Страница:
Пообедал Степан запеченной в земле под костром белой куропаткой. Потом вместе с Васькой Чугой варили уху из хариуса.
Остальных самоедов ждали после полуночи, когда снова приходит время малой воде и обнажится песчаный перешеек, соединяющий острова.
Спать мореходы легли в чуме. Спали спокойно, две дюжины собак дружно отгоняли любопытных медведей.
После полуночи мореходов разбудили громкие голоса — с большого острова приехала многочисленная семья, и теперь самоеды сообщали друг другу новости.
Василий Чуга, прислушавшись, сказал, что будет камлание. Самоеды решили послушать, что скажет жрец. Без его совета они не решались отправиться в путь.
Степан не удивлялся — дело обычное.
Самый старый самоед приступил к камланию. Лицо колдун закрыл куском ржавой кольчуги с привязанными к ней ленточками и зубами рыб и зверей. Прежде всего он подошел к идолам и, желая их задобрить, смазал всем губы кровью недавно убитого оленя. Ударив несколько раз в бубен, он запел, самоеды откликнулись громкими криками: «Айга, айга, айга!»
Жрец снова ударил в кудесnote 9 и снова пел, а самоеды дружно ему отвечали. Так повторилось несколько раз. Напоследок ударив в бубен, жрец молча свалился на землю и неподвижно лежал, словно мертвый.
— Теперь бог тихонько говорит ему, что мы будем делать и куда поедем, — сказал толстый князек Василию Чуге.
Полежав немного на мшистой земле, жрец проснулся и стал быстро говорить.
— Боги говорят, — перевел Василий Чуга, — надо убить для них жирного оленя и ехать за товаром к русским на север.
Самоеды испуганно переглянулись: боги обманули их ожидания.
Василий Чуга пытался уговорить самоедов, но все напрасно. Против богов, против колдуна они идти не хотели.
Вчерашний князек, отведя подальше Ваську Чугу, сказал ему:
— У старика соболей много, он их пустозерцу Никандру обещал привезти. Поэтому и боги ему помогли.
За час до полудня самоеды впрягли в нарты оленей и понеслись по берегу и у мелководного ручейка свернули на север. Сытые олени бежали ходко, нарты легко скользили по траве и мхам. Из-под оленьих копыт летели комья желтой земли. Впереди ехал князек с женой, на вторых санях еще князек с женой, потом еще два самоеда с копьями и луками и трое саней с меховым товаром.
— Вот тебе и кудесник. Постукал в кудес, поплясал, и вс„ по его воле вышло, — с досадой сказал Степан. — Несолоно хлебавши нам с тобой возвращаться. Помешают они нашему делу. — И утер рукавицей вспотевшее лицо.
Васька Чуга подумал и сказал:
— Почему помешают? Не согласен я с тобой. Самоеды сами по себе, а купцы сами по себе. Может, оно и к лучшему. Агличане соболей без царского пятна купят — воровство. В Холмогорах будут в ответе.
— Дела не поправишь. Время потеряли без пользы. Что ж, пойдем домой.
Степана товарищи встретили молча, понурив головы.
— Ну вот, ребята… — весело начал кормщик и сразу осекся. Он увидел носилки на земле, а на носилках чье-то тело, прикрытое меховым одеялом.
Сердце сразу отозвалось болью.
— Что случилось, кто? — тихо спросил он, побледнев.
Мореходы молчали.
Степан подошел к носилкам, мгновение помедлил и откинул одеяло.
— Анфиса! — прошептал он едва слышно. — Анфиса… — и вдруг, обезноженный, тяжело свалился на землю.
Он подполз к покойнице, взял ее голову в свои руки и долго, не отрываясь смотрел.
— Поднимите меня, ребята, — попросил он, пытаясь встать.
Товарищи подняли, но он опять свалился, ноги не держали.
— Ты поплачь, Степан, — посоветовал ему Сазон Шишка, — закипит в сердце кровь — не выдюжишь.
Кормщик закрыл лицо руками.
Мореходы, словно сговорились, отошли подальше, к берегу, оставив Степана и Анфису одних.
Через час, а может быть, через два Степан слушал рассказ Митрия Зюзи.
— Зачем вы взяли с собой Анфису? Ах, какое горе! — повторил он несколько раз, прерывая рассказчика. — Какое несчастье!
— Да что ж мы. Она будто хозяйка, захотела с братцем своим Федором пойти. Ну, и пошла, — слабо оправдывался Митрий. — Так вот, подошли мы к избе ихней, а из окна пустозерец Никандр Мясной пищаль высунул и в Анфису, супругу твою, выстрелил, прямо в сердце попал… И не вскрикнула.
— Зачем, какая причина? — со стоном произнес Степан.
— Анфисина шапка с твоей схожа, сказать — вовсе одинакие. Вот и думал убивец, что в тебя стреляет. В том вся причина. За тебя она смерть приняла. Мореходы услышали выстрел, выбежали, увидели — Анфиса лежит, кровью обливается, а тут Федор, братец ейной, закричал: «Вяжите воров, все они убивцы, так строгановский приказчик приказал!» Их всех и перевязали. Пустозерец Никандр Мясной, который стрелял, чуть жив остался, помяли шибко и глаз вышибли. А потом мы втроем Анфису сюда понесли… Самоеды к Никандру Мясному приезжали по обещанию, покрутились возле нас, видят, поживы нет, и к себе укатили.
Степан снова задумался.
— Стерегут ребята воров? — пересилив себя, спросил он.
— Стерегут, Степан Елисеевич… А может, порешить их здеся? — нерешительно предложил Митрий Зюзя. — Чего с ними возиться?!
Степан не ответил. С трудом поднявшись с кучи плавника, он подошел к носилкам и снова вглядывался в мертвое лицо Анфисы.
Вчера переменился ветер, теперь он дул от северо-востока. Ветер опасный, он пригоняет льды с севера и может закупорить поморские корабли здесь, на острове. Время терять нельзя.
Все мореходы давно разошлись по кочам. На берегу становища остался только кормщик Степан Гурьев. Он долго стоял с шапкой в руках у нового креста, поставленного на песчаном мыске. Здесь могила его жены Анфисы. Последний раз они вместе.
— Не думал, не гадал, — тихо произнес Степан, — что оставлю тебя одну на далеком холодном Севере. Мы поклялись никогда не расставаться, ан вот как вышло. Не ушел бы от тебя, кабы не малые дети… Прощай, Анфиса.
Степан Гурьев поклонился последний раз, надел шапку и медленно побрел к берегу залива. Там он сел в лодку и, сильно загребая веслами, погнал ее к своему кочу.
На следующий день строгановские кочи отправились к становищу на северном берегу острова. К вечеру все мореходы собрались вместе и порешили время не терять и готовиться к плаванию в Двинское устье. Выходить в море решили с первыми попутными ветрами.
За неделю совместного пребывания на северном становище мореходы успели погрузить товары и припасы, принадлежавшие английским купцам, обратно на корабли.
Глава двадцать четвертая. НА ВЕТЕР ПОЙДЕШЬ — ВО ЛЬДАХ БЕДЫ НЕ НАЙДЕШЬ
Глава двадцать пятая. БЕДНЫЙ ЖДЕТ РАДОСТИ, А БОГАТЫЙ — ПАКОСТИ
Остальных самоедов ждали после полуночи, когда снова приходит время малой воде и обнажится песчаный перешеек, соединяющий острова.
Спать мореходы легли в чуме. Спали спокойно, две дюжины собак дружно отгоняли любопытных медведей.
После полуночи мореходов разбудили громкие голоса — с большого острова приехала многочисленная семья, и теперь самоеды сообщали друг другу новости.
Василий Чуга, прислушавшись, сказал, что будет камлание. Самоеды решили послушать, что скажет жрец. Без его совета они не решались отправиться в путь.
Степан не удивлялся — дело обычное.
Самый старый самоед приступил к камланию. Лицо колдун закрыл куском ржавой кольчуги с привязанными к ней ленточками и зубами рыб и зверей. Прежде всего он подошел к идолам и, желая их задобрить, смазал всем губы кровью недавно убитого оленя. Ударив несколько раз в бубен, он запел, самоеды откликнулись громкими криками: «Айга, айга, айга!»
Жрец снова ударил в кудесnote 9 и снова пел, а самоеды дружно ему отвечали. Так повторилось несколько раз. Напоследок ударив в бубен, жрец молча свалился на землю и неподвижно лежал, словно мертвый.
— Теперь бог тихонько говорит ему, что мы будем делать и куда поедем, — сказал толстый князек Василию Чуге.
Полежав немного на мшистой земле, жрец проснулся и стал быстро говорить.
— Боги говорят, — перевел Василий Чуга, — надо убить для них жирного оленя и ехать за товаром к русским на север.
Самоеды испуганно переглянулись: боги обманули их ожидания.
Василий Чуга пытался уговорить самоедов, но все напрасно. Против богов, против колдуна они идти не хотели.
Вчерашний князек, отведя подальше Ваську Чугу, сказал ему:
— У старика соболей много, он их пустозерцу Никандру обещал привезти. Поэтому и боги ему помогли.
За час до полудня самоеды впрягли в нарты оленей и понеслись по берегу и у мелководного ручейка свернули на север. Сытые олени бежали ходко, нарты легко скользили по траве и мхам. Из-под оленьих копыт летели комья желтой земли. Впереди ехал князек с женой, на вторых санях еще князек с женой, потом еще два самоеда с копьями и луками и трое саней с меховым товаром.
— Вот тебе и кудесник. Постукал в кудес, поплясал, и вс„ по его воле вышло, — с досадой сказал Степан. — Несолоно хлебавши нам с тобой возвращаться. Помешают они нашему делу. — И утер рукавицей вспотевшее лицо.
Васька Чуга подумал и сказал:
— Почему помешают? Не согласен я с тобой. Самоеды сами по себе, а купцы сами по себе. Может, оно и к лучшему. Агличане соболей без царского пятна купят — воровство. В Холмогорах будут в ответе.
— Дела не поправишь. Время потеряли без пользы. Что ж, пойдем домой.
Степана товарищи встретили молча, понурив головы.
— Ну вот, ребята… — весело начал кормщик и сразу осекся. Он увидел носилки на земле, а на носилках чье-то тело, прикрытое меховым одеялом.
Сердце сразу отозвалось болью.
— Что случилось, кто? — тихо спросил он, побледнев.
Мореходы молчали.
Степан подошел к носилкам, мгновение помедлил и откинул одеяло.
— Анфиса! — прошептал он едва слышно. — Анфиса… — и вдруг, обезноженный, тяжело свалился на землю.
Он подполз к покойнице, взял ее голову в свои руки и долго, не отрываясь смотрел.
— Поднимите меня, ребята, — попросил он, пытаясь встать.
Товарищи подняли, но он опять свалился, ноги не держали.
— Ты поплачь, Степан, — посоветовал ему Сазон Шишка, — закипит в сердце кровь — не выдюжишь.
Кормщик закрыл лицо руками.
Мореходы, словно сговорились, отошли подальше, к берегу, оставив Степана и Анфису одних.
Через час, а может быть, через два Степан слушал рассказ Митрия Зюзи.
— Зачем вы взяли с собой Анфису? Ах, какое горе! — повторил он несколько раз, прерывая рассказчика. — Какое несчастье!
— Да что ж мы. Она будто хозяйка, захотела с братцем своим Федором пойти. Ну, и пошла, — слабо оправдывался Митрий. — Так вот, подошли мы к избе ихней, а из окна пустозерец Никандр Мясной пищаль высунул и в Анфису, супругу твою, выстрелил, прямо в сердце попал… И не вскрикнула.
— Зачем, какая причина? — со стоном произнес Степан.
— Анфисина шапка с твоей схожа, сказать — вовсе одинакие. Вот и думал убивец, что в тебя стреляет. В том вся причина. За тебя она смерть приняла. Мореходы услышали выстрел, выбежали, увидели — Анфиса лежит, кровью обливается, а тут Федор, братец ейной, закричал: «Вяжите воров, все они убивцы, так строгановский приказчик приказал!» Их всех и перевязали. Пустозерец Никандр Мясной, который стрелял, чуть жив остался, помяли шибко и глаз вышибли. А потом мы втроем Анфису сюда понесли… Самоеды к Никандру Мясному приезжали по обещанию, покрутились возле нас, видят, поживы нет, и к себе укатили.
Степан снова задумался.
— Стерегут ребята воров? — пересилив себя, спросил он.
— Стерегут, Степан Елисеевич… А может, порешить их здеся? — нерешительно предложил Митрий Зюзя. — Чего с ними возиться?!
Степан не ответил. С трудом поднявшись с кучи плавника, он подошел к носилкам и снова вглядывался в мертвое лицо Анфисы.
Вчера переменился ветер, теперь он дул от северо-востока. Ветер опасный, он пригоняет льды с севера и может закупорить поморские корабли здесь, на острове. Время терять нельзя.
Все мореходы давно разошлись по кочам. На берегу становища остался только кормщик Степан Гурьев. Он долго стоял с шапкой в руках у нового креста, поставленного на песчаном мыске. Здесь могила его жены Анфисы. Последний раз они вместе.
— Не думал, не гадал, — тихо произнес Степан, — что оставлю тебя одну на далеком холодном Севере. Мы поклялись никогда не расставаться, ан вот как вышло. Не ушел бы от тебя, кабы не малые дети… Прощай, Анфиса.
Степан Гурьев поклонился последний раз, надел шапку и медленно побрел к берегу залива. Там он сел в лодку и, сильно загребая веслами, погнал ее к своему кочу.
На следующий день строгановские кочи отправились к становищу на северном берегу острова. К вечеру все мореходы собрались вместе и порешили время не терять и готовиться к плаванию в Двинское устье. Выходить в море решили с первыми попутными ветрами.
За неделю совместного пребывания на северном становище мореходы успели погрузить товары и припасы, принадлежавшие английским купцам, обратно на корабли.
Глава двадцать четвертая. НА ВЕТЕР ПОЙДЕШЬ — ВО ЛЬДАХ БЕДЫ НЕ НАЙДЕШЬ
Казалось, все предвещало благополучное плавание. Юго-западный ветер далеко отогнал плавучие льды, с самого высокого холма на острове никто не мог заметить грозного врага. Небо было ясное, море спокойное, тихое.
Ранним утром в день святого Агафона Огуменникаnote 10 все было готово к плаванию, и кормщики, посоветовавшись между собой, решили не откладывать больше выход в море.
В просторном английском доме Степан Гурьев велел оставить, по старинному обычаю, бочку соленой рыбы, мешок муки, деревянный ящик соли, немного топленого масла. Наготовили поленницу дров и сложили в сенях. На видном месте положили кремень, огниво и трут. Если человек в крайней нужде, голодный и замерзающий, встретит пустующее жилище и найдет в нем оставленные припасы — съестное, огонь, дрова, — он может сохранить себе жизнь.
Дементий Денежкин не забыл оставить в избе грубо намалеванный на доске образ Николая-чудотворца, покровителя всех плавающих на морях.
Подкрепившись вареной рыбой и загасив в поварне огонь, мореходы перебрались на корабли.
Кочи один за другим стали двигаться вдоль берега. Передовым шел коч «Аника и Семен», где был кормщиком Степан Гурьев. Вместе с Гурьевым находились и английские купцы, и весь пушной товар, закупленный ими у самоедов. Степан решил не спускать с иноземцев своего глаза. На втором коче кормщиком был Митрий Зюзя, с ним два брата Мясные и самые надежные и крепкие ребята холмогорцы.
На двух больших кочах, принадлежавших англичанам, дружины выбрали себе кормщиков и поклялись слушаться их, как велит морской устав. На одном кормщиком стал Федор Шубин, а на другом — Дементий Денежкин.
Первый день плавания благоприятствовал мореходам, ветер отошел ближе к корме и задул от востока. На море держалась небольшая, попутная зыбь. Холмогорцы годами помоложе стали прикидывать, когда кочи подойдут к Канину Носу. Спать повалились в самом хорошем расположении духа. Однако ночью ветер резко изменил направление, усилился и задул от северо-запада.
Тревожное чувство не покидало Степана Гурьева. Он внимательно следил за облаками, за ветром, за тем, как ведут себя чайки. На душе было пусто и тоскливо. Когда кочи, слегка покачиваясь на зыби, подгоняемые легким ветром, взяли направление на пролив между островом Вайгач и матерой землей, Степан успокоился и лег отдохнуть. Лишь бы вырваться из этого ледовитого коварного моря. Льдов здесь несосчитимое множество. Они прячутся где-то на севере. Степан вспомнил рассказы бывалых кормщиков, что на север море простирается бесконечно. Здесь нет людей и некому помочь потерпевшим бедствие мореходам.
«Ледяные поля — коварные враги, — думал Степан, — они притаились и ждут, когда переменится ветер. Вот тогда льды выползут из укромных мест и окружат со всех сторон мореходов… Если бы я мог превратиться в чайку, тогда бы все стало ясным. Я полетел бы над морем и узнал, где спрятались льды…» Потом он снова вспомнил свою Анфису.
— Господин Гурьев, — услышал кормщик вкрадчивый голос, — я давно хотел поговорить с вами.
Степан повернул голову, перед ним стоял английский купец Джон Браун.
— Я слушаю.
— Хочу уверить вас, что мы, англичане, не хотели смерти вашей жены и очень сожалеем о том, что случилось. Наш кормщик не должен был стрелять. Господин Гурьев, мы понимаем ваше горе.
— Мы поговорим об этом, господин купец, когда вернемся в Холмогоры… Я верю вам, что вы не хотели смерти моей жены. А сейчас я устал.
Англичанин осторожно вернулся на свое место и стал тихо разговаривать со своим товарищем.
В маленькой низкой каморе тесно. Несколько узких, как гробы, кроватей, покрытых оленьими постелями, занимали почти все место. На камельке в котле что-то варилось.
Северный ветер принес холод и снег. Большие пушистые хлопья падали всю ночь. Проснувшись утром, мореходы не узнали своих кораблей. Но самое неприятное было другое: справа по носу показалась белая кромка подвижных льдов.
Степан Гурьев давно не спал. Взобравшись на мачту, он осматривал морские дали и старался угадать, изменится ли ветер.
К полудню льды подошли вплотную к кочам и окружили их со всех сторон. Теперь льдины, покрытые снегом, казались одинаковыми, и нельзя было отыскать на них снежницу с пресной водой. Вширь и вдаль раскинулись необъятные ледяные просторы. Вечером ветер снова изменился, он стал дуть от юго-запада. Льды сплотились еще больше и двинулись на северо-восток. Лед сжимало, то здесь, то там вырастали торосы.
Степан Гурьев надеялся, что еще могут произойти перемены в движении льдов, стоило лишь измениться ветру. Но на этот раз юго-западный ветер упорно дул несколько дней. Затертые льдом кочи все ближе и ближе подносило к острову Надежды.
На седьмой день утром Митрий Зюзя первым увидел невысокий, покрытый снегом берег. Ему никто не обрадовался. Остров стоял на пути движения льдов, и нужно было ждать сильных сжатий.
Ночью лед уперло в берег, льдины сошлись вплотную. В иных местах они стали наползать одна на другую, ломаться, подниматься стоймя.
Берег еще приблизился, до него осталось не больше двенадцати верст. На кочах все проснулись. Давление льда на борта усилилось, корпуса скрипели и содрогались.
Степан Гурьев приказал дружинникам малых кочей поднять свои корабли на лед: в этом он видел спасение. Нос коча «Аника и Семен» упирался в крепкую льдину. Дружинники быстро установили во льду ворот, под носом коча расчистили топорами и пешнями наклонную плоскость, удобную для подъема, привязали за мачту крепкий канат и завели его на ворот. Дружными усилиями удалось вытащить коч на льдину. Немало облегчили подъем полозья, встроенные в днище коча.
Митрию Зюзе поднять на льдину «Холмогоры» не удалось: коч был зажат между двух больших и крепких льдин, развернуть его было невозможно. На двух английских кочах попыток вытащить свои суда на лед не делали, слишком они были тяжелы. Мореходы с пешнями, топорами и баграми вышли защищать свои корабли. У каждого за спиной — кожаный мешок с запасом харчей и сменой чистого белья.
Давление льда с каждым часом усиливалось. Первой жертвой оказался коч «Холмогоры», зажатый между льдинами. Корпус его не выдержал, треснул, лед пополз кверху, заваливая корабль обломками. Мореходы дружно работали, стараясь ослабить нажим… Но все оказалось напрасным. Коч раздавило сдвинувшимися льдами и залило водой. Мореходы сошли на лед, не успев ничего спасти. Они перебрались на льдину, где стоял коч Степана Гурьева.
Два больших английских коча с крепкими корпусами держались весь день. К вечеру ветер немного изменил направление, и льдины яростно поползли на корабли, ломая деревянную обшивку. Мореходы пытались отстоять их. Они оттаскивали льдины баграми, рубили топорами и пешнями. Погибли корабли почти в одно время. Обшивка не выдержала и разошлась, образовались щели, и вода студеными потоками хлынула внутрь. Корабли медленно тонули.
Во время натиска льдов погиб молодой холмогорец Филя Кочетков. Его зашибло упавшей мачтой и завалило льдом. Все произошло очень быстро, и мореходы не успели его спасти. Остался неповрежденным большой карбас, стоявший на палубе коча: при сжатии его выбросило на лед.
Кучи бесформенных обломков чернели между льдинами. Люди копошились вокруг них, стараясь отыскать что-нибудь полезное.
Еще неделю дули ветры, прижимая льды к острову Надежды. Шел снег, держались небольшие морозы. Мореходы сбились возле коча «Аника и Семен». Приволокли сюда и уцелевший карбас. Около пятидесяти человек собралось на небольшой льдине. Вокруг льды, будто живые, все время находились в движении. Они ломались, скрипели, с шипеньем всползали друг на друга. То здесь, то там вырастали высокие холмы из ледяных обломков. От большой льдины, где стоял «Аника и Семен», сжатием обломило изрядный кусок, но льдина осталась несокрушимой.
К Степану Гурьеву, наблюдавшему на корме коча за бушевавшими льдами, подошел Митрий Зюзя.
— Ну как, Степан Елисеевич? — спросил он. — Что мыслишь?
— Одно спасение — на остров добираться. Там дом теплый, зиму проживем.
— А домой как с одним кочем?
— Разве не поместимся? Харчи только возьмем. Места хватит. Конечно, тяжеленько придется. Не об том я думаю — перезимовать надо. Харчи готовить. Старуха-цинга не пришла бы в гости.
— Оружие осталось ли у нас?
— Пищали есть, и зелье, и свинец. Оленей бы захватить, пока не ушли с острова. Напромыслить в запас.
— Моржовой кости бы поболе.
— Будем брать и моржовую кость.
— Агличане как зимовать будут?
— Хлипкий народ, уцелеют ли? Зима-то — она долгая.
— Хм… как пойдет дело. Бывает так, что и самых крепких с ног валит… Наши беломорские льды лучше. Слышно, как живут, треск, грохот. Здесь шипят по-змеиному. А Никольское устье? Бывал ты там, Степан Елисеевич? Летом кругом шиповник благоухает. В монастыре колокола названивают и хлебом печеным пахнет. Одним словом, русская земля.
Степан Гурьев вздохнул и ничего не ответил.
Предвидя тяжкие лишения и невзгоды, кормщик старался сохранить здоровье людей. Каждый день готовили горячую пищу, печь топили обломками погибших кочей. Мореходы разделились на две половины: одна спала на коче в теплой каморе, другая снаружи, укрываясь одеялами и парусиной. Каждую ночь люди менялись местами.
Степан Гурьев думал об одном: как с малыми потерями провести зиму на необитаемом острове. Наступал сентябрь, надеяться на скорое возвращение домой не приходилось. На десятый день ветер стих, и льды расползлись. Появились разводья, их делалось все больше и больше. Но мореходы выжидали, боясь потерять последний коч. Запасы харчей сильно поубавились — осталась меньшая половина.
Наконец пришло удобное время. Разводей стало много, они проглядывались до самого острова. Мореходы спустили со льдины свой коч и до острова Надежды шли под веслами. Позади поспешал уцелевший карбас. Степан Гурьев, посоветовавшись с кормщиками, решил идти к северной оконечности острова. Там остался годный для жилья просторный дом, поставленный летом.
Высадились мореходы на берег благополучно и сразу выволокли на песок свой единственный коч. Карбас завели до холодов в небольшой заливчик, образованный устьем реки.
Несколько дней готовили дом к зимовью. Проверили конопатку, закончили кровлю. Развалили выгородку, что соорудили для себя англичане. Построили по стенам широкие полати.
Дементий Денежкин со своими мореходами собирали плавник. Бревна пилили, рубили и дрова складывали в поленницы. Баня была готова. Мореходы решили пристроить к избе просторные сени, благо плавника на берегу было достаточно.
Лучшие охотники добывали оленей, и вся артель кормилась свежим душистым мясом. Ловили рыбу в озерах. Два морехода вываривали соль из морской воды, чтобы впрок заготовить и рыбу и оленье мясо. Богдан Лучков оказался скорняком и принялся выделывать оленьи шкуры. Нашлись и хорошие бондари среди мореходов. Они обещали к зиме сделать десятка два больших бочек. А старик Семен Юшков взялся заготовить особую траву, произраставшую кое-где на острове. Поморы знали, что трава эта излечивает цингу, самую страшную болезнь на зимовке.
Словом, когда много народа, дела идут быстро и весело. Но Степан Гурьев понимал, сколько нужно заготовить съестного в запас на такую ораву людей.
Прошло несколько дней, жизнь понемногу входила в привычное русло. Степан Гурьев объявил, что артель может промышлять для себя, а не для хозяина. Все, что добудут мореходы на острове, пойдет в общий котел и будет разделено по паям, кто сколько заслужил. Промысел можно оставить на острове, а в следующие годы прийти за ним на лодье или коче.
Снова наступили солнечные дни. Потянули южные ветры. Снег, выпавший на острове во время неудачного похода, растаял. Плавучий лед исчез и притаился где-то далеко на севере. Море сделалось тихим и гладким, как шелк. Часто приходили туманы. Они окутывали остров плотным, непроницаемым покрывалом. В двух шагах ничего не видно. Туман глушил и звуки. Мореходы боялись выходить из дома. Можно столкнуться с медведем и попасть к нему в лапы. И заблудиться в тумане легко, погибнешь, блуждая около дома.
Дни быстро уменьшались, надвигалось темное время.
Степан Гурьев сидел у берега на куче плавника и, задумавшись, смотрел на бескрайние морские просторы. Над головой резко вскрикивали чайки. Шел прилив, тихо всплескивалось море, приближаясь к ногам Степана. Шум моря убаюкивал. Сквозь дрему Степан услышал чьи-то шаги по скрипящей осыпающейся гальке. Он поднял голову и увидел братьев Мясных.
Никандр после убийства жены Степана Анфисы был жестоко избит мореходами и едва выжил. Сейчас он ходил, тяжело дыша, опираясь на палку, как старик. Вместо левого газа кровавилась рана.
— Степан Елисеевич, — сказал Фома, — что мыслишь с нами делать?
— Твой брат убил Анфису, — тяжело вздохнул Степан, — и должен ответить по закону. А кроме того, вы оба виноваты в том, что привели сюда аглицких купцов.
— Хочешь отомстить за жену?
— Если бы хотел отомстить, вас давно не было бы на свете. По одному слову моему…
— Знаем, — спокойно продолжал Фома Мясной, — нас бы разорвали твои люди. Но ведь жена убита без умысла. Мы с братом не желали ее смерти.
— Это правда, — усмехнулся Степан, — вы хотели убить меня.
— Я бы мог сказать, что спутал твою жену с каким-либо зверем, но не хочу лживить. Да, мы хотели убить тебя. Ты мешал нам.
— А сейчас что вы хотите?
— Отпусти нас.
— Отпустить вас в тундру на смерть?
— Не сейчас, Степан Елисеевич. Перезимуем мы вместе, а кончится зима, брат поправится, и мы уйдем, — Фома Мясной махнул рукой на восток, — уйдем, и ты о нас больше не услышишь.
Оба брата внимательно следили за Степаном. Гурьев понимал, что Фома Мясной говорит правду. Они не хотели убивать Анфису. Если бы братья Мясные ошиблись один раз в жизни, Степан мог бы пощадить их. Но бесчестные дела пустозерцев стали известны приказчику Строгановых. Мясные не останавливались перед убийством и ограблением. Никандр был особенно страшным человеком, он лишил жизни семерых русских промышленников и многих самоедов. На северо-востоке его звали «бешеным волком». Фома был не лучше. От местных властей Мясные откупались крупными взятками.
«Таких людей надо уничтожать, — думал Степан. — Я не могу их отпустить». И в то же время устроить самосуд или посадить их в заточение во время зимовки он тоже не мог. Значит, надо сказать как-то иначе.
— Если бы брат был здоров, мы бы ушли и сегодня, — сказал Фома Мясной. — Но ему повредили внутренности, и он пока не может ходить. Нам надо твердое слово, что отпустишь нас летом. Если нужны деньги, мы заплатим.
— Вы хотите заплатить мне за смерть жены?
— Что ж, если так случилось.
Степан Гурьев вспыхнул, но подумал, что вершить дело надо с умом, иначе разбойники Мясные могут испортить зимовку и погубить ни в чем не виноватых людей.
— Я решил, — сказал он, помолчав, — пусть весной артель скажет свое слово. Люди вс„ знают. Если скажут отпустить вас, идите. Я мстить не хочу.
Братья посмотрели друг на друга.
— Хорошо, пусть так. Мы подчинимся решению артели. И на этом спасибо, Степан Елисеевич.
Братья повернулись и медленно пошли к избе. Никандр Мясной еле волочил ноги. Они надеялись к весне уговорить кое-кого из мореходов в свою пользу. Кого деньгами, кого слезами.
— Здоровье бы мне, — с яростью сказал Никандр, отойдя в сторону, — своими бы руками задушил проклятое отродье! Теперь он нам до смерти враг.
Ранним утром в день святого Агафона Огуменникаnote 10 все было готово к плаванию, и кормщики, посоветовавшись между собой, решили не откладывать больше выход в море.
В просторном английском доме Степан Гурьев велел оставить, по старинному обычаю, бочку соленой рыбы, мешок муки, деревянный ящик соли, немного топленого масла. Наготовили поленницу дров и сложили в сенях. На видном месте положили кремень, огниво и трут. Если человек в крайней нужде, голодный и замерзающий, встретит пустующее жилище и найдет в нем оставленные припасы — съестное, огонь, дрова, — он может сохранить себе жизнь.
Дементий Денежкин не забыл оставить в избе грубо намалеванный на доске образ Николая-чудотворца, покровителя всех плавающих на морях.
Подкрепившись вареной рыбой и загасив в поварне огонь, мореходы перебрались на корабли.
Кочи один за другим стали двигаться вдоль берега. Передовым шел коч «Аника и Семен», где был кормщиком Степан Гурьев. Вместе с Гурьевым находились и английские купцы, и весь пушной товар, закупленный ими у самоедов. Степан решил не спускать с иноземцев своего глаза. На втором коче кормщиком был Митрий Зюзя, с ним два брата Мясные и самые надежные и крепкие ребята холмогорцы.
На двух больших кочах, принадлежавших англичанам, дружины выбрали себе кормщиков и поклялись слушаться их, как велит морской устав. На одном кормщиком стал Федор Шубин, а на другом — Дементий Денежкин.
Первый день плавания благоприятствовал мореходам, ветер отошел ближе к корме и задул от востока. На море держалась небольшая, попутная зыбь. Холмогорцы годами помоложе стали прикидывать, когда кочи подойдут к Канину Носу. Спать повалились в самом хорошем расположении духа. Однако ночью ветер резко изменил направление, усилился и задул от северо-запада.
Тревожное чувство не покидало Степана Гурьева. Он внимательно следил за облаками, за ветром, за тем, как ведут себя чайки. На душе было пусто и тоскливо. Когда кочи, слегка покачиваясь на зыби, подгоняемые легким ветром, взяли направление на пролив между островом Вайгач и матерой землей, Степан успокоился и лег отдохнуть. Лишь бы вырваться из этого ледовитого коварного моря. Льдов здесь несосчитимое множество. Они прячутся где-то на севере. Степан вспомнил рассказы бывалых кормщиков, что на север море простирается бесконечно. Здесь нет людей и некому помочь потерпевшим бедствие мореходам.
«Ледяные поля — коварные враги, — думал Степан, — они притаились и ждут, когда переменится ветер. Вот тогда льды выползут из укромных мест и окружат со всех сторон мореходов… Если бы я мог превратиться в чайку, тогда бы все стало ясным. Я полетел бы над морем и узнал, где спрятались льды…» Потом он снова вспомнил свою Анфису.
— Господин Гурьев, — услышал кормщик вкрадчивый голос, — я давно хотел поговорить с вами.
Степан повернул голову, перед ним стоял английский купец Джон Браун.
— Я слушаю.
— Хочу уверить вас, что мы, англичане, не хотели смерти вашей жены и очень сожалеем о том, что случилось. Наш кормщик не должен был стрелять. Господин Гурьев, мы понимаем ваше горе.
— Мы поговорим об этом, господин купец, когда вернемся в Холмогоры… Я верю вам, что вы не хотели смерти моей жены. А сейчас я устал.
Англичанин осторожно вернулся на свое место и стал тихо разговаривать со своим товарищем.
В маленькой низкой каморе тесно. Несколько узких, как гробы, кроватей, покрытых оленьими постелями, занимали почти все место. На камельке в котле что-то варилось.
Северный ветер принес холод и снег. Большие пушистые хлопья падали всю ночь. Проснувшись утром, мореходы не узнали своих кораблей. Но самое неприятное было другое: справа по носу показалась белая кромка подвижных льдов.
Степан Гурьев давно не спал. Взобравшись на мачту, он осматривал морские дали и старался угадать, изменится ли ветер.
К полудню льды подошли вплотную к кочам и окружили их со всех сторон. Теперь льдины, покрытые снегом, казались одинаковыми, и нельзя было отыскать на них снежницу с пресной водой. Вширь и вдаль раскинулись необъятные ледяные просторы. Вечером ветер снова изменился, он стал дуть от юго-запада. Льды сплотились еще больше и двинулись на северо-восток. Лед сжимало, то здесь, то там вырастали торосы.
Степан Гурьев надеялся, что еще могут произойти перемены в движении льдов, стоило лишь измениться ветру. Но на этот раз юго-западный ветер упорно дул несколько дней. Затертые льдом кочи все ближе и ближе подносило к острову Надежды.
На седьмой день утром Митрий Зюзя первым увидел невысокий, покрытый снегом берег. Ему никто не обрадовался. Остров стоял на пути движения льдов, и нужно было ждать сильных сжатий.
Ночью лед уперло в берег, льдины сошлись вплотную. В иных местах они стали наползать одна на другую, ломаться, подниматься стоймя.
Берег еще приблизился, до него осталось не больше двенадцати верст. На кочах все проснулись. Давление льда на борта усилилось, корпуса скрипели и содрогались.
Степан Гурьев приказал дружинникам малых кочей поднять свои корабли на лед: в этом он видел спасение. Нос коча «Аника и Семен» упирался в крепкую льдину. Дружинники быстро установили во льду ворот, под носом коча расчистили топорами и пешнями наклонную плоскость, удобную для подъема, привязали за мачту крепкий канат и завели его на ворот. Дружными усилиями удалось вытащить коч на льдину. Немало облегчили подъем полозья, встроенные в днище коча.
Митрию Зюзе поднять на льдину «Холмогоры» не удалось: коч был зажат между двух больших и крепких льдин, развернуть его было невозможно. На двух английских кочах попыток вытащить свои суда на лед не делали, слишком они были тяжелы. Мореходы с пешнями, топорами и баграми вышли защищать свои корабли. У каждого за спиной — кожаный мешок с запасом харчей и сменой чистого белья.
Давление льда с каждым часом усиливалось. Первой жертвой оказался коч «Холмогоры», зажатый между льдинами. Корпус его не выдержал, треснул, лед пополз кверху, заваливая корабль обломками. Мореходы дружно работали, стараясь ослабить нажим… Но все оказалось напрасным. Коч раздавило сдвинувшимися льдами и залило водой. Мореходы сошли на лед, не успев ничего спасти. Они перебрались на льдину, где стоял коч Степана Гурьева.
Два больших английских коча с крепкими корпусами держались весь день. К вечеру ветер немного изменил направление, и льдины яростно поползли на корабли, ломая деревянную обшивку. Мореходы пытались отстоять их. Они оттаскивали льдины баграми, рубили топорами и пешнями. Погибли корабли почти в одно время. Обшивка не выдержала и разошлась, образовались щели, и вода студеными потоками хлынула внутрь. Корабли медленно тонули.
Во время натиска льдов погиб молодой холмогорец Филя Кочетков. Его зашибло упавшей мачтой и завалило льдом. Все произошло очень быстро, и мореходы не успели его спасти. Остался неповрежденным большой карбас, стоявший на палубе коча: при сжатии его выбросило на лед.
Кучи бесформенных обломков чернели между льдинами. Люди копошились вокруг них, стараясь отыскать что-нибудь полезное.
Еще неделю дули ветры, прижимая льды к острову Надежды. Шел снег, держались небольшие морозы. Мореходы сбились возле коча «Аника и Семен». Приволокли сюда и уцелевший карбас. Около пятидесяти человек собралось на небольшой льдине. Вокруг льды, будто живые, все время находились в движении. Они ломались, скрипели, с шипеньем всползали друг на друга. То здесь, то там вырастали высокие холмы из ледяных обломков. От большой льдины, где стоял «Аника и Семен», сжатием обломило изрядный кусок, но льдина осталась несокрушимой.
К Степану Гурьеву, наблюдавшему на корме коча за бушевавшими льдами, подошел Митрий Зюзя.
— Ну как, Степан Елисеевич? — спросил он. — Что мыслишь?
— Одно спасение — на остров добираться. Там дом теплый, зиму проживем.
— А домой как с одним кочем?
— Разве не поместимся? Харчи только возьмем. Места хватит. Конечно, тяжеленько придется. Не об том я думаю — перезимовать надо. Харчи готовить. Старуха-цинга не пришла бы в гости.
— Оружие осталось ли у нас?
— Пищали есть, и зелье, и свинец. Оленей бы захватить, пока не ушли с острова. Напромыслить в запас.
— Моржовой кости бы поболе.
— Будем брать и моржовую кость.
— Агличане как зимовать будут?
— Хлипкий народ, уцелеют ли? Зима-то — она долгая.
— Хм… как пойдет дело. Бывает так, что и самых крепких с ног валит… Наши беломорские льды лучше. Слышно, как живут, треск, грохот. Здесь шипят по-змеиному. А Никольское устье? Бывал ты там, Степан Елисеевич? Летом кругом шиповник благоухает. В монастыре колокола названивают и хлебом печеным пахнет. Одним словом, русская земля.
Степан Гурьев вздохнул и ничего не ответил.
Предвидя тяжкие лишения и невзгоды, кормщик старался сохранить здоровье людей. Каждый день готовили горячую пищу, печь топили обломками погибших кочей. Мореходы разделились на две половины: одна спала на коче в теплой каморе, другая снаружи, укрываясь одеялами и парусиной. Каждую ночь люди менялись местами.
Степан Гурьев думал об одном: как с малыми потерями провести зиму на необитаемом острове. Наступал сентябрь, надеяться на скорое возвращение домой не приходилось. На десятый день ветер стих, и льды расползлись. Появились разводья, их делалось все больше и больше. Но мореходы выжидали, боясь потерять последний коч. Запасы харчей сильно поубавились — осталась меньшая половина.
Наконец пришло удобное время. Разводей стало много, они проглядывались до самого острова. Мореходы спустили со льдины свой коч и до острова Надежды шли под веслами. Позади поспешал уцелевший карбас. Степан Гурьев, посоветовавшись с кормщиками, решил идти к северной оконечности острова. Там остался годный для жилья просторный дом, поставленный летом.
Высадились мореходы на берег благополучно и сразу выволокли на песок свой единственный коч. Карбас завели до холодов в небольшой заливчик, образованный устьем реки.
Несколько дней готовили дом к зимовью. Проверили конопатку, закончили кровлю. Развалили выгородку, что соорудили для себя англичане. Построили по стенам широкие полати.
Дементий Денежкин со своими мореходами собирали плавник. Бревна пилили, рубили и дрова складывали в поленницы. Баня была готова. Мореходы решили пристроить к избе просторные сени, благо плавника на берегу было достаточно.
Лучшие охотники добывали оленей, и вся артель кормилась свежим душистым мясом. Ловили рыбу в озерах. Два морехода вываривали соль из морской воды, чтобы впрок заготовить и рыбу и оленье мясо. Богдан Лучков оказался скорняком и принялся выделывать оленьи шкуры. Нашлись и хорошие бондари среди мореходов. Они обещали к зиме сделать десятка два больших бочек. А старик Семен Юшков взялся заготовить особую траву, произраставшую кое-где на острове. Поморы знали, что трава эта излечивает цингу, самую страшную болезнь на зимовке.
Словом, когда много народа, дела идут быстро и весело. Но Степан Гурьев понимал, сколько нужно заготовить съестного в запас на такую ораву людей.
Прошло несколько дней, жизнь понемногу входила в привычное русло. Степан Гурьев объявил, что артель может промышлять для себя, а не для хозяина. Все, что добудут мореходы на острове, пойдет в общий котел и будет разделено по паям, кто сколько заслужил. Промысел можно оставить на острове, а в следующие годы прийти за ним на лодье или коче.
Снова наступили солнечные дни. Потянули южные ветры. Снег, выпавший на острове во время неудачного похода, растаял. Плавучий лед исчез и притаился где-то далеко на севере. Море сделалось тихим и гладким, как шелк. Часто приходили туманы. Они окутывали остров плотным, непроницаемым покрывалом. В двух шагах ничего не видно. Туман глушил и звуки. Мореходы боялись выходить из дома. Можно столкнуться с медведем и попасть к нему в лапы. И заблудиться в тумане легко, погибнешь, блуждая около дома.
Дни быстро уменьшались, надвигалось темное время.
Степан Гурьев сидел у берега на куче плавника и, задумавшись, смотрел на бескрайние морские просторы. Над головой резко вскрикивали чайки. Шел прилив, тихо всплескивалось море, приближаясь к ногам Степана. Шум моря убаюкивал. Сквозь дрему Степан услышал чьи-то шаги по скрипящей осыпающейся гальке. Он поднял голову и увидел братьев Мясных.
Никандр после убийства жены Степана Анфисы был жестоко избит мореходами и едва выжил. Сейчас он ходил, тяжело дыша, опираясь на палку, как старик. Вместо левого газа кровавилась рана.
— Степан Елисеевич, — сказал Фома, — что мыслишь с нами делать?
— Твой брат убил Анфису, — тяжело вздохнул Степан, — и должен ответить по закону. А кроме того, вы оба виноваты в том, что привели сюда аглицких купцов.
— Хочешь отомстить за жену?
— Если бы хотел отомстить, вас давно не было бы на свете. По одному слову моему…
— Знаем, — спокойно продолжал Фома Мясной, — нас бы разорвали твои люди. Но ведь жена убита без умысла. Мы с братом не желали ее смерти.
— Это правда, — усмехнулся Степан, — вы хотели убить меня.
— Я бы мог сказать, что спутал твою жену с каким-либо зверем, но не хочу лживить. Да, мы хотели убить тебя. Ты мешал нам.
— А сейчас что вы хотите?
— Отпусти нас.
— Отпустить вас в тундру на смерть?
— Не сейчас, Степан Елисеевич. Перезимуем мы вместе, а кончится зима, брат поправится, и мы уйдем, — Фома Мясной махнул рукой на восток, — уйдем, и ты о нас больше не услышишь.
Оба брата внимательно следили за Степаном. Гурьев понимал, что Фома Мясной говорит правду. Они не хотели убивать Анфису. Если бы братья Мясные ошиблись один раз в жизни, Степан мог бы пощадить их. Но бесчестные дела пустозерцев стали известны приказчику Строгановых. Мясные не останавливались перед убийством и ограблением. Никандр был особенно страшным человеком, он лишил жизни семерых русских промышленников и многих самоедов. На северо-востоке его звали «бешеным волком». Фома был не лучше. От местных властей Мясные откупались крупными взятками.
«Таких людей надо уничтожать, — думал Степан. — Я не могу их отпустить». И в то же время устроить самосуд или посадить их в заточение во время зимовки он тоже не мог. Значит, надо сказать как-то иначе.
— Если бы брат был здоров, мы бы ушли и сегодня, — сказал Фома Мясной. — Но ему повредили внутренности, и он пока не может ходить. Нам надо твердое слово, что отпустишь нас летом. Если нужны деньги, мы заплатим.
— Вы хотите заплатить мне за смерть жены?
— Что ж, если так случилось.
Степан Гурьев вспыхнул, но подумал, что вершить дело надо с умом, иначе разбойники Мясные могут испортить зимовку и погубить ни в чем не виноватых людей.
— Я решил, — сказал он, помолчав, — пусть весной артель скажет свое слово. Люди вс„ знают. Если скажут отпустить вас, идите. Я мстить не хочу.
Братья посмотрели друг на друга.
— Хорошо, пусть так. Мы подчинимся решению артели. И на этом спасибо, Степан Елисеевич.
Братья повернулись и медленно пошли к избе. Никандр Мясной еле волочил ноги. Они надеялись к весне уговорить кое-кого из мореходов в свою пользу. Кого деньгами, кого слезами.
— Здоровье бы мне, — с яростью сказал Никандр, отойдя в сторону, — своими бы руками задушил проклятое отродье! Теперь он нам до смерти враг.
Глава двадцать пятая. БЕДНЫЙ ЖДЕТ РАДОСТИ, А БОГАТЫЙ — ПАКОСТИ
На большом колоколе соборной церкви в Угличе пономарь по прозвищу «Огурец» отбил полдень. Красно-рыжий огромный петух, клевавший овес возле лошадей, взлетел на коновязь и задорно, словно перекликаясь с колоколом, прогорланил свою песню.
Стояли знойные дни августа. Вчера отошел второй спас. Жители Углича отсвятили в церквах яблоки и мед. Созревшие плоды пахли нежно и пряно. В самом разгаре лето, однако в зеленой кроне деревьев видны желтеющие листья. Пчелы по-прежнему вылетают за добычей из ульев, но полет их стал ленивее, медленнее.
Андрея Ивановича Шуйского принимали в верхних покоях вдовой царицы. Накормили сытным обедом, напоили заморской водкой и красным испанским вином. Шуйский, поглаживая бороду, часто поглядывал на царицу Марью и про себя думал: «Хороша царица, что лебедушка белая. И лицом красавица и телом пышна, неужто одна живет? Хошь и царица, а без мужа — как корова без хозяина».
Андрей Иванович провозгласил первую здравицу про царевича Дмитрия, а вторую — про царицу Марью. Про царя Федора Ивановича вина не пили вовсе.
Нагие пили про Шуйских, Шуйские — про Нагих, пришло время им объединиться. Князья Шуйские не могли в одиночку осилить могучего правителя Бориса Годунова. В начале Шуйские ставили на царя Федора, надеясь, что он разорвет брак с царицей Ориной. Пока Борис Годунов был царским шурином, справиться с ним было очень трудно. Однако надежды Шуйских не оправдались, и Борис Годунов продолжал накапливать силы.
Еще в прошлом году князья Шуйские чуждались Нагих как худородных, а сейчас были готовы соединить с ними судьбу.
После обеда перешли к делу. Прежде всего перед иконой нерукотворного Спаса поклялись вс„ держать в тайне.
Когда Андрей Иванович и братья Нагие поцеловали икону, царица Марья поднялась с места.
— Негоже мне с думными мужами быть на совете, — сказала она, потупившись. — Что братья порешат, к тому и я присоглашусь. Мне Митеньку накормить надо.
— Иди, царица, — отозвался Михайла Нагой, захмелевший больше всех. — Иди, матушка. Мы и без тебя все пообсудим.
Багровое лицо тучного Михайлы Нагого сделалось влажным, от духоты он расстегнул кафтан. Нравом Михайла горделив и неистов, спуску никому не давал, а племянника своего царевича Дмитрия любил и жалел.
Проводив царицу, немного помолчали. Андрей Шуйский долил в кубок красного душистого вина.
— Скоро блаженному царю Федору конец, — сказал он, стукнув серебряным кубком об стол. — Немного ждать осталось. У нас все готово. Кремль захватим, все царское семейство — в монастырь на постриг: царя, царицу и Бориску Годунова. Пусть вместе наши грехи замаливают…
— Царь-то Федор Иванович давно в монастырь просится, — вступил Михайла Нагой, вытирая полотенцем пот. — А ты, князь, нонешнего медку попробуй, свяченый медок-то.
— Вам, Нагим, — словно не замечая опьяневшего Михайлы, продолжал Шуйский, — мы знак подадим. Коли от нас человек прискачет и привезет икону святого Сергия, немедля выезжайте с царевичем Дмитрием в Сергиев монастырь на молебствие. Народу поболе с собой берите. Там будут ждать наши люди. А потом и во дворец кремлевский. Вся Москва выйдет царевича Дмитрия встречать. Все церкви в колокола ударят.
Стояли знойные дни августа. Вчера отошел второй спас. Жители Углича отсвятили в церквах яблоки и мед. Созревшие плоды пахли нежно и пряно. В самом разгаре лето, однако в зеленой кроне деревьев видны желтеющие листья. Пчелы по-прежнему вылетают за добычей из ульев, но полет их стал ленивее, медленнее.
Андрея Ивановича Шуйского принимали в верхних покоях вдовой царицы. Накормили сытным обедом, напоили заморской водкой и красным испанским вином. Шуйский, поглаживая бороду, часто поглядывал на царицу Марью и про себя думал: «Хороша царица, что лебедушка белая. И лицом красавица и телом пышна, неужто одна живет? Хошь и царица, а без мужа — как корова без хозяина».
Андрей Иванович провозгласил первую здравицу про царевича Дмитрия, а вторую — про царицу Марью. Про царя Федора Ивановича вина не пили вовсе.
Нагие пили про Шуйских, Шуйские — про Нагих, пришло время им объединиться. Князья Шуйские не могли в одиночку осилить могучего правителя Бориса Годунова. В начале Шуйские ставили на царя Федора, надеясь, что он разорвет брак с царицей Ориной. Пока Борис Годунов был царским шурином, справиться с ним было очень трудно. Однако надежды Шуйских не оправдались, и Борис Годунов продолжал накапливать силы.
Еще в прошлом году князья Шуйские чуждались Нагих как худородных, а сейчас были готовы соединить с ними судьбу.
После обеда перешли к делу. Прежде всего перед иконой нерукотворного Спаса поклялись вс„ держать в тайне.
Когда Андрей Иванович и братья Нагие поцеловали икону, царица Марья поднялась с места.
— Негоже мне с думными мужами быть на совете, — сказала она, потупившись. — Что братья порешат, к тому и я присоглашусь. Мне Митеньку накормить надо.
— Иди, царица, — отозвался Михайла Нагой, захмелевший больше всех. — Иди, матушка. Мы и без тебя все пообсудим.
Багровое лицо тучного Михайлы Нагого сделалось влажным, от духоты он расстегнул кафтан. Нравом Михайла горделив и неистов, спуску никому не давал, а племянника своего царевича Дмитрия любил и жалел.
Проводив царицу, немного помолчали. Андрей Шуйский долил в кубок красного душистого вина.
— Скоро блаженному царю Федору конец, — сказал он, стукнув серебряным кубком об стол. — Немного ждать осталось. У нас все готово. Кремль захватим, все царское семейство — в монастырь на постриг: царя, царицу и Бориску Годунова. Пусть вместе наши грехи замаливают…
— Царь-то Федор Иванович давно в монастырь просится, — вступил Михайла Нагой, вытирая полотенцем пот. — А ты, князь, нонешнего медку попробуй, свяченый медок-то.
— Вам, Нагим, — словно не замечая опьяневшего Михайлы, продолжал Шуйский, — мы знак подадим. Коли от нас человек прискачет и привезет икону святого Сергия, немедля выезжайте с царевичем Дмитрием в Сергиев монастырь на молебствие. Народу поболе с собой берите. Там будут ждать наши люди. А потом и во дворец кремлевский. Вся Москва выйдет царевича Дмитрия встречать. Все церкви в колокола ударят.