеных яблок, лесные орехи, несколько мешочков с зерном, собранным в степи неподалеку от пещеры. Загнивший корень она не раздумывая отбросила в сторону. Поверх еды она положила чашку и миску, шкуру росомахи и изрядно поношенные кожаные чулки.
Она отвязала мешочек с амулетом от поясного ремня и попыталась прощупать через мягкую непромокаемую шкурку выдры твердую кость лап и хвоста. Ремешок, которым стягивался и завязывался мешочек, был продет в специальные дырочки. Сверху на мешочек надевалась крышка в форме сплющенной головы, которая крепилась к его горловине. И сам мешочек, и крышку сделала Айза. Когда Айза стала целительницей, она передала это в наследство Эйле.
Давненько Эйла не вспоминала о самом первом мешочке, сделанном для нее Айзой, — Креб сжег его, когда Эйлу прокляли за то, что она охотилась. Бран не мог поступить иначе. Женщинам запрещалось прикасаться к оружию, а Эйла пользовалась своей пращой несколько лет. И все-таки он дал ей шанс на возвращение… Для этого ей достаточно было выжить.
«Может, он дал мне больше, чем хотел… Я вряд ли смогла бы выжить и на сей раз, если бы не знала, что смертельное проклятие заставляет человека искать смерти. В первый раз было куда труднее, правда, сейчас мне пришлось оставить Дарка… Когда Креб сжег все мои вещи, мне хотелось умереть».
Она не могла спокойно думать о Кребе — боль была слишком сильной, рана слишком свежей. Она любила старого шамана так же, как любила Айзу. Он доводился Айзе и Брану братом. У него не было одного глаза и руки, и потому он никогда не ходил на охоту, но ни в одном из родов не было человека, который мог бы сравниться с ним внутренней силой. Его изуродованное, изрезанное глубокими морщинами лицо могло вселить ужас в сердце любого охотника, но Эйле была ведома и иная, тонкая и чувствительная, сторона его натуры.
Он защищал ее, любил как собственную дочь, тем более что своих детей у него не было. За эти три года она успела привыкнуть к тому, что Айзы уже нет в живых. Эйла по-прежнему печалилась о ней, но сердце согревала мысль о том, что у нее есть Дарк. О Кребе она никогда не вспоминала. И тут боль, которую она таила внутри с тех самых пор, как он погиб во время землетрясения, вырвалась наружу. Эйла зарыдала, повторяя его имя:
— Креб… О Креб… Зачем только ты вернулся в пещеру? Как ты мог умереть?
Она рыдала, прижав к лицу мешочек, сделанный из непромокаемой шкурки выдры. Откуда-то из глубины ее тела вырвался тонкий жалобный вой. Она раскачивалась из стороны в сторону и тоненько выла, изливая боль, тоску, отчаяние. Рядом с ней не было ни единого сородича, который мог бы разделить ее страдания. Она скорбела и печалилась одна, и от этого ей становилось еще более одиноко.
Вскоре ее причитания стали стихать. Она чувствовала себя совершенно обессиленной, однако ужасная боль заметно ослабла. Тяжело вздохнув, Эйла направилась к реке и омыла лицо холодной водой. После этого она вернулась к корзине и положила в нее мешочек с талисманом. Проверять его содержимое Эйла не собиралась — она прекрасно знала, что находится внутри.
Она взяла было в руку палку-копалку, но тут же отбросила ее в сторону. Печаль сменилась гневом. Бруд не сумеет погубить ее!
Эйла вновь глубоко вздохнула и заставила себя вернуться к укладке корзины. Она положила в нее орудия для добывания огня и рог зубра, после чего достала из складки накидки несколько кремневых орудий. Из другой складки она выудила круглый голыш, подбросила его в воздух и ловко поймала той же рукой. С помощью пращи можно было метнуть любой камень нужного размера, но самые точные броски выходили в тех случаях, когда снаряд был гладким и круглым. Именно по этой причине она и таскала с собой такие камни.
Наконец она потянулась к своей праще, полоске оленьей кожи с выпуклой центральной частью, куда вкладывался камень, и сужающимися к краям концами, перекрученными от частого пользования пращой. С этим орудием она не рассталась бы ни за что на свете. Эйла развязала длинный кожаный ремешок, подпоясывающий ее тонкую мягкую накидку, сделанную из шкуры серны, в складках которой тоже хранилось немало вещей. Накидка соскользнула с ее плеч и упала наземь. Теперь на Эйле не было ничего, лишь мешочек с амулетом висел на шнурке, надетом на ее шею. Она сняла и его и тут же боязливо поежилась — без амулета она чувствовала себя совершенно беззащитной. Амулет, лежавший в мешочке, придавал ей сил и наполнял душу уверенностью и покоем.
Этим и ограничивалось ее имущество. Этих предметов было достаточно для того, чтобы она могла выжить. Разумеется, нужно было обладать знанием, навыками, опытом, сообразительностью, решимостью и смелостью.
Она бросила амулет, пращу и орудия в мягкую накидку и, свернув ее, положила в корзину, после чего накрыла медвежьей шкурой и обвязала длинным ремнем. Затем она обернула этот узел шкурой зубра и привязала его плетью ломоноса к коряге, поместив корзину возле развилины.
Какое-то время она смотрела на реку, на дальний ее берег, думая о своем тотеме, затем засыпала костер песком и столкнула бревно со своими драгоценными пожитками в воду, оставив поваленное дерево выше по течению. Эйла заняла место возле раздвоенного конца коряги, держась руками за обрубки ветвей, и с силой оттолкнула ее от берега.
Ледяная талая вода обожгла ее нагое тело так, что дыхание стало заходиться от холода. Эйла немо разевала рот, пытаясь вдохнуть воздух полной грудью, но ей это никак не удавалось. Мощное течение повлекло корягу к морю, бросая ее меж бурунами. Бревно не переворачивалось только потому, что имело широкую развилину. Эйла изо всех сил работала ногами, пытаясь совладать с бурным течением.
Она продвигалась вперед до обидного медленно. Эйла то и дело поднимала голову и с надеждой устремляла свой взор к дальнему берегу, однако тот каждый раз оказывался куда дальше, чем она полагала. Она плыла вниз по течению. К тому времени, когда река пронесла ее мимо того места, в котором Эйла надеялась завершить свою переправу, она уже совершенно выбилась из сил, начинало сказываться и переохлаждение. Ее била крупная дрожь. Мышцы страшно ныли. Эйле казалось, что к ее ногам привязаны тяжеленные камни, однако она упрямо продолжала двигаться.
В конце концов она сдалась, решив отдаться необоримой мощи ледяного потока. Река тут же подчинила ее своей власти — теперь уже не Эйла направляла свою корягу, а коряга влекла за собой Эйлу.
Ниже по течению река делала неожиданный изгиб, она резко уходила на запад, обходя каменистую косу. Когда Эйла оставила свои попытки пересечь водный поток, она уже преодолела три четверти пути. Увидев каменистый берег, она собрала остаток сил и вновь заработала ногами. Тело отказывалось повиноваться. Эйла зажмурилась и плотно сжала зубы, решив бороться до последнего.
Внезапно она услышала громкий скрежет — бревно село на камни и уже в следующее мгновение остановилось.
Эйла не могла даже двинуться. Она продолжала лежать в воде, крепко держась за обрубки веток. Внезапно набежавшая волна смыла корягу с острых камней, отчего сердце молодой женщины наполнилось ужасом. Она заставила себя подняться на колени и, вытолкнув бревно на мелководье, вновь рухнула в воду.
Отдых ее был недолгим. Дрожа от холода, она выбралась на каменную косу, ослабила узлы плети и перетащила корзину на берег. Она попробовала было развязать ремень, однако руки ее свело так, что об этом не приходилось даже и мечтать.
Ей помогло провидение. Ремень, на котором оказалось слабое место, с треском лопнул, и Эйла смогла достать из своей корзины медвежью шкуру. Она отставила корзину в сторону, завернулась в сухую шкуру и мгновенно уснула.
Едва придя в себя после опасной и трудной переправы, Эйла направилась на север, чуть отклоняясь к западу. Дни становились все жарче и жарче. Она продолжала бродить по степям, надеясь найти следы людей. Цветы, украшавшие степь чудесным ярким ковром, успели завянуть, травы доходили Эйле до пояса.
Она добавила к своему питанию клевер и люцерну, а вскоре, к несказанному своему удовольствию, обнаружила богатые крахмалом, немного сладковатые земляные орехи, а также молочные стручки вики с овальными зелеными горошинами. Эйла легко отличала вику от ее ядовитых сородичей и поэтому спокойно поедала ее стручки и корни. Лилейник уже отцвел, но корни все еще оставались мягкими и нежными. На кустах смородины стали появляться первые темные ягодки. Не было недостатка и в листьях амаранта, горчицы и крапивы.
Эйла часто прибегала и к помощи своей пращи. Ее добычей могли стать степные пищухи, суслики, гигантские тушканчики, зайцы, которые из молочно-белых стали серо-бурыми, а порой и огромные всеядные, охотящиеся на грызунов хомяки, обитавшие только на равнинах. Летавшие над самой землей перепела и куропатки были излюбленным кушаньем Эйлы. Каждый раз, когда она ела откормленную куропатку, она вспоминала о том, что мясо этой птицы нравилось и Кребу…
Впрочем, все это были мелкие твари, радовавшиеся летнему раздолью. Здесь жило множество куда более крупных животных. Эйла видела стада оленей — и северных, благородных, и гигантских, поражавших размерами своих рогов; табуны приземистых степных лошадей, ослов и онагров, являвших собой нечто среднее между первыми и вторыми; время от времени ей встречались огромные зубры или семьи изящных сайгаков. Однажды она наткнулась на стадо бурого рогатого скота; быки достигали в холке шести футов, весенние телята жались к коровам. Глядя на них, Эйла вспомнила вкус молочного теленка. Но разве она могла охотиться с пращой на зубров? Она видела огромных мохнатых мамонтов, овцебыков, выстроившихся плотным кольцом и оборонявших свою молодь от прожорливых волков, подозрительных и злобных носорогов, которых старалась обходить стороной. Мохнатый носорог был тотемом Бруда и подходил ему как нельзя лучше.
Молодая женщина шла все дальше и дальше на север и вскоре заметила, что местность стала постепенно меняться. Степи стали заметно суше и пустыннее. Она достигла слабо выраженной северной границы влажных, покрывающихся зимой обильным снежным покровом континентальных степей. За ними начинались безводные лессовые степи, которые тянулись до дышащих холодом отвесных стен огромного северного ледника, границы которого в ледниковый период проходили именно здесь.
Мощный ледяной покров скрывал под собой значительную часть Северного полушария. Почти четверть поверхности суши находилась под многотонной толщей сплошного льда. Большое количество воды обратилось в лед, уровень воды в океанах существенно понизился, из-за чего изменилась и форма берегов, и ландшафт земель. Серьезные климатические изменения охватили всю землю — дожди буквально заливали экваториальные зоны, площадь пустынных земель резко сократилась, — однако самые серьезные перемены наблюдались, естественно, в тех районах, которые граничили с ледником.
Обширный ледяной щит охлаждал находившиеся над ним воздушные массы, вследствие чего происходила конденсация влаги, выпадавшей на землю в виде снега. Ближе к центру ледяной зоны наблюдалось стабильно высокое давление, поэтому там царили холод и крайняя сухость, снегопады же тяготели к границам. Огромный ледник разрастался именно по краям, отчего толщина ледяного слоя стала превышать милю.
Поскольку большая часть снега выпадала именно над ледником, земли к югу от него были засушливыми и скованными мерзлотой. Высокое давление над центральной частью ледника создавало атмосферную воронку, выбрасывавшую холодный воздух в области с более низким давлением, — северный ветер, свирепствовавший над зоной степей, дул постоянно. Менялась только его сила. Он уносил измельченную в пыль породу, «съедая» те земли, на которые он наползал. Несомые ветром пылинки имели размеры, сравнимые с частичками глинистого лесса. Их сносило на сотни миль к югу, где образовывались толстые многофутовые залежи лесса, становившиеся впоследствии почвой.
Зимой над этими скудными засушливыми землями свирепствовали ледяные ветра. Земля же продолжала свое вращение вокруг наклонной оси, и климат ухудшался. Понижение среднегодовых температур всего на несколько градусов привело к образованию ледника; сколь бы жаркими ни были отдельные летние дни, они мало влияли на общую картину, поскольку среднегодовая температура оставалась все той же.
Весной скудный снег, лежавший на земле, начинал таять, поверхностный слой ледника прогревался, и в степи появлялось множество рек и речушек. Талая вода увлажняла и смягчала землю, находившуюся над вечной мерзлотой, что позволяло расти на ней всевозможным травам и другим растениям, имевшим поверхностную корневую систему. Растения эти стремительно росли и развивались, предчувствуя, что жизнь их будет недолгой. К середине лета они уже превращались в сухостой, и это наблюдалось на всем огромном степном континенте. Исключением из общего правила являлись только северные леса и тундровые зоны, примыкавшие к океанам.
В зонах, граничивших с ледяным щитом, где снежный покров был не столь значительным, травы обеспечивали питанием бессчетные миллионы жвачных и иных травоядных животных, сумевших приспособиться к холоду ледникового периода, и, как следствие, великое множество хищников, живущих рядом со своими жертвами. У подножия сверкающей бело-голубой стены, высота которой превышала милю, можно было встретить и мамонтов, мирно пощипывающих траву.
Паводковые ручьи и реки, питавшиеся талой водой ледников, буквально разрезали лессовые залежи и осадочные породы, порой доходя до кристаллической гранитной платформы, лежащей в глубине континента. Равнинная зона характеризовалась обилием оврагов и глубоких ущелий, которые способствовали сохранению влаги и были защищены от ветра. Даже в безводных лессовых степях существовали зеленые, полные жизни долины.
Погода становилась все теплее и теплее. Путешествие уже начинало утомлять Эйлу, ей изрядно надоели монотонные безликие степные просторы, нещадно палящее солнце, непрекращающийся ветер. Ее кожа обветрилась, загрубела и начала шелушиться. Губы растрескались, глаза воспалились, на зубах постоянно скрипел песок. На пути то и дело попадались речные долины, поросшие пышной растительностью, однако ни одна из них не привлекла Эйлу настолько, чтобы она захотела в ней остаться, тем более что ни в одной из них она не встретила людей.
Хотя небеса по большей части были ясными, бесплодность поисков поселяла в сердце Эйлы тревогу и страх. Подлинной владычицей этих мест была зима. Даже в самый жаркий летний день невозможно было забыть о грядущей морозной поре. Следовало думать о запасах на зиму и укромном тихом прибежище, в котором возможно было бы пережить долгий студеный период. Она бродила по степям с ранней весны и начала подумывать о том, что скитания ее могут оказаться вечными, если только она не умрет уже в ближайшую зиму.
На исходе дня она остановилась на очередную стоянку, которая ничем не отличалась от множества других. Ей удалось убить зверька, однако угольки успели погаснуть, а дров у нее было совсем мало. Эйла решила не заниматься разведением огня и попробовала есть дичь сырой, но тут же почувствовала, что у нее нет аппетита. Она выбросила убитого сурка, хотя дичь теперь встречалась куда реже. Впрочем, возможно, Эйла утратила обычно присущую ей внимательность и остроту взгляда. Что до собирания, то оно явно стало куда менее эффективным. Земля в этих краях была плотной, мало того, ее покрывала засохшая прошлогодняя растительность. Пустынная сушь и неутихающий северный ветер.
Она спала беспокойно — всю ночь ее мучили дурные сны — и проснулась совершенно разбитой. Есть ей было нечего, даже выброшенный накануне сурок куда-то исчез. Эйла отхлебнула из своего мешочка затхлой водицы, упаковала корзину и продолжила свое путешествие на север.
Около полудня она наткнулась на пересохшее русло реки и нашла на его дне несколько лужиц. Вода в них имела странный резкий привкус, однако Эйла наполнила ею свой мешок. Здесь же она вырыла несколько волокнистых безвкусных корешков спорыша и стала жевать их на ходу. Идти дальше не хотелось, но Эйла просто не понимала, что еще можно делать в этой ситуации. Усталая и унылая, она брела вперед, не разбирая дороги. Она даже не заметила прайда пещерных львов, гревшихся на солнышке, пока не услышала предупредительного рева одного из этих огромных животных.
Эйлу объял смертельный ужас, мгновенно вернувший ее в чувство. Она поспешила назад и взяла много западнее, решив обойти территорию прайда стороной. Да, теперь она была уже на севере, где жили эти огромные звери. То, что Пещерный Лев был ее тотемом, вряд ли могло бы спасти ее от их страшных когтей и клыков.
Креб узнал ее тотем именно по следам львиных когтей. На ее левом бедре виднелось четыре длинных параллельных шрама. Порой Эйле вспоминалась такая картина: она, пятилетняя девочка, испуганно жмется к дальней стенке крошечной пещеры, а к ней тянется огромная когтистая лапа зверя. Эта лапа приснилась ей в предыдущую ночь. Креб говорил, что эти длинные светлые шрамы были признаком ее особой избранности. Эйла нащупала их рукой. И почему только Пещерный Лев остановил свой выбор именно на ней?
Солнце, которое уже начинало клониться к западу, слепило своими лучами. Эйла стала подниматься на длинный пологий склон, пытаясь найти место для очередной ночевки. Пополнить запасы воды она так и не смогла, и поэтому ее крайне радовало то, что она догадалась набрать воды из лужи. Впрочем, в скором времени проблема с питьем могла стать куда более острой. К усталости и голоду теперь примешивалось чувство досады. Как она могла не заметить львов?
А может быть, это был некий знак и все теперь определялось только временем? Почему это она решила, что ей удалось уйти от смертельного проклятия?
Закатное светило блистало так ярко, что Эйла едва не рухнула вниз с крутого края плато. Стоя на обрыве, она прикрыла глаза от солнца и стала разглядывать дно лежавшей перед ней лощины. Внизу поблескивала небольшая речка, окруженная с обеих сторон зарослями деревьев и кустарника. Цепь высоких каменистых утесов замыкала собой прохладную, защищенную от ветра зеленую долину. Примерно в ее центре Эйла увидела небольшой табун лошадей, мирно поедавших травку.
Глава 2
Эйла положила свои меховые чулки и рукава на самое дно корзины вместе с теплой меховой накидкой — они могли понадобиться ей только следующей зимой. На ней осталась легкая летняя накидка, служившая до сего времени поддевкой. Эйла на миг задумалась, силясь представить себе, где она может оказаться следующей зимой, но тут же решила не ломать голову понапрасну. Увидев среди прочих вещей хорошо выделанную мягкую шкуру, которой она подвязывала к своему боку маленького Дарка, она вновь впала в задумчивость.
Шкура эта ей была уже не нужна — она могла обойтись и без нее. Эйла взяла ее с собой только потому, что она касалась его тельца… Эйла поднесла ее к щеке и, аккуратно свернув, спрятала в корзину. Сверху она положила полоски мягкой, впитывающей влагу кожи, которыми она пользовалась во время кровотечений. Далее следовала запасная пара кожаных чулок. Сейчас она ходила босиком, но в сырую холодную погоду натягивала на ноги эту быстро снашивающуюся обувку. Как хорошо, что она взяла с собой запасную пару…
Дальше следовала еда. У нее остался большой кусок кленового сахара, завернутый в бересту. Эйла развернула тонкую эластичную кору и, отломив маленький кусочек, положила его себе в рот, с сожалением подумав о том, что сахар скоро кончится и она уже никогда не сможет им полакомиться.
Помимо прочего, у нее оставалось несколько кусков дорожной снеди, которую берут с собой мужчины, отправляясь на охоту. Она делается из топленого жира, перетертого вяленого мяса и сушеных фруктов. При мысли о жирной пище у нее потекли слюнки. Зверьки, которых ей случалось добыть, как правило, были тощими и жилистыми. Если бы не собираемая ею растительная пища, она быстро оголодала бы на этой белковой диете. Без жиров и углеводов обойтись невозможно.
Она засунула дорожные лепешки в корзину, не отломив ни кусочка, — их следовало сохранить на крайний случай. За лепешками последовали несколько полосок вяленого мяса, жесткого, словно кожа, но очень питательного, немного сушеных яблок, лесные орехи, несколько мешочков с зерном, собранным в степи неподалеку от пещеры. Загнивший корень она не раздумывая отбросила в сторону. Поверх еды она положила чашку и миску, шкуру росомахи и изрядно поношенные кожаные чулки.
Она отвязала мешочек с амулетом от поясного ремня и попыталась прощупать через мягкую непромокаемую шкурку выдры твердую кость лап и хвоста. Ремешок, которым стягивался и завязывался мешочек, был продет в специальные дырочки. Сверху на мешочек надевалась крышка в форме сплющенной головы, которая крепилась к его горловине. И сам мешочек, и крышку сделала Айза. Когда Айза стала целительницей, она передала это в наследство Эйле.
Давненько Эйла не вспоминала о самом первом мешочке, сделанном для нее Айзой, — Креб сжег его, когда Эйлу прокляли за то, что она охотилась. Бран не мог поступить иначе. Женщинам запрещалось прикасаться к оружию, а Эйла пользовалась своей пращой несколько лет. И все-таки он дал ей шанс на возвращение… Для этого ей достаточно было выжить.
«Может, он дал мне больше, чем хотел… Я вряд ли смогла бы выжить и на сей раз, если бы не знала, что смертельное проклятие заставляет человека искать смерти. В первый раз было куда труднее, правда, сейчас мне пришлось оставить Дарка… Когда Креб сжег все мои вещи, мне хотелось умереть».
Она не могла спокойно думать о Кребе — боль была слишком сильной, рана слишком свежей. Она любила старого шамана так же, как любила Айзу. Он доводился Айзе и Брану братом. У него не было одного глаза и руки, и потому он никогда не ходил на охоту, но ни в одном из родов не было человека, который мог бы сравниться с ним внутренней силой. Его изуродованное, изрезанное глубокими морщинами лицо могло вселить ужас в сердце любого охотника, но Эйле была ведома и иная, тонкая и чувствительная, сторона его натуры.
Он защищал ее, любил как собственную дочь, тем более что своих детей у него не было. За эти три года она успела привыкнуть к тому, что Айзы уже нет в живых. Эйла по-прежнему печалилась о ней, но сердце согревала мысль о том, что у нее есть Дарк. О Кребе она никогда не вспоминала. И тут боль, которую она таила внутри с тех самых пор, как он погиб во время землетрясения, вырвалась наружу. Эйла зарыдала, повторяя его имя:
— Креб… О Креб… Зачем только ты вернулся в пещеру? Как ты мог умереть?
Она рыдала, прижав к лицу мешочек, сделанный из непромокаемой шкурки выдры. Откуда-то из глубины ее тела вырвался тонкий жалобный вой. Она раскачивалась из стороны в сторону и тоненько выла, изливая боль, тоску, отчаяние. Рядом с ней не было ни единого сородича, который мог бы разделить ее страдания. Она скорбела и печалилась одна, и от этого ей становилось еще более одиноко.
Вскоре ее причитания стали стихать. Она чувствовала себя совершенно обессиленной, однако ужасная боль заметно ослабла. Тяжело вздохнув, Эйла направилась к реке и омыла лицо холодной водой. После этого она вернулась к корзине и положила в нее мешочек с талисманом. Проверять его содержимое Эйла не собиралась — она прекрасно знала, что находится внутри.
Она взяла было в руку палку-копалку, но тут же отбросила ее в сторону. Печаль сменилась гневом. Бруд не сумеет погубить ее!
Эйла вновь глубоко вздохнула и заставила себя вернуться к укладке корзины. Она положила в нее орудия для добывания огня и рог зубра, после чего достала из складки накидки несколько кремневых орудий. Из другой складки она выудила круглый голыш, подбросила его в воздух и ловко поймала той же рукой. С помощью пращи можно было метнуть любой камень нужного размера, но самые точные броски выходили в тех случаях, когда снаряд был гладким и круглым. Именно по этой причине она и таскала с собой такие камни.
Наконец она потянулась к своей праще, полоске оленьей кожи с выпуклой центральной частью, куда вкладывался камень, и сужающимися к краям концами, перекрученными от частого пользования пращой. С этим орудием она не рассталась бы ни за что на свете. Эйла развязала длинный кожаный ремешок, подпоясывающий ее тонкую мягкую накидку, сделанную из шкуры серны, в складках которой тоже хранилось немало вещей. Накидка соскользнула с ее плеч и упала наземь. Теперь на Эйле не было ничего, лишь мешочек с амулетом висел на шнурке, надетом на ее шею. Она сняла и его и тут же боязливо поежилась — без амулета она чувствовала себя совершенно беззащитной. Амулет, лежавший в мешочке, придавал ей сил и наполнял душу уверенностью и покоем.
Этим и ограничивалось ее имущество. Этих предметов было достаточно для того, чтобы она могла выжить. Разумеется, нужно было обладать знанием, навыками, опытом, сообразительностью, решимостью и смелостью.
Она бросила амулет, пращу и орудия в мягкую накидку и, свернув ее, положила в корзину, после чего накрыла медвежьей шкурой и обвязала длинным ремнем. Затем она обернула этот узел шкурой зубра и привязала его плетью ломоноса к коряге, поместив корзину возле развилины.
Какое-то время она смотрела на реку, на дальний ее берег, думая о своем тотеме, затем засыпала костер песком и столкнула бревно со своими драгоценными пожитками в воду, оставив поваленное дерево выше по течению. Эйла заняла место возле раздвоенного конца коряги, держась руками за обрубки ветвей, и с силой оттолкнула ее от берега.
Ледяная талая вода обожгла ее нагое тело так, что дыхание стало заходиться от холода. Эйла немо разевала рот, пытаясь вдохнуть воздух полной грудью, но ей это никак не удавалось. Мощное течение повлекло корягу к морю, бросая ее меж бурунами. Бревно не переворачивалось только потому, что имело широкую развилину. Эйла изо всех сил работала ногами, пытаясь совладать с бурным течением.
Она продвигалась вперед до обидного медленно. Эйла то и дело поднимала голову и с надеждой устремляла свой взор к дальнему берегу, однако тот каждый раз оказывался куда дальше, чем она полагала. Она плыла вниз по течению. К тому времени, когда река пронесла ее мимо того места, в котором Эйла надеялась завершить свою переправу, она уже совершенно выбилась из сил, начинало сказываться и переохлаждение. Ее била крупная дрожь. Мышцы страшно ныли. Эйле казалось, что к ее ногам привязаны тяжеленные камни, однако она упрямо продолжала двигаться.
В конце концов она сдалась, решив отдаться необоримой мощи ледяного потока. Река тут же подчинила ее своей власти — теперь уже не Эйла направляла свою корягу, а коряга влекла за собой Эйлу.
Ниже по течению река делала неожиданный изгиб, она резко уходила на запад, обходя каменистую косу. Когда Эйла оставила свои попытки пересечь водный поток, она уже преодолела три четверти пути. Увидев каменистый берег, она собрала остаток сил и вновь заработала ногами. Тело отказывалось повиноваться. Эйла зажмурилась и плотно сжала зубы, решив бороться до последнего.
Внезапно она услышала громкий скрежет — бревно село на камни и уже в следующее мгновение остановилось.
Эйла не могла даже двинуться. Она продолжала лежать в воде, крепко держась за обрубки веток. Внезапно набежавшая волна смыла корягу с острых камней, отчего сердце молодой женщины наполнилось ужасом. Она заставила себя подняться на колени и, вытолкнув бревно на мелководье, вновь рухнула в воду.
Отдых ее был недолгим. Дрожа от холода, она выбралась на каменную косу, ослабила узлы плети и перетащила корзину на берег. Она попробовала было развязать ремень, однако руки ее свело так, что об этом не приходилось даже и мечтать.
Ей помогло провидение. Ремень, на котором оказалось слабое место, с треском лопнул, и Эйла смогла достать из своей корзины медвежью шкуру. Она отставила корзину в сторону, завернулась в сухую шкуру и мгновенно уснула.
Едва придя в себя после опасной и трудной переправы, Эйла направилась на север, чуть отклоняясь к западу. Дни становились все жарче и жарче. Она продолжала бродить по степям, надеясь найти следы людей. Цветы, украшавшие степь чудесным ярким ковром, успели завянуть, травы доходили Эйле до пояса.
Она добавила к своему питанию клевер и люцерну, а вскоре, к несказанному своему удовольствию, обнаружила богатые крахмалом, немного сладковатые земляные орехи, а также молочные стручки вики с овальными зелеными горошинами. Эйла легко отличала вику от ее ядовитых сородичей и поэтому спокойно поедала ее стручки и корни. Лилейник уже отцвел, но корни все еще оставались мягкими и нежными. На кустах смородины стали появляться первые темные ягодки. Не было недостатка и в листьях амаранта, горчицы и крапивы.
Эйла часто прибегала и к помощи своей пращи. Ее добычей могли стать степные пищухи, суслики, гигантские тушканчики, зайцы, которые из молочно-белых стали серо-бурыми, а порой и огромные всеядные, охотящиеся на грызунов хомяки, обитавшие только на равнинах. Летавшие над самой землей перепела и куропатки были излюбленным кушаньем Эйлы. Каждый раз, когда она ела откормленную куропатку, она вспоминала о том, что мясо этой птицы нравилось и Кребу…
Впрочем, все это были мелкие твари, радовавшиеся летнему раздолью. Здесь жило множество куда более крупных животных. Эйла видела стада оленей — и северных, благородных, и гигантских, поражавших размерами своих рогов; табуны приземистых степных лошадей, ослов и онагров, являвших собой нечто среднее между первыми и вторыми; время от времени ей встречались огромные зубры или семьи изящных сайгаков. Однажды она наткнулась на стадо бурого рогатого скота; быки достигали в холке шести футов, весенние телята жались к коровам. Глядя на них, Эйла вспомнила вкус молочного теленка. Но разве она могла охотиться с пращой на зубров? Она видела огромных мохнатых мамонтов, овцебыков, выстроившихся плотным кольцом и оборонявших свою молодь от прожорливых волков, подозрительных и злобных носорогов, которых старалась обходить стороной. Мохнатый носорог был тотемом Бруда и подходил ему как нельзя лучше.
Молодая женщина шла все дальше и дальше на север и вскоре заметила, что местность стала постепенно меняться. Степи стали заметно суше и пустыннее. Она достигла слабо выраженной северной границы влажных, покрывающихся зимой обильным снежным покровом континентальных степей. За ними начинались безводные лессовые степи, которые тянулись до дышащих холодом отвесных стен огромного северного ледника, границы которого в ледниковый период проходили именно здесь.
Мощный ледяной покров скрывал под собой значительную часть Северного полушария. Почти четверть поверхности суши находилась под многотонной толщей сплошного льда. Большое количество воды обратилось в лед, уровень воды в океанах существенно понизился, из-за чего изменилась и форма берегов, и ландшафт земель. Серьезные климатические изменения охватили всю землю — дожди буквально заливали экваториальные зоны, площадь пустынных земель резко сократилась, — однако самые серьезные перемены наблюдались, естественно, в тех районах, которые граничили с ледником.
Обширный ледяной щит охлаждал находившиеся над ним воздушные массы, вследствие чего происходила конденсация влаги, выпадавшей на землю в виде снега. Ближе к центру ледяной зоны наблюдалось стабильно высокое давление, поэтому там царили холод и крайняя сухость, снегопады же тяготели к границам. Огромный ледник разрастался именно по краям, отчего толщина ледяного слоя стала превышать милю.
Поскольку большая часть снега выпадала именно над ледником, земли к югу от него были засушливыми и скованными мерзлотой. Высокое давление над центральной частью ледника создавало атмосферную воронку, выбрасывавшую холодный воздух в области с более низким давлением, — северный ветер, свирепствовавший над зоной степей, дул постоянно. Менялась только его сила. Он уносил измельченную в пыль породу, «съедая» те земли, на которые он наползал. Несомые ветром пылинки имели размеры, сравнимые с частичками глинистого лесса. Их сносило на сотни миль к югу, где образовывались толстые многофутовые залежи лесса, становившиеся впоследствии почвой.
Зимой над этими скудными засушливыми землями свирепствовали ледяные ветра. Земля же продолжала свое вращение вокруг наклонной оси, и климат ухудшался. Понижение среднегодовых температур всего на несколько градусов привело к образованию ледника; сколь бы жаркими ни были отдельные летние дни, они мало влияли на общую картину, поскольку среднегодовая температура оставалась все той же.
Весной скудный снег, лежавший на земле, начинал таять, поверхностный слой ледника прогревался, и в степи появлялось множество рек и речушек. Талая вода увлажняла и смягчала землю, находившуюся над вечной мерзлотой, что позволяло расти на ней всевозможным травам и другим растениям, имевшим поверхностную корневую систему. Растения эти стремительно росли и развивались, предчувствуя, что жизнь их будет недолгой. К середине лета они уже превращались в сухостой, и это наблюдалось на всем огромном степном континенте. Исключением из общего правила являлись только северные леса и тундровые зоны, примыкавшие к океанам.
В зонах, граничивших с ледяным щитом, где снежный покров был не столь значительным, травы обеспечивали питанием бессчетные миллионы жвачных и иных травоядных животных, сумевших приспособиться к холоду ледникового периода, и, как следствие, великое множество хищников, живущих рядом со своими жертвами. У подножия сверкающей бело-голубой стены, высота которой превышала милю, можно было встретить и мамонтов, мирно пощипывающих траву.
Паводковые ручьи и реки, питавшиеся талой водой ледников, буквально разрезали лессовые залежи и осадочные породы, порой доходя до кристаллической гранитной платформы, лежащей в глубине континента. Равнинная зона характеризовалась обилием оврагов и глубоких ущелий, которые способствовали сохранению влаги и были защищены от ветра. Даже в безводных лессовых степях существовали зеленые, полные жизни долины.
Погода становилась все теплее и теплее. Путешествие уже начинало утомлять Эйлу, ей изрядно надоели монотонные безликие степные просторы, нещадно палящее солнце, непрекращающийся ветер. Ее кожа обветрилась, загрубела и начала шелушиться. Губы растрескались, глаза воспалились, на зубах постоянно скрипел песок. На пути то и дело попадались речные долины, поросшие пышной растительностью, однако ни одна из них не привлекла Эйлу настолько, чтобы она захотела в ней остаться, тем более что ни в одной из них она не встретила людей.
Хотя небеса по большей части были ясными, бесплодность поисков поселяла в сердце Эйлы тревогу и страх. Подлинной владычицей этих мест была зима. Даже в самый жаркий летний день невозможно было забыть о грядущей морозной поре. Следовало думать о запасах на зиму и укромном тихом прибежище, в котором возможно было бы пережить долгий студеный период. Она бродила по степям с ранней весны и начала подумывать о том, что скитания ее могут оказаться вечными, если только она не умрет уже в ближайшую зиму.
На исходе дня она остановилась на очередную стоянку, которая ничем не отличалась от множества других. Ей удалось убить зверька, однако угольки успели погаснуть, а дров у нее было совсем мало. Эйла решила не заниматься разведением огня и попробовала есть дичь сырой, но тут же почувствовала, что у нее нет аппетита. Она выбросила убитого сурка, хотя дичь теперь встречалась куда реже. Впрочем, возможно, Эйла утратила обычно присущую ей внимательность и остроту взгляда. Что до собирания, то оно явно стало куда менее эффективным. Земля в этих краях была плотной, мало того, ее покрывала засохшая прошлогодняя растительность. Пустынная сушь и неутихающий северный ветер.
Она спала беспокойно — всю ночь ее мучили дурные сны — и проснулась совершенно разбитой. Есть ей было нечего, даже выброшенный накануне сурок куда-то исчез. Эйла отхлебнула из своего мешочка затхлой водицы, упаковала корзину и продолжила свое путешествие на север.
Около полудня она наткнулась на пересохшее русло реки и нашла на его дне несколько лужиц. Вода в них имела странный резкий привкус, однако Эйла наполнила ею свой мешок. Здесь же она вырыла несколько волокнистых безвкусных корешков спорыша и стала жевать их на ходу. Идти дальше не хотелось, но Эйла просто не понимала, что еще можно делать в этой ситуации. Усталая и унылая, она брела вперед, не разбирая дороги. Она даже не заметила прайда пещерных львов, гревшихся на солнышке, пока не услышала предупредительного рева одного из этих огромных животных.
Эйлу объял смертельный ужас, мгновенно вернувший ее в чувство. Она поспешила назад и взяла много западнее, решив обойти территорию прайда стороной. Да, теперь она была уже на севере, где жили эти огромные звери. То, что Пещерный Лев был ее тотемом, вряд ли могло бы спасти ее от их страшных когтей и клыков.
Креб узнал ее тотем именно по следам львиных когтей. На ее левом бедре виднелось четыре длинных параллельных шрама. Порой Эйле вспоминалась такая картина: она, пятилетняя девочка, испуганно жмется к дальней стенке крошечной пещеры, а к ней тянется огромная когтистая лапа зверя. Эта лапа приснилась ей в предыдущую ночь. Креб говорил, что эти длинные светлые шрамы были признаком ее особой избранности. Эйла нащупала их рукой. И почему только Пещерный Лев остановил свой выбор именно на ней?
Солнце, которое уже начинало клониться к западу, слепило своими лучами. Эйла стала подниматься на длинный пологий склон, пытаясь найти место для очередной ночевки. Пополнить запасы воды она так и не смогла, и поэтому ее крайне радовало то, что она догадалась набрать воды из лужи. Впрочем, в скором времени проблема с питьем могла стать куда более острой. К усталости и голоду теперь примешивалось чувство досады. Как она могла не заметить львов?
А может быть, это был некий знак и все теперь определялось только временем? Почему это она решила, что ей удалось уйти от смертельного проклятия?
Закатное светило блистало так ярко, что Эйла едва не рухнула вниз с крутого края плато. Стоя на обрыве, она прикрыла глаза от солнца и стала разглядывать дно лежавшей перед ней лощины. Внизу поблескивала небольшая речка, окруженная с обеих сторон зарослями деревьев и кустарника. Цепь высоких каменистых утесов замыкала собой прохладную, защищенную от ветра зеленую долину. Примерно в ее центре Эйла увидела небольшой табун лошадей, мирно поедавших травку.
Глава 2
— Но тогда почему же ты решил отправиться со мной, Джондалар? — спросил юноша с каштановыми волосами, собирая палатку, сделанную из нескольких связанных вместе шкур. — Ты сказал Мароне, что собираешься сходить к Даланару и хочешь показать мне дорогу. Предпринять небольшое Путешествие, прежде чем обосноваться окончательно. Считалось, что ты придешь на Летний Сход вместе с Ланзадонии и успеешь на Брачный Ритуал. Представляю, как она разъярится! Вот уж не хотел бы, чтобы эта женщина гневалась на меня! Слушай, может быть, ты просто сбежал от нее?
Тонолан говорил подчеркнуто беззаботным тоном, однако его выдавало серьезное выражение глаз.
— Маленький Брат, почему ты решил, что, кроме тебя, ни один из членов нашего семейства не может отправиться в странствия? Неужели ты полагал, что я смогу отпустить тебя одного? Отпущу, а потом вернусь домой и стану хвастать своим долгим Путешествием? Нет, кто-то должен отправиться вместе с тобой, иначе ты нам потом такого наплетешь… Да и помощь тебе может понадобиться, — отвечал высокий светловолосый мужчина, пригнувшись, чтобы забраться в палатку.
В высокой и просторной палатке можно было спокойно стоять на коленях, в ней хватало места как для скарба путешественников, так и для шкур. Палатка поддерживалась тремя шестами, стоявшими в ряд. Возле центральной, самой высокой опоры имелся клапан, который мог закрываться (например, в случае дождя) или открываться (для того чтобы выпустить дым от костра, разведенного в палатке). Джондалар выдернул из земли все три шеста и вылез из-под шкуры, держа их в руках.
— Говоришь, мне может понадобиться помощь? — презрительно усмехнулся Тонолан. — Теперь мне не только себя — мне и тебя защищать придется! Когда Даланар и Ланзадонии явятся на Летний Сход и Марона увидит, что тебя с ними нет, поднимется такое! Она превратится в доний и перелетит через этот ледник, который мы оставили позади, с тем чтобы схватить тебя, Джондалар… — Они принялись складывать палатку. — Она уже давно положила на тебя глаз. Когда же она решила, что ты всецело принадлежишь ей, тебе вдруг вздумалось отправиться в Путешествие. Думаю, ты просто не захотел быть пойманным этой петлей, которую тут же бы затянули Зеландонии. Мой Большой Брат — большой скромник. — Они положили палатку рядом со стойками. — У очагов многих мужчин твоего возраста уже копошатся малыши.
На последнюю фразу Тонолана брат ответил резким ударом руки, от которого тот едва сумел увернуться. В серых глазах Тонолана засверкали смешинки.
— У мужчин моего возраста? Я всего на три года старше тебя! — воскликнул Джондалар, гнев которого уже стал спадать. Совершенно неожиданно он начал смеяться, крайне смутив и поразив этим своего младшего брата.
Братья отличались друг от друга так же, как день от ночи, но тот, что был пониже и потемнее, обладал более легким характером. Дружелюбная натура Тонолана, его заразительная улыбка и звонкий смех всюду делали его желанным гостем. Джондалар был куда серьезнее, он часто морщил лоб в раздумье или тревоге; хотя — подобно своему младшему брату — Джондалар и отличался улыбчивостью, в голос он смеялся крайне редко. Его смех неизменно поражал Тонолана, сейчас — тем более.
— Откуда тебе знать, может, ко времени нашего возвращения Мароне уже будет кого привести к очагу? — усмехнулся Джондалар.
Они стали сворачивать шкуру, которой покрывался пол палатки. При необходимости из нее можно было устроить вторую палатку меньших размеров.
— А вдруг она решит, что мой неуловимый братец — единственный мужчина, стоящий ее бесценного внимания и ее чар? Кто знает, как ублажить мужчину, так это она — конечно, если она сама этого хочет. Но зато характер у нее… Джондалар, ты единственный мужчина, которому удавалось с ней совладать… Хотя, видит Дони, несмотря на характер, ею хотели бы овладеть многие… Почему ты не взял ее? Вот уже несколько лет, как все только этого и ждут…
Тонолан задал серьезный вопрос. Джондалар наморщил лоб, его живые синие глаза заметно поблекли.
— Может быть, именно потому, что все этого ждут. Даже не знаю, Тонолан, что тебе ответить. Я тоже полагал, что так оно в конце концов и выйдет. Кого еще я мог бы взять себе в жены?
— Кого? Да кого угодно, Джондалар! Во всех Пещерах нет ни одной женщины, которая не мечтала бы о том, чтобы связать свою жизнь с Джондаларом из Зеландонии, братом Джохаррана, вождя Девятой Пещеры, я уже не говорю о другом его брате — отважном искателе приключений Тонолане!
Тонолан говорил подчеркнуто беззаботным тоном, однако его выдавало серьезное выражение глаз.
— Маленький Брат, почему ты решил, что, кроме тебя, ни один из членов нашего семейства не может отправиться в странствия? Неужели ты полагал, что я смогу отпустить тебя одного? Отпущу, а потом вернусь домой и стану хвастать своим долгим Путешествием? Нет, кто-то должен отправиться вместе с тобой, иначе ты нам потом такого наплетешь… Да и помощь тебе может понадобиться, — отвечал высокий светловолосый мужчина, пригнувшись, чтобы забраться в палатку.
В высокой и просторной палатке можно было спокойно стоять на коленях, в ней хватало места как для скарба путешественников, так и для шкур. Палатка поддерживалась тремя шестами, стоявшими в ряд. Возле центральной, самой высокой опоры имелся клапан, который мог закрываться (например, в случае дождя) или открываться (для того чтобы выпустить дым от костра, разведенного в палатке). Джондалар выдернул из земли все три шеста и вылез из-под шкуры, держа их в руках.
— Говоришь, мне может понадобиться помощь? — презрительно усмехнулся Тонолан. — Теперь мне не только себя — мне и тебя защищать придется! Когда Даланар и Ланзадонии явятся на Летний Сход и Марона увидит, что тебя с ними нет, поднимется такое! Она превратится в доний и перелетит через этот ледник, который мы оставили позади, с тем чтобы схватить тебя, Джондалар… — Они принялись складывать палатку. — Она уже давно положила на тебя глаз. Когда же она решила, что ты всецело принадлежишь ей, тебе вдруг вздумалось отправиться в Путешествие. Думаю, ты просто не захотел быть пойманным этой петлей, которую тут же бы затянули Зеландонии. Мой Большой Брат — большой скромник. — Они положили палатку рядом со стойками. — У очагов многих мужчин твоего возраста уже копошатся малыши.
На последнюю фразу Тонолана брат ответил резким ударом руки, от которого тот едва сумел увернуться. В серых глазах Тонолана засверкали смешинки.
— У мужчин моего возраста? Я всего на три года старше тебя! — воскликнул Джондалар, гнев которого уже стал спадать. Совершенно неожиданно он начал смеяться, крайне смутив и поразив этим своего младшего брата.
Братья отличались друг от друга так же, как день от ночи, но тот, что был пониже и потемнее, обладал более легким характером. Дружелюбная натура Тонолана, его заразительная улыбка и звонкий смех всюду делали его желанным гостем. Джондалар был куда серьезнее, он часто морщил лоб в раздумье или тревоге; хотя — подобно своему младшему брату — Джондалар и отличался улыбчивостью, в голос он смеялся крайне редко. Его смех неизменно поражал Тонолана, сейчас — тем более.
— Откуда тебе знать, может, ко времени нашего возвращения Мароне уже будет кого привести к очагу? — усмехнулся Джондалар.
Они стали сворачивать шкуру, которой покрывался пол палатки. При необходимости из нее можно было устроить вторую палатку меньших размеров.
— А вдруг она решит, что мой неуловимый братец — единственный мужчина, стоящий ее бесценного внимания и ее чар? Кто знает, как ублажить мужчину, так это она — конечно, если она сама этого хочет. Но зато характер у нее… Джондалар, ты единственный мужчина, которому удавалось с ней совладать… Хотя, видит Дони, несмотря на характер, ею хотели бы овладеть многие… Почему ты не взял ее? Вот уже несколько лет, как все только этого и ждут…
Тонолан задал серьезный вопрос. Джондалар наморщил лоб, его живые синие глаза заметно поблекли.
— Может быть, именно потому, что все этого ждут. Даже не знаю, Тонолан, что тебе ответить. Я тоже полагал, что так оно в конце концов и выйдет. Кого еще я мог бы взять себе в жены?
— Кого? Да кого угодно, Джондалар! Во всех Пещерах нет ни одной женщины, которая не мечтала бы о том, чтобы связать свою жизнь с Джондаларом из Зеландонии, братом Джохаррана, вождя Девятой Пещеры, я уже не говорю о другом его брате — отважном искателе приключений Тонолане!