Азимов Айзек. Второй Фонд [Вторая Академия]

   – Ну и что? – возразил Мунн. – Что доказывает ваша ровная линия? Может быть, это вполне нормальное явление? Вы знаете, как ведут себя эти люди?
   Мунн обвел взглядом присутствующих, но ни у кого не нашел поддержки.
   – Это вопрос к доктору Дареллу, – сказал Антор. – Доктор Дарелл, скажите, часто ли вам приходилось встречать это явление в практике и литературе? Какова вероятность того, что оно встретится в одном случае из тысячи, как это произошло в выборке доктора Кляйзе?
   – Я почти не сомневаюсь, – медленно заговорил доктор Дарелл, – что мы видели карты искусственного или контролируемого интеллекта. В свое время у меня возникали подобные подозрения...
   – Я знаю, доктор Дарелл, – сказал Антор. – Мне известно также, что одно время вы работали с доктором Кляйзе. Почему вы прекратили работу?
   В вопросе не было враждебности; он был произнесен всего лишь настороженно, но доктор Дарелл долго не отвечал.
   Он переводил взгляд с одного гостя на другого и, наконец, торопливо и сбивчиво заговорил:
   – Потому, что борьба Кляйзе была бессмысленной. Он состязался со слишком сильным противником. Он пытался поймать то, что – мы оба знали – невозможно поймать. Мы понимали, что нами кто-то управляет, но я не хотел докапываться! У меня есть гордость! Мне хотелось думать, что наш Фонд сам себе хозяин. Я не мог смириться с тем, что наши деды сражались и умирали за пустой звук. Я решил бежать, пока не успел удостовериться в ужасном.
   Мне не жаль было карьеры, потому что пенсии, назначенной государством нашей семье, вполне хватало на удовлетворение моих скромных нужд. Домашняя лаборатория избавляла меня от скуки, а когда-нибудь и жизнь кончится. Вот, Кляйзе умер.
   Семик показал зубы и сказал:
   – Что это за Кляйзе? Я его не знал. Как он умер?
   – Умер, – с нажимом произнес Антор. – Он знал, что умрет. За полгода до смерти он сказал мне, что подошел очень близко...
   – А теперь мы п-подходим б-близко? – прошептал Мунн, дергая кадыком.
   – Да, – ответил Антор, – мы давно ходим по краю, потому и собрались здесь. Я ученик Кляйзе, доктор Дарелл его коллега. Джоуль Турбор, пока правительство не заставило его замолчать, пытался развеять миф о спасительной миссии Второго Фонда. Кстати, правительство действовало через некоего финансиста, в энцефалограмме которого имеется та самая ровная линия. У Хомира Мунна самая большая мулиана, если можно так назвать коллекцию литературы о Муле, в которой есть упоминания о Втором Фонде.
   Мистер Мунн опубликовал несколько статей об устройстве и целях Второго Фонда. Доктор Семик – он сам этого не знает – внес неоценимый вклад в разработку математического аппарата энцефалографии.
   Семик широко раскрыл глаза и засмеялся:
   – Что вы, молодой человек! Я исследовал внутриядерное движение частиц, проблему нейтронов, а об энцефалографии от вас впервые слышу!
   – Итак, мы знаем, на чем стоим. Правительство бездействует. Не знаю, осознает ли кто-то из членов правительства, насколько серьезно положение. Однако, я знаю: нам нечего терять, выиграть мы можем многое. Чем больше мы будем знать, тем эффективнее сможем себя защитить. Все только начинается.
   – Как глубоко, – спросил Турбор, – проник к нам Второй Фонд?
   – Честно скажу: не знаю. Знаю точно, что его влиянием поражены провинции, и надеюсь, что столичный мир не затронут. Я не был в этом уверен, потому и посадил вас под энцефалограф. Больше всего я боялся за доктора Дарелла, потому что он в свое время ушел от доктора Кляйзе. Доктор Кляйзе не мог ему этого простить. Я считал, что доктор Дарелл попал под влияние Второго Фонда, а доктор Кляйзе говорил, что он просто трус.
   Простите, доктор Дарелл, я хочу объяснить свои поступки. Я вас понимаю и могу простить вам трусость.
   Дарелл прерывисто вздохнул.
   – Да, я бежал. Называйте это, как хотите. Но я пытался сохранить нашу дружбу, писал, звонил, но Кляйзе не хотел иметь со мной дела. Только недавно прислал мне вашу энцефалограмму, а через неделю умер.
   – П-простите, – нервно перебил Мунн, – чем мы занимаемся, господа? Мы никогда не поднимемся выше жалкой кучки заговорщиков, если б-будем т-только болтать. Я н-не знаю, что мы м-можем кроме этого. Это все д-детство: т-токи нервных клеток, мумбо-юмбо и т-тому подобное. С-скажите, что мы можем сделать?
   – Сейчас скажу, – глаза Антора загорелись. – Нам нужна информация о Втором Фонде. Это первая и главная необходимость. Мул потратил первые пять лет своего правления именно на поиски информации. Потом он прекратил поиски. Почему? Потому, что отчаялся что-то узнать, или потому, что узнал что-то?
   – С-снова с-слова, – с горечью сказал Мунн. – К-как мы это выясним?
   – Выслушайте меня. Столица Мула находилась на Калгане. Ни тогда, ни сейчас Калган не входил в сферу экономического влияния Фонда. Сейчас Калганом правит некий Штеттин, если, конечно, сегодня утром не произошел дворцовый переворот. Штеттин называет себя Первым Гражданином и преемником Мула. О Муле вспоминают с благоговением: он был добрым монархом. Его дворец берегут, как святыню, ничего там не трогают и никого не впускают туда без особого разрешения.
   – Ну и что?
   – Вы можете объяснить, отчего это происходит? В наше время ничего не делается без причины. Что, если дело не только в доброй памяти о Муле? Что, если это подстроено Вторым Фондом? Что, если результат пятилетних поисков Мула...
   – Чепуха!
   – Почему? Второй Фонд все время прячется и старается не вмешиваться в политику. Для нас естественно было бы разрушить дворец или, по крайней мере, уничтожить свидетельства событий. Второй Фонд – государство психологов. Они все Селдоны, все Мулы, они идут к цели окольными путями.
   Они не станут ничего разрушать или уничтожать, если окажется возможным создать у людей нужные им умонастроения. Как вы считаете?
   Ответа не было, и Антор продолжал:
   – Вы, Мунн, сможете добыть информацию, которая нам нужна.
   – Я? – взвизгнул Мунн.
   Он затравленно оглянулся вокруг и заторопился:
   – Нет, я не могу этого сделать. Я не человек действия, не герой приключенческого романа. Я библиотекарь. Я могу помочь вам в библиотеке, но летать в космос неизвестно зачем, как Дон Кихот...
   – Послушайте, – мягко настаивал Антор, – мы с доктором Дареллом долго совещались и решили, что лучше вас никто с этим не справится. Вы библиотекарь? Великолепно! Ваше поведение будет вполне естественным. Вы интересуетесь жизнью Мула, собрали о нем целую библиотеку. Никто не удивится, если вы захотите узнать о нем больше. Если вы попросите разрешения на посещение дворца, вас ни в чем не заподозрят. Более того, у вас есть собственный одноместный корабль. Всем известно, что отпуск вы проводите на других планетах. На Калгане вы еще не были. Вам нужно всего лишь полететь туда и вести себя, как ни в чем не бывало.
   – В-вы хотите, чт-тобы я п-пошел к Штеттину и с-сказал: «Господин П-первый Гражданин, п-позвольте мне п-посетить дворец Мула»?
   – Почему бы и нет?
   – Потому, что он не позволит!
   – Если не позволит, вы вернетесь к нам и мы придумаем что-нибудь другое.
   Мунн чуть не плакал. Как он ни сопротивлялся, его все же втравили в ненавистное ему дело. Напрасно он бросал на товарищей умоляющие взгляды: никто не хотел помочь ему выпутаться.
   В этот вечер в доме доктора Дарелла было принято два решения. Одно из них приняли в лаборатории пятеро мужчин. Оно предписывало Хомиру Мунну в первый же день отпуска отправиться на Калган. Второе, не правомочное, решение было было принято таким же не правомочным членом совещания, после того как он спрятал под подушку звукоуловитель и приготовился ко сну. О сущности этого решения мы пока умолчим.

10. Кризис надвигается

   Во Втором Фонде прошла неделя, и Первый Спикер вновь улыбнулся Ученику.
   – Очевидно, вы плодотворно поработали, иначе вы не были бы исполнены такого гнева.
   Ученик припечатал ладонью стопку исписанной бумаги, которую принес с собой, и спросил:
   – Вы уверены, что поставили передо мной реальную проблему?
   – Все предпосылки верны. Я ничего не исказил.
   – Что ж, придется смириться с результатом, хотя мне очень не хочется этого делать.
   – Не могу вас ничем утешить: история не станет считаться с вашими желаниями. Ну, расскажите, что вас так обеспокоило? Нет, отложите расчеты в сторону, я просмотрю их позже. Изложите ваши мысли словами. Я хочу оценить, насколько глубоко вы проникли в суть проблемы.
   – Что ж, Спикер... Становится очевидным, что в психологии ученых Первого Фонда произошла значительная перемена. Пока жители Первого Фонда знали, что План Селдона существует, но не знали, в чем он заключается, они были сомневающимися оптимистами. Они верили, что успех обязательно придет, но не знали, когда и откуда. Они пребывали в постоянном напряжении, чего и добивался Селдон. Можно было рассчитывать, что Первый Фонд будет работать с максимальной отдачей.
   – Сомнительная метафора, – сказал Первый Спикер, – но я вас понимаю.
   – Сейчас в Первом Фонде узнали о существовании Второго. Люди догадываются о его роли. Они знают, что за каждым их шагом кто-то следит, и надеются, что этот кто-то не позволит им оступиться. Они отказались от борьбы и плывут по течению. Простите, еще одна метафора.
   – Ничего, продолжайте.
   – Отказ этих людей от борьбы, их растущая инертность, ширящиеся среди них упадочные и гедонистические настроения означают крах Плана Селдона. Нельзя помогать Первому Фонду, он должен развиваться самостоятельно.
   – Это все?
   – Нет. Я описал реакцию большинства. У некоторого, довольно значительного, меньшинства, наша опека вызывает протест. Это следует из теоремы Кориллова.
   – Да, да, знаю.
   – Простите, Спикер, трудно обойтись без математики. Как бы то ни было, Первый Фонд не только перестал развиваться, но какая-то его часть стала активно действовать против нас. Против нас!
   – Теперь все?
   – Остается еще один исход, вероятность которого сравнительно невелика.
   – Отлично. Что это за исход?
   – Пока энергия Первого Фонда была направлена на борьбу с Империей, пока его врагами были массивные и неуклюжие обломки прошлого, Первый Фонд развивал в основном физику. Теперь, увидев соперника в нас, они могут постараться изменить свою ориентацию, то есть, стать психологами.
   – Это уже произошло, – спокойно сказал Первый Спикер.
   Ученик побледнел.
   – Это конец. Это главное расхождение с Планом. Зачем я стал кандидатом в Спикеры! Я бы этого не знал!
   – Вы чувствуете унижение, молодой человек, – заговорил Первый Спикер, – оттого, что, оказывается, знаете и понимаете не так много, как вам казалось. Вы считали себя одним из хозяев Галактики, а оказалось, что вы на грани краха. И вы проклинаете оранжерею, в которой вас воспитывали, и воспитателей, которые пичкали вас иллюзиями. Это вполне естественно.
   Когда-то я испытал то же самое. И все же, поверьте, это необходимо. Мы могли бы сказать вам правду раньше и уберечь вас от потрясения, но тогда у вас не было бы желания усваивать знания и оттачивать логику. Вы не увидели бы того единственного шанса, который видите теперь. Неужели вы не нашли выхода?
   – Нет, – Ученик безнадежно опустил голову.
   – Неудивительно. Слушайте, молодой человек! Выход есть. Вот уже десять лет мы идем по этому пути. Он не вполне приемлем, но лучшего нет.
   Этот путь связан с низкими вероятностями, опасными предприятиями. Иногда приходится учитывать реакции отдельных людей, хотя психостатистика бессмысленна в применении к отдельным людям.
   – Что-нибудь получается? – выдохнул Ученик.
   – Пока ничего сказать нельзя. В настоящий момент ситуация стабильна, но существует вероятность (что идет вразрез с принципами психоистории), что действия отдельной личности могут ее дестабилизировать. Мы держим под контролем некоторое число людей, чьи действия могут повлиять на ситуацию.
   У нас есть агенты в Первом Фонде. Однако, они действуют строго по инструкции, им запрещено импровизировать. Не объясняю, почему: вы должны это понимать. Теперь главное: если это обнаружится, не только творение Селдона будет уничтожено, но и мы с вами. Мы будем уничтожены физически. Так что предложенное нами решение не самое лучшее.
   – Я не рискнул бы называть это решением. Это отчаянные полумеры.
   – Нет. Согласитесь, это разумные полумеры.
   – Когда наступит кризис, Спикер? Когда мы узнаем, победили мы или погибли?
   – Не позже, чем через год.
   Ученик подумал и кивнул.
   – И все же хорошо, что я об этом узнал, – сказал он, прощаясь со Спикером за руку.
   Ученик ушел. Первый Спикер подошел к окну и задумался, глядя на звезды. Год пройдет быстро. Будет ли кто-то из наследников Селдона жив через год?

11. Безбилетный пассажир

   Прошел месяц. Началось лето. Начало лета – это не наступление теплой погоды, это время, когда Хомир Мунн составляет годовой финансовый отчет и инструктирует присланного заместителя. В прошлом году прислали совершенно безответственного человека. Это время, когда Мунн готовит к полету свой маленький корабль «Юнимара», названный в честь героини романтического эпизода, произошедшего с Мунном двадцать лет назад.
   Хомир Мунн улетал с Термина в мрачном настроении. Никто не пришел в космопорт проводить его. Это выглядело бы подозрительно, потому что его никогда никто не провожал. Мунн понимал, что все должно быть, как в прошлые годы, и все же ему было обидно. Он, Хомир Мунн, рискуя жизнью, пошел на эту возмутительную авантюру, а его бросили одного.
   Мунн ошибался, думая, что его бросили одного. Когда ошибка Мунна обнаружилась, на «Юнимаре» и в доме доктора Дарелла поднялся переполох.
   Первой ошибку обнаружила Поли, горничная Дареллов, недавно вернувшаяся из отпуска. Топая и охая, она побежала вниз по лестнице.
   Увидев доктора Дарелла, она некоторое время пыталась выразить свои чувства словами, но, осознав свое бессилие, сунула ему в руки листок бумаги и какой-то предмет кубической формы.
   – Что случилось, Поли? – спросил доктор, неохотно принимая из рук горничной письмо и кубик.
   – Она ушла!
   – Кто?
   – Аркадия!
   – Как так ушла? Куда ушла? О чем вы говорите?
   – Не знаю! – Поли топнула ногой. – Ушла, и все! Взяла чемодан, кое-какие вещи, оставила письмо и ушла. Что вы стоите, доктор? Прочтите письмо! Ох, уж эти мужчины!
   Доктор Дарелл пожал плечами и развернул письмо. Письмо оказалось коротким. Написанное изящным почерком транскриптора, оно заканчивалось собственноручной корявой подписью дочери.

   «Дорогой папа!
   Я не решилась прощаться с тобой лично. Я расплакалась бы, и тебе пришлось бы краснеть за меня. И вот, я пишу письмо, чтобы сказать, что буду скучать о тебе, хотя мне предстоят замечательные каникулы в обществе дяди Хомира. Я буду хорошо себя вести и скоро вернусь. Оставляю тебе одну вещь, очень дорогую для меня.

Твоя любящая дочь Аркади.»

   Доктор перечел письмо несколько раз, с каждым разом становясь все бледнее.
   – Поли, вы читали это? – спросил он сухо.
   Поли перешла в наступление.
   – Я не виновата, доктор! Сверху было написано «Поли», откуда же я знала, что письмо адресовано вам? За все время, что я работаю у вас, я ни разу...
   – Ладно, ладно, Поли, – примирительно заговорил доктор. – Я не об этом. Просто хотел удостовериться, что вы понимаете, что произошло.
   Доктор напряженно размышлял. Нет, нельзя приказать Поли забыть о случившемся. Во-первых, для Второго Фонда не существует понятия «забыть», а, во-вторых, подобное распоряжение подчеркнет важность случившегося и произведет противоположный эффект.
   – Поли, вы ведь знаете: Аркадия – девочка с причудами. Она так романтически настроена. С тех пор, как я пообещал устроить ей во время каникул космическое путешествие, она сама не своя.
   – Почему мне ничего не сказали об этом путешествии?
   – Мы обо всем договорились, пока вы были в отпуске, а потом забыли. Вот и все.
   Поли переключила всю свою энергию на возмущение.
   – Это у вас называется все? Девочка поехала с одним несчастным чемоданчиком! Ей нечего будет надеть! Кто ее покормит? Когда она вернется?
   – Успокойтесь, Поли! На корабле есть все необходимое. Мы обо всем позаботились. Скажите, пожалуйста, мистеру Антору, что я хочу его видеть. Нет, постойте. Аркадия оставила мне какую-то вещь. Это она? – доктор повертел в руках кубик.
   Поли пожала плечами.
   – Я ничего не знаю. На столе лежало письмо, а сверху – эта штука. Надо же, они забыли мне сказать! Была бы жива ее мать...
   Доктор замахал руками.
   – Поли, пожалуйста, позовите мистера Антора.

* * *

   Антор отнесся к случившемуся не столь философски, как отец Аркадии.
   Он выкрикивал междометия, сжимал кулаки и дергал себя за волосы. Обретя способность говорить связно, он предложил:
   – Чего мы ждем? Бежим в порт! Свяжемся с «Юнимарой» и остановим ее.
   – Полегче, Пеллеас, там моя дочь!
   – Зато здесь не ваша Галактика!
   – Погодите. Аркадия умная девочка, я уверен, что она все продумала.
   Давайте поразмыслим и попытаемся предположить, что она станет делать. Вы знаете, что это такое?
   – Нет. При чем здесь этот аппарат?
   – Это звукоуловитель.
   – Это?
   – Да. Самодельный, но работает вполне удовлетворительно. Я его испытал. Аркадия дает нам понять, что слышала наши политические споры. Она знает, куда и зачем отправился Хомир Мунн. Ей захотелось полететь с ним.
   – О, Галактика! – простонал Антор. – Это будет еще одна жертва Второго Фонда!
   – Если только Второй Фонд догадается заподозрить в чем-то четырнадцатилетнюю девочку. Мы можем ему в этом помочь, если помчимся в порт и будем пытаться остановить «Юнимару». Вы забыли, с кем мы имеем дело? Забыли, по какому тонкому льду мы ходим?
   – Тем более нельзя допускать, чтобы все зависело от взбалмошной девчонки!
   – Моя дочь не взбалмошная, а у нас нет выбора. Она могла не оставить письмо, но оставила, чтобы мы не обратились в полицию и не организовали поиски пропавшего ребенка. Письмо составлено так, что можно подумать, будто Мунн просто пригласил дочь старого друга в интересную поездку.
   Почему бы и нет? Вот уже двадцать лет, как мы дружим. Аркадия выросла у Хомира на глазах. Кстати, очень удачно, что она отправилась с ним. Обычно шпионы не возят с собой малолетних дочерей своих друзей.
   – Допустим. А что сделает Мунн, когда увидит ее?
   Доктор пошевелил бровями.
   – Не знаю, но думаю, что Аркадия с ним справится.
   Всю ночь доктор Дарелл не мог заснуть, а к утру понял, что судьба Галактики значит для него удивительно мало, когда жизнь его дочери в опасности.

* * *

   События на «Юнимаре», в которых принимали участие всего два человека, происходили более драматично.
   Аркадия устроилась в багажном отсеке и в скором времени обнаружила, что ее положение весьма незавидно. Она мужественно перенесла стартовые перегрузки и легкое головокружение, сопровождавшее первый скачок через гиперпространство. Аркадии приходилось бывать в космосе, и эти ощущения были ей знакомы. Она не боялась задохнуться, так как знала, что багажный отсек подключен к общей системе вентиляции. Здесь был даже свет, но Аркадия не стала его включать, чтобы не развеивать романтическую атмосферу. Стараясь дышать как можно тише, она сидела в темноте, как настоящий шпион, и прислушивалась к звукам, доносившимся из соседнего отсека.
   Это были обычные домашние звуки: шарканье туфель, шорох ткани по металлу, скрип стула, прогибающегося под весом тела, щелчок выключателя, шлепок ладони по стеклу фотоэлектрического элемента.
   Аркадия постаралась все предусмотреть. Она знала по фильмам и книгам, что нужно осторожно двигаться, чтобы ничего не свалить, что нужно носить с собой носовой платок, чтобы некстати не чихнуть. Шпионам нужно есть и пить – Аркадия набила чемодан консервами. Однако, она не подумала о вещах, которых не показывают по телевизору и не описывают в книгах. Настал момент, когда Аркадия поняла, что не может находиться в багажном отсеке неограниченное время.
   А в одноместном кораблике, в котором была только одна жилая комната, трудно было рассчитывать, что Мунн отлучится и предоставится возможность на время покинуть багажный отсек.
   Аркадия с нетерпением ждала, когда Мунн заснет. Хорошо, если он храпит. Вот заскрипела кровать, послышался зевок, затем глубокий вздох.
   Стало тихо, потом кровать снова заскрипела, видимо, Мунн устраивался поудобнее.
   Аркадия толкнула дверь пальцем, и дверь приоткрылась.
   Что-то зашуршало. Аркадия замерла.
   Ей очень хотелось выглянуть за дверь, не высовывая головы, но это оказалось невозможным. Пришлось высунуть голову.
   Хомир Мунн не спал. Над его кроватью горела лампочка: на коленях у Мунна лежал футляр от книги, а рука шарила под подушкой.
   Аркадия юркнула обратно в багажный отсек. Во всем корабле погас свет, и дрожащий голос Мунна сказал:
   – У меня бластер! Сейчас выстрелю!
   – Это я! Не стреляйте! – завопила Аркадия.
   До чего нежный цветок романтика! Стоит оказаться рядом нервному человеку с оружием, и цветок тотчас же увядает.
   Зажегся свет, и Аркадия вышла из-за двери. Мунн, раздетый и небритый, сидел на кровати. Увидев Аркадию, он чуть было не выскочил из постели от удивления, но вовремя вспомнил, что раздет, и натянул на себя одеяло.
   – Ч-ч... Ч-что? – только и выговорил он.
   – Простите, – кротко сказала Аркадия, – мне нужно помыть руки, – и убежала.
   Когда она вернулась, Хомир Мунн, в выцветшем халате и с бластером в руке, шагнул ей навстречу.
   – Что ты здесь делаешь? Как ты сюда попала? Что я должен теперь делать? Что это такое?
   Мунн мог бы задать еще много вопросов, но Аркадия с милой улыбкой сказала:
   – Дядя Хомир, я просто хотела полететь с вами.
   – Да? Ты знаешь, куда я лечу?
   – Вы летите на Калган за сведениями о Втором Фонде.
   Мунн взвыл и упал на кровать. Аркадия испугалась, что он впадет в истерику и начнет биться головой о стену. Он по-прежнему держал бластер в руке, и Аркадии было немного не по себе.
   – Дядя Хомир, все в порядке... не волнуйтесь, – больше она ничего не придумала.
   Мунн с силой швырнул бластер на пол и попытался успокоиться.
   – Как ты все-таки пробралась сюда? – спросил он, стараясь, чтобы голос не дрожал.
   – Очень просто. Вошла в ангар со своим чемоданом и сказала: «Багаж мистера Мунна». Дежурный даже не взглянул на меня, махнул рукой, чтобы проходила.
   – Знаешь, мне придется отвезти тебя обратно, – сказал Мунн с тайной радостью.
   Его никто ни в чем не сможет упрекнуть. Не его вина, что так вышло.
   – Этого нельзя делать, – заметила Аркадия. – Вас начнут подозревать.
   – Что?
   – Вы сами знаете. Вас послали на Калган, потому что ваше стремление побывать во дворце Мула можно считать вполне естественным. Во всем остальном вы должны вести себя так же естественно, чтобы не привлечь ничьего внимания. Если вы отвезете меня обратно, мы можем попасть в теленовости.
   – Ч-что за глупости! Какой Калган? – Мунн так категорично все отрицал, что не смог бы убедить и менее осведомленного, чем Аркадия, человека.
   – Я все знаю. Я подслушала вас с помощью специального устройства, – сказала Аркадия чуть ли не с гордостью. – Вам ничего не остается делать, только взять меня с собой.
   – А твой отец? – выставил козырь Мунн. – Он решит, что тебя похитили или убили.
   – Я оставила ему записку, – парировала Аркадия. – Надеюсь, он догадается, что не стоит поднимать шум. Думаю, что скоро он с нами свяжется.
   И тут же, словно по волшебству, загудел приемник.
   – Спорим, что это папа, – сказала Аркадия.
   Сообщение было кратким и предназначалось Аркадии. Оно гласило:
   «Спасибо за подарок. Очень полезная вещь. Желаю приятно провести время.»
   – Вот видите! Приказано лететь дальше.
   Хомир привык к обществу Аркадии и в глубине души был даже рад ему.
   Иногда ему казалось, что он не смог бы без нее обойтись. Она болтала, смеялась и ни о чем не беспокоилась. Она знала, что они вступили в борьбу со Вторым Фондом, но ее это ничуть не волновало. Она знала, что на Калгане им придется иметь дело с недружественным правительством, и не могла дождаться прибытия на Калган.
   Наверное, это оттого, что ей четырнадцать лет.
   Как бы то ни было, неделя полета проходила в беседах, а не в самокопании. Конечно, толку от этих бесед мало, потому что они все вертятся вокруг того, что и как нужно говорить правителю Калгана. Суждения девочки, безусловно, незрелы, но очень забавны, а произносит она их с уморительной важностью. Хомир обнаружил, что еще способен улыбаться. Он слушал болтовню Аркадии и дивился: откуда она вычитала такие дикие представления о Вселенной.
   Это было вечером, перед последним скачком. Калган горел в темном небе яркой точкой. В телескопе корабля точка превращалась в крохотный диск.
   Аркадия сидела на единственном стуле, подобрав под себя ноги. Она была одета в брюки и рубашку Хомира, которые были ей тесноваты. Свою одежду перед выходом в свет Аркадия решила постирать.